важно Чат
- Автор темы Drug_Dinger
- Дата начала
это седьмая часть от 1200
В одном этаже две половинки,этажей три(2*3=6) и + пол этажа(одна половинка)=7частей
высота 1200/половинок 7=171,43-это высота одной половинки и франтона...
171,43*2=342 высота одного этажа
высота 1200/половинок 7=171,43-это высота одной половинки и франтона...
171,43*2=342 высота одного этажа
dim_0n
Активный Юзер
K
Kostas
Что делала Цветка??
И кто вообще такая эта Цветка??
И кто вообще такая эта Цветка??
negoro
Активный Юзер
- Регистрация
- 25 Янв 2016
- Сообщения
- 690
9
Я не заметила, как с ней стали происходить радикальные женские метаморфозы.
Однажды я нашла в ее бельевом шкафу, куда регулярно почему-то заглядывала, клочок материи, залитый кровью. Я взяла его и понесла маме на кухню. Я была уверена, что мама, увидев это, схватится за голову, закричит, потому что он свидетельствовал если не о каком-то страшном Цветкином грехе, то о страшной, неизлечимой болезни.
Мама велела отнести клочок материи назад и больше не рыться в Цветкином белье.
— Вырастешь — поймешь, — таинственно сказала мама, но я, сколько ни расту, все равно ничего не понимаю больше, чем тогда.
К Цветке приходили парни, она с ними целовалась. Я ненавидела каждого из них, даже высоченного чернявого теннисиста, который волочил за собой свою ракетку стоимостью в 500 у. е.
Я находила спрятанные сигареты и выбрасывала их в окно.
Я одевала ее, когда она месяц ходила со сломанной рукой.
Я носилась с ее фотокарточкой на паспорт как с иконой.
Однажды она разгуливала по квартире в одном белье, и мне было стыдно взглянуть на ее идеальное истерическое тело.
— А я умею целоваться, как мужчина, — неожиданно, сама не знаю почему, сказала я.
— И как же это? — хихикнула Цветка.
— Хочешь, покажу?
— Покажи.
— Но для этого ты должна лечь на диван.
Цветка послушно легла на диван, такая худенькая и моя. Я легла на нее сверху, имитируя страсть, стараясь делать так, как видела в телевизоре, прижалась губами к ее рту, гладила руками груди. Цветка не сопротивлялась. Ей это нравилось. Но я не знала, что делать дальше, и убежала на улицу играть в волейбол.
Перевела с украинского Елена Мариничева.
Мариничева Елена Владиславовна родилась в г. Запорожье, окончила факультет журналистики МГУ. Журналист, переводчик, живет в Москве.
[1] Плед (укр.).Версия для печати
http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2009/6/ma8.html
Почему Денис Давыдов плакал на похоронах французского офицера?
Исторические очерки·15 дек в 23:40
Умру, не спуская глаз с мундира моего полка и гвардии великого человека
В нашу эпоху необъявленных войн, когда в плен лучше не попадать, а сбереженная для себя граната является в критический момент последним шансом избежать мук и унижений, кажется невероятным, что когда-то к пленному противнику могли проявлять поистине рыцарское уважение.
Денис Васильевич Давыдов, герой 1812 года, так описал случай, произошедший во время русско-французских войн 1805-1807 годов на территории Австрии и Пруссии: «…Армия наша поражена была под Аустерлицом. Кавалергардский полк разделил поражение с прочими. Служивший в этом полку поручиком родной брат мой, тогда двадцатилетний юноша, был жестоко ранен: он получил пять ран саблею, одну пулею и одну штыком, и был оставлен замертво в груде трупов на поле сражения…».
Французский поручик Серюг фактически спас раненого русского пленного: «Соболезнуя злополучию своего пленника, он простер свою снисходительность до того, что воспретил ему идти пешком, посадил на лошадь и, видя его ослабленным от голода, разделил с ним последний кусок собственного хлеба. Так привез он его до пастора ближайшего села, приказал ему накормить его при себе досыта, снарядил для него повозку и отправил его в Брюн, оживя его дружеским и, можно сказать, братским участием. Кроме того, он дал брату слово отыскать его в Брюне, куда надеялся вскоре возвратиться, и, на случай невозврата, взял с него слово прибегнуть прямо к дяде его, министру Маре, и требовать от него всех вспомоществований, необходимых в его положении. Все это слышал я от брата по возвращении его из плена и за несколько недель до отъезда моего в армию».
И надо же было такому случиться, что впоследствии Денис Давыдов услышал о том, что «какой-то французский офицер, раненный в последнем сражении, спрашивал обо мне или, лучше сказать, осведомлялся, нет ли в армии нашей гвардии поручика Давыдова? Я один был гвардии поручик Давыдов в целой армии и, из любопытства узнать имя этого французского офицера, просил показать себе именной список пленных чиновников. Каково было мое удивление, когда имя гвардии конно-гренадерского поручика Серюга первое бросилось мне в глаза при раскрытии огромного фолианта! Увидеть это имя и бежать к Серюгу было одним движением. Я еще не добежал, еще не видал его в лицо, а уже был братом его, другом…»
Увы, поручик Серюг был ранен казачьей пикой в живот, что при тогдашней медицине означало неминуемую смерть. Надо отметить, что русский и французский поручики Давыдов и Серюг были достойными офицерами, в плен попали, не отдав врагу саблю с поклоном и красивой фразой, а потеряв способность сражаться из-за тяжелых ранений.Давыдов смог лишь скрасить последние дни благородного француза: «Я нашел его в высоком, роскошно убранном доме, коего весь первый этаж предоставлен был на его волю. Кровать с занавесью, белье отличное, ширмы, столики, диваны, обширные кресла возле кровати, полусвет и курение в комнате, и врач, и лекарства, - ни в чем не было недостатка. Но он лежал бледный, изнеможенный, в жестоких страданиях. Несколько сабельных ран по голове и по рукам не столько его беспокоили, сколько мучила его рана пикою в пах, глубокая и смертельная. Я тихо и осторожно подошел к кровати страдальца и объявил ему мое имя. Мы обнялись как будто родные братья. Он спросил о брате моим с живейшим участием; я благодарил за сохранение мне его и предложил себя к его услугам с душевным чувством. Он на это отвечал мне: «Вы видите, я на попечении доброго человека и ни в чем не нуждаюсь. Однако вы можете мне сделать большое одолжение. Без сомнения, между пленными есть раненые моего взвода; не можете ли вы исходатайствовать у начальства двух или хотя одного из моих конно-гренадер для пребывания подле меня. Пусть я умру, не спуская глаз с мундира моего полка и гвардии великого человека». Разумеется, что я бросился к Беннингсену и Чаплицу, испросил у них позволения на избрание из толпы пленных двух конно-гренадер взвода Серюга и уже чрез два часа явился к нему, сопровождаемый двумя его усачами, осененными медвежьими шапками и одетыми во всю форму. Нельзя изъяснить радости несчастного моего друга при виде своих сослуживцев. Изъявлению благодарности не было бы конца без просьбы моей прекратить порывы сердца, столь изнурительные в его положении. Двое суток я не оставлял Серюга ни денно, ни нощно; на третьи все кончилось: он умер на руках моих и похоронен на кенигсбергском кладбище. За гробом шли двое упомянутых французских конно-гренадер и я - поручик русской гвардии. Странное сочетание людей и мундиров! Глубокая печаль живо выражалась на лицах старых рубак, товарищей моих в процессии... Я был молод... Я плакал».
Какое удивительное время тогда было…
Исторические очерки·15 дек в 23:40
Умру, не спуская глаз с мундира моего полка и гвардии великого человека
В нашу эпоху необъявленных войн, когда в плен лучше не попадать, а сбереженная для себя граната является в критический момент последним шансом избежать мук и унижений, кажется невероятным, что когда-то к пленному противнику могли проявлять поистине рыцарское уважение.
Денис Васильевич Давыдов, герой 1812 года, так описал случай, произошедший во время русско-французских войн 1805-1807 годов на территории Австрии и Пруссии: «…Армия наша поражена была под Аустерлицом. Кавалергардский полк разделил поражение с прочими. Служивший в этом полку поручиком родной брат мой, тогда двадцатилетний юноша, был жестоко ранен: он получил пять ран саблею, одну пулею и одну штыком, и был оставлен замертво в груде трупов на поле сражения…».
Французский поручик Серюг фактически спас раненого русского пленного: «Соболезнуя злополучию своего пленника, он простер свою снисходительность до того, что воспретил ему идти пешком, посадил на лошадь и, видя его ослабленным от голода, разделил с ним последний кусок собственного хлеба. Так привез он его до пастора ближайшего села, приказал ему накормить его при себе досыта, снарядил для него повозку и отправил его в Брюн, оживя его дружеским и, можно сказать, братским участием. Кроме того, он дал брату слово отыскать его в Брюне, куда надеялся вскоре возвратиться, и, на случай невозврата, взял с него слово прибегнуть прямо к дяде его, министру Маре, и требовать от него всех вспомоществований, необходимых в его положении. Все это слышал я от брата по возвращении его из плена и за несколько недель до отъезда моего в армию».
И надо же было такому случиться, что впоследствии Денис Давыдов услышал о том, что «какой-то французский офицер, раненный в последнем сражении, спрашивал обо мне или, лучше сказать, осведомлялся, нет ли в армии нашей гвардии поручика Давыдова? Я один был гвардии поручик Давыдов в целой армии и, из любопытства узнать имя этого французского офицера, просил показать себе именной список пленных чиновников. Каково было мое удивление, когда имя гвардии конно-гренадерского поручика Серюга первое бросилось мне в глаза при раскрытии огромного фолианта! Увидеть это имя и бежать к Серюгу было одним движением. Я еще не добежал, еще не видал его в лицо, а уже был братом его, другом…»
Увы, поручик Серюг был ранен казачьей пикой в живот, что при тогдашней медицине означало неминуемую смерть. Надо отметить, что русский и французский поручики Давыдов и Серюг были достойными офицерами, в плен попали, не отдав врагу саблю с поклоном и красивой фразой, а потеряв способность сражаться из-за тяжелых ранений.Давыдов смог лишь скрасить последние дни благородного француза: «Я нашел его в высоком, роскошно убранном доме, коего весь первый этаж предоставлен был на его волю. Кровать с занавесью, белье отличное, ширмы, столики, диваны, обширные кресла возле кровати, полусвет и курение в комнате, и врач, и лекарства, - ни в чем не было недостатка. Но он лежал бледный, изнеможенный, в жестоких страданиях. Несколько сабельных ран по голове и по рукам не столько его беспокоили, сколько мучила его рана пикою в пах, глубокая и смертельная. Я тихо и осторожно подошел к кровати страдальца и объявил ему мое имя. Мы обнялись как будто родные братья. Он спросил о брате моим с живейшим участием; я благодарил за сохранение мне его и предложил себя к его услугам с душевным чувством. Он на это отвечал мне: «Вы видите, я на попечении доброго человека и ни в чем не нуждаюсь. Однако вы можете мне сделать большое одолжение. Без сомнения, между пленными есть раненые моего взвода; не можете ли вы исходатайствовать у начальства двух или хотя одного из моих конно-гренадер для пребывания подле меня. Пусть я умру, не спуская глаз с мундира моего полка и гвардии великого человека». Разумеется, что я бросился к Беннингсену и Чаплицу, испросил у них позволения на избрание из толпы пленных двух конно-гренадер взвода Серюга и уже чрез два часа явился к нему, сопровождаемый двумя его усачами, осененными медвежьими шапками и одетыми во всю форму. Нельзя изъяснить радости несчастного моего друга при виде своих сослуживцев. Изъявлению благодарности не было бы конца без просьбы моей прекратить порывы сердца, столь изнурительные в его положении. Двое суток я не оставлял Серюга ни денно, ни нощно; на третьи все кончилось: он умер на руках моих и похоронен на кенигсбергском кладбище. За гробом шли двое упомянутых французских конно-гренадер и я - поручик русской гвардии. Странное сочетание людей и мундиров! Глубокая печаль живо выражалась на лицах старых рубак, товарищей моих в процессии... Я был молод... Я плакал».
Какое удивительное время тогда было…
.Ушол парняга 49 лет, я с его батей чорный варил, а он приежал! Какой на х*й чорный, хмурый. вы старые чорный колите ,а я хмурый и вот 2 жены один сын, а сам засолился последние 2 года, хотя он и был всеядный
Мёд , соли буприк ну всё! Ноги поплыли, язвы пошли.
А тут соли жизни не дали.
Последние года 2 не смог работать, а так охоронял чётко.
Ну косит старая с косой, бабулька 58 с пахом, тож уже дома.
Пусть земля им пухом будет.
На все воля Божья!
Мёд , соли буприк ну всё! Ноги поплыли, язвы пошли.
А тут соли жизни не дали.
Последние года 2 не смог работать, а так охоронял чётко.
Ну косит старая с косой, бабулька 58 с пахом, тож уже дома.
Пусть земля им пухом будет.
На все воля Божья!