Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай.Зима/Весна/Лето/Осень.

ŅарКОТварь

ПАДОНАК
Покойся с миром
Тор4People
Регистрация
8 Мар 2011
Сообщения
14,868
Адрес
СПб
Предпочтения
Употребляю Тяжелые В/В
Зима
Карибский кризис ......................................................................................................9
Роцтвенники ..............................................................................................................32
Позаветрилась каша пшеничная... /стих ..................................................................35
Полёт из гнезда в психушку ......................................................................................36
Оправдания ................................................................................................................42
Бестиарий ...................................................................................................................43
Говорить с Богом по телефону ..................................................................................46
Жизнь прожита – другой не надо... /стих .................................................................48
Весна
Мущинам о женщинах ...............................................................................................52
Галопом по Европам ..................................................................................................57
Нахтигаль ...................................................................................................................58
Дом в Сестрорецке .....................................................................................................60
Гулять по Питеру с деревянным ружьём ...................................................................66
Выгоняли из троллейбуса бомжа... /стих .................................................................69
Как пройти в библиотэку ..........................................................................................70
Я сижу у окна и курю гашиш... /стих ........................................................................75
Письма глупому другу ................................................................................................76
Лето
Што-то стало на душе слишком много грусти... /стих .............................................79
Агнцы Долли ..............................................................................................................79
России загадочный житель... /стих ...........................................................................83
Встречацца с инопланетянами ..................................................................................84
Неразлучные ..............................................................................................................85
Нет электричек, остались одни контролёры... /стих ................................................97
Писать сочинение ......................................................................................................101
Мне такова хрена надо... /стих ..................................................................................104
Drop your weapon ........................................................................................................104
Осень никогда не наступит ........................................................................................106
Молдаванин ...............................................................................................................109
Осень
Страх и ненависть в Антверпене ...............................................................................112
Поминки .....................................................................................................................122
Круто в зеркало плевацца... /стих .............................................................................123
Преступления и наказания ........................................................................................124
У пивной вонючей лёжа на спине... /стих ................................................................133
Стыдно .......................................................................................................................134
Падения ......................................................................................................................136
Терять память .............................................................................................................140
Зачем я мост переходил... /стих .................................................................................143
Игра в бисер перед свиньями ....................................................................................144
У грани тоже есть граница... /стих ............................................................................148
Не думать, не помнить, не знать... /стих ...................................................................150



• Детям до 18 лет читать
не рекомендуется.
• Все события и персонажи вы-
мышленные, совпадения с реальными
людьми и событиями случайны.
• При написании книги ни одно
жывотное (кроме афтора)
не пострадало.
• Авторскую орфографию считать
проявлением свободы слова
в свободной стране.


.
Для тех, кто в бронетанковых машынах пехоты:
дорогая мама, уважаемые оборотни в погонах,
я всё это ВЫДУМАЛ!
4
вставляем палки в колесо сансары!
Творческое объединение «Фронт Кармического Освобождения» (ФКО) – это стая това-
рищей с вредными и очень вредными привычками. Все товарищи одарены талантами различной степе-
ни тяжести: кто-то рисует, кто-то пишет стихи и музыку, кто-то просто хорошый человек. У некоторых
есть способности ацки отжыгать, и это тоже приветствуецца; кое у ково существует талант зарабатывать
бабло и не быть при этом жадным эгоистомЪ; некоторые забавно поют и пляшут; кто-нибудь умеет дрес-
сировать котов, и так далее.
Боец Фронта Кармического Освобождения должен быть умным и остро-умным, обязан засту-
пацца за слабых и беззащитных, любить жывотных; особо просветлённым не возбраняецца любить да-
же людей.
Фронт Кармического Освобождения принимает добровольцев, если они соотвецтвуют вышепе-
речисленным требованиям. Пол, возраст, место прожывания, образование, нацыональность, вероиспо-
ведание, финансовое и семейное положения значения не имеют. Однако, ФКО чтит народные обычаи,
поэтому евреи, чукчи, негры, гомосексуалисты и женщины будут подвергацца традицыонной дискри-
минацыи.
Наиболее выдающиеся бойцы могут рассчитывать на быстрое продвижение по службе. Мы предлагаем
хорошые карьерные возможности подсижывания, совершения бунта, смещения и убийства командира.
Церемония посвящения
Доброволец должен послать командиру торжественную клятву-заявку в свободной форме, указав имя,
под которым он станет известен соратниам и врагам. Адрес командира: [email protected] .
После этого доброволец должен выдать сибе оружые – палку для вставления в колесо сансары. Палка
может иметь любые формы, удобные будущему бойцу (карандаш, зубочистка, бревно, самурайский меч,
пластмассовый совок, etc). Оружые потребует ухода; чтобы оно не затупилось, необходимо регулярно
проводить осеннее и весеннее обострения. В случае мобилизацыи боец вместе с оружыем обязан подтя-
нуцца ко времени и месту сбора.
Птиц – боцманЪ, хранитель духовности,
печатей, квитанцый и фальшывых ассиг-
нацый;
Flying Squirel (Летучий белкЪ) – казначот,
штандартенфюрер беличьих люфтваффе.
Бойцы
По алфавиту: кто подавал идеи, расска-
зывал истории, поддержывал друг друга в
трудные дни морально и материально, а
также те, кто послужыл прототипами геро-
ев этого курса молодова бойца.
Архаики, Саша и Лиза; Браза Фокс; Бума;
Глаша; Добровольская Лена; Дохлый; Жо-
ра; Ирокез (RIP); Андрей Кузнецов; Лам-
бада (RIP), Мёртвый Котёнок; Мячиков;
Оранжевая Снегурочка (корректор); Птаха;
Слон; Студент; СугубоПостепенно; Вика
Тютюнник; Шахматные Света и Сергей.
Командный состав:
Рипс Лаовай – командир и
импираторЪ
Анимаша – сестра Р.Лаовая,
зам. командира, пулемётчица
5
Посвящается
Дису (Глебу Олисову)
1975-2004
и всем дорогим друзьям, живым и почившим:
А судьи кто? Придурок на уроде
Сидит и погоняет мудаком...
Я с вами тыщу лет уже знаком,
И сам уже, наверно, кто-то вроде.
(с) Птиц
Вместо предисловия
Сраная эпоха постмодернизма...Только подумаеш о чём-то – хуяк! – узнаёш, што до тибя уже двес-
ти тысяч человек три тысячи раз подумали о том же. Фсё уже нарисовано, написано, описано, обсо-
сано, обоссано, обкусано, обглодано, закопано, откопано, загажено, растворено в серной кислоте,
вылито в озеро Байкал и так двести раз. Што нам остаёцца кроме шуток про жопу? Ничево. Жопа.
Идея: Дис, Анимаша
Тексты: Р. Лаовай, Анимаша
Стихи: Птиц
Рисунки: Анимаша, Р. Лаовай
Фотографии: Света Шахматная
Дизайн: Р. Лаовай, Boris Borisich
Верстка: Boris Borisich
Корректура: Оранжевая Снегурочка

Зима.
8
9
1.
Сначала было слово. И слово было у Бумы. И слово было «Бля! Мне дают две недели отпуска в
феврале!». Бума дико оглянулса и взмахнул ноутбуком, што придало ево соопщению дополнитель-
ный трагический динамизмЪ. Я на фсякий случай отодвинулсо за шкап.
Чаще фсево Буме отпуска не дают, и он спокойно лежыт дома на диване с ноутбуком на пузе или
с джойстиком от сони-плей-стейшен. Если с ноутбуком – значит думает. Существует мнение, што
люди думают мозгами. Это заблуждение. Так было в каменном веке, когда половцы на совецкий
союз напали. Сичас мозги марально устарели, и у нас в столицах принято думать другим местом,
оно называеца «компьютер». Конешно, удобнее, если это ноутбук – с ним можно думать лёжа. Для
нидоразвитых на некоторых ноутбуках (на моем, например) даже написано «IBM ThinkPad», дабы
не было соблазна думать посудомоечной машыной или кофэваркой.
Буму известие об отпуске повергло в прострацыю. Он посмотрел ещо раз в ноутбук, никакой пад-
сказки там ниобнаружыл. Посмотрел на миня. Я тоже сделал непроницаемую морду, как у ноут-
бука, который фсе знает, но молчит. Потом мы оба посмотрели в тиливизор, но он тоже ничево не
сказал, показав зассанную младенческую жопу. Повисло тягостное молчание.
Я не выдержал первым и, накручивая виртуальные пейсы на бигуди, нарушыл тишину вечным
вопросом: «А шо я буду с этово иметь?». Для решения экзистенцыальных проблем Бума снова ут-
кнулса в ноутбук и покоцал по клавишам. Через некоторое время он высунулса из-за монитора и
спросил: «Хочеш на Кубу?»
Я завис и заскрипел мозгами.
Самая соблазнительная карти-
на выглядела так: мы приезжа-
ем на Кубу; у Фиделя случаецца
кондратий, и престарелый ре-
волюционер дохнет, не оставив
завещания. Горячие кубинцы
снова затевают революцыю, на
сей раз не за соцыализм, а про-
тив, для разнообразия. Башля-
ют за эти народные гуляния с
перестрелкой Соединенные
Штаты. Я убигаю в кубинские
леса и присоединяюсь к пов-
станцам, потому што в пра-
вительственные войска миня
хуй кто возьмет. На родине-то
не берут, не то што на Кубе. А
повстанцы мне, возможно, да-
дут афтомат, потому што я без
оружыя нисогласенЪ. В оп-
щем, бегать по лесам, ёбацца в болота, жрать коренья, личинок и гусениц, притворяцца дохлым и
полуразложывшимся при встречах с диким медведем или какой-нибудь ихней кубинской росомахой.
Потом крокодилы откусят мне ноги, и остаток жызни я праведу в инвалидной коляске, как настоя-
щий челавек, а не какой-нибудь фэйковый. Буду нарошно курить сигары и сцать под сибя, штобы
роцтвенники ни на сикунду не забывали цытату из АСПушкина: «Когда же чорт возьмет тибя?»
Карибский кризис
«Четыре куба – и Куба рядом»
Русская народная поговорка
10
Еще у повстанцев, возможно, удасца намутить кокоса, хотя я стимуляторы нилюблю. Но это у ми-
ня такое хобби – мутить. Должен же быть у повстанцев кокос, а у миня хобби?! Не на сухую же по
лесам бегать. На сухую без афтомата я могу тут возле дома побегать, в Сиребряном Бору.
В лучшем случае Куба сулила много хорошево. В худшем – я смогу целых две недели действо-
вать Буме на нервы, што тоже ниплохо. Поэтому я покрылсо фальшывым румянцем стыда и ска-
зал: «Хочу».
«Тогда придецца взять тибя с собой», – заметил Бума с хорошо скрытым отвращением. Но на-
дежда умирает последней, поэтому он спросил, выдержу ли я трансатлантический перелёт (14
часов туда и 11 обратно) и не буду ли ныть. Я пообещал, што говно вопрос, выдержу и не такое.
К чести своей отмечу, што ныл тока на обратном пути, зато фсю дорогу. Если бы была возмож-
ность, я вышел бы где-нибудь, не долетев до Москвы.
Лирическое отдупление:
Имелась ещо предательская мысль поехать в Барселону, но помешали погода и разногласия
по части программы. Во-первых, в Барселоне выпал снег и стало холодно. Во-вторых, услышав
про Барселону, я наивно фсплеснул руками и воскликнул: «Ахуенный шанс пофтыкать на ве-
ликие творения Гауди!», на што Бума сказал, што он не знает, што такое гауди, ему на эту гауди
наплевать, и лучше нажрацца и снять девок. Я обиделсо за Гауди и сказал, што девок снимать
нибуду, после чево последовало краткое сражение на подушкахЪ. Я за культуру и искусство ду-
шу могу отдать, тока никто не берет, разве што подушкой отпиздят. Мелочность моей жызни
иногда пугает.
Конец отдупления
Коварный ноутбук заверил нас, что тимпература на Кубе в феврале – 25 градусов, а темпера-
тура воды в морях и окиянах – 24 градуса, но кубинцы считают воду холодной, поэтому зимой
не купаюцца. Забегая фперед, скажу што кубинцы песдец как правы.
2.
В опщем, полетели на Кубу. Весь полет туда я почему-то спал. «Потомушто ты снотворнова
обожралсо. Я бы умер с такова количества колес», - подсказывает из-за спины Бума. Возмож-
но… Я нипомню даже как мы ехали в аеропорт.
Очнулсо уже в Гаване, когда призимлились. Казалось, што я, «как конкистадор в панцыре же-
лезном» скачу на коне, выстукивая зубами бойкие латиноамериканские ритмы. Такая взлетно-
посадочная полоса встречалась мне тока в децтве в городе Астрахани.
Воздух на Кубе оказалса тяжол и влажен, как в бане. Впрочем, было довольно холодно, граду-
соф 15, но никак не 25. Сперва казалось, што дышать такой влагой нивозможно, но приспосо-
бились как-то низаметно и быстро. Нас погрузили в афтобус и повезли из Гаваны в Варадеро,
курортную зону на Атлантическом окияне.
Отоспавшысь в Варадере, мы вышли на рекогносцыровку местности. Местность оказалась
хужэ некуда, как в Шармэльшейхе. Пятизвездочный отэль с прудами, мостиками, бассейнами,
пальмами и подстриженными колючками. Прилегающий к отэлю кусок пляжа. Длинное по-
бережье Атлантики – белый мелкий песок, как на Финском заливе. Вправо и влево, насколь-
ко хватает взгляду – такие же «пять звезд» со своими пляжами. Со стороны, противоположной
окияну, - шоссе, грязная поляна с полуразрушенным сараем и какой-то длинный унылый во-
доём. Фсё. Отдыхайте, товарищи, жрите здоровую пищу.
Номер – одна большая комната с разноуровневым полом. На возвышении – койки, ниже –
журнальный столик и диван с подушками. Ну, само собой, сортир, балкон, телек, сейф и по-
добная хуйня. Тоже не разбежышся. Разве што сигать с верхних кроватей на нижний диван в
надежде долететь. Кидацца подушками. Бицца репой о журнальный столикЪ. Падать с балко-
на в колючки. И, в опщем-то, «фсио, превед».
11
Единственное, што порадовало – это здоровенные, полметра в высоту, шахматы в саду под пальма-
ми. Но я в шахматы играть ниумею, поетому сперва попробовал оторвать лошади голову, а когда не по-
лучилось, предложыл Буме под покровом ночи покидать фсе фигуры в пруд, а утром позырить, как их
будут вытаскивать. Бума коротко ответил: «Покидаеш – дам песды». Поетому мы ушли оттудова рас-
строенные. Я честно хотел спиздить лошадь и даже отошол с ней метра на три от доски, как бы невзна-
чай, но Бума засёк, дал мне падзатыльник, отобрал лошадь и поставил её на место.
Я от этова сник ещо больше к зимле и по ходу разведки стал занимацца одним из любимейшых дел
– собиранием с земли всякова говна. Это не послецтвия употребления стимуляторов, как могут поду-
мать некоторые.
Лирическое отдупление:
Кто-то рассказывал мне, што всемирно известный писатель Баян Ширянов, выгуливая сына по кличке
Прометейка, одной ногой придерживает коляску, штобы не укатилась, а двумя руками роецца в помой-
ке. Не вижу в этом ничево зазорнова, by the way. Хотя сам доходил до таких высот тока в децтве. Нынче
помойки в прошлом... А бескрайние промзоны полузаброшенных заводов за Невской заставой! Куски
рельсов, ведущих в никуда, горы ржавых бритвенных лезвий, залежы фарфоровых баночек для крема,
сверкающие металлические стружки… Какие места, какие находки! Сталкер, убей сибя!
Конец отдупления
Бума – катигорический пративник собирания интересных вещей с земной паверхности. Я низнаю,
это какие-то мажорские приблуды. Поэтому при Буме занимаццо собирательством надо скрытно, де-
цыл отстав за ево спиной. В тропиках оказалось дофуя всяких интересностей: недозрелые кокосовые
орехи, ракушки, листья размером с мою башку, ящерицы и прочее. Всё, кроме ящериц, я собирал в
карманЪ. Ящериц не собирал, потому што они, сцуки, убегали от миня. Я предлагал Буме заняцца ув-
лекательной ловлей ящериц за хвостЪ, чтобы пофтыкать, как он у них отваливаецца, но Бума оказал-
са гуманистом и сказал, что ящериц мучить не будет. Я цытировал энцыклопедию «Жызнь жывотных»
– в том смысле, что ящерицам нихуя не больно. Нипомогло.
Дошли до окияна. Там оказалось ветрено, холодно и пусто. Окиян как окиян. Самый обычный. Я вопще
часто обламываюсь, потомушта жду каково-то чуда, а оно не происходит. Што я ожыдал увидеть на окияне?
Как украинцы бросаюцца салом в непознаваемую летающую тарелку? Или што из воды полезут на берег ру-
салки топлесс с криком «ooops, I did it again»? Низнаю.
Купацца в такую погоду софсем не хотелось.
Поэтому к обеду я почувствовал сибя как последний герой на острове, где абсолютно нехуя делать. И на-
чал портить Буме нервы.
Я и мой приятель Бума – полные противоположности. Он спокойный, я нервный. Он лю-
бит работать, я нилюблю. Я люблю рисовать и плавать, Бума не умеет ни тово, ни другова. Бума
любит бухло и шышки, а я нилюблю. Я умный и красивый,
а Бума… так сибе, не очень. Миня вечно терзают сомнения,
часто я вопще не уверен в том, што существую. Может, я си-
бе снюсь?
А Бума – на редкость уверенный в сибе челавек. Он даже
истерики планирует заранее: «Я еду в Штаты на две недели,
приходи, поможеш собрать вещи. Это будет долго, нервно и
с криками». Бума знает фсё: как дрессировать попугаев, ка-
кая зарплата у Чубайса, когда, где и почему погибла Атланти-
да, сколько километроф от Земли до Солнца, как приготовить
люля-кебаб, какие прокладки лучше – с крылышками или без,
чья реклама круче – Билайна или МТСа, почему вам нинада женицца на Наташе, как надуть ди-
рижабль и построить бизнес-центр без единова гвоздя, кто тот подлец, што украл ваш сотовый
тилефон три года назад в поезде Иркуцк-Караганда. Все пути, земные и небесные, известны Бу-
ме как свои пять пальцов. Так што молчите, не позорьтесь, он фсе равно не даст вам сказать
12
3.
Я беспокойно забегал между диваном и балконом. Бума лежал на койке и лениво наблюдал за
моими передвижениями, как скучающий барин за мухой, бьющейся об стекло. Потом Буме это на-
доело и, положыв ногу на ногу, он уткнулса в книгу «World Class Selling. The crossroads of customer,
sales, marketing and technology». Я подумал, што миня щас хватит ударЪ.
– Бума, – сказал я, прижав руки к сердцу, – Бума, я умру. Я не могу так отдыхать.
– А што тибя не устраивает? – без интереса отозвалса Бума, продолжая читать.
– Мне скушно! – я закатил глаза и дернул ногой, но этова никто не увидел. – Здесь нечево де-
лать! Некуда ходить! Батюшки! – я фсплеснул руками и побежал дальше.
– Держы! – Бума, продолжая изучать world class selling, кинул в миня листочкек бумаги.
– Што это?! – истерически взвизгнул я, ловя листок и держа ево перед лицом кверху ногами.
– Ты читать умеешь?
– У миня почти три высшых образования!
– Попробуй использовать хотя бы одно.Чиста ради експеримента, – Бума на сикунду выгля-
нул из-за книжки.
Я перевернул листок, и в глаза сразу бросились слова «крокодилий питомник».
– Та-ак, – прошептал я, дергая глазом, – ты хочешь сдать миня в крокодилий питомник?
– Да, на корм. Пришли своё резюмэ.
Я сопел и молчал, поражонный предательством друга. Бума положыл открытую книгу на мор-
ду и застонал. Конешно, было приятно вывести ево из сибя за такое короткое время, но пробле-
мы это не решало.
– Если тибе скучно, – глухо сказал Бума из-под книжки, – мы будем ездить на экскурсии. Там
написано – выбирай какие. Мне пофигу. – Взяв сибя в руки, Бума вновь обратилса к чтению,
злорадно добавив: – Будем расшырять твой узкий азиацкий кругозор.
– Фашыст! – крикнул я слезливым голосом, вчитываясь в бумажку.
Последний раз я ездил на экскурсии ещо в школе. Нимогу сказать, что это песдец какое восхи-
тительное занятие. Во фсяком случае не настолько, штобы ради этово тащицца на другой конец
света. Но делать было нечево. Перед отъездом я обещал вести сибя прилично и не косорезить. Ес-
ли без косяков, то оставалось лишь спать, жрать и сидеть на пляже, в нумерах или у бассэйна. От
одной мысли об этом хотелось рыдать и бицца головой об пальму. Оставались экскурсии.
Косясь на ничево не падазревающево Буму, я пыталсо выбрать то, што меньше всево расшыря-
ло бы кругозор, при этом давая возможность оттопырицца. Подходила экскурсия, которая назы-
валась примерно так: «Путешествие на скутерах по протокам в мангровых зарослях с посещением
мини-зоопарка».
– Выбрал! – сообщил я радостным голосом.
– Я в восторге, – кисло ответил Бума, не заметив моей коварной улыбки, – зафтра поедем.
Фсю ночь мне снились мангровые заросли. Во сне они выглядели как переплетение корней и
стволов, торчащих из воды, и ярко-зеленых веток над головой. Сквось густую листву светит солн-
цэ, а я хуячу на скутере по гладкой воде внутри зелёнова коридора, громко спевая пестню «я буду
долго гнать виласипет». Угнав виласипет чортикуда, останавливаюсь. Тишына, шелест листьев,
плеск воды. Справа и слева в корнях шебуршацца фсякие тропические птицы и рыбы. Да, осо-
бенно рыбы. Я у знакомых торчков в Питере по каналу «Дискавери» видел рыб, которые высовы-
вают бошку из воды и метко плююцца своими рыбьими слюнями в букашек, букашки ёбаюцца в
воду и рыбы их жрут. В опщем, в гостях у вмазки.
4.
Естественно, в риальности мангровые заросли оказались беспонтовыми кустами. Низкими по-
гаными кустами по берегам поганых речушек, напоминающих дельту Волги. Конешно, без малей-
шево намёка на птиц и тем более рыб. Тем более рыб, плюющихся слюнями в букашек. У миня
было такое чуство, бутто Дед Мороз оказалса пидарасом.
13
– И это они называют «зарослями»?! – я тыкал пальцом в сторону кустоф и дёргал Буму за фут-
болку.
– Опять што-то не нравицца… Чем тибе не заросли? Всяко, бля, не пустыня...
Мы стояли на пристани с группой таких же уёпкоф, которые пожелали прокатицца по протокам
с посещением мини-зоопарка. Бума мрачно курил. Я захотел утопицца от разочарования, но вмес-
то этова забегал по пристани, воздевая руки к небу. Любители мини-зоопарков косились на миня
с падазрением.
Когда фсе были в сборе, раздали спасательные жылеты. Я не хотел надевать жылет и кричал, што
песдато плаваю, и был прав. Но Бума велел не материцца, так как среди интересующихся мини-
зоопарками были дамы. Он силой нацыпил на миня жылет и так туго затянул фсе лямки, што я вы-
пучил глаза и почти перестал дышать, мог лишь шевелить руками, торчащими в разные стороны,
– как будто по случаю купил два невидимых арбуза.
Потом нас повели на «инструктаж». Я хрипел, што на инструктаж точно нипайду, потому што
читать мануалы неспортивно; даже пыталсо бежать, будучи в жылете: переваливаясь из стороны в
сторону и размахивая руками, как мельница. Но Бума поймал миня за какую-то бретельку, и я ос-
талсо.
Краткое содержание инструктажа: если «тренер» машет рукой от сибя – это значит «соблюдай
дистанцыю». Если к сибе – это значит «не отставай, сцуко». А если он делает вытянутыми руками
хватательные движения – это значит «песдец фсем, крокодил в воде».
Услышав про крокодила, я приободрилсо. Бума, напротив, как-то затуманилса и ослабил хват-
ку. Я тут же вырвалсо и быстро-быстро поковылял по пристани в сторону скутеров. Сзади «тренер»
заканчивал речь: когда садишься на скутер, куда-то надо вставить какой-то ключик, на ключике
верёвочка, верёвочку надо привязать к жопе, и если ты йобнешса в воду, ключик выпадет и скутер
остановицца, а не переедет тибя к хуям, или, чего доброго, не умчицца вдаль без пассажыра.
Осознав перспективу искупацца в воде с крокодилами, Бума залилса краской. Он понял фсю глу-
бину моей подлости. Мало тово што рептилии, или скутером переибёт, но ведь Бума почти не уме-
ет плавать! Я ликовалЪ.
– Стой! – рявкнул Бума тоном эсэсовца. Я дернулсо и остановилсо, растопырив руки, как баба с
коромыслом. Мимо проходили экскурсанты, садились на скутеры и аккуратно привязывали клю-
чики к жопе. Я униженно стоял и вращал глазами. Бума о чом-то тёр с «тренером». Вокруг них тол-
пились русские туристы, прослушавшые «инструктаж».
Я осторожно, бокомЪ, подбиралсо с цэлью подслушывания. Наконец Бума обернулса и сообщил:
«А мы поедем на лодке!». Я присел и взмахнул руками, умоляюще заголосив: «Нупажалустаааа, я ха-
чу на скууутере!» и даже упал бы на колени, если б мог. Но этот сраный жылет позволял упасть раз-
ве што набок или внис таблом. Бума равнодушно тащил миня к лодке, по дороге объясняя, што ему
нада сказать «спасиба» за то, што он вопще согласилса. Я кричал «спасиба!», «пажалуста!» и «паче-
му фсе как люди, а мы как мудаки на лодке?»
Русские туристы с внешнастью сибирских алкоголикоф отчево-то вдохновились примером Бу-
мы и сказали, што они тоже хотят на лодке. Кубинцы энэргично махали руками и балакали по-ис-
пански, но вторую лодку фсе же дали. Бума сразу подметил: «Видиш, не мы одни, как мудаки, на
лодке!». Да, чем больше мудакоф, тем лучше. Сидя в бляцкой пластмассовой лодке, я затаил суро-
вую обиду.
Понятно отчево Бума так поступил. Даже умея плавать, ему есть што терять при фстрече с кроко-
дилом. А потом, миня же отпустили под его отвецтвенность. Претположым, возвращаецца Бума в
Россию, а моя мама ево спрашывает: «Сережа, как вы загорели! А где моё чудовище?». А Бума отве-
чает: «Извините, не долгядел-с. Ваше чудовище йобнулось со скутера, скутер ево по ходу дела пе-
реибал, а останки типа фарша были съедены крокодилами в мангровых зарослях. Вот-с, возьмите,
14
удалось спасти кеды и лямку от жылета». «Ну конешно! – скажет моя мама, – я так и думала, ни-
чево другова я от нево и не ожыдала! Сто раз говорила – не катайся на скутере в мангровых зарос-
лях!» Но потом она расстроицца и вчинит Буме иск о порче имущества: типа я хоть и гавно, но она
слабая женщина, и я – единственное гавно, которое у неё осталось…распотрошыт Буму как тузик
грелку. От моей мамы чево угодно можно ожыдать. Я понимал, но фсё равно обиделсо.
Лирическое отдупление
Вопще мои роцтвенники любят Буму. Какой родитель не хочет видеть своево ребенка толстым,
румяным, любящим, зарабатывающим деньги? По возможности мама поменяла бы миня на Буму
– но кто ж ей даст! Особенно лицо мамы светицца, когда мы у ней в гостях в Питере сидим, жрем,
и Бума вежливо рассуждает, што жызнь не праздник, а суровыя будни. А раз так, то нинадо стре-
мицца получать сиюминутное удовольствие, а надо сибя держать в руках, а потом от этова получать
«маральное удовлетворение». Мама кивает, оба смотрят на миня брезгливо и укоризненно. Стано-
вицца тошно, и, штобы развеяцца, я резко вскакиваю с каким-нибудь острым предметом в руках,
крича «нет ничево страшнее вилки – адин удар – читыре дырки!» Мизансцэна ожывляеца: фсе кри-
чат, мама пугаецца, кошки несуцца проч, опрокидывая мебель. Потом миня вяжут, выгоняют из
кухни и закрывают дверь. Я царапаюсь обратна, пытаясь объяснить, што вот типерь как раз полу-
чил «маральное удовлетворение» и готоф спокойно пожрать, но нет, не пускают.
Конец отдупления
Остановились на том, как мы с Бумой, два мудилы в жылетах, сидим в утлой кубинской лодке
посреди так называемых «зарослей». Лодка оказалась до слёз проста в управлении: руль и переклю-
чение скоростей от нуля до двух. Если ты прецтавил, будто за рулем сижу я – запишы в оганайзер,
што ты оптимист. За рулем сидел Бума и не собиралса миня пускать порулить, объясняя это тем,
што я не справлюсь. В опщем, день обломов. Я замкнулсо в сибе.
Когда другие песдострадальцы подтянулись (фсе были на скутерах, тока русские, как бояре, в лод-
ках), мы отправились в путь. Ничево вразумительнова про путь сказать нимогу, потомушто, во-пер-
вых, был замкнут в сибе, а во-вторых, кусты везде были адинаковые. Накосячить не получилось,
вместо этова я в смирительном жылете моталсо в грязной лодке по кустамЪ около часа.
Судно Буме давалось с трудом. Управлялось оно просто, но ездило фуёво: мы то почти врезались
в тех, кто впереди, то безбожно отставали. Бума ругалса, инструктор махал руками фсякие знаки
(кроме «крокодила»), а я дергал головой в такт лодочным рывкам, смотрел в мутную воду и растил
в душе обиду.
На этом мучения не заканчивались. Нас завезли в далёкие ебеня, и тут я фспомнил про «мини-зоо-
парк». Господи Исусе! Я, в принцыпе, тока внешне урод, а в душе люблю жывотных и даже изредка
людей, и не выношу когда кто-то сидит в клетке. Тем не менее, нам прецтояло созерцать местную
фауну в виде зверей. Само собой, в клетках.
Попытка отвертецца от посещения «мини-зоопарка» закончилась проваломЪ. Кто ж миня оста-
вит наедине с лодками и скутерами? Пришлось песдовать со всеми по шатким мосткам, проложен-
ным сквось кусты. В кустах миня, конешно же, укусила в шею какая-то местная блоха или вша, хуй
знаит. Я начал чесацца и закончил чесацца тока через месяц. Даже на фотках чешусь.
Как-то раз я проснулсо утром в элегическом, печальном настроении. Пошакалил по
кухне в поисках еды. Не нашол. Увидел сибя в зеркале и обнаружыл, што похож на до-
ктора Лектера, жрущево человеческие мозги. Решыл улыбнуцца, слехка, как Джокон-
да, штобы избежать и без тово очевиднова схоцтва с идиотом. Нет, получилось ещо
хуже: как доктор Лектер, давно не жравшый человеческих мозгоф и жылающий ис-
править ситуацыю. Тогда я просто радостно воскликнул:
– Божэ, какой же я красавец!
– Ты не красавец, – мрачно отозвалса Бума,– ты головожопый психопатЪ.
15
Зоопарк выглядел как Освенцым после освобождения. Территория примерно в четверть футболь-
нова поля, под ногами – утоптанная сухая зимля. Вокруг… правильно, кусты. Всюду стоят клетки,
почти фсе пустые. То ли фауна передохла, то ли упесдовала на надувных матрасах в Соединенные
Штаты. История умалчивает.
Туристы сосредоточенно бродили по Освенцыму и внимательно пялились в пустые клетки. Я
ожысточонно чесалсо и таскалсо вместе со фсеми. В одной из клеток была обнаружена жызнь: не-
сколько поеденных молью, помятых и облезлых полукрыс-полухорьков. Они сидели на пеньке и с
ненавистью смотрели на нас, скаля жолтые зубы. Бума отчево-то очень обрадовалса, сказал, што ето
роцтвенники музыканта Макаревича, и нафоткал этих грызунов, изведя половину памяти в фото-
аппарате. Ещо видели маленькова худова крокодила – он тоже сидел в клетке, но не на пеньке, а в
синей пластмассовой ванне. В луже, окружонной кустами, сидели три грязные фламинги без клет-
ки, но привязанные за ноги. Большэ никово не видели.
Потом вернулись к причалу – пора было ехать обратна. Я ещо в Освенцыме начал подкидывать
Буме ахуенную идею, што в этот раз бразды правления лодкой надо передать мне. Бума отказывал-
со. Все расселись по «плавсредствам» и двинулись в путь. Мы ехали последними, и я ныл так, што
самому стало противно. Бума не выдержал: остановившысь, мы поминялись местами, матюкаясь
и перелезая черес головы друг друга. Пока мы кувыркались в лодке, все успели уехать хуй знаит ку-
да. Отряд не заметил потери бойца. Потерянные бойцы в виде миня и Бумы остались одни среди
зарослей.
Тогда я без стеснения схватил бразды, врубил самую высокую скорость и помчалсо прямо на кус-
ты: очень хотелось узнать, что же там внутри? Оказалось, это только мое желание, и никто ево не
разделяетЪ. Бума выхватил руль и до кустов мы не доехали совсем чуть-чуть. Началась жыстокая
схватка за право крутить штурвалЪ: тяжело сопя и с трудом удержываясь в качающейся лодке, мы
сцепились, как пьяные фанаты «Зенита» и «ЦСКА». Исключительно по причине разных весовых
катигорий на обратном пути лодку опять вёл Бума. Догнав отряд долбойобоф, мы благополучно
вернулись в отэль.
5.
Бума хотел фсе две недели проваляцца у бассэйна или на окияне, но когда я рядом, покой ему то-
ка сницца в кошмарных снахЪ. Мы договорились съездить ещо на парочку экскурсий. С условием,
што Бума проконтролирует мой выбор. На следующий день запланировали экскурсию «Гуама – За-
лив Свиней». Описание гласило: «Одно из красивейших мест на Кубе – полуостров Сапата. В пути
остановка в крокодильем питомнике, затем на моторных лодках по озеру до воссозданной индейс-
кой деревни. Отдых на пляже, возвращение в Варадеро». Залив Свиней я нарошно выбрал, сказав Бу-
ме, што пора взглянуть на ево историческую родину. От подлого ракетно-подушечнова удара класса
«зимля – морда» мне удалось уйти, упав под столЪ.
Утром фсех русских, страждущих взглянуть на Залив Свиней, затолкали в афтобус. Из туриков вы-
делялась компания толстых жлобов, пьяных уже в семь утра (или не «уже», а «еще»… но скорее «всиг-
да»). Они соопщили афтобусу, што они с Чукотки и роцтвенники Абрамовича. «Ебанешса об гавно»
– задумчиво отреагировал Бума. Эта развязная группа небритых роцтвенников взялась опекать зре-
лую еврейскую девушку, которую мама отпустила на экскурсию одну. Они хватали девушку за толс-
тые руки, девушка смиялась, Бума болезненно морщилса.
Вслед за туриками залез и экскурсавод, мужык лет сорокапяти. Ево звали Антонио, он был практи-
чески белый (в смысле без негретянской примеси, што не так часто для Кубы), шпарил по-русски луч-
ше некоторых русских, на лице имел выражение крайней хитрожопости, а в руце имел микрофонЪ.
Как только мы поехали, Антонио сообщил, што:
а) Куба – самая песдатая страна в мире;
б) На Кубе самые лутшие экскурсаводы;
в) Так хорошо по-русски ево научили говорить русские, которые чего-то строили на Кубе, когда у
нас был Совецкий Союз. И еще русские научили Антонио «пить, курить и это самое».
16
Я точно нипонял, чему «этому самому» русские могли научить хитрожопова кубинца. То ли тор-
чать, то ли ибацца, то ли ругацца матом. Но в целом русские сыграли значительную роль в поз-
нании мира экскурсаводом Антонио.
Он говорил не замолкая. Взывал разглядывать песдатые «королевские пальмы», которые растут
тока на Кубе, а больше нигде. Я пофтыкал, конечно, но вроде пальмы как пальмы. Точно такие же
растут в игрушке GTA для Сони-плей-стейшен. Когда мы проезжали мимо какого-нибудь недо-
строеннова и полуразрушеннова здания, очень похожего на совецкий «долгострой», Антонио го-
ворил, што туда смотреть нинада, это так, хуйня. Гримасы революцыи. Типа under construction.
– А теперь, – голосил Антонио с легким испанским акцентом, мы подъезжаем к городу, на-
звание которого переводицца на русский как «краб». Там даже на въезде в город стоит памятник
крабу. Знаете почему? – Антонио выдержал долгую драматическую паузу, – А потому что крабов
там… ДОФИГА!
Все так ржали, што памятник крабу увидел, наверное, тока я. Если не знать, в честь ково мону-
мент, то никогда не догадаешса. Краб выглядел как раздавленная грузовиком лягуха, увеличен-
ная в тысячу раз и отлитая в назидательно-аскетическом сером бетоне.
Весь путь я пялилсо в окно. Мы ехали по сельской местнасти, изредка проезжая малые населен-
ные кубинцами пункты. Лирическое описание кубинской природы: красноватая земля, из земли
торчат пальмы и другие деревья.
Городки состоят из крошечных одно- и двухэтажных домиков, типа как трущобы в фильме «Го-
род Бога». Чувствуецца спецыфическая бедность, как если приехать, например, в какой-нибудь
райцентр Ивановской области, тока с тропическим колоритомЪ. Еще много совецких машин и
совсем старых американьских. Как будто попал в прошлое: тово и гляди выскочит откуда-нибудь
молодой Элвис с комсомольским значком на грудях.
Наконец доехали до крокодильего питомника. На подъезде к оному Антонио сообщил благую
весть: в питомнике можно будет пожрать крокодильева мяса. И если кто хочет, то надо будет
об этом сообщить. Туристическое стадо выгнали из афтобуса, построили на линейку и Анто-
нио сказал:
– У нас здесь будет обед. На выбор три блюда. Я буду называть, а вы поднимайте руки – кто
што хочет. Выбрать надо одно. Понятно?
Все закивали: типа да, понятно.
– Рыба! – кричит Антонио, тыкая в стадо блокнотом. Часть стада поднимает руки, Антонио
считает и записывает.
– Курятина! – другая часть поднимает руки, их считают, записывают.
– Зверятина! – все сперва ахуевши переглядываюцца, начинают скрытно хихикать. Рук не
поднимают. Антонио волнуецца и взывает еще громче. – Кто будет зверятину?
Стадо тихой сапой давицца от смеха, некоторые поднимают руки.
Антонио считает, подводит итог и говорит:
– Кто-то один не поднимал руки. Одново не хватает.
Бума злорадно показывает на миня:
– Я знаю, ково не хватает. Антонио, дарю тибе еще одно русское слово – «идиотина».
Фсе, включая чукоцких роцтвенникоф, зырят на миня и ржут.
– А чё такова? – выступаю я на защиту чести и достоинства. – Я, может, крокодилятину хо-
чу.
– Крокодилятина – это бонус, рыло! Опять всё хайлом прощёлкал, – торжествующе говорит
Бума. – Тебе полюбэ надо выбрать одну хавку из трех.
– Тогда записывайте в зверятину, – смиренно соглашаюсь я.
У миня с децтва такая паталогия – ничево нимагу делать в группе, одновременно с другими.
Если все «идут вместе», я лежу где-нибудь под забором в полном невменозе. Если все сворачи-
вают направо, я обязательно пойду налево. Или всем грустно, а мне смишно. И так далее. Я не
нарошно так делаю, я бля низнаю, как так получаецца.
17
Пока готовили курятину и зверятину, Антонио повел нас фтыкать на крокодилов. Питомник прец-
тавлял собою поляны с прудами и деревьями. Промеж этой пересечонной местности шли деревян-
ные дорожки, с двух сторон закрытые сеткой. За сеткой в грязи лежали крокодилы. То ли им жарко
было, то ли они вопще такие от природы, – но выглядели крокодилы меланхолично, как дохлые.
Под одним из деревьев стоял побитый жызнью кубинский дядька и, как мадонна с младенцом,
держал на руках маленького крокодильчика. У крокодильчика была завязана проволокой пасть, и
ево можно было погладить. Я понимал, што крокодильчику было тошно и противно, но фсё равно
погладил. Оказалось, што он мягкий. До этова я думал, што крокодилы твердые и шероховатые. На
самом деле очень приятные на ощупь,
особенно пузо.
Антонио решыл, што одново созер-
цания рептилий будет маловато, и по-
пыталса обогатить нас биологическими
познаниями. Дождалса, пока фсе подтя-
нуцца и объявил, што мы имеем щастье
созерцать «кубинского какадриля». И
што в природе есть ещё «американский
какадрайль», но он мельче, паршывее
и по фсем паказателям хуже кубинско-
го, идеологически правильного какад-
риля.
С туристами творилась тихая исте-
рика. Как в случае со зверятиной, фсе
старались не ржать. По раскраснев-
шымся харям от напряжения текли слёзы. Если бы заржал хоть один – фсе бы тут же раскало-
лись. Но нет! Русских не проймеш американским какадрайлем! Тока после тово, как Антонио
закончил реч, туристы расползлись по питомнику рыдать от смеха.
Черес некоторое время, утерев слезы, я спросил Антонио, как долго он работает экскурсаво-
дом и рассказывает русским про какадрилей? «Лет десять уже, каждую неделю», – ответил он.
Уму нерастижимо: десять лет, каждую неделю Антонио сравнивает какадриля и какадрайля, и
никто, ни одна жывая душа из сотен русских не сказали ему про ошыбку! Сказал ли я ему? Нет
конешно.
Потом пошли обедать. Хавка на Кубе так сибе, даже для инастранных туристоф. Дали вку-
сить крокодилятины, но она оказалась софсем уж гадкой, типа лягушачьих ногЪ. Хотя я фсё
сожрал от жадности.
Миня на свадьбы и похороны не приглашают. В принцыпе, понятно почему. Я мо-
гу смияцца на похоронах, на свадьбе кричать «хэппи бёсдей»…
Когда один приятель женилса на девушке из провинцыи, миня не просто не при-
гласили, а даже держали в тайне само мероприятие. У невесты папа – прапорщик, ну
и фсё остальное симейство тоже не без региональнова колорита. Поэтому свадьбу от-
мечали пышно: прицыпили пупса на капот, наняли каково-то бляцкова тамаду, кото-
рый, перед тем как выпить, читал стихи: «Я желаю, штоб в этот праздничный день из
сказки принес вам счастье олень». В молодых швырялись какой-то крупой типа гречки
(низнаю, сырой или варёной). Устраивали некие «воротики щастья» – низнаю как это
выглядит, но, судя по названию, што-то оргиастическое. Буйно пьянствовали, скака-
ли по столу, потом катались под столом. Это ж можно было снять убойную серию для
BBC Wild! И миня не пригласили! Отмазка: «ты бы сразу начал ржать, мы бы не сдер-
жались и тоже начали ржать, и фсе бы обиделись». Да и пёс с ними!
18
Далее прецтояло лицезреть «воссозданную индейскую деревню». Мы поехали дальше и через некото-
рое время прибыли на причал, где оказались вчерашние кусты, известные также как «мангровые зарос-
ли». То есть, географически говоря, это были другие кусты, но внешне – те же самые. Я дажэ как-то сразу
затосковалЪ.
Рассадили нас, горемычных, в две лодки, такие же пластмассовые и утлые, как вчера. Тока на этот раз
управляли лодками спецыально обученные кубинские товарищи непонятной нацыональности – смесь
испанцов, индейцов и негроф; для простоты мы называли их «кубанские казахи». Конешно, я и Бума по-
пали в лодку к толстомясым роцтвенникам Абрамовича. Одна моя подружка из Харькова называет это
«еврейским щастьем».
И снова по кустам – судьбе нафстречу. Минут черес дваццать прибыли в индейскую деревню. «Вот моя
деревня, вот мой дом родной», – писал нелюбимый мною поэтЪ. Рассказываю прозой, как жыли в древнос-
ти индейцы. В ихних деревнях были: причал для катероф, у причала под навесом – бар с бухлом, стриженые
газоны с деревянными дорожками, редкорастущие пальмы, вигвамы (как шалаш у Ленина в Разливе, тока
больше – на десять Лениных) и скульптуры в исполнении Цыретели. Если мысленна добавить пару лексу-
сов и мангал с шашлыком, то напоминало бы задворки дачи Лужкова. В опщем, богато жыли индейцы.
Остальным туристам было насрать на этнографию: во главе с чукоцкими алкоголиками группа активно
выдвигалась в сторону бара, оставив миня наедине с культурным шокомЪ. Группу, однако, в бар не пус-
тили. Велели сначала отдуплицца в деревне, обогатив свой внутренний мир печалью знаний, а потом вер-
нуцца и ебануть по коктейлю.
Антонио повел фсех по дорожкам вглубь «деревни». В цэлом было похоже на крокодилий питомник, то-
ка не было сеток, и в грязи копошылись не какадрили, а люди. Люди изображали индейцов. Ничево ни-
магу сказать про ихние индейские движухи, потомушто фсе стерлось из памяти нафик, ниже я объясню
почему.
Из движух запомнилось тока добы-
вание сахара из тростника. Почему-то
в индейской деревне этим занимались
негры; сей вопрос осталса для миня
неясным. Если понадобицца вдруг до-
быть сахар, вот ризультаты моево про-
мышленнова шпионажа: нада сделать
девайс из двух валиков, прилегающих
друг к другу. К одному валику присоба-
чить ручку от мясорупки. Под валики
поставить тазик. В щель между валика-
ми засунуть тростник. Поймать негра
и заставить ево вертеть ручку. Трост-
ник поползет между валиков и в тазик
потечот сокЪ. А из сока уже можно де-
лать сахар. Низнаю как – этова не па-
казывали.
Мною также была разгадана тайна наличия скульптур Цыретели в древней индейской деревне. Оказы-
ваеца, не было в деревнях скульптур. Дико и некультурно жыли индейцы. Это совецкая кубинская власть
засобачила туда произведения искусства. И вопще это не Цыретели, а народная кубинская художница,
член партии. И скульптуры аллегорически изображают не мутантов и зародышей, как я сперва подумал,
а тех самых древних индейцов, которые богато жыли на Кубе, пока не пришли испанские завоеватели и
не вломили им песды.
В концэ концов наше стадо подтянулось к большому вигваму. Вход был занавешен половичком. Анто-
нио сказал, што сейчас мы можем пофтыкать на быт индейцов изнутри. То есть завалицца к ним прямо
на хату без предворительнова звонка. И тихонько, полунамёком, гид шепнул, што внутри вигвама сидят
жывые настоящие индейцы, и было бы очень песдато отблагодарить их материально: приготовить ме-
лочь и дать индейцам на чай.
19
Мне катигорически не панравилась эта идея. Во-первых, потому што я жадный. Во-вторых, у ми-
ня не было лавэ. В-третьих, если они сидят цэлый день в шалаше на природе, то за это им платят
зарплату. Не за идею же они там сидят. За деньги я тожэ могу в вигваме посидеть: непыльная про-
фессия. В-четвертых, индейцы чай не пьют. И если дать им бабло, то они купят огненной воды, со-
пьюцца и софсем к чорту вымрутЪ.
Вот с такими спокойными мыслями одним из первых, вслед за Бумой, я полез за каким-то хуем
в этот вигвамЪ. И тут случилсо кошмар на улице вязов. Я низнаю, как я после этова не осталсо за-
икой на фсю жызнь.
В шалаше было апсолютно темно. Особенно если залезть туда посреди солнечнова дня – нихуя не
видно. Вдруг со фсех сторон стуки, шорохи, вопли. Я решыл съебацца и попесдовал в сторону, где
вроде был выход. И тут передо мной из темноты появляюцца голые мужыки в юпках. Ахтунг! Обора-
чиваюсь – сзади тоже кто-то крадецца. Индейцы в юпках требовательно хватают миня за руки. Я ос-
вобождаю руки, бью ближайшево аборигена в печень и с тихим криком «мама!» начинаю метацца в
темноте и сеять панику, натыкаясь на голых индейцов и одетых туристов. Наконец, я уперсо руками в
«стену» шалаша и начал в неё слехка бицца, справедливо рассудив, што хуй с ним, с вигвамом, – раз-
рушу нахрен, Бума заплатит за дестрой. Вдруг какой-то гад толкнул миня, и я уперсо мордой прямо
в половичок. Подвывая, я наконец выскочил из вигвама.
Оказавшысь вновь на белом свете, увидел растрёпаннова Буму, который тоже почти попал в плен, но
вышел жывым. Из вигвама продолжали выбегать лехковерные туристы со следами ужаса на лицах.
Только отойдя от шока фсе поняли, што индейцы, гады, так просили чаевых. А если бы у ми-
ня было слабое сердце? Я в расцвете лет упал бы и умер в этом вигваме. Песдец брутальные шутки
у индейцов! Можно понять испанских завоевателей: я бы тожэ уничтожыл местное насиление по
статье «хулиганство», потомушто я нервный. В опщем, от стресса тока это и запомнилось про ин-
дейскую деревню.
Даже хотелось вернуцца в вигвам и наподдать им ещо с бодрым криком: «Фсем выйти из сумрака
нах!», но я как-то приссал. Индейцов много, я один, в темноте и без оружья. А эти ниандертальцы
запросто воткнут мне в жопу какое-нибудь отравленное копьё, не предусмотренное страховкой –
лечись потом фсю жызнь за свой счот от прыщей и диатеза. Поэтому я плюнул и не пошол. «Исто-
рия миня аправдает»,– как говорил Фидель Кастро в 1953 году.
От индейской деревни на память осталась фотка: после вигвама я сижу на деревянной дорожке, в
руках кокосовый орех с бухлом, рядом ещё один, волосы дыбом и лицо блюющего великомучени-
ка. На заднем плане, само собой, антично-мощные икры чукоцких алкоголиков.
С децтва наблюдаю ниобъяснимое, мистическое, параненормальное явление – пен-
сионеров, бегающих черес дорогу. Даже я, если вдруг опаздываю, никогда так не спе-
шу. Куда мчацца пожылые граждане? Создаёцца фпечатление, што где-то бесплатно
выдают лекарство от смерти. Старушки, астматически дыша, только што с трудом пе-
реставлявшые ноги, преображаюцца, подходя к пешеходному переходу. Зелёный на
светофоре мигает, почти сразу переходит в красный, и фсе граждане останавливаюц-
ца. Именно в этот момент каждый уважающий сибя пенс делает рывок – и о чудо!
Старики и старушки вдохновенно бегут под колёса, размахивая авоськами. И если ты
успел затормозить и подарить пенсу ещо пару месяцев бессмысленной жызни, то мо-
жеш ощутить фсю мощь старческова гнева – шепелявые матюки и удар клюкой по ка-
поту. При этом ты апсалютно безаружен: давить пенса афтомобилем – поздно, выйти
и дать песды – стыдно, ругацца – глупо. Тока одно жывое существо на планете бегает
по проезжей части подобным образом – это курица. Увы, ни пенсионеры, ни курицы
не смогли ответить на мучающий миня вопрос: в чом заключаецца целительная сила
пешеходных переходов?
20
На этом тижолый день не закончился. По плану мы должны были насладицца отдыхом на пляже. Турис-
ты, подавленные нападением ахтунговых индейцов, сидели тихо, размышляя о бренности жызни. Бодрый
экскурсавод тоже заткнулса и сделал вид што думает. Минут десять ехали в полном молчании. Наконец
Антонио сделал интимное выражение лица и вкрадчиво, как добрый следователь, сообщил: «Сейчас мы
должны ехать на Карибское море, на пляж. Но, если честно, это не лучшее место для отдыха…» Печаль-
но глядя на чукоцких роцтвенников, Антонио поведал, што Карибское море – это вопще не море, а грех
один. Там, типа, грязно и мелко. И пляж там омерзительный. И мусора много. И купацца там противно.
И в цэлом, он даже врагу не пожелает отдыхать на этом сраном Карибском море. И море это – самое худ-
шее место на земле, даже хуже чем Гренландия, Уганда и Монголия. Туристы удивленно внимали.
– Что же нам делать? – растерянно спросила тётка с химической завивкой «а-ля баран».
– А ничего, – сочувственно ответил Антонио. – Хотя… Есть одна идея, – кубинский товарищ безус-
пешно пыталса убрать с лица выражение хитрожопости. – Тут рядом находицца замичательное озеро. Там
вода чистая… Народу мало… Ну и вопще. Если хотите, мы можем поехать туда. Но только надо водителю
дать баксов по десять… На бензин.
– С рыла? – поинтересовалса Бума.
– С каждого – покраснев, как девица, уточнил Антонио.
Потом начался срач. Часть туриков возмущалась, мол, нафиг нам это гнусное озеро – у нас своих озер
в России дохрена. Другая часть возражала, што вода в море грязная, и они не хотят дристать в течение от-
пуска. А им кричали, што воду пить никто не предлагает, в море купацца надо, а не воду хлебать. Против-
ники Карибского моря говорили, что пока купаешся, фсе равно наглотаешса воды. Противники озера
отвечали, што плавать надо уметь нормально, а кто вместо плавания воду хлещет – утонет полюбэ, и ка-
кая им разница, где тонуть – в море или в озере.
Когда стало ясно, што силы равны, я встал и возопил: «Предлагаю компромисс! Давайте, – говорю, –
позырим на озеро. Если оно нам понравицца, останемса там. Если нет – поедем на море». На том и по-
решыли.
Озеро оказалось беспонтофкой: маленькое, очень глубокое, пляжа не было, вокруг росла трава. Вода,
действительно, была чистая, но холодная, што твой песдец. На берегу стояло сооружение типа собачьей
будки. В будке сидели дайверы. В опщем, озеро прецтавляло интерес только для любителей подводно-
ва плаванья. Среди нашево стада дайверский сертификат был тока у Бумы, и то он ево где-то проибалЪ.
Так што почти единогласна решено было ехать на сраное Карибское море. Почти – потомушта еврейская
девушка и чукоцкие роцтвенники при виде озера быренько разделись и сиганули в воду, где продолжы-
ли свой харрасмент.
Все остальные вернулись к афтобусу, где тётка с химией «а-ля баран» стала наезжать на Антонио: мы,
типа, бабло заплатили за экскурсии, а вы с нас еще требуете бабла, я не понимаю как так можна, я сооп-
щу куда следует. От этих слов Антонио изменилса в лицэ, извинилса и сказал, што пусть роцтвенники
Абрамовича плавают, а мы поедем к морю и на обратном пути их заберем.
Море, действительно, было грязновато. Зато имелись песчаный пляж и тёплая вода, так што фсе радос-
тна плескались в грязи – хуле, нам не привыкать. Антонио сидел в открытом баре под пальмами и мрач-
но бухал. «Пойти штоли успокоить ево», – сказал совестливый Бума. «Да ну нахуй, – ответил я, прыгая
вокруг Бумы в туче брызг. – Пошли лучше устроим морской бой». Но Бума по доброте душэвной попёр-
са успокаивать незадачливого кубанца, и я бесилсо в море одинЪ.
6.
На следующий день поехали лазить по пещерам. Желающих было, прямо скажем, не дохуя, поэтому
фсе уместились в микроафтобусе типа маршрутки. Кроме нас с Бумой были дед с бабусей из Голландии
и какие-то старцы из штатов. Гид был не такой бодрый, как Антонио, напротив, казался грустным и за-
думчивым – диссидент, одним словом. По-английски говорил с сильным акцэнтом, но вполне сносно.
Пока добирались до пещер, он поведал много интереснова о Кубе.
Оказываецца, на «Острове Свободы» нильзя убивать коров. Убийство коровы приравниваецца к убийс-
тву человека и грозит чуть ли не смертной казнью или пожызненным заключением – точна нипомню.
21
Нильзя не по рилигиозным соображениям, а по иным причинам, кажецца, экономически-сельско-
хозяйственнова характера. Вроде как на Кубе мало коров и, соотвецтвенно, мало мясомолочных
продуктов типа сыра и котлет. На вопрос «почему бы не завести побольше коров?» гид пригорюнил-
са ещё сильнее, и, чуть не плача, сказал што-то про эмбарго со стороны вражеских Соединенных
Штатоф. Почему коров нильзя купить в другом месте, я не спросил, потомушта нилюбознатель-
ный Бума пнул миня ногой и сказал: «Хорош песдеть».
Другое интиресное явление – так назы-
ваемые «Комитеты защиты революцыи»
– органы слежки граждан друг за дру-
гом. Поводом к созданию «комитетов»
явились попытки покушения на Фиде-
ля. Например, в многоквартирном доме
существует «Комитет защиты револю-
цыи». Ево возглавляет гражданское ли-
цо (в смысле не мусор), прожывающее в
этом же доме. Глава «комитета» должен
знать всех и вся на своей территории –
как участковый, тока «участки» меньше
по размеру. Если заметит што-то подоз-
рительное, сразу должен соопщить куда
следует. Если кто-то приехал в гости на
пару дней из другова города – надо прий-
ти в «комитет» с документами и зарегис-
трировацца – соопщить, откуда приехал, к кому, зачем и надолго ли.
Низнаю, может гид и наврал, но вряд ли. Вопще в кубинцах заметен страх перед доносами,
потомушта кубинцы бедны и хитрожопы, а доносы позволяют удержывать граждан в рамках
приличия, штобы они не сильно наябывали друг друга, государство и туристоф.
Разболтав военные тайны, гид заткнулсо. В окно смотреть было не на што, поэтому я решыл
для прикола пообщацца с дедами. Голландские старикашки оказались вменяемы и поэтому
неинтересны. А вот у американьских пенсионероф безумие было налицо.
Удивительная буржуйская традицыя: фсю жызнь корячицца, работать до усрачки, брать и
отдавать всякие кредиты, а когда уже одной ногой в могиле – ехать путешэствовать. Ахуен-
на! Глядиш – еле ходит, шкаф с искусственной почкой за собой тащит, ан нет, тоже прёцца
куда-то в теплые края за экстримом. Дайвер блять! В опщем, я рассказал пенсам, што мы из
России, Бума из Москвы, а я – из Петербурга. Где училсо, где работал, чо почом – хоккей
с мячом, и всякое такое, в рамках приличия. Бума закатывал глаза, делая вид, што он миня
стесняецца. Старцы вежливо слушали, качая бошками. Тока один смотрел как-то хитро и
вроде дажэ подмигнул пару раз, но я решыл, што у нево нервный тик или болезнь Альцгей-
мера – хуй их знаит, этих долгожытелей.
Благополучно доехав до пещер, фсе повылазили из афтобуса. Вдруг кто-то сзади слегон-
ца толкает миня в плечо. Паварачиваюсь – а это американский дед, который подмигивал.
Дед поманил миня пальцом в сторонку, заговорщицки навострив волосатые ушы, и тихонь-
ко заявил: «Ну признайся, ведь Петербург – это на Украине!». Миня замкнуло на несколько
сикунд. Открыв рот, я глядел на блестящую дедову лысину. «Да, привралЪ ¬– наконец со-
гласилсо я,– конешно на Украине, где же ещо».
Пещеры опять-таки не вызвали восторга. Пещеры как пещеры. По телеку я и покруче ви-
дал. Сталактиты, блять, сталагмиты… У одних моих знакомых в ванной комнате сталактиты
еще страшнее; с потолка вдобавок свисают трусы, а внизу на полу сцыт собака.
Мы не стали с Бумой ждать пещерного экскурсавода и поперлись изучать этот курьёз природы
сами. Когда фсе люди скрылись с глаз долой, я достал швейцарский ножык и стал дразнить Буму,
22
типа «давай аткавыряем пару сталактитоф на память». А Бума дисцыплинированный, как ки-
таец. «Ты што, – говорит, – тут нельзя ковырять! Там на входе табличка висит, што гадить и
портить тут заприщено». «Ну и што, – отвечаю, – у меня призвание такое – ковырять и пор-
тить. Давай, чо ты ломаешса, в первый раз штоли». И начал остирвенело тыкать ножыком в
блестящий сталактит. Бума кинулса ко мне отбирать ножык. А я кинулса от нево убигать по
пещере с воплем «Ахтунг! Гоблины!», – ну типа как в фильме «Властилин колец». Бегали мы,
правда, недолго.
Пещера оказалась децыльной, и я прибежал прямо к выходу.
Потом нас на маршрутке транспортировали обратно в отэль. По дороге завезли в очеред-
ной бар, коих на Кубе дохуя, и напоили очередным коктейлем. Я сейчас воопще не пью, и во
многом из-за Кубы. Там на каждом углу ром наливают, а он воняит как чортишто. Мне вот
так скажы в лицо: «Пинаколада», – я сразу блевать начну.
После пещер Бума отказалса развивацца и ездить на какие-либо экскурсии, так што осталь-
ные дни я тосковал в Варадеро. Ну не то штобы софсем тосковал, а изучал ихние кубинские
обычаи, историю там, природу, народное хозяйство и прочую хуйню. Вот што я узнал.
Раньше кто-то из друзей говорил, што на Кубе все дешево, за доллар можна дефку снять, а
за сотню сам Фидель Кастро переоденецца трансвиститом и станцует джыгу. Низнаю, может
так и было когда-то, но сейчас нет. Не дешевле чем в капиталистической Европе.
На Кубе имеют хождение две валюты: песо и так называемые «куки». Куки – это «конверти-
руемые песо», один кук равен одному доллару. Туристы пользуюцца только куками, обычных
денег мы даже не видели. Так вот – если приехать на Кубу просто так, никово там не зная, то
на дешевизну надеяцца нечево. За доллар можно купить разве што открытку с Че Геварой.
Наш пятизвездочный отэль тянул в лучшем случае на четыре звизды. Хавка довольно гадкая,
выбор нибольшой. Ну и прямо как в совке при соцыализме – какие-то дурацкие неудопства:
например, пляжное полотенцэ дают одно на весь день, и ниибёт, если ты ево в песке изва-
лял или другим образом загадилЪ. На территории отэля была баскетбольная площадка. Бума
предложыл покидать мячик, я с радостью согласилсо, но кольцо было загнуто вверх и мячика
не было. Мы пошли к местным «тренерам», но они послали нас нахуй, сказав, што мячиков у
них нету, а кольцо не разгибаецца.
Ещо обломала тимпература воздуха на Кубе – пятнаццать градусов, плюс влажность и ве-
тер с окияна – это вам не в тапки сцать. Я считал, што мы едем в тропики и взял тока летнюю
одежду без рукавоф. Из-за этой лехкомысленности фсё время мёрз как цуцык, стучал зубами
и покрывалсо цыпками.
Каждое утро перед уходом из номера вежливый Бума оставлял горничной чаевые. В ответ
незримая горничная помимо уборки приносила чистые полотенца, но не вешала их в ванной,
а скручивала какие-то постмодернистские оригами и клала их на койки. Сперва она скрути-
ла из полотенец лебедя. На следующий день – што-то вроде сердечка. Потом вопще какой-
то кукиш.
– Бума, – вопрошал я, держа лебедя за шею и хуяча им об кровать – што за саботаж? Поче-
му она нам фиги из полотенец крутит?
– В душе неибу! Может, у них так принято отвечал Бума, зверски размахивая лебедем в тщет-
ной попытке размотать.
Штобы на пляже не умереть со скуки, я шакалил туда-сюда, собирая ракушки – хотел из них
сделать песдатую рамку для партрета Че Гевары. Бума в темных очках валялса на раскладушке
под пальмой. Когда ракушек были полные руки, я мыл их в окияне и складывал на своей рас-
кладушке, штобы Бума охранял. По побережью в поисках ракушек слонялась еще одна анг-
лийская леди. Увидев мои трофеи, сказала:
23
– Nice collection!
– Ещо бы, – ответил я, закрыв ракушки руками, –
Бума, запомни эту тётку. Следи, штоб не спиздила
мои находки… Знаю я этих оборот-
ней в панамках!
– Придурок, – ответил Бума и
постучал пальцом по голове.
В один из дней возвращаюсь я на ба-
зу с полными руками ракушек и вижу
такую картину: рядом с Бумой, на мо-
ей раскладушке, поджав босые гряз-
ные ноги, укрывшысь с ног до головы
моим полотенцом, лежыт пожылая не-
гра в несвежем цветастом халате. В ру-
ках у негры – бутылка с подсолнечным
масломЪ.
Бума миня фсе время упрекает, што
я спирва говорю, а потом думаю. И
што это надо делать в обратном по-
рядке. Поэтому я глубоко задумалсо.
Почесал нос. Оглянулсо вокруг. Пос-
мотрел в небеса. Но фсе равно в голо-
ве не возникло ни одной версии, почему на моей раскладушке лежыт старая негра с подсолнечным
маслом. Потоптавшысь минуты две, я понял, што опять пропустил что-то важное.
– Бума, я пыталсо думать. Но фсе равно нипонялЪ. Поясни пажалуста, што ето?
– Где? – Бума выглянул из-под очков.
– ВотЪ, – я показал пальцом на негру.
– А… Это не «што», а «кто». Это негра. Одушевленная… В смысле живая.
– Я вижу, што не дохлая. Вон она как агриссивно моргает… Претположым, старая негра шла по
пляжу, устала и прилегла на мою раскладушку. Это можно понять. Но почему она шла с подсол-
нечным маслом? И нафига с ног до головы накрылась полотенцом?
– Она под полотенцом прячецца от полицыи, – пояснил Бума.
– Господи! Видела бы ето моя мама! Даже на другом конце света всякие маргиналы прячуцца от
полицыи именно под моим полотенцом! А чего прячецца? Спиздила подсолнечное масло?
– Нащот масла низнаю, – призналса Бума, неодобрительно взглянув на негретянские грязные
ноги. – Но местным нильзя ходить на пляжы для инос-
транцев.
Тут негра выглянула из укрытия и, потрясая бутылкой,
сказала: «Массаж!»
– Во! Видиш – она
хочет сделать тибе мас-
саж, – перевёл Бума.
– Спасибо, – говорю, – за пояснение. – А типерь переведи ей, што
у миня, конешно, есть недостатки. Даже тайные пороки. Я сплю в
обнимку с плюшевым барсуком. Могу проснуцца среди ночи, бо-
сиком пробрацца в кухню и, прыгая как папуасЪ на холодном ка-
фельном полу, сожрать всю еду из холодильника. Могу обгрызть
шоколад с шоколадных вафлей. Могу случайно опрокинуть ново-
годнюю ёлку, и не одну… разбросать шмотки, объесца антидепрес-
сантов, запачкать ботинками коврики в машыне. Да, я называю маму
Годзиллой… Но я не извращенец! Я нимагу позволить, штоб среди
белова дня на глазах у фсех старая негра вымазала миня подсолнеч-
ным маслом и хрен знаит што после этова вытворяла!
24
– А чё ты сразу бычиш? Не хочеш – нинада. Скажы ей, штоб шла дальше.
Я наклонилсо и заглянул под негретянское укрытие:
– Ду ю спик инглиш?
– Ноу, – ответила негра.
Ноу так ноу. Я тогда по-простому стал стаскивать с негры полотенцо. Негра вцыпилась и не отдавала. Бы-
ла мысль стряхнуть её нафик с раскладушки, но я как-то застеснялсо. Попробовал жэстами показывать: мол,
бабушка, песдуйте назад в свой лепрозорий. Тоже не помогло. Негра требовала массаж и жестами сообщила
цэну – пятьдесят куков. Нихуя сибе!
– Бума, – возмутилсо я, – обрати внимание, как негры оборзели, – мы полвека им за просто так дарили
ядерные ракеты и прочие товары народнова потребления, а они нам – свой поганый сахарЪ. Мы из-за них
жыли в нищете, ходили в рваных трусах, недоедали витаминов и разных других минералов… я, может, поэ-
тому шызофреником родилсо!
– Вряд ли, – скептически заметил Бума.
– Ниважно. В кои-то веки приехали русские на пляж отдохнуть – так нет, надо поваляцца на моей раскла-
душке, испоганить моё полотенцо и вымазать миня маслом за пятьдесят куков! Куда катицца этот мирЪ?!
Бума издивательски хрюкнул и скрылса под тёмными очками. Негра заволновалась и показала цену – двад-
цать пять. Я злобно затопал по песку ногами и прокричал негре в ухо, што за двадцать пять я в тайге поймаю
кенгуру и научу её катацца на коньках.
Таким образом, переговоры зашли в тупикЪ. Негра вдруг переключилась на Буму, точнее, на ево солнце-
защитные очки. Бума купил их то ли в Сан-Францыско, то ли в Лас-Вегасе, – обычная вещь, ничево осо-
беннова. Тем не менее, на Кубе эти окуляры произвели фурор. Первой польстилась пляжная негра. Жэстами
она показала, што за очки готова сделать массаж, заняцца оральным сэксом и даже отдать бутылку подсол-
нечнова масла. Бума брезгливо отказалса.
И тут мне пришла в голову песдатая идея.
– Бабуся, – говорю, – а у вас тут норкотики есть?
– Гашыш?
– Ну, хотя бы гашыш.
Оказалось што есть, и даже дофига. Но при сибе у негры ничево не было, поэтому я послал её за гашышом,
и как только она ушла, мы с Бумой сдриснули с пляжа от греха падальше.
К вечеру выяснилось, што Бума чем-то отравилса; проще говоря, у нево началса дрищ и поднялась тимпе-
ратура. Поэтому назавтра он осталса лежать в койке, и пару дней я шероёбилсо без нево. Сходил к местной
фельдшерице, которая дала мне каких-то сомнительных порошкоф от дрища – Бума отказалса их жрать. За-
одно у фельдшерицы спросил, есть ли у них на Кубе лекарства, содержащие кодеин. «Што?» – спросила она.
«Ничево, – ответил я, – Фсё панятно». Фельдшерица извинялась, говорила, што медицына у них песдатая и
бесплатная, а вот с лекарствами жопа. Предлагала вызвать Буме врача, но болезный спряталса под одиялом
и шыпел оттудова, што он врача не хочет.
На следующий день я бросил больнова Буму и ушол
«в народ», потому што на территории отэля было тоск-
ливо. Познакомилсо с местными сельскими мужыка-
ми, они миня угостили омерзительными папиросами
и показали, где аптека. Сходил в аптеку, но кроме де-
фки-продавщицы там почти ничево не было. Дефка
долго копалась под прилавком, но нашла тока вали-
ум. Ну я купил, конешно, – штоб в самолете сожрать
и спать. В итоге сожрал весь пласт и не спал ни мину-
ты – такая оказалась поибень.
Ходил смотреть разрушенный сарай, на котором бы-
ло размашысто написано «Construir Revolucion!!» Я по
25
романским языкам не спецыалист, но для сибя перевел это примерно как «революцыонная стройка». Для
чево она предназначалась и почему была фся в дырах – я нипонял, хотя облазил её везде и по колена выма-
залсо в говне.
Ну, ещо рассматривал фсякие деревья и кусты. Понюхал один цвиток, он оказалса с шыпами и
расцарапал мне фсю харю. Потом разглядывал пальмы; чиста из научнова интереса пнул пальму
ногой, вслецтвии чево мне на бошку упал кокосовый орех. На этом я закончил ботанические изыс-
кания, сочтя што довольно пожертвовал для науки.
Через пару дней Бума выздоровел. В этот день после зафтрака мы стояли на мостике и кидали
рыбам недоеденные булки. Вдруг из-под мостика выплыл здоровенный морской черепах с ласта-
ми вместо ногЪ. Мы назвали ево Черепом и потом, запасясь хлебцем, почти каждый день ходили
зырить на нево. Я мысленна прецтавлял, што черепахи-ниндзя захватили землю, и мы ведем с ни-
ми неравный бой. Из хлеба я делал маленькие катышки и обстреливал Черепа, стараясь попасть в
голову. Нередко попадал.
Ну, еще так, по мелочи. Один раз, когда никто не купалса – было холодно и штормило, – я по при-
колу прямо в одежде кидалсо на огромные окиянские волны с криком «Ура!». Отдыхающие смия-
лись. Потом мучительно вылазил из полосы прибоя. Насквось мокрый и синий бежал от окияна в
нумера, и еще час после этова не мог ничиво сказать, кроме «ды-ды-ды».
В другой день мы обнаружыли на территории отэля мелкий бассейн с пузырьками и теплой во-
дой, типа джакузи. К сожалению, в джакузе фсё время сидели два инастранных мужыка. Я пред-
ложыл туда занырнуть, когда эти оккупанты уйдут.
Мы из-за кустоф наблюдали за мужыками, сидящими в бассейне, штобы узнать, пидарасы они
или нет. Бума сказал, што если они пидарасы, то он в эту джакузю не полезет, так как он шови-
нистЪ. Шыфровались неудачно – мужыки нас заметили. О чём можно подумать, если ты в одних
трусах сидиш в бассейне, а из-за кустоф за тобой полдня наблюдают два уебанца? Страшно даже
претположыть. Поэтому любители джакузи, с тревогой озираясь, вылезли и убежали, замотавшысь
в полотенца.
Мы подумали, што причин ихнево поведения может быть две: либо мы такие никрасивые, што пи-
дарасы с нами не желают знакомицца, либо они не пидарасы. Первый вариант с негодованием от-
вергли и со спокойной душой полезли в теплую водичку. Сидели, смиялись, наслаждались жызнию.
Вокруг холодало, ветер гнул пальмы, летнюю кафешку спешно свернули, а мы сидели и улыбались
– хуле, нам типло. Так прошло часа полтора. Даже для таких тормозов, как мы, это был уже перебор
– надоело. Решено было двинуть на обед. Поднялись на ноги... И с воплями нырнули опять в теп-
лую воду. Оказываеца, пока мы плескались, подошол с Атлантики какой-то штормишко, и тимпе-
ратура временно упала градусоф до десяти. А до номеров драпать метроф семьсот. Из экипирофки
– мокрые трусы и куцые полотенца. Несколько раз решытельно вылезали, иногда даже делали па-
ру шагов и, не сговариваясь, со стонами кидались обратно в проклятую джакузю. В итоге от страха
проибать обед фсё же вылезли и рикордными прыжками примчались в нумера.
Однажды нашли место, где давали напрокат мопеды. Я при виде этова затрепеталЪ. Бума, конеш-
но, был нидоволен, но подошол вместе со мной к служителю мопеднова царства. За цену не стали
спрашывать, потому што это ниглавная проблема. Я сразу поставил вопрос ребром: «Дадите мопед
мне и вон этому мальчику?» Служитель нимного подумал и ответил: «Не дамЪ». Именно такой ри-
акцыи я и ожыдал. Люди не доверяют мне, видимо, у меня аура воняит или ещо што. Бума тоже од-
нажды сказал, што за руль афтомобиля он миня низашто не пустит, потому што когда я чем-нибудь
управляю, то у Бумы «очко сжымаецца» – и показал знак типа «окей», только с очень маленьким
«о». Я поныл для приличия, но мопедовладелец скрылса в своей будке и задернул занавесочку.
В остальном ничиво больше не делали. Разве што вели философские беседы. Например, пере-
гнувшысь через перила мостика и глядя на наше отражение в пруду, я говорил:
– Бума, зырь как я похож на магистра Йоду, а ты – на лысова Чубакку!
26
– В смысле?
– В смысле, што я хоть и мелкий, зато джыдай. А ты – глухонемая обизьяна.
– А ты – тараканья сиська, которая щас нехило огребёт в пятакЪ.
8.
Все проходит, и заточение в Варадеро тоже подходило к концу. Перед отбытием домой мы должны
были провести полтора дня в Гаване, и это радовало безмерно. Я люблю города. Природа смущает
миня нецывилизованной натуральностью: то комар укусит, то жук за шыворот упадет, то ногой в
гавно наступиш. Нипонятно што на природе делать: охоту я считаю убийством, рыбалку примерно
тем же, тока скучнее, загорать мне нильзя, потому што я, в силу опстоятельстф, рыжый и покрыва-
юсь позорными веснушками. Што я могу делать на природе? Пастись?
В опщем, попрощались с Варадеро и поехали в Гавану. Как всигда я, пялясь в окно, обращал внима-
ние уже не на примелькавшыеся пальмы, на на более тонкие вопросы. По дороге в Гавану я размышлял
о пропаганде.
Если я правильно помню дефиницыи, то реклама продвигает товары и услуги, а пропаганда – идеи или
идеологию. В капиталистических, относительно свободных странах, преобладает реклама. Пропаганда
появляецца в основном перед выборами. В соцыалистических странах, где демократии и колбасы нет,
продают идеи и вождей. Опыт показывает, што на идеях можно продержацца лет семьдесят без колбасы
и прочево. Очень неплохой ризультат, кстате.
Одно время мне пришлось занимаццо и рекламой, и пропагандой – это оставило неизгладимо-цы-
ничный след на нежной душе. Поетому кубинская пропаганда вызывала у миня чиста профессианаль-
ный интерес. Самый актуальный бренд на Кубе – это Че Гевара; он работает вот уже полвека – почти как
Кока-кола. Че Гевара везде: на открытках, плакатах, стенах домов, заборах, афтомобилях, на футболках
и кепках, в квартире каждова кубинца – портрет Че Гевары (как в совке почти у фсех обывателей висел
портрет Есенина с трупкой или Пушкина с бакенбардами).
Кроме Че Гевары существуют слоганы. В совке их было множество: от простова «Слава
совецкому народу – строителю коммунизма» до кудрявого «Нам платит щедрым урожаем
мелиорацыя земель». На Ку-
бе слоганы тоже есть, но они
мне показались, мяхко гово-
ря, однообразными и куцыми.
Может это мое слабое знание
испанскова сыграло роль, хуй
знаит. В большинстве своем ку-
бинские слоганы таковы: «Со-
цыализм или смерть», «Родина
или смерть», «Революцыя или
смерть». В опщем видно, што
выбор у кубинцев небольшой:
или что-нибудь, или смерть нах.
При таком раскладе я бы тожэ
соцыализм выбрал.
Еще глупо выглядит постоянное
упоминание слова «революцыя» в
Вдруг на ярчайше-жолтом фоне воссияла ЛОПАТА. Веский голос за кадром: «Ревя-
кинские лопаты! Купи лопату, сотри защитный слой и получи приз!»
Господи, спасибо тибе за то, што я больше не копирайтер!
27
слоганах, речах Фиделя, в названии «комитетов». Революцыя – это вроде как разовое дейс-
твие: она имеет начало и конец. Революцыя на Кубе закончилась, когда моей мамы ещо на
свете не было, а у них это фсё ещо актуально..
В Гавану приехали вечером. Отэль, в который прецтояло заселяцца, вызвал децкий восторг:
старая гостиница, простоявшая без ремонта лет сто. Прикрасный пример колониальной архи-
тектуры вперемешку с модерном. В центре внутреннево дворика бьёт небольшой фонтан, кус-
тяцца растения и – самое ахуенное – ходят павлины! Настоящие павлины, и без клеток они
пасуцца в зарослях. А вокруг зарослей забора тоже нет: хочеш – полезай на здоровье шероё-
бицца с павлинами. Вокруг этова оазиса – «зоны отдыха»: диваны, кресла, журнальные сто-
лики. Этажи прецтавляют собой галерею, на которую выходят двери нумеров. То есть, можно
выйти из номера и, перегнувшысь через перилы, плюнуть сверху в павлина. Заибись!
Сам номер, обозначенный как «люкс» на люкс, конешно, не тянул. Но номер я описывать
нибуду, помню тока што у нево была шызоидная планировка. Мы побросали вещи и вышли
ужынать.
Поужынали, пошатались немного по улицам. Город очень красивый, genius loci ужасно при-
влекательный. Тем временем сгущались сумерки. Точно нипомню, но кажецца в Гаване про-
блемы с ночной иллюминацыей. То есть, если уж темно, так темно. Безо всяких там «огней
большова города».
Мы уже решыли двинуть лыжы в сторону отеля, как вдруг нарисовалса мутнова вида ниггер
и предложыл купить у нево сигары. Надо сказать, што плохие сигары там подпольно прода-
ют на каждом углу – как экстази в Амстердаме. Нинада эти сигары покупать (нащот экста-
зи низнаю). Они в разы дешевле и в десятки раз хуже нормальных. От сигар мы отказались,
но я, следуя своему хобби, нинавязчиво спросил: есть чо как? Ниггер предложыл гашыш. Я
сказал, што гашыш нам неинтересен, и што кроме гашыша на Кубе обизательно должен быть
кокс. Ниггер малость поколебалсо и сказал, што кокс есть, и грамм стоит пятнадцать куков.
Бугага!
Конешно, даже для Кубы это смишная сумма. Я дома в день тока на жрачку трачу в два-три раза боль-
ше. Было понятно, што негрила пытаеца нас наибать. Но кто знает, тот поймет – если мутки начались, то
остановить их уже нивозможна. Я взял у Бумы пятнадцать куков, и за эти бабосы мы посмотрели спек-
такль «Негры мутят кокаин». Очень увлекательно – как пионэрская игра «Зарница»: побегали децыл по
темным улицам якобы от полицыи, полазили по подъездам… Негры очень старались, даже нимного пе-
реигрывали, Бума сердилса. Наконец они где-то наскребли нужное количество штукатурки, завернули
в бумажку и отдали нам. Бума облехчонно вздохнул – типерь можна было возвращацца в гостиницу.
Как только вошли в нумер, я разодрал пакетик и высыпал содержымое на стол. Посмотрев на кучку
дряни, радостно объявил:
– Бума, это штукатурка!
– А што еще это может быть? За пятнадцать баксов? – ядовито спросил Бума.
Он ошыбочно полагал, што спектакль окончен. Вот што значит неопытность! У муток есть второе,
более интересное действие.
– Ну што, – сказал я, потирая руки, – пойдём бить негроф!
– За што? – мрачно спросил Бума.
– Как за што? За штукатурку!
– Я не пойду.
– В смысле?
– Не пойду, – злобно прошипел Бума.
– А я пойду, – угрожающе сказал я.
– Ну и иди.
– И пойду!
– Скатертью по жопе, – равнодушно ответил Бума, после чево прекратил со мной фсякие диплома-
тические отношения. Снял штаны, продемонстрировав симейные трусы с орнаментом из ебущихся со-
бак, завалилса на свою койку и отгородилса книжкой.
28
Я еще децыл потопталсо, но Бума наряду с трусами показал завидную крепость характера.
Он думал, што я зассу без нево идти. Ха! Я развернулсо и ушол в ночь.
Перед уходом шуганул павлинов, и они с треском ломанулись прятацца в растениях. Я да-
же хотел ломануцца за ними и поймать одново, но вовремя вспомнил цель похода и отложыл
павлинов на зафтра.
На улице было темно, как у кубинца в жопе. Мой крестовый поход осложняли несколько
опстоятельстф. Во-первых, я видел этот город первый раз в жызни. Во-вторых, я не знал, где
искать тово самова негра. В-третьих, я не помнил, как он выглядит. В-четвертых, для миня
фсе негры на одно лицо. В-пятых, в темноте негроф все равно не видно. В-шестых, я низнал,
как вернуцца обратна, потому што не запомнил, как называецца наша гостиница и где она
вопще находицца.
Но фсе это я осознавал постепенна, и пока осознавал, успел уйти чортикуда. Пока шатал-
со по городу, наступила тропическая чорная ночь. В Гаване, как и в других теплых странах,
у граждан есть привычка ошивацца на улице, а не сидеть дома, воткнувшысь в телек. Поэто-
му у каждова подъезда стояли негры, то по одному, то кучками. Я внимательно вглядывалсо в
ихние морды, но морды сливались с темнотой, и были видны тока белые зубы. Я понял, што
вглядывацца – это ниправильная стратегия. И решыл, што раз я фсе равно не найду тово са-
мова негра, то дам песды первому попавшемуся.
А какая, сопственно, разница? По причинно-слецтвенным связям и кармическим законам
получаецца, што похуй ково бить. Объясняю мысль: я, например, дам песды первому попав-
шемуся негру. Он придет домой злой и отхуячит своево младшево брата. Младшый брат, што-
бы заглушыть чувство обиды, решыт покатацца на велике, и в темноте врежецца в тово самова
негра, который на нашы 15 куков купил гашыша и накурилса в сраку. Потом приедут мусора
разбирацца в дорожно-транспортном происшэствии, обнаружат у негра гаш и посадят ево в
кубинскую тюрьму на дваццать лет.
От такой блестящей мысли я даже остановилсо, ощутив сияние мировой гармонии. Огля-
нувшысь, обнаружыл, што стою на пустой темной улице, и неподалеку возле подъезда как раз
маячит одинокий ниггер. Я решытельно подошол к нему и, не дав времени на размышление,
цапнул за воротник и шмякнул башкой об стену. От неожыданности ниггер не оказал ника-
кова сопротивления, и я с чувством выполняемова долга смачно йобнул ево об стену ещо па-
ру раз.
Вдруг слышу из-за спины голос: «What are you doing?» Миня прямо гасит от таких вопро-
сов. Действительно: што я, российский гражданин, находящийся под подпиской о невыезде
из города Петербурга, делаю в кубинском городе Гаване темной ночью? Бью низнакомова не-
гра головой об стену. Апсурд нах!
Я, задумавшысь, отпустил негра, он с поразительной скоростью сиганул в подъезд и захлоп-
нул дверь. Любителем задавать тупые вопросы оказалса мулат с пластиковым стаканчиком в
руках. У мулата было ахуевшее лицо – видимо, туристы не так часто бьют негров темными но-
чами. Но это потому што русских пока на Кубе маловато.
– Да так, – говорю, – у меня были к нему претензии.
– А што он сделал?
– Коварно наибал и выманил 15 куков, – я решыл не вдаваццо в подробности нащот при-
чинно-слецтвенных связей.
– Ооо! – сочувственно покачал башкой мулат. И неожыданно добавил, взмахнув стаканчи-
ком: – Пойдем выпьем? Миня, кстате, зовут Хорхе.
– Я не пью. Ну… почти.
– А ты откуда?
– Из России.
– Ооо! И не пьёш? Круто… Тогда пойдём дунем!
– Я не дую.
– А это… ну… кокаину?
29
– Да ну фпесду этот кокаин! Спасибо конешно за предложение…
– У миня двоюродный брат банчит... семьдесят куков грамм. Чистейший!
– Да нет, спасиба, я уже не торчу.
– Ну, как хочеш… А ты в Гаване давно? Где остановилса?
– В Гаване – первый день. Точнее, полдня. Остановилсо в гостинице.
– Какой?
– Хуй знаит… Как-то не поинтересовалсо перед выходом.
– Круто! Тока што приехал в Гавану, не знаеш где остановилса, и ночью один с кем-то ле-
зешь драцца!
– Знаете, мне мама говорила, што я дебил. Нинада повторять, это уже не новость, – оби-
делсо я.
– Нет, нет, я не в этом смысле! Я не это имел в виду… Пойдём твою гостиницу поищем?
– Пойдём, – согласилсо я.
Методом проб и ошыбок мы нашли мою гостиницу и договорились, што завтра встретимса
с Хорхе в десять утра, и он покажет нам Гавану, которую туристы никогда не видели.
Когда я пришол в номер, Бума ещё не спал. Я радостна соопщил ему, што завтра у нас про-
гулка по Гаване с местным чуваком, с которым я познакомилсо, когда бил морду негру. Бума
злобно сказал, што никуда не пойдёт, и цэлый день будет сидеть в отэле.
9.
Наутро удалось уломать Буму пойти на прогулку. Ровно в десять мы высунули жала на улицу.
Хорхе пунктуально сидел на оградке газона. Вчера я ему предложыл встретицца в холле гости-
ницы, но он сказал, што рядовых кубинцев в гостинцу не пускают. Прямо как в совке!
Сперва решыли пошатацца и пофтыкать на офицыальные достопримичательности. Хорхе
хорошо говорил по-английски и был весел, пиздлив и обаятелен, как и большинство кубин-
цов. Бума сразу забыл вчерашние обиды и так ожывленно болтал с Хорхе, што мне даже не
удавалось встрять в разговор, и я бежал следом, как собака. Прошлись по набережной, по цен-
тру города – ну тут особо нечево сказать, кроме тово, што я уже сказал: красивый город. Там
есть Белый дом, точно такой же, как в Вашингтоне. Тока перед кубинским капитолием стоит
совецкий танк. Удивительно, но когда Гавану показывают по телеку – я сразу ее узнаю, как и
Питер. Но в Питере я родилсо и вырос, а в Гаване провел полтора дня.
С каждым пятым встречным Хорхе здоровалса, обнималса и перекидывалса парой слов. Все
эти люди были либо евонными друзьями, либо роцтвенниками. Иногда мы заходили куда-то,
но я нипомню куда. Помню тока школу жывописи: там одновременно и занятия, и выставка.
Жывопись мне очень понравилась. Жаль, там было темновато, поэтому фоткать оказалось без
мазы. Еще у одново знакомова Бума посидел за рулём старой американской тачки. Поездить
не дали – водительских прав при сибе не было.
К обеду мы устали ходить пешком, и стали заходить в попадавшыеся на пути кабаки. Как-то
так получилось, што через час мы нехило наклюкались. Хорхе сентиментально начал рассказы-
вать про свою семью, даже показал несколько фотографий. Помню тока, што у нево дохуя детей
от разных дам, а старшая дочь – негра, жывёт в Италии и занимаецца проституцыей. У Бумы се-
мейных фотографий при сибе не имелось, поэтому он решыл пожаловацца на миня: типа вот взял
долбойоба на перевоспитание, а долбойоб хулиганит и употребляет норкотики. На это Хорхе от-
ветил, што моё хулиганство он имел щастье видеть вчера, а норкотики – это плохо. Призналса,
што тоже торчал, но теперь бросил. Правда, тут же предложыл замутить кокса. Мы отказались.
– Приезжай к нам на годик… Мы тибя перевоспитаем, – предложыл Хорхе, глядя на миня с не-
трезвым умилением.
– А миня возьмут на работу занимаццо пропагандой?
– Вряд ли.
– Тогда што я тут буду делать?
– Будеш работать на благо ихнево негретянскова народнова хозяйства, – по-русски предложыл
Бума.
30
– Сами пусть на свое хозяйство работают. Такое фпечатление создаецца, што белые рабо-
тают, а негры тока голодать умеют. А в свободное от голодовок время торгуют норкотиками,
разносят СПИД и играют в баскетбол.
– Не разжыгай во мне межнацыональную рознь, – томно махнул рукой Бума.
Тут Хорхе взглянул на часы и сказал:
– Йопта! Пошли, мне надо на работу. Я веду курсы… Учу танцевать сальсу. Вы потусуйтесь
без меня часик.
Мы вызвались проводить Хорхе. Пока провожали, как-то невзначай договорились заму-
тить травы. Когда подошли к месту работы, Хорхе задумалса на минуту и сообщил:
– Знаете, хуй с ней, с этой сальсой. Пошли лучше мутить траву.
И мы пошли в гаванские трущобы мутить траву.
В любом другом латиноамериканском городе я отважылсо бы посетить такой район тока
сидя в танке с афтоматом в руках. А на Кубе соцыализм, огнестрельнова оружыя у граждан
нету, и кубинцы скорей предпочтут развести и наибать хитростью, но не насилием. Судя по
реакцыи жытелей трущоб, мы были чуть ли не первыми иностранцами в этом районе.
Как выглядят трущобы? Одноэтажные халупы с земляным полом, построенные из любых
подручных материалов: кирпичей, коробок, досок. Изредка встречаюцца строения в два
этажа. Окна без стекол – а нахрена им стекла? На Кубе тепло круглый год, и с точки зре-
ния воровства брать фсе раво нечево. «Улицы», если можно так выразицца, шыриной метра
полтора-два: встав посреди такой улицы и раскинув руки, упрешса ладошками в противо-
положные «дома». Поэтому трущобы выглядят как одна огромная коммунальная квартира.
Схоцтво усиливают стираное бельё на веревках и барахло типа тазиков и сломанных вила-
сипедов. Кстате, «удобств» я в трущобах не разглядел: фиг знаит, где люди моюцца, стира-
ют и куда ходят в туолет.
Хорхе завёл нас в «квартиру», где
мы должны были подождать, пока он
сходит за травой. В халупе жыл один
из многочисленных хорхиных дру-
зей – негр с Ямайки, исповедующий
религию Вуду. В углу комнаты стоял
довольно крупный деревянный идол,
вежливо накрытый тюлевой занаве-
сочкой – как икона в деревенской
избе. В миске у ног божка скалилса
зубами череп каково-то зверя.
Вскоре Хорхе вернулса и сказал,
што тут брать без мазы – трава хуй-
овая и её мало. Мы распрощались с
ямайским негром. Перед уходом я хо-
тел было перекрестицца на идола со
словами «спасиба этому дому, пой-
дем к другому», но Бума пресёк бого-
хульство, дал поджопник, и я вылетел
на улицу по-английски, не прощаясь.
По дороге Хорхе призналса, што он
не тока учит сальсу танцевать, но еще
работает парикмахером. После это-
ва признания фсе, не сговариваясь,
посмотрели на мои патлы. Я нипом-
ню, кому пришла в голову роковая
мысль миня подстрич. Наверное,
мне. Я мастер спорта по идиоцким
мыслям.
31
Дальше события разворачивались приблизительно так: миня оставили в парикмахерской оче-
реднова друга или роцтвенника Хорхе. Парикмахерская была похожа на старую совецкую, с та-
кими же фенами в виде огромных яиц, куда надо засовывать бошку. Место для стрижки было
всево одно; в той же комнате стоял телек и три посторонних мужыка зырили педерачу про Фи-
деля. Пока миня стригли, Бума и Хорхе мутили траву. Когда они вернулись, Бума, взглянув на
миня, ржал так, будто они уже скурили весь приобретенный план.
Увидев ризультат работы кубинскова парикмахера, я низнал: смияццо или плакать. Хор-
хе эмоцыонально ругалсо с парикмахером по-испански, периодически указывая на мою
бошку пальцом, пару раз даже дёрнул за оставшыеся локоны. Бума в перерывах между
припадками смеха сидел с лицом челавека, который отомстил за фсе свои обиды. Я твёрда решыл:
во-первых, изменить своим принцыпам и с горя накурицца в сиську, а во-вторых, придя в гос-
тиницу, либо сделать харакири, либо побрицца налысо.
Накуривацца пошли в гости к очередным друзьям. Пришлось покинуть район трущоб – друзья
жыли в нормальной квартире, в старом доме после капремонта. Вопще Гавана иногда до боли напо-
минала родину, потомушто русские фсе-таки довольно долго дружыли с Фиделем. Многие кубин-
цы, особенно старшево поколения, или говорят, или понимают по-русски. Старые дома в Гаване
очень красивые и очень облезлые по причине влажного климата, как в Питере. Полуразрушенные
балконы, деревья на крышах… Подъезд, куда мы зашли, был очень похож на совецкий, видимо,
капремонт тоже делали русские.
Квартира была нистандартная: в два этажа. Маленькая комната, объединённая с кухней, а на
втором этаже такая же маленькая спальня. В квартире жыли муж с женой и ихний сын лет пяти.
Встретили нас как родных, тут же налили рому. Што характерно – никто, ни разу, куда бы мы не
заходили, не предлагал пожрать. Даже если наливали рому, то никакой мало-мальской закуси не
предлагали. Кстате, в Гаване я не видел ни одново продуктового магазина! Может, я просто сле-
подырЪ, но фсё равно странно. В гостинице жрачка тоже была чиста символической, несравни-
мой с другими странами. Видимо, действительно у них там с едой туго.
В гостях Хорхе лофко накрутил косяков, и после тово как мы пыхнули, я уже плохо помню, чо
было дальше. Помню тока, што негретёнок, сын хозяев квартиры, приставал к Буме, и Бума на-
пялил на нево свои солнцезащитные очки. Папа негретёнка, прямо чуть не кланяясь, восхищон-
но сказал: «Спасибо, сэр, спасибо!» Они решыли, што это подарок. Бума перестал улыбацца и,
пробормотав по-русски: «нет уж, хуй вам», снял с негретёнка очки и убрал в карманЪ.
Што было потом – покрыто туманом забытья. Помню, поздней ночью миня отправили в от-
эль спать, а Бума с Хорхе еще час или два где-то колбасились. Утром из-за отсуцтвия времени я
не поймал павлина – до сих пор жалею об этом. По причине невминяимости накануне вечером
не сделал харакири и тем более не побрилса налысо, так и ходил ещо пару недель, пока мама не
отвела миня в парикмахерскую на Васильевском острове.
Типерь жду – может Бума решыт
съездить ещо раз в Гавану и возьмёт
миня с собой? У миня осталса один
вопрос: почему на Кубе фсе соба-
ки – таксы? Это моя галлюцынацыя
или действительно так и есть?
С уважением,
Похититель Турбинных Лопаток
Р. Лаовай
32
Как-то раз прихожу я рано утром домой в прикрасном расположении духа после приятно прове-
денной ночи, имея одно жылание – завалицца на койку и подрыхнуть до обеда. В коридоре, нисмот-
ря на ранний час, миня встречает мама. Я делаю вопросительное лицо. Мама изображает руками
успокоительные жесты и вместо «привет» говорит:
– Ты только не ругайся.
От этих слов настроение начинает резко миняцца со знака «плюс» на знак «минус». Я падаю на
диван в кухне и мрачно жду объяснений.
– Понимаешь, – начинает мама, – сегодя утром, совсем рано, я просыпаюсь от звонка в дверь.
Подхожу, спрашываю: «Кто там?» А мне говорят: «Лена, это ваши родственники, мы только что
с вокзала». Какие родственники? Какой вокзал? Я открываю дверь, входят мужчина и женщина
средних лет. С сумками. Явно провинциалы – и по виду, и по говору. Здороваются. Мужчина го-
ворит: «Лена, извините, мы не успели предупредить о своём приезде». Ну я спросонья плохо сооб-
ражаю…
– Не только спросонья, – справедливости ради замечаю я. – Спросонья ты вопще в состоянии
перезагрузки.
– Не издевайся над матерью. Так вот, мужчина объясняет, што дама, которая с ним – ево жена,
и у неё прогрессирующая болезнь глаз: она постепенно слепнет. И они узнали, што в Пите-
ре есть клиника, где беруцца лечить подобные болезни. Им надо пройти курс лечения, кото-
рый длицца десять дней. Лечить будут амбулаторно, каждый день надо ходить на процедуры.
Денег на гостиницу у них нет, и кроме как у нас в Питере им негде остановицца. Ну, при та-
ких обстоятельствах не могу же я их выгнать. Я спросила, откуда они нас знают, призналась,
што я не в курсе их существования. Они говорят: «Наталья Петровна дала ваш адрес». Какая
Наталья Петровна?! Но я не стала говорить, что не знаю Наталью Петровну. Может я забыла
просто, решила потом у бабушки спросить.
– Очень мило, – говорю я, – и где же они будут жыть десять дней?
– В твоей комнате, – затаив дыхание, призналась мама.
Я схватилсо за голову.
Роцтвенники
33
– Мама, а ты не думала, где зимой десять дней буду жыть я? На вокзале?
– Ну у тибя много друзей, поживи у ково-нибудь. Они же постоянно у нас ночуют.
Пока я держалсо за голову, лихорадочна соображая, у ково протусить такое длительное вре-
мя, мама показала подарки «роцтвенников», привезённые в качестве компенсацыи: десяток
вареных яиц, мешок яблок и банку варенья.
– Так, – я взял сибя в руки. – Яица можеш оставить сибе, а яблоки и варенье я заберу – при-
годяцца в скитаниях.
Десять дней я жыл где придёцца, питаясь яблоками и вареньем. В частности, провёл пару
дней на Петроградке, в мастерской, переделанной из чердака. Фсё бы ничево, но в помеще-
нии круглосуточно банчили кислотой, и сраные психонафты спиздили у миня почти фсе яб-
локи. Несколько раз заезжал домой помыцца и переодецца. Роцтвенники оказались тихими,
деликатными людьми. Я им показал, как пользовацца моим телеком и видиком, разрешыл
брать любые кассеты и книги.
По стечению опстоятельств, мама одной моей знакомой работала главврачом в клинике, где
лечилась «роцтвенница». Я решыл проверить правдивость рассказа. Главврач подтвердила,
што да, такая дама проходит у них лечение. Тем не менее, в течение десяти дней мама пыта-
лась у фсей нашей родни узнать, кто такая Наталья Петровна, и што это за супружеская пара
с подслеповатой женой? Никто не мог дать ответа.
Наконец, десять дней истекли. Роцтвенники собрали сумки, обещали писать, тепло распро-
щались и уехали.
Я вернулсо домой. Мы с маман сели пить кофэ.
– Кстати, из какой деревни эти роцтвенники? – поинте-
ресовалсо я.
– Они не из деревни. Они из города.
– Ну и какова города?
– Ты будеш смеяцца. Из Беднодемьяновска.
Ахуенна! Я действительно смиялсо и говорил, што не ве-
рю в существование у нас роцтвенников из такова города, да и в существование самово города то-
же не верю.
– Мама, ты знаеш, – сказал я уже вполне сериозно, – мне кажецца, што всё это – галимый раз-
вод. Просто людям действительно было негде жыть и они ходили по квартирам в расчёте на то, што
кто-нибудь да пустит пожыть нахаляву.
– Но они назвали миня по имени.
– Мало ли Лен в Питере? Одно из самых распространенных имён. Если бы ты была не Леной, они
извинились бы и пошли звонить в другую квартиру. Ослепнуть во цвете лет никто не хочет. Денег
нету. Ради здоровья можно пойти и на такой безобидный обман. Они ничево у нас не стырили. Да-
же напротив, подарили яйца, яблоки и варенье. Так што, маман, не парься. Никакие они нам не
роцтвенники.
– Может быть, – задумчиво согласилась мама, – Очень даже может быть.
Тупо распластавшысь по дивану и креслам, смотрим с
Бумой телек, педерачу про жызнь жывотных. Голос за кад-
ром: «Броненосец состоит в родстве с муравьедами и ле-
нивцами». «Во, – говорит Бума, – приколись, родня как
у тибя – одни психи»

35
Позаветрилась каша пшеничная
На студеном балтийском ветру.
Поведения я неприличного
И поэтому скоро умру.
Да, умру. Но стремаца и парица
Бесполезно, нелепо и лень:
Каждый день умирают хорошие,
Каждый день умирают не пьяницы,
Каждый день умирают любимые,
Каждый день умирают здоровые,
Каждый день умирают живущие,
КАЖДЫЙ ДЕНЬ, КАЖДЫЙ ДЕНЬ, КАЖДЫЙ ДЕНЬ!
(с) Птиц
36
Полет из гнезда в психушку
Здравствуй.
Пердисловие: пукЪ!
На самом деле начну без предисловий, потому што нимагу. Я нимагу соблюдать форму, как ка-
кой-нибудь Данте, в конце каждой песни ставя stella. Ё-моё, stella – значит «звизда», Данте жыл
давно и уже умер, ты ево не читалЪ, отъебись, это фсё ниважно, отъебись, дай я скажу. Для формы
можно ставить «бля», но это никрасиво, мы же не пейзаны, не сантехники, в конце концоф! Гос-
поди, скока лишнево я уже сказал и ещо скажу. Это потомушто я сумашэдшый, у миня и справка
есть, так што взятки гладки. Вот сичас основная мысль засверкает, как пивная бутылка в мусорном
баке, где её видит бомж и рвёцца через тернии к stellaм схватить стеклотару и сдать, получив завет-
ную монетку. Оп-ля: я прошу помощи. Ты видиш, как я плохЪ. По закону горы Фудзияма я скажу
тибе вот што: однажды ты спас миня от смерти. Типерь научи миня жыть.
Помницца, было условие: мы спасаем тибя, ты не умрёш, но будешь жыть нормально. Я нипро-
бовал никогда нормально, поэтому согласилсо. Нормально оказалось нивыносимым. Это оказа-
лось тюрьмой. Я продал душу, подписал договор. Тока не с дьяволом, а с хорошыми, почти святыми
людьми. Оказалось – та же хуйня. Та же хуйня! Вот што характерно!
Возможно, я – ниблагодарная тварь. Даже
вполне вероятно. Даже пусть стокубово. Но я
нынче – зверёк в клетке, волк, которова сколько
не корми, а он фсёравно в лес смотрит. Ну пусть
не волк, а тушканчик, или макака, или лемур,
мишка-панда, мишка олимпийский, медуза гор-
гонер, божья корофка, богомол или богоносец
– это ниважно, ниважно. Но я в клетке, и ни-
чево не ем в буквальном смысле этова слова, я
смотрю в лес. У миня есть фсё, што требуецца
челавеку: дом, любофь, забота, друзья, фрукты,
печенье, сони плей стейшен, сканер, выделен-
ка, сгущёное молоко, шуба, ботинки шеллиз,
отдых (от чево? бля, от чево?!) в пятизвёздоч-
ных отэлях на другом конце света. Я ещо молод
и здоров, не считая шызофрении и гепатита Цэ
– какая мелоч в мировом масштабе! Ещо рыжые
патлы торчат в разнообразные стороны. Но я
нимагу. Просто нимагу встать утром с постели.
Я заставляю сибя спать до двух часоф, токо бы
оттянуть начало дня. Я боюсь теливизора. Как
бы покороче фсё объяснить? Вот тут скрываец-
ца песдец. Если захотел покороче – то окажец-
ца бляцки длинно. Ты уж прости миня. Может,
найдешь время почитать. Пока я не сдохЪ.
Севодня звонила мама. Не для тово, штобы
услышать мой родной голос, нет, просто ей зво-
нил участковый, так как у миня условная суди-
мость и я нимагу уезжать из Питера, при этом
жыву в Москве, а нидавно вопще на Кубе, бля,
я сирьёзно, хватит мотать головой, если я буду
объяснять почиму так, то я умру бля. Участко-
вый – бедный, бедный, такая работа, такая за-
37
рплата, такой круг опщения! Даже ободранный лемур, умирающий от солнечнова удара, смотрицца
более достойно. Участковый позвонил маме и сказал, штобы я пришол к нему, к лемуру, с визитом,
потомушто такая работа. И вопще есть подазрения, што миня в Питере нету. И как-то он выбрал
не тот тонЪ. Нидостаточно был вежлив. И предки у нево, может, были крестьянами Тверской гу-
бернии. А предки моей мамы, может, этими крестьянами владели, пороли их и вопще столетиями
привыкли, што перед ними снимают шапку и кланяюцца в пояс. Это гены. Не крокодилы, а по на-
слецтву. Моя мама – «аристократка». Она даже не убираецца в квартире, потомушто генами это не
придусмотрено. Она со фсеми на «вы», включая чужых кошек. Со своими кошками, кажецца, она
в более близких отношениях. Но полной уверенности нет. Нет. Кошки молчат. Мама молчит. Фсе
пьют свежесваренный кофей из чашек тончайшево фарфора. Подите проч, вы тут неуместны.
Мама никогда не повышает голоса. Своим спокойствием и холодной вежливостью она может довес-
ти ково угодно до бешэнства, печёночной комы и грипка на ногахЪ. Один лиш только раз мне удалось
пробить эту твердь – мама пыталась ударить миня вантузом. Она! Миня! Ударить! Главное – чем! Это
было так смишно, особенно когда по инерцыи я у ней выбил из руки страшное оружье… Хорошо што
смех остановил миня, ибо дальше по инерцыи я начинаю убивать, не взирая на лицы. Ну потому што
вырос в такой окружающей среде/среди заводов, фабрик, помоек и притонов. Тут фсё сериозно. Это
тибе не жанклодвандамм. Мне вот по молодости лет заточку в шею всадили в сантиметре от артерии.
Не больно, но ниприятно конешно, хлопотно. Бля! о чём я?!
Я о маме. Моя мама водит дружбу и по работе со фсякими известными в науке и культуре людьми. До
некоторых пор я рос в длинном коридоре Ленинграцкого университета, а потом улица, фонарь, аптека...
В опщем, дурные компании, уголовники, художники и даже, мать их, музыканты... Но я ещо помню,
помню... «Севодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, и руки особенно тонки, колени обняв. Пос-
лушай: далёко, на озере Чад, изысканный бродит жираф». Господи, о чём я? Где я? Как же миня блядь-
ски косопиздит! Я пишу не про Африку и мне не пять лет. Тихо. Подумаем. Да. Я о маме.
Несколько лет назад мы с мамой ездили на дачу к одному извэстному писателю в Комарово. Мама
помогала ему с новой книгой, а я жрал черешню, штобы молчать и не позорить семью. Потом ходили
на кладбище к Ахматовой и Курёхину. Мы с Курёхиным были децыл знакомы, и при встрече болтали,
соревнуясь, кто из нас большый дурак. Однажды в Доме Кино (кажецца, на какой-то премьере) было
дохуища народу, мы стояли и трепались. Подошел кто-то из знакомых. Я спросил: как ты нас нашол?
А он говорит так иронически: «От вас сияние исходит». Насчёт сибя я сильна сомневаюсь, но от Курё-
хина исходило, да. Хотя это сказал кто-то про Гребня, но я нисогласенЪ. Курёхин умер, и правильно
сделал. Если сияние заканчиваецца – умирай, нехуя болтацца под ногами перегоревшей лампочкой,
как это делаю сичас я.
Новости по телеку: провинцыальный город типа Перми; чел по фамилии Ширинкин
(sic!) написал идиоцкий пост в блоге о том, што купил ствол и готовицца пойти постре-
лять в студентов – ну как в Штатах есть такая традицыя. Мусора прочитали пост и взяли
Ширинкина за уязвимые места. В жосткой схватке интеллектуалов победила дружба!
Зырил по телеку новости, чота там про Красноярский край. Нипомню в каком контексте
прозвучало название «Поселок тринадцати борцов». Афигеть. Каких борцов? С кем они боро-
лись? Когда? По какому поводу? Почему их тринадцать, а не двадцать восемь, например? Или
в Москве – улица Двадцати шести бакинских комиссаров. Каким-то краем мозга я помню,
што «бакинских комиссаров» замочили белогвардейцы, и правильно сделали. Но не хочецца
сводить фсё к такой пошлой прозе. Хочецца верить, што в этом таицца какой-то магический
смысл. Улица сто пятова элемента. Проспект сорока семи морских свинок-камикадзэ. Буль-
вар тридцати одной реинкарнацыи.
38
Не нада светицца, как гнилой пень, мама, понимаеш?! Я нимагу так! Я могу светицца, как по-
жар повышенной степени сложнасти с челавеческими жэртвами! Или не светицца вопще, вот как
сичас, я даже с людьми не разговариваю, потому што я – это не я. Потому што я жыву нормально.
Мама севодня сказала: «Это надо лечить. Срочно позвони своему психиатору». Да. Дорогой док-
тор, полечите миня. Вылечите миня от миня. Миня от жызни. Людей от моево присуцтвия.
Мама закончила тридцатую питерскую физматшколу с золотой медалью, и всигда имеет аргу-
менты. Севодняшний аргумент: «Ну это же ненормально, что я боюсь каждый раз, когда ты вы-
ходишь из дома даже за сигаретами. Я не знаю, когда ты вернёшься и придётся ли тебя искать
в милиции, больнице или в морге! Это ненормально, и это надо лечить». Мама! Почему это не-
нормально? В каждой семье есть урод. Пусть уродом буду я. У миня такое Дао, мама! Ты, кстате,
знаеш, что такое Дао? Шутка. Зато в эти момэнты я жыву. Дышу, чувствую, ощущаю! Пусть су-
димость, сломанный нос, наркомания и прочая шызофрения. Плевать! Если мои ботинки сто-
ят на столе – это не беспорядок. Значит, так нада. Не говори мне «поставь ботинки на место»!
Они уже на месте. Почему на столе не могут стоять ботинки, объясните вы мне?! Кому от этова
што плохова?! Нет. Это не-нормально. Это нада лечить: дурка, привязывание к кровати, и слю-
ни текут от тово, што ты почти растение. Зато ботинки на месте. В такие моменты мама любит
миня, она спокойна и носит в больницу апильсины и сигареты. Маман, ваша любофь даёцца
мне слишком тяжело!
Ёёё... Ну што ты миня мучаеш? О чем я, бля?! А? Ты кто? Ты не мама. Видишь, нет? Видиш
как? Как колбасит, ты чуствуеш? Чуствуешь, што я как замёрзшее говно на высоковольтных
проводах? Мама наполовину чухонка. Её бояцца даже уголовники и норкоманы, то есть мои хо-
рошые знакомые. Она на них не орёт, не бьёт их вантузом, нет. Но этот взгляд, это лошадиное
лицо! Я не в том смысле, што мама никрасивая. В молодости она была красивая дажэ с лошади-
ным лицом. Потому што порода – это красиво, даже если эта порода – такса. Мама по образо-
ванию – географ и ещё училась на экономической кибернетике, фсё это в универе. А работает
ридактором – тире – корректором. Врождённая грамотность! Мама говорит, как пишет. Она
владеет и моим лексиконом, мотивируя это тем, што «с волками жыть». Например, стоя с чаш-
кой кофэ у окна и глядя задумчиво вдаль, мама может спросить: «Чево купить на жрачку?» Или
на мою просьбу подать к столу бутылку вотки ответить: «Может, мне ещё вприсядку выйти?»
Мама умеет ставить точки в разговорах.
Ещо до моево появления на свет папа рассказывал нащот мамы анегдод про англичан. Ста-
рый, длинный и дурацкий. Штобы было не так мутно, прецтавь што это я в реале тибе расска-
зываю с присущим мне ахуенным артистизмом.
Гуляют по лесу два джентыльмена. Вдруг видят – в канаве лежыт дохлая лошадь. Один гово-
рит:
– Сэр Генри, не будете ли вы так любезны помочь мне донести сию лошадь до дома?
Джентыльмены, пыхтя, кряхтя, вытаскивают лошадь из канавы и несут домой. Дома затаски-
вают лошадь в ванную. Потом садяцца у камина, раскуривают трупки, наливают по глотку шот-
ландскова виски и сидят, молча глядя на огонь. Черес полчаса сэр Генри спрашывает:
– Дорогой друг! Может, этот вопрос ниуместен, но для чево мы притащили к вам в ванную
дохлую лошадь?
– О, сэр Генри, это же так просто. Скоро вернёцца моя жена Мэри. Зайдёт в ванную. Выско-
чит оттуда с визгом: «Дорогой, у нас в ванной – дохлая лошадь!» А я ей так спокойно отвечу:
«Ну и што?»
Джентыльмены улыбнулись, выпили по глотку виски и пыхнули трупками. Через полчаса при-
шла Мэри. Вежливо поздоровалась и ушла в ванную. Джентыльмены прислушались: шум во-
ды, стук расчоски... Мэри вышла из ванной в домашнем платье, причосанная и умытая. Муж
спрашывает её:
– Мэри, дорогая, как ты мылась? Ведь у нас в ванной дохлая лошадь?
– Ну и што? – холодно спросила Мэри.
Фсё, можно смияцца. Да, лавры Питрасяна не дают мне покоя. Моё девичье фамилие – Жва-
нецкий. Аншлаг-хуяк. Фсё? Фсё.
39
И вот снова мы где? О чём мы? Англия. Шыкспир. ГамлетЪ. «Эх, бляцька Дания!» Уже ближе.
Ещё пару часоф полёта – и мы дома. Пролетаем над Финляндией – маминой исторической роди-
ной – и мирно приземляемса дома, в Петербурге. А што там дома? А вот што.
Значит, участковый. Звонит моей маме. И совершает роковую ошыпку. Он пытаецца оказать дав-
ление в невежливой форме. Он тока што «принял участок» (божэ! примите лучше яду! лучше смерть,
чем позор!) и ему надо выявлять. Выявлять Чикатилов типа миня. А миня нету дома. И он пытаец-
ца расколоть маму. Бля, пишу и прямо плачу. Мне жалко участкового. Когда он закончил говорить,
мама ровным голосом спросила ево: «Вы что – на меня наезжаете?» И дальше она сказала ему уже
из другова лексикона, языком Пушкина, Лермонтова и Толстого фсё, што она по этому поводу ду-
мает. Милицыонер сник. Ево гнуло, как пальму при цунами. Он понял только первую фразу. А из-
за остальных у него случилса флэшбэк. Ему показалось, што щас ево будут пороть. Из последних
сил попросил: «Пусть хотя бы позвонит», – (это про миня) и в изнеможэнии положыл трупку.
Мама! Спасибо конешно, но нильзя так жыстоко.
Севодня я позвонил. Никогда раньше мусора не разговаривали со мной так вежливо. В голосе
участкового слышалось напряжение, он подбирал слова. Деликатно попросил прийти к нему че-
рез неделю, 22 февраля, раз уж я так занят. Он верит, што у миня фсё нормально, и чуть ли не из-
винилса за беспокойство.
Потом позвонила мама и сказала, што я умственно отставшый кретин (нипонимаю, зачем это
повторять, и так фсем ясно). Она сказала, што за 22-м февраля следует 23-е февраля, а это, соглас-
но святкам, – День Защитника Отечества. И поскольку мусора тоже неким боком защищают Оте-
чество от внутренних пративников (глистов типа миня, подло разъедающих Отечество изнутри),
то 22-го все милицанеры будут пьяны в сиську, и ни к какому участковому я не попаду. Разве што
на пьянку.
Йоханый бабай! Это просто какой-то сюжет про искушение Святого Антония. Я, норкоман и шы-
зофреник, на мусорском шабаше в День Защитника Отечества! Божэ!
Мама деловито сказала: «Сейчас я ему перезвоню». «Нет!» – возопил я. Не грешы, мама, пощади,
ты же не Малюта Скуратов. Не надо пить кровь у людей, тем более у участковых людей. Должен же
кто-то надзирать за порядком! Можно было бы сделать участковым тибя, мама, и выдать тибе ван-
туз, но тогда фсё насиление участка уедет добровольно за сто первый километр от Магадана, толь-
ко бы не попадацца тибе на глаза. Я сам позвоню. Сам.
Я позвонил и сказал: «Гражданин начальник. Тут какая проблема. Моя мама...»
В этот момент между Москвой и Питером пробежало напряжение, в морозном небе заискрились
провода и где-то в районе Бологова с треском лопнула лампочка в каптёрке. «Вот бляцтво!» – ска-
зал в темноте человек с одеколоном «Лес» в кармане ватника. И мы позволим сибе согласицца с
ним: действительно, нихорошо вышло.
«...так вот. Моя мама сказала, што 22-го мы с вами не встретимса, потомушто вы алкаголик и 22-
го будете пьяны в сиську уже с утра, а причиной тому – злоебучий День Защитника Отечества, к
которому вы нисправедливо считаете сибя причастным».
Молчание.
Сопение.
Герасим и Му-Му.
Единство и борьба противоположностей.
Наконец участковый ответил: «Для нас выходные – понятие относительное. Отмечаю я чиста
символически. Позвоните 22-го после пяти и приходите».
Есть жэнщины в русских селеньях! Воистину мужэственный у нас участковый! Хорька на

41
скаку остановит и вымя ему оторвёт! Ведь я сказал ему честно и вкрадчиво, што если мы не встретимса,
моя мама будет нидовольна. Она будет нидовольна, если я зависну в Питере на выходные. Она не любит
нервничать. Мама нервничает только в одном случае – если я дома. Ибо когда я выхожу из дома без кон-
воя – зимля дрожыт и стонет небосвод! И нет против миня оружья!
Один раз в миня стреляли из газового пистолета слезоточивым газом прямо в харю у миня же в коридоре.
И што ж? Кто сказал, што нильзя драцца со слезами? Сквось слёзы обидчик был загнан в кухню, повален
на диван, отпизжен сахарницей и отправлен открывать форточки. «А за што стреляли?» – спросиш ты. Ты
же любишь, штобы фсё было обоснованно. Скажем так: стреляли за мой говнистый характер и словарный
запас, ибо у противника сей запас был исчерпан, хотя противник был ди-джеем на радио.
Так. С чево мы начали? О чём вопще базар? Ты кто? Ага. Вспомнил. Я пишу тибе письмо. Я прошу помо-
щи. Мне плохо. А почему плохо? Потомушто миня, как большую фотографию панорамы колхоза «Крас-
ный казахЪ», пытаюцца запихнуть в маленькую рамку девять на двенадцать. А я не влазию, миня корёжит,
плющит, косопиздит. Мама (блять, опять она!) считает, што мне надо ложыцца в дурку. Она полагает, што
это излечимо.
У нас договор. Я жыву нормально. За это мне можна не работать и позволять сибе фсё, кроме тово, што
хочецца. Драцца, колоцца, водицца с сомнительными людьми, вписывацца в блудни, поднимать с земли
фсякую дрянь – нильзя. Можно: покупать шмотки, машыны, жрать в ресторанах, ездить на Гавайи. Но
мне не надо ничего из тово, што можно! Вот в чом собака порылась! Вот! Я знаю, ты тоже боишса отпус-
кать миня в лес. Я могу и не вернуцца – в лесу опасно. Но я – лесное жывотное. Хорёк, скунс, бронено-
сец потёмкин – нужное зачеркнуть. Как жыть? Вопще вопрос в цэлом такой: нахуя я жыву? В чом смысл
жызни? (А кто сказал, што будет нечто оригинальное?)
Понятно – масштабы нашых с тобой вопрософ несравнимы. Щас покажу, какой я не-эгоист и могу при-
нимать во внимание твои проблемы. Я знаю, што тибя мучит такой вопрос: хочецца тачку за 35 тысяч бак-
сов (с подогревом жопы), а можеш позволить сибе тока за 25. И в этом трагедия. Нет повести печальнее на
свете. Ты не можеш ездить на тачке за 25. Потомушто это лоховская тема. Твои часы и костюм от Хьюго
Босса, купленый в Лондоне, не подходят к тачке за 25. Песдец бля нестыковка. Пацаны засмеют. Поэто-
му ты, нещасный сирота, ездиш через фсю Москву на такси. На работу – туда и обратна. Звониш, заказы-
ваеш такси и ездиш. Ужас, ужас, ужас. Леденеет крофь. Я на эти бапки, которые ты тратиш в день тока на
такси, мог бы смотацца в Питер, упороцца в говнище, в таком состоянии пробыть несколько дней, нако-
сорезить за четверых, получить песды и вернуцца обратно в купэ. То есть то, што делает тибя нещасным,
сделало бы миня щастливым. Видиш, какая тут нах дилемма. Я продумаю этот вопрос на досуге.
Следующий вопрос – это запонки. Да, банальные запонки могут волновать сериозного человека, на-
рушать ево отдых и сон. Скоро ты закажеш сибе индивидуальный пошыв рубашек с логотипом на жопе.
Стоп! Ладно, спизднулЪ. Не с логотипом, а иницыалами, и не на жопе, а на другом месте. Скажем, на ма-
нишке. Фсёравно никто не вдупляет, што ето такое. И к рубашкам нужны запонки. Ты же не лох с пуги-
вицами ходить.
И тут вновь тревожно стучат барабаны: в Москве нет запонок, которые тибя устраивают! В Гаване ты бы-
ло метнулса в дьюти-фри за изделиями из чорных кораллов. Запонки из кораллов, обрамлённые платиной
или каким-нибудь тыканым в попу серебром тибя устроили бы. Но у них были фсе возможные цацки, кро-
ме запонок! Крушение мечты. Разбитые надежды. Похоронный марш.
И последнее, што завершает картину гибели Помпеи – потеря фирменной пугивицы от фирменно-
ва польта. У тибя было такое лицо, будто кто-то умерЪ. На моё предложение купить другие пугивицы ты
посмотрел на миня так, как посмотрел бы я на тибя, если бы ты мне вместо вмазки предложыл бы пока-
тацца на лыжах.
Вот. Ну ещё там по бизнесу всякие мелочи. Лимон туда, лимон обратно. Мне этова не понять. «Шолом,
я робот, железный хобот»– недостаточно информацыи.
«Кончаю, страшно перечесть», – кончала Татьяна. Я же изъебнусь несколько по-другому. Научи миня
жыть нормально. Кто-нибудь, научите миня. В чом смысл моей жызни? Показать другим, што так жыть
42
Оправдания
Когда-то давно у миня был друг Саша. Сичас мы не дружым, потомушто наши жызненные пути
разошлись. Несколько лет назад Саша заработал свой первый миллион долларов, построил дом, за-
вёл жену, кота, собаку, и заскучал. Заперса в доме и начал нудно выпивать по выходным.
Поначалу он страдал. Сидя в новом чёрном «бумере», Саша тыкал пальцами в условное небо:
– Бля! Как скучно! Чё мне делать, а?
– Ну… съезди куда-нибудь за границу, – предлагал я.
– А хуле я там не видел? – тоскливо восклицал Саша.
Действительно, хуле он там не видел? Я не мог ответить. Сашина скука была заразна, поэтому мы
больше не встречались
А когда-то он был бедным, тощим и весёлым, и мы ходили сдавать бутылки, потому што не хвата-
ло денег на метро. Тогда почему-то не было скучно, хотя ничево интереснова мы не делали. Слехка
выпивали, гуляли, смотрели кино. Саша занималса боксом; однажды мы в шутку бились у миня в
комнате, скакали по скрипучему паркету и ржали. Вдруг миня позвал кто-то из гостей. Я сказал Са-
ше: «Стоп», но Саша не услышал, и когда я отвернулсо на зов, Саша от всей души – бац! – зарядил
мне в жбан. Я рухнул, как телеграфный столбЪ. Все кинулись ко мне. Девушки восклицали так, што
казалось, будто я лежу на пляже, а вокруг кричат чайки. Впрочем, довольно скоро я открыл один
глаз, увидел Сашу, проверил языком наличие зубоф и слабым голосом пообещал: «Я тибя убью».
Саша прекратил шлепать миня по щекам, растолкал всех, убежал и заперса в ванной. Он сидел там
полчаса, требуя «гарантий ниприкосновенности», и вышел тока тогда, когда фсе гости пообеща-
ли защитить ево в случае чево.
Но я хочу рассказать о другом. Я хочу рассказать о том, как я понял, што Саша не будет ни в чом
нуждацца в этой жызни. Я первый заметил в нём ту черту характера, которая помогает челавеку «за-
нимацца делом», а не рефлексировать, сидя без денег на облезлом диване в драных носкахЪ.
Однажды утром я пришол домой после ночной смены. Помыл морду, переоделся в пижамку, за-
шол в свою комнату и обнаружыл, што на моей кровати кто-то лежыт. Голова анонима была на-
крыта одиялом, а с другой стороны торчали голые пятки. Я задумчиво почесал бошку, на фсякий
случай отступил на шаг и обратился к пяткам:
- Эй! Ты кто?!
Пятки дернулись, из-под одияла выглянул Саша в нехорошем похмельном виде.
– А… это ты, – с отвращением простонал он.
нильзя? Но какой дурак будет учицца на чужых ошибках? Они же чужые. К тому же я не вижу никаких оши-
бок. Ничево не убрал бы из своей прошлой жызни, даже героин. Што случилось? Почему так херовато? Шо
пробздилось в Дацьком королевстве? Может, это болезнь? Права ли моя мама? Отпускать ли сибя на волю?
Кто я, блять, вопще? Где точка сборки? Есть чо-как? А почём? А качество какое? Сплошные вопросы.
Ещё и время такое тижолое. То сахара нет, то ламборджыни въебёцца в запорожец...
С сочувствием и несомненным приветом,
Разоритель Нор и Муравейников,
вечно твой ИмпираторЪ
Р. Лаовай
Москва, ночь, мороз, видимость – 10 метров, за левым плечом стоит песдецЪ.
43
– Ты как тут оказалса?
– Ой, слушай, такая фигня, – Саша вынул руки из-под одияла и помахал ими в воздухе, изобра-
жая, какая вышла фигня. – Я тут был в гостях нидалеко от тибя. Набухались, как скоты… Я фсе де-
ньги проибал… Метро не работает, на тачку денег нету, а миня взяли и выгнали к хуям… Я вышел,
холодрыга, блять, попёрса к метро, а потом думаю: дай-ка к тибе зайду! Миня твоя мама пустила. А
потом она на работу ушла. Ну и вот…
Руки Саши сокрушенно спрятались обратно под одияло. Мне стало жалко камрада. В душе подня-
лась волна великодушыя. Я достал подушку, кинул её на другой диван и снисходительно сказал:
– Ладно, дрыхни. Нинада оправдывацца.
Саша резким движением скинул одеяло с головы, удивлённо посмотрел на миня и сказал:
– Ты чё?! Я не оправдываюсь! Я просто рассказываю.
Одна моя знакомая как-то раз бухала с мужем и так напилась, что вырубилась нафик. Очнувшысь, замети-
ла, что муж и собака пропали из квартиры. Она попыталась пойти их искать, но дверь была заперта снаружы.
«Ахтунг!» - подумала моя знакомая. Другая села бы на пол и начала плакать, на крайняк позвонила бы «де-
вять-один-один». Но это слишком инфантильно. Моя знакомая поступила иначе. Она открыла окно. Рядом
с окном проходила водосточная труба. Моя знакомая вылезла из окна и полезла по водосточной трубе вниз –
фсево-то четыре этажа. Но, будучи телосложения не то чтобы очень крупнова, но довольно ощутимого, она
своими упражнениями с трубой содействовала отрыву оной от стены дома. Говоря проще, труба отвалилась
и моя знакомая в обнимку с трубой йобнулась об землю. Чем привела в нималое изумление мужа, который
возвращался домой, выгуляв собаку.
Другой мой знакомый искренне уверен, что он – земное воплощение, кажецца, Шивы, и от того, как он танцу-
ет, зависит то, как жывет этот мир. При всем этом мой знакомый Шива большой мистик – он не брезгует страстно
молицца в православных храмах, и даже ставит свечки за здравие и упокой. Он умеет петь, как тибецкие монахи,
и готов это демонстрировать везде, вне зависимости от незакрытых судимостей собеседника, палева на кармане,
состояний опъянения, наличия милицанероф и просто тех, кто может их позвать. А позвать их может каждый,
если это не тибецкий монах. Впрочем, может и монах позвал бы – зрелище очень нитривиальное для наших
неплодородных шырот. Ещо этот знакомый сочиняет стихи и записывает их в блокноты, которые периоди-
чески проябывает, утешая себя тем, что на самом деле стихи спиздили. А раз спиздили, «значит это кому-ни-
будь нужно».
Когда я еще в Питере на Невском, Шива приехал ко мне в гости. Мы пошли гулять по вышеназван-
ному проспекту, иногда углубляясь в пещеры проходных дворов-колодцев. В одном дворе обнаружили
Бестиарий
Супер-мега загадка, над которой я размышляю уже много лет: иногда в каких-нибудь «дело-
вых новостях» показывают такую икебану – большое помещение с огроменным монитором,
на котором мелькают какие-то буквы и цыфры, типа курса валют. Под фсем этим безобразием
толкуцца расхристанные дядьки; они говорят по трём телифонам одновременно и размахива-
ют руками. Гвалт стоит, как на птицыферме. Голос за кадром рассказывает про мифический
«индекс Доу-Джонса» или «голубые фишки». Што это за херь?
Как в пэсне поёцца «Я спросил у дерева»… В смысле спросил у Бумы, Бума ответил: «Это
биржа». Ну я не настолько слабоумный, я отдупляю, што там чем-то барыжат, но чем и как?
Почему они не сидят сибе тихо за компами, а скачут и визжат, как бандерлоги?
44
культурную питерскую помойку, состоящую в основном из книг, и разорили её. В бумажных залежах я нашол
и сныкал сибе книжку про разведчиков и – самое главное – мы откопали довольно крупную табличку с над-
писью «осталось 1 км». Мой знакомый поднял табличку над головой и мы вышли на Невский. «1 км» плыл
над толпой, под ним плыли наши вдохновенные ибала. Кто-то пристраивался идти за нами, даже из тех, кто
шол навстречу. Пристраивались молча, с понима-
нием и вдохновением различной степени тяжести.
Так крестным ходом мы прошли почти весь Невс-
кий. Табличка хранилась у миня дома, но при пере-
езде я её проибалЪ, как почти фсе в жызни.
Еще один мой закомый за плохое поведение был
сослан родителями из Москвы «в деревню, к тетке,
в глушь, в Саратов», точнее, в Самару. В Самаре он
продолжил практику плохого поведения: кололса
винтом и снималса феназепамом – в общем, вел си-
бя непринужденно. От этово у него однажды снесло
шифер. Он и до того был не очень… Лёживал, что
называецца, в доме скорби. А тут заскорбел головой
сериозно, с потерей памяти. Когда сознание верну-
лось, проибав по дороге память, он обнаружил си-
бя в Москве, испугалса, удивилса и затосковал ещо
больше, потому што как он перенесся из Самары в
Москву – науке было неизвестна.
Но еще больше он смутилса, когда память нача-
ла возвращацца яркими и болезненными флэшбэками. Вот он в Самаре ловит машину и выезжает из горо-
да до поста ГИБДД на шоссе, которое ведет в Москву. Вот он там высаживаецца и песдует почему-то прямо
к гибэдэдэшникам в штаб. Открывает дверь ногой, идет сразу «к главному», в изнеможэнии садицца в ево
кресло и начинает загибать какую-то историю. Послушать историю набиваецца полный кабинет мусороф,
которые не вдупляют, что он – норкоман со снесенным шифером.
Главная боль в жызни этова знакомого заключаецца в том, что он забыл эту историю. Он вспомнил почти
фсе, но забыл самое главное. Пропали дорогой голливудский сцынарий, Венецыанский лев, Оскар, Золо-
тая пальмовая ветфь, красная ковровая дорожка, сиська Анжелины Джоли в вырезе платья от Версачи, жо-
па Дженифер Лопес в вырезе ниважно чево, - все пропало.
Выразительно жыстикулируя и вращая глазами, мой знакомый повествует историю, вывод из которой за-
ключаецца в следующем: ему срочно нужно на попутке уехать в Москву. И гибэдэдэшники должны, нет, обя-
заны ему помочь. Они просто родились на свет для тово, штобы остановить ему подходящую тачку, которая
забэсплатно отвезет его в Москву. У них такая миссия в жызни.
Што характерно, мусора верят. Они не пиздят ево ногами и не отправляют в отделение. Напротив, идут
ловить подходящую тачку, поражонные рассказом. Пока прецтавители власти работают на дороге, мой зна-
комый пьет чай у главного в кабинете, сидя фсе так же в ево кресле.
Следующий флэшбэк: фура, в которой мой знакомый едет по просторам родины, останавливаецца на пе-
репутье. И дальнобойщик говорит, што в Москву – это прямо. И пусть мой знакомый покинет нах салон аф-
томобиля, так как дальнобойщику надо направо. «Как направо?!» - включаецца в риальность мой знакомый,
снова начиная вращать глазами и жыстикулировать. «Вот ведь гады мусора!» И хотя шофёр уверяет, што до
Москвы осталось нидалеко и попуток много, мой знакомый в гневе ловит машыну, которая везет ево обрат-
но к тому самому посту ГИБДД на выезде из Самары.
Новый кадр: тот же пост, те же мусора, только с удивленно-перекошенными харями. Мой знакомый кри-
чит: «Я жэ просил в Москву, в Москву!» Он страдает, как три сестры, трагически машет руками, как Вертин-
ский на концерте и закатывает глаза, как взбесившаяся девочка в фильме «Экзорцыст». Дубль два – мусора
снова убегают ловить машыну.
Последний кадр – пробуждение в Москве без денег, памяти, чести и совести.
45
Но время фсе улажывает. Мой знакомый снова отправлен в Самару, не торчит, ничево не помнит и ста-
раецца не заморачиваца этим вопросом беспамяцтва. Папа дал попользовацца своим джыпом, а это инте-
ресно и увлекательно. Это лечит даже лучше чем время. И вот едет мой знакомый на джыпе из предместий
Самары собственно в Самару. И ево останавливают на посте ГИБДД. Да, на том самом. А он еще ничево не
помнит, о нет! Опускает стекло. В окошко заглядывает мусор и меняецца в лице. Мусор радостно зовет то-
варищей. Мой знакомый ничево не понимает и начинает от непоняток вращать глазами как в лучшие годы.
А мусора радостно восклицают: «Ну да! Конешно это он! Ну как ты, братан? Как там, - их лица делаются се-
рьезными, - уладились твои дела?». У «братана» случаеца первый болезненный флэшбэк. Он частично вспо-
минает, как полгода назад попал в Москву. На лбу колосицца испарина страха и стыда. Что делать? Какие
нахуй дела? Что он им наплёл?
«Нормально дела», - слабым голосом отвечает мой знакомый, отодвигаясь в глубину между сиденьями. И
для убедительности добавляет: «Вот – на джыпе езжу…» Больше он сказать ничево ниможет, ибо нипомнит
ни болта и боицца сказать не то. Гибэдэдэшники со значением переглядываюцца между собой. «Ну, братан,
- говорят ему в окошко с придыханием, как перед стопкой вотки, - ну… ты это! Чтобы всё! Было типа тово!»
- больше от избытка чувств прецтавитель власти сказать ничево не может. Мой знакомый мелко кивает и
делает руками жесты, уверяющие, что фсе будет заибись. Показывает пальцами одной руки «окей», «викто-
ри», «мир-дружба», «превед, дефчонки», а другой рукой выкручивает руль и дрожащей похолодевшей ногой
жмет на газ. Мусора машут вслед.
От пережытова стресса мой знакомый сдержал обещание. Сошелса снова с любимой девушкой, бросил
торчать, вернулса в Москву и собираецца стать отцом. Одно плохо: что он наплел тогда – не помнит. Что же
это было? Чем можно так растрогать гибэдэдэшников? Господи, чем?
Мои знакомые – очень понятливые люди. Например, у одного из них я спросил: «Как можно вывести эти
следы?» и показал свои ноги с синюшными горизонтальными полосами. Мой знакомый без церемоний взял
ногу двумя пальцами, поднеся ее к глазам. Роняя сигаретный пепел прямо мне на копыта, он сказал: «Ни-
чем». Я придусмотрительно добавил: «Тогда нинада спрашывать, откуда это у миня взялось». Он взглянул на
миня устало, как отравленная нефтью черепаха: «А че спрашывать-то? Проводом тибе ноги связывали». Я
удивилсо. Он удовлетворенно добавил: «Телефонным скорее фсего. Само пройдет». И действительно – те-
лефонным. И действительно – прошло.
Среди моих друзей и знакомых не только маньяки, уголовники, воры и проститутки, как считает
моя мама. Нет. Попадаюцца фсякие программисты, верстальщики, художники, музыканты, поэ-
ты, писатели, банкиры, манагеры, фотомодели, психиатры, адвокаты, депутаты, штурманы граж-
данской авиацыи. Почти фсе - умные, свецкие, образованные люди. Но почти фсе, к сожалению,
норкоманы или алкаголики. Отчасти маньяки. Некоторые по совместительству – воры и уголов-
ники. Если их собрать вместе и дать задание уничтожыть вселенную, то они её уничтожат. Или
спасут. И от тово, как они танцуют, зависит то, как жывет этот мир. Я, например, считаю, что эти
люди умеют жыть.
«В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла… и вот она нарядная на праздник к нам пришла…»
В три года я понял, што эта дебильная песня, пахнущая детсадовской подгоревшей кашей, –
бессовестный песдёж. Никуда ёлочка не шла, деревья вопще не ходят. Её убили и притащили
в помещение, и нещастная ёлочка в гробу видела и свою нарядность, и все эти сраные праз-
дники. Рождество я ещо могу понять – типа у Иисуса юбилей, хэппи бёсдей там, расти боль-
шой не будь лапшой и в таком аксепте. Но новый год?! Ура, с новым щастьем йопта! Потом
в наступившем году у вас умрёт бабушка или любимую собаку переедет грузовик. Ахуеть, вот
щастья привалило! просто «хоронили тёщу, порвали два баяна». В хмуром и сером январе лы-
сые скелетики ёлочек торчат из помойки так укоризненно и беспомощно, што охота удавицца.
А в доме от покойных ёлочек остаюцца засохшые иголки в щелях паркета, и еще пару месяцев
они будут впивацца в шерстяные носки, напоминая о бессмысленном убийстве дерева. Ни-
навижу «новый год»! Ни-на-ви-жу.
46
Севодня мне приснилса сон про то, как по телифону звонил Господь Бог.
Сижу я дома в кухне, листаю журнал Esquire, курю, пью кофэ. Звонит телифон. Нажымаю
кнопку:
– Да.
– Хайль Гитлер, – говорит смутно знакомый голос.
– Хайль, – отвечаю, – а вы кто?
– Вот дожыли. Звоню, можно сказать, своему чаду, а оно не узнаёт. Ебанёшься.
– Мама?!
– Бля… Я Господь твой, фамилие – Бог. Узнал типерь, припадочный?
– Типерь узнал. А што вы так со мной разговариваете? В некотором роде… эээ… нифор-
мально?
– А ты чё так со мной разговариваешь, как будто у тибя швабра в жопе? С Богом надо на
«ты», тебе чё, не объясняли?
– Объясняли, – говорю, приходя в сибя. – Но вы же в курсе, что я из Питера, а у нас не при-
нято на «ты». Это москвичи фсе на «ты». Я даже почти привык уже. Сперва был нервный, хо-
телось дать в тыкву низнакомому челавеку, который сразу на «ты», а потом лезет целовацца.
Я вообще целовацца не люблю, но смиряю сибя, Господи, и перецеловал за это время столь-
ко харь, что и Иуде не снилось. Батюшки! Господи, неужели вы тоже из Москвы?
– Смишно, – несмешным голосом сказал Бог, - За базаром следи.
– Простите. Как сын, кстате, пожывает?
– Ты за нево не волнуйся, ты за сибя волнуйся, понял?
– Понял, волнуюсь.
– Ну ладно, – Бог чуть расслабилса, слышно было, как он закуривает сигарету. – Чё, как
в целом вопще?
– В смысле? Ничево низнаю, не мучу, маз нет, Господи, хоть убей.
– Я не «чё-как» говорю, а спрашываю, как жызнь твоя сраная.
– А! В этом смысле… Ну… жывее фсех жывых. Хотя, конешно, хожу во тьме и грешу еже-
дневно, но по мелочи – спохватившысь, отчиталсо я.
– Да вижу, хуле ты там хлопочешь, – Бог снова затянулся. Мне вдруг тоже мучительно за-
хотелось курить. Схватив сигарету, я стал обшаривать руками и глазами стол в поисках за-
жыгалки.
– В зажыгалке газ кончилса, – сказал Бог. Возьми спички вон там в верхнем ящике, где
«Беломор».
– Спасибо.
- Из спасибы шубу не сошьёшь. Я чё звоню-то? Задрал ты миня.
– Я?!
– Кроме этого, ещо вопросы есть?
– Есть. Если можно, то тезисно так обозначьте пожалуйста, чем конкретно задрал. Обе-
щаю исправить.
– Ты уже двадцать тысяч лет обещаеш исправить. Но у тибя, говнюка, есть свобода
Говорить с Богом
по телефону
Почему людей не насторажывает название книги подлова манипулятора Дейла Карнеги
«Как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей»? Я фсю жызнь думал, што завоёвы-
вают врагов, а с друзьями дружат.
47
выбора, и ты её используешь так, что вечно подыхаешь таким молодым, что и сказать-то не-
чево. Как помрёш, вечно начинаеш канючить, што в ад тибя отправлять не за што, ты и не
пожыл-то толком, а если бы пожыл, то точна попал бы в рай, и можно ты ещо билетик возь-
мёш, ну еще разок, пажалуста, не подготовилсо в прошлый раз, ангиной болел. А я милос-
тив, как хуй знаит што, даю ещо шанс, – и здраствуй жопа новый год: ты опять вписываешься
в блудень. То в походе с Чингисханом, то с Чапаем, то с Фиделем, – прёшса фпереди всех с
криком «ура! банзай, товарищи!», и лофко дохнеш за светлые идеалы, сражонный пулей, или
там стрелой, или противопехотной миной – фсякое бывало, вспоминать противно. А тибе-
то пофигу за што бицца. Нету у тибя идеалов, ни светлых, ни тёмных. Одна хитрожопость…
Я уж заибалса тибе условия создавать. Как подохнеш – на весах всигда поровну: вроде ты и
не полное гавно, но и хорошево маловато.
– Господи, я чёта тиряюсь. Чево вы от миня хотите?
– Тово! Тово, мать твою! Не будет больше переэкзаменовок! Не-бу-дет! Я хочу, штобы ты
дожыл, сцуко, до старости, познал немощь и болезни, смирил сибя, достиг хоть каких-ни-
будь высот духа, хоть на тройбан, и пришол ко мне сам, слышышь – сам! Штобы ты наконец
закончил свои дела на земле и сдал экзамен.
– А если не сдам?
– Пойдёш нахуй в ад. И тибя там будет вечно кумарить.
– Ё-моё! Как это? Я не вдупляю две вещи: как так – дожыть до старости?! Я – старый?!
Больной, немощный, ссущий под сибя, никрасивый, в конце концоф?! И при этом без га-
рантии, што миня после этово не будет ещо кумарить вечно? Господи, ну ты выдал кренде-
ля! За што?!
– Все так живут! Все!
– Но я же не все!
– Да, конешно, - в голосе Бога чуфствовалась обидная ирония. Я прижал телефон плечом
к уху и начал нервно ходить по кухне.
– Не грызи нокти, – заметил Бог.
– Господи, – выдохнул я. – Давайте, Господи, договоримса как-нибудь по-другому. Мы же
интилигентные люди. Ну, по крайней мере, я. Про вас я не могу этова сказать по ряду при-
чин. Я готов пострадать за Веру и Отечество. В смысле – сдохнуть. Хоть щас.
– Начинаецца, – тоскливо заныл Бог. – Ты же не вериш ни в миня, ни в отечество. Ково
ты пытаешса наибать?
– Ну почему сразу наибать? Господи… Кстате, почему вы не дали мне возможнасти вписац-
ца в блудень с вашым сыном? Типа сидиш на пляже с пивком, ловиш рыбу, к тибе подходит
незнакомый еврей и говорит: «Превед, камрад! Я – сын божый, приятно познакомицца. За-
вязывай с рыбалкой, пошли агитировать за миня». Я бы выкинул удочку и пошол. Сидел бы
щас там с вами, крутил бы на пальце ключи от Рая. Почему не дали?
– Рылом не вышел, – коротко пояснил Бог. – Всё, базар окончен. У тибя нос заложен. Про-
снись и закапай нафтизину. И не еби мне мозги. Если ты миня не понял – это твои пробле-
мы. Всё, пока.
Короткие гудки. Я просыпаюсь в горячке, закапываю нафтизин. Севодня с утра вытер пыль,
помыл посуду, постирал, пропылесосил, вымыл пол не тока в квартире, но даже у лифтов на
лестничной площадке. Вынес мусор. Почти не грыз нокти. Но я чувствую, што Бога это ни-
фига не фпечатлило. Я волнуюсь, как трясогузка. Хотел даже позвонить психиатору и попро-
сить ево помоч, спасти миня от Бога, но тут Бог снова возник в моей голове, уже без телифона,
нахуй ему эти формальности, и сказал: «Помогут тебе, ага. Аминазин с галоперидолом по-
дойдет?» Я испугалсо. Теперь я боюсь Бога. А ево, по идее, надо любить. Господи, перизво-
ни пажалуста, я тибя очень прошу, я многова нипонялЪ.
Между норкоманами и алкаголиками есть удивительное противостояние, как меж-
ду католиками и протестантами. Вроде и религия одна, а ненавидят и презирают
друг друга люто.
48
Жизнь прожита – другой не надо.
Какой хуйни не назови, –
От наркотического ада
До рая Дружбы и Любви,
В ответ услышишь: было дело.
Ебал я в рот, имел я честь.
На скользких тропках беспредела
Моих следов не перечесть.
А те, с кем по пути встречались,
С кем проживали рай и ад, –
Они, наверно, все скончались.
Молчат, не пишут, не звонят.
Вниз опуская взгляд нестрогий
Я в полушаге вижу край:
Туда стекают все дороги.
Там снова ад и снова рай.
(с) Птиц
 

ŅарКОТварь

ПАДОНАК
Покойся с миром
Тор4People
Регистрация
8 Мар 2011
Сообщения
14,868
Адрес
СПб
Предпочтения
Употребляю Тяжелые В/В
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай.Зима/Весна/Лето/Осень

Весна.



52
Мущинам о женщинах
Вчера мой бойфренд послал миня нахуй. Он прокричал в телифонную
трупку, што я подлая сцука и бессовестная стерва, и у миня в записной
книжке одни мужыки, и кроме секса и наркотикоф миня ничево не
интиресует. Конешно, фсё это правда. Но обидно, когда правду о тибе
говорит другой челавек, а вофсе не ты сам в припатке совести или на
отходных. Казалось бы — хуйовый факт, низначительный с точки зре-
ния мирозданья. Любая другая дама начала бы плакать, звонить под-
ругам и создавать нагрузку на телифонные линии. Но я – далай-лама
ниибаца и отнеслась к этому философски. Вот моя Махабхарата и кла-
дезь мудрости для сохранения на самом жостком диске с целью пере-
дачи потомкамЪ.
1.
Каждый, ково ни спроси, скажет: 90–60–90 – это стандарт ниибацца для нестрашных баб.
«Хуй там!» – отвечу я, краснея лицом, заливаясь истирическим смехом и размахивая перед со-
бой руками. С точки зрения массового швейнова произвоцтва – это не стандарт, а глубокая па-
талогия! Если у вас талия 60 сантиметроф в диаметре, то ростом вы должны быть метр сорок
максимум. Если вы выше сантиметроф на тридцать, то ходите голыми и не выйобывайтесь. Ес-
ли у вас, не побоюсь этова слова, бюст девяносто сантиметроф в обхвате, то талия должна быть
тоже девяносто, в крайнем случае — восемьдесят.
То же самое можно отнести и к нижним девяноста. Если вы попадаете под преславутый стан-
дарт, то, покупая штаны, обнаружыте, што на попе они сидят нормальна, а в области талии на-
блюдаюцца такие отхождения штанов от тела, што туда можно запихнуть собрание сочинений
Баяна Шырянова, или самово Баяна Шырянова, если возникнет неопходимость заткнуть ево
за пояс.
Мораль: У женщин гораздо больше проблем, чем вы думаете.
2.
Когда вы наденете кофту на пугивицах, то случицца вот што: вы будете скромно поправлять
на плечах бретельки от рюкзака, и в это время кофта расстигнецца прямо на бюсте, патамушто
он в некотором роде являецца выступающей частью организма. Злые женщины и глумливые
мущины вам ничево не скажут, и вы весь день будете демонстрировать лифчик с чорными мел-
кобуржуазными кружевами.
Мораль: Помогайте женщинам в сложных ситуацыях.
3.
Или вот вы идёте по улице, и вокруг тоже идут другие люди, и вы думаете о какой-нибудь по-
ибени, например, о Бердяеве как явлении русской философии. А на обочине стоит джып, и в
нем сидят обизьяны с толстыми шеями и золотыми часами. Они смотрят на вас издалека и, ког-
да вы праходите мимо, один громко, на весь квартал, говорит: «Петрович, зырь какая кабылка!»
И Петрович, и все окружающие люди, включая старикоф и детей, оборачиваюцца на евонный
голос и зырят, какая вы кабылка. Вы теряете интиресную мысль о Бердяеве и стоите, как дура,
и фсе на вас смотрят проходя, и Петрович тоже, сцука, смотрит, и ржот, как кабан, и вам обид-
на оттово, што некоторое схоцтво с кабылкой явно налицо.
Мораль: Женщины тоже инагда думают.
53
4.
Или вот вы работаете, например, в совместном предприятии швейцарцев и отечественных
граждан. И фсе манагеры на этой работе обязаны носить униформу. И для баб шьют новые
шолковые рубашки такой модэли, што декольте не то штобы шырокое, но как бы доходит
почти до пупа. На ваш размер не шьют –хуле шыть, вас фсёравно уволят рано или поздно,
а вы самая худая, потом рубаху девать будет некуда. А так можно на толстую тётку надеть
— экономия карпаративных срецтв. Поэтому вы ходите, как парус одинокий в тумане моря
голубом — в огромном балахоне и с декольтэ.
И вот ставят вам новую песдатую прогу на фсеобщий комп. И вы разбираетесь в ней быс-
трее других, потомушто отечественные дамы намного сообразительней зарубежных мужы-
коф. И приходит один швейцарец и говорит: «Дорогая российская коллега, объясните мне,
осколку гнилой западной культуры, как пользовацца этим программным обеспечением для
повышения праизвадительности труда?» И с такими словами садицца на стул. А стул один.
Вы стоите сбоку, как холоп, а он начинает тыкацца курсором мышы куда ни попадя. Вы на-
клоняитесь и приближаете морду к монитору, штоб разглядеть детали интерфейса, потомуш-
та вы подслеповаты. Коллега не обламываецца такому факту, и сидит, гад, долго, и вроде
как веселеет на глазах, хихикает и наслаждаецца обучением. Потом приходит второй. По-
том третий. Четвёртый. Все садяцца на стул и просят объяснить. Все улыбаюцца и доволь-
ны. И вы начинаете думать, што вы песдато объясняите и вопще дарите радость людям. Но
когда приходит шестой по счету гражданин, которому эта программа для работы софсем в
хуй не впилась, и сидит, и слушает вас, и улыбаецца, то вы начинаете што-то падазревать.
И спрашываете ево: а нафига, сопственно, такой ажыотаж? А он улыбаецца ещо пуще, берёт
карандаш и засовывает ево вам в декольте. И говорит: извини, типа, мы тут с мужыками при-
калолись децыл, нам первый, кто прихадил, рассказал в тренажорном зале, что ты тут худо-
жественно наклоняешся и вапще приятно рядом пасидеть.
Мораль: Беззащитную женщину всигда лехко выставить дурой. Не делайте этова.
5.
Или вот вы пользуетесь опщественным транспортом или идёте по проспекту без исполь-
зования такового, никово не трогаете, но, видимо, у вас такое лицо, будто вы очень хотите
с кем-то познакомицца. Во фсяком случае, так считают все самые страшные мужыки, на-
ходящиеся рядом с вами. Те, кто пьян што твой песдец, хватают вас за верхние канечности
и мычат нивразумительные речи. Лица кафкасской нацыональности по закону гор просто
щиплют вас за попу бес предупреждения. Но это фсё как бы форсмажор. Интеллигенцыя
ведет сибя иначе. Она по привычке начинает с вопрософ. Вот рейтинг в парядке убывания
частоты:
1. Девушка, што вы такая грустная?
Объясняю: девушка грустная, патамушто ее кумарит, как коня. И если вы зададите ещо
один вопрос, девушка блеванёт неподецки, и у вас случицца разрыф сердца.
2. Девушка, а куда вы идёте одна так поздно?
Внимание, правильный ответ: девушка идёт либо домой, либо в гости. В любом случае –
вы идёте нахуй, патамушто девушка идёт явно не к вам.
3. Девушка, а почему у вас серьга тока в одном ухе?
На этот вопрос у миня нет ответа. Я низнаю. Так палучилось.
Лидером продаж в Москве явилса вопрос:
Што такая милая девушка делает в метро?
Уважаемые москали и гости столицы! That is the question. Очивидно, я покупаю ваши бу-
мажные карточки и спускаюсь под землю, штобы познакомицца со всеми идиотами available.
Но нет, бля. Нет. Внимание: я в метро ЕЗДИЮ. Я ездию в нём из одново конца города в дру-
гой по своим тёмным делам. Конешно, об этом непросто догадацца.
Мораль: Мущины тоже бывают идиотами.
54
6.
Или вы едете на роликах по пересечонной местности. В природе лето и высокие градусы цельсия,
поэтому на вас короткие шорты и нибольшая майка. А мимо едет машына с открытыми окнами,
и в ней набилось много хачикоф. И вот они вас наблюдают в таком виде и не могут не поделицца
с вами своим мнением. Они высовывают руки из открытых окон, делают хватательные движения
и кричат: «Вах! Вах!» Вы прикалываитесь от водевильности этой сцены и начинаете ржать. Теряе-
те бдительность и наезжаете роликом на стекло, оно впиваецца между колесами и вы щас ёбнетесь
фсей тушкой об асфальт, обдерёте сибе руки и ляжку.
Мораль: Женщины хрупки. Берегите их.
7.
Или, штобы честно заработать сибе на хлебушек с чорной икрой, вы идете читать лекцыи
студентам платново вуза. И сидят в аудитории семьдесят рыл вашево возраста и смотрят на
вас, как мухи на гавно. Девицы вас с самова начала нинавидят просто так, а пацаны выёбы-
ваюцца на чом свет стоит и, нисмотря на вашы скромные одежды и цыломудренное поведе-
ние, ведут сибя так, будто вы им показываете стриптис. Они сидят, развалившысь на стульях,
и тово и гляди засунут вам чирик в трусы. Чтобы показать, где тут статус кво, вам приходиц-
ца интимно наклоняцца к их маладым и глупым головам и шептать на ухо убедительные не
всигда цензурные угрозы. После этова они успокаиваюцца, но по окончании лекцыи идут
провожать вас до метро, рассказывают глупые анегдоты и не дают падумать о вечном.
Мораль: Некоторых (даже молодых) женщин следует воспринимать всерьёс.
8.
Или вы идёте по направлению к дому, и видите за кустами пэ-пэ-эс-ную машыну, а в ней
много органов правопарядка. И прямо оттудова раздаёцца требовательный голос: «Девушка!»
Вы делаете вид, что вы не девушка, а смысловая галлюцынацыя. На второй крик «Девушка!»
уже приходицца реагировать, и вы пытаетесь сделать серьёзно-отрешенное лицо типа «я тут
нипричом». С таким лицом поворачиваетесь к мусорам в ожыдании самова плохова, и тут
голос раздаёцца третий раз: «Девушка, посидите с нами!» Оказываецца, мусора пьют пиво и
жаждут дамской компании.
Мораль: Женщины пугливы. Нинада их стращать.
9.
Или вы идёте опять-таки по улице и вдруг слышыте неровные быстрые шаги за спиной и
недобрые крики. Паварачиваетесь и видите, што за вами бежыт пенсионер с палкой и явно
намереваецца дать вам этой палкой песды. Вы тоже начинаете бежать, и держытесь от аг-
рессора на разумном расстаянии, патамушто от старикашки убежать нехуй делать. На бегу
Бедные жэнщины! Вся ихняя жызнь – жыстокая схватка сперва с прыщами,
потом с морщинами. При этом надо найти дурака, за которова путем недецких
усилий выйти замуж, ухитрицца в мучениях родить ребёнка, после родов разжы-
реть и придать сиськам форму «ушы спаниеля», пережыть уход мужа к молодой
дефке, узнать, што ребёнок вырос долбойобом с вредными привычками, а в ста-
рости сделать пластическую операцыю и служыть наглядной иллюстрацыей к вы-
ражению «глаза на жопу натянули». И это ещо считаецца нормальной судьбой.
Могло быть гораздо хуже.
55
пытаетесь выяснить, какова рожна вызываете бурю эмоцый у незнакомова немощнова стар-
ца. А он кроет вас матом и называет «Люськой», хотя вас, наоборот, зовут Машей. Вы пони-
маете, што пенсионер што-то путает, но фсёравно переключаитесь на третью скорость и в
страхе убегаете, патамушто если бы вы были мущиной, то поймали бы пенса и накастыляли
по натруженной шее, но вы суптильная дама и не умеете драцца.
Мораль: Не кричите на женщину и никогда не бейте её.
Во-первых, вы, возможно, ошыбаетесь. Во-вторых, она фсёравно от вас уйдёт.
10.
Или вот у вас день рождения, или день космонафтики, или восьмое марта. Вы с нитерпеньем
ждёте в падарок всяких матириальных ценностей. Разные мущины приходят и дарят вам то,
што считают нужным. Итак, праздник проходит и што мы видим? Вы сидите злая, как бинла-
ден. Фся комната в цветах, они стоят в вазах, банках, бутылках и ночных горшках. Вы сидите
среди цветоф, как вампир на кладбище. Нахуя? Нахуя, спрашывацца, вам цветы? Вы не бо-
таник и гербарии не собираете. Вы не продаёте цветы оптом по розничным ценам. Неслож-
ная конвертацыя цветоф в деньги заставляет вас горька плакать и ругацца сквось сопли. Но
самое страшное лежыт в углу. Там возвышаецца куча мяхких игрушек. Скажыте мне, люди!
Посмотрите на меня и скажыте. Я не пускаю слюни, не хожу под сибя, у меня скоро появяц-
ца морщины под глазами – скажыте, я похожа на челавека, который играет на досуге с мях-
кими игрушками?!
Падарите мне бензин для зажыгалки зипа. Падарите мне дохуя оперативной памяти. Пада-
рите чулки второва размера. Падарите блок сигарет. Но никогда, ни при каких опстаятельс-
твах не появляйтесь на пороге моево дома с мяхкими игрушками! Не будите во мне зверя, я
метко кидаюсь тяжолыми предметами.
Мораль: Не фсе женщины дуры. Внешнасть может быть обманчивой. Вы никогда не знаете, што
женщине на самом деле нужно.
56
11.
Я уже не говорю о таких мелочах, как нокти. Когда у вас из эстэтических соображений длин-
ные нокти, вы вместо одной клавишы нажымаете сразу две и потом нихуя не панимаете, што
написали. Ещо вас нилюбят другие женщины, особенно замужние, и когда вы умрёте, они
выстрояцца в очередь, штобы насцать на вашу могилу. А если у вас нежырная талия, то фсе
юпки приходицца закалывать булафками, штобы они, юпки, держались и не падали внис. В
самый интимный момент, когда вас начинают хватать за нежырную талию, вы начинаите от-
бивацца точными ударами и пугаете тем самым своево бойфренда. Он думает, што у вас ком-
плексы. Нихуя! Вы отбиваетесь, штобы булафки не расстигнулись и бойфренд не саднил бы
сибе руки.
Мораль: Если женщина делает глупости, у неё есть на то причины.
Возможно, причина — это вы.
12.
Или, предположым, што один симпатичный и половазрелый молодой челавек позвонил вам,
и сказал, чтоп вы ехали скорее к нему в гости. И вы выскакиваите из дома в ночь и бежыте
на трамвай как можно быстрее, в короткой юпке и на каблуках в десять сантиметроф, бежы-
те как сайгак, рассекая воздух и размахивая сумочкой. Но трамвай уходит без вас. Но на што
вам даден разум? Конешна, вы ловите тачку. А там за рулём сидит какой-то нерентабельный
мужычонка лет пятидесяти и улыбаецца. Вы, путаясь в сопственных ногах, падаете на пере-
днее сиденье и нетерпеливо начинаете ёрзать. Вам надо быстро добрацца до места назначения.
А этот дед мазай едет неторопливо и, более тово, попадает в пробку. На проспекте три ряда.
Один не движецца софсем, а два других гораздо короче и обещают надежду. Дедуся встаёт в
тот, который не движецца софсем. Вполне можно встать в другой ряд и не поварачивать на-
лево, а выбрацца из пробки и повернуть потом. Колотясь в нервическом припатке, вы гово-
рите, типа, уважаемый ветеран войны, перестраивайтесь пока не поздно, а то я щас низнаю
што сделаю. А он улыбаецца, как дибил, косицца на вас лиловым глазом и остаёцца в недви-
жимом ряду, более тово – рассказывает про своё тяжолое децтво. Божэ, ничто не бывает так
допесды в подобные моменты жызни, как децтво незнакомова деда с барадой. Но тут вы, как
штирлиц, чуете подвохЪ. И смотрите, куда косицца эта сволач. А сволач косицца на вашу ле-
вую ляжку, потомушта вы так сидите, што фсем очивидно, што на вас надеты чулки. И этот
аксакал ведёт сибя так, как бутто первый раз в жызни видит чулки и ему очень хочецца ещо
пасматреть. Вы лишаете ево этой радости и через двадцать минут такси наконец останавли-
ваецца у нужнова подъезда. Вы суёте деньги, а он говорит, што нинада денег, оставьте лучше
номер вашево телифона. Со словами «Хорошо! Выпьем, няня, где же ручка», резко открывае-
те дверь, выскакиваите из машыны вместе с деньгами и крупными прыжками бежыте к подъ-
езду, а там на четвёртый этаж через три ступеньки и… ну… Хэппи энд.
Мораль: Если женщина опустила вас на бабки, наибала и сбежала — вы сами виноваты. Про-
стите её, потомушто фсе мы смертны.
Вот мой завет ильича: не обижайте женщин, им и без вас тяжело, они и так неподецки оби-
жены от природы.
С уважением, Анимаша,
Менеджер по Метанию Икры
57
Ездил в Италию уже не в первый раз. Однако до этова мне никогда не приходилось за неде-
лю объехать на афтобусе фсю страну. Воспоминания остаюцца чумовые: фигаро – тут, фига-
ро – там. Безумные флэшбэки, дневники долбоебиста.
В Венецыи впервые в жызни совершыл кражу: спиздил фурик венецыанского стекла стои-
мостью два евро. Долго убегал, чуть не обоссалсо от страха. Убежал, заблудилсо. Каталсо на
гондоле. Промок как сцука.
Во Флоренцыи в садах под названием Боболи залез на высокий пастамент из-под статуи, ёб-
нулсо с пастамента вниз и покатилсо к пруду. До пруда не докатилсо, ничево не сломав, пов-
редил слегка копыто, плечо и обе руки.
Рим, Пиза, Сорренто или Неаполь – нипомню где – возле гостиницы тайком от Бумы на-
шол под деревом апильсин, почистил. Апильсин оказался наполовину гнилой, другую пала-
вину я съелЪ.
В Пизе видел аднаименную башню, действительно кривая. С горя под башней купил агром-
ный леденец на палке, обгрыз по краям, но не могу доесть до сих пор. Бума накурилса шы-
шек и облизал ево, я типерь брезгую доедать, но выкидывать жалко. Может, маме отвезу как
сувенирЪ.
На Капри удалось развести молодова аптекаря на кодеин. Я плакаль, пачкал витрины со-
пливым платком и говорил што я турист. Бил сибя кулаками в грудь, как обизьяна Кинг-Конг.
Мне дали кодеина с условием, што я съебусь из аптеки как можно скорее.
На том же острове, где писатель Горький написал роман “Мать”, я, наевшысь кодеина, бле-
вал апильсинами на яхты миллианеров. Напугал стадо детей. На миня показывали пальцами.
Если бы не блевал, покидал бы детей нахуй в море, как Стенька Разин княжну.
В городе Помпеи видел древнеримский сортир и хуй на стене дома, тоже древнеримский. В
цэлом, Помпеи миня разочаровали – они разрушены нивпесду. Я ожыдал большево.
Отэль в Сорренто запомнилса наличием муравьёв в ванной. А в гостинице в Риме под моим
окном сушылись портки, и я бросил в них непотушенную сигарету. Хотел пофтыкать на го-
рящие трусы, но от усталости плюнул и ушол спац. В том же Риме ночью щупал руками ван-
ну Мессалины, из которой сделали фонтан. В фонтане плавало какое-то гусиное гавно, ванна
была склизкой и гадкой.
В Ватикане ночью зырил в светящиеся окошки кабинета, где якобы сидел «папа». Штобы
он высунулса, хотелось крикнуть: «Ахтунг! Судный день!». Но постиснялсо, так што понти-
фика так и не увидел.
Жрал макароны с моллюсками, осьминогами и прочею морскою сволотою. Осталсо доволе-
нЪ. Пил вино и кофэ, болела печень, но я фсё равно пил. Осталсо также доволенЪ.
Галопом по Европам
Мне фсю жызнь говорят: как тибе не стыдно, тибе ведь ещо семнадцать лет! Или: как тибе не
стыдно, тибе уже двадцать семь лет! Хотелось бы знать, где такой возраст, когда не стыдно?
58
На самолете рейса Неаполь-Москва было написано “Александр Лебедь”. Я ругалсо, што
ето нисмишно, мы, пасажыры, и так нервничаем и боимса, и шутки такова рода неуместны.
Предложыл названия для других самолётоф авиакомпании: “Башни-Близнецы”, “Камикад-
зэ”, “ШахидЪ”. Мне в самолете дали одияло, как буйному. Подняв ручку между сиденьями,
спал под одиялом, свернувшысь как собака.
В Маскве съел терпинкот, плакаль от пережываний. Тем не менее Италия – очень красивая
страна. Тяжело признавать, но она гораздо краше нашей родины; даже лучше Питера. Чувс-
твую множэство плевков от патриотов-соотечественникоф, и прямо мне в морду, в морду!
Нахтигаль
Несколько лет назад, девятого мая, мы отмечали День Победы. В нашей сомнительной компа-
нии долбойобов и алкаголиков был один нежный юноша с нежным именем Алёша. Алёша не лю-
бил драцца, движения ево были плавны, он не ругалса матом. Алёша любил женщин, а они любили
ево, возможно потомушто все женщины в глазах Алёши были красавицами.
Греясь на чахоточном питерском солнышке, мы вспоминали погибших на фронте, выпивая за
их светлую память.
– У меня прадедушка погиб на Ленинградском фронте…
– А у меня на Белорусском…
– А у меня воевал под Сталинградом.
– А у меня, – сказал Алёша, глядя со светлой улыбкой в голубое небо, – у меня прадедушка слу-
жил в батальоне Эс-Эс «Нахтигаль».
Все заткнулись, поражонные разнообразием жызни. Алёша ангельски улыбался в небо, будто там
парил ево прадедушка в красивой эсэсовской форме.

60
Очередной день питерского межсезонья. Ваня безуспешно прячется от настигающих его
ежеминутно телефонных звонков. Чтобы не брать трубку, он даже делал вид, что ходил в ма-
газин, отмерил время, «вернулся». Брал трубку, говорил «Аллё!» и тут же нажимал на рычаг,
будто разговор прервался там где-то в матрице телефонных проводов. Ване категорически не
хотелось куда-либо идти, тем более сегодня. И даже за хлебом не хотелось.
Опять звонок, но громче и требовательней. Это в дверь. Ваня на цыпочках подкрался к глаз-
ку. На круглой лестничной площадке стояла круглая, как ёлочная игрушка, соседка. На самом
деле, если не в глазок, то она была сухонькой старушкой, вроде кисточки сирени, засушен-
ной ещё до войны в томике Тургенева. Такой она была внешне и внутренне. Но самое плохое
заключалось в том, что от неё было не скрыться – она знала, что Ваня дома.
– Ванечка, милый, открой, это Маргарита Сергеевна! – скрипела соседка, заглядывая в гла-
зок, отчего её окуляры становились ещё больше и страшнее.
«Вот сука, носит её с утра пораньше по соседям. Горгулья сраная, блядь», – подумал Ваня,
студент филфака. Крадучись, он отошел от двери и как бы изделека крикнул: «Иду, Марга-
рит Сергевна» – и уже значительно тише прибавил: «мать твою». Щелкнул дверной замок, и
в квартиру безобидной молью влетела соседка.
– Ванечка, голубчик. Ты же знаешь, если бы я могла, то… я бы даже думать о тебе не смела.
Но ситуация критическая. Завтра утром надо забирать мою двоюродную сестру Лёлю из сана-
тория, а санаторий в Сестрорецке…
На этом месте Ваня закатил глаза, схватился за дверной косяк и молча возопил всеми сила-
ми души: «НЕТ! Пусть это буду не я! Пусть война, революция, смерть и моровая язва, только
бы не ехать завтра с этой кошёлкой в Сестрорецк!»
–…а у Виктора Петровича как назло что-то сломалось, а ты вчера катался по двору, так и
вот, – старушка перевела дух. – Съездим, Ваня? Я отблагодарю тебя.
«Ну как же, конечно ты отблагодаришь... кульком доперестроечных карамелек, жопа в оч-
ках», – не без основания подумал Ваня.
– Когда надо ехать? – спросил он ровным голосом.
– Завтра, завтра утром, не рано утром, к одиннадцати.
– Поехали, – голосом обречённого на смерть согласился Ваня.
Пока они месили колесами дорожную грязь, Маргарита Сергеевна пыталась развлекать Ва-
ню разговорами, но успеха не имела. Ваня думал о своей «невесте» Маше и о нескладываю-
щихся с ней отношениях. Маша всё время была нервна, и всё время как будто упрекала Ваню,
но он не понимал в чём. В ваниной голове мутно крутился диалог: Маша на что-то возражала,
он ей отвечал, она переходила на крик со слезами....
Наконец, добрались до Сестрорецка. Мысль о том, что обратно придётся везти двух незамол-
кающих старух, выводила Ваню из равновесия. Надо было найти то ли какой-то курорт, то ли
какую-то больницу, и они колесили и колесили по городку, пока не упёрлись в тупик: старый
завод из красного кирпича и деревянный дом, прилепившийся к кирпичному собрату.
Дом был не вполне обычный: все подобные бараки снесли ещё после войны. Строение
было довольно высоким для своих двух этажей, венчалось ветхой крышей. Снаружи стены
Дом в Сестрорецке
Если по Питеру идет челавек и беседует сам с собой – значит, у нево шызофрения.
Если по Москве идет челавек и беседует сам с собой – значит, у нево hands free.
61
были обшиты досками, почерневшими от времени, и кое-где над окнами на соплях держались
фрагменты наличников, истлевших и безобразных.
– Батюшки, Ваня, родной мой! – не своим голосом пропищала Маргарита и вцепилась в
руль. – Ваня, ведь мы в этом доме с Лёлечкой жили до эвакуации. Я тебя умоляю, на обрат-
ном пути заедем, я ей покажу дом и всё – мы не будем тебя отвлекать.
Ване было нечего терять, он мрачно посмотрел на рваные занавески в окнах первого этажа,
трёхлитровую початую банку огурцов там же и мрачно кивнул.
Санаторий наконец нашли. Пока старухи «оформлялись», Ваня сидел в машине и изучал ав-
томобильную карту. Посвежевшая Лёля и возбуждённая Маргарита втиснулись в салон, на-
полнив его запахом лекарств, мочи и старости.
– Лёлькаааа! – сусально пропела Маргарита. – А что мы с Ванечкой нашлииии!
– Никак новый винный магазин, – пошутила баба Лёля; она была непьющая и чувством
юмора не отличалась.
– Ай, ведь дура ты, дура! Мы нашли дом, где мы жили с тобой до войны, до эвакуации. Сто-
ит, сердешный. Не снесли.
– Да ну. Ты спутала.
– Вот те крест. А за ним аккурат завод, где твой папка директором был. Вот мы тебя с Ва-
нечкой туда отвезём поглядеть. Вспомнить молодость. Да, Ваня?
Ваня улыбнулся как человек, которого сейчас стошнит.
Машину припарковали возле дома. Все вылезли на свежий воздух. Старухи с «охами», «аха-
ми» и воспоминаниями поковыляли в одну сторону. Ваня – в другую. Посмотрел на окна, на
стены. Опять вспомнил Машу, в посторонних мыслях подошел к двери. На двери висела чёр-
ная неактуальная табличка «Музыкальная школа».
Отсыревшая дверь со скрипом поддалась, и Ваня вошел внутрь. В коридоре царило запус-
тение, но в то же время шла странная жизнь. По стенам висели ржавые велосипеды без колёс,
корыта и пожелтевшие детские ванночки. В пространствах между дверями были навалены
гнилые коробки со скрюченными бадминтонными ракетками, кусками пластмассовых елок
и лысыми куклами без глаз. Рядом валялись пупсы самых разных цветов и степеней разложе-
ния. «Зачем это всё в музыкальной школе?» – мелькнула было у Вани мысль, но он был занят
своей личной жизнью и странности не придал значения.
Вход в дом был с торца, поэтому коридор был длинным, по обеим сторонам его шли двери,
а в конце – лестница на второй этаж. Оскорбительной какофонии, свойственной музыкаль-
ной школе, не было слышно. Ване стало любопытно, хотя обычно ему было как-то на всё на-
плевать. Он сделал несколько шагов по гниющему деревянному полу и толкнул ближайшую
дверь слева.
В комнате пластами лежал банно-влажный тяжкий воздух. Посреди комнаты стояла табу-
ретка, на ней – корыто, в корыте баба стирала бельё. Баба была неопределённого возраста,
расхристанная, со спущенными хлопчатобумажными чулками. Она с бешенством валтузила
белье в грязной воде, всюду летели брызги и пена. Такие же кучи грязного мокрого белья ва-
лялись по всей комнате.
– Чо смотришь, дурак? – гаркнула она на Ваню.
– Извините, я случайно зашёл, дверь была открыта, – забормотал Ваня и попятился назад.
– Не во всякую открытую дверь надо сувать своейную харю, как писал Кофунцый, – отоз-
валась баба уже более мягким тоном. – Ну хули, раз вошел – помогай.
– Как «помогай»? Меня ждут. Я тут случайно… – студент начал терять чувство реальности.
– Помогай, сука, пока не утопила!
Ваня решил, что баба сумасшедшая и с ней лучше не спорить. Сейчас он поможет, а пока
обдумает, как сбежать. Он подошел к корыту и начал мять в грязной воде драные тряпки. Че-
рез минуту он совсем вымок и решил бежать во что бы то ни стало. Тут баба достала тряпки
из корыта, плюнула на них, бросила на пол и взяла другие, из ближайшей кучи. Ваня понял,
что она стирает один и тот же хлам в одной и той же воде бог знает сколько лет без перерыва.
62
«Во попал… Чё же это такое делается?» – дико мелькнуло у него в голове. Ваня молча вынул
руки из корыта и ринулся к двери.
– Куда? – заорала баба. – Еще половины не сделали, дурень! – и швырнула в него мокрой
дрянью.
Ваня успешно выскочил за дверь. Откуда-то он знал, что преследовать его не будут. Снял с
себя мокрую ветошь, оглядел ее. Оказалось, что это кальсоны, бывшие когда-то красного цве-
та с белыми звёздами. На кальсонах зияли дыры от пуль. «Бывает же такое», – нервно затрясся
Ваня. Он кинул кальсоны в угол и, почти не соображая что делает, толкнул дверь напротив.
Комната казалась почти обычной. У окна стоял стол, за столом сидел старик с длинной бо-
родой, не вполне аккуратно расчесанной на две части. У противоположной стены что-то бы-
ло отгорожено ширмой. Приглядевшись, Ваня увидел у старика в руках соленый огурец.
– Вот, – сказал дед, протягивая Ване огурец, – заготавливаю на случай. А чёй-то ты такой
грязный и мокрый? Портки стирал?
– Да, – удивился Ваня прозорливости деда. – Скажите, а у вас можно где-нибудь помыть-
ся? Мне в город ехать… В таком виде...
– Конечно можно, – обрадовался старикан. – Вона ванна за ширмами.
Дед поднялся из-за стола и повёл Ваню к ширмам. Резко отодвинул их в сторону. Ваня по-
терял дар речи: ванна была наполнена солеными огурцами.
– Вот тута и мойся. – серьезно сказал дед.
– А огурцы?
– А они тебе помешают, да? Мы графья, да? Куда мне их девать-то, мурло? Тары-то нет дру-
гой!
– Н-нет. Спасибо. Я как-нибудь в другой раз…
– Я те дам другой раз! Князь, блядь, Потемкин-Тварический! Сам как из говноцарства вы-
лез, а малосольными огурчиками брезговает! Щас я те харю-то пообгладаю, – прошипел ста-
рик и толкнул Ваню прямо в ванну с огурцами и рассолом. – Спинку потереть?
Рассол щипал кожу, лез в глаза и уши, повсюду бултыхались огурцы. Ваня дрожащими ру-
ками нащупал пробку и выдернул ее. Ванна стала с шумом опустошаться.
– Ах ты сука такая! Ах ты блядь! – хрипел дед и пытался заткнуть отверстие огурцом. Ваня,
скользя и падая, выскочил из ванной и выбежал из комнаты, оставляя на полу мокрые, пах-
нущие рассолом следы.
Лихорадочно спасая жизнь и плохо соображая, что делает, студент-второгодник ворвался в
следующую дверь. Комната оказалась бедно обставленой детской с кроваткой и аквариумом.
У кроватки стоял мальчик лет пяти.
– Дяденька, – нежно сказал малыш в шортиках. – Дяденька, помоги мне убить лошадку.
У Вани чуть отлегло от сердца. Какая-то детская игра? Сейчас наладит контакт, переоденет-
ся в родительские шмотки и уйдёт. Кстати, где шкаф?
– А где лошадка? – спросил Ваня чужим сюсюкающим голосом.
– А вон она, – мальчик показал грязным пальцем за спину студента.
Ваня обернулся и чуть не потерял сознание. Вбежав, как оголтелый, он не заметил, что за
дверью стоит лошадь. Настоящая раненая лошадь.
– Мне ее самому не убить, – грустно сообщил ребёнок. – Она лягается.
– А чем же… ты хотел ее убить? – просипел воняющий солеными огурцами Ваня.
– А вот этим, – мальчик с трудом, двумя руками достал из кроватки топор с пятнами крови.
– Я ее тока поцарапал, – обиженно сообщил он, кладя топор обратно. А мне надо убить.
– Но зачем?! – в ужасе взвизгнул Ваня.
– Как зачем? Мне надо кормить тётю Валю, – малыш отступил на шаг и тем же грязным
пальцем показал на аквариум. В аквариуме плавала живая голова с химической завивкой,
по-рыбьи открывала криво измазанный помадой рот и медленно моргала. Ошметки в райо-
не шеи свидетельствовали о том, что голову, скорее всего, оторвали... насколько мог судить
студент-филолог.
– Господи, господи, что за нахуй такой?! – замычал Ваня дурным голосом и затрясся, поч-
ти смеясь.
– Не будешь убивать лошадку? – догадался мальчик. – Тогда я убью тебя.
Ребенок с трудом снова вынул топор из кроватки и двинулся к Ване. Ваня пулей выскочил из
63
комнаты, захлопнул дверь и побежал по коридору до лестницы, по лестнице на второй этаж, и
там, отдышавшись, почему-то впервые постучался, а не просто вломился в ближайшую ком-
нату.
Дверь Ване открыла смутно знакомая, словно из детства, воздушно-капельная старушка, хруп-
кая, как древняя папиросная бумага. Она была не то чтобы совсем уж стара, но жизнь, видимо,
выпила из нее все силы. Слегка выцветшие голубые глаза, белая косыночка, почти разлезшаяся
на ниточки; черты лица, когда-то правильные и красивые, тонули в сети глубоких морщин.
– Ну слава тебе Господи, – без приветствия начала бабуля, как будто все так и должно было
быть. Как будто бы Ваня именно в этот день из-за двух дурацких старух должен был оказаться
в Сестрорецке, именно в этом доме, в огуречном рассоле и «состоянии шока», как выразилась
бы рассудительная Маша. – Проходи, Ванечка, садись.
Ваня с опаской огляделся. Маленькая комнатка, два окна с геранями, на подоконнике спал
кот. У стены стояла аккуратно застеленная довоенная железная кровать с облупившимися ша-
риками; в изголовье высился горный массив подушек, окутанный тюлевыми облаками. Между
окон стояли стол и стул. У двери – старинная радиола. Больше в комнате ничего не было.
Старушка усадила Ваню за стол, сама села на кушетку. Разгладила легкие складки на выцвет-
шем крепдешиновом платье в горошек и продолжила как ни в чем ни бывало.
– Я, Ванечка, тебя долго не задержу. Я тебе расскажу только, как я была счастлива. Ты не де-
ргайся, это был очень короткий миг. Я тогда закончила школу и приехала в Ленинград поступать
в институт. Готова я была хорошо, знала, что поступлю, почти не волновалась. Сдала первый
экзамен. А между экзаменами перерыв в один день. И была у меня мечта съездить в Павловск...
Лето, июнь, тополиный пух летал везде, и бабочки, и белые одуванчики. Рано-рано я проснулась,
надела лучшее свое крепдешиновое платье в горошек, накрасила губы тетушкиной помадой, пока
она спала. Повертелась перед зеркалом, полюбовалась на себя, как на меня солнышко светит и
прямо просвечивает платье. Туфли на каблуках, чулки – как принцесса. Тётка моя проснулась,
но виду не подала, лежала, щурилась на солнце и улыбалась. Так я поехала в Павловск.
Приехала, вышла, поезд ушёл, тишина. Летом пахнет, лугами, полями, цветами. И у вокзала
сцена для оркестра. А вокруг стоят столики, за ними сидят дамы в шелковых платьях, ну может
не все, но мне так показалось… С дамами военные, все едят мороженое. Я на них прямо загля-
делась: до чего молодые, красивые… Женщины – нежные, жемчугах, мужчины в военной фор-
ме, в орденах… Цветы гирляндами, и вся, вся, Ванечка, жизнь впереди… Я думала, что умру от
этой красоты. Пока разглядывала, появился оркестр, и грянул «Прощание славянки». И так
тоже красиво! Я стою, слушаю, от счастья чуть не улетаю. И вдруг подходит офицер молодой,
издалека поклонился, вижу – несет мне мороженое. А я голодная, ха-ха… Познакомились: «Я,
– говорит, – Ваня». – «А я – Маша». Сели за столик. Он все на меня молча смотрит, ни слова
не сказал. Тогда-то нравы были другие. Нам официантка в белом передничке принесла сирень
на столик. Музыка, сирень благоухает, я мороженое ем, улыбаемся друг другу и молчим.
Вдруг пыль откуда-то, подъезжает черный воронок и останавливается за оркестром. Выходят
сперва фотограф, веселый такой, а потом военный, бледный весь, подтянутый. Военный под-
ходит к каждому столику, склоняется к мужчинам, говорит им два-три слова. Мужчины вста-
ют и уходят. И к нашему столику подошел сперва фотограф, попросил улыбочку, щелкнул нас,
потом военный склонился, сказал моему кавалеру что-то на ухо, мой мальчик пожал мне руку
– почему-то сразу подумалось, что как навсегда прощался... Посмотрел в глаза впервые откро-
венно, встал и ушел. Так вот ушли все мужчины. А оркестр всё играет, женщины над чашечками
с мороженым сгорбились… Никто не кричит, не плачет… Музыка гремит, и за каждым столи-
ком сидит одинокая женщина, а в чашечках тает мороженое…
Это было раннее утро двадцать второго июня сорок первого года. Видите, Ванечка, уже шла
война, а мы еще не знали. Поэтому мир казался нам таким естественно-вечным, что ли.
И вдруг на мой стаканчик с мороженым садится оса. А я очень боюсь ос, понимаете? И вот в
такой ситуации я совсем потерялась, вскочила из-за ажурного столика и бросилась в военным,
тем, что приехали на воронке. Они строго посмотрели на меня, а я им глупо так говорю:
64
– У меня в мороженом оса!
Они сперва даже не поняли. Потом засмеялись, и тот, что постарше, говорит:
– А то, что твой жених Ванечка только что призван на фронт, что у нас война, – это тебя
не беспокоит?
– А он мой жених? Этот офицер?
Вот глупо, наверное, я выглядела тогда!
Старушка сложила морщинки в улыбку и затрясла перед лицом полупрозрачными голубо-
ватыми руками.
А второй военный вдруг посерьезнел и сказал:
– А хотела бы, чтобы он был твоим женихом?
Я вспомнила ванечкино лицо, и как солнце у него играло на ресницах, и сказала: «Хоте-
ла бы».
– Так ведь он погибнет в конце войны, а ты останешься одна с двумя детьми, и дети твои,
Толенька и Сашенька, умрут от туберкулеза.
- Как?! – только и могла я сказать.
– Так, – ответил офицер, который постарше. – Но если на твое мороженое села оса, ты
можешь выбирать. В связи с увеличением поголовья ос, партия и правительство могут пред-
ложить тебе другие варианты. Ванечка родится уже после войны, и вы даже встретитесь, но
ненадолго. Вы никогда не будете вместе. Ты ему расскажешь эту историю. Сохранишь ему
жизнь. Будет ли его жизнь счастливой – зависит от самого Ивана. Но чтобы сейчас он не по-
гиб, тебе много-много лет, больше чем полвека, будет сниться один и тот же сон: ты приез-
жаешь поступать в институт, едешь в Павловск, сидишь с Ванечкой за столиком, потом он
уходит, а потом прилетает оса. Один и тот же сон. Подумай.
Я даже и думать тогда не стала. Семнадцать же лет.
– Согласна, – говорю. – Пусть снится. Хороший сон... И Ванечка будет жив…
Знала бы я, что это такая пытка!
Старушка вздохнула и полезла куда-то в угол под кровать. Порылась в пыли, выпачкав ар-
трозные суставы, и достала фотографию. Бережно стёрла пыль с пожелтевшего снимка. За-
литые солнечным светом и молодостью, за столиком сидели Ваня в военной форме и Маша
в крепдешиновом платье в горошек.
– Ванечка, милый, – глаза старушки залились крупными слезами, но из-за морщин слезы не
могли вытечь и так и стояли в глубоких продолговатых ямках. – Ванечка, ты когда выйдешь
из дома, просто порви эту фотографию пополам. Отпусти меня и живи счастливо. Я сделала
для тебя всё что могла. Я очень люблю тебя, Ванечка, и не жалею ни о чем. Ладно?
– Мне бы переодеться, – обалдевши пробормотал Ваня.
– Ах да, совсем старая забыла. Вот твоя одежда.
Старушка дала Ване точно такие же джинсы и свитер, в которых он пришёл. Куртка, даже
носки и трусы были такие же. Ваня переоделся.
– А как выйти-то?
– Да вот видишь окошко на чердак у меня на потолке? Сейчас я тебе лесенку дам, выйдешь
на чердак, потом на крышу, потом прыгнешь вниз. Там невысоко и мягко.
Старушка выволокла из коридора лесенку, поставила ее, и Ваня успешно вылез на чердак.
Похрустел каким-то сгнившим хламом на полу, подошел к чердачному окошку и вылез на
крышу.
Подошел к краю. Постоял. Свежий воздух выветривал остатки запаха соленых огурцов из
коротко стриженых волос. Ваня посмотрел еще раз на фотографию.
– Вот сучка, – сказал он вслух. – Кто тебе дал право менять мою судьбу. Я, может, хотел
на тебе жениться и родить этих, как их там… И насрать, что они сдохли бы от туберкулеза,
– голос Вани приобрел слезливые интонации. – Сучка. Я офицером мог быть. Героем. Лю-
бить тебя.
65
Фотография начинала набухать влагой. С осторожной нежностью Ваня провел пальцем
по волосам Маши. Толенька… Сашенька… Они проступали сквозь другую жизнь; там падал
крупный снег, и дети смирно и серьезно стояли в сугробе, белые хлопья облепляли их смеш-
ные вязаные шапочки.
– Сучка. Сучий дом. Сучья жизнь.
Ваня оглянулся на чердачное окошко и кинул в него целую и невредимую фотографию.
– Спокойной ночи. Сладких снов.
И мягко оттолкнулся от крыши.
С уважением,
Прожыгатель Чорных Дыр во Вселенной
Р. Лаовай
66
Гулять по Питеру с
деревянным ружьём
Это случилось, когда я училсо в Дебилятнике (питерский Институт культуры, as known as Кулёк).
В Дебилятнике много факультетов; могут выучить на искусствоведа, библиотекаря, массовика-за-
тейника, эстраднова вокалиста, даже режыссёра или оператора. О ценности подобнова диплома я
умолчу. Понятно, кто идёт учицца в Кулёк: либо отчаянные долбойобы, либо девственные провин-
цыалы, у которых всё ещё в моде китайские пуховики и жылание «стать артистом».
На втором курсе лекцыи по философии читал сухонький старичок – божый одуванчикЪ. Однаж-
ды он завёл речь о суевериях, типа, как обычным природным явлениям люди приписывали мисти-
ческое происхождение.
– Иногда, при сильной грозе или во время шторма, возникает электрический разряд в виде све-
тящихся пучков на концах высоких предметов, например, мачт или шпилей. Не зная физической
природы этова явления, люди назвали его «огни святого Эльфа».
– Позвольте, – поднимаю руку – я, может, ослышалсо, но как огни назывались? Святова Эль-
фа?
– Эльфа, – спокойно подтверждает препод.
– Видите ли, в чом проблема, – я низнаю ни одново эльфа, причисленнова к лику святых. Рав-
но как гнома, тролля, хоббита или домового. Память подсказывает мне, што светящаяся бодяга на
мачтах называлась «огни святого Эльма», это такой католический святой, покровитель моряков.
Типа как у нас Николай Чудотворец.
– И вы считаете, что из-за этова можно срывать мне лекцыю?
– Да! Взгляните, – я обвёл фсех студентов шыроким взмахом руки, – вот эти дети когда-нибудь
в приличном опществе вслух вспомнят об «огнях святого эльфа» и опозоряцца на фсю жызнь. Их
спросят: «И где вас этому научили?» «В Институте культуры», – ответят они. И сей факт укрепит
славу самого идиоцкого вуза Питера. Сюда будет поступать фсё меньше и меньше народу (да, в этом
месте привралЪ; поток дураков никогда не иссякнет), здесь не захотят учицца на платных факуль-
тетах. Вам урежут зарплату или вопще сократят. И это только малая часть слецтвий тово, што вы
называете Святого Эльма «эльфом».
– Хорошо. Завтра в пятнадцать часов я буду ждать вас в кабинете декана. Мы обсудим этот воп-
рос.
– Принимаю ваше предложение, – поклонившысь, ответил я. Хотя душа засвербила тоскою – не
люблю я эти объяснения, эти склоки…
Завтрашний день изначально был тяжолым. Мне прецтояло встретицца с маминой тетушкой (на-
зовем её «тётя Алла») и отдать ей ключи от дачи. Тетушка одинока, ей уже за семьдесят. У нас просто
классическая семья: я – в роли семейного урода, тетя Алла – в роли сумасшедшей старой роцтвен-
ницы с нехилым наследством, которое неизвестно кому достанецца. Физическое здоровье у ней –
дай бох каждому: такая бодрая полная дама с «халой» на голове. Но вот с мозгами беда. К примеру,
когда тётушка звонит нам на домашний тилефон, и я беру трубку и говорю «да», она спрашывает:
«Ой, ты дома?» Хорошый вопрос!
– Нет, – отвечаю, – это моё астральное тело дома, а сам я уехал в Казахстан поднимать цылину.
– Не поняла, – после долгого молчания говорит тётушка.
Ну, это уже клинический случай. Приходицца мирица с её идиотизмами.
И вот мне прецтоял такой распорядок:
а) Выслушать лекцыи;
б) Выслушать мнение декана по поводу бляцких эльфов;
в) Выслушать порцыю идиотизмоф от тети Аллы.
67
Был март, день выдалса солнечный, весенний, тёплый. Первый пункт миссии – выслушать лек-
цыи – прошол в штатном режыме. В 15.00 я тусовалсо возле деканата, под надписью «Оставь на-
дежду, всяк сюда входящий». Надпись была выцарапана на совесть, замазать ея было нивозможна.
Сие хулиганство приписывали мне, но это песдёж и провокацыя. Надпись накарякали до моево
поступления. К тому же я выпендрёжник и написал бы цытату в оригинале.
Рядом была раздевалка, где одногруппники весело напяливали демисезонные одежды и выходили
в весну, а я стоял и матюкалсо. Прецтавлял, как я ругаюсь с преподом, потом с деканом, в качест-
ве последнево аргумента посылаю их нахуй и миня отчисляют. Я прихожу домой и говорю: «Мама,
миня отчислили из института». Мама придвигает стул, садицца, складывает руки на груди и спра-
шивает: «За что?» – «За эльфов, мама». Тьфу, бля! Когда в старости буду писать мэмуары, назову
их «Жызнь через жопу».
И тут я заметил Ево. Рядом с деканатом была вечно закрытая кладовка, где хранились швабры,
лопаты и прочий спортивный инвентарь. На этот раз кладовка была открыта, более тово, между
швабрами стояло деревянное ружьё, покоцанное временем, но фсё равно издалека вполне как на-
стоящее, даже имелась лямка, штобы вешать на плечо. Очевидно, это был инструмент массовиков-
затейников, – они же исполняли какие-то децкие утреники в качестве дипломных работ.
Думаю, никто на моём месте не прошол бы мимо. Цопнув ружьё, я выбежал на улицу вслед за од-
ногруппниками, по ходу прицеливаясь в самых пугливых. «Бах! Бах!» – крикнул я так звонко, што
нипадалеку с крышы упала сосулька. Одногруппники быстро сориентировались и в ответку мне
прилетело штук пять снежков. Я со своей стороны тоже швырялсо снежками и размахивалЪ ружьём
для устрашения. Таким макаром мы пробежали почти фсё Марсово поле.
Тогда миня осенило, што стрелку в деканате я проибал, зато спиздил ружьё – не относить же ево
обратно? До встречи с тетей Аллой ещо было время, и я решыл прогуляцца до места встречи пеш-
ком: от Марсова поля через Троицкий мост по Каменноостровскому до метро «Петроградская».
Солнце сияет, погода шепчет, воробьи опять-таки чирикают. А, в жопу эльфов!
Повесив ружьё на плечо, я попёрса на Троицкий мост. Питерцы практически не риагируют на
чудачества земляков. Сумасшедшых в Питере столько, што если на каждова риагировать, про сибя
забудеш. Но вот с оружыем другое дело. В девяностые на улицах постреливали, поэтому осталась
привычка обращать внимание на оружые, штобы не попасть под шальную пулю.
Как-то раз солнечным летним утром иду по Невскому в сторону дома, пог-
рузившысь в глубокие мысли, и вдруг краем глаза на противоположной сто-
роне проспекта вижу што-то ниобычное. Приглядываюсь – йоханый бабай!
По Невскому топает мужык в костюме химзащиты (это наряд типа скафан-
дра, тока резиновый). Более тово – на башке у нево лежыт здоровенный же-
лезный ящик, и мужык этот ящик никак руками не придержывает, а просто
несет на голове, как африканские негры носят корзинки. Но дело не в этом.
Если бы такой дядька со своим ящиком шол бы, претположым, в Москве по
Тверской, на нево бы показывали пальцами, фотографировали, снимали на
видео и чуть ли не показали бы в местных новостях. А на Невском всем на-
срано на такое зрелище. Никто не оборачиваецца, не достает фотоаппараты,
не смиёцца… Апсолютно равнодушно скользят взглядом, не задержываясь ни
на химкостюме, ни на ящике… А хуле... Может, дядьке так удобно ходить? Ну
ящик на голове, и што – это повод для ажыотажа? Костюм химзащиты? Ма-
ло ли кто как одеваецца. Может, этот костюм ему к лицу. Я дажэ пару минут
постоял, но никто так и не проявил интиреса к загадочному дядьке, ни один
даже не оглянулса.
68
При виде болтающевося за спиной ружья женщины всех возрастов говорили «ой!» и шарахались в сторону,
иногда даже выбегая на проезжую часть. Мужыки чаще фсево ржали, потому што они умнее тёток и видели,
што ружьё деревянное. Некоторые отдавали честь. Я козырял в ответ. Несколько раз афтомобилисты сигна-
лили и высовывали в окно руку большим пальцем вверх, типа «во! круто!» На Каменноостровском за мной
пристроилась кучка пьяных студентов, прогуливающих занятия. Некоторое время они шли как нибольшой
отряд, и пели «Што тибе сницца, крейсер «Аврора», в час, когда утро фстает над Невой?»
Наконец, я дошол до «Петроградской». От предчувствия тово, как я приколюсь над безумной тётей Аллой,
приятно ныло в жывоте. Мы договорились встретицца внутри станцыи, на выходе. Уже начиналсо час пик,
из метро валила куча народу, а мне надо было против течения забурицца в метро не через вход, а через вы-
ход. Без ружья это низашто бы не удалось. Я снял оружые с плеча и начал размахивать им над головой, иног-
да покрикивая: «Пропустите инвалида! Дайте дорогу, товарищи!» Товарищи, изредка поругиваясь, фсё-таки
предпочитали прижымацца к безоружным пассажырам, давая мне дорогу.
Таким образом я пролез внутрь станцыи. Тётки ещё не было, и я фстал рядом с ларьком, взяв ружьё, как
солдат у мавзолея. Народ хихикал, выходившые с эскалатора инстинктивно отскакивали, нарушая «пасса-
жыропоток», а я стоял, изо фсех сил стараясь не ржать.
Наконец, среди поднимающихся на эскалаторе появились пышные формы тёти Аллы. Впереди двигал-
са её мощный бюст, на который мне с децтва хотелось для эксперимента поставить два стакана – уверенЪ,
они бы не упали. Я повесил ружьё на плечо и сделалЪ максимально сериозное лицо. Тётя Алла почти сразу
миня опознала и подошла.
Поздоровались. Я напрягсо и поправил ружьё на плече. Тётя Алла никак не сриагировала. Я отдал ей клю-
чи от дачи. Тётушка, как обычно, начала сыпать вопросами: как учеёба? как здоровье? как мама? Я терялсо
больше и больше. Песдец! Она не замечала ружья! Стоявшый рядом народ ржал уже надо мной.
Тётя Алла выведала у миня практически фсё, што ей было интиресно и стала уже сворачивать разговор, да-
бы начать прощацца. Тогда я снял с плеча ружьё и взял ево, што называецца, «наперевес».
– Ой, а што ето у тибя? – наконец спросила тетушка.
– Ружьё, – равнодушным тоном ответил я.
– Зачем оно тебе?
– Ну… Как сказать… Время такое – опасно по улицам ходить. Для самозащиты. Я уже давно без ружья на
улицу не выхожу.
При ближайшем рассмотрении любой нормальный челавек увидел бы, што ружьё деревянное. Но тетя Ал-
ла не была нормальным челавеком. Она молчала, переваривая информацыю. Наконец, мозг сработал и она,
понизив голос, спросила:
– Так ты и стрелять умеешь?
Тут уж нивыдержал бы никто. Народ вокруг усцыкалсо до слёз. Я скрючилсо и ржал, опираясь на ружьё,
штобы не упасть. Тётка окидывала фсю сцену неодобрительно-нипонимающим взглядом.
– Тётя Алла, – просипел я, – оно деревянное!
Последовала внушытельная пауза. Я приходил в сибя после припадка смеха, тетка, как всигда, долго обра-
батывала данные. Через минуту она подала голос:
– А… Ну да. Понятно. Всё понятно, – по интонацыи было слышно, што ей, напротив, стало нипонятно
вопще ничево.
Штобы не получить второй припадок, я быренько попрощалсо, сославшысь на дела. Вышел на улицу, по-
курил, успокоилсо и попёрсо в метро ехать домой.
Едва я собралсо ломицца через турникеты, как миня схватили сзади за шыворот с криком «Куда!?» Дав от-
тащить сибя на несколько метроф, я вывернулсо и увидел, што обидчиком являецца бабка, которая сидит в
будке у турникетоф. Поправив воротник, я с достоинством спросил:
– В чом дело? Пачиму вы на миня нападаете?
Бабка попыталась схватить миня ещё раз, но я увернулсо. Показывая на ружьё, она спросила:
– Чо это там у тибя?
69
– Ружьё, – ответил я, изображая спокойное достоинство.
– С ружьём нильзя! – гаркнула бабка.
– Што же – мне ево тут бросить? – возмутилсо я.
– Я щас милицыю позову!
– Зовите.
– Шура! – крикнула бабка, вцыпившысь в мой рукав. – Шура, позови милицыю!
Через пару минут пришол мусор в состоянии алкогольной апстиненцыи.
– Чё у вас тут? – выговорил он с трудом.
– Вот, – затараторила бабка, – лезет с ружьём в метрополитен! Совсем совесть потеряли!
Мусор посмотрел на деревянное ружьё. Посмотрел на бабку, потом на миня.
– Отпустите, пусть идёт, – сказал он бабке. И добавил, зыркнув в мою сторону: – Шутник херов.
Растерявшысь, бабка разжала руки, и я быстро слилсо вниз по эскалатору.
Пока ехал домой, напротив миня сидели два подростка, вылитые Бивис и Баттхед. У одново даже из носа
периодически свисала сопля, и, шмыгая носом, он втягивал соплю обратно. Увидев миня, он сказал: «При-
колись, ружьё». «Ага», – ответил ево товарищ. Потом фсю дорогу они молча пялились на мой деревянный
реквизитЪ.
Ружьё до сих лежыт на антресолях – мать убрала. Много раз фсякие люди просили и умоляли подарить им
это огнестрельное оружье, но я не сдалсо. Мало ли што? А если завтра война? Нет, даже не просите.
В метро иногда встречаюцца интиресные надписи.
Стикер, типа соцыальная реклама: «02» – это наша работа
Ниже, фломастером: «Встретил мента – убей идиота».
Ну и еще такое, общеизвестное: «Москва – не Кавказ, Аллах – пидарас».
Моё мнение может не совпадать с мнением писавшых. А может и совпадать.
Выгоняли из троллейбуса бомжа,
Под предлогом, что одежда несвежа.
Ну, подумаешь, великая беда...
Это ж кризис гуманизма, господа!
Господа – литературный оборот:
Я не видывал в троллейбусах господ.
Понавешали распятиев на грудь,
А сами, сцуки, так и ждут, кого бы пнуть.
Эка невидаль, сопля на бороде, –
Может, в прошлом он ученый или где;
Может, бросила жена, ушла с другой.
Сердце нежное разбилось – и в запой!
Жизнь коварна, как гадюка под ковром –
За обломом не удача, вновь облом...
Но согражданам дубиной не вдолбить,
Что такое ненавидеть и любить.
(с) Птиц
70
Известно, што многие умные люди жывут в башнях из слоновьих костей, и лишь изредка высо-
вывают морду, дабы посмотреть, што творицца в окружающем недружылюбном мире. Так и мы
робко вылезем и рассмотрим одно явление, попавшее в поле зрения за вчерашнюю неделю. Итак,
хлеба и грязищ!
Щас я сообщу сногсшыбательную новость: неожыданно, как пердёж на вступительном экзаме-
не по литературе, вышла новая книга Пелевина! (Склонив голову набок, наслаждаюсь произведен-
ным эффэктом).
Типерь расскажу, што эта книга из сибя прецтавляет. Потому што только олигофрен еще не вы-
сказал своево мнения. Прошу заметить – я тут не намекаю на сибя.
Даже Баян Шырянов, пишущий под псевдонимом «Кирилл Воробьёв», отметилса. Цытирую (это
первый абзац, дальше я не читалЪ): «А обрадованные критики тут же растерзали книжку в клочья.
Доходное это дело — пинать Пелевина. Дескать, его роман хрен знает о чём, где снова навалены в ку-
чу суши, покемоны, политики, бизнесеки и чёрный пиар. Короче, катавасия с фантасмагорией, переме-
жаемая наркотиками и совокуплением разных частей тел. Они идиоты».
Надо же, какая ахуенно свежая мысль! Баян вопще песдато пишет – благодаря изысканным речевым
ошыбкам, фразу «они идиоты» могут примерить на сибя как критики, так и суши, покемоны, полити-
ки и бизнесеки. Получаецца своеобразный обстрел говном с приминением вентилятора. Этова нильзя
не одобрить. Опщий смысл такой: фсе канальи, Шырянов – дартаньян. Я знал это, я предчувствовал!
В опщем, смелость и оригинальность шыряновскова утверждения миня так восхитили, што я закрыл
окно браузера нахрен, дабы не быть ослеплённым сиянием сверхчеловеческова разума.
Типерь рассказываю про книжку с использованием ея оглавления, взятова из интернета. Бумажный эк-
зимляр я проибалЪ.
Как пройти в библиотэку
71
Элегия 2
Ето какие-то стихи, их преимущество – краткость, типа на пару страниц – не более. Прочитал до сере-
дины, потом пролистнул. О чом стихи – нипомню, поэтому впесду их.
Числа
Ето «роман». Туда афтор поместил объедки тово, што не вошло в «Generation П». Отдельно взятые при-
думанные/услышанные хохмы с плотностью одна хохма на пять страниц. Пару раз за весь роман действи-
тельно бывает смишно. Там в основном про банкира, и ещё афтор пыталса приплести покемонов, штобы
было забавно, но получилось как-то вяленько.
В романе Пелевин ещо раз паказывает, што читал разные книги и даже по философии што-то просмат-
ривал, и типа всё это может изложыть в форме «для чайников» или «для нищих духом со скидкой».
Всё те же ахуенные откровения про внутреннюю тюрьму и типа тово. Создаёцца впечатление, что Вик-
тор Олегович сам построил сибе очень крепкую внутреннюю тюрьму из мыслей о внутренней тюрьме. И
типерь он сидит там за решоткой в темнице сырой, а его условный товарищ, махая крылом, кровавые су-
ши клюёт под окномЪ.
Ещо в романе долбяцца в жопу с намеком на «Вагриуса», предыдущево издателя Пелевина. Это тоже очень
глубоко, злободневно и сатирично, у читателя прямо холодеют ноги на глазах. Вот, сопственно, и фсе.
Македонская критика французской мысли
То ли рассказ, то ли повесть. Прочитал три страницы, потом бросил по причине опщей скучности. Из
этово произвидения можно узнать, што Пелевин читал Бодрийяра. Я из гордости скажу, кто это — редкий
и сложный афтор, типа философ; ево могут читать тока очень умные евреи-доценты, остальные истекают
слюнями и умирают, не поняв ни слова. Ещо Пелевин знает термин «симулякр», што не может не вызы-
вать уважения. Из двух слов он составляет термин «бодрийякр», и это тоже ахуенно смишно, согласитесь.
Я смиялса около получаса. Возможно, это была истерика, но скорее фсево я просто висёлый и умственно
нипалнаценный челавек. Што уж тут скрывать. Я даже на фотографии в паспорте дибильно улыбаюсь.
Один вог
Короткий рассказ, имеющий два преимущества: краткость – страницы две, не более пяти загубленных
деревьев, и забавное название.
Акико
Етот опусЪ опубликовали в сети до выхода книги, типа «фсё равно говнище, давай в инет выложым для
затравки». Цэль была достигнута: поклонники Пелевина начали затравленно икать. Прочитал восемь
предложений, дальше не смогЪ. Известно лишь, что, в принцыпе, за такой креотив бьют в хохотальник.
Сложно сказать што-либо ещо.
Фокус-группа
Тут несколько людей дохнут и попадают в мир иной. Нинада размахивать руками от восхищения ари-
гинальностью сюжета. В загробном мире они што-то вяло обсуждают, как будто им больше делать нече-
во, потом садяцца на веласипед и ищезают. Кончаецца всё кадром типа из матрицы: каменистое поле, а
из нево торчат шары на палках. Видимо, там есть какой-то глубокий философский смысл, но я ево ни-
понялЪ.
Гость на празднике бон
Из этова рассказа вы узнаете, што Пелевин знает Юкио Мисиму. Вы, естественно, Мисиму не чи-
тали, и вопще беспонятия кто это такой, поэтому во время чтения стучите пяткой об пол, находясь в
72
жостких непонятках. Тока в конце удручонный читатель понимает, што речь идёт именно об этом японс-
ком писателе. В финале Пелевин, как фокусник Коперфильд, откидывает воображаемый плащ и – хуяк!
– открывает тайну: оказываеццо, это Юкио Мисима тут имеецца в виду. «Да ты ебанись!» – кричит вос-
хищонный и паверженный читатель.
Этот рассказ нихрена не смишной, а типа умный. Свежесть высказанных в рассказе идей, опщее ощуще-
ние и тщетные потуги на эстэтику создают впечатление, будто вы съели тушоную капусту недельной дав-
ности прямо с плиты.
Запись о поиске ветра
Ето подъёбка то ли про Японию, то ли про Китай – нипомню. Эпистолярный жанр – кто-то кому-то пи-
шет мессидж. Ну там гуру, ученик, прогулки по помойкам под луной и прочее. Впечатление безысходно-тух-
лое: будто ты – нищий белорус без сапог, стоиш ранней весной по колена в грязи на перепутье, а за плечами
болтаецца мешок гнилой картошки.
На этом содержание заканчиваеццо, а картинок в книге нетЪ.
Есть, правда, картинка на обложке – там сидит какая-то зимфира и её обнима-
ет синий мужык. Ето очень оригинально, особенно для тех, кто хоть как-то знает
историю жывописи и может без улыбки сказать «Петроф-Водкин». Ещо есть две
фотки Пелевина – на одной он с пистолетом и в наушниках, а на другой – голый
с нарисованным яблоком в руке. Тоже беспесды глубокие ассоцыацыи: типа аф-
тор не тока Борхеса читал, но ещо умеет обращацца с оружыем и не имеет жыр-
нова пуза. Видимо, это должно устрашать тех, кто хочет набить Пелевину морду
за рассказ «Акико» и фсю книгу в целом. Яблоко тоже являеццо каким-то куль-
турным символом, но я точно нипонялЪ.
Вот и фсё.
Не читайте книг в эпоху постмодернизма.
Обращайтесь к классике.
С уважением,
Осквернитель Теплоэлектростанцый
Р. Лаовай
Я считаю, што нормальный челавек должен несколько месяцев в году уделять
«окукливанию». Это когда гусиница обматываецца какой-то дрянью и долго си-
дит\висит\лежыт, ни с кем не общаецца, а потом вылазит в виде бабочки или
другой стрикозы, на худой конец – в виде моли.

74
Спортивная бесьба
Спотивная бесьба – новый вид спорта, спецыально придуманный для тех, кто приходит вечером
с работы в полном ахуе от фтыкания в монитор восемь часов подряд, в то время как вокруг шероё-
бяцца бандерлоги типа коллег, а слабоумный подлец типа начальника требует выполнить и пере-
выполнить, дыша на фсех ядовитым перегаром.
Спортивная бесьба – игра как минимум для двух соперникоф. Конешно, можно попробовать иг-
рать в одно жало, но если вас после этова закроют в дурку с диагнозом «белая горячка», Фронт Кар-
мического Освобождения за это отвецтвенности ненисётЪ.
Правила спортивной бесьбы просты:
Можно: бить соперника подушкой, плевацца слюнями, заманить в кухню и обрызгать водой из-
под крана, щекотать (ахтунг! не досмерти!), сдёргивать трусы до колен, кидацца шмотками и другими
предметами (тока лёхкими! ноутбуками, роликовыми коньками, лыжами, модемами, журнальны-
ми столиками – нильзя!).
Основной принцып: в ходе спортивной бесьбы заприщаецца наносить сопернику тяжкие и сред-
ней тяжести телесныя повриждения. Если вдруг это случицца – игра прекращаецца, а тот, кто нанёс
повриждение, считаецца проигравшей сволачью.
Можно вопить, ржать и ругацца. Громкость и содержание звукового сопровождения зависит от
наличия соседей и времени суток. Рассмотрим два случая.
Если вы старообрядцы и с 1917 года жывёте в глухой сибирской тайге – орите на здоровье, ржы-
те как кони, ругайтесь, как студенты филфака, бегайте бес трусоф по лесам, полянам и по космод-
рому Байконур.
Если вы жывёте в коммунальной квартире или, упаси боже, с родителями – увы, вам можно тока
громко сопеть, в дневное время – деликатно хихикать, без повизгиваний.
Нильзя: жевать во время бесьбы жвачку и другую пищу, ибо она может попасть в дыхатильные
пути, перекроет кислород, затем последуют асфиксия, судороги, смерть.
В процессе бесьбы катигорически запрещаецца обсуждать жызненно важные вопросы типа:
• Кто заплевал зубной пастой зеркало в ванной?
• Кто топталса по чистому полу в грязных ботинках?
• Кто сожрал ночью бублики, оставленные на зафтрак?
Если поднять такие темы, бесьба может запросто перерасти в настоящую драку с кровопролить-
ем. Соседи вызовут мусоров, и драка продолжыцца в отделении милицыи, тока у вас не будет пра-
ва дать сдачи усатым оборотням в погонах. В другой ситуацыи вы, нисомненна, порвали бы их на
британский флаг, но в данной ситуацыи это никак нильзя делать. Так што маральная травма мо-
жет оказацца более тяжолой, чем телесные повреждения. Запомните это. Начинающим игрокам
лучше бесицца молча.
Спортивная бесьба может начинацца запланированно, т.е. со слов «давай побесимся», или «отъ-
ебись, я занят, побесимся завтра». А может спонтанно, например, во время диалога об искусстве.
- Кто такие «валькирии»?
- Ну это типа немецкие ведьмы в железных лифчиках, они летают и отрывают евреям пейсы.
- Зачем?
- Штобы продавать в Китай – там из волос делают парики. Ну и по причине расовой ненависти
конешно.
- Да ты гониш!
- Я гоню?!
75
Я сижу у окна и курю гашыш...
Бесполезно гадать, где ты нынче спишь
И, тем более, с кем. Я сижу спокойно,
Наблюдая блестящие спины крыш.
Высота помогает рассеять взор.
Глядя вниз, я вижу пустынный двор –
Во дворе ни души. Только серой тенью
Кот скользит вдоль стены, как Багдадский вор.
Тем гашыш и хорош, что смягчает боль –
Можно смело сыпать на раны соль.
(Говорят, что солёное мясо – крепче,
Язву можно за час превратить в мозоль.)
Глядя вверх, я вижу Прощай-звезду,
Вспоминаю, когда же попал в беду...
Но меня отвлекает огонь конфорки,
Наводя на мысли, что я в аду.
(с) Птиц
- Ты!
На этом месте начинаецца схватка.
Выигравшым считаецца тот, кто обратил соперника в бегство, при этом проигравшый, убегая,
кричит: «Хватит! Мне надоело! Я больше не играю! Отвали, придурок!».
Если вы проиграли, низашто и никогда не запирайте выигравшево товарища на веранде в крещен-
ские морозы. Выигравшый, во-первых, может застудить ухо, а во-вторых, это ниспортивно.
Для любителей острых ощущений существует экстримальная разновидность спортивной бесьбы
– «Битва на носках». Правила те же, тока участники берут в обе руки по грязному мужскому носку и
стараюцца попасть носком по морде соперника. Прижымать носок к морде противника не возбра-
няецца. Использовать дамские носки, противогазы, респираторы и другие девайсы запрещено.
76
Дорогой друг, запомни: писать о сибе – глупо и пошло. Писать о других – лжыво, потому што
всёравно напишеш о сибе. Вопще писать – это глупо, так как никому не нужно – ни тибе, ни дру-
гим. Но мне нравицца писать тибе о сибе (сибе о тибе? – а, какая разница), потому што ты нихуя
не поймёш, а если и поймёш, то по-своему, то есть ниправильно, и к тому жэ никому не признаеш-
са, што понял. Таким образом, мы получаем бесконечное отражэние глупостей наподобии кори-
дора из засиженных мухами зеркал. В этом есть што-то от Борхеса, но ты не знаешь кто это такой,
к тому жэ он умер, да и жыл, кажэцца, в Аргинтине, то есть в месте весьма сомнительном с точки
зрения нормальнова челавека.
Я хочу поведать кое-што... Не из любви к тибе, а от бессонницы и скуки. Я, кстате, иногда зави-
дую твоему солнечному идиотизму, потому што тибе он был нисправедливо даден от природы, а
мне пришлось идти тернистыми и порочными путями. Например, изучая философию и какую-ни-
будь культурологию. Я вопще люблю жалеть сибя, особенно при тибе, потому што ты делаеш вид,
будто тоже жалееш миня, и у тибя делаецца такое лицо, будто в воздухе запахло спелой шавермой.
Впрочем, хуй с тобою… приступимЪ.
О счастье
Десять лет назад был такой же май, я так же был один и сидел ночи напролёт на шыроком по-
доконнике сталинскова дома, покачивая ногой вдоль карниза. Смотрел с высоты на цветущую
сирень, пустой парк, разведённый мост над Невой и спящие дома. В это время, как справидли-
во сказал один нигретянский поэт (запомни: первый русский рэппер), «одна заря сменить дру-
гую спешыт, дав ночи полчаса». Город был пуст, чист и прозрачен. По улицэ ездили одинокие
машыны и орошали асфальт пышными струями воды, смывая лепестки яблонь в канализацы-
онные люки.
Десять лет назад я был молод, красиф, умён, беден, абразован, песдато воспитан и свободен,
как заблудившыйся калмыкЪ. У миня было много друзей, но тем нименее, я был очень одинок,
потомушто если челавек одинок, он диствительно чево-то стоит; остальное – песдёж и прово-
кацыя. Если кто-то не одинок, значит он по большому счоту мудила. Запомни это и пофторяй
в разговоре с людьми, у которых много друзей и счастливая семья. Не исключено, што это за-
ставит их задумацца и покончить с собой. Или с тобой.
Тогда, давно, я был никому нахуй не нужэн. Я вдыхал аромат ночи, переходящей в утро, и был
вполне несчастлив.
Сичас я стал старым, никрасивым, тупым, банальным, ленивым матерщинником с обязатель-
ствами перед другими людьми. У миня много друзей и знакомых, миня цэнят на работе, и пло-
тют за ето деньги. Типа любят и уважают. Я умею делать вид, дажэ несколько видов. Например,
што имею сопственное мнение. Или што сиржусь. Или очень благадарен. Разные виды учит нас
делать жызнь. Типерь, правда, я сижу на втором этажэ за решоткой, и вижу кусочек маленьково
двора; окно закрыто, ибо после торча на героине миня кумарит и мне холодно.
Письма глупому другу
Как-то ранней весной я приехал на станцыю метро «Садовая». Тащусь по подземно-
му переходу, вслушываясь в какие-то ужасные звуки: «Шкряб! Шкрряб!». Звуки фсё
громче. Подхожу к лестнице, ведущей на свет божый. У подножья лестницы натек-
ла огромная лужа из грязнова растаявшево снега – чорная, совершенно жыдкая вода.
Посреди лужы стоит дворничиха, и плоской, апсолютно плоской лопатой, которой
сгребают снег, пытаецца зачерпнуть воду с левого берега лужы и перелить её на пра-
вый берег. Работает очень старательно, даже остервенело. Я постоял нимного, пофты-
кал на это явление, но так нифига и нипонял.
77
Завтра будут звонить по телифону, слать письма, может, кто-нибудь заглянет в гости – я
ведь фсем очень нужэн. Через форточку вдыхаю аромат ночи, переходящей в утро… И, ко-
нешно, вполне несчастливЪ.
Мораль: на свете счастья нет, но есть попкорн и сникерс.
О любви
Низнаю как тибе, но мне бывшые любови видяцца какими-то бесполыми и бесплотными
существами, типа литературных героев, жывущих тока в сознании. И я фсигда удивляюсь,
когда слышу от ково-нибудь, што моя бывшая разбила машыну, вышла замуж или умерла.
Это как если кто-нибудь соопщил бы, што Евгений Онегин купил квартиру в кредитЪ.
Лица бывшых забываюцца начисто, и из внешнево вида помницца тока какая-нибудь ла-
буда вроде пятна на джынсах или как поцапались и стояли на мосту, и падали крупные
снежынки, и оседали на ресницах, и таяли, а я смотрел на эти тающие снежынки и думал:
вот ведь гнида.
Из фсех бывшых я особенно помню одно существо с голубыми глазами, светлыми куд-
рями и чуть ниправильной, бросающейся в глаза красотой. Существо было умно, злобно,
небезызвестно и небесталанно. Цэлых два месяца нам казалось, што мы очень любим друг
друга. Цэлых два года мы делали вид, што нам это фсё ещо кажецца. Потом мне стало скуч-
но, и я ушол. Последний раз существо провожало миня на остановке, и её лицо, когда-то
самое любимое и родное, казалось ниактуальным, как использованный железнодорожный
билет. Потом я трясся в звенящем трамвае, зачоркивая путь назад бульварами, улицами и
переулками. Чёрные провода уносились вдаль, завязываясь тугими узлами в небе, хрупком
от первых заморозков. Я обещал позвонить и не позвонил. Существо даже страдало, а по-
том забыло миня.
Много лет спустя я сижу один в пустой квартире, упо-
трибив литр джын-тоника и два куба буратины. Гото-
вилсо к блёву, но вдруг начал плакать теплыми пьяными
слезами. Набрал номер, по которому обещал позвонить
ещо в прошлой жызни. Долго слушал длинные хриплые
гудки на том конце. Конешно, уже никто не брал труп-
ку, не было там никово, может вопще никогда не было.
А я фсё плакал, слушал и повторял: ну конешно, конеш-
но… ну извини… ну извини…
Мораль: when I try to get thru on the telephone to you -
there`ll be nobody home.
О жызни и смерти
Изредка я смотрю тиливизор, в основном без звука. Когда я вижу Леонида Якубовича, то
понимаю, што могу убить челавека. Или дажэ нескольких челавек. Точнее, очень многих,
учитывая, што Леонида Якубовича показывают в прайм-тайм. Поскольку я тожэ смотрю на
ево одутловатые усы, можно догадацца, што я могу убить и сибя – так будет по-честному,
по-пионэрски.
Безусловно, некоторые расстрояцца, узнав о моей смерти, но вскоре забудут, потому што
у каждова своя жызнь. Как справедливо отметил Екклесиаст (запомни: первый еврейский
буддист), нет нихуя нового на этом свете. А я фсё жыву и жыву, и как будто мне три года, и
я до тошноты верчусь на карусели с облезлыми лошадками, и надо бы слезть, да самому бо-
язно, ждеш, когда мама снимет, а она куда-то отлучилась. И уже софсем невмоготу, но ещё
круг, и ещё, дерево, ограда, скамейка, дерево, ограда, скамейка, мама, мама, забери миня
отсюда, я не хочу больше, пожалуйста, мама, забери…
Мораль: у клея «Поксипол» мертвая хватка.
С уважением, переходящим в жалость,
Твой ИмпираторЪ
20 мая 2004 года от Рождества Христова,
Петербург, ночь, шелест бамбука, кратковременные осадки.
 

ŅарКОТварь

ПАДОНАК
Покойся с миром
Тор4People
Регистрация
8 Мар 2011
Сообщения
14,868
Адрес
СПб
Предпочтения
Употребляю Тяжелые В/В
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай.Зима/Весна/Лето/Осень

Лето.





79
Что-то стало на душе
Слишком много грусти:
Съем пирожное буше –
Вдруг меня отпустит?
Съел пирожное буше:
Нету облегченья…
Суждены моей душе
Вечные мученья.
(с) Птиц
Иногда у моей мамы случаюцца припатки самобичевания. Она хватаецца за голову, склоня-
ецца, как ангел на Александрийском столпе, и тихо восклицает:
– Господи! Что я сделала не так? В чём мы провинились? За что мне такой ребенок на ста-
рости лет?!
Я в это время цынично закуриваю (мама бросила курить) и вставляю свои каменты в траги-
ческий монолог:
– Тибе ещо сорок с чем-то, чо ты гониш про старость лет?
Мама слехка дёргаецца и косицца на миня из-под светлых кудрей, художэственно ниспада-
ющих на ейное лицо. От моево голоса, вида, словарнова запаса, от тово, как я выпускаю дым,
скосив глаза к носу и корча поганые рожы, её передергивает, и мама решает не замечать ми-
ня. Она смотрит в окно и продолжает:
– Три института… Английская школа… Кружок рисования во Дворце пионеров… Кружок
«Юный архитектор»... Кружок этих, как их… Как их там…
Мама тиряет трагическую интонацыю и раздражонно щолкает пальцами.
– Юных натуралистоф, – напоминаю я, двигая челюстью, как рыба, и выпуская дым колеч-
ками, – Типа любителей природы…
Я делаю максимально дибильное лицо, изображая натуралиста. Мама с отвращением смот-
рит. Взяв сибя в руки, с трудом возобнавляет монолог с возрастающими нотками контроли-
руемой истерики:
– Любителей природы… Любителей! Природы! А ты не любишь природу! Почему ты не лю-
бишь природу?!
– Да, я нилюблю природу, – отвечаю печально, как профессор Преображенский, нилюбив-
шый пролетариат. – Я люблю метро. А в кружке юных натуралистов пахло птичьим гавном.
Пардон, помётом. Потом миня укусила старая агриссивная обизьяна.
– Кто кого укусил – это еще вопрос, – торопливо вставляет мама.
– А ты докажы, начальнек! – лофко парирую я, выдвинув фпёред нижнюю челюсть и потря-
сая распальцовкой. Мама закрывает лицо руками, ей ниприятен мой английский юмор. – По-
том мы выгуливали хомяков, мама. И один хомяк сбежал. Поэтому миня выгнали. С тех пор я
нилюблю природу, хотя жалею её, – трогательно завершаю я, потушыв сигарету и распихивая
ногой трех кошек, вертящихся подле. Я их подобрал на улице и подарил маме.
– Не бей животных! – кричит мама мне в спину.
Агнцы Долли
80
В децтве мне запрещали жрать конфеты, штобы выросли здоровые зубы. Когда мама ела сладкое,
я просил поделицца, на што она отвечала: «Шладких шлюней хочеш?». Зубы, действительно, вы-
росли нормальные. Но осадок осталса.
Иду в свою комнату, поперек которой стоит диван. Перепрыгиваю через спинку дивана, падаю
на подушки и лежу на спине, сложыв руки на груди, как покойник. Мама крадецца следом. Она не
наговорилась. За ней трусцой семенят кошки. Вся компания входит в комнату, маман стоит у дива-
на в скорбной позе, как будто я и вправду умер. Для пущево схоцтва высовываю язык и закатываю
глаза. Мама пытаецца не отводить взгляд, но не может смотреть на дело рук своих. Она не хотела
впускать такое зло в этот мир.
Тишына. За окном гудит троллейбус. В глубине дома какая-то сволач мучает пианино. Коты смот-
рят на миня с интиресом. Один прыгает на диван и обеспокоенно нюхает мою морду. Я не шеве-
люсь. Кошак волнуецца. Вдруг с диким воплем я хватаю кота, периварачиваюсь со спины на жывот
и начинаю тискать беззащитное жывотное. Кот орет. Мама ахает от страха и ниожыданности, за-
крыв лицо руками. Остальные два кота убегают из комнаты, царапая когтями пол. Я отпускаю их
собрата, он пулей вылетает следом.
Снова тишына. Мама держыцца за сердце. Я поворачиваю к ней раскрасневшуюся харю и, улы-
баясь, слизываю кровь с глубоких царапин на руках. Мама делает такое лицо, будто щас начнет ры-
дать; прячет скрюченное лицо в ладонях и, сгорбившысь, садицца на край дивана. Я знаю, што она
не заплачет. Мама заплачет, когда умрут её родители или я. Но не сичас. Сичас она качаецца, не от-
рывая рук от лица, и глухо бубнит:
– Когда же всё пошло не так? Кто виноват?
– Мама, – я тяну её за рукав, но она крепко вцыпилась в лицо руками и не поддаецца. – Мама,
не задавайте пошлых вопросов!
Мама качаецца. Она хочет поговорить. Хочет, штобы её пожалели. Ей не смишно. Ладно, так и
быть, я побеседую с ней.
– Во фсём виноваты пионэры-герои!
Пальцы слехка раздвигаюцца, на меня смотрят сухие (конешно, она не плакала) вниматильные
голубые глаза.
– Пионеры-герои, мама! Они виноваты. Понимаеш, фсё важное закладываецца в человека в де-
цтве. Давай нимного прокрутим плёнку назад и посмотрим, што закладывали в моё поколение, по-
ка мы были tabula rasa.
Какие примеры для подражания были у нас? Какие, извините за выражэние, идеалы вкладывали
в наши недоразвитые головы? Какие песни пели мы в децком саду под пианино воспитательницы
с гордым именем Ирма Ференцевна? Не помниш? Щас напомню.
Шол отряд по берегу, шол издалека.
Шол под красным знаменем командир полка.
Голова завязана, крофь на рукаве,
След кровавый стелецца по сырой траве. Ее-ее… пум! Цоп-цобэ!
За апсолютную точность цытат не ручаюсь, но смысл передаю верно. Или вот это:
И бесстрашно отряд поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой вдруг поник головой
Комсомольское сердце пробито.
Он упал возле ног воронова коня
И закрыл свои карие очи… ну и так далее.
Или орлёнок, которому предлагалось «взлететь выше солнца и степи
с высот оглядеть». Какой вид открывалса пресловутой птице с высоты
ейново полёта? «Навеки умолкли висёлые хлопцы, в жывых я осталса
один». Смерть, кровища, разруха, гниющие трупы. Я на месте орлёнка
81
абасралсо бы от ужаса и улетел в Баден-Баден на курортЪ. Не много ли дестроя для беззащитных
совецких детей в перекрученных колготках?
А фильмы «про войну»? Выбора особово не было: чево совецкий синематограф наваляет, то
и смотри. И вот то поколение, которое пережыло войну, снимало фильмы про смерть, жерт-
вы, разбитые судьбы и прочая. Ладно, я понимаю, што для них война была главным событием
в жизни. Но другим-то почему надо было сие смотреть? «Штобы помнить»? Пардон, здорово-
му челавеку лучше это забыть. Почему мы, родившыеся в конце века, должны были, как упы-
ри, выпить фсю пролитую кровь двадцатова столетия? Первая мировая, Гражданская, Вторая
мировая, атомная бомба, холодная война, кругом враги… При этом ещо кто-то предполагал,
што мы вырастем «нормальными». Фига с два!
Во што мы играли в децком саду? В войну. Миня, кстате, фсигда назначали фашыстом. Ка-
жецца, я до сих пор им осталсо. Но это тема для другова разговора.
И вот уже в децком саду замаячили, ещо неявно, в тумане, совецкие агнцы божыи, коммунис-
тические овечки Долли, клонированные дети-убийцы, принявшые лютую смерть и мучения.
Полностью эти сакральные тени прошлова проявились в первом классе школы. Их выцвет-
шые портреты висели на стенах; пионэры-герои смотрели прямо и бессмысленно, а удавка
кроваво-краснова галстука оплетала децкие шеи и не оставляла надежды.
Мы должны равняцца на них и дать клятву о том, што будем вести сибя так же, как они. Учи-
тельницы смаковали подробности смерти совецких великомучеников. Жызнь пионэров-ге-
роев была не важна, главной была смерть.
Зачем это фсё? Ково растили из нас? Из нас растили шахидов-атеистов, мама! С децкова са-
да приучали к геройству, войне, смерти за светлые идеалы. Ну а поскольку «светлые идеалы»
– вещь сугубо условная, тем более в децтве, то получаецца, што нас учили умирать молодым.
Мы ждали условных фашыстов, а они не пришли. Мы, профессианальные камикадзы, стоя-
ли на пустом аэродроме и были готовы, фсигда готовы, ко фсему готовы. Но никто не дал са-
молетов.
Никто не научил нас как жыть. Тем не менее, мы не умирали, ядрёна вош! Время шло, фсе
уже выросли из пионэров, а «час икс» не наставал. Штобы заполнить пустоту, большынство
устроило войну с собой и окружающим миром. Войну устроить лехче, чем перекроить сопс-
твенные мозги.
Как известно, язык и сознание – штуки взаимосвязанные. Ког-
да-то миня посещала идея написать психолингвистический труд
нащот тово, как мыслили российские граждане в начале и в конце
ХХ века. Появившыеся после революцыи совецкие аббревиатуры
многое могут сказать про образ мышления. До этого ведь никому
не приходило в голову назвать предприятие «Главсеврыбснаб» – от-
чекрыжыть от слов кусочки и сшыть их заново. Многословие, при-
крывающее ничейность, ледниковый период аббревиатур: КПСС,
КГБ, БДТ, ДДТ и Т.Д. Вопще это было время Франкенштейнов:
любые эксперименты, от лингвистических до медицынских, вы-
ведение новой породы челавека. «Главрыба», профессор Преоб-
раженский, омоложение, пересадка гипофиза.
А в конце тово же века, когда разрешыли вести бизнес, началась
полная свобода: называй свой кооператив как хочешь. Што кипело
тогда в мозгах бывшых совецких граждан? Листая «Жолтые стра-
ницы», можно удивицца на фсю жызнь. Из головы нейдет фирма
«Радость» – она торговала гвоздями.
82
Што мы слушали уже в это время, в «школьные годы чудесные»?
Снова за окнами белый день,
День вызывает миня на бой,
Я чувствую, закрывая глаза, –
Весь мир идет на миня войной.
Или:
Красная-красная крофь
Через час уже просто зимля,
Через два на ней цветы и трава,
Через три она снова жыва
И согрета лучами звезды
По имени Солнце.
Ну и «группа крови на рукаве – мой порядковый номер, пожелай мне удачи в бою», это само со-
бой. Опять война и кровища!
Вот поэтому, мама, мы, дети из «хорошых семей», отличники боевой и политической подготофки,
не умеем жыть. Нету в головах таково сцынария. Мы умеем умирать молодыми. Можем в расцвете
лет бесстрашно поскакать на врага, словить в пятак, красиво упасть у ног воронова коня и закрыть
свои карие очи, а перед благородной кончиной даже произнести краткий мессидж: «ты, конёк во-
роной, передай фсем по ацке, дорогой, што я честно погиб за рабочих/за вьетнамцев/за антиглоба-
листоф/за родину и Путина/за спасение редких видов жывотных и птицЪ». А в небеси обязательно
должен парить орлёнок или какой-нибудь другой стервятник, лучше фсево – двуглавый орёл с пар-
третом президента на спине.
Последняя минута моево гонева проходит на фоне зычных афтомобильных гудков, нетерпеливых
и требовательных. Я затыкаюсь. Сосед снизу кричит в форточку:
– Харэ гудеть, мудила!
– Ты это мне базариш? Мне, бля? Да ты молись, инвалид, штоб я из тачки не вышел!
– Опять какие-то гопники, – говорит мама, подходя к окну.
– Пардон, маман, миня терзают смутные сомнения, што это приехали за мной.
Узнаю суровый голос владельца чёрнова джыпа, большова, как грузовик! Я необходим владель-
цу как воздух. Я должен помочь в одном важном деле. Афтомобилист уже заждалса, и на жылис-
тых руках ево извиваюцца татуированные драконы. Действительно, лучше помолицца, штобы он
не выходил. Лучше выйду я.
Пока мама смотрит в окно, перипрыгиваю через спинку дивана – на сей раз в другую сторону, –
влезаю в кеды, открываю дверь и выбигаю на лестницу. Мама бежыт следом.
– Ты когда будешь? Кстати, у меня в школе тоже были портреты пионеров-героев, и мы сами де-
лали о них доклады. Тем не менее, все выросли приличными людьми. Не сваливай на других свои
«заслуги».
– Пардон, об этом я как-то не подумал. Продолжым диспут в другой раз.
– Подожди, у тебя там на руке царапины от кошки... Кровь течёт.
– Да ничего, мам. Считай, што это мой порядковый номер… Мне совсем не больно. До сватьбы
зажывёт.
С уважением,
Поедатель Квитанцый
Р. Лаовай
83
России загадочной житель,
Я, в общем-то, много могу:
Могу изготовить глушитель
И роды принять на снегу.
Слагаю различные песни,
И петь их походу не влом;
Покуда ебало не треснет,
Сижу за накрытым столом.
Могу замутить и проставить;
Надеть на портянку сапог, –
Когда б не дырявая память,
Ещё бы немало я смог.
Когда б не дырявые руки,
Я смог бы вопще дохуя!
Но жахнуть по яйцам сцуке
Нога не отсохнет моя.
Когда б не ослепшие глазки,
Я смог бы вас жизни учить…
Но то, что попали не в сказку,
Могу без очков различить.
(с) Птиц
84
Когда-то, в прошлой жызни, нас было трое друзей: Глебыч, Жора и я. Как-то летом мы решыли
поехать вместе в деревню. У Жоры умер дед, и после деда осталса дом в Тверской губернии.
Дом оказалса как в фильме ужасоф: засранный, с кучей проходных комнат, перекошеными две-
рями, какими-то шмотками повсюду: пупсы с оторванными головами, окровавленные кроличьи
шкурки, кожаная тужурка времён Гражданской войны, драные валенки, хирургические инструмен-
ты... Мы повыкидывали фсякую дрянь, отмыли одну комнату и кухню, и только после этова в бес-
силии повалились кто на койку, кто на диван.
– В опщем, тут есть два очага культуры и цывилизацыи, – вещал Жора, лежа на кровати и мотая
в воздухе ногой. – Это магазины «Новинка» и «Диковинка».
Мы с Глебычем судорожно заржали.
– Точнее, – продолжал Жора, тыча пальцом в нашу сторону, – уже один. «Диковинка» сгорела
дотла. Осталась «Новинка», но до неё пердюхать минут десять.
– Какая трагедия, – заметил Глебыч, стряхивая пепел в окно.
– Ничево, дойдеш, – строго сказал Жора.
– Я про сгоревшую «Диковинку».
– А... Хуйня!
Жора вопще лехко относицца к неприятностям, которые ево не касаюцца.
После недолгих сборов мы двинулись в магазин, аккуратно обходя козьи какашки. Очаг цывилизацыи
прецтавлял собой безобразное одноэтажное строение с решотками на окнах. Толкнув облезлую дверь, мы
беззаботно ввалились в помещение, не подозревая, какая «диковинка» ждёт нас в этой «Новинке».
То, што я увидел, запомницца на фсю жызнь. Вроде это был единственный мо-
мент, когда я страстно пожылал завязать с вредными привычками. Однако, взглянув
на Глебыча, покрывшевося пятнами, я понял, што дело не во мне и не в привычках.
Фсё на самом деле гораздо хуже.
На первый взгляд опстановка была нормальной. Толстая продавщица с «химией» и
золотыми зубами. За её спиной – полки со скудным малосъедобным товаром. Гряз-
ный прилавок, вдоль нево – нибольшая очередь.
В очереди среди обычных крестьян стояли два гуманоида синево цвета. Одеты они
были как и фсе остальные, в какую-то рвань и резиновые галошы, но оттенок кожы
светилса ярко-синим неземным цветом. Один гуманоид походил на мущину и имел
весьма густой ультрамариновый окрас, другой был вроде женскова пола и имел масть
побледнее. Это была даже не синева покойника, а какой-то химический, неестест-
венный, стрёмный голубой цвет.
Встречацца
с инопланетянами
Почему по телеку в прайм-тайм показывают хуйню? Неужэли кто-то смотрит эти
идиоцкие ток-шоу, этих петросянов, эти фабрики, блять, звёзд? Если да, то нашу пла-
нету стокубово захватили инапланетяне и, маскируясь под землян, творят тёмные де-
ла. Челавек физически ниможет смотреть сие, дажэ если он пятнадцать лет в коме, а
ево мозг давно умер и вытек через носЪ.
85
Самое страшное заключалось в том, што на инопланетян никто не обращал внимания. Когда мы
вошли, пришельцы вполне по-русски обыденно переругивались вполголоса между собой и други-
ми покупателями. Риальность потрескалась и начала осыпацца, как штукатурка.
Я очнулся от тово, што Жора дёргает миня за руку. Другой рукой он махал перед лицом Глебы-
ча, который стоял, выпучив глаза. Убедившысь, што мы не собираемся пока терять сознание, Жо-
ра подошол к гуманоидам и, развязно кривляясь, закричал на фсю «Новинку»:
– Есть ли жызнь на Марсе, нету ли жызни на Марсе, – это науке неизвэстно!
Пришельцы неодобрительно покосились в ево сторону. Я подумал, што не вынесу фсего этова:
«Новинки», «Диковинки», козьих какашек, матюкающихся инопланетян, обосновавшыхся в Твер-
ской губернии, фамильярности Жоры по отношению к прецтавителям внеземных культур и цыви-
лизацый... Шатаясь и поддерживая друг друга, мы с Глебычем вывалились на улицу и опустились
на траву.
Сзади хлопнула дверь, и перед нашыми туманными взорами возникли жорины джынсы.
– Чё так раскисли-то? – бодро спросил Жора.
Мы молчали.
– Госсподи, – Жора закурил и сел на корточки перед нами. – Ну забыл сказать. Это местные си-
няки… пардон… алкаголики. Они уже лет десять такие. Водяры не было, они выжрали какую-то
жыткость для чистки стёкол... прибалтийскова, прошу заметить, произвоцтва. И посинели! И них-
рена с этим поделать нильзя. Так и ходят синие. Нате вам по сигаретке. Покурите, а то у вас чота
рожы кривые. Такие все нервные стали!
– Молодой человек, купите своей девушке яблочек! Вот мешочек за десятку. Я вам самых спе-
леньких выберу. Спасибо. А вы тоже поезда ждёте? Дачники? Наверное, в Красном Холме отдыха-
ете? Ну, я так и подумала. И в прошлом годе, наверное, там отдыхали. Лица-то знакомые. Видала
я вас раньше. Отдыхали в прошлом годе? Ну, вот я же помню.
А я тож поезда жду. Он тут семь минут стоит, дак я яблочками торгую. Пассажиры-то выйдут
подышать, и купят. Ой, да ещё нескоро поезд-то. У меня часы вперёд бегут. Я собралась, на них
глядючи, пока шла, встретила Ваську Хромого. Он мне говорит: «Куда, Петровна, ещё ведь без
пятнадцати!» Ну не возвращаться же. Решила уж тут посижу. Да.... Интереснова? Да что у нас ин-
тереснова? Ничего. Все как везде. Вона Федька, знаете, которого дом скраю, зимой этой ноги от-
морозил, отрезали пальцы ему. Да вы не знаете его. Что бы интереснова-то вам рассказать? Да
вот разве что нашу историю... Но эт долго. Хотя как раз до поезда. Ладно, расскажу, расскажу,
вижу, ребята вы хорошие. Не женивши ещё? Женивши? Вот молодцы. А то щас никто не женит-
ся. Значит, история наша.
Это уже после войны было. Село наше тогда было большое, и сельсовет был, магазин, клуб –
кино крутили, танцы были с патефоном. Это сейчас восемь домов да пять старух – а тогда не так.
Молодёжи много было.
И жила в нашем селе девка молодая, только вот восьмилетку заканчивала. Клавдей звали. Я с
ней не то что дружила, а за одной партой сиживали. Она ни с кем особо не дружила. Отец у ней
на войне погиб где-то, а мать уж после – полезла в погреб за картошкой – там её и удар хватил.
Так вот и осталась Клавдя одна жить. Про неё можно сказать, что даже красивенька была, да как-
то странновата. И не поймёшь сперва, что не так. Все смеются – и она тоже, да как-то деревянно
Неразлучные
86
что ли, будто по обязанности. Мать померла – так она на могилке вроде и плачет, а вроде как и
спокойная. Глядишь – после похорон сидит у окошка, как ни в чём не бывало, шьёт что-нибудь,
и не грустная, а всё как такая как всегда. И пугать её ребята пытались в шутку – не пугается, смот-
рит равнодушно. Так вот решили, будто в ейной красоте чего-то не хватало. Будто неживая она бы-
ла внутри.
И жил тогда же у нас парень на селе – Валькой звали. Вся семья у него в войну погибла, тоже ос-
тался один. Ну этот был Клавде полная противуположность. Засмеётся – все вокруг слягут – так
заразительно. Семью вспомнит – и плачет как дитятя, не стеснялся слез, как другие парни. И так
плачет, что у всех на глаза наворачивается. Гармошку Валька возьмёт – посмотрит так боком, за-
играет, сам пляшет и вокруг даже инвалиды культями пристукивают – тоже хочется поплясать.
Хорошенький Валька был пацанчик: чубчик у него на макушке всё время торчал, как вихор, не при-
гладить никак. Светленькой такой, худенькой, но ладный парнишко.
И вот как так случилось – полюбили друг друга Клавдя и Валька. Он ейну красоту разглядел, а она
от него будто живости набиралась. Она его завсегда успокоит, а он её завсегда расшевелит. Клав-
дя-то даже поживее стала, а Валька – основательнее, не такой шебутной. В общем, как две поло-
виночки.
Да так полюбили они друг дружку, что все диву давались. Обычно-то как: понравятся друг другу,
погуляют вечерами, поженятся, детей родят, мужик попивает, баба побивает его, да живут, вроде
как и по любви. А у этих совсем не так. Они сразу решили – как закончат восьмилетку – так и по-
женятся. Они ж ещё одни были на белом свете, так стали друг для друга и как жених с невестою, и
как брат с сестрою, и как родители. Только свободная минутка – бегут друг дружку повидать. Боль-
ше чем на два часа не расставалися. Болели прямо оба, если полдня друг на дружку не посмотрят.
Бывало Клавдя учится, в классе сидит, а у Вальки кончились уроки – дак он на брёвнышко влезет
и смотрит в окошко на свою Клавдю.
Подошла так весна. Сдали экзамены, закончили восьмилетку, оста-
лися в колхозе работать. Жениться осенью решили – летом-то дел по
хозяйству невпроворот. Так бывало даже на сенокосе сено ворошат
неподалече друг от друга Валька с Клавдей, как вдруг бросят граб-
ли и бегут друг к дружке, стоят посреди поля обнявшись, их слеп-
ни жалят, а они и не замечают вовсе. Такая уж была любовь. Поутру
работу не начинают, пока не свидятся. То она к ему бежит по росе,
то он к ей. Он цветочков принесет, как даме, она молочка ему. Бед-
но-то жили тогда.
И вот так Клавдя на Вальку смотрят, целуются, она ему воротничок
поправит, он ей платьице на плече разгладит. А до всего остального
будто и не замечали ничего. Ну, на селе все знали, что они поженят-
ся, так и не осуждали их. Такая любовь – уж сроду не видали такой.
Вот уж август к концу – и вздумал Валька съездить к единствен-
ной своей родне – к тётке в Тирасполь. Та его позвала письмом помочь ей дом починить да уро-
жай собрать – одна она после войны осталась, без мужика. Заодно Валька вроде как благословения
у ней на свадьбу решил попросить. Тётка все-таки, родня. Всё откладывал он поездку – страшно
было подумать, как с Клавдей-то расстаться. Но решился: сказал ей. «Поеду, – говорит, – недели
на две, помочь по хозяйству да благословенья попросить». Клавдя аж вся задрожала: как две неде-
ли Валюшку своего не увидит?! Как столько проживёт без него?! Но надо.
Да и Валька нерничал, тот день как уезжать, они доски грузили, так он по неосторожности заду-
мавши доской себе щеку пропорол несильно особо, но до крови, аж лоскуток кожи висел. Клавдя
как сумашедша к фельшеру бегала за спиртом ранку Вальке прижечь. А он смеётся, целует её руч-
ку, которой она ранку мажет, и только повторяет: «Счастье ты мое».
Но вот настал вечер, сел Валька на этой самой станции в поезд ехать в Тирасполь. Клавдя воет,
87
лицо всё мокрое, провожает. Валька тоже – руки трясутся, слёзы ей вытирает: «Скоро приеду, ми-
лая моя, приеду, свадьбу сыграем и всегда потом будем вместе». Тронулся поезд, проводница Валь-
ку внутрь впихнула, двери защёлкнула. Клавдя аж за поездом бежала до переезда, пока дыхание и
силы не кончились – упала прям в траву.
Жила она эти две недели совсем незнамо как: не ела, не пила почти, отвечала невпопад, и гово-
рить могла только о Вальке своём, и не спала ночами – все окошки светились. Прошло время, и
приносит почтальон открытку от Вальки. Клавдя от счастья в почтальонову куртку вцепилась, не
пущает, прочитать открытку не может – буквы пляшут от волнения. Но вот справилась, читает:
«Дорогая моя Клавдечка. Тётке хату поправил, благословение на наше советско бракосочетание
получил. Еду к тебе, на свадьбу везу подарочек совсем крохотной, но как буду уж работать настоя-
ще, я тебя, моя красавица, в туфельки да крибдешин буду одевать. Ты только люби меня вечно, и
жди, дождись меня, сколько бы ни пришлось. Дождёшься – и мы вечно будем с тобой вместе. Лю-
бящий тебя Валентин. 23/IX/52»
Ждет Клавдя, вне себя от счастья. Проходит несколько дней, она все поезда встречает. Не едет
жених-то. И вот когда она сидела на станции этой поезда ждала, приехала в село машина из рай-
центра. И понеслась ужасная весть: погиб Валька. Ехал домой в поезде, и недалеко ещё отъехал от
Тирасполя, как увидал – на полустанке девочка-цыганочка стоит и продаёт бусики из рябины. От-
куда уж там такие подробности – неизвестно. Но вроде как соседям по вагону он говорит: «Вот ведь
еду к невесте, а без малейшего подарку. Выскочу-ка хоть сейчас, куплю бусики, она все одно пора-
дуется». Соседи его отговаривают: куда выходить, тута и поезд-то полминуты стоит, и через сосед-
ние пути перелазить надо, не успеешь, упаси боже что. А он не слушает. Выскочил из вагона, через
пути перешёл, тут же сторговался, купил бусики за мелочь – и обратно. И что уж тут произошло,
как случилось, но поезд валькин уже тронулся. Валька бегом, вроде даже успел и на подножку вско-
чить, да упал, а по соседним путям в то время товарняк несся. И угодил Валечка прямо под поезд
– на куски, говорят, разрубило.
Такой бежит по селу слух, быстрее пожара. Тут и Клавдя ни в чём ни бывало грустная приходит
со станции. «Наверное, – думает, – завтра уж точно приедет».
Что людям делать? Как сообщить? Как чувствовали все: собрались человек восемь баб посиль-
нее, покрепче, да и пошли к Клавде в дом. И, видать, так ей всё выложили начистоту. Говорят, она
улыбалась даже сперва, не понимала. Будто что-то смешное про кого-то незнакомого говорят. А
как поняла – так из ейного дома такой раздался не крик даже, а вой нечеловеческий. Окна, гово-
рят, в её избушке задрожали, а что потоньше – трещинами пошли. Занавесочки кружевные порва-
лись в клочья и герани попадали с подоконников. Неизвестно что было бы, если бы не удержали
её. На селе от этого крика кошки да собаки попрятались, куры в подвалы полезли, скотина в стой-
лах забилась, дети в плаче зашлись, а люди все встали, как вкопанные, кто где был – и у всех такой
холод по спине.
Еле удержали тогда восемь баб махонькую Клавдю. Многих она покусала, расцарапала да покале-
чила – вырывалась. Куда рвалась? Связали её простынями, фельшара вызвали, тот ей сделал укол
спокоительный. И после этого впала Клавдя в оцепенение какое. Сидит, не движется. Не узнаёт
никого. Положишь – лежит. Поставишь – стоит. Глазами не следит ни за чем. Пить-есть как разу-
чилась. Увезли её даже в больницу на месяц в райцентр.
Привезли домой вроде получше. Человеческу речь стала понимать. Позволяла себя и умыть, и кор-
мили её с ложечки сердобольные соседки. Да и я заходила кормить. Таблетки выписали какие-то
– вот давали ей таблетки. Глядишь, к зиме и отошла она немного. Сама могла уже себя обслужить.
Помогали мы ей конечно, и гулять её с девчатами водили. Вроде к началу весны почти нормаль-
ная стала.
Вдруг спрашиват однажды у председателя:
– А когда, какого числа Валечка-то мой погиб?
Тот документы глянул и говорит:
– Двадцать второго сентября, доченька. Как есть в свидетельстве о смерти так прописано. Ты уж
88
смирись, вона в войну у всех много погибло, но жизнь-то идёт. Ты красивая, посмотри вокруг, гля-
дишь, и парня хорошего снова встретишь.
А она его не слушает, только повторяет: «Двадцать второго, двадцать второго». Потом подымает
глаза на председателя и говорит:
– А открытку-то прислал двадцать третьего.
– Как двадцать третьего?
¬– Так вот, смотрите, – и достаёт последнюю весточку от Вальки.
– Точно. И его рукой написано, и штемпель такой же. Как же так?! Что за путаница?!
Разбирали даже с милицией путаницу эту, да никак не разобрали. В Тирасполе на почте точно
Вальку запомнили, что приходил, купил открытку, там же написал и отправил. И про подарок ведь
в открытке есть. А подарка-то другого кроме бусиков не было. А спустя минуту как он бусики ку-
пил, его поездами-то и перерезало. Как так? Крутили-вертели, да бросили. Несчастный случай, что
уж там. Человек хороший, да не вернёшь.
Весною захотела Клавдя съездить найти валькину могилку. К тётке к той в Тирасполь. Ей же, тет-
ке, останки как родственнице дали хоронить. Адрес у Клавди был, и как мы ни отговаривали её,
она всё одно поехала.
Приехала, нашла дом нужный, глядь: а он заперт и окна заколочены. Клавдя к соседке:
– Ищу, – говорит, – Марию Константиновну Киприянову, тётку Киприянова Валентина.
Соседка за щеку сразу схватилась, будто плакать собралась.
– Входи, – говорит, – входи, девонька. Ты никак невеста Валечки покойного?
– Да, невеста. Так где же Мария Константиновна?
– Дак умерла Машенька-то. Повезли ведь её на опознание, дак сердце и не выдержало. Где ж это
видано: родного племянника поездом?! Руки-ноги-голова отдельно, а в руке отрезанной бусики за-
жаты, для тебя, доченька, бежал ведь... С трудом бусики те вынули из руки в целости, Машеньке-
то и отдали. Машенька вернулась сама не своя и слегла. Через неделю и отдала Богу душу. А тебе,
ежели приедешь, вот это просила передать. Это твоё по праву.
И выносит соседка та коробочку. Руки у Клавди запрыгали, открыла она коробочку, а там – ря-
биновые бусики. Сморщились уже, но всё такие же красные, яркие, будто и в крови валечкиной
местами. Клавдя закрыла глаза, постояла, да так и не проронила ни слезинки.
– Тетенька, а где Валечку моего похоронили?
– А вот это не знаю, доча. Не на здешнем кладбище. Может, там, на той станции, где погиб?
Искала Клавдя валькину могилу и на той станции, и в Тирасполе, и нигде не нашла. Так и верну-
лась домой ни с чем. Только бусики те, подарок свадебный, при ней остались. Клавдя бусики пок-
рыла лаком крепко-накрепко, да и стала носить не снимая. Прожила ещё какое-то время на селе.
А потом вдруг ни с кем не попрощавшись уехала. А куда – никто не знал.
Только через несколько лет агроном ездил куда-то по путёвке и привез неожиданную новость:
видел он Клавдю. Служит она теперь проводницей в поездах дальнего следования. Вот так! Ей бы
подальше от поездов-то этих, замуж бы, а она – нет, одинокая, колесит по всей стране. И бусики
у ней всё так же на шее, и открытка валькина с собой. Каждый вечер в своём проводницком заку-
точке читает: «Ты только люби меня вечно и жди, дождись меня, сколько бы ни пришлось... Лю-
бящий тебя Валентин».
Ну. на селе решили, что умом Клавдя всё же тронулась. А в проводницы пошла, чтобы Вальку
своего искать по всему Советскому Союзу. Ведь ни могилки, ничего не нашла, бедная. Негде душе
успокоиться, некуда цветочки положить да поплакать. Для ней, видно, все эти поезда – как Валь-
кина могилка. Вот Клавдя навечно там и прописалась.
Так ли, не так ли, но Клавдя, действительно, ушла в проводницы. Шли годы, одинаковые, как
вагоны товарняков. Некоторые годы вообще были похожи один на другой, а в некоторые что-ни-
будь происходило: или пьяный пассажир рванёт стоп-кран, или подерутся. Так же и на некоторых
89
товарных вагонах кто-то, желая попасть в вечность, писал иногда мелом название своего Богом и
людьми забытого полустанка, дату – ещё один пустой день, прошедший мимо и упавший в нику-
да, и имя, которое носят сотни тысяч таких же безликих и ненужных писателей мелом на товар-
ных вагонах.
Нескончаемо шли поезда. Шли годы. Клавдя старела. Она была одинока как, наверное, никто на
целом свете. Родственников у неёе не было. Друзей – тоже. Детей – конечно не было, она хранила
верность своему Вальке и, хотите не верьте, всё так же любила его, и всё так же ждала.
Однажды Клавдя сидела у себя в купе зимней ночью; ей не спалось. За окном качались темные
ели, тяжелые от снега. Глухо гудел запаянный в нескольких местах раскалённый титан, мягко тряс-
лись мешки с одеялами и бельём. За окном начали пролетать мертвенно-синие фонари, и поезд
замедлил ход. Стакан перестал дребезжать в подстаканнике. «Станция» – машинально отметила
проводница.
И хоть этой бессонной ночью ей было уже пятьдесят лет, Клавдя закрывала глаза, и мигом исчеза-
ли пути и перепутья, бесконечные километры, переезды, зелёные гусеницы поездов, однообразные
до тошноты дни, одиночество, старость и боль. Клавдя сквозь время и пространство чувствовала
густой запах сенокоса, вдыхала голубое небо, и в её молодом теле росло что-то большое, сильное
и горячее. Девушка в выцветшем платье бросала грабли и бежала туда, где был весь мир, где был её
Валька. Клавдя была уверена, что он сейчас повернётся и тоже помчится ей навстречу, и из-под его
босых загорелых ног взлетят бабочки. Еще миг – и Клавдя с Валькой уже стоят посреди июльской
земли, как одно целое, и она слушает, как бьётся его сердце: тук-тук, тук-тук, тук... Поезд остано-
вился. Вокруг снова была зима и мерзлый полустанок посреди тайги.
Клавде часто не спалось, но в сегодняшней бессоннице было что-то особенное. Было что-то не
такое в этих елях, и в фонарях, и в их отблесках на подстаканнике. И в её полусне тоже было что-то
такое, что заставило ее закутаться в пуховый платок поверх ватника, сунуть ноги в валенки и, ды-
ша теплым паром, выйти на искрящийся снег полустанка.
Клавдя стояла, глядя себе под ноги, постукивая валенками в такт биения сердца. Устав от вида
равнодушного снега, она посмотрела влево, туда, где были первые вагоны состава. Из всех щелей
валил пар, и вдруг в этом паре, в свете фонарей Клавдя разглядела, что стоит на полустанке не од-
на. У соседнего вагона, спиной к ней, стоял какой-то парнишка. «Раздетый совсем» – удивилась
Клавдя. Действительно, на парнишке в такой мороз можно было разглядеть только рубашку с за-
катанными рукавами и брюки. Да ещё вихор на голове. И как парнишка потягивается, поднимая
руки и задирая одно плечо... Господи... Клавдя перестала дышать. Она боялась спугнуть свой сон
– ведь всего через вагон от неё стоял Валька. Её Валька, живой, всё такой же, даже рубашка та же,
в которой уехал...
Парнишка почувствовал взгляд и обернулся. Он устало улыбался, и на щеке у него была свежая
царапина, даже лоскуток кожи болтался.
Клавдя, чтобы не упасть, схватилась за зелёный ребристый бок вагона. Другую руку она прижала
к сердцу и только могла беззвучно шептать: «Валя... Валечка...» Валька подошел к ней, привычным
движением стер с клавдиной щеки слезу.
– Ну что же ты плачешь, Клавушка... Я же вернулся. Как и обещал. А ты ждала. Как и обещала.
Голос его звучал глуховато, а руки были совершенно холодные. Клавдя с трудом разжала губы.
Она так долго ждала чуда, что почти смирилась с тем, что оно произошло.
– Валечка... Родной мой... У тебя руки такие холодные... Мороз ведь, а ты в одной рубашечке...
Как же ты...
– Мне не холодно.
– Валюшка... Как же ты...
– Как ты изменилась, – Валька грустно провёл рукой по её щеке с глубокими морщинами ран-
ней старости.
– А ты всё такой же... Валечка, ты есть? Ты не снишься мне?
– Я есть.
90
– А я, – Клавдя глотала тёплые слезы, которые берегла годами, – а я вот... видишь... я дождалась.
Я знала. Никто не знал, а я знала... Но куда я тебе... Я же старая стала. Ты долго ехал, милый.
– Я знаю, долго. Прости. Но ведь это всё не так просто. Правда? Я-то давно здесь. И тебя ждал
долго. Пока ты поймёшь. Но ты пришла наконец. Не плачь. Всё можно исправить. Вот это тебе.
И Валька протянул Клавде два мешочка – круглый и продолговатый. Засвистел поезд.
– Ну всё, любимая, мне пора. Ты меня не ищи. Я сам тебя найду. Теперь уже долго ждать не при-
дётся.
Валька быстро поцеловал её холодными губами и убежал куда-то в клочья пара, клубившегося
между двумя пассажирскими. Клавдя очнулась только, когда её поезд лязгнул колесами. Она за-
бралась в вагон, закрыла дверь и рванулась в свой закуток. Там всё было как прежде, будто ниче-
го не произошло. Только в руках у неё было два мешочка. Два предмета из ниоткуда: из умершего
времени, от умершего человека. «Люби меня вечно», – шептала Клавдя, и в первый раз за тридцать
лет улыбнулась.
Она открыла мешочки и высыпала содержимое на стол. В круглом мешочке была красная, свежая
гроздь рябины. В продолговатом – шило. Клавдя посмотрела на всё это и, ничего пока не поняв, ос-
торожно улыбаясь, спрятала всё под подушку и забылась глубоким спокойным сном.
Проснулась Клавдя ранним утром. За окном проносились снежные поля и занесённые сугробами
овраги. Солнце слепило в окно. Клавдя с ужасом вспомнила предыдущую ночь: неужели всё это был
сон?! Лихорадочно сунув руки под подушку, она нащупала два мешочка, и кровь застучала в висках.
Быстро управившись со своими утренними обязанностями, Клавдя заперлась в своём купе и раз-
ложила перед собой предметы. Гроздь рябины была совсем свежей, ядрёной, красно-оранжевой. От
главного черенка расходились три веточки, от них – ещё веточки поменьше. На каждом из трех че-
ренков оказалось ровно по десять ягод. Шило было неновое, но добротное, толстое, длинное и ост-
рое. А так – совсем обычное шило.
Что же ей надобно со всем этим сделать? Что же Валюшка имел в виду? Сделать новые бусики? Но
ягод не хватит даже на браслетку, да и шило слишком толстое – порвёт ягодку. Съесть рябину? А ши-
ло тогда зачем? Клавдя совсем растерялась. И очень явственно поняла, что если не решит задачу, то
Валюшка больше не придёт к ней, и все его усилия вернуться пойдут прахом. Клавдя положила ши-
ло и гроздь рябины в карманы, чтобы всё время иметь эти предметы поблизости и, если догадается,
что с ними надо делать, – немедленно воспользоваться.
Проходили дни. Загадка не решалась. Клавдя начала нервничать, опять перестала есть и спать, кри-
чала на пассажиров. В конце концов, от бессонницы и постоянно крутящейся в голове одной и той
же мысли на Клавдю напала злость. Она вообще редко злилась. Она могла бы разозлиться на жизнь,
на судьбу, когда те отняли у неё Валюшку. Но судьба ударила так сильно, что вышибла все чувства,
кроме бесконечной боли и робкой, затаенной, сумасшедшей надежды.
Теперь же вся копившаяся годами злость змеей поползла наружу. Клавде казалось, что у нее изо
рта высунулась блестяще-зелёная голова огромной змеи, готовой сожрать всех и вся. Сколько горя!
Сколько ожидания! И даже чудо произошло! И вот оно готово ускользнуть из рук, как ящерка.
Так думала Клавдя, идя ночью по глубоко спящему плацкартному вагону. Люди храпели, сопели
и причмокивали во сне среди свешивающихся простыней и одеял. Внезапно Клавдя остановилась у
боковой полки, где внизу, вольно раскинувшись, спала красивая, дородная женщина лет тридцати.
Её пышное тело дышало ровно, на полной груди приподнимался и опускался золотой медальон. Со-
гнутые в локтях руки были изящно закинуты за голову. На безымянном пальце в тусклом свете ваго-
на блестело обручальное кольцо.
По всему было видно, что эта красивая женщина довольна жизнью, обеспечена, имеет мужа и де-
тей. Она, видимо, никогда ещё не испытывала горечи страшной потери, когда земля уходит из-под
ног. Пышная красавица всю свою жизнь вкусно ела, вкусно пила и танцевала в ресторанах, разоде-
тая в дорогие платья. Вот и сейчас она едет на юг, в бархатный сезон. Почему не в купе? Видно, один
раз в жизни не подфартило, не удалось достать нужного билета.
91
Клавдя стояла возле спящей женщины, не в силах оторвать взгляда. Красивое лицо на подушке
было склонено чуть набок, из приоткрытого пухлого рта стекала на подушку ниточка слюны.
Рядом с Клавдей лежало это сытое счастье, а она, Клавдя, перееханная жизнью, как поездом,
полным таких спящих сытых тел, теряла последнюю надежду на чудо. Клавдя поймала себя на том,
что у неё от ненависти сжались зубы, а руки ритмично сжимали и разжимали шило и рябиновую
гроздь.
Вдруг Клавдя разжала зубы, и ненависть змеёй выползла наружу. Не совсем понимая, что она де-
лает, Клавдя достала шило и по самую рукоятку воткнула его в закрытый глаз спящей. Женщина
забилась и захрипела. Клавдя комком натянула одеяло ей на рот, прижала, вытащила шило и ста-
ла тыкать полное трепещущее тело повсюду: в грудь, в живот, в ляжки, в шею... Сколько прошло
времени – Клавдя не поняла. Спящая, истекая кровью, наконец затихла. Весь вагон – удивитель-
но – спал. «Кто-то же должен был проснуться» – пронеслось в голове у Клавди. Она сняла одеяло с
лица мертвой. Рот трупа был полуоткрыт, но вместо слюны на подушку стекала ярко-алая пузыря-
щаяся кровь. Не понимая почему, Клавдя, вытерев шило об одеяло, достала гроздь рябины. Отло-
мила одну из треёх веточек и положила ягоды в открытый рот трупа. Спокойно перевела дыхание.
Оглядела вагон: все спали. «Как убитые» – нервно хохотнула про себя Клавдя. Она вытерла руки
о шерстяное одеяло, и спокойным шагом, чуть покачиваясь в такт идущему поезду, направилась к
себе в купе. Запершись, она первым делом осмотрела одежду. Странно, но нигде не было ни капли
крови. Клавдя сполоснула руки и подняла глаза на зеркало.
В это время поезд громыхал по мосту, поэтому никто не услышал её сдавленного крика. Из мут-
новатого зеркала на Клавдю смотрело ее отражение, только это была Клавдя десятилетней давнос-
ти. Моложавая сороколетняя женщина почти без второго подбородка, обвислых щёк, мешков под
глазами и седых прядей. Высокая грудь непривычно оттопыривала китель, юбка в талии оказалась
слишком свободной... А руки! Клавдя с остервенением ощупывала своё лицо и тело и вдруг, рассла-
бившись после страшного напряжения, с молодым смехом повалилась на кушетку. Загадка разгада-
на! Надо тридцать лет долой. Три веточки. На каждой по десять ягод. Шило. Три жизни. Осталось
еще две. Двадцать лет.
Клавдя, смеясь, распустила густые русые волосы почти без седины. Она не заметила даже, что по-
езд подошел к какой-то станции. Накинув ватник, Клавдя выскочила на перрон. Почти сразу же
её кто-то тронул сзади за плечо.
– Валька! – Клавдя, уже не боясь, обняла его. Валька обнял её в ответ.
– Ну какой же ты холодный! Ну почему вечно в одной рубашке на морозе?! – Клавдя всё смеялась
и пыталась согреть любимого, прижимая его к себе.
– Умница, – Валька льнул к ней и улыбался. – Ты догадалась. Умница.
– Как я тебе? Хороша? Хороша? – Клавдя встряхивала руками распущенные волосы.
– Уже лучше, – Валька взял её лицо в ладони и внимательно посмотрел. – Но это ещё только на-
чало, Клавушка.
Клавдя перестала смеяться. Она вспомнила, что ей-то ещ сорок, а любимому – двадцать.
– Да, Валюша, да, – горячо зашептала она, выдыхая клубы пара, – Ещё двое. Ещё двое. Это легко.
Хоть сейчас. И я прежняя! Мы прежние, навсегда! – Клавде казалось, что она пьяна, как от шам-
панского.
– Нет, Клавушка, не сегодня и не сейчас. Должно пройти немного времени. Ты должна чувство-
вать. И ты должна выбирать нужных.
– Хорошо, милый, хорошо, любименький, – шептала Клавдя как в бреду. Я как эту увидела, сра-
зу поняла, сразу! – вдруг Клавдя замолчала. – Валюшка? А милиция?
– Я улажу это. Я ведь смог вернуться к тебе. Найти способ вернуть тебя прежнюю. Неужели я с
милицией не справлюсь? – Валька улыбался.
– Господи, конечно! Ха-ха-ха! Дура я набитая! Конечно! Валюшка, ангельчик ты мой! Люблю те-
бя! Люблю тебя!
Поезд выпустил пар и дёрнул вагонами.
– Пора, – сказал Валька. – Увидимся.
– До скорого, любимый, я всё сделаю правильно! Любимый мой! Господи...
Валька уже исчез в зимней искрящейся пыли фонарей. Как и в прошлый раз, Клавдя зашла к
92
себе в купе, разделась и тут же уснула. Правда, перед этим она так спрятала гроздь рябины и шило,
что сам чёрт со сворой собак не нашел бы.
Утром были и вопли, и беготня, и милиция; врачи выносили из вагона труп, покрытый с ног до
головы всё тем же одеялом. Матери, рыдающие от страха, закрывали ладонями глаза детей. Мили-
ция обыскивала всех и вся, писали паспортные данные, беседовали с каждым и записывали каждое
слово. Долго говорили с Клавдей. В душе Клавдя была совершенно спокойна, но внешне разыгры-
вала всё, что нужно: и истеричные рыдания, и стук зубов о край стакана с водой, и причитания глу-
пой бабы-проводницы, сходящей с ума от такого чрезвычайного происшествия.
В итоге обнаружилось, что один пассажир проснулся от странных хрипов, которые раздавались отту-
да, где лежала убитая. Приняв хрипы за чей-то храп, пассажир взглянул на часы, точно запомнил время и
уснул снова. Тогда же другой пассажир, вставший аккурат до убийства по малой нужде, курил в тамбуре,
и тоже смотрел на часы, и тоже точно запомнил время. Более того. Пока пассажир курил, Клавдя, по его
словам, подметала тамбур, и он точно это запомнил: она ещё просила его переходить с места на место.
Клавдя, услышав такое, от удивления открыла было рот, но тут же нашлась: что да, ночью, когда не
спит, подметает, потому что набросают, а днём не протиснешься, и хоть каждые полчаса подметай – ни-
какого толку.
Долго ещё и писали, и спрашивали одно и то же, и вызывали... Да так дело и замялось. У Клавди было
твёрдое алиби. Однако «от нервного потрясения» она перевелась работать на другое направление и езди-
ла теперь на Урал.
Клавдя спокойно и размеренно выполняла свои обязанности. На душе не было тревожного предчувс-
твия, которое всегда одолевало её перед появлением Вальки.
Наступила ранняя весна. За окнами всё чаще стали мелькать грязные проплешины земли. Однажды но-
чью поезд, резко качнувшись, остановился посреди леса. Клавдя открыла в темноте глаза и часто зады-
шала. Она почувствовала, что вторая жертва будет сегодня. Сейчас.
Клавдя быстро оделась, в один карман сунула шило, в другой – гроздь рябины, и тихо вышла в кори-
дор. «Кто же на этот раз?» – думала она, глядя на ряды верхних и нижних полок. Вагон был полупустым,
на предыдущей станции сошло много народа.
Как и в прошлый раз, все спали. Никто не шел Клавде навстречу из тамбура, никто не поправлял пос-
тель. Проводница свободно, как в музее, оглядывала спящих пас-
сажиров. Она прошла до конца вагона, чтобы быть уверенной, что
не ошиблась.
Это был молодой солдатик, по виду даже студент, которого выгна-
ли из института и забрали в армию. Он был почти таким же, как её
Валька – молодым, худеньким и почти счастливым. Видимо, ехал
домой, потому что во сне он улыбался, морща веснущатый лоб в
такт движению поезда. Даже лицом он чем-то походил на Вальку.
«Может, у него и невеста есть?» – некстати подумала Клавдя и да-
же опустила руку. Но тут же вспомнила, что когда её Валечка мог
бы вернуться, судьба не опустила руки. Тогда. А сейчас... Лес рубят
– щепки летят. Тогда Клавдя была щепкой. А сейчас – этот безы-
мянный мальчик, сладко улыбающийся во сне. И Клавдя, силь-
ная, беспощадная и безликая, как судьба, прицелилась и опустила
руку с шилом.
Солдатик умирал долго. Клавдя даже устала. И, как в прошлый
раз, никто не проснулся. Когда всё было кончено, Клавдя без уси-
лий открыла сжатый рот мертвеца и положила в него вторую веточ-
ку грозди рябины.
93
Она почти спокойно дошла до своего купе, и почти спокойно взглянула в зеркало на себя тридца-
тилетнюю. Устало улыбнулась. Лицо её просто улыбалось, не слагая впридачу привычную сеточку
морщин. Спрятала шило и оставшуюся веточку рябины. Легко, не чувствуя своего тела, села на кой-
ку и выглянула в окно.
В это время поезд, чуть замедлив ход, проезжал лесной полустанок. Там ещё лежал снег, и в снегу
стоял, улыбаясь и помахивая рукой, её Валька. Клавдя дёрнулась к окну, помахала рукой, но поезд
ускорил ход и полустанок быстро скрылся за бесконечным однообразным лесом.
Потом всё повторилось почти как в первый раз. Вынос тела, вопли пассажиров, строгая милиция с
влажными, вонючими овчарками. Опять переспросили всех и обо всём, проверили даже тех, кто со-
шел раньше. И опять у Клавди было алиби: один пассажир заметил дергающиеся ноги солдатика в
проходе, и отметил время, а другому в это же самое время Клавдя открывала туалет, закрытый после
той большой станции, где многие сошли.
Только в этот раз милиционер посмотрел на фотографию в клавдином паспорте, перевёл глаза на
ее лицо, потом проверил дату рождения и опять посмотрел в заплаканное лицо проводницы. И сде-
лал это с таким значительным молчанием, что Клавде к основной роли, то есть к слезам, соплям и
растерянности, пришлось кокетливо всхлипнуть: «А я молодо выгляжу, правда?» и положить ногу на
ногу. Заигрывания со стороны проводницы симпатичному милиционеру были чужды: у него уже бы-
ли жена, дочь и любовница. Поэтому он вернул паспорт поскорее и ушел заниматься другими пас-
сажирами.
Клавдя постепенно училась жить со своими новыми лицом и телом. Внутри она ощущала забытую
силу, тело гнулось и поворачивалось легко и стремительно. Иногда Клавдя поднималась так непри-
вычно быстро, что ударялась обо что-нибудь головою, и счастливо смеялась, потирая ушиб, который,
впрочем, проходил так же скоро и безболезненно, как в молодости.
У Клавди не было друзей, поэтому не с кем было разделить, и не от кого было скрывать это чудо: она
снова была молодой. Молодой, но не юной. До юности оставался ещё один шаг. Валька ждал её име-
но той, какой она была тем послевоенным летом, когда до счастья им оставались считанные дни.
Клавдя знала, что для милиции она уже является связующим звеном двух убийств. И, запутывая сле-
ды, она вновь перевелась на другое направление. Теперь Клавдя путешествовала между Москвой и
Ленинградом. Несоответствие внешности паспортным данным уже начинало создавать проблемы.
Весна быстро переходила в лето. Оставалось всего-ничего... Всего один шаг, одна ночь, одна жизнь,
одна секунда. Эта мысль так обострила чувства Клавди, что свой «последний шаг» она почувствова-
ла и разглядела ещё на перроне, пока все садились в вагон, а она стояла у дверей, поёживаясь от све-
жего ночного ветра. Поняв, кто последний, Клавдя поначалу удивилась. Это было просто удивление
– детей она не любила. Не обижала, конечно, она вообще никого не обижала... Но дети казались ей
назойливыми и глупыми придатками к взрослым, а на эту даже взяли отдельный билет.
Девочка – последняя жертва – спала, как и все в вагоне. Спала спокойно, как взрослая, без вся-
ких там пальцев во рту, аккуратно, на спине, обе руки на одеяле. «Как куколка» – без эмоций поду-
мала Клавдя. «И у меня могла быть такая же, похожая на Вальку. А теперь не будет. Да и чёрт с нею».
Девчушка отделяла Клавдю от вечного счастья. «Что стоять-то так?» – сама у себя спросила Клавдя.
Получив ответ, что незачем так стоять, она со всего маха воткнула шило туда, где у спящей девочки
должно было быть сердце. Видно, попала, потому что девочка умерла быстро и тихо, не открыв боль-
ших серых глаз, которые, не ведая своей судьбы, пару раз пробегали по Клавде ещё на перроне. «А
теперь закрылись навсегда – сказала про себя Клавдя. – Спи, куколка». Рот у девочки был малень-
кий, остатки грозди с трудом поместились. Проводница развернулась и, не оглядываясь, быстро уш-
ла к себе.
Ополаскивая руки, Клавдя посмотрела на отражение в зеркале. Улыбаясь, сказала: «Ну, здравс-
твуй». Скрипнули колёса. «Остановка! Мне пора!» – Клавдя щёлкнула своё отражение по носу и
вышла.
94
На полустанке цвела сирень. Она пахла почти так же, как то послевоенное лето. Валька вышел
из-за какого-то столба и почти подбежал к Клавде. Она улыбалась ему, распустив волосы по пле-
чам. Наконец-то ей было двадцать лет.
– Клавушка! – первым заговорил Валька. – Ну вот ты снова такая же!
– Да, любимый. Я всё сделала. Я так долго ждала, а потом догадалась и сделала. Ну что? Пой-
дём?
– Пойдём? Прямо сейчас? – оторопел Валька.
– А когда же? – не поняла Клавдя. Ей казалось, что как только она станет юной, она сможет сразу
бросить опостылевшую за тридцать лет коморку, в которой прошли годы и годы почти безнадеж-
ного ожидания, свидетелями которого были только стакан и подстаканник.
– Не сейчас, Клавушка, не здесь, – Валька взял её руки в свои. Теперь его руки не казались таки-
ми холодными. – Не сразу. Подожди ещё чуть-чуть и я приду за тобой насовсем.
– Валюшка, как же я? Опять одна? И милиция... И паспорт! Куда же я пойду?!
– Придумай что-нибудь. Слышишь, твой поезд гудит. Тебе пора. Жди меня. Я скоро. Ещё сов-
сем немного.
От удивления Клавдя не заметила, как Валька пропал. Она легко вскочила в вагон.
На следующий вечер Клавдя подметала тамбур. Было уже поздно, почти все спали, кроме тех, кто
решил провести время в вагоне-ресторане за выпивкой.
Хляснула дверь, пустив свежего воздуха, и за спиной Клавди раздались пьяные возгласы. Про-
водница продолжала подметать, стараясь не обращать внимания на то, что за её спиной обсуждают
её же достоинства. Вдруг кто-то ущипнул её. «Не будем вам мешать» – расслышала она последнюю
фразу уходящей компании. Клавдя резко развернулась и встретилась глаза в глаза с пьяным коман-
дировочным, который нагло смотрел на неё и протягивал руки, медленно, словно задумавшись, за
что бы на этот раз её ущипнуть.
– Пшел вон, – прошипела Клавдя, и змея ненависти высунулась из её рта.
– Ты чё, красавица, мы тут одни, – на беду себе отметил пьяный. – Не дёргайся, плохо не будет.
У Клавди мелькнула было мысль о милиции, но тут же пропала. Даже несмотря на то, что она бы-
ла убийцей с сомнительным паспортом, где была эта милиция, как далеко от этого заплёванного
тамбура поезда, идущего через ночной лес?
– Я убью тебя, – спокойно сказала пьяному Клавдя.
– Да что ты? – пьяно рассмеялся он в ответ, делая шаг к ней и сильно качаясь в такт разогнавше-
гося состава.
Клавдя нащупала в кармане шило. И, впервые с удовольствием зажав его покрепче в ладони, быс-
тро подняла руку и воткнула в нагло смотрящий на неё пьяный глаз с красными прожилками. Вот-
кнула глубоко, по самую рукоятку. Рот командировочного открылся, словно от удивления, и изо
рта вместе с перегаром вышли предсмертные хрипы.
– Скотина, – сказала Клавдя и смачно плюнула в уже потерявшее осмысленность лицо.
Поезд всё разгонялся. Клавдя открыла дверь и ногами вытолкала тяжелое, мягкое тело в несущу-
юся мимо темноту. Закрыла дверь. И на следующий день уволилась.
Быстро, не торгуясь, она купила домик на маленькой станции между Москвой и Ленинградом, и
устроилась работать кладовщицей. Принимавший её на работу мужик был настолько пьян, что на
фотографию в паспорте не обратил ни малейшего внимания.
Каждый вечер, как тридцать лет назад, Клавдя ходила на станцию ждать Вальку. Однажды лет-
ним вечером она вышла из дома в уже знакомом состоянии предчувствия. И точно – почти сразу
навстречу ей из-за деревянного домишка станции вышел Валька. Быстро подошел, взял Клавдю
за плечи.
– Зачем ты это сделала? Последнего? Зачем? Тебя нашли.
95
У Клавди подкосились ноги.
– Валюшка, что же теперь делать-то? Куда бежать?
– Никуда не беги. Возвращайся домой. И расскажи всё как было. С самого начала. И жди меня.
Я всё равно приду за тобой.
– Не пойду! Не пущу тебя! Никуда не пойду! – Клавдя вцепилась в худые валькины плечи.
– Я тебя обманывал хоть раз? Хоть раз не приходил? – строго спросил Валька.
– Нет. – Клавдя отпустила Вальку. – Но сколько надо будет ждать?! – вскрикнула она с такой бо-
лью, что рядом дрогнула ветка и на её листьях отразились мучительные тридцать лет ожидания.
– Недолго, – строго сказал Валька. – Я обещаю. Иди.
Он поцеловал её в растерявшиеся губы, повернулся и ушел.
Клавдя постояла еще несколько секунд, в раздумьях потёрла виски, развернулась и побрела к до-
му. Возле дома её, действительно, ждали.
Клавдия Андреевна Кузоватова, 1932 года рождения, была арестована по подозрению в убийстве
четырёх человек. Еёе отпечатки пальцев были найдены на шиле, торчащем из глаза того убитого,
которого она выбросила из поезда. Экспертиза доказала, что остальные убийства были совершены
тем же орудием. Оставалась загадкой личность убийцы. Клавдии Кузоватовой было пятьдесят лет.
Арестованной было двадцать. Фотография в паспорте принадлежала женщине явно более старше-
го возраста. Отпечатки пальцев совпадали.
А арестованная рассказывала, что это она и есть Клавдя Кузоватова. Что родилась она в нашем
селе, и был у ней жених, Валька Киприянов, и что погиб он аккурат перед свадьбою, в пятьдесят
втором году, а тридцать лет спустя явился ей на полустанке, и дал шило и гроздь рябины. А что де-
лать – это уж она сама догадалась.
И нас опрашивали, и мы все на селе подтвердили, что была такая Клавдя, и Валька был. Карточку
показывали. Как есть Клавдя в двадцать лет. А карточка-то видать что современна.
Долго билися. А Клавдя знай твердит своё: да, я их убила, чтобы к Валечке моему вернуться. Пока
суть да дело, назначили эту... Экспертизу. Психиатрическу. Чтобы выяснить, в себе ли убийца-то?
И приехал утром к тюрьме, где держали Клавдю, автобус. А из автобуса вышел врач молодой из
Москвы, представился доктором Свиридовым и предъявил все нужные документы, что надо арес-
тованную Кузоватову Клавдю Андревну вести в Москву в спецальный институт на проведение этой
самой экспертизы-то.
Вывели Клавдю под конвоем, а доктор-то на автобусе был, со своим конвоем уже приехавши.
Сдали Клавдю с рук на руки, да и уехали они. Больше их и не видели ни у нас в тюрьме, ни в Мос-
ковском институте. А документы, которые доктор привёз, так и пропали. Вспоминали только, что
доктор был молодой, худенькой да вихор на голове торчал – он его всё приглаживал, вихор ентот.
Да царапина свежая на щеке. Сказал – больной один буйный попался, расцарапал.
Так и уехали они, касатики, Бог ведает куда. Видели ли потом? Да конешно видели. Частенько.
Они, парочка, так и ездят по железным дорогам, на разных станциях и полустанках их видали,
по всей Россее. И ночью, и в сумерки, вот как щас когда темнеет, и в полдень летом. И зимою ви-
дали. Поймать? А как их поймаешь-то? Ведь если кто их узнает, и пяти минут не проживёт. Так
судьба сложит, что попадёт сердешный под поезд, кто узнает-то их. А кто не узнает, тот, считай,
и не видал.
Чё-то странные вы каекия-то... Чъе-ж смеетесь-то над бабкой? Не верите? Вам бы всё не верить.
Вона ботинки на вас как копыта, да штаны драные. Мода штоль такая у вас? Провода в уши по-
напихаете и головами трясёте. Смиётеся над бабкой. А пока я тут с вами сижу, ваши дружки, по-
ди, у меня в полисаднике весь мак повыдергали. Вон ты, парень, щеку-то где ободрал? Поди по
чужим огородам лазил. Ладно, пойду я. Вона уже товарный слышно. Мне через пути. Пассажир-
ский-то на те пути придёт, не на эти. Лишь бы смияться вам. А я правду рассказываю. Вот учтите,
если полисадник повыдергали, я вас нарошно в Красном Холме найду-то.
96
Старуха, придерживая корзинку с яблоками, и всё бормоча что-то себе под нос, аккуратно пере-
ходила железнодорожные пути. Недалеко в лесу гудел подходящий к станции поезд.
Молодой человек, сочно откусив от яблока почти половину, посмотрел на девушку. Девушка от-
рицательно помотала головой, улыбаясь.
– Точно не узнала? – спросил парень, выбрасывая огрызок далеко в кусты.
– Точно... Я Таньку Смирнову хорошо знаю. Я ж с ней за одной партой сидела. Узнала бы, стала
бы причитать: «Матерь божия, упаси от нечистого!», да так припустила бы по рельсам... Всегда бы-
ла дура. И теперь дура не узнала, – без злости заметила Клава.
– Ну, пошли отсюда тогда. Побывала в родных местах, и хватит. Говорил я тебе – нету тут ниче-
го кайфового. Пьянь, рвань и шелупонь...
Клавдия поднялась со скамейки и, передразнивая бывшую Таньку Смирнову, а нынешнюю ба-
бу Таню, пошла по тропинке, переваливаясь, держа воображаемую корзину с яблоками и бормоча:
«Штаны с дырками... Весь мак на огороде повыдергали...»
Валька рассмеялся.
– А ведь ты такая же была, когда я тебя тогда встретил... зимой...
Клава повернулась, поправила ремень на джинсах, сделала страшные глаза и сказала басом:
– А кто старое помянет, тому глаз вон! – и кинула в Вальку огрызком, но не попала.
Валька подошел к Клаве, поцеловал ее, и они, обнявшись, пошли по рельсам в сторону леса, а
густые сумерки скрыли их через самое короткое время.
С уважением,
Укротитель Поездов Дальнего Следования
Р. Лаовай
97
Нет электричек, остались одни контролёры…
Мышкой обдолбанной тихо дрожу на перроне.
Чувствуя Ветер и Дождь, люди прячутся в норы;
С неба Господь говорит: “Я люблю тебя, понял?”
Что мне любовь, если я, как всегда, без билета?
Ветер и Дождь расточают мне бурные ласки,
Белые крысы везут золотую карету:
Значит, я снова попал, – в нехорошую сказку.
Красную Шапочку ждет за кустом Чикатило;
Полночь пробило – тампон превращается в тыкву.
Пакостной пастью зевает сырая могила:
Я говорящий мертвец – расскажи мне, а ты кто?
Дни пролетают, как дозы; года – словно граммы.
Не прикасайся ко мне, это некрофилия.
Хочешь увидеть меня – начерти пентаграмму;
Хочешь, мы сделаем секс, – назови мое Имя.
Ну же, Дюймовочка, – пей!
Свадьбу справили пышно:
У жениха закрома и богатая шуба.
Лучше в укромном тепле пересчитывать тыщи,
Чем целовать мои мягкие мертвые губы.
Мертвому смерть ни к чему – значит, будут победы,
Будет безумное солнце и вечное лето...
Ветер и Дождь, до свиданья, я скоро уеду:
Поезд идет в никуда.
Покупайте билеты!
(с) Птиц
Всю долгую жызнь я сижу на насыпи. Мимо идут поезда, вагоны качаюцца. Внут-
ри люди в трениках жрут вареные яица. Иногда пьют вотку – такое тоже случа-
ецца. Из окон бросают фсякую дрянь – видимо, так развлекаюцца. А я вот жую
травинку и слушаю стук колёс. Иногда со станцыи прибегает некий барбос, ню-
хает джынсы и тут же скрываецца. В перерывах бомжы между рельсов копаюцца.
Временами мне тоже хочеца в поезде куда-то трястись и кушать в пищу вареные
яица. Но до сих пор как-то не получаеца.
Ссоры, стычки, драки, склоки. Когда в помещении прожывает более чем один челавек, жди беды и
участкового милицыанера. Существует масса увлекательных способоф ведения коммунальных войн
с flatmate`ом (низнаю как сказать по-русски; «сосед по квартире» - длинно, «сожытель» - софсем
неприлично-алкоголически… так што будем называть по-английски). Можна тайком снять на ви-
део, как flatmate идиоцки поёт, принимая душ, а потом показывать клип гостям и послать на педе-
рачу «Сам сибе режыссёр». Можна мазать стулья зубной пастой, нарошно проснувшысь на десять
минут раньше товарища, а потом фтыкать, как он садицца завтракать в новых штанах. Можно на-
пшыкать спящему в обе ладошки пены для бритья, пощекотать ему пёрышком рожу и любовацца,
как камрад вымажет сибя нифпесду, отгоняя с носа воображаемую муху. Наконец, можна просто
бросить спящему в харю горсть муки.
Да, есть дофигища приятных пу-
тей решения проблем взаимопро-
жывания, но если в вашы планы
не входит убийство друг друга, то
увы, придёцца ограничицца скуч-
ным компромиссом.
Вынос мусора
Это одна из тяжелейшых про-
блем для flatmates. Сколько было
выцарапано глаз, сколько слома-
но ноктей! К сожалению, даже я,
самый умный из людей, нимагу
предложыть полное и окончатель-
ное решение этой проблемы. Му-
сор фсёравно надо выносить. Но
можно сделать этот процесс менее
болезненным.
Практика паказывает, што крупный и мелкий мусор следует собирать в разные ёмкости. Объяс-
няю: если затолкать окурки, картофельную шелуху и двухлитровую бутылку из-под кокаколы в один
пакет, то мусор надо будет выносить несколько раз в день – пустая бутылка занимает слишком до-
хуя места. Более тово, иногда крупный мусор не пролазит в мусоропровод, и приходицца ковыряц-
ца в говнище, доставая бутылки или пакеты из-под молока и выкидывать их по одному.
«Конешно, – возмутицца читатель, – лехко сказать! Слава аллаху, што мой flatmate хотя бы к гор-
шку приучен, какая уж тут сортирофка мусора!». Не сцать! С помощью простых опознавательных
знакоф можно приучить даже самово тупова flatmat`а.
Носки
Редкая птица долетит до середины Днепра – справедливо заметил некто Гоголь. Редкий долбойоб
донесёт грязные носки до стиральной машыны! Есть два явных послецтвия этова закона приро-
ды.
Первое – везде валяюцца носки, прибавляя к уже существующему срачу беспросветный налёт де-
каданса. Второе – носки теряюцца, посему приходицца ходить в разных носках, или надевать чудом
не выброшенную пару дырявых носкоф, и как назло в этот день новая дефка в первый раз пригла-
шает тебя в гости. Если бы это был хотя бы второй раз, тогда уже можно было бы и в дырявых, но в
первый... Личная жызнь даёт неприятную трещину.
Способ борьбы с данной напастью:
Экстренная уборка
Делать экстренную уборку должен уметь каж-
дый. Всем знакомы такие ситуацыи: возвращаец-
ца муж из командировки, приезжают родители с
дачи, знакомая дефка приходит в гости. Много
ниприятностей подстерегает нас в жызни, и на-
да быть готовым к любой подляне.
Итак, экстренная уборка. Во-первых, надо пе-
рестать истирически вопить, топать ногами и
рвать на сибе волосы. Да, черес полчаса кварти-
ра должна выглядеть стирильно. Ничево страш-
нова. Делаем глубокий вдох, берём в руки мешок
для мусора и быстро-быстро собираем в нево фсё
говнище.
Затем хватаем тазик или любую другую тару и
обходим хату по периметру, складывая в тазик
фсе хрупкие лехкобьющиеся предметы. Тазик прячем в шкаф, или на антресоли, или в кладовку.
Далее снова движемся по периметру хаты, лофкими движениями рук скидывая фсё лишнее на пол.
Таким образом очищаем столы, кресла, диваны, разные полки и прочие поверхности. Когда лишнее
барахло оказываецца на полу, энергичными пинками заталкиваем фсё под кровать, под диван, за
кресла и в другие укромные места. Што не влезает – в полиэтиленовый пакет и в кладовку (шкаф,
антресоли, балкон). Если прятать некуда – сложыть хабар в коробку, коробку накрыть чистой ска-
тертью и поставить в угол; до кучи можно замаскировать коробку цветами в горшкахЪ.
Таким образом, за десять-пятнаццать минут первая часть уборки завершена.
Вторую часть начнём с вытирания пыли. Для этова нада метнуцца кабаном к стиральной машы-
не и вытащить из корзинки для грязнова белья футболку или другую шмотку без пугивиц, молний
и прочей дряни, которая может покоцать мебель.
100
Зачем футболку? Потомушто большая тряпка может за один присест очистить от пыли бОльшую
площадь. А потом её фсёравно будут стирать.
После этова хата уже выглядит намного лучше. Можно прошвырнуцца с мокрой тряпочкой и вы-
тереть то, што не вытерлось футболкой. И последний этап – мытьё пола. Здесь в большинстве слу-
чаев можно не спешыть и домыть пол в присуцтвии приехавших роцтвенников (друзей). В квартире
чисто, человек моет пол – ну и молодец, заибись стахановец, поднимите ноги, я тут ещо тряпоч-
кой протру.
Главное – во время уборки надо обязательно проветрить помещение, даже если за окном цунами
или тридцать градусоф мороза. Иначе амбрэ от носков, перегара, окуркоф в лужах пива и мусора,
накопившевося дней за пять, выдадут вас с головой нах!
Note: Штобы успеть в одиночку сделать экстренную уборку, надо иметь посудомоечную машы-
ну, или фсигда держать для гостей одноразовые тарелочки, стаканчики и прочую хрень. Есть ещо
вариант: работать вдвоём, при этом один делает экстренную уборку, а другой моет посуду.
Как нинада делать уборку
Думаю, никто не удивицца, если в этом разделе мы рассмотрим пример моей мамы. Если пригля-
децца к тому, што и как она делает, и сделать наоборот – успех гарантирован.
Когда у мамы случаецца припадок аккуратности и чисто-любия, она идёт в мою комнату, сдвига-
ет мебель в цэнтр помещения и начинает пылесосить плинтусЪ, зверски скрести паркет щотками,
выковыривать пыль из батарей цынтральнова отопления. Увы, маме это быстро надоедает, она фсё
бросает и удаляецца в свой будуарЪ. Разруха длицца от трёх дней до трёх недель, пока маму вновь
не посетит вдохновение и она не поставит мебель обратно. Што остаёцца после такова буйства сти-
хии? Облака пыли, царапины на мебели и на полу, горы книг и шмоток, которые маман вытряхну-
ла из шкафоф, так как ей «было трудно двигать тяжолую мебель».
Никогда так не делайте.
Никогда.
P.S. Что на практике дали нам с Бумой эти мудрые советы, которые я так компетентно изложыл?
Помогли ли принятые меры нормализовать совместную дружескую жызнь под одной крышей? Ко-
нешно нет. Мы опять жывём раздельно, я – в Питере, а Бума – в Москве. Мораль: не слушайте ни-
чьих советов, всё это горбуха и фуфло.
101
Орешек знанья твёрдЪ,
Но мы нипривыкли оцтупать.
Нам расколоть ево поможет
Чугунный лоб, ядрёна мать!
(с) Птиц
Мама на протяжении длительнова времени объедала мне головной мозг на предмет полу-
чения высшево образования. Я поучилсо в парочке институтов, но, когда чувствовал, што
получил довольно знаний, съябывалсо на вольные хлеба.
Для мамы это становилось трагедией. «У нас в семье, – говорила она, – у всех высшее об-
разование, и зачастую не одно. Как тибе не стыдно позорить семью?» Я прислушывалсо к
сибе с целью найти угрызения совести и не находил их. «Вот как-то так» – искренне отве-
чал я, разводя руками.
Один раз подобный разговор зашел в присуцтвии моево приятеля Андрюши. Выслушав
этот диалог, он предложыл:
– А ты поступай в Институт культуры. Это ж один из самых долбойобских вузов города.
Если ты поступил и тибе нужен тока диплом, то преподы не будут к тибе цепляцца, станеш
тихим троешником. Вылететь из «Кулька» практически нивозможна.
– Простите, Андрей, – встряла в разговор мама, – я не расслышала: куда вы предлагаете
поступать?
– Да в «Кулёк» – Институт культуры. Я там сам учился.
Мама побледнела, дрожащей рукой взялась за дверной косяк и сказала:
– Я этова не допущу. В Институт культуры – только через мой труп.
Когда мама так говорит, у миня сразу появляюцца планы на будущее. Было решено пос-
тупать в Кулёк, известный также как «Дебилятник». Где-то за месяц мама смирилась с по-
ложением дел, надеясь, што я не поступлю, и тогда миня можно будет устроить по блату в
университет. «Замечательно, – говорила мама, – Институт культуры... Теперь ко всем твоим
талантам добавицца диплом массовика-затейника». Это ниправда – я поступал на другой фа-
культет. Маман даже просила готовицца к экзаменам, почитать што-нибудь. А што читать?
Мне уже двадцать с хуем лет, я уже фсё перечитал, а школьная программа забыта нифпесду,
я же фсево этова полюбэ не восстановлю в памяти за такое короткое время.
За день до первого экзамена по литературе я решыл для химчистки совести чо-нибудь по-
читать. Наугад с книжной полки вынул креотифф Тургенева «Отцы и дети». Прочитал. Так
сибе текст, афтор не жжот, тема ебли не раскрыта. Да и вопще… Мне бы их проблемы: вот
што важнее – Пушкина читать или лягух резать? ДурдомЪ.
На следующий день с утреца поперсо на экзамен. Поскольку в институт я не особо хотел
поступать, оцэнки миня не волновали. Волновало другое. Очутившысь в толпе абитуриен-
тов, я понял, што являюсь одним из самых тупых и фунявых жытелей Петербурга. Молодеж
была хорошо одета, причосана, многие внимательно читали какие-то учебники. Самым ос-
корбительным являлось то, што почти фсе были в очках.
У миня же не то што не было очков и учебников. У миня были грязные кеды, мятые и
рваные джынсы, футболка с какой-то похабщиной на спине – кажецца, с портретом Дюка
Ньюкема и надписью «Born to be wild». Ну и, конешно, причоска. Свои волосы я считаю
Писать сочинение
102
чем-то вроде креста, который несу с децтва. После этова мне абонимент в рай, полагаю,
будет обеспечен.
Короче, я казалсо сибе старым безграмотным крестьянином в грязных портках, попавшым на бал
Дворянскова собрания. Полагал, што таких как я вопще нильзя пускать в институт, желательно да-
жэ отстреливать на подходах к оному.
Из необходимых фишек для сдачи экзамена при сибе имелись:
а) цытата из Довлатова, выписанная на шпаргалку (универсальный эпиграф, подойдет к лю-
бому сочинению):
«Я был на третьем курсе ЛГУ. Зашёл по делу к Мануйлову. А он как раз принимает эк-
замены. Сидят первокурсники. На доске указана тема: “Образ лишнего человека у Пушки-
на”. Первокурсники строчат. Я беседую с Мануйловым. И вдруг он спрашивает:
– Сколько необходимо времени, чтобы раскрыть эту тему?
– Мне?
– Вам.
– Недели три. А что?
– Так, говорит Мануйлов, – интересно получается. Вам трёх недель достаточно. Мне
трёх лет не хватило бы. А эти дураки за три часа всё напишут».
б) Отрывочные воспоминания о прочитанных накануне «Отцах и детях».
в) Сломанный карандаш и несломанная ручка.
Не густо, прямо скажем. Ситуацыя усложнялась тем, што школьное сочинение – это особый
жанр, и горе тому, кто думает, што написать сочинение лехко.
По форме оно обязательно должно иметь вступление, основную часть и заключение. Во всей
этой ботве должны быть понатыканы цытаты, подкрепляющие тупые, банальные, однобокие
суждения о сложных, тонких, неразрешимых проблемах. Проще говоря, должны присуцтвовать
стандартные ответы на вопросы, ответов на которые не существует.
При этом сочинение должно быть написано грамотным русским языком, но выглядеть так, буд-
то ево писал типичный симнадцатилетний дебилЪ. Если у тибя вдруг появилось какое-то «сопс-
твенное мнение» – засунь ево врагу в жопу, не мучай преподов, не умножай их печали, им и так
надо читать тонны бреда и вдобавок этот бред оценивать. У преподов нет времени и жылания
вникать в твои идиоцкие мысли, мимоходом проверяя ещё орфографию с пунктуацыей.
Так што, будучи далеко не в школьном возрасте, имея далеко не школьный жызненный опыт,
и, будучи (што уж тут скрывать) вполне самообразованным человеком, мне надо было прики-
нуцца малолетним выпускником средней школы и от ево лица, ево словами написать сочине-
ние, по форме и смыслу соотвецтвующее вышеназванным канонам, и сделать это за несколько
часоф. При том за основу я ничиво, кроме «Отцов и детей» взять нимог, потомушто фсё другое я
читал, но это было давно и ниправда. Ещё нас предупредили, што если выбираеш «свободную»
тему, то в сочинении должны быть обизательно примеры из русской литературы, которая вхо-
дит в школьную программу.
Таким образом, написание сочинения на вступительном экзамене в паршывый «Кулёк»
оказалось одним из самых трудных дел, за которые я когда-либо бралсо.
Когда в раннем децтве я увидел в цырке медведей на коньках, то понял, што на свете нет ни-
чево такова, чему я не смог бы научицца. Придержываюсь этой точки зрения до сих порЪ.
103
Когда нашу отару абитуриентов загнали в класс и написали на доске три темы на выбор, моим
первым желанием было уйти и не вернуцца.
Тема первая: «Герой нашево времени. Печорин и Максим Максимыч». Песдец. «Раскрыть тему» за
три или четыре часа – увольте миня, я для этова недостаточно глупЪ или уменЪ – без разницы.
Тема вторая: «Есенин. Трагедия поэта». Ну, это вопще оскорбительно. Талантливый человек,
прожыл жызнь, и действительно трагическую, потому што бухать надо было меньше, – ниваж-
но. Но вот так взять поэта и препарировать как лягушку, чтобы о жызни и трагедии писали юные
идиоты, не имеющие мозгоф, но имеющие времени несколько часов и цель – поступить в деби-
лятник, – это подло. Чистой воды кощунство и глумление над памятью поэта. Все равно што пой-
ти, раскопать ево могилу и посмотреть, какова цвета у покойнова трусы.
Тема третья, «свободная»: «Правда ли, что добро, красота и любовь – самое важное в нашей жыз-
ни?» Тут миня вопще высадило нифпесду. Во-первых, в чьей «нашей»? Моей или ихней? В смыс-
ле тех, кто эти безумные темы придумывает? Полагаю, што у меня с ними разные приоритеты. И
што, например, будет (кроме проблем с цытатами), если я напишу, што ниправда, и в моей жыз-
ни самое важное – деньги, секс и наркотики? Полный и безоговорочный песдец.
На выданных листочках я написал универсальный эпиграф и завис, разгрызая карандаш.
Уходить просто так, без борьбы, не хотелось, поэтому за оставшыеся пару часов (остальное
время я посвятил разгрызанию карандаша и выпадению в осадок) навалял креотиф на свобод-
ную тему, прикрутив туда Базарова. Поставил последнюю точку и сдал, не перечитывая.
Пришол домой, сказал:
– Мама, мне по сочинению два. Темы попались очень трудные. Я не смогЪ.
– Ну не волнуйся, – успокоила мама, – Может троечку-то поставят.
– А я не волнуюсь, – честно призналсо я, и завалилсо на диван читать Юкио Мисиму.
Через несколько дней я пошол по приколу узнать
ризультат и чуть не умер от шока, увидев свою фа-
милию в списках «отлично». Куда катицца этот мир?
Если у миня «отлично», то што же тогда у троешни-
ков и четвёрошников? Просто страшно жыть.
Потом, уже будучи студентом, я разговаривал с
преподом по теории литературы. Помимо проче-
во, он мне рассказал, как они фсей кафедрой ржали
над сочинением на «свободную тему» про Базаро-
ва. Поржав, поставили «отлично» за чувство юмо-
ра. В том, што это был мой опусЪ, я струсил и не
призналсо.
Настраивая телек, случайно нашол какой-то замшелый канал. Титры свидетельствовали о
том, што начинаецца фильм «Американский киборг». Ужаснувшысь, спустилса в магазин за
жрачкой. Вернувшысь, обнаружыл, што действие кинокартины разворачиваеца в полную си-
лу.
Группа явно встревоженных учёных в футуристических костюмах из мятых полиэтиленовых
пакетов пялицца в древний монитор. Среди фсех выделяецца блондинка с огромными сили-
коновыми сиськами. Блондинка изо всех сил изображает, што, нисмотря на сиськи, она тоже
кандидат наук. Вдруг учёный, сидящий за монитором, делает безумные глаза человека, разга-
давшего страшную тайну. Оборачиваецца к коллегам и говорит:
– Кто-то подключился к нашему компьютеру через модем!
Блондинка, очень сирьезно:
– Што это значит?
104
Потом, когда уже начал учицца, выяснилось, што, невзирая на похабный внешний вид, я
в дебилятнике ваще самый умный. На последних курсах я несколько раз лекцыи читал сво-
им одногруппникам, потомушто знал предмет лучше преподов. А черес пять лет после пос-
тупления получил красный дипломЪ, в котором фсе были пятерки и только одна четверка по
системному анализу – я тогда заторчал, заработалсо и не стал готовицца. Пытаюсь припом-
нить, где этот диплом мне пригодилса впоследствии? Кажецца, нигде. Так и лежыт у мамы в
секретере.
Мне такого хрена надо,
Чтобы был длиннее всех!
Чтобы водки до упада,
Чтобы женский визг и смех,
Чтобы взял и написался
Сам собой большой роман,
Чтобы мент не доебался,
Чтобы с верхом был стакан.
На работу чтоб к полудню
И примерно до пяти,
Ну а если вдруг похмелье –
Чтобы вовсе не пойти!
Мне такого хрена нужно,
Чтобы сразу – и в говно!
А любви, таланта, дружбы
У меня и так полно!
(с) Птиц
Однажды я, Глебыч и Жора поехали отдыхать в деревню. У Жоры умер дед, оставив в наслецтво
дом в Тверской губернии.
Делая в доме уборку, мы нашли кучу транков – видимо, покойный перед смертью пыталса выле-
чицца от алкоголизма. Ну, от деревенской скуки транки были съедены за время отдыха. Принима-
ли мы их на ночь, но беспокойный Жора иногда умудрялса хавать колёса и с утра, запивая воткой,
после чево впадал в бессмысленное состояние.
В один из таких дней, когда мы опять «прозевали Жору», стояла страшная жара, хотелось купац-
ца, и было решено пойти на речку, взяв недееспособнова друга с собой. Мы мучительно тащили
камрада под руки на ближайшый пляж, Жора брыкалса и периодически восклицал: «Брось, комис-
сар, не донесёш!» Вопреки фсему донесли. По пути я даже нашол самодельную заточку, правда, га-
лимую, с очень коротким лезвием... Но фсёравно приятно!
Drop your weapon!
105
Купались по очереди: то я плаваю, а Глебыч держыт Жору, то Глебыч плавает, а я слежу, штобы
Жора сидел прямо и не упал. Искупавшысь, решили децыл посидеть, окунуцца ещё раз по очере-
ди, а потом пойти домой. Мирно закурили и приготовились наслаждацца пасторальными видами.
Жора, подпираемый нами с двух сторон, бессильно мотал головой. Вдруг он вгляделса в даль и на-
прягса, как охотничья собака. Мы посмотрели в ту же даль и увидели, што прямо на нас движецца
группа товарищей, отдалённо напоминающая фашыстские мотострелковые войска, укомплекто-
ванные олигофренами. Через несколько сикунд дошло, што это едут на мотоцыклах так называе-
мые «местные»: потомственные алкаголики и токсикоманы, недавно откинувшыеся с зоны.
На душе стало как-то скучно. Мы поняли, што заняли их место на речке. Разумнее фсево было
бы спасацца бегством: их – девять крестьян-берсеркеров на мотоцыклах и, вероятно, с холодным
оружыем. Нас – два с половиной гороцких гопника под транквилизаторами, если считать невме-
няемова Жору, который являлсо, скорее, помехой. Конешно, мы не бог весть, какие графья, Ржев-
ка – тоже не Монте-Карло, но девять против двоих – это нисирьёзно.
Небольшой шанс выжыть у нас фсё-таки был, пока в дело не включилса Жора. Фокусируя взгляд
на приближающихся фашыстах, Жора собрал последние силы и вознёс в голубое небо обе руки с
«факами».
– DROP YOUR WEAPON! – понислось над полями, – GET LOST! – орал Жора, обнаружывая
неожыданно хорошее произношение.
Мы с Глебычем застыли, как девушки с веслом. Вот и фсё, – подумал я. Как глупо – прожыть та-
кую короткую, но интересную жызнь, столько раз уходить от смерти и сдохнуть посреди жаркого
июля, в каком-то медвежьем углу, на берегу безымянной говнотечки от рук пьяных деревенских
дегенератов. Я уже прецтавлял сибя в густой траве, чорной от крови, с месивом вместо морды и с
ножом в печени: вот я лежу, молодой, умный, в прошлом красивый, и фтыкаю в небо, как князь
Андрей под Аустерлицем. Если, конешно, смогу открыть глаза. Глебыч, видимо, прецтавил сибе
примерно то же самое, тока хуже.
Жора покачивалса, воздев руки, как фанат на концэрте, и громко оскорблял «местных» по-анг-
лийски. Эхо металось от реки к лесу.
Я с кряхтеньем и нытьём тормошыл штаны в поисках бесполезной заточки с коротким лезвием. На-
шол и понял, што заточку потеряли, скорее фсево, эти «местные», и за неё мне всыпят дополнитель-
ных песдюлей. Ну хуле делать… Вытерев потную ладошку об штаны, я взял заточку поудобнее.
Вопще я давно заметил, што человека страшыт неизвестность. Например, едеш на велике с кру-
той горы, едва удержывая руль, ветер тоненько свистит, пытаясь вырвать серьгу из уха, и не знаеш,
упадеш или нет. Это пугает. А когда, пытаясь объехать палку, натыкаешса на камень, велик взбы-
кивает, ты вылетаешь из седла и летиш, долго, долго летиш – уже не страшно, а даже спокойно и
весело. Потому што это, пожалуй, единственный момент в жызни, когда ты точно знаеш, чем фсё
кончицца – ты стопудово йобнешса об землю.
В тот летний вечер наша судьба казалась совершенно ясной. Ситуацыя была настолько плоха,
што даже засцать от страха не прецтавлялось возможным. Бояцца было уже нечево – смерть при-
ближалась по полю, тарахтя и отравляя воздух синеватым дымком. Мы с Глебычем глупо улы-
бались, как люди, выигравшые в лотерею. Переглянувшысь, оттеснили Жору за спины. Жора
Ненавижу дачи. Опасаюсь дачников. Не понимаю этой первобытной страсти каждые вы-
ходные стоять в пробках или ездить в битком набитых электричках, чтобы два дня подряд на-
слаждацца сопственным рабским трудом. Съездив однажды к приятелю на дачу, первый раз
в жызни увидел людей, радующихся от тово, што им под окна вывалили грузовик говна.
106
потерял из виду «местных» и затих.
Вдруг «местные» остановились. Но не потому што мы имели угрожающий вид. Скорее всево, на-
ши враги потеряли «точку сборки». Действительно, не каждый день они видят такую картину: три
дебила занимают их пляж, на который никто никогда не смел покушацца, орут на нипонятном язы-
ке, не убегают, а, напротив, встречают их как родных – улыбками во фсё табло.
Нашы маленькие армии молча стояли друг напротив друга. По небу плыли розовые облака. За ре-
кой хрипло кукарекал петух. «Местные» напряжонно разглядывали нас. Мы, неуместно улыбаясь,
разглядывали их, с цэлью определить, што от ково можно ожыдать. Пауза затянулась. Вдруг Жора,
смущённый тишиной, выглянул из-за нашых спин, увидел врага и возопил:
– RELAX!
«Местные» дрогнули. Один, стоявшый впереди всех, завёл мотоцикл и дёрнулся с места. Я сквозь
волну адреналина про сибя сказал: «Мама, прости миня!» Враги, тарахтя проехали несколько мет-
ров и... развернулись. Так же молча, не сказав ни слова, они удалялись в сторону леса. Я почувство-
вал, што стою с открытым ртом, как обосранный олень.
Тока Жора был доволен и расслаблен, его глаза смотрели в разные стороны, он походу уже забыл,
что минуту назад мы были на берегу не одни.
I. Чего ему не хватало
Я появилась на свет для того, чтобы образумить отца. Его родители и жена думали, что моё появ-
ление изменит его жизнь. Они думали, что он станет добропорядочным гражданином. Они дума-
ли, что он будет жить так, как все: ходить на работу, делать карьеру и мирно стареть. Они думали,
что я буду сильнее опиума. И они ошибались.
Это были благостные годы застоя, когда у нашего семейства было всё. Дед занимал высокий пост
на Украине, и никто из нас не знал бедности, очередей, пустых прилавков, ужасов общественного
транспорта и советской одежды. Мы жили на два города: летали самолётами «Аэрофлота», Ленин-
град-Киев, Киев-Ленинград.
В Киеве была большая квартира, ковры, хрусталь, домработница, служебная машина, личная ма-
шина, строгая бабушка, занятой дед и (о моё отравленное детство!) учительница пения, приходив-
шая на дом. В Ленинграде – квартирка на рабочих окраинах, проигрыватель, усилитель, колонки,
винилы, книги, густо разрисованные и исписанные обои, маргинальные картины, гитара, ноты и
гости каждый день.
Никто не знал, чего моему отцу не хватало в этой жизни. У него были богатые родители, любящая
жена, маленькая дочь, весёлые друзья, обаятельная улыбка, джинсы, фирменные пластинки, ред-
кие книги, способности и перспективы. Он знал английский и латынь, лучше всех танцевал рок-
н-ролл, удачно острил, рисовал картинки, писал стихи, рассказы и даже с легкостью поступил в
Литературный институт, где не проучился ни одного дня.
Всё, что у него было, он променял на опиумный мак, густо произраставший на украинском чер-
нозёме.
2. Ленинград
Летними ночами в квартире стоял дым коромыслом. Играла музыка, кто-то танцевал, кто-то курил
траву, кто-то смеялся и рисовал на обоях очередную «фреску», кто-то спорил и размахивал Фолк-
нером. В углу от выпитого портвейна и несчастной любви тихо плакала молодая гостья, моя maman
утешала ее и давала прикурить. Кто-то дергал maman за рукав: «Ирочка, а я вчера в Сайгоне видел
Осень никогда не наступит
107
твоего однокашника Борю Гребенщикова, этого гения самодеятельности. Спрашиваю его…
Ой, а чего это вы тут плачете? Нуте-нуте, давайте лучше выпьем».
На балконе громко выл саксофон. Доносился пьяный голос соседа с нижнего этажа: «Да,
блядь, вы заткнетесь там?! Щас милицию вызову! Блядь, заебали шуметь! Убивать таких на-
до! Тунеядцы сраные! Стиляги, блядь!» Папа открывал глаза, закуривал сигарету и орал:
«Петрачкооов! Пролетарий прав! Убить тебя за си-бемоль! Хватит фальшивить, отдайте сак-
софон!» Пьяный Петрачков свешивался с балкона и звонко сообщал: «Мы не стиляги, мы
молодые коммунисты!», ронял саксофон, инструмент с треском падал в кусты сирени. Кто-
то хватался за голову, кто-то уже гремел дверью, бежал поднимать, кто-то отчитывал Петрач-
кова. Тот с пьяной наглостью разводил руками и ссылался на закон всемирного тяготения.
Папа почёсывал нос и засыпал в кресле с сигаретой в руках.
С тех времён остались поблекшие фотографии: набережные Невы, весёлые компании,
джинсы-клёш и башмаки на платформе; кто-то корчит рожи, кто-то смеётся и машет рукой
— секунды мимолётного забытого счастья, прилипшие к куску бумаги.
3. Киев
Я сидела на балконе и читала книгу «Императорский Рим в лицах». В три года отец научил
меня читать, чтобы тем самым нейтрализовать докучливого младенца. Правда, ни у кого не
доходили руки купить детских книг, и я довольствовалась тем, что было. Из кабинета доно-
сился голос деда:
– Я устал. Я устал прикрывать тебя. Сколько можно… Сколько ты ещё будешь мучить
меня и мать? Ты болен, понимаешь? Ты думаешь только о себе. Посмотри на себя – тебе
двадцать семь, а ты ведешь себя как мальчишка и выглядишь как мальчишка. Я всё для те-
бя сделал. Всё делаю. Ты почти десять лет нас мучаешь. Ты никого не любишь: ни родите-
лей, ни жену, ни ребёнка…
– Папа, не надо. Я люблю. Я очень вас люблю. Я не могу.
– Что не можешь?
– Говорить сейчас не могу. Мне надо идти. По делу.
– Я знаю все твои дела! Хватит! Сиди, когда отец с тобой разговаривает!
– Пап, пожалуйста… я… ну я не знаю… я люблю вас, очень… честное слово. Я ничего не
могу поделать.
– Не можешь или не хочешь?
– Не знаю. Пап, я не знаю! Пожалуйста, мне надо идти.
– Сколько я ещё буду унижаться?! Сколько мне раз ещё просить, сколько раз ещё быть
обязанным!?
– Пап, я буду осторожно. Я пойду.
– Господи… да иди ты… подстригись хотя бы. У нас вечером гости. Появись хоть без длин-
ных волос… Господи, как я устал...
Я догоняла бегущего из квартиры отца на лестнице.
– Пап, ты скоро?
– А? Да, да, скоро. Приду, и мы пойдём стричься.
– С мамой?
– Ага. С мамой. Посиди пока… Вон там книги ещё, встань на стул, возьми. Я тебе альбом
Босха принесу, хочешь?
– Хочу.
– Ну всё, всё. Я побежал, пока.
Я смотрела в лестничный пролёт. Когда он шел «по делу», он никогда не ехал в лифте —
боялся застрять и опоздать. Все семь этажей вниз он съезжал по перилам. В пролёте мель-
кала его рука, джинсы, кеды, хлопала дверь. Ушёл. Без него жизнь сразу становилась пустой
и скучной.
После обеда мы пошли в парикмахерскую. И все трое взяли и подстриглись под ноль, ма-
шинкой, на удивление парикмахершам. Когда пришли домой, в гостиной уже сели ужинать.
Майский ветер шевелил тюль у балконной двери. На столе в солнечных лучах сияли бутыл-
ки с вином и «горилкой», теснились блюда с закусками, в руках гостей блестели стопки и
столовое серебро. Уже было выпито, и генералы с жёнами запели было традиционное «ты ж
мене пидманула, ты ж мене пидвила», как тут в дверях гостиной появились мы. Дед сидел к
108
нам спиной и увидел наши лысые головы и глупые улыбки только на половине фразы:
– А, пришли наконец! Это… это… а… это… мой сын…
Папа моргнул, почесал щеку, поклонился и сказал:
– Здрасьте.
Над столом повисла тишина. Звякнула вилка. С ножа на скатерть упала икра. Холёные ру-
ки бабушки замерли над белоснежной тарелкой. На ее золотых очках мучительно сверкал
солнечный зайчик.
4. С ним и без него
Иногда мы надолго расставались. Я звонила из Ленинграда в Киев. Дед поднимал трубку
и говорил, что папа болеет. И его нет дома. Он в больнице. Но всё будет хорошо. Дед оши-
бался: в больнице мой папа собрал все простыни, которые мог достать, и спустился по ним
с пятого этажа, потому что убежать через двери не удавалось.
Меня отправили отдыхать с ним вместе. Нам дали палатку, резиновую лодку, много еды
под названием «дефицит» и отвезли на машине куда-то к чёрту на рога – подальше от Кие-
ва. После того, как машина уехала, папа сразу потащил меня в ближайшее село, где мы вни-
мательно изучали огороды через плетень.
Вечером, когда вся земля звенела цикадами, мы крались между деревьев, и он шептал: «Ти-
ха украинская ночь… we shall overcome…», а потом кидал мне через плетень что-то, завёрну-
тое в полотенца, а я складывала всё это в кучу. Потом он появлялся из темноты, совал мне в
руку огурец или яблоко со словами: «а это тебе» и, завернув добычу в одеяло, бежал обратно
к нашей палатке так быстро, что я едва поспевала за ним и очень боялась потеряться.
Он надолго пропадал, уезжая куда-то, и отводил меня к поселянам. Торопливо вытряхи-
вая «дефицит» из сумки, говорил:
– Ульяна Петровна, вот еда. Вы сами тоже ешьте, это вам. Посидите с ней пожалуйста…
Она только убегает иногда… Но недалеко… Я буду завтра. Утром. Нет. Вечером.
Вскоре у нас кончилась еда, кончились деньги и пропала резиновая лодка. Папа большей
частью дремал, или неторопливо, почёсываясь, пересказывал мне содержание «Одиссеи».
Я не ценила духовной пищи и просила есть. Тогда он сказал, что мы будем есть, как фран-
цузы. Пошёл на речку, наловил лягушек и кормил меня лягушачьими лапками.
В Киеве, когда его не было, приходилось коротать дни с нашей домработницей, по сов-
местительству – моей нянькой. Она не шла ни в какое сравнение с папой, и однажды я от
неё сбежала. Я сидела в кустах, а она несколько раз проносилась мимо по улице со слезами
на глазах. Отдохнув от неё, я вышла из укрытия. Домработница привела меня домой, поса-
дила на стул, вытерла размазанную тушь под глазами и вынесла приговор:
– Ты такая же вырастешь беспутная, как и твой отец.
В четыре года слово «беспутная» по отношению к моему отцу и ко мне прозвучало как-то
обидно. Я позволила себе пнуть домработницу ногой. За это меня заперли в комнате и ска-
зали, что я буду сидеть там до вечера. Отобрали книги. Я плакала. На счастье пришел папа и
вызволил меня из плена, поругавшись с бабушкой. Выслушав мои объяснения, произнёс:
– Ну, ерунда какая. Интересно, что она права скорее всего… Только ногой ты её напрас-
но… Марк Аврелий не одобрил бы.
В Ленинграде мы ходили в гости. Папа купил мне сумочку, в которой я носила стерилиза-
тор. Подарил проигрыватель и фирменный винил «The Wall», тогда только что вышедший
в свет. Пластинка была мною выучена наизусть, а у гостей и родителей появилась аллергия
на Pink Floyd. Потом он забрал и проигрыватель, и пластинку, пока меня не было дома. Я
рыдала от горя. И тогда первый раз в жизни взрослый человек попросил у меня прощения.
Он взял меня на руки и сказал:
– Прости меня. Пожалуйста. Прости. У меня… Мне деньги были нужны. Я ещё тебе куп-
лю… Не обижайся. Не плачь, пожалуйста, не плачь.
Я улыбнулась. Он тоже. В глазах без зрачков светилось облегчение. На него никто не мог
долго обижаться.
5. Я должна понять
Меня привезли в самом конце августа из какой-то очередной деревни. На вокзале нас встре-
чали его друзья. Меня взяли за руку и повезли домой. По дороге я спрашивала «как там па-
па? как мама?» – взрослые мычали в ответ что-то невнятное. В метро я улыбалась им, они
109
давили мучительные улыбки и смотрели на меня со страхом и сожалением. Подходя к дому,
мы остановились. Кто-то сел на корточки передо мной, взял за руки и сказал: «Маша. Тебе
семь лет. Ты уже взрослый человек. Ты должна понять. Твоего папы больше нет».
На чёрном мокром асфальте дрожали ярко-желтые листья. Моросил дождь. Я вытащила
свои руки из чужих. «Понимаешь… он умер. Десять дней назад… Ты больше его не увидишь.
Ты должна понять».
Я растёрла желтый лист ногой по асфальту. Я поняла.
Потом был первый инфаркт у его матери, отставка и конец карьеры
его отца, его жена несколько раз пыталась покончить с собой, а у меня
потянулись долгие годы английской школы, продлёнок, кружков тан-
цев и рисования, каникул, скучных праздников, чужих квартир и чужих
дней рождений. Его родители плакали, глядя на меня, потому что я была
очень на него похожа. Его друзья сперва заходили к нам, клялись в веч-
ной дружбе и уверяли, что не оставят нас. Но разрисованные обои были
заклеены новыми, гитара убрана, говорить было как-то не о чем, шутки
не удавались, и всем было тяжело от неловкого молчания – вечная друж-
ба закончилась.
Потом кто-то из них спился, кто-то уехал, кто-то растолстел, кто-то
стал знаменитым, женился, развёлся, родил детей, заболел, выздоровел, облысел, стал де-
путатом, купил машину… Почти никто из них не ходит на кладбище, где на гранитном па-
мятнике написано его имя, «1954–1983», и «Ты навсегда останешься в нашей памяти».
Я взрослый человек и должна понять. Мы любили его. Он любил нас. Но он не мог иначе.
Я смотрю на жёлтые листья на чёрном асфальте. Я его больше никогда не увижу. Он навсег-
да остался молодым. И для него больше никогда не наступит осень.
С уважением,
Анимаша (Стилист Облаков и Метеоритов)
Однажды институцкие приятели моево друга поехали на каникулы к одному студенту из Молда-
вии. В Кишинёв, to be precise. Приезжают они в Кишинёв, а кругом – одни молдаване, што само по
сибе смишно. Но им этово показалось мало. Студенты решыли накурицца и покатацца на молда-
ванском опщественном транспорте. Забрались в автобус и начали рассказывать друг другу нисмеш-
ные анегдоты про молдаван типа:
– Сколько молдаван нужно, штобы вкрутить лампочку?
– Десять!
– Гы-гы-гы-гы!
Анегдотов вспомнилось много, ехали долго, и вдруг заметили, что на них неодобрительно косиц-
ца классический молдаванин с большыми усами. От этова стало ещо смишней.
– А знаешь, почему молдаване солёные огурцы не едят? Голова в банку не пролазит!
– Гы-гы-гы-гы-гы!
– Можно подумать, у тибя пролазит, – злобно заметил молдаванин.
 

ŅарКОТварь

ПАДОНАК
Покойся с миром
Тор4People
Регистрация
8 Мар 2011
Сообщения
14,868
Адрес
СПб
Предпочтения
Употребляю Тяжелые В/В
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай.Зима/Весна/Лето/Осень

Осень.


112
Однажды подходит ко мне коллега (назовем её для простоты изложения Глашей) и говорит: «Хо-
чеш съездить на конференцыю в Антверпен на халяву?» Ну понятно, что на такое предложение
можно ответить. На халяву я и в Бобруйск съежжу.
По причине долбойобства я до сих пор до конца не выяснил цели этой поездки, и в особенности
не выяснил, нахрена миня туда пригласили. Офицыальная версия гласит, что пригласили расска-
зать про один проект – не буду уточнять какой, скажу тока, что проект в области соцыальной рабо-
ты, в моём случае – работа с торчками.
По-научному такая деятельность называецца «снижение вреда от употребления инъекционных
наркотиков»: это написание и распространение разных книжиц и каких-нибудь листовок о том,
как не заразицца ВИЧом, гепатитом и прочими болезнями, и как не заразить других; психологи-
ческая помощь торчкам; помощь при получении документов; разные консультации по поводу здо-
ровья, советы куда и к каким врачам обращацца и фсякое другое. Конференцыя в Антверпене как
раз и была посвящена «снижению вреда».
С мучениями я поменял загранпаспорт со старова на новый: тока фотографироваца пришлось ра-
за три. То ибло им моё не нравица – типа с такими ёблами нильзя ездить зарубеж, то фотка цыф-
ровая и ето тоже нильзя – обгрызли мозги по-взрослому. Потом не хотели давать визу, но я глупо
улыбалса и дико зырил в окошко посольства на седовласова негра, который визы выдавал, поето-
му решыли не связываца и дали.
В один прекрасный день (поздняя осень, грязь, Москва) мы с Глашей припёрлись в аеропорт,
чтобы лететь в Европпу. А до миня, надо сказать, любят доябывацца всякие люди, даже когда я тих
и печален. На паспортном контроле румяный паграничник сказал, что он миня не выпустит нику-
да, потому что у меня паспорт недействительный. Ё-моё, сюрприз нах!
Я в паспорте расписацца забыл оказываеца. Эка мелоч! Даже негр в посольстве забил на это. Ну
я не растерялсо, попросил у погранца ручку и расписалсо. И миня выпустили. Тока ещё допроси-
ли: куда я еду и нафига.
Прилетели поздно вечером в Брюссель. Нас встретила одна милая дама из клиники для торчей
и отвезла в гостиницу. Но нас туда не поселили, а послали нахуй, потомушто та гостиница не ра-
ботает по ночам. Там фсе спят. Это вам Бельгия, а не Туркменистан. Поэтому мы дрыхли в другой
гостинице, а утром пошли искать наш отэль. Для ориентировки имелись две несовместимые кар-
ты местности разнова масштаба, а улицы в Антверпене песдец какие-то кривые. Зато вокруг чис-
тота, архитектура, золотая осень и тепло. Мы долго блуждали, но в конце концов разум победил, и
отэль был найден.
Это было старинное здание, перестроенное под гостиницу. Нумер у миня оказалса двухэтажный,
на второй этаж вела лестница, а под потолком висело ахуенное, здоровущее деревянное колесо.
Низнаю, для чево оно предназначено, но по ободу колеса присобачены были заржавевшые желез-
ные крючья. Типа седая старина и пыточно-сельскохозяйственный инвентарь.
Я сразу влез на второй этаж, перегнулсо через перильца и начал это колесо вертеть. Но! До миня
никто из постояльцев вертеть ево не догадывалса. Оно было так приделано, што ево нильзя было
трогать… короче… колесо, конешно, не йобнулось вниз – тогда бы я тут не писал письма, а сидел
бы в местной тюрьме. Просто крючья колеса впились в потолок и от потолка отвалился нехилый
кусок штукатурки. Больше колесо не вертелось, и я потирял к нему интирес. Ошмётки с пола соб-
рал и выкинул в окно. А наверх никто не позырил, поэтому мне не предъявили ничево за потраву.
Я сибя за это не виню. Полагаю, што любой уважающий сибя русский турист на моём месте тоже
Страх и ненависть в Антверпене
113
крутанул бы это колесо, и до кучи мог бы оторвать ево к хуям и вместе с колесом йобнуцца со вто-
рого этажа на пол.
Совершив сей нибольшой дестрой, мы с Глашей пошли гулять.
Ну что вкратце можно сказать про Антверпен? Это маленький, красивый и чистый город типа
Таллина, тока лучше. Впрочем, я Таллин видел лишь в децтве по телеку, так что могу ошыбацца.
Жытели не злобные, никто морду мне не бил. Все говорят по-английски. Единственный встретив-
шыйся дурак оказалса русским – мы спросили дорогу, и он нас послал в другую сторону. Спасиба
за это большое соотечественнику.
В первый день мы решыли зайти в клинику для местных торчей. Клиника оказалась маленьким
раем. Я, может, при определенном раскладе там бы и жыл при кухне. Люди в клинике работают пе-
сдатые: все добрыя, улыбаюцца, а если ты торч, то тибя типа уважают и в морду не плюют. Основ-
ная фишка заключаеца вот в чом: туда может прийти любой дурак и сказать, что ево кумарит. Ни
документов, ни денег, нихрена вопще у нево может не быть. Ево вежливо просят поссать в банку,
и если он действительно поссал каким-нибудь опиатом, ему выписывают метадон. Ну, там мож-
но ещо с врачом побазарить, соцыальный работник тибя отведёт куда надо – гражданство просить
или материальную помощь – в опщем, Европпа. Тем, кто имеет приличное рыло, метадон дают с
собой про запас, так что можно каждый день не ходить.
Это называеца «заместительная терапия»: человек вроде и трезвый, но при этом не испытыва-
ет кумаров («ломки»), так что ему не надо воровать и разбойничать, доставая деньги на героин. Он
может устроица на работу, не будет заражать других наркоманией, СПИДом и прочими болезня-
ми. То есть чел выпадает из порочнова круга «украл – вмазалсо – кайфанул – украл и т.д.». В Рос-
сии, конешно же, заместительная терапия запрещена.
У нас ведь фсё должно быть черес жопу – такое у нас дао. К тому же надо наркополицыю кор-
мить. А как же? Што им – гражданам во цвете лет – идти работать што ли? Вагоны, может, разгру-
жать? Ещё чево!
На следующий день европейскова турнэ миня начало кумарить – я тогда, мягко говоря, потар-
чивал. И в этот самый день, как всигда по закону подлости, надо было начинать участвовать в пре-
словутой конференцыи, на которую мы с Глашей и приперлись.
Первую половину дня я сидел, дрожал, ёрзал и сморкалсо. Озирал людей выпученными глазами,
причом зраки были заметно разнова размера. В опщем, выглядел ниприлично.
Некоторые европейцы (особенно французы) завистливы до омирзения. Ну приехал русский
олигарх в Куршывель или куда они там ездят. Приехал с блядями. А почему бы и нет? Может,
он с децтва мечтал заработать (или спиздить – в нашем случае без разницы) бабла и съездить в
отпуск с блядями? Што такова? Нет, нада закрыть ево в ихний европейский обизьянник! Пес-
дец политика двойных стандартоф: пидаров нада уважать и относицца к ним политкорректно,
а нормальных мужыкоф – за решотку нах! Видите ли, он им мораль разлагает. Так разложыл,
што прямо аж пахнет.
Сидим с Бумой, жрём, смотрим телек. Ведущий: «Согласно последним данным, прожыточ-
ный минимум москвича составляет 1700 рублей». «Во, Бума, приколись, – говорю я, – люди
тратят в день 1700 рублей и ничево, с голоду не мрут, не жалуюцца». «Дебилятина, – отвечает
Бума, – это в месяц». Самое удивительное – он оказалса прав!
114
В конце концоф не выдержал и в обед подошол к милой даме из клиники для торчков. Милая да-
ма участвовала в конференцыи, а основным её занятием было выписывание метадона. Конешно,
это пахло лехким позором: приехать на сборище, где приличные люди что-то трут про снижение
вреда и светлое будущее для торчей, — и в первый же день начать кумарица как жопа.
Дама оказалась действительно ангелом-телохранителем: сразу миня поняла, без лишних слов от-
везла на фольксвагене в клинику. Состояние моё было таково, что писать в банку не просили: тут
уж не до формальностей, я готов был и без банки обоссацца от перемены опстановки и горестей.
Табло у миня было кумарное, на джынсах кровищща в районе коленок, куртка на боку рваная и из
неё торчит какая-то вата, а в руке бутерброд. Глаша заставила миня на обеде взять большой гамбур-
гер, мотивировав это тем, что метадон миня подснимет, хавать захочецца, а корм к тому времени
уже сожрут. В опщем, такова человека заставлять писать в банку – это по европейским меркам ти-
па холокоста. Если бы заставили, их потом закрыли бы в каталажку за жыстокое обращение с жы-
вотными.
Мне выдали метадона на фсю неделю, так что я мог нормально функцыонировать, как здоровый
челавек. Седьмова ноября надо было делать презентацыю о моём проекте. Конешно, никакой пре-
зентацыи у миня не было готово, поетому фсё делалось в последний момент на глашыном ноутбу-
ке.
Когда пришло время рассказывать, я посадил Глашу за комп, чтобы она мне слайды меняла, а
сам начал песдеть: кто мы и что мы, когда образовались, чо делаем, какие у нас планы на эту и пос-
ледующие жызни и фсё такое. Буржуйским людям проект понравилса, удалось даже сорвать апло-
дисментЪ.
Потом задавали вопросы. Чота нипомню как миня занесло в такие палестины, но я стал говорить,
что вся проблема человечества в целом и нашево проекта в частности заключаецца в идиотах. Что
умному человеку можно и торчать, и стрелять из пистолета и рогатки, и вообще делать разные ве-
щи. А идиоту нильзя даже спички доверять. Я говорил горячо и убежденно, как Ленин. Участники
конференцыи смиялись. Глаша сказала: «Довольно яркая была презентацыя», — но я нипонял: это
она похвалила или решыла больше не связывацца.
В последний день говорильни припёрлись выступать ещё более колоритные личности, чем я с
торчащей из куртки ватой и тенью безумия на роже. В конференц-холле нарисовались два пейза-
на из Боливии. Один якобы историк, второй вопще мутный – прецтавился антропологом, но вы-
глядел как апустившыйся бандит. Два дона хуана в потертых шляпах, при виде которых нивольно
вспоминаецца слово «наркокартель». Доны толкали реч про кокаинЪ.
Опщий смысл был таков: кока – песдатое растение, и это
их народный фольклор – жрать листья коки. Типа там у них
больше ничиво питательнова не растёт, и даже ихние овцы и
фсякие другие домашние вирблюды пасуцца в боливийских
перелесках, жрут листья коки и не загибаюцца. А бледноли-
цые объявляют коке войну, и напрасно.
Аудитория явно волновалась, фсе спрашывали друг друга: а
не привезли ли случайно эти крестьяне чево-нибудь такова,
из ихней народной культуры и искусства? Ну, чтобы не тока
познать прелесть коки в теории, но и практически.
Когда выступления закончились, мы с Глашей и одним
американским камрадом решыли пойти в город децыл по-
колбасицца. На ресепшен неожыданно наткнулись на донов
хуанов. Они сидели, улыбались, и явно стеснялись вражеской
богатой опстановки. Мы не сдержались и решыли потрясти
боливийцев. Задан был классический интернацыональный
вопрос: «Есть чо-как?» На что доны сказали, что есть тока
115
листья, зато дофига. Листья были тут же отобраны у растерявшыхся крестьян, и вместе с гербарием
мы слились. Листья оказались полной беспонтофкой. То ли доны оказались не так просты и швар-
кнули нас, то ли действительно любая овца может ими питацца без вреда для здоровья.
На следующий день мы с Глашей пошли на вокзал и купили билеты в Амстердам. Ехали в элект-
ричке часа два, курили, зырили в окно. За окном были маленькие города типа Антверпена и поля,
а на полях стояли, лежали и какали коровы.
Центральный вокзал Амстердама на миня сразу произвел тя-
жолое фпечатление. Там можно и по трезвости плутать доволь-
но долго. Мы нашли камеру хранения и сдали туда вещи.
Потом гуляли по преславутому кварталу красных фонарей.
Ну, там ничево интереснова нету: кофешопы, туристы и бляди
в окнах. Ещо много каналов с водой и виласипеды. Если убрать
негроф и виласипеды, то похоже на канал Грибоедова в Питере.
Вечером нас забрал к сибе ночевать местный знакомый Глаши.
Он жывёт за городом, в голландской деревне. Там очень тихо,
чисто, кругом действительно мельницы, вода и камышы. Я за-
помнил в основном тока, што курил на мостках и плевалсо в чорную ночную воду каналов. Ко-
нешно, была мысль поджеч сигаретой сухие камышы, но по причине усталости забилЪ. К тому же,
вдруг там чьё-нибудь гнездо?
Потом наступил наш последний день за бугром. Тут-то, сопственно, фсё и началось. Мы верну-
лись в Амстердам, посетили тамошнюю клинику для торчей, но ничиво нового не обнаружыли: то
же, что и в Антверпене. Несколько задел тот факт, что ночлежка там выглядит более призентабель-
но, чем моя съемная московская квартира. Я даже нимного расстроилсо, погрыз нокти и выковы-
рял из куртки нехилый кусок ваты. Это миня успокоило, и мы пошли гулять.
Вечером нам прецтояла трудная задача: вернуцца на вокзал, купить билет до Брюсселя, из Брюс-
селя добрацца в международный аеропорт и сесть в самолёт. И вот тут случилась основная подля-
на. Мы случайно забурились в магазин с ненавязчивым названием «Баба». Баб там не продавали,
зато продавали ганджу и грибы. Я было приценилсо к семенам – камрады просили привезти; но,
узнав цены (50–70 еврорублей за пять сморщенных семечек), выковырял из куртки ещо ваты, и тут
случилось страшное: взгляд упал на холодильник типа таких, в которых продают кокаколу. Но там
была не кокакола, а грибы. Грибы в пластиковых коробках выглядели сытно и питательно. Более
фсево они походили на небольшые подберёзовики, произрастающие на скудной почве средней по-
лосы России. Цена грибам была 14 еврорублей за коробку, а в коробке было грибоф десять, их мож-
но было даже жарить с картохой – получилса бы нормальный ужын.
На самом деле мне вофсе не хотелось грибов. Я их вопще не люблю и до этова жрал один раз в
жызни. Мне нафик не нужны были грибы. И я низнаю, почему стал жадно блеять и дергать Гла-
шу за рукав, тыча пальцом в грибы и убеждая её, что мы обизательно должны их купить и сожрать.
Может, давила опстановка: Европпа была слишком тихой и мирной, а Глаша – слишком трезвой и
рассудительной. Может, нихватало ощущения, что этот мир должен умереть…
Глаша, безусловно, женщина умная. Она миня увещевала и даже увела из этова магазина проч.
Она говорила, что нам надо скоро ехать в Брюссель, а оттудова в аеропорт, а там проходить регис-
трацыю и искать наш самолёт, и лететь в Москву. Ещо она уже поняла к тому времени, что мета-
дон я потащу с собой, а вовсе не выпью ево, и не сдамся её мольбам не везти палево через границу.
Глаша говорила, что всё это гиморно и по трезвости, не то что под грибами. Предупреждала, что у
неё под грибами может оторвать башню и она за сибя не в ответе. А если она за сибя и за миня не в
ответе, то тогда никто не в ответе… Так мы отошли метров на двести.
За время глашинова монолога я не сказал ни слова. Я внимательно слушал и молча шол рядом.
Однако, Глаша позырила на миня, тяжело вздохнула и покорилась судьбе. Мы вернулись в «Ба-
бу». Вот каких высот духа можно достич за годы долбойобства! Сразу оговарюсь: если кто будет в
116
Амстердаме, зайдите в магазин «Баба» и дайте пажалуста песды тому чуваку, который сказал, что
надо хавать по коробке грибов на рыло. И что если сожрёш меньше, то не вопрёт. Впёрло бы даже
если треть коробки сожрали – но тогда я по наивности этова не знал.
Короче, выдано нам было по упаковке подберёзовиков. Я даже растерялсо у прилавка с этими
грибасами в руках. Mиня как-то слегонца замкнуло: стою в магазине с лукошком галюцыноген-
ных грибоф и не врубаюсь как, а главное где сожрать такое количество отравы. Я вежливо спросил
продавца: «Слыш, дятел, а где эти грибы у вас можно сожрать?». Подлый продавец-психонафт поп-
равил очочки и сказал, что в принцыпе где угодно можно жрать. На улице можно вот так встать и
сожрать. В кафешопе можно сожрать. Ну, может не стоит в супермаркете или каком-нибудь бути-
ке жрать – вдруг кто-нибудь обидицца, опщество-то нервное, демократическое.
Я всё равно не мог сибе прецтавить, что щас
выйду на улицу, открою коробку и буду стоять
и жрать эти дары природы. Учитывая то, как я в
целом выгляжу, при виде миня могут и так оби-
дицца, даже если я без грибов и не в супермар-
кете. У миня вопще несколько оскорбительный
для окружающих видЪ.
Тогда я сказал продавцу, что буду есть грибы
прямо здесь и сичас, не отходя от кассы. Типа
так люблю грибы, что прямо кумарит без них и
трубы горят, нимагу ждать больше ни минуты.
Открыл коробку и начал жрать. Глаша была уже
психически сломлена и тоже решыла сожрать
свой дознякЪ.
Покупатели, сцуки, отвлеклись от разглядывания пошлых трубочек для гашыша и стали
разглядывать нас. Глаша пыталась хавать грибы низависимо и гордо, как будто так и надо,
типа мы каждый день так вот жрём грибы. Я же был несколько более развязен и приставал
к продавцу с вопросами типа: а что если мне шыфер снесёт? помните ли вы телефон своево
адвоката? Продавец вздрагивал и говорил, что если вштырит сильно, надо взять много саха-
ру, разболтать в воде и выпить. Типа сразу всё как рукой снимет. Забегая вперёд и пользуясь
случаем, хочу поведать шырокой опщественности, что продавец магазина «Баба» — врун и
пидарас, а сахар с грибоф не снимает.
Я падазрительно кривил морду и даже нимного абнюхивал каждый гриб, будто ниибаца
какой психонафт и секу поляну. Мне даже выдали бесплатно бутылку минеральной воды
запить. В опщем, за десять минут грибы были сожраны, а коробки отданы обратно продав-
цу на память. Он пожылал нам «найс трип» и намекнул, што пора рвать когти. Мы не стали
злоупотреблять гостиприимством и слились.
В качестве компенсацыи за маральный ущерб от грибоф и пребывания со мной в течение
целой недели, Глаша потребовала, чтобы мы пошли в магазин одежды. Типа ей там надо сде-
лать покупки. Как будто у ней одежды нет! Просто цырк, война и немцы. Но я же не зверь
– я согласилсо. Хотя боюсь магазинов и зачастую нахожу их бесполезными, потому что не
имею покупательской способности и потребности. Мне, в опщем, нахрен не нужны мага-
зины. Чево я там не видел. Но идти пришлось.
В магазине я пыталсо нехитро резвицца, примеряя разные дурацкие шляпы и корча рожы
в зеркало. Глаша сосредоточенно выбирала какое-то нижнее белье. И тут миня накрыло.
Привычно севшый зрак расползся на всё ибло. Ноги подкосились. Вокруг, как змеи, заше-
велились лифчики. На носу немым укором опществу потребления повисла хрустальная со-
пля. Вдруг нахлынули паника и отходняк, будто я щас утону в болоте мыслей домохозяек,
которые жадно тянут руки к трусам и шарфикам. Мир покачнулса и пошол ко дну, как «Ти-
таникЪ».
117
Я схватил Глашу, которая вроде успела купить поганый голубой лифчик с ядовитыми цвитами, и в
панике, размахивая лифчиком, мы побежали на улицу. На улице было нимного лехче, но софсем не
так, как хотелось бы. Стало холодно, солнце скрылось. Под ногами ручьями текли тротуары. Люди
стали ненастоящими. Дома, стены, веласипеды тяжело дышали и раскачивались. В каналах пухла
и наклонялась вода. Фасады моргали окнами. Пространство норовило свернуцца, время загустело
и прилипало к ногам. Я отчево-то вспомнил теорию относительности и она, падла, напроч вытес-
нила из головы понимание тово, кто я такой, как миня зовут, где я и что я вопще тут делаю.
118
Откуда-то сбоку Глаша сказала, что не может идти. Я нипомнил, кто эта дефка, но понимал, что ид-
ти надо, иначе город нас засосёт, как болото. Мы дошли до ближайшей скамеечки на какой-то площади
и приземлились там. Я боролсо с паникой и по привычке пыталсо улыбацца. Получалось очень падаз-
рительно. Глаша почти цыликом втянулась в куртку, как черепаха, и обмотала бошку шарфом, оставив
тока глаза. Этими безумными глазами она внимательно следила за каждым проходящим челавеком. По
причине российскова воспитания всплыла мысль, што нас нимедленно должны забрать в мусарню, по-
томушто две скрюченные фигуры на лавке — одна фся в шарфе, а другая с диким оскалом и размазанны-
ми по морде соплями — совершенно не вписываюцца в этот жыдкий город. Поэтому я стащил Глашу с
лавки и повёл в высокие щели улиц.
По пути мы куда-то заходили, но я даже приблизительно нипомню куда. Глаша бормотала, что в этом
городе все привязаны верёвочками к чему-нибудь. Вот веласипеды привязаны к оградам каналов. Вот
ниггер-барыга привязан к кофешопу. Вот туристы привязаны ниточками к тротуару. Поетому нам то-
же надо где-то привязацца обязательно, чтобы не утонуть. Наконец, Глаша встала у каково-то столбика,
слехка покосилась в сторону и сказала, што это идеальное место, чтобы привязацца. И что тут мы и будем
стоять. Эта мысль у миня нихуя не вызвала одобрения, потому что стоять, скрючившысь посреди улицы
у каково-то столбика, – это еще хуже, чем сидеть на лавке, закутав бошку в шарф и пугая старух. Это бес-
песды было уже софсем палево.
И тут – бля! Миня молнией пронзила мысль, что кем бы мы ни были – нам надо сиводня сесть в поезд
и куда-то ехать! Куда, нафига – этова я не знал. Но помнил, что если не уедем, то случицца какой-то пе-
сдец. И что с тех пор, как мы начали плавать по тротуарам, прошло уже дофига времени. В мозгах незем-
ным светом фспыхнуло слово «самолёт». Стало ясно, что надо взять сибя в руки и бежать отсюда нах.
Я стал тормошыть Глашу и просить у неё часы. На что Глаша сказала, что часы она мне не даст, потому
как они вроде не имеют смысла в сложывшейся ситуацыи. У миня же часов не было и нету. Тогда я сде-
лал руками движение, как пловец, упавшый в болото, и произнес волшебное слово «ВОКЗАЛ». Глаша
дико посмотрела на миня и сказала, что ТУДА она не пойдет. Не пойдёт. Нет. Ни за что. И с отсуцтвую-
щим видом, поджав ногу, покосилась в другую сторону.
Тогда я попыталсо проявить героизм. Казалось, что реч идёт о жызни и смерти. САХАР! Как же мож-
но было забыть! Обманом и силой я отвязал Глашу от столбика и потащил в ближайшую кроличью но-
ру. К счастью, нора оказалась тёмным кафе. Там я с трудом объяснил, что требуецца чай. Горячий чай. И
МНОГО САХАРА. Мы сели за столик у окна.
За окном прямо под домом текла вода, из воды кое-где торчали дома. Плывя неведомо куда, я лихора-
дочно разрывал бумажную оболочку сахарных червяков и вытряхивал содержымое в чашки. Глаша смот-
рела в сибя. Я выпил чай залпом, как вотку. Глаша загробным голосом сказала, что она сахару не хочет.
Что ей и так хорошо. Машынально сделала пару глотков и ушла в туалет.
В туалете она пробыла не меньше получаса. В душу снова закралась паника. Я подошол к стойке и поп-
росил ещо сахара и салфетку вытирать сопли. Толстая тётка недобро зыркнула и заколыхалась в воздухе.
Стало понятно, что сичас, возможно, нас будут отсюдова выгонять.
Тут вернулась Глаша. Вид у неё был, будто она съездила как минимум в Африку. С собой из странствия
Глаша принесла понятные только ей воспоминания и гору бумажных салфеток – чтобы я вытирал со-
пли.
Расплатившысь, мы вышли вон. Каким-то образом добрались до вокзала, проибав по пути все салфет-
ки. Половина вещей почему-то перекочевала из моих карманов в глашины карманы, и ищо Глаша чудом
умудрилась все это время носить у сердца ту самую бутылку минералки, которую нам дали в «Бабе» запи-
вать грибы. Минералки там уже не было, но Глаша наотрез отказывалась отдать бутылку или выкинуть
её нахрен. Глаше эта бутылка была для чево-то очень нужна.
Предательский вокзал заставил нас плутать по подземельям, но в конце концов камера хранения была
найдена. Квадратики ячеек двигались, как кубик рубика. После недецких усилий удалось поймать нашу
ячейку. И тут случилось то, что Глаша, по её словам, не забудет никогда в жызни.

120
Дверца щолкнула и открылась. Ячейка была пуста. Глаша посмотрела в железную пустоту, понима-
юще улыбнулась и закрыла дверцу. Постояла сикунду. Открыла дверцу. Вещей внутри не было. Глаша
перестала улыбацца и закрыла дверцу снова. Открыла. Пусто. Мы остались без всево. Вещи пропали
из закрытой камеры.
Глаша взялась за голову и повернула ко мне вытянутое бледное лицо. Рот был открыт, потревоженные
волосы стояли дыбом. Вдруг стало очень смишно, и я залилсо децким серебристым смехом. Глаша сказа-
ла: «Мы проибали нашы вещи». Я попыталсо сказать «game over», но от смеха ничево не получилось.
И тут паника накрыла Глашу. Она стала кидацца к пассажырам со словами, что бля таково не бывает.
Метнулась к стойке, где стоял служытель, и стала бессвязно объяснять, что этова не может быть. Мне
стало её жалко и я перестал смияцца. Служытель выслушал Глашу и растворился в атмосфере. Глаша
прошептала: «Бля, я проибала свой ноутбук. И фсе вещи. И ты тоже. Кстати, что у тибя было в рюкзаке?»
Я сильно напрягсо, пытаясь вспомнить самое дорогое, что есть в моей жызни и что из этова дорогова я
мог проибать. Вспомнив, ответил: «У миня там был метадон». Глаша затрясла головой, как лошадь, и
сказала: «А паспорт и билет?». Я подумал ещо раз и заявил, что паспорт и билет, сопственно, были там
же. И они, значит, тоже проибались.
Глаша вцыпилась руками в стойку и сожмурила глаза. Я понял – Глаша думает, что щас вот она их
откроет, и фсё будет нормально. И действительно, за стойкой появился служытель с нашыми вещами.
Глаша открыла глаза и оросила подземелье радостными обезьяньими воплями. Мне показалось, что от
воплей в камере хранения начали прорастать джунгли, трубы на потолке превращались в лианы. Я для
приличия тоже пару раз пискнул, мы схватили рюкзаки и выбежали вон.
Отсуцтвие вещей в камере хранения объяснялось просто: что-то глюкануло и ячейка открылась. Служы-
тели вытащили и сныкали нашы вещи. Я не удивлен. Со мной фсигда случаецца подобная ботва.
Низнаю, как мы купили билеты. Казалось, будто мы находимса внутри каково-то квеста, где для про-
движения вперёд, надо фсё время искать и приобретать какие-то бумажки. И это на самом деле так ни-
сирьёзно, что не может быть риальностью. Не может жызь человека настолько зависеть от бумажек.
Паспорт, чеки, карточки, билеты туда, билеты обратно…
Добыв билеты, никак не могли найти выход из подземелья на нужную платформу. Сжымая проезд-
ные документы в трясущихся руках, мы шатались среди потоков людей, пока два служытеля вокзала
в дурацкой форме не вывели нас наверх. Они сказали: «Это четырнадцать. Стойте тут. Тут будет ваш
поезд». Мы сели на лавку, и я сразу, конешно, захотел писать. Я всигда хочу писать в самый неподхо-
дящий момент. Этот факт внёс много разнообразия в различные события моей жызни, придав им пи-
кантности и адреналина.
Глаша, видимо, знала об этом, и сказала, что писать я буду уже в Брюсселе. Потому что если мы пой-
дём искать сортир, мы потеряем четырнадцать. Вот тут четырнадцать, и мы отсюда не уйдем. Хватит с
неё. И мы остались там, где четырнадцать.
Не взирая на глашину сосредоточенность, мы чуть было не уехали на другом поезде, идущем вопще
хуй знаит куда. К щастью, не успели в этот поезд влезть, вдобавок за ненашым поездом бежала негре-
тянка с косами, визжала и махала кому-то в окно. Это нас отпугнуло, и мы уехали на следующем поез-
де, который случайно оказалса наш.
С децтва мечтал совершыть что-нибудь выдающееся:
заняцца контрабандой жабьей икры; научицца играть на
бубне; выучить албанский; женицца на Валерии Ново-
дворской... Но заторчал и фсё похерил – чортовы нор-
котики!
121
За окном проносились совершенно нериальные конструкцыи из стекла и бетона, пустые осве-
щённые дома, и Глаша бормотала: «Матрица бля… Что это вопще такое? Почему горит свет в этих
коробках? Почему там никово нет?» А я отвечал ей, что это, должно быть, построено для тово, штобы
двое русских, обожравшыхся грибами, когда-нибудь вечером проехали мимо и удивились. Параллельно
за свецким разговором я переливал баяном своё лекарство из палевной бутылки с надписью «метадон»
в пустой фурик из-под нафтизина. Будучи под грибами, я нисмог открыть ни один сортир в электрич-
ке. Просил Дашу помоч, но она отказалась, посоветовала тока выяснить, какой это сортир: цыфровой
или аналоговый. Я понял фсю тяжесть ситуацыи, поэтому решыл терпеть до Брюсселя.
Не буду рассказывать, как мы добрались до самолёта. Потому что низнаю, как так получилось.
Помню, нам помогали какие-то посторонние люди. В аеропорту на таможенном контроле ри-
альность ещё не вполне встала на свои места. Я выглядел похабно и вел сибя ниадекватно. В ито-
ге миня начали обыскивать, метадон не нашли, зато нашли швейцарский ножык и решыли ево на
фсякий случай конфисковать, потому что неизвестно, что такая скотина может ножыком сделать
в самолёте.
Я препиралсо минут дваццать, задержывая очередь, и в конце концов решыл применить ultima
ratio – скривил морду и приготовилса судорожно рыдать в голос. Это всигда производит неизгла-
димое фпечатление на окружающих – народ пугаецца до усрачки. Так и в этом случае на миня за-
махали руками и сказали, што уймись, жывотное, твой ножык повезёт пилот. Упаковали оружые в
огромный конверт, отдали пилоту, а в Москве пилот лично мне ево вернул. Так что я ни пяди родной
земли не уступил и даже не проибал ничево из имущества, кроме целова мешка брошюр по сниже-
нию вреда, которые мне дали в Антверпене. Куда делись брошюры – до сих пор остаёцца неясным.
Может, я их кому-нибудь раздал в галюцыногенной горячке – история умалчивает.
Через несколько часов я уже ехал в машыне по тёмным улицам Москвы. Господи, как я был рад
тому, что чудом добралсо до родины!
С уважением,
Наставник Пресноводных Млекопитающих
Р. Лаовай
Чем не угодили людям бактерии за ободком унитаза?! Поче-
му двадцать раз в день по телеку мне предлагают поливать весь
дом хлоркой, дабы «убить наповал фсе известные микробы»?
В чём они провинились? Што, кто-то лазит руками за ободок
унитаза, а потом облизывает пальцы и умирает в страшных кор-
чах? Я даже в дурке такова не наблюдал. Почему нильзя мирно
сосуществовать с этими инфузориями? Фсё-таки какое склоч-
ное создание человек!
122
Как-то раз у моево друга Андрюши умерла бабушка. Факт, безусловно, печальный. Но ничево не
поделаеш – бабушки имеют такую особенность. Похоронили, помянули, – фсё как положено.
Через год, в день смерти бабушки, андрюшино симейство решыло сходить на могилку. Накануне
этова дня Андрюша тусовалса у миня и, што греха таить, выпивалЪ. Маман тоже ошывалась дома,
сидела за компом и делала какую-то халтуру. Позвонили андрюшины роцтвенники, штобы дого-
ворицца, когда и где встреча на предмет посещения кладбища и поминок.
Договорившысь, Андрюша продолжыл выпивать, приурочив свои действия к годовщине бабуш-
киной кончины. Выпивал он часов до четырех утра, после чево заснул в моей комнате мертвым
сном алкаголика.
Наутро мама озабоченно посмотрела на
часы и сказала:
– Андрюше уже пора собирацца на помин-
ки.
– Маман, нинада тешыть сибя иллюзиями.
Андрюша не проснецца, – я выразительно
указал на пустые бутылки вотки и пива, ко-
торые Андрюша выпил в одно жало.
– Нет, ну как же… Пойду попробую ево
разбудить, – героически произнесла мама
и решытельно двинулась в комнату. Я ради
прикола поперсо следом.
Андрюша лежал на диване в трусах и од-
ном носке, зверски храпел и причмокивал.
Видимо, и во сне он продолжал выпивать.
– Андрюша! Андрюша, вам пора просы-
пацца! – маман похлопала спящево по пле-
чу.
– Ааа-ооо-эээ! – отвечал Андрюша.
– Просыпайтесь, вставайте, вас же ждут!
– Мэээ-ооох!
– Андрюша! Вам надо на кладбище!
От этих слов Андрюша немного очнулса:
– Почему на кладбище?! – прохрипел он,
глядя на маман безумными осоловелыми
глазами.
– К бабушке на могилку. Севодня же го-
довщина.
– Аааа, – успокоилса Андрюша и закрыл глаза, – не, я не пойду. Дайте поспать…
Через сикунду он храпел снова. Но у мамы твёрдый нордический характер. Она стала трясти Ан-
дрюшу за обнажонные плечи:
– Просыпайтесь! Просыпайтесь! Вам надо к бабушке на кладбище. Вы же договорились!
– С кем договарилса?! – вдруг завопил окончательно проснувшыйся Андрюша, – С кем! Я! До-
говарилса?! С бабушкой?!
Андрюша еще пару раз возмущонно дрыгнул ногой, которая в носке, и заснул снова. Естествен-
на, на кладбище в тот день он так и не пошол.
Поминки
123
Круто в зеркало плевацца,
круто водкой обливацца,
очень круто план курить,
накурившись – говорить:
говорить без остановки,
то и дело забывая,
на трамвайной остановке,
или мы уже в трамвае,
или мы куда-то едем,
ничего не понимаю,
извините, мы соседи
по случайному трамваю.
Здравствуй, няня, где же кружка,
что за гадкая петрушка,
что за мерзкая морковь,
почему на кофте кровь?
Извините, вы не няня?
Вы троянец, вы в программе?
Извините, я не знал –
я бы проще выступал...
Это, кажется, деревья...
Это я домой пришел!
Ну, привет, моя деревня!
До чего ж мне хорошо!!!
(с) Птиц
124
1.
В первом классе миня оставляли на продлёнке до вечера
– фсе работали и боялись, што я могу напакостить дома,
например, сжеч квартиру. Честно говоря, такие опасения
были небезосновательны.
На продлёнке царила тоска. Сперва делали уроки, по-
том рисовали или лепили из пластилина фсякую херню.
Большую часть времени я тупо слонялсо по пустым школь-
ным коридорам. В холле, рядом с кабинетом директора, на
постаменте стоял маленький гипсовый Ленин. Как-то раз,
ошываясь around, я остановилсо перед Лениным в глубокой
задумчивости, разминая в руках кусок пластилина. Статуя
вождя пролетариата выглядела кисло и безжызненно. Я в
это время уже занималсо рисованием во Дворце пионэров
и даже имел медаль «Победителю художественнова конкур-
са». Посмертно. «Шучу конешно» (с) Иван Турист.
Стоя в пустом холле, я скрутил из пластилина две кол-
баски. Принёс из раздевалки стул, залез на нево и присо-
бачил к ленинскому носу выразительные сопли. Слез на
пол, отошол, посмотрел, склонив голову набок, и осталсо
доволенЪ. Я не имел ничево против Ленина, мне на нево
было как-то пох, так што я действовал чиста из эстэтических соображений. Мне показалось, што с
соплями лучше. Душевнее как-то, человечнее.
На следующий день в школе был
ажыотаж. За фсю жызнь я не имел
такова успеха. Ученики, учителя и
родители говорили тока о Ленине
и пластилиновых соплях. Было не-
трудно догадацца, кто ето сделал.
Што характерно – когда я пришол
утром в школу, сопли были на мес-
те. Миня отвели в кабинет директо-
ра, где устроили разнос.
Претполагалось, што в воспита-
тельных цэлях сопли должен снять
я, проливая слезы и трепеща от сты-
да после короткой беседы с директо-
ром. Надо было плакать и каяцца, но
я этова не сделал по причине врож-
дённова придуркулёза: миня первый
раз вызывали к директору и говори-
ли о таких интиресных вещах, как пролетариат, революцыя, глумление и надругательство. Дома
мне про ето не говорили, потому што большынство членов семьи было беспартийными, а родите-
ли вопще типа хиппи. Им параллельно было на Ленина. Поэтому я внимательно слушал директо-
ра, завуча и других товарищей. Задавал вопросы. Уточнял детали.
Преступления и наказания
125
Я проторчал в учительской не пять минут, а целиком первый урок и перемену. За это время фсе
желающие и нежелающие успели посмотреть новую трактофку известнова образа. Наконец, миня
вывели из кабинета, поставили на стул и заставили снять сопли. Я снял, но взамен соплей предложыл
сделать глазки. А то Ленин весь белый, и нипонятно куда он смотрит. Директорша истерически
крикнула: «Это какое-то издивательство!» и убежала в кабинет, захлопнув дверь.
Тогда была применена высшая мера наказания, которая должна была марально уничтожыть со-
вецкова ребёнка. Класс построили на линейку и торжэственно исключили миня из октябрят.
Зашыбись – типерь можно было не сдавать макулатуру. Не рисовать стенгазеты. Ништяк! Я так
и нипонял, почему я должэн был из-за этова расстроицца, и почему пластилиновые глазки счита-
юцца надругательством. Ладно сопли, но глазки?!
2.
В децтве и юности я несколько раз ломал нос. Или мне ево лома-
ли – такое тоже случалось. В любом случае, к окончанию школы
дышать носом я уже катигорически не мог. Участковый врач ска-
зал, што это из-за «искривления носовой перегородки» и нада де-
лать операцыю. Пришлось согласицца по двум причинам: во-первых, было ниудобно дышать, а во-вторых,
с вечно открытым ртом я был ещо больше похож на дибила. Дали направление, и я пошол в больничку.
В больничке миня принял врач армянской нацыональности. Узнав, што я учусь в английской школе,
он стал общацца исключительно по-английски, но с армянским акцэнтом. Это было тяжолое испытание,
но самое мясище ожыдало впереди. Армяно-английский айболит велел сдать анализы и выписал какие-
то колеса, которые надо было жрать неделю перед операцыей. Естественно, я эти колеса забыл купить, а
рицепт проибал.
Через неделю явилсо в больничку; мне выделили аккуратно застеленную койку,
приказали обжывацца и ждать, когда позовут. Ждал я около часа, нервно сучил
ногами, отчево подушка, простыня и одияло сбились в комки, а кровать стала по-
хожей на гнездо. Перед операцыей миня нарядили в какой-то саван, типа безраз-
мернова платья до колен. На попе стояло больничное клеймо, а на груди – плохо
отстиранные пятна кровищи. «Миленько, подумал я, если операцыя пройдёт без-
успешно, сразу можно не парицца и класть пацыента в гроб».
Медсестра вколола мне по мышце два баяна некой отравы, после чево всё по-
неслось перед глазами, будто я час каталсо на карусели. С высоты нынешнево
жызненнова опыта могу предположыть, што без оксибутирата натрия явно не
обошлось. Пока сестра тащила миня в операцыонную, я заплетающимся языком
вёл свецкую беседу.
– Чево вы мне вкололи, пазвольте палюбапыц-пыц-твоаэ… палюбопыоаэ…
– Ну… Много чево. Противорвотное, например.
– Зачем противорвоаое? – я насторожылсо и взял сибя в руки - Миня н-не тошнит!
– Это пока. Когда будут оперировать, придёцца глотать много крови. Операция делаецца под местной
анестезией…
На свете нет ничево более пошлова, чем децкое творчество: пес-
ни, пляски, зайцы из пластилина... Фсе умиляюцца, в один голос
стонут: ах, дети! ах, какие талантливые! А по-моему это – ацкое
говнище! Я свои децкие рисунки хотел повыкидывать нах, но мать
спрятала. Мучаюсь падазрением, што она хочет шантажыровать
миня впослецтвии, когда я стану звиздой.
126
– Так, – я окочнательно очнулса, – Знаете, я передумал! Поворачиваем оглобли. Пусть миня лю-
бят таким как есть, с закупоренным носом и открытым ртом. Пусть ценят за богатый внутренний
мирЪ, – я развернулсо и потащил медсестру обратно.
– Куда?! Операцыонная готова, врач ждёт! Хватит придуривацца! – тётка тащила миня вверх по
лестнице, я цыплялсо за перила и подгибал ноги.
– Спасите! Люди! Я ещё нихочу умирать! – орал я в лестничный пролёт. Ответом было лишь ог-
лушытельное эхо и испуганные морды пацыентов и врачей. Бля, вот это риальный пападос!
После нескольких минут сражения на лестнице, появилса мой армянский доктор.
– Э, што так долга? – спросил он и, приглядевшысь, взялса рукой за сердце.
В битве я оторвал медсестре карман от белова халата, причоска ее разрушылась и клочьями свисала
на покрасневшую морду. Однако противница была не из робких – разодрала мне саван до пупа.
– Щас прымем мэры! – врач был готов вступить в схватку на стороне медсестры.
Пришлось помахать белым карманом и объявить перемирие. Перед глазами фсё дрыгалось и ска-
кало – двух человек было явно не победить. Миня сцапали под руки и уволокли в операцыонную.
Дальше фсё помницца ужасающими кровавыми флэшбэками. Вот мне кладут на глаза марлю. Ко-
лют в нос новокаин. Начинают резать. Теплая соленая кровища. Я не успеваю глотать и она попадает
не в то горло. Врач посылает медсестру за новой партией марлевых салфеток, потому што крови-
ща не сворачиваецца как положэно. Кто-то спрашывает, принимал ли я прописанные лекарства.
Я из последних сил вру, што да, принимал. Медсестра не успевает менять салфетки. Доктор шыпит
на неё плохими словами. Марлю с глаз снимают, потому што она тоже в кровище. Ослепительный
свет, зверские хирургические инструменты. Операцыя затягиваецца. Действие анестезии проходит.
Колят ещо. Такое фпечатление, што новокаин вытекает вместе с кровищей. Песдец, даже верхним
зубам больно! Две медсестры повисают у миня на руках, кто-то держыт за ноги. Укол в вену. Затал-
кивают в нос какую-то отвёртку и ебашат по ней деревянным молотком. Я хриплю: «Убейте миня!»
Доктор пихает в нос пинцет, достаёт окровавленный кусок кости и подносит ево к моим глазам со
словами: «Хочэш пакажу?» Свет гаснет, я тиряю сознание. Последняя мысль в затухающих мозгах:
если бы знал, што фсё так плохо, лучше бы жыл вопще без носа!
Очнулсо от холода. Свет выключен, вок-
руг никово, я лежу на операцыонном столе в
саване, мокром от крови. Пощупал нос, об-
наружыл, што он у миня раздулса на пол-ли-
ца. Спрыгнул со стола и подошол к зеркалу
над раковиной. Йопта! Вид экстримальный
– будто миня долго били ногами по морде,
а потом сунули репой в улей с пчолами. Из
носа торчали бинты и какая-то рыболовная
леска зилёнова цвета. После недолгих разду-
мий было решено сдриснуть, пока не верну-
лись убийцы в белых халатах.
Никем не замеченный, я вышел из опе-
рацыонной и втопил на полную скорость.
Сперва планировал вопще тикать домой, но
фспомнил, што одежду забрала мама, а в но-
ябре бегать по Питеру в окровавленном са-
ване нидопустимо, потому што кто-нибудь
поймает, вобъёт в тушку осиновый кол, и
превед.
Хотя, конешно, можно попробовать… Как-
то в ноябре на Лиговском проспекте я видел
дядьку, идущево босиком по мокрому снегу,
без трусоф в одной тельняшке. Но нет, нет!
Тельняшка всё-таки патриотичнее.
127
Я просочилсо в свою палату, закопалсо в гнездо и мертвецки уснул. Из-за перенесённых муче-
ний приснилсо кошмарный сон: будто мой личный нос наподобие гоголевского персонажа сбежал
и шакалит по Питеру, но не в каретах по присуцтвенным местам, а в инвалидной коляске по вагону
метро с песней «Люди-добрые-памажите-пажалуста на операцыю по выпрямлению искривления
носовой перегородки», а сзади бежыт армянский доктор с деревянным молотком в рукахЪ.
Проснулсо от сердитых криков. Разлепив заплывшые глазёнки, увидел двух медсестёр с носилка-
ми. Господи! Судя по фсему, миня собираюцца пытать дальше! Я соскочил с койки и решыл бицца
до последней капли крови (при мысли о крови чуть не проблевалсо). Медицынские работники не
спешыли укладывать миня на носилки, напротив, ситуацыя выглядела так, будто миня щас этими
носилками будут бить. Я прислушалсо к их воплям.
– У тибя мозги есть или нет? Паразит бессовестный! Придурок!
– Ну это понятно, не спорю. А в чом дело, товарищи? – я сделал вопросительную чавку, парал-
лельно нащупывая на сосецкой тумбочке кипятильник, штобы звиздануть по башке ту, которая
покрупнее.
– В чом дело?! В том, што мы тибя с этими сраными носилками уже целый час по фсей больни-
це ищем!
– Зачем? – я тянул время и намечал пути к бегству.
– Затем! Затем, сволоч! – сёстры милосердия агриссивно замахнулись носилками, – После такой
операцыи люди сами встать не могут! Тем более ходить!
Ахтунг! Неужэли мне заодно отрезали ноги с цэлью продать их на органы? Позырил вниз – сла-
ва яицам, ноги были на месте.
– Чево башкой крутиш? Нас из-за тибя чуть не убили! Покурить нильзя выйти! Ладно, пойдём
скажем, што нашли.
Валькирии удалились, на прощание грохнув носилками об двер-
ной косяк. Я обессиленно упал обратно в гнездо и проснулсо то-
ка на следующее утро.
Самочувствие было удовлетворительное, если не считать но-
сопырник – он сильно болел, к тому же я из естественно-науч-
нова интиреса дёрнул за леску, торчавшую из ноздри, и от боли
запрыгал на одной ноге. В таком виде, прыгающево по палате,
миня обнаружыл лечащий врач, совершавшый обход выжившых
пацыентов.
– Э, харашо сэбя чуствуэш, да?
– Нет! У миня леска из носа торчит!
– Ну и што?
– Как «ну и што»? Это типерь фсегда так будет?
– Ха-ха-ха! Нэт канэшна. Она сама растварицца. Это не лэска,
а нить для хирургических цэлей.
После ухода весёлова доктора я посидел полчаса на койке и чуть не умер от скуки. Справедли-
во рассудил, што я не один такой дурак со сломанным носом, попавшый на жыводёрню. Где-то
обязательно должны быть граждане типа миня. И пошол шакалить по больничке в поисках еди-
номышленников. Контингент был тухлый: священники, потерявшые голос, глухие старикашки
и спорцмено-бандиты с челюстно-лицевыми травмами, типа «восемь пуль в голову, мозг не за-
дет». Но мне повезло. В одной из палат была обнаружена популяцыя идиотоф в лицэ двух особей
моево возраста. Им делали такую же операцыю в носу.
Будучи людьми общительными, мы быстро спелись и стали развлекацца в пределах больницы.
Здание было огромное, дореволюцыонное: лестницы, коридоры, палаты, операцыонные, проце-
дурные, каморки, кладовки, старинные серванты и зеркала. Это же не дурка, где чуть ли не сор-
тир закрывают на амбарный замокЪ. Сперва облазили больничку днём, но нас частенько гнали
отовсюду сцаными тряпками, поэтому было решено облазить больничку ночью, после тово как
дежурная медсестра уйдет спать. Придуманная игра была чем-то вроде пейнтбола.
128
Поясню: после операцыи в нос запихивают дохрена бинтов, но через бинты фсёравно течот
крофь, пардон за подробности. Так што положено носить «намордники» – повязки из бинта
и ваты. Медсестры фсё свободное от песдежа по телефону время сидят и крутят эти штуки:
полметра бинта, в центре – кусок ваты, с двух концов бинт разрезают вдоль – и намордник
готов. Кусок ваты кладецца под носом, а на затылке – кокетливые завязочки.
Повязка почти сразу становицца мокрой и её приходицца менять. Сперва это обламыва-
ло, но потом мы сделали открытие: кидацца мокрыми намордниками – милое дело! Летит
он хорошо, сзади реют завязки, клок ваты смачно шлепаецца об тело врага, оставляя неос-
поримый след попадания. Накопив за день некоторое количество юзаных повязок, ночью
мы выходили на охоту. Двери, запертые на хилые замки, за минуту открывались с помощью
швейцарскова ножа и шпильки для волос.
Чаще всево охотились друг на друга, но бывало што объединялись и доводили до умопом-
рачения дежурнова врача или какую-нибудь зазевавшуюся медсестру. Нас пытались ловить,
но успеха не достигли. Ясное дело – фсе знали, што хулиганят не безголосые батюшки и не
глухие старикашки. Однако мы шли в отказ, фсё отрицали и сердились с видом оскорблён-
ной невинности. Я для большево понта держал в руках томик стихов Мандельштама. В та-
ком чумовом бесилове прошло ночей пять или шесть. А потом фсё тайное стало явным.
На нашем этаже планировка была простая: поднимаешса по лестнице, оказываешса в боль-
шом холле, где находицца столовка и стоит телек. Направо и налево – длинные коридоры,
в них выходят двери палат. Поскольку половина пацыентов – глухие, телек весь день орёт
на полную громкость. Штобы дать жыть остальным болезным, столовка и коридоры разде-
ляюцца дверями. Двери не запирают на замок, а просто затворяют. Кстате, это не помогает
– фсё равно слышно, так што спать можно тока после тово, как глухие посмотрят вечерние
новости.
Поздним вечером, встретившысь с соопщниками, я собиралсо идти играть в пейнтбол. Под
пижамой в полиэтиленовом пакете были заныканы намордники. И вдруг мы видим ахуен-
ную инвалидную коляску! Я низнаю, кем надо быть, штобы не обратить на неё внимание.
Беганье по лестницам было отложено. Мы по очереди катали друг друга с одново конца ко-
ридора в другой, стараясь развить максимальную скорость – у миня были часы с сикундоме-
ром. Выигравшый дуэт должен был получить завтрак, обед и ужын проигравшево товарища.
В течение одново дня, конешно.
И вот – надо же такому случицца – я, сидя в коляске, мчусь на бешеной скорости в сторо-
ну столовки. Вдруг открываюцца двери и впереди возникает дежурный врач в очках и белом
халате. Риакцыя приятеля, который толкал коляску, в опщем-то понятна. Он не стал тормо-
зить, а просто отпустил миня и слилса в палату. Так што я на фсех парах – хуяк! – врезалсо
в доктора и с доктором на коленях въехал в столовку.
Пронесясь с протяжным воплем мимо больных, тупившых в телек, мы врезались в двери
противоположнова коридора и проехали ево почти до середины. Тока тогда шайтан-машы-
на остановилась. Если бы не врач, это был бы рикордный заезд!
– Ёлы-палы! Во прикольно, да? – спросил я у доктора, когда мы сошли на землю.
– Нет! Завтра я буду настаивать, чтобы тебя и тех двух придурков выписали из больницы!
– Классно! Спасиба! – я был искренне рад, потомушто заибалсо от усталости, очень хо-
телось выспацца.
На самом деле, вцыпившысь в нещаснова врача, я сохранил ему здоровье. Лучше башкой
въебацца в незапертые двери, чем быть перееханным тяжеленной коляской. В случае кру-
шения, кстате, я бы тоже пострадал. А так – оба целы, тока у доктора на голове шышка и
разбитые очки. Подумаеш трагедия!
Врачишко действительно оказалсо жыденьким, наябедничал, и нас с позором выгнали из
129
стацыонара, предварительно каждому повыдергав бинты из носа. Всё было бы заибись, но
через несколько месяцев я снова сломал нос и снова попал на операцыонный стол к тому
же врачу. Во второй раз соопщников найти не удалось, но, помятуя о похабном поведении,
миня выписали спустя три дня. Сказали, што с этова момента нос ломать уже нильзя – а то
придёцца пришыть пластмассовый, как у Майкла Джексона. Бля, фпесду! Я же не пидофил,
я нимагу сибе позволить ходить с пластмассовым носом! Ну, если быть до конца честным,
признаюсь, што потом я ещо раз сломал нещастный носопырник, но к врачу зассал идти. С
тех пор дышу тока с помощью нафтизина и берегу морду.
3.
К началу учёбы в последнем институте гранит науки был уже изрядно погрызен мною с
разных сторон, так што на занятиях я вёл сибя непринужденно. На английский вопще не хо-
дил, потому што преподша на первом занятии вошла в аудиторию и сказала: «Good morning,
ladies and gentlemans!» Я тогда встал, поздоровалсо, попрощалсо и ушол.
На втором курсе надо было сдавать экзамен по философии. Я хотел по-быстрому просо-
чицца в числе первых, штобы поскорее сдать и поехать на Финский залив купацца. Но про-
спал. Люблю спать, особенно по утрам.
Когда примчалсо в дебилятник, первые пять человек уже готовились отвечать. Время тика-
ло, я шлындрал возле аудитории, как тигра в клетке. Сокурсники приставали ко мне с фило-
софскими вопросами, тщательно записывая ответы на шпаргалки. Прошол час. Я выкурил
полпачки сигарет. Из кабинета, где принимали экзамен, никто не вышел. Я позырил в за-
мочную скважыну, но увидел тока стулья. Постучалсо в дверь. Бесполезно. Тогда я взял свои
конспекты, свернул их в трубку, приставил одним концом к замочной скважыне, а в другой
конец мерзким голосом запел: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца и степи с высот ог-
лядииии! Навеки умоолкли висёоолые хлопцы, в жывых я осталсо один!»
Не успел пропеть первый куплет, как дверь открылась, йобнув миня по лбу. В дверях сто-
ял препод. Я приложыл конспекты к глазу наподобии подзорной трубы и, глядя через неё на
«философа», попросил принять у миня экзамен как можно скорее, потомушто я нервный,
и ждать больше нимагу.
«Зачотку!» – скомандал препод. Я достал из шыроких штанин требуемый документ. Фило-
соф што-то накарякал в зачотке и отдал мне: «Идите вон! Не мешайте принимать экзамен!
Что смотрите? Сво-бод-ны! Следующий!» Все перестали смияцца и уткнулись в тетрадки.
«Нет желающих? Тогда заткнитесь», – и хлопнул дверью.
Я глупо пофтыкал на запертую дверь и понял, што миня послали нахуй. Ну и ладно! Поп-
росил сокурсников узнать, когда пересдача, и ушол. Пока шол через Марсово поле, обна-
ружыл, што машынально держу зачотку в руках. Интиресно, подумал я, как выглядит двойка?
Это ведь первая двойка в моей жызни! Сел на лавочку, закурил, открыл зачотку… «Отлич-
но». Неисповедимы пути господни!
Я даже подумал свечку поставить в ближайшем храме, но забил. Действительно, нафи-
га Богу моя сраная свечка? Бог, видимо, рассердилсо и жыстоко отомстил. Я-таки поехал с
приятелями на залив, и с собой мы взяли три килограмма печенья. Обожравшысь, решыли
покормить чаек – кидались печеньем в синие небеса. Чайки оказались птицами нероман-
тическими, хищными, слетелись огромной стаей, ловили печенье на лету, дрались, безоб-
разно кричали и срали на отдыхающих. Отдыхающие впадали в бешенство.
Пришлось бежать вдоль по пляжу, потому што нас теснили люди и птицы. Одна дефка да-
же ударила миня надувным матрасом. Я лягнул её ногой, дефка упала, и за нами погналса её
бойфренд. Убегая, продолжали кидать печенье – казалось, што если перестанем – крыла-
тые хищники съедят нас. Одно печенье попало загорающей бабке в волосы, и чайки атако-
вали её – выглядело ахуенно, как в фильме Хичкока «Птицы». Таким макаром мы убежали
130
из Курорта в Солнечное. Кошмарный марафон, я думал, што умру. На фсём долгом пути
обосранные отдыхающие преследовали нас и грозили надавать песды – вот это настоящий
экстрим, круче чем коррида! Следующим летом обизательно повторю.
4.
Несколько лет назад я работал в Мос-
кве в одной инастранной конторе.
Как-то раз прямо мне на голову упал
тижолый жребий сделать каталог раз-
ного чтива, изданново нашей органи-
зацыей. Пришлось просматривать кучи
скучнейшых книг и брошур. Однажды
я не выдержал и уснул прямо за сто-
лом, уткнувшысь харей в какое-то по-
собие. Проснулса от тово, што кто-то
деликатно стучит мне пальцом по го-
лове. Это был директор. Я сразу начал
врать, што я не спал, а думал. Директор
улыбнулса и сказал: «Не парься. Если
бы мне надо было это читать, я бы тоже
уснул». Блин, это была самая лучшая
работа в моей бессмысленной жызни!
До обеда я трудилсо на благо капи-
тализма, а после обеда мучил коллег
информацыоннова отдела – глумил-
со над ними устно, письменно, по ась-
ке и электронной почте. Больше фсево
доставалось сослужывцу белорусской
нацыональности, сидевшему в паре
метров от миня. Иногда доходило до
взаимных плевков – нас даже хотели
рассадить в разные кабинеты, но мес-
та не было. Кроме белорусского кол-
леги моей жертвой стал ангел в человеческом обличьи по имени Саша.
Однажды я довёл нещастных сотрудникоф до тово, што они попытались выкинуть миня в окно,
но по причине душевной мягкости не довели дело до конца – поелозили миня тушкой по подокон-
нику, и фсё.
Потом я вернулсо в Питер и устроилсо на работу в другую инастранную контору. Признаю – пи-
терским коллегам также пришлось терпеть суровыя выходки с моей стороны. Ради хвастовства я
рассказал про попытку выкидывания миня из окна. Да, просчиталсо и забыл – в Питере гораздо
легче словить в пятак за гнусное поведение.
Ниудивительно, што однажды терпение питерских сослужывцев иссякло. Пока я корчил рожы
одному, другой незаметно подкралсо, и – бац! – миня схватили за ноги. Держа вниз головой, вы-
сунули из окна, и я повис на высоте двадцати метроф, крича нечеловеческим голосом. Из окон су-
масшедшыми глазами пялились люди. Што творилось под домом, я не видел, потомушто вниз не
смотрел.
Болтаясь над зимлёй, я поклялсо всем, што мне дорого: котом по имени Кука, здоровьем мамы,
зарплатой… Обещал, што нибуду больше плевацца, глумицца и строить подляны. Коллеги отвра-
тительно смиялись. Как только миня втащили обратно и поставили на пол, я молниеносна плюнул
в одново, во второва, скорчил рожу, сиганул в коридор и помчалсо в сторону кабинета директора
– там-то миня тронуть не посмеют!
131
Стоя с красной мордой и всклокоченными волосами, я злобно ржал и издалека показы-
вал коллегам фак. Вдруг дверь отворилась, и я предстал в таком виде перед директором. Ру-
ковоцтво было европейское, либеральное, но фсё же не до такой степени, штобы разрешать
плевки и выкидывание сотрудников из окон. Директор спросил, што за вопли посреди бела
дня? Почему я позволяю сибе верещать – нас ведь могут выгнать с арендованной террито-
рии нах за нарушение порядка!
Сдавать коллег было западло, поэтому я сказал, што у миня стресс и кризис жанра, так што
я кричу в окно с цэлью самовыражения. Типа снимаю напряжение таким образом. По моим
расчотам это объяснение должно было прокатить. Так и оказалось. Начальство задумалось и
посоветовало сходить к психиатору на групповую терапию.
Я поленилсо и не пошол, до сих пор жалею об этом. Наверное, это должно было выглядеть
как собрание Анонимных Норкоманов, тока ещо смешнее. Типа входиш в комнату, а там си-
дят десять придурков. Ты говориш: «Миня зовут Петя Сыроежкин, я уже полдня не торчу».
Фсе хлопают в ладошки: «Здрасьте, Петя, какой ты ахуенный маладец!»
5.
Однажды в Питере на миня завели уголовное дело. Ну мало ли, с кем не бывает… Подержа-
ли часоф пятнаццать в холоднющем обизьяннике без еды и питья – тоже не заибись сенса-
цыя. Я, естественна, никово не сдал. Спасиба Буме – он по-быстрому прислал в Питер бабла,
мне наняли адвоката, и вместе с адвокатом я пошол на допрос. В кабинете сидел невыспав-
шыйся помятый дядька. Глядя в пол, он сказал:
– Присаживайтесь, миня зовут дознаватель Бородавкин.
На такое заявление трудно што-либо возразить, особенно после бессонной ночи в обизь-
яннике. Поэтому я глупо засмиялсо и ответил:
– Очень приятно, а миня зовут серийный убийца Прыщиков.
Адвокат пнул миня ногой под столом. Нисмотря на фсе усилия, на этот раз добицца закры-
тия дела не удалось, поэтому я завис в Питере
с подпиской о невыезде и регулярно ходил на
допросы. Преступление века, нах!
В этот тижолый для родины час Бума решыл
миня навестить. Я, как настоящий друг, поехал
ево встречать на вокзал. Иду по перрону, нико-
во не трогаю, а народ уже повылазил из поез-
да, и навстречу прёцца нехилая толпа. В толпе
я издалека заметил группу идиотов с веласипе-
дами. Один из них уселся на велик и поехал. И
вот он фсё ближе и ближе, и держыт курс прямо
на миня. Офигенна! Я даже машынам не всигда
уступаю, а тут хлипкий велогонщик. Я, может,
непривык, штоб москвичи миня переезжали ви-
ласипедами.
В такой давке особо нет выбора куда сворачивать: вокруг народ, чемоданы, носильщики.
Веласипидист приближаецца, и вдруг я понимаю, што песдец – столкновение ниизбежно.
Девацца было некуда, и когда до аварии оставалось полсикунды, я – хрясь! – со фсей душы
врезал по переднему колесу ногой. Велик подпрыгнул, упал в одну сторону, едва не угодив
под поезд, а владелец велика отлетел в другую сторону и шлёпнулса мне под ноги. Я ещо па-
ру раз пнул ево, но так, без фанатизма, чиста по инерцыи, для закрепления эффекта.
Вдруг кто-то подкрадываецца сзади, хватает миня и ставит ракомЪ. О да, узнаю эти лас-
ковые руки – конешно, доблестные мусора. Два других милицанера поднимают с земли ви-
ласепидиста, и тоже ставят ево раком. И фсей толпой – миня, пострадавшево и ево коллег
вместе с великами ведут в отдел. И тут в голове проносицца ужасная мысль: мало тово, што
132
я не встретил Буму, так я же ещо под слецтвием! Сичас нарису-
ют хулиганку, изменят меру пресечения с подписки на СИЗО, и
хрена с два я получу условняк. Дадут риальный срок, и поеду я в
Мордовию лес валить, напевая грубым голосом «Владимирский
цэнтрал». Ахуеть расклад! Мама миня с говном съест!
Я набрал в лёхкие побольше воздуха и заголосил, што он сам на
миня наехал, злодей, ведь по перрону нильзя ездить, полюбуйтесь
– какой разгул преступности! В отделе я размахивал паспортом
с пропиской, а на вопрос судим я или нет, возмущонно отвечал,
што конешно нет, как можно! Проклятый велосипедист тоже ве-
рещал, што он приехал в Питер на выходные покатацца и насла-
дицца красотами Северной столицы, но не успел проехать сто
метров, как на нево напал бандит в фашыстских ботинках (это
я-то бандит!), сломал велик (подумаеш, колесо восьмеркой!), пе-
реломал фсе рёбра (нет не фсе!) – покаталса называецца, дайте
бумаги написать заявление. «Пишы, подлец, бумага фсё стерпит!»
– кричал я, пока мне выворачивали карманы. А хуле – ни денег,
ни палева у миня не было. А вот у москвичей деньги были. По-
лагаю, этот факт спас мне жызнь и свободу.
– Так! – гаркнул мусор, йобнув по столу кулаком. – Фсем заткнуцца!
Я заткнулсо и исподтишка показал виласипедисту кулак.
– По перрону ездить на веласипеде нильзя, – мусор злобно позырил на спорцменов, потом
оглядел миня с ног до головы. Я сделал жалобную морду. – Он на тибя наехал?
– А как же?! Конешно наехал! Полюбуйтесь на нево – он же уголовник! А я друга встре-
чал.
– Заявление будеш писать?
– Кто? Я?
– Бля, ну не я же.
– Эээ…
Я сделал вид, што думаю. Велосипедист явно не ожыдал такова поворота событий, и аху-
евшы оглядывалсо.
– Нет, – великодушно сказал я. – Времени нету. Конешно, сцуки, покалечили миня, но не
смертельно… Надо друга идти искать.
– Ладно, иди отсюда, – неожыданно согласилса мусор и вернул мне паспорт, – Чево уста-
вилса? Кру-гом! И пошол, пошол!
– Спасиба, досвидания, «Зенит» – чемпион! – я сделал книксенЪ и стримительно убежал,
не веря своему щастью.
На платформе уже никово не было, и я поехал домой. Выйдя из метро, увидел Буму – он
шол мне навстречу и сердито орал:
– Блин, ты где был?!
– Где-где! В Караганде! Догадайса с трёх раз!
– В милицыи?
– Бинго! Если догадалса, почему не зашол за мной?!
– Я не был уверен. Ехал в одном вагоне с какими-то сраными веласипидистами, у миня от
них до сих пор башка болит. Пошли, твоя мама приготовила нам пожрать.
– Надо же, как это на неё нипохоже.
Маман стояла у окна и махала нам рукой – видимо, радовалась, што я нашолся.
С уважением,
Народный Целитель Козьего Бешенства
Р. Лаовай
133
У пивной вонючей лежа
На спине,
Вижу – в небе ангел Божий:
Не ко мне…
Подожди, постой, козявка, –
Кис-кис-кис!
Полежи со мной на травке
И катись!
Мне же многого не надо,
Мне ж не в Рай:
Посиди со мною рядом –
И гудбай!
Но не слышит, исчезает
В небесах…
Тихо пена высыхает
На усах.
(с) Птиц
134
Стыдно!
Однажды Бума попросил привезти ему из Питера трубочку для гашыша. Я купил трубочку, ко-
торую можно разобрать и свинтить иначе, и она выглядит как гайка. Мама заметила падазритель-
ную гайку, схватила её и отказывалась отдать, пока я не скажу, што ето такое. Ну не бить же маму.
Пришлось признацца, што это трубка для гашыша. Но мама обманула, гайку не отдала и продол-
жала допытывацца:
¬– Ты же не куриш гашыш.
– Это не для миня.
– А для кого?
– Какая разница?
– Для кого?
– Для Бумы.
– Он курит гашыш?! – мама дико смотрела на миня.
– А кто сичас не курит гашыш?! – я дико смотрел на маму, выковыривая гайку из её ослабевшей
руки.
– Ты заставляеш его курить гашыш?
– Да, под дулом АК-47.
– Боже! – мама схватилась одной рукой за голову, другой за сердце – Бедный мальчик!
Я жыво прецтавил сибе «беднова мальчика» Буму, два метра ростом, здорового как кабан, с ру-
мяной мордой. И вот он, скрючившысь, сидит на стуле и с отвращением курит из моей трубочки
гашыш, а я, тыча в нево афтоматом и топоча гриндерами, злобно кричу: «Шнель, шнель, русиш
швайне!». Я заржал, продолжая развинчивать трубку. В гла-
зах мамы я ржал как злодей из фильмоф про Джеймса Бон-
да, типа «щас дам всем просрацца, бугага!».
– Как ты можеш так поступать! – драматически воскли-
цала мама.
– Маман, давно хотел вам сказать, што я еще утопил «Ти-
таник», взорвал Хиросиму с Нагасакой, развалил Совецкий
Союз, утопил Му-Му, убил старушку-працентщицу и спиз-
дил зарплату учителей. Если будеш смотреть криминальные
новости по телеку, знай: это фсе тоже я.
– Как тибе не стыдно!
– Мне стыдно, - подумав, согласилсо я.

136
Оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать, што моя жызнь состоит преимущественно из
падений, как морально-нравственных, так и обычных, тушкой об землю.
Первый раз я упал на выходе из роддома. Я был замотан, как личинка, а морду прикрывал уголок
пелёнки. Личинку дали папе в руки и для большей наглядности отогнули уголок, штобы было вид-
но мою харю. «Ё-моё!» – тока и мог воскликнуть папа, выпустив свёрток из рук. Кажецца, бабушка
успела поймать миня в полете. Действительно, учитывая то, как выглядят младенцы, папина риак-
цыя объяснима: скока жыву на свете, не видел существа более омерзительнова, чем нидавно родив-
шыйся младенец. На месте папы я бы не просто разжал руки, но инстинктивна закинул бы такую
херь подальше от сибя, куда-нибудь в кусты.
Второе примечательное падение произошло, когда бабушка везла миня на саночках в децкий сад.
На полпути к саду надо было перейти дорогу. Дорогу перешли благополучно, но, подойдя к высо-
кому поребрику (для москвичей: бордюру) тротуара, бабушка решыла взять поребрик штурмом,
вслецтвие чево санки опрокинулись и я йобнулсо затылком об заледеневшый асфальт. После это-
ва инцыдента у миня появилась нездоровая тяга к рисованию.
В децком саду я, зацыпившысь за кусок какой-то трубы, упал с высокова крыльца лбом об асфальт.
Помню, как испуганные воспитательницы заматывали мне бошку бинтом. После этова досадно-
ва происшествия во мне пробудилась страсть к сочинительству, и в том же децком саду младенцы
вместо игр на свежем воздухе толпились вокруг миня, а я, сидя на углу децсадовского забора, за-
двигал страшные истории. Родители и воспитательницы просили предкоф прекратить это безоб-
разие, потому што дети становились нервными, плохо ели, не спали, чесались, боялись темноты, а
у одново мальчика начался энурез на нервной почве.
Иногда вместо децкого сада бабушка брала миня с собой на работу, давала первую попавшуюся
книгу, и я тихо читал. Когда пора было обедать, все шли в маленькую столовку, бабуля наливала в
тарелку домашний суп из термоса, ставила тарелку передо мной на стол, а на стул клала большую
гору толстых книг, иначе мне было низко сидеть.
Как-то раз сижу я за обедом и чувствую под жопой нездоровое движение; конешно, поёрзал децыл
в целях устранить эту неполадку, и вдруг книжная конструкцыя начала заваливацца вниз. Машы-
нально ухватившысь за скатерть, я вместе с книгами, горячим супом, термосом, скатертью и тем,
што на ней было со фсей дури йобнулсо под стол. Народ затаилса, гото-
вясь услышать чудовищной силы децкий рёв. Вместо этова я, лёжа под
столом, залилса радостным смехом. После этова бабушкины сотрудники
стали считать миня «нистандартным ребёнком».
В школьные годы чудесные я бесчисленное количество раз пребольно
кувыркалсо на ледяных горках, потому што каталсо не на попе, а стоя на
ногах – такие были понты. Когда купили скейт, появилась возможность
нехило падать и в летний сезон.
Наиболее запомнившееся падение было таково. Я иногда каталсо в пар-
ке рядом с домом, по длинной асфальтовой аллее, которая шла под горку.
На аллее всигда было много народу, и я испытывал садистское удовольс-
твие, мчась на скейте и делая вид, что щас врежусь в бабульку с внучеком,
а в самый последний момент лофко объезжал их. Што поделать – люб-
лю мучить слабых и беззащитных! Вслед неслись проклятья и обещания
сдать в децкую комнату милицыи, но хуй там! Кто ж миня догонит, ес-
ли я на скейте.
Падения
137
Как-то раз я решыл нимного потуже затянуть колеса, штобы доска не так бойко виляла на спуске.
В крепеже колеса к доске была резиновая прокладка. И вот я который раз понесся доводить стару-
шек до инфаркта – хуле, естественный отбор. Еду, шуганул парочку детей, старичка, и вдруг – хрясь!
Одна из резиновых прокладок не выдержала и лопнула пополамЪ. Скейт тут же потирял управление
и на фсей скорости воткнулса в асфальт. И я полетел, как бомбардировщик над Вьетнамом.
От тово ли што скорость была большая, или я был тогда такой лехкий, но летел долго. Даже успел
подумать: как хорошо што в парке – между аллеями газоны, травка, мяхкая зимля. И лиш заходя
на посадку, обнаружыл, што лечу аккурат на какой-то бляцкий «сад камней», – низнаю как назы-
ваецца такая икебана – когда из булыжников делают горку, а между ними сажают куцые растения,
которые не смяхчили мой удар лбом об камни. Под руками, конешно же, оказалась разбитая бу-
тылка. Когда я встал на ноги, дело было дрянь – из башки прямо в глаза лилась кровища, руки то-
же по локоть в кровище, а ощупывая сибя на придмет других повреждений, я вымазалса кровищей
вопще весь. Пока шол домой, оставляя позади кровавые следы, люди шарахались в стороны. Я вы-
глядел как челавек, подравшыйся с владельцом бензопилы.
Потом я перешол на ролики. Тогда вопще началась жызнь со слоганом «Ни дня без падений!». Са-
мым большым достижением эпохи роликов было падение от солнечнова удара. При таком раскладе
никак не сгруппируешса и не смягчиш удар – просто едеш на большой скорости, прецтавляя сибя
конькобежцем и вдруг – хуяк! – падаеш как мешок с гавном. Вот тогда у миня появилась трещина
в кости – а так, нисмотря на фсе кувыркания, ни разу ничево не ломал, спасиба Господи.
Когда наше семейство купило квартиру в центре Питера, миня попросили помочь делать ремонт.
До этова в квартире жыла сумасшедшая тётка с двумя детьми. Такова срача в жылище я не видел ни
до, ни после. При первом посещении хаты миня тупо стошнило. Поэтому, штобы заселицца, реше-
но было ободрать фсё: обои, паркет, линолеум. Выкинули нахуй ванну, унитаз, раковину.
А у миня есть такая особенность – стыдно признацца, но я паничес-
ки боюсь насикомых. Вот ведь ничево другова не боюсь: ни высоты, ни
темноты, ни крови, ни гопников, ни собак, ни змей. Жывых мертвецов
опасаюсь, но так – в пределах разумнова. Мышей и крыс вопще люблю.
А насикомых песдец как боюсь. Если в миня бросить божью коровку, я
могу потирять сознание. Бабочки – просто омерзительные волосатые
твари. Гусеницы. Тараканы. Клопоф и вшей никогда не видел, но фсе
равно боюсь до оцыпенения.
Так што я предъявил ультиматумЪ: пока не будут истреблены фсе
насикомые, я в хату не войду. Ну мама вызвала какую-то бригаду
киллеров, и они убили тараканов и клопов насмерть. Я с легким сер-
дцем забурилсо в квартиру и вызвалсо отдирать обои в кухне. Пос-
тавил стол, на стол табуретку, на табуретку крошечную скамеечку
– потолки высокие… Забралсо на эту башню вавилонскую, вцепил-
со в верхний край обоев и со фсей дури дёрнул. И песдец – под обо-
ями оказались залежы дохлых тараканов! Они дружно посыпались
мне на бошку и за шыворот. Я даже не издал ни звука – просто за-
катил глаза и упал в обморок, обрушывшысь на пол вместе со столом, табуреткой и скамееч-
кой. Ну ничево, откачали.
После этова были такие, одноразовые случаи, типа падения с балкона второва этажа на клум-
бу распустившыхся тюльпанов. Несколько падений с высоких деревьев, в частности, в воду под
табличкой «Купацца запрещено». Падение от удара в пятак. Или зимой, во время пьянки, ког-
да миня и моево приятеля Овечкина как самых трезвых послали за воткой. Я-то может и был
самым трезвым, а вот почему Овечкина причислили к этой катигории – остаецца загадкой. На
обратном пути Овечкин упал в сугроб (вотка осталась цела). Мне подумалось, што Овечкину
может обидно вот так одиноко лежать в сугробе, и из солидарности упал рядом. Мы лежали,
глядя в морозное звездное небо. И тут Овечкин заговорил: «Я хочу тибе сказать очень важную
вещь. Ты помни ее фсигда. Перед каждым делом, которое собираешса сделать. Перед тем, как
138
што-то сказать. Помни: прослойка, к которой мы принадлежым, очень тонкая». Я до сих пор
нипонимаю, што он хотел этим такова важнова сказать: какая у нас с Овечкиным прослой-
ка, между чем и чем она прослаиваецца, но што ещё хуже – я вот уже скока лет помню это
заклинание. Кстате, Овечкин научил миня жрать хрустальные стопки, бля буду – не вру.
Когда-то я и мой друг Птиц работали рядом – на Невском проспекте. И была у нас дурная
привычка встречацца во время обеденнова перерыва. Сопственно к употреблению пищи ни
один из совместных «обедов» так и не привёл. Однажды мы, как фсигда, встретились у Ка-
занскова собора и двинули лыжы в тихие улочки и дворы. Там накурились до эзотерическова
состояния, а на обратном пути сделали небольшой привал в одной рыгаловке, где саданули
на голодный жылудок вотки грамм по сто, чиста для бодрости. Подойдя к Казанскому собо-
ру, распрощались, потому што далее нам надо было идти в разных направленьях.
Я потащилсо через скверик у собора. И тут вдруг шышки, вотка и принятые накануне но-
чью спиды достигли такова момента слияния, што я как был, так бревном и упал перед со-
бором, ударившысь об землю лицомЪ. Полежал некоторое время, потому што нихотелось
вставать. Но потом усилием воли начал поднимацца, хватаясь за кусты. В процессе встава-
ния на задние ноги увидел приближающиеся мусорские брюки. Брюки спросили: «Ты че
это тут твориш?» Я машынально стал доставать паспорт и гундосить, што я работаю в рик-
ламном агентстве, у миня ниибаца творческая профессия, я, можно сказать, художник… А
упал от усталости, вызванной перенесенными накануне творческими муками. Мусор вернул
паспорт со словами: «Иди отсюда. Вашы прадеды на войне кровь проливали, а вы тут валя-
етесь. Совсем охерели, сволочи». Низнаю, ково кроме миня он имел в виду. Но, подумав о
прадедах, я устыдилсо. Не думаю, што они прецтавляли сибе такое: Сталин – не отец наро-
да, а убийца и маньяк, коммунизм не построен, Россией управляет ворьё, а ихний потомок
– сраный норкоман и цыничный копирайтер, накурившысь шышек и напившысь вотки, ва-
ляецца у Казанскова собора бес чувств.
Как-то летом в гости приехал Бума. И мы решыли с ним прогуляцца по Павловску. Захва-
тили с собой пузырь коньяка и тихонечко выпивали в процессе эстетическова наслаждения
красотами. Особенно я как-то часто прикладывалсо к жывительной влаге. Когда бутылка
подошла к концу, я поскользнулсо на тропинке и упалЪ прямо весь целиком в лужу. Встать
самостоятельно было крайне проблиматично, поэтому я некоторое время ползал в сколь-
зкой грязи, поднимаясь и падая, ругаясь на Буму. Бума миня в конце концоф вытащил за
ногу, но как я в таком виде ехал домой – нипомню.
Почему в Москве так много заборов? Везде заборы и решотки самых разных форм и видов.
Такое фпечатление, што москвичей прямо кумарит без заборов. Хоть какую-нибудь паршы-
вую оградку, хоть двадцать сантиметров в высоту и метр в длину обязательно надо где-нибудь
поставить. У нас в Питере решотками ограждают тока тюрьмы, психбольницы и Летний сад.
Видимо, каждый москвич в жызни должен построить забор, купить машыну и родить
айпод.
У нас перевелись актёры-неудачники, коих ежегодно пачками выпускают ВУЗы родины?
У нас мало морд в России – неково в рекламе снимать? Почему один и тот же дядька изобра-
жает больнова простатитом, работника бензоколонки и страхового агента? Почему в поло-
вине роликов мы видим одни и те же хари? Доходит до апсурда: случаецца, што одинаковые
рожы снимаюцца в рекламе прямых конкурентов! И почему фсех мужыков в рекламных ро-
ликах зовут Максами?
139
Во Флоренцыи в парке я залез на пустующий высокий постамент, покрутилсо так и сяк,
изображая статую, и под конец йобнулсо с постамента об землю со фсей душы, и покатилсо
под откос к пруду. Пруда к щастью не достиг, просто весь покоцалсо и порвал одёжу.
Но вершыной моево мастерства падения является последний эпизодЪ, имевшый место
в Москве. На дворе была то ли осень, то ли зима, – в опщем, грязь. Я пошол за жрачкой в
универсальный магазин для умеренно-богатой публики. По телеку паказывали, што в дешо-
вых супермаркетах тухлятиной торгуют; это нанисло сирьезную язву моей брезгливой душе.
Поэтому решено было ходить в дорогие, но чистые магазины – есть хоть какая-то надежда,
што в пачке сахара не обнаружыш крысиное гавно.
А у миня, увы, есть вредная привычка: брать тележку, ложыцца на ручку пузом и, поджав
ноги и соблюдая шаткое равновесие, ездить по магазину, периодически отталкиваясь от по-
ла ногами.
Ну вот. Взял я тележку и своим манером въехал в отдел фруктоф. Вижу, што народу мно-
го, но путь вроде бы свободен. Я сильно оттолкнулсо ногами, штобы на большой скорости
успеть проскочить. Не тут-то было. Из-за поворота на полном ходу выскакивает бабка и со-
здает аварийную ситуацыю.
Штоб не сбить бабку, я резко сворачиваю вбок, с нихуйовой си-
лой врезаюсь в прилавок с бананами, теряю равновесие и – еблысь!
– падаю внурь телеги! И оказываюсь в этой телеге как бы вниз го-
ловой, а наверху торчат ноги. Ноги, прошу заметить, в ботинках,
испачканных по самые шнурки. И я начинаю сильно дрыгать в воз-
духе ногами, то ли пытаясь вылезти, то ли просто от неожыданности.
Врезавшысь в полку с бананами, телега поехала в противоположном
направлении и ударилась о прилавок с какими-то сливами. Пол,
щедро смазанный упавшыми фруктами, придал телеге ещё боль-
шую скорость и маневренность.
Телега со мной внутри крутилась и металась туда-сюда по фруктово-овощному отделу, я
бешено вилял ногами, что, конешно, не понравилось покупателям. Они тут авокады фсякие
выбирают, и вдруг им прилетает ботинком по харе. Покупатели стали вопить и отталкивать
от сибя телегу со мной внутри. От этова телега ехала к другому покупателю, и ему тоже при-
летало по харе, он тоже начинал орать. Громко рыдали дети. В опщем, я никак не мог оста-
новицца, калечил людей, сеял безумие, панику и хаос.
Тока через несколько минут прибежавшая охрана выковыряла миня за ноги на свет божый
и поставила в вертикальное положение головой вверх. Видя, што я трезвый и тожэ нахожусь
на грани нервическова припадка, сильно ругать не стали, велели тока оплатить раздавлен-
ные бананы. Вместе с уборщицей и продавщицей я еще минут десять лазил по полу, соби-
рая грязную банановую кашу. Потом эту кашу жбекнули в полиэтиленовый пакет, взвесили
и приклеили ценник. С этим пакетом я пошол на кассу. Кассирша подняла на миня безум-
ные глаза и спросила: «Што это?» – «Бананы», – с достоинством ответил я и воздержалсо
от комментариев.
Потом несколько дней пережывал от стыда, боялса ходить за едой, думал, умру от голода.
Один раз был в дешовом магазине – испугалса ещо больше. Ну потом ничево, как-то спра-
вилсо с собой, преодолел страх и пошол в пострадавшый супермаркет.
Бума снова ездил в Лондон по делам, привёз чемодан сладостей из Harrods. Я
фсю ночь нимог заснуть, жрал шоколадные конфекты, плакаль от жадности.
140
Через некоторое время я даже причинил ещо одну подлость этому магазину. Там на втором
этажэ сделан типа пассаж с небольшими магазинчиками, билетными кассами, парикмахерс-
кими и прочим. Под Новый год весь проход целиком заполняецца искусственными ёлками,
ставят их густо, как в лесу. Ёлки самые разные: большие, маленькие, со снегом, без снега, с
шарами, без шаров, есть даже ёлки «вверх ногами» – внизу узкие, а сверху шырокие.
И вот перед новым годом Бума попросил миня отнести ево костюмы в химчистку. Ну ху-
ле – я же дома работаю, время есть, што бы не отнести? Бума напихал костюмы в огромный
пакет и с этой поклажей я попёрса в ёлочное царство. Заодно заглянул в магазинчик купить
сибе носки, а потом навострил лыжы в химчистку. Штобы не обходить весь магазин по пе-
риметру, я решыл просочицца через лес искусственных ёлок. Начал продирацца и продрал-
со бы благополучно, если бы ни чортов пакет. Я своим багажом задел одну ёлку, она начала
падать, зацепила вторую, вторая зацепила еще парочку… и так на моих глазах целый этаж
ёлок повалился наземь!
Я в панике бежал. Посидел пару часиков дома, штобы отдышацца, переоделса, штоб не уз-
нали, и пошол в химчистку типа «я тут ни при чом». Ёлки уже стояли на месте.
С уважением,
Розничный Продавец Пустоты в Вакуумной Упаковке
Р. Лаовай
Потерять память
Амнезия – любимый приём сцынаристов, придумывающих латиноамериканские сериа-
лы. Типа, жывёш ты на помойке в Рио-де-Жанейро, питаешся варёными крысами по празд-
никам, и вдруг, при попытке ограбить старую богатую тётку, слышиш: «Ах, Луис-Альберто,
ебанись, – я твоя мама!» Ну и дальше жызнь налажываецца: спортивная тачка, вилла, дефка
с круглой жопой, яхта, шампанское, кокаин.
В риальной жызни фсё несколько хуже. Исходная позицыя почти такая же: жывёш хоть
и в квартире, но большую часть времени проводиш на помойке. Шаверма из крыс по праз-
дникам. Тибя грабят и – трое на одново – навешывают песдюлей. Дальше – больше: раз-
биваеш свои сраные «Жыгули», роцтвенники гонят из квартиры, дефка уходит, депрессия,
вотка, героин.
Но самый облом не в том, што ты не помниш, как тибя зовут и откудова ты вопще взялсо.
Если не помнить вопще нихуя, то присуцтвует интрига, надежда на то, што ты – внебрачный
дядюшка Пэрис Хилтон или хотя бы троюродный брат тёщи Абрамовича. Неприятность за-
ключаецца в том, што ты прекрасно помниш фсё, што было давно, в децтве. Помниш, што
твои предки – научные сотрудники, которые жывут на одну зарплату, так как им взяток ник-
то не предлагает. Помниш фсё до последней детали, даже как в школе во время урока физ-
культуры спиздил у одноклассника трусы и повесил их на дерево напротив окна кабинета
директора. Но в обед не помниш, завтракал ты или нет.
Вопрос, мучающий миня уже четверть века: што буквально
означает словосочетание «крылья советов»?
141
По закону подлости лично у миня проибалась «кратковременная» память типа оперативки. Врачи
говорят, што так случилось из-за многочисленных травм головы. В этом есть безусловные неудопс-
тва. Ты доводиш друзей до исступления тем, што фсё время говориш одно и то же – ведь не пом-
ниш, што ты это уже говорил. Когда идёш в магазин, забываеш купить половину продуктов, тупо
слоняешся в магазинных джунглях, чувствуя, што чево-то забыл, а чево – никак не вспомнить. Или
идёш в аптеку купить бабушке таблетки, выстаиваеш длиннющую очередь из сумасшедшых стари-
ков, которые по пятнадцать минут обсуждают с аптекаршей лекарство от запора, и когда подходит
твоя очередь, ты забываеш, как называюцца колеса, придурковато мычиш, и тибя гонят из аптеки
проч. Появляецца гнусная привычка фсё записывать, но через полчаса ты забываеш о том, што че-
во-то записал. Забываеш о том, што ты ничево не помниш. Замкнутый круг, нах! Ещё иногда тря-
суцца руки и ноги, а башка болит совершенно нивыносимо.
Но есть и положытельные моменты: уменьшаюцца расходы на книжки и фильмы. Одну и ту же
книгу можно читать месяцами: за день прочитываеш сто страниц, а назафтра не помниш, о чём там
речь и начинаеш читать сначала. «Войну и мир» прочитать так и нисмог – там больше персонажей,
чем в телефонном справочнике.
С фильмами та же хуйня: вроде как смотрел, но што там за сюжэт и какая мораль – хуй просцыт.
Кстате, книги можно вопще не покупать: наваляеш какой-нибудь креотиф, через месяц случайно
найдеш, читаеш и идиоцки хихикаеш: надо же, какой я остроумный! Сам пошутил , сам посмиял-
со – безотходное произвоцтво.
Шмотки тоже можно редко покупать: приобретёш по случаю, запихаеш в шкап и забудеш. Ходиш
в одном и том же зимой и летом, а когда оно протрецца до дыр, то нинада идти мучицца в магазин,
достаточно засунуть руку в шкап и вытащить какое-нибудь купленое заранее рубище.
Жызнь наполняецца сюрпризами. Например, звонит ти-
бе приятель и говорит:
– Знаешь, такая ботва – я уезжаю в командировку вес-
ти тренинг.
– Ну… Поздравляю.
– Че поздравляеш-то? Песдец нашим планам.
– Каким планам?
– Ну, мы же хотели дачу на Финском заливе снять!
– Нифига сибе!
С потерей памяти улучшаецца характер: посрёшса с
кем-нибудь, а на следующий день нифига не помниш.
Или даш бабла в долг и не просиш вернуть. Или услы-
шиш сплетню про общих знакомых, и тут же забудеш.
Врать тоже не прецтавляецца возможным – потом не
вспомниш, о чем ты врал, кому и для чево. Так што дру-
зья считают тибя честным, незлопамятным и щедрым
челавеком, которому можно доверять любые сикреты.
Фсе тибя любят и регулярно приезжают за деньгами, хо-
тя на самом деле ты склочный, лживый, жадный, злопа-
мятный сплетник.
Опять-таки улучшаецца сон. Совесть не мучает, по-
тому што фсё недавно совершонные косяки напрочь забываюцца. Но когда вдруг тибе о них
рассказывают – можно умиреть со стыда. Приведу примерЪ.
Раньше мы с Бумой ходили в ресторан нидалеко от дома – там готовили неплохие стейки. А
Бума вопще любит ругацца с обслужывающим персоналом. Типа он бабки платит, и поэтому
фсе должны ходить на цырлах и иметь щастливые лица. Скандалил он и в этом ресторане, а я
ево успокаивал. Мы даже поспорили: Бума утверждал, што для хорошево опслужывания надо
терроризировать персонал, а я считал, што напротив, надо относицца к людям гуманно.
142
Ресторан был двухэтажный: большой первый этаж, а над ним наподобие балкона – второй. Мы фсигда
ходили на второй, а когда не было мест, усажывались на первом, аккурат под балконом. Пока ждали хавку,
я отметил:
– Видиш, как нам улыбаюцца, сразу приносят меню и чистые пепельницы. Я выиграл – мы не скандали-
ли, а добились хорошево отношения.
– А ты про солонку помниш?
– Какую солонку?
– Ну, когда мы сидели неделю назад на этом же месте и сверху упала солонка.
– Нет, – я напряг мозги, и вдруг перед глазами вспыхнула картина недельной давности: сверху прямо на
миня, кувыркаясь в воздухе, летит огроменная солонка из толстова стекла, я уворачиваюсь, солонка падает
на пол с высоты четырех-пяти метров и даже не разбиваецца. – Погоди-ка… Это которая упала? А што?
– Ну когда она упала, ты вышел из-за стола. Поднял с пола эту килограммовую солонку. И, подкидывая её
в руке, собиралсо зашвырнуть обратно на второй этаж.
– Ниможет быть! – по спине пробежал неприятный холод. – Я же тихий интилигентный человек… Я ки-
далсо солонкой?! И… в ково-нибудь… попал?
– В этот раз обошлось без жэртв. Тибя уговорили сесть за стол и отдать солонку.
– Кто уговорил?! – я начал покрывацца пятнами.
– Все тибя умоляли: я, офицыантка, посетители, охранники.
– Нет, нет! Я на такое ниспособенЪ! – воскликнул я, схватившысь за голову. К столу сразу подбежала офи-
цыантка, сзади подкралса охранник. Очнувшыйся мозг коварно продолжал вспоминать картинки безобраз-
нова поведения.
– Вот видиш, – Бума с чувством глубокова удовлетворения показал вилкой на офицыантку. – Ты их за-
пугал лучше чем я.
С тех пор я туда не хожу.
Пока ждали пищу, Бума спросил:
– Помниш, как сверху солонка упала?
– Нет.
– Да ладно, не гони. Должен помнить.
– Мне на бошку упала?
– Почти. В нескольких сантиметрах от башки.
Я, хоть убей, не помнил такова факта.
Зачем я мост переходил –
Забыл навеки я.
Где дом родной, совсем забыл
Кто милая моя.
Забыл название реки,
Шагаю налегке.
Забыл тепло твоей руки
В моей чужой руке.
Над безымянною рекой
Клубится лёгкий пар...
Куда иду? Кто я такой?
О чём вопще базар?!
(с) Птиц

144
Игра в бисер перед свиньями
Игра в бисер перед свиньями
В наступлении осени и одиноких выходных есть своя прелесть. С трудом вылезая из сна серым
утром, скользишь вялым взглядом по фикусу, старинным бутылочкам на комоде, гипсовой девуш-
ке с книгой на коленях, и упираешься взглядом в шёлковый китайский зонтикЪ.
Куришь утреннюю сигарету, стоя у окна. В батареях булькает вода, за окном шумят деревья. На
улице пусто, тока инвалид ковыляет под дождём; следом плетёцца бездомная собака. Прижимаеш-
са лбом к стеклу и бормочеш: «Nel mezzo del cammin di nosta vita… mi ritrovari per una selva oscura…
Злая осень ворожыт над нами, угрожает спелыми плодами, говорит вершынами с вершыной и в
глаза целует паутиной… Куда же вы ушли, мой маленькой креольчик, мой смуглый прынц с Анти-
льских островофф… надо же – как фсё заибало…».
145
Не спустицца ли в магазин, не купить ли бутылку вотки? Вспомнив алкогольный запах, передёр-
гиваешса и решаеш: нет, боже упаси. Не сварить ли кофею и не поехать ли в гости? Нет, лень и грус-
тно. Остаёцца одно – сожрать фенобарбитала на завтрак и залезть в горячую ванну с пеной. Лёжа в
ванне, слушать, как падают капли. Дремать, пока вода не остынет.
Вылезаешь на сушу, надеваешь белую пижамку и волосатые шерстяные носки, выдёргиваешь те-
лефонный провод из розетки и, скрипя паркетом, ходишь по комнате вдоль книжных шкафов, во-
дя пальцем по корешкам и скользя взглядом по давно знакомым названиям.
Мои любимые книги. Когда-то их было много, очень много. Я с раннего децтва помнила помет-
ки и случайные капли чернил на страницах. Книги всегда были рядом. Валялись на тёплом песке
Финскова залива, а в голубом небе сверкали чайки, шумели сосны, и яхты с белыми парусами ухо-
дили в море. По причине юношеского идиотизма казалось, что так будет всегда. Книги оставались
со мной на сироцких одеялах казённых больниц и на шёлковых простынях итальянской виллы, по-
ка за окном гнулись пальмы, шумело море, в стекло стучал средиземноморский дождь, и в возду-
хе пахло Рождеством и апельсином. И тогда тоже не было и тени сомнения в том, что следующая
страница жызни обязательно будет лучше предыдущей. Вопреки ожыданиям, книги не делали ме-
ня умнее; скорее даже наоборот.
Книги держали в руках люди, которых я когда-то любила, а типерь не помню их лиц. Книги бы-
ли со мной в стогах душыстово сена, и вокруг цвёл июль, и солнце садилось за бескрайние поля.
Книги лежали в мансарде на узком столике, рядом с баночками клубничнова джема, и равнодуш-
но глядели на мокрые лондонские крыши.
Закладками служыли карандаши, которыми я ставила на полях Nota Bene, губная помада, билеты
на самолёт, фольга от сигарет, визитки, конверты с марками разных стран, Par Avion.
146
У миня имелся ущербный томик Шопенгауэра – обложка была приклеена вверх ногами.
Пассажыры метрополитэна удивлялись, когда сидящая напротив девица увлечонно читала
Шопенгауэра кверх ногами и делала пометки на полях. Мда, книги всегда были со мной. Но
несколько лет назад их не стало. Спастись удалось нимногим. Глупая история...
Пока я шаталась по миру и училась жыть, мои роцтвенники тихо и низаметно спятили, вы-
брав, возможно, не самый худший вариант помешательства: они вдруг резко стали православ-
ными. Квартиры наполнились иконами, лампадами и поучениями каких-то падазрительных
старцев. Книги с крестами на обложках потеснили на полках моих Светониев, Платонов,
Ницше, Маркесов, Петрарков и прочих. Я скиталась по чужым домам, возя с собой то, што
читала в данный момент.
Это случилось в мой день рождения, когда зеленел май и ветер стал тёплым. Я услышала
новость: роцтвенники собрали фсе «неправославные» книги, погрузили в машыну, увезли
за город и сожгли. Сложили большыми кучами, облили бензином и сожгли мои книги: Ла-
оцзы, Гомера, Цицерона, Макиавелли, Вольтера, ущербного Шопенгауэра, Гурджиева, весь
Серебряный век и (надо полагать, с особым удовольствием) собрание сочинений Кастанеды.
Сожгли фсе цывилизацыи, культуры, страны и континенты. Фсе мысли, чувства, восторги,
вопросы и nota bene. Я плакала как дитятя. До сих пор нипонимаю, в чом провинилса Кор-
нелий Тацит?
В наступлении осени и фенобарбитале по утрам есть своя прелесть. Пройдя вдоль книж-
ных шкафов и ничево не выбрав, снова останавливаешься у окна, тупо смотришь в низкое
серое небо и достаёшь из памяти слова: dolce color d’oriental zaffiro che s’accoglieva nel sereno
aspetto del mezzo puro infino al primo giro…
Залезая под одияло, вспоминаеш застрявшые в мозгах кусочки прочитанных книг. Почему
из памяти стерлось фсё остальное, а это осталось? Фиг знаит. Когда-то, видимо, эти цыта-
ты казались ключами от дверей лабиринта, в котором мы плутаем фсю сознательную жызнь.
Хотя, если присмотрецца вниматильно, то никаких лабиринтоф, дверей, ключей и нас са-
мих, сопственно, не существует. Некто в белой пижаме засыпает барбитуратным сном без
сновидений. Суббота. Утро.
Книга Екклесиаста
Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – всё суета! Что пользы человеку от всех его трудов, ко-
торыми он трудится под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Вос-
ходит солнце, и заходит солнце, и спешит к своему месту, где оно восходит. Идет ветер к югу, и
переходит к северу, кружится, кружится на своем ходу, и возвращается ветер на свои круги. Все
реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются,
чтобы опять течь. Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится глаз зре-
нием, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и
нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это бы-
ло уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется па-
мяти у тех, которые будут после.
Байка о Будде в пересказе Борхеса («Семь вечеров»)
Один человек ранен в битве и не хочет, чтобы из раны вытащили стрелу. Сначала он узнаёт имя
лучника, к какой касте он принадлежит, из какого материала сделана стрела, где стоял лучник, ка-
кова длина стрелы. Пока эти вопросы обсуждаются, он умирает. «Я же, – говорит Будда, – учу вы-
таскивать стрелу».
147
Байка о Бодхидхарме в пересказе тово же Борхеса («Семь вечеров»)
Бодхидхарму сопровождал ученик, который задавал ему вопросы, но Бодхидхарма никак не отве-
чал. Ученик пытался медитировать, и через какое-то время он отрезал себе левую руку и положил
её перед учителем – в подтверждение тому, что хочет стать его учеником. В подтверждение своего
желания он намеренно покалечил себя. Учитель, не обратив внимания на это происшествие, кото-
рое было, в конце концов, происшествием материальным, т. е. иллюзорным, сказал ему: «Чего ты
хочешь?» Ученик ответил: «Я долго искал свой разум и не нашел его». Учитель резюмировал: «Ты
не нашел его, потому что его не существует».
Марк Аврелий, «Наедине с собой»
Время человеческой жизни – миг; ее сущность – вечное течение; ощущение смутно; строение
всего тела бренно; душа неустойчива; судьба загадочна; слава недостоверна. Одним словом, всё
относящееся к телу подобно потоку, относящееся к душе – сновиденью и дыму. Жизнь – борьба и
странствие по чужбине; посмертная слава — забвение.
Следует смотреть на всё человеческое как на мимолётное и кратковечное: то, что было вчера ещё
в зародыше, завтра уже мумия или прах. Итак, проведи этот момент времени в согласии с приро-
дой, а затем расстанься с жизнью так же легко, как падает созревшая олива: славословя природу, её
породившую, и с благодарностью к произведшему её древу.
С уважением, Анимаша,
Учредитель Общества Коварства и Любви
148
У грани тоже есть граница –
Опасно низкий парапет.
Не приведи Господь свалицца
Туда, где расстояний нет;
Где Время бегает кругами,
Сжигая лишние жиры,
И с хрустом давит сапогами
Новорождённые миры.
(с) Птиц
По донесеньям немецкой разведки,
Лифчик украден блядюгой Светкой.
Седьмой китайский импиратор
В лицо врага вонзил вибратор.
Твой жызненный путь будет несладким –
Я жду в подворотне с саперной лопаткой.
Ушол на рынок за сметаной –
Пришол обблеванный и пьяный.
Кто-то ездит на иномарке –
А я в метро, пьяный и жалкий.
Мажоры румяные пьют текилу –
Я им завидую, грязный и хилый.
В лесу раздавался топор дровосека –
Поймали-таки лесники гомосека.
Выйду прогуляцца в норковом манто...
Я могу и в ватнике, но уже не то.
150
Не думать, не помнить, не знать,
Не давать ни имен, ни оценок:
Зрачок неподвижен, расслаблены мышцы спины.
Условный, как «йоптвоюмать»,
Бесполезный, как вилка для гренок, -
Лежу на траве и не ведаю чувства вины.
Трава на поляне густа,
Шорох мыслей становица тише,
По куполу неба бежит таракан-самолет:
А выше живет пустота,
Пустота из которой я вышел
И та пустота, которая дышит и ждет.
(с) Птиц
 

ŅарКОТварь

ПАДОНАК
Покойся с миром
Тор4People
Регистрация
8 Мар 2011
Сообщения
14,868
Адрес
СПб
Предпочтения
Употребляю Тяжелые В/В
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай.Зима/Весна/Лето/Осень

здесь только текст,для тех,кто с телефонов и вообще траффик ограничен весьма.

остальным советую скачивать свёрстаные в пдф файлы,с картинками,фотографиями и пр. сейчас попробую найти ссыли.
зы.Анимаша конечно крутой автор. :up:
 

ŅарКОТварь

ПАДОНАК
Покойся с миром
Тор4People
Регистрация
8 Мар 2011
Сообщения
14,868
Адрес
СПб
Предпочтения
Употребляю Тяжелые В/В
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай.Зима/Весна/Лето/Осень

http://dfiles.ru/files/bo2mwrik2 здесь Зима.Весна.Лето.
http://dfiles.ru/files/zkoorbw4w здесь Осень.

всем канеш советую читать именно свёрстаный файл.
зы.надеюсь не будет ко мне претензий.ведь автор сего произведения чётко обозначен.
но если вдруг будут-обещаю убрать ;-)
 

Вложения

  • Без.png
    Без.png
    210.4 KB · Просмотры: 2,888

Atlantic

Активный Юзер
Регистрация
11 Апр 2013
Сообщения
414
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай.Зима/Весна/Лето/Осень

:LOL: на работе я читать эти книги не рекомендую. Ну тока если вы можете проделывать это беспалевно. Патамушта лично я уже просто рыдаю пацсталом :D :up:
 

Atlantic

Активный Юзер
Регистрация
11 Апр 2013
Сообщения
414
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай.Зима/Весна/Лето/Осень

Не особо понравилась только весна. Остальное - класс) Легко читается, поднимает настроение!
 

Sur

Новичок
Регистрация
25 Фев 2018
Сообщения
3
Предпочтения
Не Употребляю
Здравствуйте. Не мог ли какой-нибудь добрый человек перезалить пдф-файл? Буду очень благодарна.
 
B

Bullett

Здравствуйте. Не мог ли какой-нибудь добрый человек перезалить пдф-файл? Буду очень благодарна.
Привет. На, попробуй. Не знаю, может криво что-то сделал.
 

Вложения

  • Анимаша.pdf
    876.3 KB · Просмотры: 193

Sur

Новичок
Регистрация
25 Фев 2018
Сообщения
3
Предпочтения
Не Употребляю
Сверху Снизу