Поэзия. Хрестоматия

[SaМурка]

Потому что искусство поэзии требует слов,

очень люблю эти стихи в исполнении Сплина... ну и Бродского вообще люблю...

 

[компот]

очень люблю эти стихи в исполнении Сплина...

Более чем солидарен, отличная вещь получилась, как впрочем, и эти две композиции:

Хочу отдохнуть от сатиры...
У лиры моей

Далеко-далеко, во серебряном веке,
Как в сосновом бору мне светло,

Наверное, это больше относится к музыкальному форуму, но все ж считаю, что это в первую очередь прекрасные стихи.

 

[компот]

Сегодня прочитал в автобусе, не знаю автора, но вещь понравилась:

Господи! Это тебя выводили на лужайку где-то
В часе ходьбы от лагеря. Тебе давали лопату
И говорили: "Копай!" Таежное лето
Цвело вокруг. Ты приглядывался к автомату

В руках конвойного. Смерть приходит без стука.
Ты, конечно, боялся, но, как водится, вида
Не подавал. Тебе говорили: "Сука!
Убивать тебя буду так же долго, как ты копаешь, гнида!

Понял? Сначала с ноги, потом выше, понял?!"
Ну как не понять - ты не вчера родился...
Ухватил черенок лопаты, повыше поднял
И ударил конвойного. И конвойный свалился...

Тебя не поймали. Или искать не стали.
Укрылся в скиту, где спасались старообрядцы.
Все равно ты умер раньше, чем умер Сталин.
Гораздо раньше... Вот и вся история вкратце.

 

[SaМурка]

Сегодня прочитал в автобусе, не знаю автора, но вещь понравилась:

Борис Херсонский это.я погуглила..

 

[компот]

Спасибо, Катерина! Почитал. Отличные стихи у него. Исправить бы в соответствии с оригиналом, а то я по памяти писал.

 

[хаш-хаш]

Я тоже хотел по памяти, но подумал, а на хрена тогда техпрогресс, да и возможны были бы ошибки, если не орфографические, то уж пунктуационные точно.

Как постылые скафандры,
Лишь движением руки,
Разрывает ихтиандр
На блестящие куски.

А понять его не можешь,
Все в уме перемешав.
Просто он с тобой не хочет,
Одним воздухом дышать.

И зажмурившись, взрезает
Мокрый бархат темноты.
Просто он уже не хочет,
Видеть то, что видишь ты.

И не важно, был ли, не был...
Он уже коснулся дна.
Ждет его иное небо
И иная глубина,
И иная глубина...

Океан его лелеет
И качает на руках.
И тогда уже не смеют
Тронуть горести и страх.

А очнется и заноет
Снова сердце от тоски.
Вот и рвет и рвет скафандры
На блестящие куски.

Просто блеск! Сука, "мокрый бархат темноты..."
Написал, и вдруг ко мне пришла страшная мысль, - а если и Шклярский вздумает внести свои три копейки в фонд? Что делать? Это не разухабистый разъебай Гарик, съехавший с темы был с похмелья, родственники достали и пр., чёрт бы с ним и с его Перезвонами, переживу. Это "Пикник", это белая непрозрачная кассета неизвестного производителя, на которой был записан "Дым", альбом, пригласивший меня в мир русского рока.
Или что-нибудь ляпнет Армен? Ужоснах!
Нет, нет, нет, они, в отличие от всяких "макаронников" - поэты, а поэт не правым быть не может, если неправ, значит, не поэт. Он на самой высшей ступени иерархии сапиенсов, ступени, приспособленной для обязательного, детерминированного превращения в плаху. За два века Россия дала миру двух таких суперхомо - Пушкин и Мандельштам, необычайная плодовитость для одного народа. Оба пошли на смерть, дабы остаться правым, пошли, ни на йоту не отклоняясь от последнего маршрута, старательно обходя попадавшиеся там и сям ловушки спасения. Для них "иное небо и иная глубина"...вопчем, извините за клаваблудие s

 

[компот]

Александр Башлачев. Петербуржская свадьба.

Звенели бубенцы. И кони в жарком мыле
Тачанку понесли навстречу целине.
Тебя, мой бедный друг, в тот вечер ослепили
Два черных фонаря под выбитым пенсне.

Там шла борьба за смерть. Они дрались за место
И право наблевать за свадебным столом.
Спеша стать сразу всем, насилуя невесту,
Стреляли наугад и лезли напролом.

Сегодня город твой стал праздничной открыткой.
Классический союз гвоздики и штыка.
Заштопаны тугой, суровой, красной ниткой
Все бреши твоего гнилого сюртука.

Под радиоудар московского набата
На брачных простынях, что сохнут по углам,
Развернутая кровь, как символ страстной даты,
Смешается в вине с грехами пополам.

Мой друг, иные здесь. От них мы недалече.
Ретивые скопцы. Немая тетива.
Калечные дворцы простерли к небу плечи.
Из раны бьет Нева в пустые рукава.

Подставь дождю щеку в следах былых пощечин.
Хранила б нас беда, как мы ее храним.
Но память рвется в бой, и крутится, как счетчик,
Снижаясь над тобой и превращаясь в нимб.

Вот так скрутило нас и крепко завязало
Красивый алый бант окровленным бинтом.
А свадьба в воронках летела на вокзалы.
И дрогнули пути. И разошлись крестом.

Усатое "ура" чужой, недоброй воли
Вертело бот Петра, как белку в колесе.
Искали ветер Невского да в Елисейском поле
И привыкали звать Фонтанкой - Енисей.

Ты сводишь мост зубов под рыхлой штукатуркой,
Но купол лба трещит от гробовой тоски.
Гроза, салют и мы! - и мы летим над Петербургом,
В решетку страшных снов врезая шпиль строки.

Летим сквозь времена, которые согнули
Страну в бараний рог и пили из него.
Все пили за него - и мы с тобой хлебнули
За совесть и за страх. За всех за тех, кого

Слизнула языком шершавая блокада.
За тех, кто не успел проститься, уходя.
Мой друг, спусти штаны и голым Летним садом
Прими свою вину под розгами дождя.

Поправ сухой закон, дождь в мраморную чашу
Льет черный и густой осенний самогон.
Мой друг "Отечество" твердит как "Отче наш",
Но что-то от себя послав ему вдогон.

За окнами - салют. Царь-Пушкин в новой раме.
Покойные не пьют, да нам бы не пролить.
Двуглавые орлы с побитыми крылами
Не могут меж собой корону поделить.

Подобие звезды по образу окурка.
Прикуривай, мой друг, спокойней, не спеши.
Мой бедный друг, из глубины твоей души
Стучит копытом сердце Петербурга.

 

[Мирам]

...итак друзья-я умираю,упершись хуем в потолок,а сам дрожащую рукою держу пизду за хохолок..

 

[Грозная]

Откуда ни возьмись -
как резкий взмах -
Божественная высь
в твоих словах -
как отповедь, верней,
как зов: «за мной!» -
над нежностью моей,
моей, земной.
Куда же мне? На звук!
За речь. За взгляд.
За жизнь. За пальцы рук.
За рай. За ад.
И, тень свою губя
(не так ли?), хоть
за самого себя.
Верней, за плоть.
За сдержанность, запал,
всю боль — верней,
всю лестницу из шпал,
стремянку дней
восставив — поднимусь!
(Не тело — пуст!)
Как эхо, я коснусь
и стоп, и уст.
Звучи же! Меж ветвей,
в глуши, в лесу,
здесь, в памяти твоей,
в любви, внизу
постичь — на самом дне!
не по плечу:
нисходишь ли ко мне,
иль я лечу

Иосиф Бродский

 

[Грозная]

Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже.

На воздушном потоке распластанный, одинок,
все, что он видит -- гряду покатых
холмов и серебро реки,
вьющейся точно живой клинок,
сталь в зазубринах перекатов,
схожие с бисером городки

Новой Англии. Упавшие до нуля
термометры -- словно лары в нише;
стынут, обуздывая пожар
листьев, шпили церквей. Но для
ястреба, это не церкви. Выше
лучших помыслов прихожан,

он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,
с прижатою к животу плюсною
-- когти в кулак, точно пальцы рук --
чуя каждым пером поддув
снизу, сверкая в ответ глазною
ягодою, держа на Юг,

к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу
буков, прячущих в мощной пене
травы, чьи лезвия остры,
гнездо, разбитую скорлупу
в алую крапинку, запах, тени
брата или сестры.

Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,
бьющееся с частотою дрожи,
точно ножницами сечет,
собственным движимое теплом,
осеннюю синеву, ее же
увеличивая за счет

еле видного глазу коричневого пятна,
точки, скользящей поверх вершины
ели; за счет пустоты в лице
ребенка, замершего у окна,
пары, вышедшей из машины,
женщины на крыльце.

Но восходящий поток его поднимает вверх
выше и выше. В подбрюшных перьях
щиплет холодом. Глядя вниз,
он видит, что горизонт померк,
он видит как бы тринадцать первых
штатов, он видит: из

труб поднимается дым. Но как раз число
труб подсказывает одинокой
птице, как поднялась она.
Эк куда меня занесло!
Он чувствует смешанную с тревогой
гордость. Перевернувшись на

крыло, он падает вниз. Но упругий слой
воздуха его возвращает в небо,
в бесцветную ледяную гладь.
В желтом зрачке возникает злой
блеск. То есть, помесь гнева
с ужасом. Он опять

низвергается. Но как стенка -- мяч,
как падение грешника -- снова в веру,
его выталкивает назад.
Его, который еще горяч!
В черт-те что. Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад

птиц, где отсутствует кислород,
где вместо проса -- крупа далеких
звезд. Что для двуногих высь,
то для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
он догадывается: не спастись.

И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,
клюва, похожий на визг эриний,
вырывается и летит вовне
механический, нестерпимый звук,
звук стали, впившейся в алюминий;
механический, ибо не

предназначенный ни для чьих ушей:
людских, срывающейся с березы
белки, тявкающей лисы,
маленьких полевых мышей;
так отливаться не могут слезы
никому. Только псы

задирают морды. Пронзительный, резкий крик
страшней, кошмарнее ре-диеза
алмаза, режущего стекло,
пересекает небо. И мир на миг
как бы вздрагивает от пореза.
Ибо там, наверху, тепло

обжигает пространство, как здесь, внизу,
обжигает черной оградой руку
без перчатки. Мы, восклицая "вон,
там!" видим вверху слезу
ястреба, плюс паутину, звуку
присущую, мелких волн,

разбегающихся по небосводу, где
нет эха, где пахнет апофеозом
звука, особенно в октябре.
И в кружеве этом, сродни звезде,
сверкая, скованная морозом,
инеем, в серебре,

опушившем перья, птица плывет в зенит,
в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда
перл, сверкающую деталь.
Мы слышим: что-то вверху звенит,
как разбивающаяся посуда,
как фамильный хрусталь,

чьи осколки, однако, не ранят, но
тают в ладони. И на мгновенье
вновь различаешь кружки, глазки,
веер, радужное пятно,
многоточия, скобки, звенья,
колоски, волоски --

бывший привольный узор пера,
карту, ставшую горстью юрких
хлопьев, летящих на склон холма.
И, ловя их пальцами, детвора
выбегает на улицу в пестрых куртках
и кричит по-английски "Зима, зима!"

Иосиф Бродский

 

[Грозная]

Она надевает чулки, и наступает осень;
сплошной капроновый дождь вокруг.
И чем больше асфальт вне себя от оспин,
тем юбка длинней и острей каблук.
Теперь только двум колоннам белеть в исподнем
неловко. И голый портик зарос. С любой
точки зрения, меньше одним Господним
Летом, особенно — в нем с тобой.
Теперь если слышится шорох, то — звук ухода
войск безразлично откуда, знамён трепло.
И лучше окликнуть по имени время года,
Если нельзя удержать тепло.
Но, видно, суставы от клавиш, что ждут бемоля,
себя отличить не в силах, треща в хряще.
И в форточку с шумом врывается воздух с моря
— оттуда, где нет ничего вообще.

Иосиф Бродский

 

[компот]

Владимир Высоцкий. "Баллада о детстве"

Час зачатья я помню неточно.
Значит, память моя однобока.
Но зачат я был ночью, порочно,
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе,
Девять месяцев - это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе:
Ничего там хорошего нет.

Спасибо вам святители, что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители зачать меня задумали,
В те времена укромные, теперь почти былинные,
Когда срока огромные брели в этапы длинные.
Их брали в ночь зачатия, а многих даже ранее,
А вот живет же братия - моя честна компания.

Ходу, думушки резвые, ходу,
Слово, строченьки, милые, слово!
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого.
Знать бы мне, кто так долго мурыжил -
Отыгрался бы на подлеце,
Но родился и жил я и выжил,
Дом на Первой Мещанской в конце.

Там за стеной, за стеночкою, за перегородочкой
Соседушка с соседушкою баловались водочкой.
Все жили вровень, скромно так: система коридорная,
На тридцать восемь комнаток всего одна уборная.
Здесь зуб на зуб не попадал, не грела телогреечка.
Здесь я доподлинно узнал, почем она, копеечка.

Не боялась сирены соседка,
И привыкла к ней мать понемногу.
И плевал я, здоровый трехлетка,
На воздушную эту тревогу.
Да не все то, что сверху от бога -
И народ зажигалки тушил.
И, как малая фронту подмога,
Мой песок и дырявый кувшин.

И било солнце в три ручья, сквозь дыры крыш просеяно
На Евдоким Кириллыча и Кисю Моисеевну.
Она ему: Как сыновья? - Да без вести пропавшие!
Эх, Киська, мы одна семья, вы тоже пострадавшие.
Вы тоже пострадавшие, а значит обрусевшие.-
Мои - без вести павшие, твои - безвинно севшие.

Я ушел от пеленок и сосок,
Поживал - не забыт, не заброшен.
И дразнили меня "недоносок",
Хоть и был я нормально доношен.
Маскировку пытался срывать я,
- Пленных гонят,- чего ж мы дрожим?
Возвращались отцы наши, братья
По домам, по своим да чужим.

У тети Зины кофточка с драконами, да змеями -
То у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.
Трофейная Япония, трофейная Германия:
Пришла страна Лимония - сплошная чемодания.
Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации толпой валили штатские.

Осмотрелись они, оклемались,
Похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те, кто дождались,
Недождавшиеся отревели.
Стал метро рыть отец Витькин с Генкой,
Мы спросили:- зачем? - Он в ответ,
Мол, коридоры кончаются стенкой,
А тоннели выводят на свет.

Пророчество папашино не слушал Витька с корешом:
Из коридора нашего в тюремный коридор ушел.
Да он всегда был спорщиком, припрешь к стене - откажется
Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется.
Но у отцов свои умы, а что до нас касательно,
На жизнь засматривались мы вполне самостоятельно.

Все - от нас до почти годовалых
Толковищу вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Не досталось им даже по пуле,
В ремеслухе живи не тужи.
Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули -
Из напильников сделать ножи.

Они воткнутся в легкие
От никотина черные,
По рукоятки легкие трехцветные наборные.
Вели дела отменные сопливые острожники.
На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики.
Сперва играли в фантики в пристенок с крохоборами,
И вот ушли романтики из подворотен ворами.

Было время и были подвалы,
Было дело и цены снижали.
И текли, куда надо, каналы
И в конце, куда надо, впадали.
Дети бывших старшин да майоров
До бедовых широт поднялись,
Потому, что из всех коридоров
Им казалось сподручнее вниз.


Одна из любимых.

 

[компот]

Владимир Высоцкий. "Письмо в редакцию телевизионной передачи "Очевидное - невероятное" из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи."

Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась.
Вместо чтоб поесть, помыться,
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экранов собралась.

Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд.
Все мозги разбил на части,
Все извилины заплёл,
И канатчиковы власти
Колют нам второй укол.

Уважаемый редактор!
Может, лучше — про реактор?
Там, про любимый лунный трактор?
Мы устали - хоть кричи!
То тарелками пугают —
Дескать, подлые, летают,
То без ножей людей терзают
Филиппинские врачи.

Мы кое в чём поднаторели:
Мы тарелки бьём весь год —
Мы на них уже собаку съели,
Если повар нам не врёт.
А медикаментов груды
Мы — в унитаз, кто не дурак.
Это жизнь! И вдруг — Бермуды!
Вот те раз! Нельзя же так!

Мы не сделали скандала —
Нам вождя недоставало:
Настоящих буйных мало —
Вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни
Сети есть у нас и бредни —
И не испортят нам обедни
Злые происки врагов!

Это их худые черти
Мутят воду во пруду,
Это всё придумал Черчилль
В восемнадцатом году!
Мы про бермудские кошмары
Сочинили ноту ТАСС...
Но примчались санитары
И зафиксировали нас.

Тех, кто был особо боек,
Прикрутили к спинкам коек —
Бился в пене параноик,
Как ведьмак на шабаше:
"Развяжите полотенцы,
Иноверы, изуверцы, —
Нам бермуторно на сердце
И бермудно на душе!"

От наук уставший школьник
Нёс совсем уж ерунду:
Говорил, что треугольник -
Их учитель по труду.
Все почти с ума свихнулись —
Даже кто безумен был,
И тогда главврач Маргулис
Телевизор запретил.

Вон он, змей, в окне маячит —
За спиною штепсель прячет,
Подал знак рукою — значит
Фельдшер вырвет провода.
И нам осталось уколоться,
И упасть на дно колодца,
И там пропасть, на дне колодца,
Как в Бермудах, навсегда.

Ну а завтра спросят дети,
Навещая нас с утра:
"Папы, что сказали эти
Кандидаты в доктора?"
Мы откроем нашим чадам
Правду — им не всё равно,
Мы скажем: "Удивительное рядом,
Но оно запрещено!"

Вон дантист-надомник Рудик —
У его приёмник "Грюндиг",
Он его ночами крутит —
Ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам
И подвинулся рассудком —
А к нам попал в волненьи жутком
И с номерочком на ноге.

Он прибежал, взволнован крайне,
И сообщеньем нас потряс,
Будто наш научный лайнер
В треугольнике погряз:
Сгинул, топливо истратив,
Прям распался на куски,
И двух безумных наших братьев
Подобрали рыбаки.

Те, кто выжил в катаклизме,
Пребывают в пессимизме,
Их вчера в стеклянной призме
К нам в больницу привезли,
И один из них, механик,
Рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник —
Незакрытый пуп Земли.

"Что там было? Как ты спасся?" —
Каждый лез и приставал,
Но механик только трясся
И чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся,
То щетинился, как ёж —
Он над нами издевался...
Ну сумасшедший — что возьмёшь!

Взвился бывший алкоголик —
Матерщинник и крамольник:
"Надо выпить треугольник!
На троих его! Даёшь!"
Разошёлся — так и сыпет:
"Треугольник будет выпит!
Будь он параллелепипед,
Будь он круг, едрёна вошь!"

Пусть безумная идея —
Вы не рубайте сгоряча.
Вы помогите нам скорее
И накажите главврача!
С уважением, дата, подпись.
Отвечайте нам, а то
Если вы не отзовётесь,
Мы напишем в "Спортлото"!

1977

 

[Грозная]

Станислав Дремов
ПУСТОЕ БРОШЕННОЕ МОРЕ

Пейзаж, побитый белой молью
тобой покинутый навек.
На раме бледные нарывы …

В нем льдины дохлые, как рыбы, -
все брюхом вверх.

Тобой оставленный когда-то,
твой гобелен другою соткан
рукою.

В нем верхушки сосен,
иголки, острые, как даты
коротких вех.

В нем тучи мокрые, как камни,
в нем снег, исхоженный, как карта,
в нем крики ветра в общем хоре
и в скорби небо, и в печали

пустое брошенное море,
с глазами мертвыми,
как чайки.

 

[SaМурка]

Иосиф Бродский
Письма к стене


Сохрани мою тень. Не могу объяснить. Извини.
Это нужно теперь. Сохрани мою тень, сохрани.
За твоею спиной умолкает в кустах беготня.
Мне пора уходить. Ты останешься после меня.
До свиданья, стена. Я пошел. Пусть приснятся кусты.
Вдоль уснувших больниц. Освещенный луной. Как и ты.
Постараюсь навек сохранить этот вечер в груди.
Не сердись на меня. Нужно что-то иметь позади.

Сохрани мою тень. Эту надпись не нужно стирать.
Все равно я сюда никогда не приду умирать,
Все равно ты меня никогда не попросишь: вернись.
Если кто-то прижмется к тебе, дорогая стена, улыбнись.
Человек -- это шар, а душа -- это нить, говоришь.
В самом деле глядит на тебя неизвестный малыш.
Отпустить -- говоришь -- вознестись над зеленой листвой.
Ты глядишь на меня, как я падаю вниз головой.

Разнобой и тоска, темнота и слеза на глазах,
изобилье минут вдалеке на больничных часах.
Проплывает буксир. Пустота у него за кормой.
Золотая луна высоко над кирпичной тюрьмой.
Посвящаю свободе одиночество возле стены.
Завещаю стене стук шагов посреди тишины.
Обращаюсь к стене, в темноте напряженно дыша:
завещаю тебе навсегда обуздать малыша.

Не хочу умирать. Мне не выдержать смерти уму.
Не пугай малыша. Я боюсь погружаться во тьму.
Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак,
не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак.
Только жить, только жить, подпирая твой холод плечом.
Ни себе, ни другим, ни любви, никому, ни при чем.
Только жить, только жить и на все наплевать, забывать.
Не хочу умирать. Не могу я себя убивать.

Так окрикни меня. Мастерица кричать и ругать.
Так окрикни меня. Так легко малыша напугать.
Так окрикни меня. Не то сам я сейчас закричу:
Эй, малыш! -- и тотчас по пространствам пустым полечу.
Ты права: нужно что-то иметь за спиной.
Хорошо, что теперь остаются во мраке за мной
не безгласный агент с голубиным плащом на плече,
не душа и не плоть -- только тень на твоем кирпиче.

Изолятор тоски -- или просто движенье вперед.
Надзиратель любви -- или просто мой русский народ.
Хорошо, что нашлась та, что может и вас породнить.
Хорошо, что всегда все равно вам, кого вам казнить.
За тобою тюрьма. А за мною -- лишь тень на тебе.
Хорошо, что ползет ярко-желтый рассвет по трубе.
Хорошо, что кончается ночь. Приближается день.
Сохрани мою тень.

 

[компот]

Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звёздная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рёв огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой,
гремящий в твоей груди.

Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.

Бродский.

 

[ŅарКОТварь]

Если увидим ментовский патруль,
Марихуану скинем.
Белые ночи сожрал июль
И подавился ливнем.
Кровью, размазанной по глазам
После проигранной драки,
Скотчем заклеенным небесам
Мы подавали знаки,
Что начинается утро и всё
Будет раскрашено грязным
Дымом заводов. Потом заснём
Где-нибудь на петроградской.
Вырвем из этого сна полдня,
Или кровати два метра,
Или достанем гашиша для
Следующего концерта.

04.53.03.08.02.





Пусти на бумагу жизнь -
она запоёт грачом.
В холодную ночь ложись,
не вспоминай ни о чём.
Меряй свою версту
горем, зимой, слезами.
С горькой слюной во рту.
Под синими небесами.
Важен не стук колёс -
поезд летит в никуда.
Снега, зимы и слёз
хватит на все года.
Верь в бесполезность «нет»
пока не сошёл с ума.
Ночь, преступление, бред,
город, стихи, зима.

30.12.09. Лёха Никонов.

 

[компот]

Марина Цветаева

Легкомыслие! - Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мои вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы,

Научив не хранить кольца, -
С кем бы Жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца
И кончать еще до начала.

Быть как стебель и быть как сталь
В жизни, где мы так мало можем...
Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим!

3 марта 1915

 

[компот]

Дикая охота. Автор неизвестен.

По ночам в октябре тебе слышится лай диких псов.
Это значит - ставни на окна и дверь на засов.
Это значит - в крови бушует адреналин,
Это значит - беги и прячься, коль ты один.
Это значит - Дьявол уже начищает рог
Он горящие души на страшную смерть обрек.
Это Вотан, Один, Ро`ланд, Геката, Фригг,
Смерть, Чума, Война и Голод из старых книг.
Кони фыркают, роют копытом землю, горят глаза.
В небесах собираются тучи, грядет гроза.
Эта дикая ночь неизбежна, как Страшный Суд
Это всадники гибель твою на клинках несут,
И ярятся псы, и слюна срывается с их клыков,
Каждый зверь охоты жаждет и к ней готов.
Кулаки в перчатках сжимают крепко топор и хлыст.
Так надейся, что ты достаточно смел и быстр.
Слышишь - рог оглашает час собирать долги.
Так беги и прячься, беги и прячься, беги, беги!

 

[copok1ex]

Когда ты поймешь,
что мои стихи - не стихи,
Поговорим о поэзии

Рёкан