проза Павел Шкарин "Куб".

Понимал ли я, что подсел, самым простым обычным и банальным образом
подсел на ширево? Вопрос непростой. Я отдавал себе отчёт в том, что меня так
и подмывает "повторить", что я думаю о том, "как было бы неплохо..." чаще,
чем о чём бы то ни было ещё. Но до поры до времени я тешил себя иллюзиями
на предмет того, что "этот раз-последний (ну в крайнем случае-
предпоследний !)", что я способен одним усилием воли выкинуть из головы эту
стрёмную забаву, вот только вдоволь ею наиграюсь - и брошу! Избитые
фразы, непременный атрибут исповеди любого нарка (или алкоголика, или
игрока, или ещё кого-либо, страдающего какой-либо болезненной
зависимостью). Всё старо, как мир, но только замечаешь это уже потом.
Позже, уже к концу лета, когда винтовки с моим участием стали часты и
регулярны, я начал понимать, что "последнего раза" может не быть никогда.
Сначала мне стало несколько не по себе. Но, поверьте, ненадолго - может быть, на пару
минут. Потом я просто смирился со сложившимся положением вещей (отдав
себе отчёт в том, что не в силах его кардинально изменить). Да мне этого и не
надо было. Цой в песне "Транквилизатор" поёт: "Мне даже нравится это -
такой мой характер". Мне нравилось всё это, нравилось даже тогда, когда я
действительно понял, что попал...
Тем летом всё было легко и весело: отходняков ещё пока почти не бывало,
хаты были свободны от родителей, деньги водились. Сначала, правда, из-за
бесконечных университетских практик я имел очень мало свободного времени,
и поэтому в первую половину лета я баловал себя винтом нечасто. Но когда
практики кончились!... Я как с цепи сорвался, уйдя в необузданный винтовой
загул, протарчивая все деньги и всё время. Мозг не успевал фиксировать
периодичность муток, счёт им был потерян, пространство и время слились в
едином всепоглощающем вихре, где днём и ночью танцевали железные миски,
пылающие салютом, маленькие пластиковые бутылочки с загадочным
двухслойным содержимым, где нервная бритва скребла рыжие пятна на газетах,
а элегантные иголочки искали, искали всё новых дыр.
Мне не было плохо, не надо меня жалеть - мне было хорошо!
Спокойный трезвый мир с привычными и относительно безопасными
развлечениями рушился, но разрушение это происходило весело и красочно,
как бывают красивы в голливудских фильмах картины чудовищных по своей
сути катастроф. Это была та недолгая пора, когда каждая удачная винтовка
была праздником, отдыхом, развлечением. Мне нравилось не спать тёплыми
летними ночами, кипя от избытка неестественной безбрежной энергии, болтая
с друзьями и подругами.
Кстати, о винтовых друзьях и подругах. С начала лета их число стало
заметно расти. Причина этому была одна: в начале июня Олег научился варить.
Свершилось! Теперь мы могли варить в Дегунине, имея в качестве компаньонов
лишь тех людей, кого хотим видеть. Теперь мы могли обходиться без психопата
Сергея Г. и без его не менее напряжных попутчиков. Олег каким-то
непостижимым образом научился варить вполне достойный раствор с первого
раза, не запоров, как это обычно водится, первой банки. Сам Сергей Г., отведав
Олеговского варева, довольно высоко оценил его способности (во всяком
случае, на словах) и стал одним из его клиентов.
Вообще же число последних росло и росло: Олег не кидал акционеров так
бессовестно, как это делал Серый, обращался с ними достаточно вежливо и
корректно, не страдая приступами психопатии по причине гораздо меньшего
наркостажа по сравнению с тем же Серым. Люди к нему потянулись.
Недостатка в деньгах не стало по определению. К костяку новоиспечённой
"системы" Олег - А. - я стали присоединяться новые члены: Инна, Аня З.,
Аня И., их друзья и подруги. Девушки были подстать нашему
формирующемуся образу жизни: испробовавшие весь московский наркоассортимент
призрачные цветы-эфемероиды. Но в то же время
"конченых/отпетых/безнадёжных" торчих со слишком уж большим стажем в
нашем кругу не было. Это были живые умненькие девочки с широким
артистическим кругозором, в заметной, но некритической степени тронутые
тлением химического декаданса.
Об Инне - новой подруге Олега - я был немало наслышан ещё в мае,
когда старина Олег был увлечен "медленным". Обдолбившись хорошенько
беленьким, Олег упорно рассказывал мне о чудесной девушке по имени Инна, с
которой они познакомились 1 мая на винтовом сейшене у него на даче (её
вместе с Аней З. привез Дэн; я тогда воздержался от поездки) и с которой они
"во всём очень похожи... замечательно понимают друг друга... созданы друг для
друга". Ну и разумеется, девушка Инна относилась к активным любителям
различных drugs, что их как нельзя лучше роднило. Олегон показывал мне
фото: он и она, два миниатюрных существа с черным ёжиком волос на голове, в
почти одинаковых белых ветровках - у Олега на голое тело - в обнимку
растекаются по зелёной стене лестничной клетки, оба удолбанные в самое
говно. И вот как-то раз в июне после очередной винтовки мне представилась
возможность познакомиться с пресловутой Инной.
Мой друг, движимый нежными чувствами к чудесной Инне, повёз ей куб
раствора на электричке до станции метро "Тимирязевская", где они должны
были встретиться. Я составил приятелю Олегу компанию.
Инна оказалась именно такой, какой и рисовало её мне моё воображение,
если довести воображаемые характеристики до совсем экстремального уровня:
восемнадцатилетняя девочка, выглядящая лет на четырнадцать, пэцильная до
крайности - как говорится, в чём только душа держится, с коротенькой
стрижкой под мальчика, стильно и аккуратно прикинутая, с довольно-таки
симпотной живой мордочкой, как у маленького чёрненького хорька. Учится на
художника, в свободное время увлекается употреблением наркотиков. Начала
не так давно, и с ней пока всё в порядке. Все мы тогда ещё только начинали, и у
всех всё пока было в порядке.
Олег отвёл её в ближайшие кусты и помог вмазаться. Пыльная, залитая
солнцем платформа. И вот мы уже лучшие друзья, повязанные одной общей
темой. Мы трещим языками без умолку, пьём водичку, мы все трое друг другу
нравимся, нам доставляет удовольствие всё, что мы только ни делаем, всё, что
мы только ни говорим. Мы любим почти всё содержимое этого бренного мира
лишь за то, что оно просто есть.

Почему для этого нужно обязательно завинтиться?
Почему в обычном трезвом состоянии люди не могут так относиться друг
к другу ?

Разумеется, Олег с особенной благосклонностью принимал в
ряды нашей концессии именно девушек, причём посимпатичнее. (Думаю, не
стоит объяснять, почему. Быть варщиком - очень большая ответственность, но
и большая власть. Олегу, без сомнения, немало льстил его новый почётный
статус). Серый с Денисом тоже зачастили к нам в Дегунино. Чуть позже - в
пору увядания летнего великолепия и появления жёлто-багряных флагов
очередной осени - к нашему кружку юных химиков присоединится Игорь.
Расширение нашего винтового микросоциума (особенно женской его
части), формирование некого подобия "системы" - всё это давало ощущение
роста "многоцветности сада жизни", успокаивающее понимание того, что ты не
один такой - что параллельно с тобой этот весьма сомнительный путь
проходят такие же начинающие бойцы, как ты, и практически со всеми из них
(за исключением прокопчённых жизнью и уже не контролирующих себя более
опытных джанкеров Дениса и Сергея) ты можешь посидеть и приятно
побеседовать, причём далеко не только на наркотемы. Все ведь как на подбор:
каждый второй - литератор, почти каждый первый - живописец.
Квазибогемная тусовка поэтов/писателей/художников, которые никогда бы не
узнали о художественных потенциях друг друга, если бы не "одна, но
пламенная страсть".
В тугом жарком воздухе витал дух какой-то бешеной и
саморазрушительной свободы, в нас жила иллюзия, что вот он - тот образ
жизни, тот круг общения, та манера проведения бесценного времени, та
духовная ниша, которую мы искали всю жизнь, и вот, наконец, нашли.
Иллюзия эта владела нами (Олег, А., я) в очень разной степени, и рушиться ей
было суждено у всех из нас по-разному и в разное время.
Чем обширнее становился круг специфических знакомых, тем чаще
становились варки: когда приспичивало кому-то одному (и этот кто-то мог
предложить деньги - хотя бы и не всю необходимую сумму - или же часть
компонентов, или банку, или свободную квартиру), то неизбежно по его зову
подрывалась вся толпа, общими усилиями наскребая недостающие деньги и
улаживая многочисленные организационные аспекты. Постепенно
накапливались знания и умения, связи, опыт. Мы теперь знали, где можно
достать банку или компоненты, если их нет на Лубянке, знали, где быстрее
надыбать бензин, как лучше производить ту или иную операцию в процессе
варки. Олег звал меня почти на каждый подобный сейшн, и я уже не способен
был сказать "нет". Если у меня ну никак не получалось выкроить время для
мутки, то Олег тормозил для меня куб (или то, что удавалось от него оставить;
или то, что он считал нужным мне оставить).
За весельем винтовых пиршеств, которые ещё не успели стать лишь
будничной бытовой деталью - грязной, стрёмной, но неизбежной - остались
мною почти не замечены крушения целого ряда обетов, принципов, которые я
намеревался беспрекословно блюсти, начиная свои винтовые изыскания. Эти
правила служили в моих глазах некими свидетельствами того, что я - не
опустившийся торчок, как все эти люди вокруг меня, а экспериментатор,
познающий известное вещество, но не теряющий при этом контроля над своей
психикой, отдающий себе отчёт в том, чего можно, а чего нельзя. Все эти
правила одно за другим превращались в экспонаты моего весьма обширного
"собрания заблуждений".
Я обещал себе никогда не использовать чужих, бывших в употреблении
баянов. И что же ? Когда бьёт мандраж, когда все вокруг уже давно вмазались и
наслаждаются результатом, а ты стоишь и вафли сушишь, потому что тебе не
хватило баяна - неужели удастся заставить себя одеться/обуться и добежать до
аптеки, отстоять там очередь, купить инсулинку и добежать обратно ? А если
работает только дежурная аптека, расположенная не так-то близко ? А если ты
не можешь быть уверен в том, что пока ты будешь бегать, твоя доза не
уменьшится стараниями твоих соратников ? Не-е-ет... Ты просто окинешь
взглядом груду обторченных особей вокруг, выберешь из них того, в чьём
здоровье можно было бы быть более-менее уверенным (а в ком из этой публики
можно быть до конца уверенным ?), возьмёшь его баян, промоешь водичкой и
используешь его по назначению.
Я обещал себе никогда не варить в собственной квартире. Изготовление и
употребление винта сопряжено с необходимостью использования целой кучи
разного хлама - т.н. "кухни": банок, склянок, тарелок, тряпок, бутылок,
пакетов, шприцов. Кроме того, этот процесс подразумевает переливание,
взбалтывание, выпаривание весьма вонючих жидкостей, а также пересыпание
таких пачкотных порошков, как йод и фосфор. Длится вся эта пантомима не
меньше минут сорока. Действующие лица при этом находятся в
полувменяемом состоянии - поначалу от мандража, а потом от воздействия
данного вещества. Вот и получается, что хозяин помещения, где всё это
происходит, должен проследить, чтобы в квартире не потерялось никакого
палева, чтобы к приходу родителей всё было чисто прибрано и чтобы
выветрились зловонные пары, а главное - чтобы успели сварить и вмазаться.
Малейшая оплошность при этом может привести к разоблачению со всеми
вытекающими последствиями. Постоянное сиденье на стрёме, точное
вычисление момента возвращения родителей, уборка и тщательный обыск
квартиры - вся эта параноидальная суета чрезвычайно мешает как следует
расслабиться и насладиться приходом и дальнейшими плодами винтилова.
Всё это так. Ну а если больше варить негде, то что тогда ? Можно,
конечно, варить на лестнице в подъезде, но это ещё гораздо больший стрём. Да
и неудобно это очень - без стола, без плиты... Короче, когда варить больше
негде, то тут уже не до принципов. Приходится вести всю эту ораву к себе
домой и там производить все эти сраные манипуляции, поглядывая время от
времени в окошко - не идёт ли кто из родственников домой.
Я обещал себе никогда ничего не протарчивать из дома. Т.е. приобретать
винт лишь тогда, когда это позволяет моё финансовое положение. Когда же
денег нет - обходиться без него. Не тут-то было. Очень скоро я уже
выпрашивал у родителей энные суммы под множеством мыслимых и
немыслимых предлогов, тратил на мутки деньги, "отложенные строго на
покупку компакт-дисков (кассет, книжек, билета на футбол и т.д.)",
протарчивал избранное из домашней библиотеки. Очень скоро я поймал себя на
мысли, что я давненько что-то не покупал себе новых дисков, книг и проч. Все
правила и моральные устои летели к чертям. Постепенно на алтарь
самодельного рая перекочевало всё или почти всё: деньги, квартира,
собственная безопасность, всё свободное и несвободное время, все силы и
мысли. Прямо строка из журнала "Здоровье"!

В день "симпозиума" я оказался занят делами в университете, которые я
при всём желании ну никак не мог отложить или просто продинамить. Как это
уже не раз случалось, я заранее договорился с Олегом о том, что он мне
забронирует мой дежурный куб, скинулся деньгами и уехал восвояси. Думаю,
излишне говорить, что учебные дела в тот день абсолютно не хотели
помещаться в моей голове - вместо этого я то и дело нервно поглядывал на
часы, страдая тяжёлым мандражом. И вот, наконец, я приехал домой. Я
открываю дверь подъезда, сажусь в лифт, поднимаюсь на свой этаж, дверь
лифта открывается...
То, что я увидел в следующую секунду, без сомнений, являло собой яркое
и загадочное зрелище. Вся лестничная клетка моего этажа была сплошь
затянута величавыми клубами едкого белого дыма, что создавало полную
иллюзию попадания либо на фанатский сектор после взрыва пары дымовых
шашек, либо на чрезвычайно туманную родину сыщика Шерлока Холмса.
Впрочем, наверное, даже лондонский смог не пахнет так, как пахло в тот день в
моём подъезде.
Источник дыма явно располагался на площадке между седьмым и
восьмым этажами, где в дальнем углу что-то лениво тлело. Учитывая то, что
откидного лотка-приёмника мусоропроводной трубы на этой площадке не было
(сноска - когда варят винт на лестнице в подъезде, всегда выбирают площадку
без мусоропровода, как менее людную), я начал смутно догадываться о
причинах пожара. Поднявшись и осмотрев место аварии, я сразу всё понял.
Кафель был усеян сгоревшим и разгромленным винтовым хламом:
закопченный пузырёк из-под салюта, разбитая литровая банка, растёкшаяся по
полу пластиковая бутылочка из-под бензина, кучи пепла и всякой прочей
сифни. И в центре всей этой безумной композиции возлежала не-в-рот-
****ельских размеров катушка с толстыми белыми нитками ( ! ), которая,
собственно, и тлела, источая вонючие удушливые пары. Стоит сказать и об
огромных черных разводах на стене, говорящих о том, что был взрыв. Вообще
же вся обстановка свидетельствовала о том, что пожар возник внезапно,
ситуация полностью вышла из-под контроля, и Олег & Со (не было сомнений,
что всё это организовал именно мой беспутный друг, несмотря на строгий
запрет когда-либо варить в моём подъезде) были вынуждены спешно
ретироваться, бросая все свои пожитки.
Понимая, что добра не жди и покрыв матом Олега и его присных, я пошёл
в квартиру, взял веник и совок и принялся убирать весь этот догорающий
бардак, наличие которого на моей клетке могло скомпрометировать меня перед
соседями. Выбрасывая остатки переносной самодельной нарколаборатории в
мусоропровод, я услышал робкий голос из-за двери моей соседки ниже этажом:
- Ребята, уходите, что вы тут хулиганите ?
- Это я - Паша, тут мусор на клетке - так я решил прибрать, - было
ей ответом.
- А-а, Паш, это ты... А я уж и не знаю, что думать, хотела милицию
вызывать. Сижу в комнате, слышу - хлопок на лестнице сильный, вроде
взрыва. Я выглянула - всё в дыму, вонь стоит... Поднимаюсь на восьмой - там
парень какой-то, я его запомнила: худой такой, в очках. И девчонка с ним. Они
как меня увидели, сразу мимо меня вниз по лестнице шасть - и бежать. Как ты
думаешь, что это было, бутылки какие-то, банки?...
- Ой, даже и не знаю. Наверное, шашку дымовую взорвали или петарду
какую. Хулиганов-то нынче много. Ходят по подъездам, хулиганят...
- Да, что творится ! Надо давно в подъезде домофон ставить. Ты, Паш,
молодец, что прибрал...
Завершив уборку и беседу с соседкой, я поспешил к Олегу, полон
мрачных предчувствий. Олег оказался дома.
- Здорово, - поприветствовал меня Олег, пребывавший в злобном
возбуждении, - Паша, всё пропало. Всё сгорело. ****ец.
- Да я уже понял. Что ты за ***ню устроил у меня в подъезде, на моей
лестничной клетке ?! Я же тебе говорил, чтоб ты не варил у меня ! Как ты
умудрился всё сжечь ?
- Когда я отжигал, воспламенились пары бензина - я забыл закрыть
крышку у бутылки. Всё взорвалось, вспыхнуло... Салют спасти не удалось, мы с
Аней пытались что-то вытащить. Я даже руки себе обжёг... Ещё соседи твои на
нас навыёбывались..., - бессвязно гнал Олег, округляя до предела глазёнки за
круглыми стёклами очков.
Далее между нами шла матерная ругань по поводу неудачного места
варки и грубейшей ошибки, допущенной Олегом. Когда страсти чуть-чуть
схлынули, мы принялись обсуждать варианты следующей мутки. Но дело не в
этом.
Дело в том, что лишение обещанного ширева сделало меня подлинно
несчастным на несколько дней. Я злился на себя прежде всего за то, что мне
было плохо по причине облома мутки, облома очередной порции радости и
счастья. Я понимал, что нельзя огорчаться этому, что это весьма плохой
признак, но ничего поделать с собой не мог.
А вообще было весело. Может быть, потому что летом было тепло, а
может быть, потому что винт не утомлял, он был всё ещё в новинку,
демонстрируя пока исключительно свои плюсы, пряча минусы до поры. Что ж
теперь поделать - нету рая на нашей грешной земле, и чем ярче благодать, тем
тяжелее за неё будет расплата. Да, наверное, я это знал ещё тогда. Но маховик
уже крутился помимо моей воли. И теперь мне остаётся лишь сидеть и
вспоминать то лето...
К тому времени как я вернулся из Галича, Олег уже умудрился вовремя
расстаться с практикой систематического употребления медленного. Проторчав
на белом более месяца в достаточно интерактивном режиме в компании Инны,
Ани З., Дениса Р. и Серого, Олег однажды внезапно обнаружил, что его
кумарит:
- Инна, - вещает в трубку Олег, обращаясь к пресловутой junky-
девочке, - что-то я плохо сплю в последнее время, голова болит, суставы как-
то... есть не хочется... ну и вообще... короче хреново себя чувствую. Не знаю
даже, в чём дело.
- А-а-а, - нарочито спокойно выдыхает в трубку Инна, - ты, приятель,
доигрался: тебя уже кумарит... Тебя кумарит.
На его счастье, у Олега хватило желания и времени не стать овощем,
раненым говном, бесплотной тенью, летающей в погоне за чеком. Олег
перестал белиться. Пару дней черти позабирали его худосочную душу, но,
видно, не судьба парню была стать героинщиком - соскочил. Чтобы вернуться
"назад к основам", вернуться к первой и единственной любви - ему. Как то раз
Олег сказал так: "Что мне в этом героине ? Это простой анестетик. Под ним я
остаюсь здесь, на земле. А винт уносит меня туда, в иные миры, в
коооооосмос."
И вот Олег звонит мне солнечным июльским утром и предлагает добить у
меня на квартире фракцию. Проделав это и втеревшись раствором, пусть и не
слишком хорошим, мы отправляемся за город купаться. По дороге заходим к
Кате.
Широко расцветшими зрачками я упираюсь в её насмешливый
пристальный взгляд и с выражением глупого, ничем не замутнённого веселья
на лице сообщаю новость:
- А мы сейчас идём купаться.
- Купаться... Ты на себя погляди, купальщик херов.
На выходе из подъезда мы встречаем нашего старинного школьного
знакомого Мишу. Торопливо здороваясь, он упирается в нас напряжённо-
ищущим взглядом и сразу переходит к делу.
- Пацаны, вы чё, винтитесь ?
- Ну-у-у... так... время от времени, - глядя куда-то вниз, говорю я,
будучи несколько взволнован и удивлён неожиданной осведомлённостью
Михаила.
- Мы редко, - добавляет Олег.
- Да ладно, не ****и, винтовые редко не винтятся, - резонно возражает
Михаил. Видно невооружённым глазом, что ему глубоко по хую на то, как
часто мы винтимся. Он пришёл за чем-то другим. Так оно и есть:
- Пацаны, а я на чёрной сижу... Вы можете достать реладорм?
Миша "Заяц"... Главный школьный хулиган, рубаха парень, заводила,
лидер дворовой шпаны, звезда хоккейной коробки, дамский любимец... Давно
его не видел, но с той школьной поры он как будто мало изменился. Лишь
присмотревшись пристальнее, замечаю, что Миша чуть похудел, чуть
побледнел, а в глазах поселился тот особый острый металлический голодный
блеск, который непосвящённому трудно описать словами, но по которому
можно легко узнать опиатчика, которого кумарит. Кто из нас мог подумать ещё
пару лет назад, что мы встретимся в подобных обстоятельствах и будем
беседовать на подобные темы? Ведь мы всегда были такими разными. Мы и
сейчас разные. И подсели мы по-разному, и на разные препараты. Но все мы в
итоге пришли к одному: мы торчим. Торчим, как торчит множество мальчиков
и девочек в нашем районе. Как торчат и старчиваются тысячи обитателей
нашей необъятной страны. Тысячи таких разных, и таких по сути своей
одинаковых мальчиков и девочек.
Лучи солнца пляшут на поверхности грязноватой воды подмосковного
канала, мы лежим в траве. Нам не жарко: винт повышает кислотность крови и
это, видимо, каким-то образом помогает от жары (может быть, это совсем не
так на самом деле, но, так или иначе, жарко почему то под винтом мне никогда
не бывало). Олег загорает, подставляя небесному светильнику свои исколотые,
в неприглядных дырках и синяках, эфемерные в своей худобе ручонки. Вокруг
резвятся неутомимые дети, грузные мужики и тёхи тяжко перекатываются с
боку на бок, как сивучи на лежбище, подростки ныряют с высоченного моста,
истошно вопя. Мы чувствуем себя по отношению ко всем этим бодрым и
здравым проявлениям социума полными чужаками, органически чужими. Но
мы не огорчаемся этому. Мы плаваем, загораем, наслаждаемся ценным летом
не хуже упитанных здоровяков. А может быть, ещё и получше.
Почему я всё это до сих пор помню ? Почему я не могу ответить на
простой вопрос: как я теперь, по прошествии немалого времени воспринимаю
ту летнюю идиллию, ложную и болезненную по своей сути - приятно или
неприятно мне это помнить? светлые это воспоминания или кошмарные?
отрицательный в конечном итоге это опыт или хоть в чём-то положительный?
Задай мне сейчас кто-нибудь вопрос: если бы ты мог начать 98-ой год заново,
сначала, стал бы ты испытывать на себе его действие, стал бы опять проходить
через всю эту химическую авантюру, или предпочёл бы остаться чистым? Я не
знаю, что бы я ответил. Да это и неважно. Хорошо, что я не имею возможности
прокрутить время назад. Всё, что было - хорошего и отвратительного - всё
моё. Ни отнять, ни прибавить. И хватит сослагательного наклонения.

Всё же некоторые неприятности, связанные с этим чёртовым зельем,
постигали меня тем развеселым летом. Я всегда очень заботился о сохранности
и респектабельном виде своих вен, и поэтому первая моя физическая травма,
связанная с винтом, мне запомнилась.
Это была первая мутка, банку для которой приобретал я самостоятельно,
без помощи Олега. Он по каким-то наверняка очень веским причинам не мог
подъехать взять банку, так что после долгих увиливаний и даже ругани я был
вынужден принять эту миссию на себя. В компанию мне была выделена Аня И.
- дачная подруга Олега, которую я немного знал по нескольким нашим с
Олегом малолетним алкогольным тусовкам. С тех пор Анна неслабо
изменилась, выросла, имела знакомство с героином, хотя тогда ещё не слишком
плотное, и изъявляла желание заценить легендарный винт. Аня была не
проколотая, полураспавшаяся на "плесень и липовый мёд" торчиха no future
(как, например, Тамила из главы 3), а респектабельная и презентабельная
"чистая" девушка, достаточно неглупая и знающая себе цену.
Олегу очень нравилась идея приобщения её к нашему увлечению. Итак, я
должен был встретиться с Аней на определённой станции метро, купить
баночку на территории близлежащего вокзала, по дороге запастись бензином и
баянами и прибыть к Олегу, чтоб затем пойти ко мне на квартиру для варки и
употребления вышеуказанного накросодержащего препарата.
Аня появилась вовремя. Оба будучи людьми малоопытными в вопросах
закупки банок, мы слегка стремались. Подошли к барыге вдвоём. Громко и
чётко, чтоб слышали все, мною было сказано:
- А почем у вас банки?
Барыга аж побелела от страха и злости на меня, дурака, и прошипела:
- Ты что орёшь, охуел, мудак?!... Нет у меня ничего...
Ситуацию вытащила Аня, проявившая завидное хладнокровие:
- Извините, - тихо и спокойно сказала она, подойдя к барыге вплотную,
- нам нужна одна. Давайте отойдём.
- Так...ладно...пойдём.
Скоро Аня вернулась. В её сумочке покоилась заветная микстура. Дорога
в Дегунино прошла в довольно оживлённой беседе и предвкушении. Как
нравоучительно говорит персонаж одного рекламного ролика: "Вы знаете, что
такое вдохновение ? ... это предвкушение".
Для покупки бензина нам необходима была пластиковая бутылочка 0.33.
Денег, чтобы купить воду в палатке для получения тары, у меня не было. Аня,
которая и так оплатила большую часть замута, на воду тратиться тоже почему-
то не захотела. Пришлось нам вдвоём осмотреть урны в подземном переходе
метро на предмет бутылочки. Но если я проделывал эту процедуру естественно
и деловито, то Аня всё же заметно смущалась: приличного вида девушка в
недешёвом стильном прикиде ходит и заглядывает в урны, составляя компанию
окрестным бомжам. Что ж теперь поделать, так и хотелось мне тогда сказать,
если возиться в грязи, то нельзя не испачкаться. А ты как хотела ? Винт и всё,
что с ним связано - это грязь, грязь душевная и материальная.
Бутылочку первой нашла Аня. Но на то, чтоб самой залезть в урну и
вынуть её оттуда при всём честном народе, её уже не хватило. "Она там," -
тихонько промолвила Аня,кокетливо тыкая пальчиком в урну. Это по её
просьбе сделал я - мне-то не стыдно и не противно. Хорошо уж это или плохо,
но чувство брезгливости у меня начисто атрофировано.
Потом была бензоколонка. Аня вместе со мной старательно прыгала
ногами на толстой резиновой кишке бензошланга, выдавливая из него нужные
нам двести грамм бензина. Видно было, что участвуя в замуте, она была готова
активно и добросовестно помогать его осуществить. Ну, баяны, конечно,
покупал я. И вот, наконец, мы плюс варщик Олег, который после нашего к нему
визита вынужден был быстро забыть о компьютере и тарелке наваристого
супчика, забросить себя в штаны и присоединиться к нам, добрались до моего
флэта.
Деловито и споро, но без лишней суеты, Аня принялась помогать нам в
начальных операциях варки. При этом мне всё время бросались в глаза то
спокойствие, то лёгкое и непринужденное настроение, которым Аня выгодно
отличалась от нас двоих, как обычно пускающих слюни и сопли от мандража,
не способных думать больше ни о чём кроме как
"вмазаться!вмазаться!вмазаться!быстрее!!" Аню же не мандражило. Она
смотрела на все осуществляемые манипуляции легко и спокойно. Пока горел
салют на плите, она расположилась пить чай с вишнёвым вареньем. И я не знал,
что мне делать: то ли ухаживать за гостьей, принявшейся за трапезу, а затем и
за небольшую стирку, уронив варенье себе на белые брюки, то ли помогать
варить Олегу, который, разумеется, стал нервничать и орать, с негодованием
увидев, что варкой в этой квартире, оказывается, занимается он один.
Загадочный персонаж А. подошёл к тому времени, когда пора уже было
втираться. Этот недоёбаный конспиратор и посоветовал мне биться в ногу - я
всё боялся палёных дырок на руках. Подобная мысль посетила и Аню, и она
уже даже готовила свою ногу к известной процедуре, однако в конце концов
передумала. Не передумал я. И вот я пережимаю центряк на левой ноге. Олег со
второго раза попадает. Острая боль, которая не проходит ни вскоре после того,
как вынута игла, ни на протяжении дальнейшего месяца. Винт получился
кислым - вышла не вся использованная кислота, и поганая HCl сожгла мне
вену на ноге, она распухла, и в течение месяца с лишним после злополучной
инъекции я не мог носить свои любимые высокие ботинки, да и вообще страдал
от болей в повреждённом участке вены. Прошло с тех пор немало времени, вена
скукожилась и ушла в подполье, но если её потрогать, она болит до сих пор,
живо напоминая мне о том памятном лете.
А одной из главных его достопримечательностей явилась наша с Олегом
поездка в Крым. Так сказать, каникулы двух Бонифациев...

Идея податься летом в теплые морские края жила у нас с Олегом давно.
Оба мы давненько не были на морских курортах - со времён советских
пионерских здравниц. А повялить свои побитые молью тушки на южном
ласковом солнце хотелось. Тем более учитывая неслабую усталость,
накопившуюся у меня в ходе очень трудоёмкой практики, перемежаемой
пресловутым видом досуга, который больших сил тоже не прибавлял, а скорее
наоборот. Я всё острее ощущал необходимость отдохнуть не только от учёбы,
но и от пагубного своего увлечения. Возможно, Олег подумывал о чём-то
похожем. И вот случилось невероятное: мы воплотили в жизнь эту затею. Нас
при этом сопровождал мой отец: отпускать двух рас****яев в свободное
плавание наши родители не решились. И вот мы - "два мудреца в одном тазу"
- отправились на отдых.
Два торчка посреди солнечного Крыма, так сказать junky on tour... Что
может быть забавнее ? Главным, пожалуй, впечатлением, привезённым мною
из этого вояжа, было ясное понимание того, что наркоман - это не просто
человек, употребляющий наркотики, а это особый биологический подвид
человека. Между ним и "обычным", "здоровым" гражданином (об условности и
призрачности этих эпитетов я говорил ранее) лежит пропасть. Мы неожиданно
для самих себя стали другими и не можем объяснить себя, свою маленькую
вселенную этому теперь уже во многом чужому миру непричастных людей.
Так сытый не разумеет голодного, а здоровый - больного.
( Самое, однако, интересное состоит в том, что, проторчав ещё годик, я
понял наконец-то всю истинную ничтожность, а, точнее сказать, мнимость
отличий наркомана от ненаркомана. Я был вынужден выбросить вон свои
поверхностные первоначальные впечатления о существовании этих отличий, об
их истинности, вычеркнуть суждения, изложенные мною в предыдущем абзаце.
Более подробно об этом моём изменении мировоззрения - см. в главе 5).
Дорога до Симферополя была ознаменована сожратием трамала,
процедурой упрятывания его остатков в щель вагонной обивки, из-за глупого
страха перед украинскими пограничниками, а затем мучительными
доставаниями его обратно. До потребления трамала производилось
непрестанное распитие пива и газированных лимонадов, поедание тульских
пряников, курских раков и т.д. и.т.п. Прибытие в Симферополь, долгая
процедура закупки моим отцом обратных билетов, такси, и вот мы уже ближе к
вечеру прибыли в пункт нашего летнего отдыха.
Как гласит крылатая летовская строка, "словно после долгой тяжёлой
болезни..." мы шлялись двумя лёгкими тенями по тёплому ночному асфальту
захолустного приморского села Морское, рассыпавшего свои беленькие хаты
по седым крымским камням где-то на полпути между Судаком и Алуштой.
Болезнь наша совсем ещё не была долгой и, наверное, была не самой тяжёлой,
но печать свою она на нас наложила. Круг нашего общения в течение этих двух
крымских недель ограничивался лишь нами двумя. Мы обитали отшельниками
в отдельном крошечном флигеле, не общаясь ни с семьёй хозяев дома, ни с
папиными друзьями, квартировавшими в главном доме, ни с кем бы то ни было
ещё, исключая лишь редкие деловые контакты с моим отцом. У нас двоих был
свой особый духовный мир, который мы не могли ни с кем поделить.
В первый день нашего пребывания в Крыму на село обрушился
сильнейший ливень. Мутные потоки жидкой грязи яростно устремлялись в
море, бурля и пенясь, когда мы сидели с Олегоном на открытой террасе
приморской чебуречной. Из динамиков вяло выплывал какой-то дешёвый
блатной шансон. Мы смотрели на тщетную патологическую ярость волн,
отливающих сталью, методично избивающих рыхлое песочное брюхо, мы
лениво созерцали ставшие неожиданно такими не по-крымски серыми и
холодными море, небо, пляж... Вот несколько бездомных собачек скачут по
мокрому песку, покусывая друг друга время от времени. Неожиданно чрево
пляжа разверзлось, и из стремительно растущей дыры с тугим клёкотом
вырвались грунтовые воды, перемешанные с каким-то жидким говном. И вот
мы с глумливым смехом наблюдаем за тем, как беспечная собачка под
протяжную блатную песню "Прощай, тайга" проваливается в распахнувшуюся
пучину подземного дерьма. Мы смеёмся. Я ловлю себя на мысли, что эта сцена
в чём-то символизирует наш жизненный путь.
Девятнадцатилетние старички, мы сдабривали курортом наши тела и
души. Мы только тем и занимались, что ели и пили в различных ресторациях,
спали, плескались в море, валялись на пляже, читая Пелевина, Олег подолгу
мазюкал в каморке троксевазином свои злосчастные вены, иногда мы катались
на водном велосипеде, просто шлялись по этой благословенной земле. Мною
было написано два стиха, мой компаньон тоже писал вечерами какие-то
непонятного жанра заметки. Однажды мы забрались в горы и нашли там
заброшенный санаторий, явивший нам живописнейшие развалины в
сталинском псевдоантичном стиле, с полуцелым памятником Ленину. Там мы
сделали массу наихудожественнейших фотокомпозиций, однако труд наш, к
огромному сожалению, оказался напрасен - Олегов фотоаппарат оказался
неисправен, и никаких фотографий не получилось. Дебилам нет хода в
фотоиндустрию.
Была на нашем счету также и возможность замутить себе сиповок. Этот
трагикомический миниспектакль заслуживает отдельного описания. Однажды
чудным южным вечером, когда всё вокруг какое-то особенно тёплое и
ласковое, мы, как обычно, зависали в ресторане, пожёвывая шашлычки,
прихлёбывая винцо и вальяжно пялясь на чернильное море, сливающееся с
неохватным невесомым субтропическим небом, на пирс, на пляж, где недавно
провалилась в говно собачка, на далёкие и кажущиеся нереальными огоньки
соседней Алушты. Меня мучила сильнейшая аллергия непонятного
происхождения, выражавшаяся в обилии соплей, слезотечении и
периодическом громком чихании. В общем, и чёх, и бздёх. Мой соратник же
только-только приходил в себя после весьма неприятного отравления местной
копчёной рыбой. И вот в столь роковую минуту к нам за столик подрулили они.
Две отвязно-жизнерадостные прошмандовки лет по шестнадцать-
семнадцать, у которых на лбу написано, что на половой контакт они идут
весьма охотно. Уж и не знаю, чем этих юных искательниц приключений
привлёк наш столик, однако они деловито подсели к нам, спросив не занято ли.
Нет, не занято - присаживайтесь. Познакомились. Таня и Ксюша. Ксюша -
помоложе и пострашнее, Таня - посимпотнее и на вид чуть постарше.
Подруги оказались из Донецка. Так я и знал, что откуда-нибудь с Украины.
Помню, они были весьма обрадованы и заинтригованы, узнав, что мы из
Москвы. Дончанки предложили нам легенду о том, что к ним якобы пристают
какие-то хачи, и им хотелось бы "просто посидеть за нашим столиком".
Но девушки явно выбрали не самый лучший момент для знакомства с
нами. Мы предстали полными мудаками. Особенно хорош был Олег. Он
первым делом поведал дамам о том, что намедни он, мол, неслабо отравился
рыбой, а затем стал в красках описывать не слишком аппетитные симптомы
своего отравления. Конечно, более актуальной темы для беседы он найти не
мог. Я же в свою очередь отличался тем, что с завидной периодичностью чихал
и звучно сморкался в жёваный и засраный носовой платок, страдая от
аллергического риноконъюктивита. Если бы я только чуть получше себя
чувствовал, я бы, несомненно, проявил больше интереса к нашим гостьям. Но
тогда... Тогда мне не было дела ни до чего и ни до кого - мне слишком было
плохо. Я был не боец.
Лярвы быстро смекнули, что с этими двумя нездоровыми молодыми
людьми каши не сваришь. Один долбоёб того и гляди блеванёт своей рыбой, от
другого сопли разлетаются метров на сто... И они свалили, поблагодарив нас за
компанию и сославшись на то, что хотели бы посетить развесёлый кабак на
горе, именуемый почему-то "Липецк". Ну и *** с вами. Что то нам, Олег,
последнее время не везёт знакомиться с трезвой публикой - всё торчки да
торчихи. Ладно, что уж там... Давай съедим шашлычка.
Две недели без наркотика... Что может быть проще ? Особенно когда речь
идёт не о прокопченных старых системщиках с двузначным стажем, а о двух
сопливых новичках, стаж каждого из которых к тому времени не достигал и
полугода. Но, как мы ни старались, наш лёгкий курортный трёп и обсуждение
местных красот неизбежно заканчивались бесконечными разговорами всё о том
же, всё о нём же самом. Мы не могли не думать о нём и дня, и не говорить о
нём мы тоже не могли. Крым Крымом - хорошо, тепло, море, еда, и т.д., но
злобный дух, правивший нашими юными умами, ненавязчиво напоминал нам,
что в Москве нас ждёт он. В первые же дни тура мы поровну скинулись, и Олег
отложил в какую-то свою потайную мошну 250 р. - стоимость банки, талдыча
при этом своим возбуждённым голоском: "Приедем на вокзал 19-ого...сразу
возьмём...я не смогу ждать, пока мы новых денег найдём...надо сейчас
отложить". Т.о., по возвращении с югов, Первопрестольная должна была
встретить нас большой вкусной банкой. Иначе и быть не могло. А пока Олег,
заглянув в местную аптеку, нашёл там теофедрин без рецепта. Поначалу мы
были обрадованы и сожрали тефы в таком количестве, что у меня даже насморк
прошёл. Но теофедрин оказался в итоге, в отличие от винта, мало совместим с
жарой, и его остатки были невостребованы.
В последние дни наших крымских каникул всё острее стала вставать
проблема финансов: жили мы на широкую ногу, и поэтому довольно быстро
остались при довольно скудных денежных ресурсах. Мой папа,
спонсировавший нас время от времени, уехал несколько раньше нас. Да тут ещё
рубли вдруг перестали менять - нигде не меняют, хоть ты тресни. Случилось
это 19 августа. Такое тотальное прекращение обмена славной деревянной
валюты, а также тревожные выпуски новостей российских телеканалов
натолкнули нас на мысль о том, что что-то не ладно на нашей далёкой родине.
Хорошо хоть вся эта разруха произошла в конце нашего вояжа, а не в начале, а
то сидели бы без денег.
Олег всё таки поменял в конце концов свои оставшиеся рубли на сельском
рынке по какому-то галимому курсу (я свои рубли предусмотрительно обменял
на гривны в первый же день поездки), но всё равно в обратную дорогу мы
увозили считанные копейки. Тут-то мой желудок и стал посягать на самое
святое - пресловутые 250 рублей. Но Олег был твёрд и непреклонен - ни
голод, ни неудобства в пути его не волновали. "НЕТ! НЕТ!! НЕТ !!!ЭТИ
ДЕНЬГИ - НА БАНКУ ИХ ТРОГАТЬ НЕЛЬЗЯ ДАЖЕ И СЛЫШАТЬ НИЧЕГО
НЕ ХОЧУ СЧИТАЙ ЧТО ИХ НЕТ", - вот был ответ этого фанатика. Тон при
этом не оставлял мне сомнений в том, что он лучше сам сдохнет с голода, чем
отдаст хоть рубль из отложенной суммы.
Всё-таки, при всех прочих равных условиях, Олег всегда относился к
винту гораздо фанатичнее и преданнее, чем я. Если у меня даже в периоды
самого ожесточённого торчалова всегда оставались за душой какие-то
жизненные вектора, ради которых я мог отсрочить винтовку, или потратить
деньги, отложенные на винт, то Олег никогда себе этого не позволял. Винт для
него был всем. Он им жил. Он до сих им живёт. И будет жить им всегда.
Помимо финансовой неустроенности в последний день на меня
обрушилась и другая напасть: я где-то сильно простудился. Меня колбасил
озноб, болело горло. Жара. Душный автобус от Морского до Симферополя. Я
сижу в горячечном полусне, а мимо меня мелькают за окном роскошные в
своей необузданной красоте древние горы, виноградники, хвойные леса. Даже
сквозь стекающую раскалённую жижу собственного мозга я умудряюсь
любоваться этими тёплыми тонами крымской палитры. Говорят, зимой здесь
ещё гаже, чем в Москве. Нету рая. Нигде нету и ни в чём. Каждый кайф имеет
свою гадкую банальную цену, как имеет конец любая дорога.
Вот мы и приехали в скучный вокзальный город Симферополь. Я, ёжась и
морщась от плохого самочувствия, сел в зале ожидания, а Олег подорвался
покупать жрачку. Последние гривны этот умелец истратил сообразно своим
вычурным вкусам. Он приобрел кусок весьма вкусного сала (единственная
путная его покупка), пакет сушек, с дюжину немыслимых пирожков с какой-то
собачей хернёй и здоровенный арбуз! Ну, арбуз мы решили съесть сразу же,
чем и скоротали время в ожидании поезда.
Обратная дорога была мне отвратительна: высокая температура, боли в
горле, кашель, выделения соплей из носовых отверстий, боли в голове, общая
слабость, вялость, сонливость и потливость - всё это не добавляло шарма
путешествию. Денег не было ни копья. Соответственно, не было и постельного
белья, а после съедения сала и ****ых пирожков не стало и еды (есть сушки
очень быстро надоело - да так, что я их долго потом ещё не мог видеть). Ехали
мы с Олегом в разных вагонах, ходить к нему в гости мне было в падлу ввиду
отвратного здоровья, а Олег меня посещал нечасто. Жил я на верхней полке,
было душно, а ночью на меня беспрестанно дуло в какую-то сраную щель. Олег
своё сало не съел, т.к. оно у него стухло (понюхав, он метнул его в окно,
заметив: "Сало не в форме"), зато всё время грыз семечки. Моими соседями по
плацкарту была московская семья, возвращающаяся с курорта - мама, папа и
сын лет пятнадцати. Слава богу, вели они себя тихо и спокойно, иногда даже
подкармливали меня. Зато в соседнем плацкарте ехало сборище студентов-
недоумков, громко вопивших и игравших на гитаре. Какие всё-таки ублюдки
теперешняя молодёжь...
В синих сумерках на перроне богом забытой в херсонской степи станции
Новоалексеевская, куда я вышел раздышаться, в толкучке традиционных бабок
и мальчиков с рыбой-картошкой-огурцами-дынями-арбузами-пивом-водой-
водкой и *** знает, чем ещё, озадачил меня один мужичок. Как бы случайно
проходя мимо меня и даже почти не глядя в мою сторону, этот тёмный тип с
загадочным непроницаемым лицом негромко и значительно сообщил: "Парень,
сливы". С точно таким же шпионским антуражем забрасывают удочки кидалы
на Никольской улице, выцепляя доверчивых несмышлёных наркопотребителей,
ищущих барыг. Этот бред, это нелепое наслоение двух параллельных миров на
степном перроне меня тогда немало позабавило. Духи из мира теней являются
мне порою в самом необычном обличье.
Но вот, наконец то, неуклонное увеличение за пыльным окном плацкарта
концентрации машин, людей, домов, коммуникаций, заборов и рекламных
щитов говорит мне о том, что я уже почти дома. Мне плохо. Я способен думать
лишь о том, как бы мне добраться до койки и лечь. И даже винт мне сейчас не
нужен. Другое дело - Олег. В охотничьем азарте он метнулся на поиски
банки. Неудача: сегодня банок нет. "Значит, завтра, - подводит итог мой
непутёвый попутчик, - завтра..."

Странная серая пелена кругом... Что это ? Дым? Морось? Туман?...
Почему я не узнаю родного города? Это же должна быть Москва. Но какой-то
непонятный район. Кажется, заблудился. Мерзкий холодный ветер разметает
по ноздрям, глазницам и карманам пыль с тротуаров этой на удивление
безлюдной городской окраины. И, похоже, уже скоро стемнеет - надо бы
добраться домой. Нужно найти автобусную остановку. Ага, вон она - на той
стороне дороги. На остановке топчется парочка поздних прохожих. Я не
спрашиваю их, идёт ли автобус до метро. Я почему-то уверен, что он идёт туда,
куда надо, и очень скоро я уже буду ехать домой по теплым и светлым
подземным кишкам существа, переваривающего в день сотни тысяч людских
тел, отрыгивая их и никогда не способного насытиться. Главное - добраться
до метро.
Автобус на удивление пуст. Едет долго, петляя по тёмным улицам, слабо
насыщенным автомобилями и пешеходами. Начинает зажигаться свет в окнах
квартир, а автобус всё едет и едет, не делая почему-то остановок.
- Скажите, пожалуйста, а автобус доедет до метро?
Женщина неопределённого возраста с измождённым жизнью лицом.
Серое демисезонное пальто, синий берет. Потусторонний взгляд рыбы.
Стеклянные рыбьи глаза.
- Метро будет конечная.
Но автобус едет бесконечно. За окном уже совсем темно, и потихоньку
холодные капли смутной тревоги начинает просачиваться мне под кожу. Меня
настигает чувство потерянности в этом тёмном пустом городе, который
кажется почему-то таким чужим и неуютным. Очень скоро тревога
превращается в раздражение, а раздражение - в панику. Я очень хочу поскорее
попасть домой. Почему мы так долго едем? Где метро ?
- Скажи, а к какому метро он доедет?
Невысокий коренастый паренёк в бомбере с плоскими монголоидными
чертами угреватого лица, как будто наскоро и небрежно высеченного из
сучковатого дерева. Взгляд сухой и жёсткий, не располагающий к беседе.
- До "Рыбной", - раздаётся глухой бесцветный голос. Липкая волна
тревоги и непонятного детского страха незамедлительно подступает к самой
глотке. Я смят и растерян. По подмышкам стекают струйки пота.
- А что это за станция?
- Как чё за станция? "Рыбная", ёбте, - деревянный собеседник начинает
тупо злиться, не понимая, чего мне от него надо.
- А это вообще Москва? - в глухом отчаянии вопрошаю я, уже не боясь
показаться идиотом. Я хочу одного: выяснить своё местоположение и попасть в
конце концов домой.
Незатейливое лицо урловатого крепыша озаряется искорками глумливой
усмешки над моей глупой потерянной персоной. Он смотрит на меня
издевательски снисходительно.
- Бля, ты чё! Это же Питер! - ощеривает он свой хавальник навстречу
моей панической безысходности. Широченный рот ублюдка, похожий на
ломтик спелого арбуза, разверзается всё шире. Перед глазами прыгают крупные
жёлтые зубы. А его сраный рот всё растёт и растёт вширь.
- Это же Пы-ы-ы-ы-тер, - гнусаво воет воздух в распахнутой глотке. И
вот я уже ничего не вижу вокруг себя кроме внутренностей его поганого рта.
Он засасывает, поглощает меня. Я успеваю лишь издать жалкий птичий крик,
переходящий в испуганное бульканье, и вот я вижу перед собой лишь красные
скользкие пупырышки его языка. Глухой смех проглотившего меня мудака
постепенно стихает, уступая место странному сипению и свисту. Они же, в
свою очередь, плавно переходят в пронзительные трели какого-то до боли
знакомого звонка. Ааааааааааа... Это звонят мне в дверь. Значит, я дома.
Да...Да...Всего лишь сон.
- Паша, привет. У тебя есть кто-нибудь дома?
Олег находится в привычном деловом возбуждении. За его спиной на
лестничной площадке слышится оживлённый мат Дениса Р., хлопки банки об
колено. Опять они варят у меня на лестнице. Ну это бы хер с ними, но домой я
эту банду к себе не пущу. Мне плохо, у меня температура, болит горло. Винт
мне сейчас ни в *** не впился. И хотя соблазнительный голос могущественного
порока всё-таки звучит в моём мозгу, уговаривая "полечиться" кубом, но разум
побеждает: не буду. И так слишком ***во, так ещё и вмажусь - давление
поднимется. А на следующий день... Да это вообще будет полный мандец. Нет,
не буду.
- Паш, у тебя есть лезвие?...И тряпку дай. И тарелку ещё. Ну поищи,
пожалуйста.
- Лезвия нет, Дэн...Есть ножницы...Не забудь отдать.
- Бля, ну давай ножницы.
Захлопнув перед Олегом дверь, ложусь обратно в постель, не остывшую
ещё от моего горячечного бреда. За дверью орут и воняют знакомыми запахами.
Какой противный сон. Мне часто почему-то снится один и тот же сюжет: будто
я потерялся в чужом городе, плутаю, мучительно ищу дорогу домой. Всю свою
недолгую пока жизнь ищу ту единственную дорогу Домой - туда, где тепло,
светло и спокойно. Где нет пыльной пустоты, мрака, чужих отвратительных
людей. Ищу дорогу Домой. И не нахожу.

Вот и лето кончается. Конец лета для меня - это всегда очередная
маленькая смерть. Ежегодный скорбный ритуал прощания с теплом. Его ведь
так мало в жизни - тепла, и когда солнце уходит от нас в долгое заморское
плавание, это грустно. Ритуал прощания с летом растягивается на пару первых
осенних месяцев, и эти долгие проводы всегда навевали на меня лёгкую
меланхолию, которая к началу этой зимы перейдет в депрессию. И эфемерный
рай, заключенный в маленьком колючем пластмассовом цилиндре, никак не
может мне помочь, не может вылечить меня от неизбежности грядущей зимы.
А есть ли у меня что-то за душой помимо него - этого сомнительного, но
успевшего стать таким необходимым и непреложным, вещества? Неприятно
думать об этом. И бесполезно. Пока я могу ещё себе позволить не думать об
этом.
Уютно укутавшись в бархатные августовские сумерки, я сижу в квартире
А. Мы оба под винтом. Сестра А. Катя даёт мне альбом художника Нестерова.
Винт, как обычно, вызывает у меня сопливо-сентиментальное настроение,
совсем не свойственное мне в обычном трезвом состоянии. Я умилённо смотрю
в незамутнённо-прозрачные неземные полотна Нестерова. Смотрю на
просветлённые лица монахов, озарённые каким-то непостижимым светом,
светом, недостижимым для меня, недоступным. Почему, стремясь к этому
вселенскому свету, будучи творцом, призванным обитать на вершинах духа, я
не нашёл для себя лучшего пути, как глупо свалиться в тёмный колодец пустой
всепожирающей суеты, съедающей всё самое лучшее, что во мне есть ?
И как остро теперь чувствуется вся мизерность моего игрушечного беса,
так хитро и искусно правящего мной, перед седым и мудрым ликом вечности,
глядящего на меня с этих картин... Да, я очень промахнулся.

О чем это я, собственно ? Я же знаю, что никогда не отвечу на эти
вопросы - они не могут, не должны иметь ответа. Пусть всё будет так как есть.
Хватит соплей. Моя жизнь не так уж плоха. Во многом она мне нравится. Лето
ещё не кончилось - оно продолжается. И послезавтра мы опять мутим.






















Праздник кончился,
Добрые
люди ...
Е. Летов.

ГЛАВА 5. Осень.

Она началась, она уже здесь, где-то рядом со мной... И даже совсем по-
летнему тёплая и сухая погода не может меня обмануть - пограничная полоса
меж двух времён года лишь промелькнёт в пыльном окне памяти смутным
багряным пятном и очень скоро закончится. Закончится ею... И именно
поэтому всё живое вокруг расплёскивает последние краски, сыплется наземь
плодами и листьями, словно выплачивая земле последние свои долги в преддверии мёртвого сезона. Воздух напоен прощальным пряным
запахом начинающегося разложения . Роскошные поминки отслужившей свое
органики в самом разгаре. Красота зрелых и перезревающих в своей пышности
классических форм, которые так и светятся соком на хиреющем сентябрьском
солнце, завораживают глаз кричащими красками тления, продлевая последнюю
свою гастроль до той черты, за которой пролёг скорбный путь холодной и
непреклонной старости. Белым пушистым саваном накрывает смерть конец
этого пути. А за ним будет новое рождение, новая жизнь. И так - бесконечно...

23 сентября 1998 г. было очень тепло, ласково пригревало солнышко. В
моей неизменной куртке с длинным рукавом мне было жарко. Мутка была
обговорена заранее и организована с самого утра. Варили втроём - Олег, А. и
я. Классический "коренной" состав, "основняк". Варили опять у меня на
квартире. Кухня. Три напряжённых позы. Сначала приторный запах солутана,
потом резкая вонь бензина и чего-то ещё, сложно передаваемого словами.
Раствор получился не плохой и не хороший - обычный. На тот момент он нас
вполне устраивал (по-настоящему чистый, действительно доделанный до конца
винт Олег научился варить лишь около года спустя).
Три фигуры одна за другой падают в диван в углу комнаты, как черви
опадают с дерев в гнилую мякоть осенней листвы. "Дайте сигарету..."
"Включите музыку... вон тот диск... песня номер 13... включай... " Я, как
обычно, вскакиваю раньше всех и, заряженный неземной энергией, начинаю
лихорадочно собирать и выбрасывать из квартиры баяны и прочий
поствинтовой хлам, начинаю проветривать помещение и втолковывать
полубессознательным компаньонам, что скоро мать придёт обедать, и поэтому
пора бы куда-нибудь съёбывать отсюда.
Решено пойти зависать у Олега. Перед выходом Олег звонит Инне и Ане
З., приглашая их к нам в Дегунино угоститься раствором. Уговаривать их долго
не приходится, тем более, что почти на халяву: нам настолько хотелось бы
замутить девчонок, что мы согласны отдать им драгоценные миллилитры почти
что даром. Придя к Олегу домой, пьём кастрюлю морса (очень кстати,
учитывая эфедриновое обезвоживание), кушаем вкусный домашний торт
(хорошо идёт, несмотря на винтовую отключку аппетита). Частенько звонит
телефон. После каждого из звонков оказывается, что к нашему симпозиуму
присоединяется тот или иной персонаж.
Вот к нам приходит Игорь. У него сегодня знаменательное событие: он
первый раз винтится. Он говорит нам, правда, что ему не впервой, однако
позже он всё-таки сознается в обмане. Обычная глупая самореклама
начинающих наркопотребителей, которые всегда боятся сказать, что этот раз
- их первый. "Второй", "третий", "я уже пару раз пробовал". Опытный глаз,
как правило, быстро разоблачает все эти прогоны, но все молчат, делая вид, что
верят новичку. Чаще всего эти враки представляют собой обычную попытку
показаться в глазах компании более-менее бывалых нарков более опытным, чем
ты есть на самом деле, этакое набивание себе цены, нежелание выглядеть
непосвящённым. Некоторые дурачки ещё и боятся, что им не дадут, если
узнают, что они "ни разу не пробовали". Дадут вам, глупые, конечно, дадут.
Бесплатно греют дозой в двух случаях: либо чтобы подсадить человека, либо
чтобы помочь ему сорваться.
Угол лестничной клетки. Конечно же, все собрались смотреть, как в
зоопарке. Мощная труба Игоря принимает в себя заряд чудодейственного
варева. Мешковатая туша бессильно сползает по уныло-зелёной плоскости
стены вниз. Ещё один клиент...
Гости валят один за другим - только успевай встречать. Несмотря на
немалые расстояния и неудобства в пути, забивая на все свои дела, люди
стремятся к нам. Приезжают Инна и Аня З. Уже ставшая привычной сцена
встречи мальчиков и девочек на платформе, совместное шествование в Олегов
подъезд, переливания из баянища в индивидуальные баянчики, дегустация, два
юных тела, растекающихся вязким липовым мёдом по пыльному бетону
ступеней. Денег у девушек, как обычно, на двоих десять рублей. Как в той
старой рекламе "сникерсов" про слонов: "Они никогда не платят". Даём им
каждой по 5-7 точек. Игорь гиперактивен и неутомим, то ли от винта, то ли
будучи приободрен появившимся женским обществом.
Квартира Олега. Играет какой-то очередной транс. Оживлённая болтовня.
Торт. Кастрюля морса. Журналы "Птюч". Обсуждение живописных работ
хозяина флэта и Инны. Наши с Олегом гипертрофированно восторженные
басни про Крым. Олег достаёт фотоаппарат, и мы начинаем увлечённо
позировать.
Приезжает Сергей Г. Старик плотно сидит на белом, его кумарит. Он
просит 5 точек. Хитрый Олег нарушает закон сохранения вещества и энергии:
винт категорически не хочет кончаться, его хватает всем приезжим. Сергей
холоден и строг, держится особняком от наших восторженно-бессмысленных
нескончаемых бесед. Он с сосредоточенным видом сидит за компьютером,
играя в свои любимые имитаторы автомобильных гонок. Вскоре он уезжает,
прихватив с собой корабль травы, которую где-то надыбал Игорь.
Мы остаёмся вшестером ненадолго. К нам приезжает Аня И. Последние
остатки содержимого фурика уходят ей. У Ани почему-то никогда не сносит от
"быстрого" башню, она остается вменяемой, и по ней вообще очень сложно
сказать, вмазалась она или нет. Мы гуляем по солнечным аллеям нашего
зелёного микрорайона. У всех отличное настроение, день явно удался. Инна с
Аней З. покидают нас, увозя в своих венах память о Дегунине. Последнее на
сегодняшний день фото. Тихий сквер, лавочка, на лавочке сидят четверо: А.,
Аня И., Олег и автор сих строк. Как говорится, на долгую и добрую память.
Олег справедливо поражается многолюдности сегодняшнего симпозиума,
с ходу придумывая ему яркий бодрый лейбл: "Наш Ответ Чемберлену". Это
название удивительно точно передаёт наш общий настрой в тот день -
озорной, боевой, праздничный. Нас много! Мы вместе! Нам ****ато! Хватит на
всех! Знай наших ! Наверное, примерно таким же был пьянящий дух
молодёжной психоделической революции 60-ых годов, иллюзорный дух
распахивания настежь новых горизонтов восприятия, роднящих, объединяющих
в одну толпу разрозненные прежде толпы таких же как ты...
Наши масштабы были куда скромнее. Но тупое разочарование удара о
свинцовую клеть неизбывной реальности всегда и у всех одинаково. "Наш
Ответ Чемберлену" явился апофеозом винтового ренессанса нашей
миницивилизации, а за апофеозом, как известно, следуют развязка и занавес.
Самый громкий и людный наш наркопраздник оказался последним. Дальше
шли привычные одинаковые наркобудни. Из бесшабашного весенне-летнего
цветного озорника Арлекино, винт превратился в по-осеннему печального
чёрно-белого ипохондрика Пьеро. Всё-таки странно... Приход и тащилово
слабее не стали, а это такие вещи, которые не могут надоесть.
Так устроен человек, что всё, не являющееся для него жизненно
необходимым, рано или поздно надоедает ему, вне зависимости от степени
начального энтузиазма. И не может осто****еть ему лишь то, что без чего он
не может выжить физически, без чего ему действительно плохо, или то, по
отношению к чему он внушил себе эту мысль долгими годами привычки.
Человеку, который ежедневно сызмальства кушал хлеб, не может надоесть при
каждой трапезе кушать хлеб, хотя в принципе он может обойтись и без него. А
ещё человеку никогда не надоест то, что вызывает резкое моментальное
падение его внутреннего напряжения, то, что причиняет животный, истинный,
первичный и ничем не заменимый кайф, пробегая электрическим импульсом
до центра удовольствия в его мозгу. Так здоровому и вполне боеспособному в
этом смысле человеку никогда не может надоесть заниматься сексом (с
устраивающей его регулярностью и партнёрами). По этой же причине человеку
никогда не может надоесть употреблять какой-либо из так называемых
"тяжёлых" наркотиков.
Однако и у меня, и моих винтовых попутчиков Олега и А. примерно
спустя полгода с начала употребления стала всё яснее вырисовываться новая
модель восприятия наркотика и новый его статус. Каждая мутка уже не была
праздником, ощущение новизны, абсолютная некритичность восприятия
происходящего стали уступать место восприятию акта употребления как чего-
то обыденного, само собой разумеющегося. Праздник ушёл, но осталась
привычка, образ мышления, образ жизни при уже вполне сформировавшейся
наркозависимости, при невозможности самой мысли о том, как жить, если в
жизни совсем не будет его, если не единственного, то уж, конечно, главного
"окна в стене", отдушины в этом таком непростом мире.
С момента самого первого знакомства с приходом, в мозгу каждого из нас
калёным железом было выжжено знание о том, что именно это и есть
идеальное состояние наших тел и душ, без которого нельзя. Слишком уж
тяжело, зная о его существовании, не воспроизводить его вновь и вновь.
Привычка ради жизни, или жизнь ради привычки ? А может быть, это
синонимы ?
Будни вечны и неизбывны, они - тяжёлый рюкзак, который каждый
тащит на своём горбу до гроба. И так ли уж важно, что лежит в этом рюкзаке,
если тяжесть его в конечном итоге всегда одинакова?

Почему всё-таки люди становятся наркоманами ? Вопрос, древний как
мир, и ответить на него, видимо, так же сложно, как доказать или опровергнуть
существование бога. А может быть, ими не столько становятся, сколько
рождаются ? Существует ли в природе такое явление, как потенциальная
склонность (несклонность) к употреблению наркотиков ? Я не нарколог и не
психиатр, но я имею некоторый опыт общения с нарками, сам небезгрешен, и
вообще я много об этом думал бессонными ночами.
Неоднократно слышал о том, что учёные выявили наличие в человеческом
организме так называемого "природного алкоголя", количество которого якобы
и служит фактором, определяющим предрасположенность человека к
алкоголизму: когда в организме не хватает изначально этого самого
"природного алкоголя", человек возмещает его недостакок извне. Не знаю,
правомерно ли говорить о чём-либо похожем в отношении наркопотребителей,
как не знаю я и того, какими факторами всё-таки определяется степень
интереса, подспудного влечения человека к психоактивным веществам (или же
уровень страха, естественного внутреннего отторжения оных). Но берусь
утверждать следующее: уровень этот у всех людей разный, и зачастую он мало
зависит от воспитания, привычного окружения, в котором человек общается,
социального статуса, уровня образования и прочих благо- и
неблагоприобретённых характеристик.
Разумеется, социальная среда не может не влиять на человека: чем
больше он встречает на своём жизненном пути торчков, тем при прочих равных
условиях больше у него шансов и самому... Но это при прочих равных
условиях, а условия не равны. Человек может на каждом шагу сталкиваться с
наркоманами, он может даже слышать время от времени их байки, про то, как
же ****ато бывает на приходе (хотя, по правде говоря, никто просто так не
будет рассказывать про прелести кайфа: раз говорят, значит, сам спросил, а раз
спросил, значит, тебе это интересно), но страх, отторжение здоровым трезвым
разумом этой поганой холеры в большинстве случаев не даст человеку сделать
этого. Сейчас уже даже малые дети в курсе, что наркотики - это нехорошо.
Но у некоторых людей чувство страха и отвращения к наркотикам просто
развито меньше (или интерес к ним развит больше), а свинья грязь найдёт.
Скажу больше: можно попробовать тот же героин, а иногда и винт, даже
и не один раз попробовать, побаловаться, поиграться им, и не подсесть. Есть
такие примеры (немногочисленные, правда, на фоне огромного числа севших-
таки на систему) - всё это были (и сейчас остаются) исключительно люди
состоятельные, очень самовлюблённые, под завязку занятые по жизни каким-
либо делом.
Из этого можно было бы сделать вывод, что система - удел неудачников,
аутсайдеров и никчемностей, которым нечего терять, если бы не множество
знакомых мне людей, у которых по моему скромному разумению в жизни не
хватало разве что звёзд с неба, и которые променяли всё на граммы и
миллилитры. Ну да ладно, это уже тема для другого разговора. Честно говоря, я
не рискну разводить тут какие-нибудь гипотезы - нет для того оснований. Мы
речь вели о другом - о склонности...
"Но ведь можно воспитать у ребёнка отвращение к наркотикам, -
скажете вы, - всё зависит от воспитания и круга общения". Не знаю даже, что
вам на это ответить. Я знаком с десятками наркоманов всех мастей. Среди них
наблюдается поразительная социальная пестрота. Кого только нет. Олег и
Денис Р., как уже было сказано выше, выросли в интеллигентных
благополучных семьях, как и Инна, Аня З., как и ещё ряд моих знакомых
нарков. И торчат они точно так же, как мои бывшие школьные знакомые,
известные хулиганы-чертоганы Миша "Заяц", Саша "Лось" и т.п. Никаких
закономерностей.
Таким образом, наркомания (как и алкоголизм или, например,
болезненная тяга к азартным играм) в моём понимании - это не столько
болезнь или социальный порок, сколько особая философская,
мировоззренческая категория. Это стиль жизни.

Жизнь тем временем всё шла и шла, а стиля в ней становилось всё
меньше. "Хватит, наигрался, пора бы уже и завязывать, - думал я, - быть того
не может, чтобы не было никакой возможности завязать. Тяжело, но надо." В
ещё большей степени на эту мысль наводило то, что мой организм стал время
от времени указывать мне на медленно, но неуклонно тикающий наркостаж.
Меня стало подташнивать на приходе, что многие (правда, далеко не все)
считают признаком сформировавшихся винтовых хроников, а главное -
начались отходняки. Винтовая абстиненция. Без догона на следующий день -
не жизнь, а надо иногда и в университет ездить на другой конец Москвы. А тут
не то что ехать учиться, с дивана слезать - и то в падлу.
Цикл был стабилен: созвон по поводу будущей мутки - мандраж -
закупка - варка - ширка - приход - стимуляция - отходняк - догон -
долгий сон - неделя отдыха - и опять всё сначала. Тёмно-зелёный фон
подъездных стен. Холодные серые пыльные бетонные ступени. Иссине-
красный шлейф контроля. Привычная, еле заметная ноющая боль в месте
вмазки. В зубах красная пипка гаража. Язык заботливо облизывает
свежепроделанную дырку, рукав торопливо опускается. Спина прислонена к
стене. Голова висит на ниточке шеи, скрывая внутри головной мозг,
сотрясаемый залпами башенных орудий. Одна нога вытянута поперёк ступени,
другая согнута в колене и поджата к туловищу.
Всё это уже было. Всё это будет всегда ?
Нет. Нужно хотя бы попробовать завязать.
Противно гудит подъезжающий лифт, и его звук говорит о том, что дверь
через пару мгновений откроется на том этаже, где вершится Приход. Этой пары
мгновений хватает, чтобы принять более пристойную позу, придать взгляду
"человека из ниоткуда" должную яркость и контрастность. Стоящий рядом
Олег отворачивается и начинает нарочито пристально изучать пепельное
осеннее небо в замацаном подъездном окошке. Дверь лифта открывается. До
омерзения трезвый взгляд женщины средних лет, работающей там-то там-то,
замужней, матери двоих детей и т.д. и т.п. Взгляд, полный подозрительности,
осуждения, отвращения к тебе. Ну что ты на меня так смотришь ? Чем я хуже
тебя ? Да, я наркоман. У меня сегодня нет свободной хаты, и я вмазался у тебя
на лестничной клетке. Нечего так на меня смотреть, как будто я у тебя что-то
украл. Я всего лишь живу так, как считаю нужным.
На стене одного из московских наркодиспансеров, рядом с окошком
регистратуры, шариковой ручкой, мелким корявым почерком был написан
глубокий и ёмкий афоризм: "Жизнь сложная штука и каждый её живёт, как
может".
"Цикл" очень похоже на "цирк". Когда я был ребёнком, я очень любил
бывать в цирке. Когда я стал чуть повзрослее, я стал задумываться над тем, над
чем не задумывался в беззаботную пору детства. Я стал понимать, что клоуны
смеются не потому, что они очень весёлые люди, а потому, что это их работа. А
животные ходят на задних лапах "и в обруч горящий летят" лишь потому, что
их долго и нудно приучают к этому методом кнута и пряника. Романтика по-
детски незамутнённого восприятия умерла с приходом этого понимания, и я
разлюбил цирк.
Нужно хотя бы попробовать завязать.
Но мозг, избалованный первитиновыми карнавалами, не желал так просто
подвергать себя посту. Необходима была очередная отмазка, руководствуясь
которой можно было бы на неопределённый срок отложить принятие
окончательного решения об отказе от винтопотребления. Она была вскоре
рождена на свет и была столь же нелепа, как и все остальные.
Я сказал себе: перед тем как раз и навсегда расстаться с винтом (не
больше не меньше), нужно последний раз замутить, но не просто так. Это
должна быть идеальная мутка. Если уж это будет последний раз, то он должен
быть таким, чтобы и чертям в аду было жарко. Раствор должен быть
великолепен, количество его должно быть - сколько душе угодно, коллектив
должен быть дружным и ненапряжным, атмосфера - доброй и праздничной.
Конечно же, происходить всё это должно на хате, причём на такой, где можно
было бы зависнуть на пару суток, не меньше. Ну а после такой мутки можно и
завязывать.
Ежу понятно, что такой мутки можно ждать всю свою жизнь, да так и не
дождаться. Что это миф, и такого стечения обстоятельств в природе почти
никогда не бывает. То раствор ***вый, то его мало, то все вокруг срутся промеж
собой как собаки, то хаты нет, то ещё чего-нибудь. Всегда есть масса причин,
почему та или иная мутка не дотягивает до идеальной. Однако миф был создан,
и позволял унять требования рассудка "прекратить безобразие" и спокойно
продолжать употребление в течение ещё пары месяцев.

Той осенью в моём образе жизни появилось ещё одно нововведение.
Немалую лепту в мой худосочный бюджет вносила продажа книг в
букинистический магазин в Главном здании МГУ и уличным книжным
барыгам на Кузнецком мосту, как быстрый и абсолютно простой способ пусть
небольшого, но столь необходимого заработка. Изрядно потрепав семейную
библиотеку своей квартиры и просто-напросто опустошив библиотеку бабушки
своими частыми набегами (до сих пор немного стыжусь этого), я понял
однажды, что если я и дальше такими темпами буду дербанить библио, то
неминуемо буду жестоко запален и лишусь в родительском доме всех
гражданских прав. Выход был найден быстро.
Не помню точно, когда именно мне в голову пришла эта идея, но рано или
поздно я должен был к этому прийти. Посещая многие книжные магазины, я
про себя давно отметил, насколько несложно было бы вынести оттуда книги,
если бы я захотел. Вынес три-четыре понтовых книги - вот уже и сотка в
кармане. Однажды денег не было, они были как всегда насущно необходимы, а
взять их было неоткуда. Я раздумывал недолго. При умелом поведении шансы
быть пропаленными - минимальны. Если и пропалят - невелика беда.
Мелкая кража. Из-за такой ничтожной ***ни вряд ли посадят.
Начал я с ближайшего к своему дому книжного. Всё прошло как по маслу,
легче даже, чем я думал. Дальше - больше. Сформировав постепенно
стабильную сеть магазинов, которые я регулярно посещал, я сделал подрезку
книг своим основным источником дохода. Сначала я тащил по одной-две
книги, потом - по пять, по семь, по десять за раз. Сначала я это делал лишь в
минуты крайней нужды в деньгах (чаще всего денег требовала очередная мутка,
однако не всегда - иногда это были и разные прочие расходы), потом я стал
проделывать это постоянно. Сначала я стремался и тряс коленками при
малейшем шорохе, при мимолётном взгляде продавца. С опытом пришли
сноровка и уверенность в своих силах. Пару раз меня, правда, ловили за руку -
откупался деньгами или просто канючил "больше так не буду" и отпускался
"на первый раз".
Ещё продуктивнее работа пошла позже, когда ко мне присоединился
Олег. Вдвоём мы были способны за день подрезать по пятнадцать - двадцать
книг и окупить таким образом мутку целиком. Снимали книги по очереди -
один закрывал поле зрения продавца, другой ****ил книгу либо в сумку, либо
просто под одежду. Ещё позднее сформировалась суперпрофессиональная
добычливая бригада книжных бомбил, состоящая из Олега и Ани И. Эти двое и
вовсе отличались потрясающей наглостью, количеством и размерами
спизженных фолиантов.
Итак, незаметно и почти безболезненно для собственного достоинства я
приобрёл новый социальный статус. Помимо наркопотребителя, я стал ещё и
вором. Ну что ж, всё логично. Эти два порока неотделимы один от другого.
Торчок не может не красть, так или иначе, раньше или позже, он приходит к
этому. У любого нарка, в сущности, психология мелкого уголовника.
Неспособному к системному труду, к добропорядочному нудному добыванию
денег посредством честной работы - ничего ему не остаётся, кроме
регулярного разнообразного мелкого жульничества, кидалова, подрезок. Ну
какой из нарка работник ? Нет, ну есть, конечно, и такие, кто работает и
умудряется при этом трескаться, но таких немного, и их работа или совсем
ненапряжна и легко совместима с торчаловом (ночной сторож в детском
садике), либо они мутят нечасто и нерегулярно, так сказать, "по большим
праздникам". Даже будучи физически способным время от времени работать,
торч, в силу самого своего образа жизни, образа мышления, как правило
просто психологически неспособен заставить себя сколь-либо долго трудиться,
т.к. наркозависимость отбивает у человека малейшую охоту к
дисциплинарному подчинению людям и обстоятельствам, не связаным
непосредственно с процессом замута вещества. Прежде вполне
трудоспособные, усидчивые и целеустремлённые становятся раз****яями и
похуистами во всём, кроме пробивки очередной дозы. Наркоманы работают,
ещё как - худеют, переживают, ночей не спят, только работа их специфична и
эффективность оной измеряется не деньгами, а натуральными показателями.
По такой жизни угрызения совести от того, что что-то с****ил (если они
и есть), быстро пожирает один единственный довод: "Я краду, чтоб торчать, а
торчу, потому, что не могу не торчать; следовательно, я не могу не красть, т.к.
зависим от наркотика, и ничего тут не попишешь".

Олег той осенью пришёл практически к идеальной формуле состава
участников мутки. К концессии всё реже стали присоединяться Денис Р. и в
особенности Серый. Последний - по причине своей несносной сварливости и
привычки выёбываться и засирать всем мозги в процессе мутки и варки. Его
почтенный наркоопыт давал о себе знать в виде безумнейшего мандража,
вследствие которого у него в процессе закупки и варки срывало нервы, и
старый джанкер Сергей начинал истерически орать, портя всем и без того не
самое шикарное настроение. Да у Дэна с Серым и так хватало дел в
героиновой системе - винт был в их жизни неким параллельным и
неосновным факультативом, лишним способом перекумариться. Олег давно
уже стал вполне самодостаточным и довольно популярным варщиком
(несмотря на то, что качество его крайне кустарной продукции всегда
существенно уступало произведениям старых опытных варщиков, типа Гриши,
что Олег впоследствии и сам признавал). Серый по большому счёту давно ему
не был нужен.
Таким образом, состав нашей "группы здоровья" образца Осень-98 был
таким: Олег, А., автор этих строк + Инна, Аня З. и Аня И. То есть три старых
товарища, "ребята с нашего двора", один из которых варил, другие двое
помогали деньгами, хатами, собственным участием в закупке и изготовлении,
ну и девушки, конечно, наличие которых при мутке никогда не повредит. Все
были нужны, все были при деле, никто никого не напрягал.
Вмазываться сам я тогда ещё не умел, и поэтому по утрам, когда
бестелесный и в то же время такой навязчивый октябрьский туман пеленал
своей липкой небылью моё сознание, измождённое ночным бдением и
жаждущее догона, я встречался с Олегом, и мой извечный проводник по
первитиновым джунглям пробивал на моей руке очередную дырку со вчера
плохо работающим баяном с остатками, смывками, смывками со смывок.
В одной руке я держу пакет с тетрадями для университетских занятий,
которые сегодня, к сожалению, я так и не смогу посетить. В другой руке -
бутылка пива. Мы втроём сидим на лавочке в углу детской площадки, со всех
сторон окружённой привычным фоном железобетонных панелей, окон,
балконов.
Кажется, даосские мудрецы полагали, что у каждого места в мире есть
своя душа. Во мне всегда жило внутреннее чувство, некая убеждённость в том,
что чем старше дом, чем больше наслоилось на его стенах, подъездах, чердаках
и подвалах незримых глазу частичек человеческих судеб, тем он "живее", тем
больше в нём той самой души. Но нет души в стандартных новеньких бетонных
коробках, которые немыми и безразличными истуканами окружают меня этой
невесёлой осенью.

За окном снова пролили ночь,
И по улицам шагает бездомный дождь,
Старый знакомый.
Праздники как будни, весёлый плач.
Я смотрю, как осень надевает свой плащ
И уходит из дома.

Я бежал вслед за ней, догоняя свой миф,
Просил новых слов, просил новых рифм,
Но она прошла мимо.
Осень как долгий пустой разговор.
Осень как старый усталый актёр
Без грима.

Вокруг мокро и холодно, моросит мелкий нудный дождик, качели-
карусели пусты - дети сидят по домам в такую непогодь. Весь мир вымок и
почернел, зябко подрагивая от недоброго осеннего ветра. Лавочка отсырела до
степени гнилостной мягкости. Разговор ленив и неповоротлив.
- Надо завязывать, - высказываю я не слишком свежую идею, - винт
перестал быть праздником, он превратился в будни.
- Надо, надо, - с безразличным отсутствующим видом под****ывает
Олег, чему-то ласково улыбаясь.
Похоже, из всех нас троих проблема затянувшегося наркоопыта и
необходимости его прекращения заботит только меня одного. А. развивает и
перекраивает время от времени теорию за теорией, копаясь в тягучем чреве
психоанализа, а воз и ныне там. Жажду прихода не засунешь ни в какие
теоретические рамки, она упорно вылезает на свет божий, с завидной
периодичностью напоминая, что пора втереться. Нельзя же взять и выкинуть
кусок своей памяти.
Мне рассказывали про некого мужика, который, прогнав себе по вене за
раз лошадиную дозу винта, якобы полностью потерял память. Полнейшая
ретроградная амнезия. Заново учился ходить, говорить, есть ложкой... Вот он,
наверное, мог себе позволить после этого легко завязать с винтом. Да и то...
Олег. Олегу всё до ****ы. Его никто и никогда не сможет убедить в том,
что винтиться вредно для здоровья, для всех без исключения причиндалов,
имеющихся в организме, а прежде всего для мозгов, что винт отбирает силы,
время, деньги и т.п. Олег в это не верит. Он верит в винт, только в него. А
человек, которому невозможно доказать, что он болен, никогда не вылечится.
А, собственно, есть ли болезнь ? На первый взгляд, глупый вопрос.
Болезненная неизбывная тяга к первитину налицо. Но если спросить себя
откровенно: а почему это я, в конце концов, должен завязывать? Я винчусь
максимум раз в неделю, а порою и того реже. У меня не бывает многосуточных
марафонов, как у старых винтовых хроников. У меня ничего не болит, я здоров,
как сто свиней. Ну, разве что, похудел немного, пара вен сгорела, да ещё
щитовидная железа болит по утрам, если раствор был йодистым. "Винтиться
раз в месяц не вреднее, чем регулярно бухать," - говаривал мне Олег (у меня
бы ни за что не получилось всю жизнь вот так, раз в месяц, это утопия).Со всем
этим говном можно жить годами и десятилетиями, не подыхая. Отходняк,
спору нет, вещь неприятная, так ты догонись - и нет проблем. Мешает учёбе ?
Ну ясный ***, что не помогает. Но не настолько, чтобы это было серьёзной
проблемой. И экзамены нормально сдаю, и курсовые пишу. Всё как прежде, как
и до... Деньги ? Не смешите меня ! Частота употребления и стоимость самого
препарата не столь велики, чтобы опустошить мой бюджет. Находятся деньги и
на винт, и на футбол, и на пиво, и на компакт-диски. А если что, так родители
помогают. С последними, кстати, тоже никаких проблем. Не то что не палят, а
даже и ухом не ведут. Так почему я должен завязывать ?
Да ни почему не должен. Но перспектива торчать всю жизнь почему-то
пугает. В конце концов, надо будет когда-то где-то работать. Не всю же жизнь
сидеть на шее у ма и па. Затем когда-нибудь надо бы и семьёю обзавестись. Всё
же как-то незавидно одному всю жизнь кантоваться. Работа, жена, дети... Все
эти атрибуты по-настоящему взрослой жизни трудно сочетаемы с регулярными
мутками, варками, отходняками и догонами.
Мне стало жалко не себя, не своего здоровья и своей жизни как факта
физического существования, а обидно стало от понимания того, что я мог бы
ещё много сделать интересного в этом мире. Написать стихов, прозы,
посмотреть хороших фильмов, съездить в Тибет, вырастить ребёнка... Да мало
ли всякого интересного в этом огромном разноцветном мире, того, чего я ещё
не видел, не сделал, не успел. Глупо, а главное - скучно посвящать свою
жизнь варке и употреблению винта. А ведь так оно и будет... Будут и
марафоны, и специализированные клиники и все прочие прелести опытного
системщика. Уж если завязывать, то лучше это делать сейчас, когда стаж ещё
невелик. Потом это сделать будет всё сложнее и сложнее.
Почему это я, интересно, не задумывался обо всём об этом, когда только
начинал винтиться, а сейчас, поторчав полгодика, стал вдруг таким вдумчивым
и благонамеренным ? Наверное, потому что игра кончилась, канул в лету
период наркоромантики, когда всё казалось новым, принципиально новым.
Жизнь торчка стала показывать свою однообразность.
Той осенью я начал понимать, что нет ничего нового под луной, что мир
наркомана по своим механизмам на самом деле ничем не отличается от
обычного трезвого мироустройства, и статус торчка никак не освобождает
человека от глупых условностей этого мира. Я понял, что нет вовсе никакого
деления на трезвый мир и мир торчалова - всё едино, всё функционирует,
подчиняясь одним и тем же законам. Погоня за достижением цели, достижение
её, краткий миг наслаждения плодами изнурительной погони. Но плоды
иссякают и неизбежно возобновление погони для достижения новой цели.
Вечная тщетная погоня за фантомом счастья - погоня за деньгами, славой,
властью, обладанием, обладанием тем, другим, третьим... Все люди зависимы,
все мутят, всех ломает и мандражит. И наркоманы в этом смысле не лучше и не
хуже остальных людей. Только энергетика, яркость, концентрированность всех
страстей у них во много раз больше. А если ярче и пламеннее страсть, то
тяжелее и плата за неё. Наркоман за год проживает лет пять жизни трезвого
человека, потому что жизнь торчка сжата, скручена в тугую спираль дикой
боли и дикой радости.
Да потому-то вы все, уважаемые, и держите наркоманов за прокажённых,
за представителей низшей расы. Потому, что они - смердящий концентрат
суеты сует, грязная потная изнанка вашего мира, они - яркий и до боли
выразительный вариант зависимости человека от степени утоления своего
низменного кайфа, они - двадцатилетние старики - являют собой
нелицеприятный лик старости, гнилостности вашего мира, застрявшего в
тупике, истинный лик вас всех. Вы ненавидите наркоманов потому, что у них
на морде написано всё то, что прячете вы всю жизнь под семью замками в
самом дальнем подвале своей души.
И именно поэтому надо завязывать с винтом. Я не нашёл в нём того, чего
искал. Он не дал мне нового мира, не позволил быть творцом своего нового
мира. Бог не живёт в прокопченной склянке из-под марганцовки. Но завяжу я
как-нибудь потом, после проведения идеальной мутки. Погоня за призраком
супермутки по всем правилам должна была продолжаться годами. Но судьбе
было угодно иначе.

30 октября 1998 года. Окаменевшая от холода земля, шрамированная
отпечатками ботинок, ждёт снега. А я, как обычно, жду Олега. Жду, чтобы он
пришёл, достал из своей засраной походной сумки, десятикратно политой
кислотой и бензином, покрытой пятнами фосфора и йода, заветный
желтоватый баян с запаянным носиком. Этот герой должен был прибыть ко мне
ещё вчера, но по каким-то причинам (видимо, очень веским) он остался "трясти
бутылочку" у Серого. Когда человек не ходит за винтом, винт может прийти за
ним, но отнюдь не скоро и, как правило, в херовом виде. Ну что ж, это логично:
хлеб за брюхом не ходит.
Я мечусь по квартире, не зная, куда себя деть. Книги не читаются, музыка
не слушается, телевизор не смотрится, еда не жрётся. Когда же этот сучонок
приедет ?! В засмотренном до дыр окне топчут асфальт прохожие всех сортов,
ублюдки всеразличнейших мастей. Но главного, долгожданного ублюдка нет.
Нет его, ****ый в рот.
И вот, наконец, когда я в десятый уже раз за сегоднящний день сажусь
срать, раздаётся звонок. Срака торопливо проглатывает обратно в себя
нависшую уже было над толчком продолговатую порцию говна и, направляемая
ватными потными ногами, бежит открывать дверь. Это он приехал!
А чего приехал ? Чего привёз ? Страсть как интересно.
- Паш, привёз я его, привёз. Ну, правда, мало... Ну, бля, ты знаешь
Серого, я и это то с трудом выцепил. Тащи воду - бавить будем, он мог
подкиснуть. Инсулинок нет ? Баян я те свой могу дать, вчерашний...
- Чё вчера не приехал ?
- Да я чего-то Серого не мог вытащить из сортира: как вмазался, так
заперся там и ну давай дрочить ! Ты же знаешь, таймер в башке ломается,
сидишь - те кажется, что прошло полчаса, а на самом деле за окном уже
светает... Давай лезвие... Ну нож давай! Так...
В пятикубовой машине с привычно запаянной дыркой плещется на вид
чуть больше куба желтоватого ширева.
- Здесь ещё мой догон, - заявляет Олег, сразу отметая дерзкие надежды
на то, что всё это мне.
Игла инсулинки вставляется в дыру пятикубовика и высасывает для
вашего покорного слуги что-то типа семи точек.
- Помоги втереться.
- Куда тебе ? Так... В левый ? Попал... Отпускай.
Я ждал этого мига целые сутки. Сутки почти без сна, с натянутыми, как
струны нервами, ****ские сутки упорного наблюдения у окна, сутки срача,
подкашивающихся ног, ожидания, ожидания, ожидания. И ради чего ? Прихода
нет !! О появлении каких-то мизерных доз эфедрина в моём организме
свидетельствует лишь слегка участившееся сердцебиение и стимуляция,
которую можно заметить, лишь, если очень захотеть. И это всё ! Ради такой
****ятины я трачу нервы, сижу как мудак дома и жду!
Олег, как обычно скроив удивлённое ****о и сославшись на то, что плохо
сварилось, Сергей зажал много себе, да и раствор мог испортиться за ночь и
половину дня.
- Паш, ну ладно, давай я тебе ещё точки три поставлю.
- Да пошли они на ***, эти три точки. Пошло оно вообще всё на хуй.
В голосе уже нет злости. Только апатия, какая-то особенно липкая,
свинцовая усталость. Слова ворочаются плавно, лениво, как клочья ваты
сиротливого октябрьского тумана. Олег уходит.
В чём его, собственно. можно обвинить ? Да ни в чём. Если он меня кинул
(в чем, честно говоря, мало сомнений), то я уже никак не смог бы это
проверить. Да и не изменится ничего от этого. Олег - мой старый друг, но это
не имеет значения перед лицом того факта, что Олег - наркоман. Везя мне
дозу через всю Москву (поступок, на который мало кто из винтовых пойдёт
ради кого бы то ни было), он не мог при этом меня не кинуть. Видимо, что-то
он мне и вправду привёз - догон себе отбирал из того же баяна, что и меня
ставил... А окажись я на его месте ? Кинул бы я Олега ? Конечно, да. На
сколько-нибудь да обязательно бы кинул, вопрос только в том, много ли бы я
ему оставил. Будучи наркоманом, нельзя поступить иначе, иначе поступить
просто не получится - руки сами, не спрашивая разрешения у головы, зажмут,
подрежут, отольют, отсыплют дозу, полдозы, хоть сколько-нибудь... И тут уж
не до дружбы. Как говорится, жизнь диктует нам свои законы. Жизнь
наркомана весьма непроста, все её грани обострены, все законы просты и
жестоки. Они неумолимы потому, что ты просто не способен их нарушить -
законы эти встроены, вшиты в твой мозг, став неотъемлемой частью твоего
организма.
Никогда не верь наркоману. Это вечная, абсолютная истина. Даже если он
твой лучший друг, твой сын, брат, сват и т.п. Никогда не давай ему взаймы.
Пустив его к себе в гости, гляди в оба, чтобы он ничего не с****ил. И уж тем
более бессмысленно просить его привезти тебе дозу и рассчитывать на то, что
эта доза не будет как минимум располовинена. Хорошие, большие и смачные
дозняки получают те и только те, что стоит вокруг ещё тёплого фурика, занеся
над ним дрожащие свои грабли с дрожащими в них баянками.
Всё это понятно. Но почему навалилось на меня такое всепоглощающее
безразличие, апатия, усталость, отвращение ко всему на свете, к самой жизни
?... Наверное, потому, что лишний раз меня потыкали носом в тот факт, что
приход - это моё всё, что весь остальной мир - это ничего больше, как
приложение к приходу, и нет большей трагедии, чем облом прихода, его
отсутствие. Почему ?
Почему я должен жить нуждами этого ****ого жадного божества,
которого я сам воздвиг на трон ? Почему я должен забивать на все свои дела и
лететь на другой конец города, туда, где мутят ? Почему я должен не спать
ночей, бегать стремглав в дежурную аптеку, палиться,
стрематься, жечь вены, валяться, мутно постанывая на отходняках, общаться с
барыгами, торчками, ****юками, д а н а х у я м н е э т о н а д о ? Неужели
я не могу вот так просто принять решение не винтиться и следовать ему ? Что
со мной будет ? Я не сдохну, не сойду с ума, не стану инвалидом. Да я сделаю
это, чего бы это мне ни стоило.
Конечно, это будет нелегко. Вот и сейчас, когда я представляю себе, что я
никогда больше не винтанусь, становится внутри пусто и щемяще тоскливо.
Ведь хороший винт - это... Это такой кайфище ! Почему бы ещё не вмазаться
хорошим один последний раз ? Очень уж тяжко завязывать на такой минорной
ноте. Да ещё зима впереди. Зима - это белый целлофановый кокон
безнадёжной, непобедимой стужи, бесполезняка, депрессий... Как я доживу до
весны без быстрого ?
Всё !! Хватит !! В жопу все эти жалкие тупые отмазки, отмазки слабака,
руками и ногами цепляющегося за драгоценненький свой кайф. Я устал, я
просто заебался, я наелся по горло этой сраной наркоманской романтики, этих
"новых горизонтов" и "других измерений". Я должен это сделать. Если себя
жалеть, не завяжешь никогда. Себя не надо жалеть, себя надо любить.
Я буду писать стихи, ходить в кино и на выставки, слушать музыку,
читать книжки. Буду спокойно и степенно учиться, не срываясь на мутки.
Найду себе работу и буду на ней работать. Найду себе нормальную трезвую
девушку и буду с ней гулять по тенистым аллеям. Я напишу книгу, съезжу в
Тибет, выращу ребёнка. Я останусь самим собой, таким, какой я есть, только в
моей жизни не будет больше фракций, фуриков, быдла, пороха, отходняков,
догонов, не будет Лубянки и Птички, не будет кодлы безумных ширяльщиков,
не будет заморочек, палева, одинокой ночной паранойи. Жизнь без винта.
Конечно, поначалу меня будет плющить, морочить, я только и буду
думать днём и ночью о том, как хорошо было бы вмазаться. Но ведь время
лечит, время будет работать на меня. Главное продержаться первую неделю,
первый месяц, два месяца, дожить без винта до весны.

Конечно же, я доживу до весны.
Она выплеснет целое небо тепла.
Но зимой будут лишь черно-белые сны
И воздух, как из литого стекла.

И пожить не успел, а как будто бы стар.
Я многое нес, но не донес ничего.
К двадцати годам от людей устал,
Но гораздо больше - от себя самого.

Но я еще буду ходить среди их лиц и зонтов,
Вдыхать в себя запах листьев и шелест шагов.
И они не будут знать, откуда я к ним пришел,
Из каких загадочных темных миров.

А я буду просто сидеть и молчать,
Вспоминая свое житие-бытие,
Интересное лишь тем, что оно мое...
А потом я улягусь и буду спать.

И зима мне покажет черно-белые сны,
Покажет город больничных тонов,
Разложит снег по своим местам,
Нарядит елку на Новый год.

Ну, конечно же, я доживу до весны.....








ГЛАВА 6. Триптих.

Эта глава триедина, словно святая троица, потому как любой человек,
принявший решение прекратить приём наркотиков (на неделю, на месяц, на
год, навсегда, а чаще всего - просто насколько хватит сил), проходит три эти
извечных ступени: ремиссия, срыв и новый период употребления - более
интенсивного, чем до ремиссии, или же поначалу менее интенсивного, а потом
всё равно более, и более, и более... Некоторые, немногие, правда, находят
выход, поплутав в этих трёх соснах, но находят его они уж точно не с первого
захода.

Часть 1. Ремиссия.

По радио поют, что нет причины для
тоски,
И в этом её главная причина.


А.Башлачёв

Снег выпал чрезвычайно поздно - лишь во второй декаде декабря. Весь
ноябрь тянулось мутное безвременье, когда осень уже кончилась, а зима ещё не
наступила. По задубевшей от холода морщинистой коже земли беспощадные
волны ледяного ветра валтузили хрупкие останки кленовых листьев и обрывки
газет. По утрам лужицы просыпались под герметичной ледовой коркой, а
успевшая десять раз умереть от холода трава наряжалась в авангардный костюм
серебристых колючек инея. Неизбывно серое небо перекатывалось с запада на
восток безбрежным потоком грязной ваты. Иногда некоторые чрезмерно
набрякшие клочья ваты провисали до самой земли, цепляясь за нагие каркасы
дерев, заползая в ямы дворов и в мозги зябко дергающихся прохожих. Иногда
шёл дождь, бесконечный, холодный как сволочь, вырывающий с корнем
малейший росток тепла из-за пазухи усталого путника.
Снега всё не было и не было. В ожидании милосердного покрывала,
прячущегося в своём пушистом чреве уродства и язвы столь несовершенного
подлунного мира, всё вокруг оцепенело и сморщилось, одеревенело, как труп в
морге - земля, трава, деревья, дома и скамейки, люди, голуби, воробьи и
вороны, и даже собачьи говняшки в уголке детской площадки стали камнем в
эту пронизывающе-холодную бесснежную пору.
И вот, наконец, выпал снег. Воспетый поколениями мастеров
художественного слова миг откровения, священнодействия - облачения
впадающей в целительную спячку матери-земли в белые простыни. Двадцатая
зима моей жизни.
Глядя во двор, заляпаный тут и там белыми пятнами, вспоминаю легенду
о некой винтовой бабе, которая заглянула на широчный флэт погожим
августовским днем, одев шорты и лёгкую маечку. Когда она через недельку
вышла из угарного винтового заторча и вынесла себя на подъездное крылечко,
она неожиданно для себя обнаружила, что на улице очень холодно и с неба
падает снег. Снег... Прошло три месяца.
Вот уже более месяца я обхожусь без винта. Последние сраные помои, не
достойные именоваться первитином, которые притаранил мне Олегон, нашли
меня 30 октября. С тех пор ни капли. Чудо-варщику было заявлено о том, что я
ухожу в ремиссию, а если получится - и вовсе прекращаю свою, в общем-то,
пока ещё совсем непродолжительную винтовую практику, и что если он хоть в
какой-то степени считает себя моим другом, не стоит меня тревожить
предложениями об участии в мутках. То же было сказано А., Игорю, а также
Серому, Дэну, Инне и разным прочим участникам нашего элитарного клуба
при первом же телефонном контакте.
Спокойствие и душевный комфорт удавалось сохранять лишь в течение
первой недели ремиссии. По прошествии же этой недели встроенный в мозг
таймер стал тикать о том, что пора бы вмазаться - недельный цикл начал
долгую изнурительную борьбу за возвращение себе всей полноты власти надо
мной. Поначалу таймер тикал тихонько, ненавязчиво: "а как сейчас было бы
неплохо приходнуться, потусовать под винтом... Олег-то со своими присными
сейчас наверняка именно этим и заняты... они там варят и втираются... и без
тебя ! ". Погрустив, повздыхав, покрепче стиснув зубы, я в конце концов
прогонял беса-искусителя на безопасное расстояние. Но он приходил снова и
день ото дня был всё настойчивее. Он садился рядом со мной - большой ярко-
красного цвета бес-искуситель. Я старался от него убежать, а он только гладил
меня ласково по голове, косился куда-то в сторону и тихо мурлыкал...
Воспоминания о приходе теребили мне душу каждый божий день. Я с
замиранием сердца, с поганой мелкой дрожью во всех членах вспоминал
солнечные летние деньки, низкие пыльные своды подземного перехода на
Лубянке, прилавок аптеки, тёплый колодец фурика, всегда такого разного цвета
жидкость в инсулиновом винтоносителе, контроль, волны райского океана,
бьющиеся мне в грудь, выхлопы, привычную сухость во рту. Хитрый мозг, не
желающий отказываться от этого ****утого кайфа, специально окрашивал все
воспоминания о нём в тёплые весёлые тона, тщательно отфильтровывая из
памяти всю грязь и боль винтовой жизни - потную матерную суету муток,
стрём, отходняки и т.п. прелести.
Я вспоминал о приходе, трясясь в бесконечных чёрно-серых лабиринтах
метро по пути в университет и по пути обратно, просиживая штаны на
скучненьких лекциях, попивая пиво в своём светло-кофейном крезовом пальто
возле университетского гастронома, сидя у телевизора, хавая еду на кухне в
компании ма, па и сестрицы. Ночью с ужасающей регулярностью снилось мне
всё одно и то же - клетка квартиры или лестничная клетка, а в ней прыгают
знакомые мне птицы. Олег и Серый напряжённо склонившиеся над фуриком,
будто прилежные студенты над книгой. Скоро должны гасить. Душит
мандраж, сердце бешено колотится, так и норовя выскочить наружу через рот
или через жопу. Трясущимися онемевшими пакшами разрываю фантик,
вынимаю баян, не отрывая глаз от волшебного сосуда. Вот уже струя воды бьёт
из гасильника в фурик, порождая в его недрах злобное шипение. Вот уже
Серый зубами выдирает сигаретный фильтр и кидает его в раствор. Пора.
Закатываю рукав, качаю руку, сжимаю-разжимаю кулак. Отбираю свою
порцию. Стучу по баяну, выбивая шаловливые пузырики воздуха. Готово. Олег
помогает втереться - взяв инсулинку, он деловито осматривает место
предполагаемой вмазки, стучит подушечками пальцев по центряку. И вот он
подносит иглу... Ну!!! Ну давай же ты ****ь !!!
Просыпаюсь. В мокрой от пота постели, обезумев от пережитого, пялюсь
в потолок широко раскрытыми застывшими глазами, тяжело дыша и по
инерции тихонько матерясь. Вчера ведь мне снилось почти то же самое, только
в том сне я успел вмазаться, но прихода всё равно не было. Его не будет уже
никогда. Сознание упорно отказывается мириться с такой перспективой, с
самой возможностью такого расклада. Не это ли самый главный кошмар ?!
Тяжело завязать, когда почти все твои друзья в районе торчат, и после
пятнадцати минут беседы на отвлечённые темы, опять сбиваются на разговор о
винте. Тяжело завязать, когда каждый день в вагоне метро, на автобусной
остановке, возле соседнего подъезда ты видишь наркоманов и ты знаешь, что
они - наркоманы. Как раньше на Руси не стояло села без праведника, так
сейчас на Руси нет подъезда, где не было бы хоть одного наркомана. Никакой
культуры - баяны выкидывают прямо в окна, и поэтому частенько красные
гаражи инсулинок - словно пятнышки крови - можно увидеть на белом
снегу газонов.
Тяжело. Я один на один с огромным, всепобеждающим соблазном
сорваться, вернуться к винту. Внутри меня пусто и вне меня тоже пусто.
Вакуум. Помощи ждать не от кого. Да и кто мне может помочь ?
Пьянки с университетскими друзьями. "Знаешь, старик, я завязал с
винтом, теперь больше решил не торчать. Тяжело, конечно..." "Да, ты молодец,
очень правильно поступил, я тебя понимаю." Да чего ты понимаешь?..
Родители тут, видите ли, стали замечать, что какой-то я невесёлый. Да,
мама, да, папа, я очень невесёлый. Я в одиночку, без какой бы то ни было
подмоги, на одной голой силе воли стараюсь повторить подвиг барона
Мюнхгаузена - самому вытащить себя за волосы из болота. Когда я торчал как
шпала, я был весёлый, и вам не приходило в голову поинтересоваться моим
внутренним миром. Я ловко прятал от вашего взора дырки на руках, бурые
специфические синячищи, сухостои сожженных вен, расширенные зрачки
"детства чистых глазёнок". "Паша, почему у нас в квартире воняет бензином ?"
"А-а... бензином ? Мам, это Сергей приходил, Олега друг, так он шофёром
работает... от него вечно бензином пахнет". "Паша, почему ковш весь чёрный
от копоти? Что ты с ним делал ?" "Ковш ?... Ковш... Э-э-э... Это я чего-то себе
разогревал, суп по-моему, так он убежал, выкипел... вот ковш и закоптился. Я
его обязательно помою."
Тогда вы ничего не замечали. Люди вообще несклонны замечать что-то
такое, чего им не хотелось бы видеть. И слава богу. А теперь я чист. Подойти,
покаяться в прошлых грехах ? Бред. Ничего хорошего из этого не выйдет. Вы
никогда этого не поймёте. Н и к о г д а. А уж искать у вас какой-то помощи и
вовсе было бы глупостью с моей стороны.
Помню, как-то летним вечерком мы очень мило беседовали с папой об
общих тенденциях в современном футболе за просмотром матча чемпионата
мира. Оба были нетрезвы: папа был выпимши, сын был хорошенько бахнутый
винтом. Папа периодически засыпал и через каждые пять минут
переспрашивал: "так какой там счёт?" Мне же наоборот хотелось подольше
посидеть и потрепаться, т.к. спать я был, конечно, не способен. Беседа была
содержательной, по трезвой так вряд ли поговоришь. Вообще это всё очень
символично. Вот он - конструктивный диалог двух поколений.
Решение о капитальной завязке странным образом сочеталось с тем
фактом, что круг моего общения в районе оставался прежним - Олег, Игорь,
некто господин А. Да и как могло быть иначе ? Взять и оборвать любые связи с
тем же Олегом - старым другом детства ? Не могу и не хочу. А "друзья
детства" тем временем продолжали торчать не по-детски. К их чести надо
отметить, что никаких провокаций ("Паш, а хочется небось ширнуться ?...") с
их стороны не последовало. Но перестав употреблять сам наркотик, я
продолжал жить среди наркоманов, беседовать с ними о том, какой у кого
когда был приход, где варили, где брали банку, кому не хватило догона и т.д.
Мне показывали фото недавней мутки - Олег, А., Инна, Аня З., Аня И., какая-
то подруга Ани И. Весёлые молодые мордочки. Приятно посмотреть.
Любопытно то, что подобного рода разговорные сопереживания винтовых
перипетий оказывали на оголённые нервы ремиссии вовсе не раздражающее, а
наоборот целебное действие. Переживание старых винтовых тусовок и
выяснение подробностей новых, проходящих уже без меня, давало мне жалкое
подобие суррогатного удовлетворения тяги ширнуться через ощущение
сохранения некой своей причастности к движению. И почему-то на некоторое
время становилось чуть полегче.
Разумеется, я больше не присутствовал непосредственно при процессе
изготовления и внутривенного впрыскивания зелья. И я, и мои товарищи
понимали, что как только я увижу это, я просто не смогу не сорваться, никакие
титанические потуги силы воли уже не помогут. А провоцировать мой срыв
никто не собирался. Пройдя суровую школу винтовых будней, мы всё же
сохранили в отношениях между собой некое подобие дружеской этики. Хотя,
полагаю, Олег был немало удручён потерей возможности варить и ставиться на
моём флэту. Было, однако, видно, что никто из моего ближайшего винтового
окружения ни на минуту не сомневался в том, что рано или поздно я сорвусь,
сорвусь сам, но вслух никто, конечно, этой уверенности не озвучивал.
До этой чёрной тягостной зимы у меня никогда в жизни не бывало
депрессий. Я попросту не знал, что это такое. Теперь я не мог выйти из
депресняка неделями. Ничего не хотелось - ни музыки, ни бухла, ни жратвы,
ни тусовок, ничего. Казавшаяся поначалу такой нетрудной маза замутить себе
трезвую девушку так и оставалась без воплощения - я и знакомиться-то с
обычными трезвыми людьми разучился (о чём с ней разговаривать? куда её
вести? да что она вообще понимает в жизни - не винтилась ни разу...), да и
душевных сил уже не хватало ни на что. Словно старый побитый молью дед,
выброшенный жизнью на *** на обочину за ненадобностью, я сидел в тихом
дворике в уголке на лавочке, вперя застывший отрешённый взгляд в деловитого
засаленного сизяка-помоечника, клюющего ошмётку от колбасы рядом с моей
ногой, слушал, как падает снег... Да-а. Жить без наркотиков, оказывается,
намного тяжелее, чем с ними.
У каждого существа на свете есть своё предназначение. Почему бы не
предположить, что кому-то просто на роду написано быть торчком ? Когда я
начинал употреблять т.н. "тяжёлые" наркотики, я, может быть не вполне, но в
общих чертах отдавал себе отчёт в возможных последствиях. И я не боялся этих
последствий. Разумеется, надеялся сохранить свою духовную
самодостаточность, своё Я, но в любом случае, не боялся стать наркоманом.
Да и стал ли я им ? Чуть больше полугода стажа. Да это смех! Конечно, если не
завязать сейчас, то всё ещё впереди - и десятилетия крепкого торча, и 11-ый
наркодиспансер, и 17-ая больница, и гепатитовая "азбука", и 228-ая статья УК,
и множество прочих не самых приятных приключений из жизни real junky.
Хочу ли я всего этого? Нет. Но я всего этого не боюсь.
Рыба не боится утонуть. Эскимос не боится мороза, а негритос - лютой
жары. Что дал мне этот сраный отказ от винта ? Постоянную ноющую
душевную боль, сосущую пустоту, ощущение одиночества, собственной
никчёмности в этом органически чуждом мне мире, и больше ничего, ничего
хорошего. Да я намного комфортнее чувствовал себя, когда торчал! Я был в
своей стихии, в своей тусовке, на своём месте, это была моя жизнь, моя и ничья
другая. Неправильная, корявая, грязная и безумная, но зато моя ! И какой
жизнью я собираюсь жить без винта ? Да вроде бы правильной, общепринятой,
сытой, рассудительной, трезвой как сода... Так жить - это надо уметь, надо
ещё суметь найти себя в такой жизни. Я так жить не умею, мне это
непривычно, чуждо. Такая жизнь подразумевает наличие мощных стимулов к
социальному развитию (семья, карьера, деньги и т.п.), а у меня ?!.. Маргинал,
декадент, отщепенец, поэт чердаков, подвалов, лестничных клеток и сумрачных
обшарпанных московских двориков...
Довольно. Всё это бред. ***та из-под ногтей. Это пройдёт. Сорвись я
сейчас, я немедленно начал бы заниматься самокопанием, но только с
диаметрально противоположным знаком: "как я могу убивать свои золотые
годы на поганое ширево... а ведь я мог бы... ведь отходняки... стрём... мандраж...
" и т.д. и т.п. Так что полно оглядываться назад. Раз уж начали, закончим -
завязывать, так завязывать.
Близился праздник Новый год, и влечение к винту достигло апофеоза,
абсолютной формы душевного отчаяния, выражающейся словами "убиться бы
хоть чем-нибудь". Ну хорошо, винта мне нельзя. Что ещё у нас там есть?..
Водка? Это старо и противно. Тупо по-свински нажраться... Хочется чего-то
поактуальнее. Трамал ? Пожалуй, можно бы... А ещё лучше... Да! То, что надо!
Телефон. Звонок Олегу.
- Здорово.
- Здоров. Как сам ?
- Да так... Винта хочется.
- ХА-ХА-ХА-ХА !!! Да его всем хочется.
- Но мне нельзя, я завязал. Такой уж я человек: всем порокам бой. Я тебе
чо звоню... Новый год надо как-то отмечать. Бухать без мазы. Винтиться нельзя.
Чай будем пить? А, старик ?
- Я тоже об этом думал. Можно взять медленного...
- Вот! Вот! А я как раз хотел тебе это самое предложить. На герыче я
никогда не сидел, ты знаешь. И не думаю, что мне это серьёзно грозит. По мне,
все-таки, быстрый в сто раз лучше. Но раз уж такая ***ня... Можно забелиться.
А где мы его возьмём?
- Да через Кожана. Он хороший перец сыплет, не бодяжит, он без шняги
вообще. И чек большой. Скинемся, там немного надо. Заходи, завтра поеду,
возьму...
31 декабря. Уже часов пять или шесть вечера. В большой комнате
собирают модули пластмассовой ёлки и навешивают на её бутафорские ветви
игрушки и гирлянды. С раннего детства до совсем недавнего времени, ещё пару
лет назад под Новый год для меня в квартире обязательна была живая ёлка -
пахнущий лесом символ тёплой домашней радости, праздника, символ детства.
Сейчас же в моей квартире вместо живой таёжной красавицы наряжают
пыльный пластиковый манекен, и мне это безразлично. Как безразлично
многое из того, что живо занимало меня в детстве и раннем отрочестве. Я
отрешённо и безмятежно смотрю в небо усталым задумчивым взглядом
трагедийного актёра. Стальную пустоту в моих глазах отделяет от необъятной
молочно-серой пустыни зимнего неба лишь два стеклянных экрана окна. Как я
хотел бы, чтобы эти две пустоты слились в одну. Когда-то так и будет. Я
превращусь в маленький обрывок этого вечного седого кокона, бережно
обволакивающего землю. Я стану снегом, ручьём, рекой, стеблем
можжевельника...
Звонок в дверь. В глазок озорно заглядывает глумливо улыбающаяся
ряшка худощавого невысокого юноши в очках и моднючей куртке Disel, очень
похожей на слегка стилизованную телогрейку. Олег.
- Заходи.
Мило поздоровавшись с ма и па, а также торопливо поздравив их с
праздничком, гость проходит в мою комнату и достаёт из каких-то самых
потаённых тайников своей души крошечный свёрточек из фальги от сигаретной
пачки. Чек. Пострёмываясь, как бы не зашли родители, бумажка аккуратнейше
разворачивается у меня на столе. Перец я лицезрею всего лишь второй раз в
жизни (первый случай был уже описан мною в главе 3). Детские представления
о героине, как о пылеобразном порошке чисто белого цвета на поверку
оказываются ошибочными. Герыч являет собой маленькие комочки, т.н.
крапалики, светло-сероватого цвета. Я абсолютно не разбираюсь в количестве и
качестве товара, в отличие от моего компаньона, который уверяет меня, что
перец хорош и его вполне хватит мне, ему и А., который, оказывается, тоже...
Олег сворачивает чек в прежнее положение и мы обговариваем планы на вечер.
Предки у Олега, к сожалению, остаются на новогоднюю ночь дома, но это не
такая уж беда - всё можно отлично проделать у него в комнате.
До двенадцати часов я сижу за семейным столом - ма, па, бабушка,
дедушка, сестра - мало ем и пью, что на меня совсем непохоже и вызывает
время от времени недоумённые вопросы родственников. "А теперь Маша нам
сыграет на пианино"... "А теперь пусть Паша нам чего-нибудь сыграет на
гитаре". Все они милые люди, но почему-то меня просто тошнит от всей этой
тусовки. От каждого из них веет каким-то затхлым благочинием старости, один
их вид нагоняет на меня пронзительную неодолимую тоску. Из года в год
каждую новогоднюю ночь они проводят в этом до боли неизменном составе, и
это порождает у меня эффект де жа вю, жутковатый эффект остановившегося
времени. Сколь либо долго общаясь со своими домочадцами, вот уже много лет
меня неуклонно одолевает желание сорваться, выкинуть нечто в корне
аморальное и асоциальное, предаться всем существующим в мире порокам,
изваляться в грязи.
В особенной степени это относится к моей матери. Для меня не вызывает
сомнений то, что с определённого этапа - лет с 10-11 - чуть ли не основным
моим жизненным устремлением было ни в коем случае не быть таким, каким
она хотела бы меня видеть, во всём, абсолютно во всем стараться быть другим,
иным, прочим, а лучше всего - диаметрально противоположным её образу
хорошего сына. Выглядеть мерзко, а зачастую и просто глупо, сознательно
портить себя, всё что угодно - лишь бы не нравиться ей. Это был избранный
мной, скорее всего, неосознанно, крайний, наиболее эктремальный способ
борьбы за своё лицо, за свою самость. Борьба оказалась затяжной и упорной, и
в конце концов приняла откровенно болезненные, уродливые,
гипертрофированные формы. И наркотики, разумеется, являются одной из
метастаз этой, ставшей со временем злокачественной, опухоли.
Однако, не буду слишком углубляться в эту тему, хотя, наверное,
следовало бы. Это тема уже для другой книги, которая, впрочем, многое могла
бы дать для лучшего истолкования настоящего опуса. Вот уже и полночь. На
экране появляется помятое лицо пожилого тролля коррупции. Бой курантов.
Папапа открывает шампанское. Присутствующие изображают радость. Я
чокаюсь, делаю контрольный звонок Олегу и начинаю собираться. Дедушка
Мороз приготовил мне подарок на этот Новый год, двадцатый в моей жизни -
хорошую порцию кайфа. Главное, чтобы Санта Клаус донёс мой презент в
целости, а то ведь знаю я этого бородатого ***лу - он и сам не дурак
втрескаться.
В комнатке Олега людно. Помимо нас двоих присутствуют: А., Игорь,
друг Игоря по кличке Фенёк - мелкого роста плечистый парень с лицом
боксера, а также Саша Кабанов (Пэп) - упитанный, не семи пядей во лбу наш
бывший одноклассник, приятель А. и Олега. Из всей этой банды втираться
собираются четверо - классическое трио + Игорь, которого мы греванём
совсем чуть-чуть. Фен благополучно придёт к героину позже, но тогда он ещё
не вмазывался с нами, а Пэп и вовсе на удивление далёк от наркотиков, вот уже
год при этом тусуясь с нами, торчками. Какое-то время мы просто сидим,
слушаем музыку, какой-то очередной олеговский нудный хаус, ****им. Фен с
интересом расспрашивает нас о винте. Сначала я отнекиваюсь от беседы на
щекотливую тему с малознакомым мне пассажиром, но потом диалог
налаживается. Пэп со свойственным ему отсутствием вкуса приволок на
вечеринку какое-то ***венькое винцо типа "плодово-ягодного" и пьет его, в
основном один. Его присутствие на этом героиновом party винтовых мальчиков
вызывает во мне удивление, ну, да и *** бы с ним. Начинается карнавал, и
скоро мы будем чрезвычайно нарядные.
- Принеси с кухни ложку.
- Дай вату и баяны.
- ****ь, чо вы творите, ложку надо погнуть... вот так... умники.
- Не вози иглой по дну - ты её так тупишь.
- Ну что, сюда? Буду вводить медленно, если станешь отъезжать - сразу
говори, чтоб я перестал, а то вдруг передознёшься. Ну... Всё заебись ?
И всё-таки героин намного лучше трамала, чтобы там ни утверждали
всякие сторонники последнего. Ощущение опийного кайфа от героина
значительно чище трамалового. От трамала, к тому же, у меня всегда был
какой-то тупой деревянный дискомфорт в желудке, а от медленного такого нет.
Как я уже неоднократно говорил, герыч для меня никогда и близко не валялся
рядом с винтом по степени привлекательности, и я не очень понимаю то
безусловное предпочтение, которое отдают ему молодёжные массы в нашей
стране. Но после двух месяцев полного отказа и герыч вполне неплох. На
первой вмазке мне, видимо, досталось меньше всех. Это привело к тому, что
мне по винтовой моей привычке захотелось пообщаться со сверстниками после
прихода, в то время как эти самые ровесники хотели лишь одного - чтоб я
отъебался от них и дал людям спокойно повтыкать. Беседовать же с Феном и,
особенно, с Пэпом мне было особо не о чем. Но ближе к утру я вмазался
вторично и на сей раз уже я рубился в углу диванчика пуще всех.
Комната покрыта таинственным мраком. Весь окружающий мир как бы
не в фокусе. За окном взрывают петарды и кричат "ура". Дураки, зачем они это
делают ? Тусовка тем временем плавно перетекает на лестничную клетку. Я же
могу лишь периодически вылезать из квартиры и совершенно особенным
эфемерным неземным голосом вопрошать "Чо за ***ня ?" В конце концов,
даже это интересное занятие мне надоедает, и я просто лежу на диване,
рублюсь, отъезжаю, лёгким пёрышком плавно покачиваясь где-то на зыбкой
грани сна и бодрствования. Не могу даже с уверенностью сказать, сплю я или
нет. Героин даёт человеку сон в самом лучшем понимании этого слова - сон в
виде сладкого ласкового полузабытья, беззаботной утренней постельной неги,
когда словно невесомая и почти незримая вуаль по-детски безмятежной дрёмы
окутывает всё сущее, и нет в мире ничего кроме покрова этой волшебной вуали.
Первое утро года завесило прямоугольник окна светло-сиреневым, каким-
то особенно свежим очищающим морозным светом. Меня уже отпустило.
Кроме лёгкой сонливости, вполне естественной в такое время суток, никаких
некайфов не ощущаю. Не то, что от винта. Впрочем, о чём это я ? Медленный
тоже не подарок - он тоже умеет брать с должника своё. Бреду домой спать.
Надо же, а это ведь первый мой такой Новый год. Первая новогодняя ночь,
которую я отмечал таким образом. Первый наркоНовыйгод. Последний ли ?
Вечером я сбегал в аптеку, потом зашёл к Олегу и проставил себе остатки
белого.
***ня эта ваша заливная рыба. Ваш медленный меня не лечит.

Часть 2. Срыв.

"Never again" is what
you swore
The time before.

Depeche
Mode.

Cтранно - опять не хватило
воли...


Земфира.

Винтовых на самом-то деле немного. Уж не знаю, меньше или больше их
теперь, чем было пять или десять лет назад, но, несомненно, их на порядок
меньше, чем наркоманов опийного ряда. Однако же тот, кто хоть раз в своей
жизни винтился, никогда не забудет винт. Вернее, это винт никогда не забудет
про него, и будет настойчиво возвращать к себе снова и снова. Щеголеватые
дети-мажоры богатых родителей и нищие отпрыски алкоголиков,
артистическая богема и ***головые жлобы, книжные домашние мальчики и
разбитные уркаганы, девочки-из-приличных-семей и подзаборные шалавы,
сопливые юнцы и пожилые дяди, люди всех сословий, всех мастей, всех полов
и возрастов, словно полчища крыс в небезызвестной сказочке, заворожённые
чарующей мелодией беззаветного выдоха-стона "прихоооооооооод!..", семеня
на задних лапках, возвращаются к нему. Возвращаются через пару дней, через
месяц, через год, через два, через пять лет. Возвращаются через годы и
расстоянья, через больничные палаты, тюремные камеры, армейские казармы,
через всё, что только приключается с человеком на свете. За исключением,
разве что, смерти. А может быть, на том свете тоже торчат ?..
Возвращаются, потому что человек слаб. Возвращаются, потому что
любой человек стремится к счастью, а счастье... Может ли оно длиться дольше
нескольких минут прихода ? Не знаю. Но лёгким и бесплатным оно точно
никогда не бывает, и очень трудно сказать с уверенностью, какое счастье
дешевле, а какое дороже. И у каждого счастье своё, и зачастую со стороны оно
- это самое счастье - может выглядеть весьма неприглядно. Не судите, да не
судимы будете.

В Восточном Дегунино наступила весна. Бурливые потоки грязненьких
талых вод бегут по мостовым, чтобы найти свою погибель в зарешеченной
пасти канализации. Белый панцирь растворяется, словно под действием
формалина, обнажая собачий кал и жижистый субстрат земли, готовящейся в
честь возвращения тепла чего-нибудь из себя родить. Ласковый свежий ветерок
шевелит волосы на моей голове, за зиму так привыкшие к защитному колпаку
шапки. Пахнет оживающей землёй, пахнет остатками снега, водой, грязью.
Пахнет будущим.
Вот уже пять месяцев длится мой пост. Ни единой точки винта за пять
месяцев ! Последние два месяца были как-то на удивление спокойны.
Выболело, выгорело, устало тлеть внутри меня сраное вожделение. Правда, в
феврале я как-то раз взял за компанию с Хомой и Феньком белого - так и то,
как говорится, мимо денег. Чек оказался неслабо разбодяженым содой
(спасибо, что хоть содой - одна моя знакомая чуть не двинула кони,
вмазавшись заместо гера то ли извёсткой, то ли цементом), что ещё более
дискредитировало в моих глазах этот наркотик миллионов. Но это дурацкий
эпизод был непоказателен. Призраки прошлого почти перестали мучить меня, и
я, вроде как, стал постепенно устаканиваться на пути трезвой жизни. Виват !
Chose life, chose future. И тут вдруг наступила весна.
Нас, как обычно, было трое. Хрестоматийная троица. Мы переминались с
ноги на ногу на замусоренной лужайке во дворе моего дома, втиснутой между
его стеной и забором детского сада. Размалёванная молодёжью бойлерная,
прискорбно торчащие в небо костыли сломанных кочелей, многолетний хлам
свалки возле гаражей. А вокруг просыпается жизнь. Задроченные кустики и
деревца нового района большого города расправляют свои впалые плечи и
готовятся опять жить. В шоколадного цвета лужах погибает снег... И со мною
что-то сталось неладное. Мне захотелось винта так, как не хотелось никогда.
Рождение этой новой весны пробудило во мне воспоминания о той,
пресловутой прошлой весне, которая ввергла меня в объятья самодельного,
непростого и несладкого счастья. Через неделю мой день рожденья. Прямо
передо мной стоит варщик. Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ - ЭТО СИЛЬНЕЕ МЕНЯ...
Но я молчу. Я стиснул зубы и молчу. Да только мои друзья тоже не дураки -
всё поняли без слов.
- Паша, - с серьёзнейшим выражением лица начал свою речь Олег, -
ты знаешь, что скоро твой день рожденья. Мы его, конечно же, будем
отмечать... э-э-э... сам знаешь как. Хочу узнать твоё мнение по этому вопросу.
Тебе ведь будет неуютно, если мы все будем у тебя сидеть под винтом, а ты нет.
И поэтому...
- Я тоже буду, - выдохнул я. Выдохнул, выпустив наружу боль и
напряжение пяти месяцев. Сдался под ударами наступающего на меня
весеннего фронта, и сразу стало легко и пусто внутри. Легко так, как будто
пять месяцев не мог просраться, а тут вдруг раз - и избавился от бремени
продолжительного запора. Легко стало так, как будто я вернулся к чему-то
привычному и родному. Вернулся домой.
Но чувство легкости и душевного покоя посетило меня ненадолго. Мы
незамедлительно начали деловито обговаривать нюансы предстоящего
шмыгалова, что, конечно же, повлекло за собой возвращение мандража,
который лишь окреп за эти пять месяцев ремиссии. Итак, на субботнюю ночь
родителей, конечно, легко можно сплавить на хату к бабке с дедом, тем более,
что у бабки-то в тот же день, что и у меня день рождения, и тоже юбилей - 75,
вся родня подрулит. Но это на вечер. Ждать варки и вмазки до вечера,
разумеется, никто не согласился. Ещё бы - целый день адских мук ожидания.
Варить и ставиться надо сутра. Но где ? Вечный вопрос ширяльщиков всех
возрастов и сословий. Хаты сутра в субботу у всех заняты, что неудивительно.
Лестничная клетка ? Какая гадость ! Идею, как обычно, подал Олег.
На крышах всех городских многоэтажек над каждым подъездом имеется
маленькая будочка, куда выходит чердачный люк. В подъезде А. замок этого
самого люка был взломан. Лучшего места не найти. Поднимайся наверх, в эту
богадельню, и вари, и вмазывайся себе спокойно. Единственная задача - не
шуметь, не привлекать к себе внимание снизу с улицы, и оперативно и тихо
осуществлять подъём и спуск. Так, в первый и, надеюсь, в последний раз в
своей жизни я надумал вкушать винт на чердаке.
Помимо нас троих на сейшн были призваны Игорь, Инна и её подруга Аня
З. Для всех, кроме девочек, сбор был намечен на лестничной клетке рядом с
дверью А. в субботу в 7-50 утра...

Душная потная ночь накануне очередной маленькой смерти. Смятая,
мокрая от пота простынь. С боку на бок три четверти ночи. Зыбкое марево
нейтральной полосы между сном и вялым натужным бодрствованием. Под утро
обрывки, мелкие острые осколки снов сливаются в сюрреалистический
калейдоскоп враждебных беспощадных образов, в карусель абсурдных, но как
будто на удивление узнаваемых сюжетов. Толпа фанатов избивает меня возле
бетонной чаши стадиона в чужом незнакомом городе. В тисках мертвенно-
зеленоватых подъездных стен Олег протягивает мне фурик, но как только я
прикасаюсь к заветному сосуду, он рассыпается в прах. Я вижу себя в тёмном
помещении с низкими сводами, под завязку набитом обритыми налысо
мужчинами, сидящими на полу, глядя вниз. Я сижу вместе с ними в такой же
позе. За нашими спинами мерно прохаживается надзиратель, избивающий
дубиной любого, кто осмелится поднять голову или хотя бы взгляд. Я понимаю,
что это тюрьма. И сидеть мне здесь вечно. Всю свою оставшуюся сраную жизнь
сидеть вот так в темноте на этом грязном холодном полу, рассматривая мелкие
выбоины и трещинки бетонных плит.
Испуганно вскакиваю, озираясь на часы. Пора. Завтрак деликатно
посылается на ***. Не могу я сейчас есть. Я жажду пищи совсем иного рода.
Специально одеваюсь похуже, догадываясь о том, какая помойка ожидает
меня на укромном винтоварительном чердачке. Дав в десятый раз кишке
просраться, выныриваю из подъезда. Привычный кратчайший маршрут от
своего подъезда - под окнами - крыльцо 4-ого подъезда - под окнами -
стук в окно А. на первом этаже - вход в его подъезд. Наркоманы не
дефилируют по широким освещенным проспектам, держась закоулков,
подворотен, дворов и двориков. Будучи адептами запрещённой законом
религии, презираемые социумом и преследуемые милицией, они инстинктивно
ходят своими тропами, жмутся к стенам домов и тенистым пешеходным
дорожкам.
До момента сбора ещё минимум минут пятнадцать. Я, как всегда,
примчался первым. Ожидание наркотика убивает в сто раз быстрее, чем сам
наркотик. Меня трясет от утренней прохлады и проклятого мандража. Зябко
кутаюсь в видавший виды бомбер, устало-отрешённо скользя взглядом по
редким жителям подъезда, совершающим манёвры типа "вход" и "выход" в
субботнюю рань.
А. и Олег возникают из разных углов почти одновременно. Последнего я
засёк в подъездное окошко ещё задолго до его появления. В своей красной
вязаной шапочке наш варщик похож издали на баян-инсулинку с красненьким
гаражом. Чуть позже подходит и представительный Игорь.
Самая муторная часть процесса изготовления винта была проделана
Олегом и А. ещё вчера вечером. Трудолюбивые мальчики уже отожгли салют,
пощелочили, отбили весьма приличное количество пороха, подсушили его.
Представляю себе, каких трудов стоило этим двоим не проторчать всё и
немедленно. Хотя, конечно, пороха-то они наверняка припрятали. И вот уже А.
выуживает из чрева подъездной кормушки прокопчёную эмалированную
миску, фурик и прорву тронутых характерным оранжевым йодистым налётом
полиэтиленовых мешочков с разнокалиберными баянами и драгоценными
реактивами.
Привычно умиротворяюще урчат моторчики в утробе грязненького
покоцаного лифта, возносящего нас вверх, на небеса. Stairway to heaven.
Чутко ловя натренированным параноей ухом скрипы и шорохи подъезда,
четверо молодых людей взбираются по хлипкой металлической лесенке на
крышу. Я и не подозревал никогда, что с крыши моего собственного дома
открывается такой интересный и на удивление незнакомый вид на
засмотренное мною, казалось бы, до дыр жизненное пространство пары
ближайших кварталов. Пока мои спутники раскладывали свой нехитрый скарб
в пыльной вонючей конуре, я, подставив лицо освежающему ветру вершин,
заворожено взирал на колышущиеся подо мной кроны деревьев и муравьиные
фигурки прохожих.
- Не шляйся ты там возле перил, хватит палиться, снизу увидят. Иди
лучше сюда и помогай делать.
Прищуренные зенки вседержителя фурика рентгеновскими лучами
просвечивают кайфородящую коричневую муть, пузырящуюся над огнём
зажигалки. Периодически он энергично сдувает удушливые пары, частенько
мне в лицо. Я держу зажигалку. Одна уже умерла. Горит вторая, последняя. Не
дай бог сука погаснет. Это будет почти что ****ец. Устал обожженный в двух
местах палец. Гнетущее молчание в ожидании вселенского откровения. А.
смотрит на часы. Игорь лезет за инсулиновым. Олег заносит над горлышком
фурика гасильник с водой и жмёт на поршень.
Пшшшшшшшшшшшшшшшшшшш.
Конец моим страданьям и разочарованьям! Это отвратительно и
неправильно, и так быть не должно, я это знаю не хуже вас. Но я чертовски рад.
Я просто ****ец, как рад. Я слабый говёный человечек. В то время как иные
человеки летают в космос, пишут симфонии и поэмы, выигрывают чемпионаты
мира по футболу, рожают и воспитывают детей, изобретают новые кофемолки
и женские затычки, наживают капиталы и мускулы, пятёрки для красных
дипломов, очки в избирательных гонках и авторитет в глазах начальства, я
сижу в углу ****ой чердачной богадельни, чуть не обсираясь от
переполняющего меня счастья осознания того, что сейчас я сорвусь после пяти
месяцев и опять вмажусь и буду три минуты валяться на приходе, а потом ещё
сутки колобродить, суетливо догоняться в сиреневых предрассветных лучах,
толкать заумные телеги таким же замороченым полусумасшедшим торчкам. Я
рад. У меня нет выбора. Без выбора нет ответственности выбора, нет мучений
выбора. Есть фатализм и дрейф вниз по течению. Может быть, я и этому тоже
рад ?..
Олег нюхает фурик.
- Заебато пахнет вата !
Как будто и не было этих пяти месяцев. По четырём углам лежат четыре
трупа. Слизываю черную каплю с центряка. Непонятно зачем, дрожащей рукой
надеваю красную шапочку на использованный баян, пялясь в засасывающую
небесную пустоту дверного проёма. Варщик надел огромные наушники и
проставился, как обычно, первее всех. Я снимаю бомбер и, накрываемый
волнами вновь обретённого прихода, утыкаюсь в него лицом. Меня нет. Меня
опять нет. Раствор неплох. Да каким он мог бы быть ещё после такого перерыва
?!
- С возвращением.
Ребятишки встают, постанывая и пофыркивая, как вынырнувшие из
проруби моржи, и прибирают кухню. Словно и не было мандража, стрёма,
натянутых нервов. Все враз становятся бодры и веселы. Полизывая сухие губы,
передвигая одеревеневшие ноги, спускаюсь вниз. На меня нападает заморочка
насчёт того, брать ли у Олега мой догон сразу и нести его в баяне к себе домой,
или же мозга не ****ь и не стрематься, таская это палево, а доверить хранение
продукта Олегу, зная, впрочем, что Олег с****ит всё, что только можно.
Видимо, под влиянием пост-приходной эйфории малодушничаю и соглашаюсь
на второй вариант. Временно расходимся по домам, договорившись подойти
всем вместе встречать девочек на платформу пригородного сообщения в 12-00.
Сижу на кухне, помогаю маме резать салаты, слушаю Башлачёва и с
огромным энтузиазмом читаю матери многочасовую лекцию о судьбе
Александра Башлачёва и прочих кумиров прошлых лет.

В дождливый и пасмурный полдень по-странному возбуждённый и
противоестественно суетливый молодой человек топчет асфальт платформы
"Дегунино". Из-под тюлевой занавески совсем не по-весеннему густой и
непроглядной мороси выплывают очертания электрички. Вот она тормозит, и
из дверей первого вагона появляются две пассажирки - Инна и Аня З.
Торопливые поцелуи, торопливая радость, якобы по поводу самой встречи, а не
её повода.
- Паш, мы тя поздравляем с днём рожденья... всего тебе хорошего... ты
уж извини... денег у нас не было. Вот тебе маленький подарочек - зато от
души.
В мою ладошку суётся "Киндер-сюрприз". Вот ****и мелкие! Могли бы
хоть чего-нибудь помазовей привезти. Привыкли на халяву винтиться. Ты
посмотри на них! Инна-то вон того гляди, из штанов выпрыгнет в порыве
поскорее втереться - хоть под ближайшим кустом.
Но ни это, ни хреновая погодка, ничего на свете не может омрачить
чудесного ощущения заряженности каждой клетки тела яростной, прущей вон
энергией, окрыляющей ноги и мозги. Спускаясь с платформы, встречаем Олега,
А. и Игоря.
Подъезд Паши Е.. Меня всегда занимал вопрос: почему мои винтовые
коллеги вечно норовят выбрать для своей бурной деятельности именно те
подъезды, в которых проживает кто-то их друзей или знакомых, а не первый
попавшийся подъезд. Чтобы было, что ответить на вопрос въедливого жильца "а
вы к кому?" Скорее просто из-за существования успокаивающего эффекта от
осознания некого эфемерного призрачного присутствия знакомой живой души
в этих холодных казённых стенах.
Олег чинно присаживается на ступенечку, открывает пасть своей
потрепанной, неоднократно залитой кислотой, пересыпанной йодом и
фосфором легендарной сумки и лезвийцем срезает запаянный носик
пятикубовика. Гостьи закатывают свои рукавчики, невозмутимо и деловито
осматривая свои масенькие изящные трубопроводы для транспортировки
ширева. Есть для нарка теребящий душу терпко-горьковатый кайф в
наблюдении за чужой вмазкой (разумеется, если он сам хорошенько задвинут).
Чувство воплощения, оживления собственного отражения в зеркале, ощущение
встречи с изнанкой самого себя. А тут ещё эта редкая возможность созерцания
себя со стороны сочетается для меня с ещё одним странным смутным
ощущением. Наблюдение за тем, как Олег втюхивает раствор в юных девочек с
их такими вот умилительными, такими вот детскими личиками, и вот они уже
валяются навзничь, тяжело дыша и постанывая, словно после хорошей ебли -
всё это шоу приносит какую-то распутную садо-мазохистскую усладу глазу.
Зрелище растления, низвержения ребёнка? (женщины ? женщины-ребёнка ?) в
душевную грязь. Впрочем, всё это оптический обман, иллюзия. Эти две
девочки достаточно порочны, чтобы обесценивать первертную поэтику моего восприятия этой сцены, делать её мнимой, надуманной.
В полку счастливых прибыло. Теперь нас уже шестеро таких нарядных, и
мы стайкой бодрых и шумливых птах несёмся ко мне домой. Как всегда,
самыми неукротимыми болтунами выступают Игорь и Инна. Игорь с хохотом
втирает всем весьма забавные на его взгляд бредни про каких-то общих и
необщих полузнакомых. Инна хвалится тем, что сама связала себе "очень
милую кофточку". Ну да и вправду - на заморочке ещё не то свяжешь, слона
поди обвязешь в головы до пят. А тут и обвязывать-то нечего - в девочке весу-
то всего 48 кг. Олег с А., как обычно, немного на отшибе беседуют о
бесчисленных нюансах фрейдистских толкований человеческого бытия. Я
периодически присоединяюсь то к одним, то к другим.
Заумные словесные заморочки продолжают сменять одна другую,
наслаиваясь и переплетаясь промеж собой, когда мы сидим за праздничным
столом, почти игнорируя разнообразные яства, но налегая на чай с сахаром. Я
демонстрирую девочкам мои стихотворения (все остальные их уже читали-
перечитали). Олег демонстрирует всем свои новые картинки. Игорь и Инна
демонстрируют буйство и неугомонность речи. Да так, что время от времени
просто заёбывают этим всех остальных, т.к. не дают вставить и слова в этот
нескончаемый поток сознания, причём сознания вконец охуевшего, сошедшего
с катушек и слетевшего с петель от действия первитина.
И тут раздаётся телефонный звонок. В магнитоле приглушается
очередной олеговский мега-супер-транс-хаус-пати, и я беру трубку. Звонит мой
папа. В данный момент толпа моих родственников пьёт и кушает у бабушки на
юбилее. Виновница торжества желает, чтобы её посетил любимый внучек и
сыграл бы её чего-нибудь на гитаре. На самом деле, мне очень-очень впадлу
идти на это милое семейное торжество. Меня будет угнетать паранойя по
поводу вечного страха пропалиться. Это во-первых. Во-вторых, просто лень. В-
третьих, у меня нет ни малейшего желания оставлять квартиру даже на час в
распоряжение этой банды весьма ненадёжных и не до конца контролирующих
себя людей. Тем не менее, меня разводят на то, чтоб я всё ж таки приехал к
бабке. Бля.
Дав указания моих драгоценным гостям ничего в квартире не трогать,
быть аккуратными с огнём и не отвечать на звонки, я отбываю, не будучи
уверен, что к моему возвращению не произойдет чего-нибудь
катастрофического. Через пять-семь минут я уже предстаю перед почтенной
публикой с гитарой под мышкой. Поцелуи, объятия, "садись покушай" и вся
такая ***ня. Общаюсь в основном с моим двоюродным братцем на тему
экстремальной музыки. Инстинктивно по возможности прячу глаза. Родители
меня знакомят с какими-то моими дальними родственниками, с которыми я,
мол, должен сильно подружиться, чтобы они меня устроили в перспективе на
понтовую работу. Но, т.к. мне сейчас насрать и на этих родственников, и на их
работу, я просто прусь под винтом, пою песни, играю на гитаре. Уж коль скоро
я наркоман, я могу себе хотя бы позволить роскошь не подлизываться ради
будущей карьеры к людям, которые мне на *** не близки и не интересны.
Слегка даже похавал, хотя под быстрым еда, конечно, доставляет мало
радости. Через пару часов, извиняясь и упорно ссылаясь на то, что покинул на
квартире своих друзей и подруг, я бегом убегаю назад.
Чиксы уже съебнули за то время, пока я расхаживал по бабушкам с
дедушками. Какое коварство ! Остаются одни мальчики. Потихоньку
опускается ночь - самое продуктивное, самое привычное время
жизнедеятельности человека, пристрастного к перивитину. День дан винтовому
для тяжёлого труда добывания пяти заветных элементов этого самого грязного
на вид варева, дающего, однако, такой чистый кайф. Днём винтик шляется по
точкам или же просто валяется на диване, обуреваем отходняками, или же
спит. Ночью же он пожинает плоды добытого кайфа. Мы зависаем у меня в
комнате. Музыка, чай, разговоры на высокоинтеллектуальные темы,
вырождающиеся временами в полнейший бред. Ближе к утру все начинают
кукситься - уже стучат тяжёлыми коваными сапогами по крышке черепа
первые шаги приближающегося отходняка. Один за другим персонажи тусовки
начинают догоняться, не с первого раза попадая в вену и как-то вяло устало
матерясь. В комнате витает привычный, уже приевшийся дух разложения
человеческого мозга. Иногда я вижу, как вещество головного мозга медленно
испаряется и безвозвратно улетает прочь от своих хозяев в открытую форточку
с тысячами бешенных больных параноидальных мыслей и образов. Ещё один
догон - и вот уже природа опять обманута. Будто и не было бессонной
обвинченной ночи. Свеж как огурчик.
Олег сидит за столом и размашистыми щедрыми штрихами чёрной
шариковой ручки рисует мне подарочек на память о моём двадцатом дне
рождения. Парень рисует крышу дома, фигурки людей, машущих руками возле
чердачной конурки. Старый друг рисует мне крезовые шаржевые портретики -
мой, свой, А., Игоря, Инны, Ани. Тёмные выпученные болты глаз, нервные
гротескные, какие-то судорожные улыбки на лицах. В углу изображение
яблока, плакатные слоганы: "Паша! Это мы от души. Твой 20-ый happy birthday
прошёл уже традиционно. Сегодня в праздничной программе: научный диспут;
парад талантов; МС Inna и МС Igor с шутками и шибболетами и многое
другое". У "употребляющих" свой особый юмор. И даже смех, как я заметил, у
них особый - тихий, какой-то расслабленный, издевательский
поскуливающий смешок торчка. Среди наркоманов нет романтиков и
идеалистов, как "не бывает атеистов в окопах под огнём". Любой из них рано
или поздно становится циничным мрачноватым реалистом. Наркоманы
обладают, таким образом, пожалуй, самым трезвым взглядом на мир.
Впрочем, почему это я говорю "наркоманы" в третьем лице ? Пора, видно,
давно уже пора употреблять первое лицо. Я проиграл эту битву и не желаю
более продолжать войну. Хватит мучить себя самокритикой, самокопаниями,
ремиссиями, клятвами завязать. Раз уж так сложилась жизнь (вернее, раз уж я
её сам так сложил), надо приспосабливаться. Смягчать углы, искать
компромиссы, в общем, жить, пока живется. "Раскаиваясь, верующий
разбойник теряет бога."


Стрелял наугад -
Попадал в себя.
Искал небеса
Глубоко под землей.
Греметь и плакать
Звала гроза
За собой.
Тупые ножницы
Режут жесть,
Кроя мой плоский
Порочный круг.
Лют и светел,
Звал северный ветер
На юг.
Запах дыма -
Горит трава.
Пыль да небыль,
Усталый грех.
Бежать полями
Живыми ручьями
Звал талый снег.
Сезон закончен,
И гасят свет.
Куда не глянешь -
Кругом стена.
Звенело солнце
Во все колокольцы -
Звало меня...


Часть 3. Месячный цикл.

Не надо ничего
бояться.
Не надо ни на что надеяться.
Ты всегда жив - более или менее.
Ты всегда более или менее мёртв.

Сесар Вальехо.

Я путаю явь и сон. Мне всё время не везёт: как только я осмеливаюсь
идентифицировать тот или иной образ, как увиденный мною во сне, я
немедленно сталкиваюсь с ним лицом к лицу наяву. Видимо, стоит вовсе
перестать делить увиденное и прочувствованное на сны и явь. Пусть всё будет
едино. Не всё ли равно ?
Время летит со стремительностью какой-то ополоумевшей птицы. Ещё
совсем недавно был апрель, и я справлял свой день рождения, и сам господин
Первитин сидел за моим столом и праздновал свою победу над моей
ремиссией, немало посопротивлявшейся его атакам. А теперь за окном уже
опять зима. Моя северная страна вновь помимо моей воли растворяет меня в
себе. Край физического и душевного холода.
Я торчу уже неделю почти что без перерывов. Такого плотного графика за
мною раньше никогда не водилось. Дело в том, что Олег отдаёт мне таким
образом деньги за ЛСД. Мы тут с ним взяли на двоих марочку кислой у старика
Ромы, так вот Олег мне и отдаёт свою часть денег, которую я внёс за него.
Отдаёт он мне их винтом, т.к. тратить какие бы то ни было деньги на что-то
иное ему в последнее время совсем не свойственно. Я и не возражаю против
такой формы расчёта. Но сейчас чувствую, что надо хотя бы немного тдохнуть. Не могу я торчать марафонами. Здоровье не позволяет.
Про ЛСД рассказать ? Не буду. Это тема для отдельной книги. А лучше -
научной статьи. А касаться этой темы вскользь, походя, не стоит.
Время летит ополоумевшей птицей. Летит не вперед, а, как мне кажется,
куда-то вниз. Я сижу на кухне один, пялясь в ночь, и передо мной мелькают
образы, застрявшие по тем или иным причинам в памяти за прошедший 99-ый
год. Год этот прошёл под девизом "Не чаще чем раз в месяц !" В среднем так
оно и получалось: месячный цикл. Не поймёшь даже с такой периодичностью
- вроде наркоман, а вроде и нет. Раз в месяц - смех. Сейчас только вот чего-
то я зачастил. Видно, винта не обманешь: биться раз в месяц всю жизнь не
получится. Если бы можно было бы - никто бы и не старчивался до чертей.
Вот и у меня перестало получаться. Олег почти что каждый божий день
приходит, привозит дозу с очередного варочного флэта. Задул вот тут по-
зверски в левый локтевой сгиб. Фуфляк огромный, рука болит и не разгибается
почти. Ну да ладно, это всё лечится. Не лечится голова...

Бегом съебавшись с лекции, "которую-нельзя-пропускать", я
перемахиваю через станции, переходы, эскалаторы, автобусы, газоны и
проулки, бегу по головам прохожих, давясь сжатым, свёрнутым в липкий
пыльный комок московским воздухом, захлёбываясь высохшими слюнями. Я
спешу к себе в район. Сегодня Олег с А. мутят на флэту, где до недавнего
времени доживал свои дни дед одного из наших приятелей Пэпа. Дед двинул
кони, и хата временно пустовала. Пэп (сам не будучи наркоманом) милостиво
разрешил нам сварить, вмазаться и отвиснуть в этой тихой гавани. В квартире
покойника нет телефона, а как туда рулить, я не знаю. Я вынужден, залетев в
своё жилище и, для очистки совести убедившись по телефону, что ни Олегона,
ни господина А. нету дома, сидеть и тупо зекать в окошко, нервно подёргиваясь
от противной убеждённости в том, что раствор уже готов и поделен. Сижу как
мудак и жду, пока за мной зайдут и поведут туда. Ебливая учёба! Вечно я
последний на раздаче. Всё равно ведь до конца этой драгоценной лекции я не
досидел. Мог бы и заранее это предугадать.
Звонок. Это они. Быстрой походкой пилим на хату к мёртвому дедуле.
- Паша! Олег сегодня ****атый сварил!
- Оставили нормально ?!!! Ну нормально оставили-то? Куб хотя бы?
А?!!...
- Да не ссы. Ну как договаривались. Получишь ты своё.
- Не бодяжили?
- Паша, вот скажи мне: за каким ***м ты задаёшь вечно этот вопрос?
Если мы его бавим втайне от тебя, то мы бы тебе в этом всё равно не
сознались, ведь правда же? Ну! А если мы не делаем этого, то ты только зря
обижаешь нас такими вопросами.
- Да уж, то ты верно подметил, земляк. Всё равно я никогда этого не узнаю. Остаётся только вам верить по старой дружбе. Хотя... Хотя, конечно, нарик всегда наебёт. А
лучше всего вообще поспевать "к первому половнику".
- Вот-вот. А то где это видано, чтобы кайф человека ждал, а тем более
искал ?
Пятый этаж "хрущобы", унылой и обшарпаной, как сама старость.
Солидная металлическая дверь, утробно поурчав ключом, нехотя открывается.
В малогабаритной квартире покойного ветерана царит мерзость запустения.
Аскетично-архаическая обстановка, пыльно, воняет кошкой. Единственным
живым существом, населяющим эту конуру после кончины хозяина все
последние две недели, был кошак, который, оставшись один на один с запертой
дверью в туалет, благополучно и обильно срал везде, где ни попадя. Помимо
кошки, в хате чувствуется тот самый специфический застойно-кисловатый
запах старости, который трудно передать словами, но который почти всегда
сопровождает стариканов. Итак, пыль, ободранные местами обои, обгоревший
косяк и плинтусы в одном из углов, засохший кошачий кал на полу, который
всем в падлу убирать, старенькие продавленные диванчики, драненькие
затхлые подушки. Атмосфера, достойная какой-нибудь матёрой "ямы",
притона, прокопченного насквозь людскими пороками.
Однако всё это давящее паскудство интерьера в данную минуту не
производит на меня ни малейшего впечатления. Я, неформал со стажем, видал
норы и поговёнее этой. Да и какая в ****у разница где винтануться ? Хоть бы
всё вокруг было в говне от пола до потолка ! Всё, что нужно - это стол, плита,
диван, вода и толчок. Всё это здесь есть - и ништяк. Олег ещё и магнитолу
приволок. Поставим сейчас какой-нибудь недушный музон.
Но всё это потом-потом-потом !! Где фурик ? Олег шарит по каким-то
кухонным тайникам. Вот ведь заморочка что творит - в квартире-то
считанные часы, а уже тайников каких-то везде понаделал. Отбираем дозняк.
Олег не может просто так лицезреть чужую вмазку. Решает догнаться со мной
за компанию. Оборотка на левой руке чуть выше запястья. Немного жжёт -
кислый сука, но об этом просто не думаешь...
Понеслась. Приход ритмично пританцовывает в мозгу под песенку
Сowboy Junkies "Sweet Jane" из моего излюбленного к/ф "Natural Born Killers",
и это сами ангелы, специально спустившись с небес, вплетают свои чарующие
аккорды в канву знакомой, казалось бы, песни, преображая её, концентрируя в
ней всю красоту и мощь воздействия на душу человеческую, какой только
способен обладать звук. Я лечу в бешенных и ласковых струях зелёного света.
Задумчивые волны бескрайней реки грёз бережно покачивают мою лёгкую
ладью. Моё сердце поёт непреклонным, не знающим устали мотором.
Шестеренки стучат-стучат-стучат, пьяня каждую клеточку ощущением
безграничной всеодолевающей скорости. Мегаваты энергии в бесшабашном
задоре весело калашматят по стенкам моей плоти, рвутся на волю. Меня прёт.
Песня кончилась. Я поднимаюсь с потсного старикашечьего диванчика,
который на эти три минуты превратился в королевское ложе. А. принёс чай и
сахар, чем я с удовольствием пользуюсь. Традиционный винтовой трёп, СD в
магнитоле меняются и меняются, летят часы, ловко и безнаказанно выдавая
себя за минуты. Когда за окошком сумерки разливаются по неказистому
пейзажу, крася лиловым торец школы, жиденький палисадник и лавочку у
забора, мы выкатываемся на улицу встречать Аню И., которая приедет за своей
долей эликсира молодости.
Войдя в нашу волшебную обитель и, с достоинством английской королевы
переступая через кошачьи какашки, Аня направляется в отдельную комнатку,
где уже суетится, готовя её порцию, Олег. Дверь целомудренно закрывается,
скрывая от посторонних глаз таинство вмазки юной леди. Раздышавшись
малость и, совсем не по-винтовому сдержанно покалякав в нами, пока мы её
провожали до остановки автобуса, Аня мимолётным виденьем упорхнула в своё
неблизкое Новокосино, не возжелав разделить с тремя винтовыми и
интеллектуально малосодержательным Пэпсом тяжёлый ночной бред.
С приближением утра музыка становится всё тише, беседы всё тупее. Пэп
бесит меня своим недоразвитым, воистину ****утым юмором. Винтился бы,
что ли - может, на человека больше бы походил. Хотя логичнее предположить
обратное. Меня морочит. Надо догнаться. Догнался. Сначала вроде повеселел,
но вскоре почему-то стало морочить пуще прежнего. Начинает навязчиво лезть
в глаза вся бредовость и неприглядность обстановки, общества, ситуации, всего
в жопу ****ого образа жизни. Загаженная хата. Двое маловменяемых торчков,
****ящих о чём-то непостижимом и на хер ненужном, сидючи напротив меня
за столом, заваленном фантиками от баянов, самими баянами в собранном и
разобранном состоянии, дисками, окурками и т.д. и т.п. ***головый хозяин
всего этого бардака, который ржёт на весь дом, истерично и мерзко ржёт,
травмируя и без того уставшую душу бродячего поэта и философа, человека
тонкой душевной организации. Последний мутно валяется на диване, тщетно
пытаясь обрести покой, в который раз столь легкомысленно обменянный на
скоротечный кайф. Свалив в другую комнату, остаток утра ворочаюсь, каюсь и
молю о пощаде грядущий день, уже поблёскивающий на востоке эполетами
своего авангарда.
Зябко ёжась от утренней прохлады, плетусь домой. Дырки на руках,
тоска, усталость. Больше ничего. Зачем ?...

Ну сколько можно ждать эту Олесю ?
Жаркий июньский денёк. Мы с Олегом молча сканируем глазами
кремово-белый вестибюль станции метро "Лубянка". Двумя худосочными
анемичными атлантами подпираем мы мраморную стену этой такой
привычной, такой родной и знакомой станции, с нетерпеливым напряжённым
вниманием вглядываясь в лица прохожих.
- Паш, ты хоть её узнаешь ? Помнишь, как выглядит-то ?
- Да. Рыжая такая. Да она сама к нам подойдёт.
Москва докрасна раскалена жарой, но, несмотря на это, помимо маечек
мы облачены в лёгкие светлые ветровочки. С рукавом. Где-то читал, что
японские учащиеся специальных школ каратэ даже в самую гнусную жару не
позволяют себе расстегнуть ни единой пуговицы своего строгого форменного
мундира. Ну что ж, мы тоже будем хранить аскетизм избранных. Хотя,
сравнение, конечно, глупое.
Мы, в общем, ждём Олесю, и она опаздывает. Порох Олег отбил ещё
вчера, и нам осталось лишь добыть красный и провести реакцию. Даме
простительно задерживаться, но не при таких обстоятельствах. При таких
непростых обстоятельствах не разрешается опаздывать никому - будь ты хоть
сама Мэрилин Монро. А Олеся совсем не тянет на Мэрилин Монро.
Нас месяц назад познакомила Инна. Мы мутили у меня на квартире, и
вместе с Инной на наше пиршество прилетели ещё две феи. Это оказались её
подруги по району - семнадцатилетние Надя и Олеся. Увлекательный
первитиновый тур в Восточное Дегунино оторвал их от подготовки к
школьным выпускным экзаменам. Винтиться девочкам до того не доводилось,
однако пресловутый наркотик героин уже неоднократно разнообразил их
школьные будни. Олеси последнее касалось в большей степени. Обе герлы
оказались невысокими и пухленькими, их нельзя было причислить к
красавицам, ну так ведь под винтом и бабу Ягу можно трахнуть.
Впрочем, в реальности не нашлось места мечтам. После того, как Олег и
А. совместными усилиями втёрли Олесю, и она, вкусив прихода, воспряла с
диванчика, из уст этой школьницы раздался совет девушки неглупой и чуткой:
- Вы сразу мой баян отложите подальше - у меня Цэ.
Строить планы насчёт ебли моментально расхотелось.
Надя вмазывали чуть ли не пол-часа. Ну нет нигде вен, хоть ты тресни !
Причём не по причине хронической проширяности оных. Наша гостья и
бахалась-то, судя по всему, до этого пару раз. Просто такие вот поганые
труднодоступные вены у неё оказались от природы. Вокруг этого аттракциона
собрались все, кто был в квартире. А т.к. каждый был уже нарядным, то и
дебаты разгорелись нешуточные.
- Придётся её в ногу ставить.
- Да какой в ногу - там тоже нет ни *** !
- Качай, качай рукой, сжимай / разжимай кулак !
- Пережмите ей руку-то получше, умники. Во-от... А ну-ка отойдите все
со света! Чего тут столпились ?
Наконец чудо свершилось - а куда б оно, это сраное чудо, делось ?
Надя отреагировала на появление в её жизни первитина положительно, но
в целом спокойно. Олесю же пропёрло не по-детски. Она балаболила без
передыху, она накрасила ногти каким-то лаком, он ей не понравился, она
просила жидкость для его снятия, мы с ней вдвоём по всей хате искали эту
жидкость, но не нашли, она звонила кому-то по телефону, разразившись
восторженно-ошалелой обвинченной тирадой, и т.п.
В течение месяца, прошедшего после этого почтенного собрания, Олеся
регулярно тревожила нас с Олегом звонками, любопытствуя " а когда мы будем
опять ?..." И вот, наконец, час пробил. Мы стоим с Олегом, мусоля стильные
ветровочки о мрамор лубянских стен, в ожидании её - музы наших
сегодняшних предвинтовых странствий, которые обещают быть долгими. А
время-то, как обычно, поджимает меня. К счастью, помимо винта, в моей
жизни есть немало прочих дел. Вот и на сегодня, помимо добычи прекурсоров,
варки зелья, его потребления, мне следует успеть посетить своего научного
руководителя в МГУ, а также поболеть на стадионе "Динамо" за сборную
России по футболу в её матче со сборной Исландии. Но сначала надо вмазаться
- под винтом я или успею всё, или просто пошлю все дела в жопу. Короче,
русские долго запрягают, но быстро ездят. Или не едут вообще никуда.
К нам навстречу выплывает Олеся, с улыбкой объясняя своё опоздание
какими-то делами, связанными то ли с учёбой, то ли с работой. Быстренько
объясняем нашей спутнице диспозицию, взяв с неё заранее обговоренную
сумму, дающую ей право участвовать в действе. Сейчас нам надо на Птичку -
на Лубянке с компотом какие-то временные трудности. И мы вылазим наружу
из метро и садимся возле Политехнического музея в синий троллейбус,
следующий по любимому нами маршруту от Лубянской площади до Птичьего
рынка. Так сказать, экскурсия "Москва-винтовая". Мы мирно щебечем с
Олесей, которая оказывается девушкой спокойной и общительной, без понтов и
выебонов. Олег время от времени отвечает на Олесины дилетантские
вопросики, типа "а как голову на приходе надо держать - так или вот так ?"
Олег собран и задумчив. В кармане вот уже полсуток как валяется
свежевыбитый порох, а винта до сих пор нет. Но вот и Птичка. Наш выход.
Вопрос с красным решается путём мимолётных диалогов Олега с
некоторыми определёнными продавцами рынка, а затем долгих нудных
хождений туда-сюда между торговыми рядами в поисках знакомых барыг или
же просто потребителей, которые могли бы подсказать, где сегодня можно
взять химию. Наконец, Олег окончательно растворяется в толпе людей и
зверей, оставив нам с Олесей напутствие ждать его возле ворот рынка. Ждём
долго. Олеся молодцом: не ноет, не бесится. Начинаю беситься я, понимая, что,
как обычно в день мутилова, никуда не успеваю. Допустим, Олег берёт сейчас
красный. Тогда нужно как-то втолковать ему нецелесообразность поездки к
нам в Дегунино для осуществления варки и всего протчего. Порох с собой.
Чёрный с собой. Красный купим - можно будет провести реакцию и вмазаться
в любом ближайшем подъезде, предварительно найдя аптеку и прикупив
инсулинки, гасильник и фурик. Допустим, Олег не берёт сейчас красный.
Тогда, конечно, облом и напрасно потеряные полдня. Это с одной стороны. С
другой же стороны, завтра-то мы уж наверняка вымутим фосфор, назавтра у
меня дел никаких нет, и мы отлично и без суеты всё обстряпаем.
Из-за угла, словно чёрт из табакерки, вылезает Олег. Взял. Теперь настало
время мне бороться за своё счастье.
- Олег, мне надо к четырём быть в университете. Сейчас уже три. Я
могу, конечно, туда на часок опоздать, но не ехать вовсе я не могу. Надо что-то
решать. Давай поступим так. Зачем ехать к нам в район, когда можно
нормально сварить прямо сейчас - взять баяны, фурик, купить воду и сделать
всё в каком-нибудь подъезде. Вотрёмся, и я поеду по своим делам...
- Паша, ну чего за ***ня опять у тебя ?! Чего ты опять бред какой-то
говоришь ? Забей ты на свои ****ские дела...
- Не могу.
- Тогда мы тебе оставим. Приедешь вечером, и я тебе дам...
- Нет уж, старик, это меня не устроит. Водою вмазываться я не хочу.
Олег от души разражается озорным издевательским хохотом,
неофициально давая понять, что так оно и будет, гром разрази мои яйца !
- Вот и Олесе совсем не охота переться к нам в район, правда, Олесь ?
- Мне вообще-то всё равно...
- Зато мне, ****ь, не всё равно где варить !! Здесь все подъезды-то
небось уже давно палёные. Да и не хочу я на лестнице опять всей этой ***нёй
страдать.
- Ну чего мы будем таскаться туда-сюда со всеми готовыми
компонентами ? Ты хочешь ещё полтора часа ждать, или лучше всё-таки
вмазаться уже сейчас ?...
Последние доводы поколебали желание Олега непременно добраться до
Дегунино. Огонь нетерпения стал неуклонно поглощать первоначальные
планы.
- Ладно, хрен с вами. Пошли в аптеку.
Найти аптеку оказалось делом на удивление не таким уж простым.
Наконец, расспросы местных бабушек, как всегда, самых надёжных
информаторов, дали свои плоды. Пройдя некислое расстояние пешкарусом, а
затем воспользовавшись троллейбусом, мы добираемся до цели и заходим под
прохладные своды аптеки в доме напротив к/т "Победа". Олег становится в
очередь, а мы выходим на улицу. Сразу же за Олегом в очередь пристраивается
мент - видно, решил пополнить запасы озверина - и осторожный мальчик на
всякий случай пропускает дядю мусора вперёд себя.
Распихивая по карманам баяны и, привычно разрывая зубами жестяную
облатку пробочки на фурике с нафтизином, мы рулим в тихий московский
дворик. На глаза мне попадается дверь подъезда со сломанным кодовым
замком, и вот наш выбор сделан. Дом 12 корпус 2 по Абельмановской улице.
Лестничная клетка 8-ого этажа.
У Олега нет с собой весов, но он обещает вполне плодотворно поработать
и без них. Подъезд достаточно тих и пустынен в разгар рабочего дня.
Подгоняем всеобщими нервными судорогами, процесс движется быстро. По
завершение этого банального спектакля теней, варщик снимает пробу. По
возвращении к нему дара речи, он оценивает раствор как средненький, хотя и
совсем неплохой и сетует на отсутствие весов и проклятую спешку. Дозы уже
давно отобраны. Прочухавшийся Олег помогает нам с Олесей втереться.
Раствор и вправду посредственный, первой вмазки оказывается мало, и я во
второй раз дырявлю свой шкурняк, чтобы добиться должного эффекта. Два
полуживых и временно совершенно бесполезных для этого мира существа,
усиленно дыша и тихонечко приговаривая матерные слова, выражающие
восторг и полное смятение чувств, полусидят-полулежат на лестнице. Олег
бодро прохаживается, облачившись в огромные наушники.
Хочется летать и петь, прыгать и резвиться, как маленький карапуз. Мы
спускаемся вниз пешком по лестнице, пренебрегая лифтом, порхая по
ступенькам. "Шагнуть и полететь, луну крылом задеть, быть ангелом и петь",
звучит в голове припев Tequilajazzz. Олесю явственно прёт не хуже меня. Мы
трепемся с непосредственностью старых добрых друзей. Под чарами первитина
неизбежно улетучиваются все глупые условности, существующие между
людьми в трезвом мире. Все братья / сёстры. Олеся застревает на лестничной
клетке, чтобы пописать, а мы с Олегом выписываемся вон из этого
гостеприимного подъезда, побросав в мусоропровод отходы фабрики грёз.
Потный путь к метро сквозь раскалённую духовку московского центра.
Нескончаемая восторженно-бестолковая беседа о том, о сём. Глубокие и
сверхценные мысли, сравнения, целые глобальные гипотезы, которым суждено
на следующее утро на поверку оказаться обломками высокопарного вычурного
бреда, мыльными пузырями. Олег кажется милейшим парнем, надёжным
старым друганом, обладающим к тому же поразительным и таким
необходимым умением варки. Олеся кажется просто отличной девкой, которой
так и хочется излить душу, порассказать о непростой своей жизни. Обоих
хочется просто расцеловать.
Я выхожу на метро "Университет", Олег и Олеся едут дальше до "Юго-
Западной", к Инне. Встречаюсь с педагогом, опоздав при этом на час. На
всякий случай, во время нашего разговора не смотрю собеседнице в глаза и
настойчиво прикрываю рукавом предательски выглядывающий наружу след от
инъекции на левой руке с характерным синяком вокруг прокола.
Теперь я с чистой совестью еду на стадион выплёскивать добытую в
первитине энергию. На "Динамо" меня встречают трое моих друзей-
сокурсников: Илья, Сергей и Гарик. Наиболее ярок и своеобразен из них
последний. Как и многие самцы невеликого роста, Гарик амбициозен и с
избытком наделён психологией неформального лидера. Сколько я его помню,
этот одиозный мачо всегда обладал тёмной и интригующей репутацией парня
решительного, любящего отвязные небезопасные приключения и неким
образом связанного с миром криминалитета. Гарик - человек широкой
натуры, не чуждый понта, с лёгкостью сорящий деньгами и всячески
поддерживающий вокруг себя ореол "блатного" (реальную подоплёку этого
образа проверить трудно, да и кто будет задаваться такой целью?). Естественно,
такой "джентльмен удачи" не мог не украсить свою биографию знакомством с
наркотиками. Гарик неравнодушен к героину, чего, опять-таки, ничуть не
скрывает, если не наоборот.
Вот и сегодня кормимся и поимся мы почти исключительно стараниями
Гарика. После просмотра футбольного матча мы решаем продолжить
программу. Едем к Гарику домой на "Красногвардейскую" за деньгами. Взяв
ещё денег, Гарик покупает в ближайшем магазе всё, что надо и не надо для
холостяцкой вечеринки в неслабых количествах и не глядя на ценники. Затем
мы (вернее, Гарик) берём такси и едем в Солнцево на квартиру к Сергею.
Вообще-то под винтом я не пью, но с Гариком *** не выпьешь, и поэтому я
угощаюсь и пивом, и вкусной клюквенной водочкой Finland, и даже чего-то ем.
Гарик только что вышел из СИЗО, отсидев там несколько дней по какому-то
дурацкому поводу, типа драки или чего-то такого. Гарик явно горд этим
фактом и с немалым энтузиазмом делится с нами впечатлениями. Когда мы
сидим за столом, выпивая и закусывая, Гарик замечает проколы на моей руке,
сопоставляет это со странным отсутствием у меня аппетита и задаёт резонный
вопрос:
- Ты чо, Паштет, винтишься что ли?
- Да, - отвечаю я, - временами.
- Зря. Говно этот ваш винт. Вот белый - совсем другое дело.
- Ты, Гарик, наверное, просто винта нормального не вмазывал, раз так
говоришь.
- Да пробовал я этот ваш винт. ***ня какая-то.
Я постепенно перевожу разговор в русло другой темы, уходя от этого
дурацкого спора двух наркоманов, чья дрянь лучше и кайфовее. Под утро мы
ложимся спать, включая даже и меня. Изрядная порция алкоголя позволяет мне
заснуть, да и раствор-то слабоват в этот раз.
Пробуждение отвратительно. Жарко, душно, чувствую себя плюшевым
медведем, набитым ватой. Похмелье, совмещённое с отходняком - это нечто.
Беру из холодильника бутылку "Балтики", какое-то время тупо околачиваюсь
на кухне. В конце концов нахожу в себе силы встать со стула и поехать домой,
прихватив в утешение ещё бутылочку пива. Самое гадкое - это путь домой. На
душе пусто, как на дне выпитой бутылки, как во вчерашней машине - под
поршнем осели только остатки моей крови вперемешку с какой-то
поствинтовой шнягой. Нет догона. Пиво помогло, но не так, чтоб очень. Надо
звонить и договариваться о скорой встрече с каким-то жидом - президентом
гильдии риэлторов - по поводу прохождения в этой организации летней
учебной практики, а я хочу только одного - умудриться как-нибудь уснуть. А
ещё я очень хочу пить. Я знаю, что проебу встречу с этим сраным гражданином
начальником, ну да и пошёл он в ****у !! Это не я не вовремя завинтился, это
они не вовремя затеяли свою мудацкую практику.
Доковыляв кое-как до своего отдалённого спального микрорайона, я,
вместо того, чтобы спать или звонить нужному дяде, ещё несколько часов сижу
с А. на стальном крылечке бойлерной, пью "Святой Источник" (с газом) и
рассказываю собеседнику о том, как мне всё надоело. И А. предлагает мне
почитать "Дхаммападу", отринуть земные страсти, вырваться из колеса
Сансары, соблюдать дхарму, заниматься духовным самосовершенствованием.
Эх, уважаемый мой друг г-н А.!.. Я бы может и внял твоим убеждениям, если
бы не знал, что ты и сам не дурак повинтиться, да и выпить. Нет, приятель, не
выйдет из меня буддистского монаха - не дозрел я ещё, видно, до таких
духовных высот. Но, кто знает, может быть, ещё наступит такой день.

Я нахожусь в каком-то большом помещении. Вокруг полная тьма, и
единственный освещенный участок находится как раз напротив меня: сверху
как бы бьет луч мощного прожектора, формируя на полу небольшой круг света
в море мрака. Кроме того, слева от меня расположено маленькое пыльное
окошко, откуда сочится слабый тусклый свет. В стекло непрестанно бьются
полчища крупных мотыльков. Они все стучат и стучат в окно своими
бумажными крыльями.
Я сижу и смотрю на окно, на мотыльков. Вдруг периферийным зрением я
вижу, что в круге света будто промелькнула, прошмыгнула чья-то фигура и
растворилась в темноте. Я сосредотачиваю свое внимание на освещенном
участке и вижу, что время от времени в нем появляются люди, чтоб, побыв там
пару секунд, опять уйти в темноту.
Вот в круг заходит мужчина лет тридцати в длинном белом плаще. У него
короткие светлые волосы, немного продолговатое вытянутое худое лицо. Он на
несколько мгновений останавливается в круге света, держа руки в карманах
плаща, поворачивается в мою сторону, долго, пристально смотрит мне в глаза с
выражением какой-то тихой грусти, как бы сожаления или обиды, опускает
голову и, развернувшись ко мне спиной, исчезает во мраке.
Через некоторое время еще какие-то люди появляются в круге и опять
исчезают. Они как будто проходят из одного угла комнаты в другой, при этом
заходят по пути в круг света, смотрят на меня и идут дальше. Я наблюдаю за
ними, наверное, очень долго, хотя и не могу сказать насколько долго (чувство
времени потеряно). Они регулярно сменяют друг друга в круге света. Их черты
лица схожи, как если б они были братьями и сестрами. Выражение же глаз,
сами глаза у них одинаковы. Они все одеты в светлые (белые, светло-розовые,
бежевые) длиннополые одеяния и брюки. Чаще это мужчины, но иногда
бывают и женщины, очень, впрочем, похожие на мужчин.
Так они и мелькают передо мной в круге света. А мотыльки все стучатся и
стучатся в стекло.

Ну сколько опять можно ждать эту Олесю?
Жаркий июльский денёк. Мы с Дэном тупо стоим возле крыльца
ломбарда на улице академика Волгина, время от времени глухо матюгаясь и
задаваясь извечным вопросом русской интеллигенции "что же теперь, ****ь,
делать ?" В ломбард же мы приехали совсем не с целью сдать какое-нибудь
снятое золотое колечко или мамину шубу в комплекте с папиными дорогими
часами. Ах, как это было бы похоже на наркоманов! Ан нет, всё гораздо
прозаичнее. Просто в этом заведении работает по маминому блату пресловутая
Олеся. И она нам нужна. Olesya, I need you!... Однако, обо всём по порядку.
Итак, Олег, уезжая с родителями на дачу, пригласил меня приехать к нему
на днях с целью кайфануть. При этом он предлагал услугам моим и тех, кто
приедет со мной, свои апартаменты и уверял в наличии у него красного,
оставшегося с прошлой варки, а также щёлочи. Таким образом, мне
предписывалось вымутить баночку, взять чёрного, кислоты и, прихватив
сопутствующие аксессуары (шприцы, фурик, бензин), явиться на дачу к
первитиновому шаману. Волею судеб помогать мне в этом изъявили желание
Дэн и Олеся, причём независимо друг от друга, не будучи знакомы между
собой.
С Денисием мы забились встретиться на м."Юго-Западная", и он прибыл
без опозданий. И вот мы на автобусе добираемся до улицы академика Волгина
и нажимаем звонок входной двери ломбарда. Олеся должна выйти и дать нам
100 рублей, не достающих для мутки. Мужественный голос охранника отвечает
нам, что Олеся поехала с бумагами в какое-то управление и что будет она
примерно через час... А вообще вы по какому вопросу? Мы её друзья,
договорились с ней о встрече. Друзья ?.. Хм. Одну минуточку.
Через одну минуточку дверь ломбарда открывается, и на пороге мы видим
женщину средних лет.
- Это вы спрашивали Олесю?
- Да.
- А вы кто? Для чего вам нужна Олеся? Дело в том, что я её мать. Вы
откуда её знаете? Студенты? А где вы учитесь?
Та-а-ак. Наверное, мама в курсе, что у дочки рыльце в пушку. Взгляд
мамы излучает недоверие и даже некоторую враждебность. Я понимаю, что
попал на допрос к инспектору по делам несовершеннолетних, и первый мой
импульс - послать эту мадам на *** и уйти отсюда поскорее и подальше. Но в
душе всё же теплится надежда заполучить-таки сегодня Олесю и её 100 рублей,
а для этого придётся с ходу придумать легенду поправдоподобнее и
постараться заставить мать поверить в неё.
- Мы студенты, учимся в педе... Я Павел, а вот это вот Денис... Нас с
Олесей познакомила одна её подружка. Мы договорились с Олесей и с другими
девчонками съездить на выходные на дачу отдохнуть, на пикник. Вот... Так она
сказала нам сюда к 11 подъехать и всё обсудить.
- А по телефону нельзя обсудить?
- Да мы же живем тут рядом, и я и Денис. Вон в соседних домах.
Как ни странно, мой несуразный спич вызывает доверие у Олесиной
мамы, она постепенно становится доброжелательнее, и в конце концов уходит,
сказав напоследок, что Олесю и вправду неожиданно вызвали к какому-то
директору, и будет она не ранее, чем через час.
Тупо повтыкав у входа минут десять, мы приходим к мнению, что Олеся
очень нехорошо с нами поступила, и ждать её здесь, понапрасну теряя время и
мозоля глаза её мамочке, абсолютно не в кайф. И я принимаю решение поднять
всю мутку один. Деньги у меня есть, но не факт, что их хватит на банку, не
говоря уже о компоте. Однако попробуем прорваться. В конце концов, раз уж
эта Олеся планировала ширнуться, она постарается своего не упустить -
тогда-то с неё и можно будет стрясти её долю, а может и побольше за
моральный ущерб. Решено, мы едем на вокзал за банкой.
Преодолев душный и муторный путь, мы приезжаем почти что на другой
конец Москвы. Дэн идёт к барыге узнать цену. Возвращается быстро. Не
хватает тридцатки.
- Дэн, попробуй её наебать. Сверни пачку денег вот так и дай ей. Может,
она постремается долго её листать и считать купюры. Давай попробуем, может
прокатит.
Денис идёт во второй раз, не очень-то надеясь на успех. На сей раз жду
его долго. Денис возвращается с довольным фэйсом, быстрой походкой покидая
место преступления и мимикой приглашая меня последовать поскорее за ним и
узнать подробности позже.
- Я ей сую деньги, она их считает. Как начала ****ить: ты чо, говорит,
меня за дуру держишь? Иди на ***! Я ей: ну извините, ну пожалуйста,
продайте по этой цене, у нас больше нету, мы издалека приехали, из
Серпухова. Повоняла, повоняла, но продала.
Ну и ништяк, одна из проблем решена. Теперь надобно найти лавэ на йод
и кислоту. Ни у меня, ни у Дэна денег нет. И я принимаю решение. Мы едем
сейчас ко мне домой, я выпрашиваю нужную сумму у мамы - если надо, то
съездим к ней на работу, ничего страшного. Затем я заряжаю деньги Дэну и он
едет на Птичку за химией. Баяны и всякую прочую дребедень купим завтра по
дороге на дачу к Олегу. И мы едем в третий конец Москвы.
Коротая время в чинной беседе, в основном о музыке, кино и наркотиках,
добираемся до моего жилища, уговорив кондуктора в автобусе разрешить нам
проехаться вдвоём по одному талончику. Проходя мимо пункта приёма
стеклотары, Дэн молвит:
- Может, бутылки сдадим? У тебя много дома бутылок?
Говорит он это с глумливой ухмылкой на устах, так что и не поймёшь,
шутит или говорит всерьёз. Но в любом случае, восьми пивных бутылок,
пылящихся у меня на балконе, явно не хватит, чтобы купить желанные
вещества.
Войдя в квартиру, набираю рабочий телефон матери.
- Мам, привет, это я. У меня всё нормально. Слушай, тут такое дело.
Предлагают компакт-диск с музыкой купить редкий очень, эксклюзивный.
Надо брать сейчас, может уйти. Очень надо 50 рублей.
- Проси больше, проси 100, - под****ывает над ухом Дэн.
- Где, говоришь? В шкафчике? Ага, хорошо. Пока.
- В каком шкафу?
- Я сам возьму, - провозглашаю я, имея все основания не доверять
Денису какую бы то ни было материальную ответственность. Олег как-то
рассказывал мне историю, про то, как Дэн будучи в гостях у своего близкого
друга и тёзки, ****анул у него кое-что из ювелирки, в том числе и обручальные
кольца родителей. Вообще-то он парень неплохой, но бережёного бог бережёт.
Денис получает из моих рук мамочкин полтинник и уезжает на другой
конец Москвы, на Птичку. Вечером мы должны созвониться и, в случае
успешного приобретения Денисом I и Hcl, обговорить подробности нашего
завтрашнего паломничества на фазенду к Олегу.
Остаток дня коротаю, пытаясь спать, читать книги, слушать музыку.
Получается не очень. Ощущаю привычную нервозность в преддверии
завтрашнего "путешествия в Икстлан". Уж казалось бы - сколько раз
винтился, как говорится, "понюхал пороху", пора бы перестать трястись от
мандража перед очередной заправкой. Ан нет, мандражит каждый раз, хотя,
может быть, и в меньшей степени. Ах да, у меня же завтра ещё и важное
мероприятие вечером: я приглашён на презентацию литературного альманаха,
где опубликован мой "Пьеро". Часам к семи надо поспеть в какой-то кабак на
Трубной площади, ещё и стихи со сцены там надо будет читать... Как всегда,
винтилово пришлось некстати. Впрочем, о чём это я ? Как это первитин может
оказаться некстати ?!
Вечерком звонит Дэн. Взял. Завтра в 10 часов утра у метро "Петровско-
Разумовская". С ним будет ещё девочка Лена, с которой я слегка знаком, её ещё
ласково называют Козявкой. В моей памяти всплывает мелкая смазливая
блондиночка ещё весьма нежного возраста, уже, тем не менее, пристрастная к
героину. Несмотря на столь неаппетитное прозвище, девочка-то сама по себе
весьма аппетитная. Но на *** она нужна ?!! Девочка Лена... А почему, ****ь, не
крокодил Гена? Денег с неё не дождёшься. Поебаться она если и даст кому, то
только Денису. Вечно как винтом запахнет, так все начинают тащить к фурику
своих сосок, и потом достаётся каждому раствора с гулькин ***. Впрочем, Дэн
хорошо поучаствовал в процессе добычи прекурсоров, да и угостить-то её
собирается "совсем чуть-чуть. Она и винта не разу пока не пробовала". Все
поначалу так говорят. Ну ладно, ладно, *** с ней, пусть Лена...
Совсем поздно звонит Олеся. Выяснение отношений, долгий
ожесточённый спор, кто тупой, а кто нет. В результате приходим к
следующему решению: на следующий день после мутки я встречаюсь с ней на
метро "Библитека им. Ленина" и отдаю ей её куб в обмен на сто рублей
(больше выторговать не удалось: Олеся упёрлась рогом и не пожелала
переплачивать ни единого песо).
Утро красит ярким светом кирпичные стены домов рядом с кипящей
разноцветной клоакой Петровско-Разумовского рынка. Нас трое: 2+1. Лена
неплоха, но Дэн вряд ли ею поделится, поэтому остаётся сосредоточить мысли
на деле. Приятная мраморная тишь и прохлада аптеки обволакивает
специфическим лекарственным запахом. Технически необходимый шприц-
гасильник, изящные инсулинки для меня, Олега и Елены, тупорылый
толстенький двухкубовик для серьёзного искушённого пациента Дениса. АЗС
рядом чего-то не видать, и мы принимаем решение надыбать бензин уже по
приезде на станцию назначения. Не утруждая себя покупкой билета, садимся в
электричку Ленинградского направления. Станция Покровка нескоро, но по
счастью, нам достаточно быстро удаётся обзавестись сидячими местами,
несмотря на большую плотность в электричке дачников и прочего сброда.
Высадившись на перрончик посреди подмосковных просторов, мы
задумываемся над двумя проблемами: нам надо где-то взять бензина
(желательно почище) и нанять таксо, располагая весьма скромными
финансами. Мы начинаем обходить окрестных автовладельцев и клянчить у
них бензин. Довольно долго наши просьбы разбиваются о равнодушие, лень
или занятость местных бомбил, но вскоре находится добрый водитель какого-
то грузовика, который снимает крышку бензобака и вручает нам шланг. Как
говорится, отсоси сам. Денис засовывает гибкую трубку поглубже в утробу
бака и после нескольких попыток у него получается высосать струйку, под
которую тут же суетливо подставляется бутылочка. Теперь моя очередь. Шланг
отнюдь не стерилен и пахнет бензином. Искусством бензинового минета я
абсолютно не владею, но жизнь ещё и не тому научит - после долгого мата,
безуспешных потуг, рвотных позывов и выплёвываний ебучего шланга,
благодатная струя всё же изливается из священного сосуда, при этом изрядное
количество бензина попадает мне в рот, ароматизировав мою ротовую полость
на весь оставшийся день.
В конце концов, необходимое количество бензина набрано, машина
поймана и после непродолжительной тряски по ухабам мы высаживаемся на
территории дачного товарищества, где расположены дачи Олега, Дэна, Серого,
Лены Козявки, Ани И. - в общем, самое гнездо порока. Находим аккуратный
домик алхимика, распорядителя сегодняшнего банкета. В огороде копается
олеговская мама.
- Здрасьте, а Олег дома?
- А он ещё спит. Он вчера очень поздно пришел.
- Спит ?!! Разбудите его, пожалуйста. Мы специально из Москвы к нему
приехали.
- Ну, покричите ему, пусть проснётся..
- Олег !!!!
В скворечнике второго этажа появляется субтильная фигурка нашего
гостеприимного хозяина. По его лицу и впрямь видать, что пришёл он домой
сегодня поздно, т.к. всю ночь жрал водку. Тем не менее, наше появление явно
порождает в душе Олега немалый энтузиазм. Он продирает слипшиеся зенки и
начинает торопливо копошиться где-то в глубинах своей комнатушки. Вскоре
он предстаёт перед нами.
- А я вас ждал ещё вчера, думал, уж вовсе не приедете.
Мы с Денисом вкратце рассказываем Олегу о тех проблемах, с которыми
нам пришлось столкнуться при покупке всего необходимого. Олег в ответ
жалуется на тяжёлое похмелье после очередной вчерашней пьянки.
- Паш, ща вотрёмся - оставайся на ночь с нами. На *** ты поедешь
обратно в Москву по своим сраным делам? Нажрёмся сегодня в говно говняное.
Ты представляешь, что это такое - в говно гонвяное?
Я очень хорошо себе представляю "говно говняное", однако вежливо
отклоняю предложение. По причине запаленности олеговой комнаты,
принимаем непростое решение варить в лесу. Дэн предусмотрительно
прихватил какое-то полотенце, чтобы разложиться. И тут выясняется
пренеприятнейший факт: фосфора у Олега имеется поистине жалкое
количество. Как говорится, "ноль ноль и *** повдоль". И то он весь сырой.
Начинается шум и гам. Олег бурно выражает свою уверенность в том, что
фосфора хватит на реакцию ("еще и не с таким количеством красного варил, и
всё было заебись"). Дэн резонно укоряет Олега в том, что тот не предупредил
нас о недостатке фосфора, выражая искреннее сомнение в благополучном
исходе реакции ("тупой мудак! гангрена сраная!" и т.п.). Я молчу. Я настолько
заебался, что не осталось сил на этот порожняк. Хочется поскорее уже сварить,
втереться и закончить эту мучительную затянувшуюся мутку. Ну не попрёмся
же мы сейчас назад в Москву за фосфором.
В лесу очень мило, но варить не слишком-то удобно. С нависшей
косматой еловой ветки сыплются сухие хвоинки. Неровная поверхность
лесного подстила не позволяет надёжно установить аппаратуру. По
свежеотбитому пороху ползают муравьи.
- Смотри-ка, как муравей побежал, повалявшись в эфедрине - его явно
стимульнуло!
Реакция проходит под аккомпанемент матерного ора Олега и Дэна.
- Олег, гаси ****ь! Ну ты чё, мудак? Ты его пережжёшь!
- Слушай, Дэн, заткнись! Хватит ****ить мне под руку! Я знаю как
варить.
- Фосфора не хватает ни ***. Бляяядь!! Ну ты запорешь реакцию.
- Все такие умники, ****ый в рот! Реакция не дошла ещё.
Наконец, Олег гасит. Отбилось в ***вых походных условиях мало -
кубов на пять. Суетясь, пыхтя и потея, только что не толкаясь локтями,
отбираются заветные кубики. Делёж, традиционная ругань. По выражению
лица и отрывочным буквам слов первых причастившихся я понимаю, что
раствор-то, как и ожидалось, оставляет желать много лучшего. Стараниями
Дэна и Олега, к моменту наполнения баянов всех присутствующих в фурике не
остаётся почти что ни ***. Вмазавшись, я перестаю жалеть, что не получил
догона: такого невыразительного варева я давно не пробовал. Впрочем, какая
никакая стимуляция всё же есть - тем и живы. Не стоит сильно морочиться
сейчас - стоит просто насладиться плодами мутки, пусть и весьма
худосочными.
Однако не все из числа моих сегодняшних подельников столь же
философски относятся к качеству раствора. Лена, правда, не выражает никаких
эмоций, хотя понятно, что первое знакомство юной барышни с первитином
вышло комом. Олег с Денисом продолжают собачиться: первый утверждает,
что раствор не удался, потому что Денис не дал ему спокойно доварить до
конца, тот же в свою очередь говорит, что наоборот раствор переварился. Я же
думаю о том, что чего-то ещё ведь надобно завтра привезти Олесе. Фурик пуст.
Остаётся лишь налить в него водички и ею-то и побаловать несчастную.
Предупредив заранее о том, что раствор вышел очень-очень хилым. Положение
из разряда "меня наебали, я тебя тоже, и ничего мы сделать не можем".
- Эта дура должна быть рада, что ей вообще что-то привезли, -
комментирует ситуацию Денис.
Собрав остатки химического пиршества, Олег отчаливает домой. Мы с
Леной заходим к Денису. Нас встречают его мать, сестра и солидного вида пёс-
боксер.
- Представляешь, - кивает на пса Денис, - эта собака меня
пропаливает. Как приду домой вмазавшись, он мигом находит место укола и
начинает там лизать.
В этот раз пёс почему-то не демонстрирует нам своих удивительных
способностей. Надев модную белую майку "RHCP" и наскоро переговорив с
роднёй, Денис готов к летнему отдыху на лоне природы.
Затем мы идём в гости к мадам Ире Лабунской, о которой я был немало
наслышан от Олега, но которую ни разу пока не видал. В летнем шезлонге в
глубине сада возлежит полноватая дама лет тридцати с небольшим. Её нога
закована в гипс. Поначалу вокруг нас копошатся какие-то дети, но вскоре они
убегают на пруд купаться. Погода к этому весьма располагает: я и сам не
преминул бы искупаться в такую жару. Посидев с пол-часика с Ирой, Дэном и
Леной, я понимаю, что являюсь чуждым элементом в этой песочнице, а сил и
желания вливаться в их компанию и каким-то образом со своей стороны
поддерживать беседу у меня нет. Погода тем временем начинает меняться.
Горизонт заволакивают огромные недоброго цвета тучи, порывы ветра
приобретают необузданную свирепость - во всём чувствуется приближение
грозной природной стихии. Издалека доносятся раскаты грома, ветер гоняет по
огороду куски полиэтиленовой плёнки, газеты и плетёные корзинки. Видя
такие катаклизмы, обитатели дач информируют друг друга о том, что ещё
утром по радио кто-то слышал о возможности прохождения через Москву
урагана, подобного прошлогоднему. Ира обращается к нам с просьбой пройтись
до пруда и отправить детей домой.
По дороге к пруду мы беседуем с Денисом как-то не по-винтовому
неспешно и чинно. Раствор-то слабоват сегодня, да и жарко, душно в
преддверии грозы.
- Тебе кто больше нравится - Бивис или Баттхед ?
- Конечно Баттхед. Конечно. Заметь, все приколы-то говорит он. Бивис
только под****ывает. Бивис уж слишком тупой такой, а Баттхед действительно
юморной чувак, он всё время подъёбывает Бивиса.
- Да, пожалуй. Но Бивис очень хорошо его дополняет.
Ввиду нехороших погодных перспектив и учитывая необходимость быть
вовремя на вечерней презентации, я принимаю решение отправляться в
обратный путь. Надо сказать, мне всегда очень нравилась предгрозовая погода
- меня посещает некое приятное возбуждение, когда я ощущаю на своём лице
суровые удары первых освежающих воздушных волн грядущей бури, когда я
вижу безумный танец вершин деревьев над своей головой, понукаемых
жестокими порывами ветра, когда небо заливают темно-синие чернила и
лиловые лохмотья туч свисают низко-низко, ещё чуть-чуть - и дотянешься до
них рукой... Но лирика лирикой, а ехать домой мокрым до нитки вовсе не
входило в мои планы. На всякий случай стрельнув у матери Олега 10 рублей на
дорогу, я начинаю неблизкий пеший переход до станции.
Неутомимым первитиновым шагом иду я по широкой лесной дороге,
которая должна вывести меня на шоссе. Вокруг простирается лес-государь.
Максимальный душевный комфорт чувствую я именно в лесу. В лесу я ощущаю
себя дома. Хотя этот-то лес слегка мрачноват: одни ёлки да осины. Куда
оптимистичнее, конечно, выглядит сосновый бор или берёзовая рощица, но и
такой лес тоже по-своему неплох, как и любые другие произведения природы.
Ни один городской ансамбль, включающий в себя самые прославленные
творения великих зодчих, не способен, на мой взгляд, выглядеть столь
гармонично, как самый невзрачный природный ландшафт. Парадокс в том, что
лес мне как дом, но и большой город - этот рукотворный железобетонный лес
- тоже мой дом. Между этими двумя лесами для меня много общего. И там и
там я чувствую себя защищённым, спрятанным, уютно и надёжно затерянным
между стен домов и стволами деревьев. И меня тянет то в одну, то в другую из
этих сред, и нигде я не чувствую себя чужим. Мне тягостно и неспокойно на
больших открытых пространствах. Мне нужен лес.
По всему похоже, что гроза вместе с ураганом (если он и был) прошла
мимо Покровки. Тучи рассеиваются, ветер стихает и вокруг вновь разливается
сонное вязкое марево июльской жары. В такое пекло шагать по обочине
достаточно оживлённого шоссе - не самое большое удовольствие. Потно и
пыльно. Очень хочется пить. Мечтаю поскорее добраться до станции и купить
бутылку пива на имеющиеся в наличии 10 рублей. Без денег уж как-нибудь
доеду, а без пива никак - ужасная жажда совсем доконает меня.
Но вот и поворот с шоссе, и опять небольшой лесок, и знакомый овраг, и
старенькое сельское кладбище, а вот и искомый полустанок. Пиво тёплое, но
ни *** не поделаешь. Электричка нескоро, но на вечер художественной
самодеятельности я ещё успеваю. Присаживаюсь на лавочку с горячими от
солнца железными ободами, неприятно жарящими жопу. От размышлений о
сущности леса перехожу к раздумьям о предстоящем поэтическом вечере. Это
будет презентация альманаха под названием "Тени странника" при журнале
"Юность", где был опубликован мой стих "Пьеро". Это первая моя публикация.
Тираж, мягко говоря, невелик, но всё равно приятно, чёрт возьми. Было бы
здорово заниматься одним лишь творчеством и ничем иным. Но я знаю, что это
нереально. Сейчас и Пушкина-то не слишком читают, а уж мне своими
виршами зарабатывать на хлеб и подавно не удастся. Остаётся писать в порядке
хобби, будучи читаемым самим собой и небольшим кругом читателей. Летов
говаривал, что "человек творит, когда ему плохо". В последнее время моя
творческая активность стабильно высока.
Винт? Нет, друзья мои. Винт тут не при чём. Конечно, на данный момент
я объективно не способен вовсе от него отказаться - раз в месяц "вынь да
положь". Вот и в этот раз: два дня на мутку угробил, 200 с ***м рублей,
отложенных совсем на другие цели, сколько сил, энергии, нервов. И что в
итоге? Даже и кайфа-то толком не почувствовал. А кликнут через месяц - ни
за что ведь не откажусь. Побегу, как ссаный кот. Но употребляю я этот
пресловутый препарат раз в месяц, а в остальное время живу обычной трезвой
жизнью - учусь в университете, причём весьма неплохо, смотрю старенькие
фильмы в Музее кино, читаю, слушаю музыку, хожу на футбол, ссорюсь с
родителями, пишу стихи, а иногда и прозу, общаюсь с друзьями, из которых
далеко не все наркоманы. А внутри почему-то пусто и темно, и всё чаще
чувствую, будто жизнь зашла в тупик. Мне 20 лет. Пора взрослеть, заниматься
делом, браться за ум и т.д. и т.п. Надо учиться зарабатывать себе на жизнь, надо
искать социальную нишу. Золотое молодое безделье исчерпало себя, надоело
мне самому. Всё, чем я занят в жизни - это привычка, инерция. Прям таки,
Онегин или Печорин - "лишний человек" из книжек классиков. Самому
смешно. Но чтобы изменить существующее положение вещей, надо измениться
самому, измениться резко и кардинально. Это сложно, но, пожалуй, неизбежно.

Холостое пустое время,
Излёт пути,
На алтарях -
Паутина и прах.
А где-то высоко в горах
Недавно умер последний апостол.
Выкачали воздух -
И нечем дышать,
Захлопнулись двери -
И некуда бежать.
Всё так просто.

Всё просто.
Куда мне идти ?
Чему поучиться ?
Во мне кончились
Звонкие злые слова,
У меня болит голова
От когда-то любимых гимнов.
Наверное, скоро я буду овощ
Или какой-нибудь съедобный гриб.
Я тщетно пытался погибнуть -
Ан нет, не погиб.
И, видимо, долго ещё не погибну.

Зато я умею любоваться
Цветом грозы,
Заворожено следить
За танцем крыла стрекозы,
Я умею смотреть на кленовый лист
И восторгаться...
Не много ли мне одному ?
Но кому это нужно, кому ?

Я не знаю.
Я не у дел.
Я сижу отдыхаю.
Я наблюдаю,
Как новая молодёжь
Поёт песни старого Летова,
И иногда помогаю.

Когда я проезжал станцию Крюково, электричку всё-таки догнала гроза,
обошедшая меня стороной в Покровке. Из недр почерневшего неба, то и дело
разрываемого на куски молниями, в окна поезда лихо и зло ****ул ливень с
крупным градом. Испуганные пассажиры опустили оконные фрамуги и стали
благоговейно обсуждать вероятность урагана.

Погода стоит на дворе - будто на заказ. Постаревшее к концу августа
солнце по-стариковски чинно и умеренно греет берёзы с их желтеющими кронами и
молодых мам, выгуливающих своих киндеров возле качель и песочниц,
пользуясь, возможно, последними погожими деньками. Облачившись в
неопределённого цвета пиджак, футболку и джинсы, я возвращаюсь домой с
гитарой под мышкой. Извечным составом - Олег, А. и я - мы заглянули к
Паше Ершову. А. хотел забрать у него свою гитару, а мы приплелись за
компанию. Взяв гитару, а заодно и купив пива, мы долго сидели на ступеньках
лестничной клетки, где я устроил внеочередной импровизированный концерт.
"Корабли в нашей гавани..." Глоток пива. "Паша, играй дальше". В
открытое окно заглядывают устало свесившиеся пряди ветвей березы, сквозь
которые в бетонную полость подъезда врываются янтарные лучики. И все
проблемы этой жизни отступают куда-то далеко-далеко - уж по крайней мере
до конца ещё одной песни, а потом ещё одной...
"Корабли в нашей гавани..."
На подходе к своему дому я вижу, что навстречу мне быстрой деловитой
походкой приближается Денис. Я заметил его издалека. Я всё сразу понял.
Зачем ещё Дэн может приехать в такую даль ? И пока мы идём друг другу
навстречу, я упеваю подумать о многом. Меня моментально начинает
охватывать привычное болезненное возбуждение, и будто некий гигантский
миксер, внезапно включившийся в моём мозгу, принимается перемешивать и
гонять бесконечно по кругу месиво мыслей.
"Какхорошочтоничегоненадоехатьпокупатьвидимоу негоестьбанка".
"Варитьприйдётсяуменябольшенегдеаскоровернётсямать".
"Неужелионприехалодин?"
После торопливого рукопожатья, Денис парой рубленых фраз озвучивает
то, что я уже и без того понял. Прямо как был, с гитарой под мышкой, я иду
вместе с Денисом к Олегу. По дороге выясняется, что Денис прибыл не один, а
с другом Сашей, который живет в Солнцево, и что этот самый Саша ждёт нас
сейчас возле подъезда Олега. Дело в том, что, нагрянув к Олегу, дома они его не
обнаружили, и, в конец заморочившись этим фактом, совершили ряд
следующих действий: положили банку под лестницу на первом этаже подъезда
(до этого провезя её в кармане через всю Москву), Саша остался у подъездного
крыльца караулить Олега (не зная, впрочем, как тот выглядит). Денис же пошёл
ко мне домой - поискать там меня или Олега.
После вышесказанного я начал припоминать, что когда мы с Олегом
расходились, возле его подъезда и вправду тёрся какой-то паренёк в ярко-
синем бархатном пиджаке. На лице юноши был явственно виден налёт какой-то
болезненности, а обратив внимание на его беспокойно-усталый взгляд, я ещё
тогда отметил про себя, что похож этот друг на... Ну вы сами понимаете. Он
ещё подошёл к нам и то ли попросил сигарету, то ли спросил, который час, но
так и не решился заговорить, а лишь продолжил своё нервное топтание возле
подъезда. Оказалось, это и был Саша.
Саша примерно наш ровесник. Он довольно давно и плотно сидит на
белом. Его лицо имеет лёгкий землисто-жёлтоватый оттенок. Его кумарит. Он
повыносил из родительского дома очень много денег и ценных предметов
обихода. Как и Дэн, он не раз безуспешно лечился и так, и сяк, и этак. Как и у
Дэна, родители Саши - люди весьма обеспеченные. Саша очень недёшево
прикинут, а время сверяет по модному "родному" хронометру Sharp, который,
правда, почему-то не имеет ремешка. Пристрастие к героину заставляет Сашу
быть весьма изобретательным в сфере добычи денег. Помимо банального
кидалова лохов на Никольской вместе с Денисом - настоящим опытным
профи этого бизнеса - и продажи на рынке в Лужниках оставшихся личных
вещей, Саша порой воплощает в жизнь и более нетривиальные проекты.
Например, раскопав у себя дома старый фотоаппарат, зонтик на высоком шесте
типа пляжного и треногу, этот юноша приходил в первую попавшуюся школу и
предлагал услуги фотографа. Собрав с родителей деньги, рассадив в актовом
зале нарядных детишек и для виду пощёлкав объективом, мастер
художественного фото испарялся в неизвестном направлении. Направлении
барыги.
Откуда сегодня эти два молодца отсосали банку, мне неведомо, да это и
не важно. После долгих и муторных поисков бензина, Олег принимается за
дело. Невооружённым глазом видна разница в отношении к винту нас с Олегом
и двух наших гостей. Для нас это первая и последняя любовь, для них - лишь
побочный, хотя и довольно приятственный, кайф и способ раскумариться. Саша
помогает отбивать, сняв и убрав подальше от пачкотных реактивов свой
дорогой ярко-синий пиджак. За окошком улыбается солнечный диск, винтец уже скоро будет готов. Всё ништяк. За этими
двоими, правда, нужен глаз да глаз - как бы чего не с****или ненароком.
Втираемся вместе, в одной комнате. У Саши с венами ощутимые проблемы, но
в итоге он их всё же решает - а куда бы он делся? Эффект Саше нравится:
перестаёт кумарить, а даже скорее наоборот - прёт. Попив чайку и немного
по****ив, гости нас покидают.
- Ох и матёрый же торч этот самый Саша, - комментируя я увиденное.
-Бывает, - выдыхает Олег. И рассказывает мне ещё некоторые
подробности жития этого совсем не святого. Рассказывает про его папу -
какого-то крупного начальника в ментовке, который приказал операм следить
за собственным сынулей, вычисляя его связи с наркоманами и барыгами. Связи
были выявлены, и ряд тёмных личностей поплатились за свои дурные привычки
и не вполне благовидный бизнесс, что, впрочем, ничуть не помогло Саше
расстаться с наркотиками. Ещё Олешка рассказывает про то, как мать Саши -
непоследний работник какого-то крупного банка - сама давала Олегу деньги,
чтобы тот купил для её чада баночку салюта ( ! ) и выделяла им квартиру на
время варки, руководствуясь, судя по всему, соображениями типа "пусть уж
лучше винтанётся, чем пойдёт и купит опять героина". (Соображения
подобного рода - пусть лучше нажрётся водки, пусть лучше травы покурит,
пусть лучше винта сварит - кажущиеся чудовищными по своей абсурдности
для любого благополучного родителя, вполне естественны для родителей заядлых
героинщиков. Не судите...) Ещё он рассказывает про то, как Саша, прознав, что
его родители заказали в магазине мебель, позвонил в этот магазин и попросил
отменить заказ и вернуть деньги ему, как сыну заказчика, что стало в итоге
полной неожиданностью для родителей, долго и тщетно ожидавших прибытие
мебели. За чашечкой чая мы благодушно похохатываем: хитёр, гангрена!
Олег остаётся, но вот ведь напасть - этот хер запирается в сортире и
оккупирует его не на час и не на два. Меня распирает понос, но сортир мне не
нужен, т.к. это словесный понос. Но собеседник мне просто необходим, и мне
ничего не остаётся, как делиться с Олегом своими многочисленными
измышлениями по вопросам истории, географии, этнографии и др. через дверь
гальюна. Со стороны это выглядит, наверное, очень забавно: Паша ходит взад
вперёд по коридору мимо дверцы WC, оживлённо жестикулируя и изливая
потоки информации, время от времени постукивая в дверцу и требуя ответа от
своего невидимого собеседника, который куда менее активно участвует в этой,
с позволения сказать, виртуальной беседе.
Приятель за дверью, без сомнения, дрочит своего крепыша и мало
заинтересован разговором. Олег капитально заморочился на этом
увлекательном процессе, начисто потеряв чувство времени и восприятие
реальности. Я же всерьёз заморочился на такой специфической теме, как
историко-культурные аспекты наркопотребления различных народов мира и
увяз в этой теме по уши, потеряв как надежду вытащить Олега из сортира, так и
критическое отношение к сложившейся ситуации.
Нашу с Олегом странную диспозицию нарушает звонок в дверь. Это к нам
пришёл А. Этот факт несколько заинтересовывает и отрезвляет Олега, который
ещё минут через десять всё же предстаёт перед нами, злобно отнекиваясь от
объяснений причин своей столь долгой добровольной изоляции.
Чай, сигареты, мутные сбивчивые разговоры, догон часа в три ночи...
Гости в конце концов уходят, несмотря на мои настоятельные просьбы
остаться. Я ОДИН. Это так тягостно - чувствовать своё пронзительное и
неодолимое одиночество жалкой песчинки, утерянной творцом в необъятной
черноте вселенной, маленький прямоугольничек которой я могу видеть в окно.
Вид из окна. Шедевр постоянной экспозиции музея моего жития.
Наблюдательность и память о прошлом дают мне возможность заметить и
оценить неспешную динамику изменений этого урбанистического пейзажа:
десять лет назад за школой стоял кирпичный завод, теперь на его месте высятся
многоярусные жилые бетонные термитники, поменялись заборы, машины во
дворе, в домах напротив остеклили лоджии, в углу футбольного поля поставили
новые красные качели. Каменный лес живёт своей жизнью, постепенно меняя
свой внешний облик, но обитатели его чаще всего перестают обращать
внимание на эти мелкие и большие метаморфозы пейзажа уже на следующий
день. А для меня в них существует не меньшая красота и значимость, чем в
сезонных переменах внешнего вида естественных ландшафтов.
Наверное, я путано и туманно излагаю. Стоит ли вообще об этом писать?
Это всего лишь обычная заморочка. А уж стоит ли вам читать все эти
измышления? Столько существовало и существует в мире людей, пишущих
получше меня. Часть из них живёт вон там - на моей книжной полке, мозоля
глаза своими разноцветными корешками. Гарсиа Маркес, Кастанеда,
Достоевский, Маяковский, Хлебников, Блок, Джек Керуак, Кен Кизи, Кафка,
Ницше. Ницше... Полное собрание сочинений. Я беру с полки первый том и
начинаю с самого начала. Когда вокруг тела существует вакуум, а внутри него
- давление, то тело может взорваться. Мне нужен собеседник, или же
последует взрыв.
Сначала я проглатываю предисловие. Обычно мне редко нравятся
предисловия к изданиям великих, но это совсем неплохое. Беру карандаш и
начинаю подчёркивать наиболее интересные и удачные места в предисловии. И
вот, наконец, я погружаюсь в пучину собственно ницшеанского текста. Первая
его работа: "Рождение трагедии, или эллинство и пессимизм". За окном уже
начинает давать о себе знать сраный новый день, но я этого не замечаю. Я
жадно, увлечённо проглатываю страницы, где-то восторженно соглашаясь с
автором, а где-то ожесточённо с ним споря. Усатый дух ворчливого
болезненного громометателя Фридриха встаёт предо мною с этих страниц.
Я выработал особую схему общения с классиком посредством карандаша.
Она заключается в системе разнообразных подчеркиваний текста. Например:
одна прямая черта - "интересная мысль, в целом согласен", двойная прямая
черта - "отлично сказано! полностью разделяю это мнение", волнистая линия
- "очень спорное суждение, я не во всём согласен", вертикальная черта на
полях - "совершенно не могу с этим согласиться", вертикальная черта на
полях со знаком вопроса - "не могу въехать в смысл этой фразы".
Очень скоро я начинаю замечать, что Ницше отвечает мне! Мои
подчёркивания как будто способны влиять на дальнейший текст. Все мои
вопросы и возражения, появившиеся в ходе прочтения текста, почти
немедленно находят своё разрешение далее по ходу повествования. Я прихожу
к выводу, что чем больше я подчеркну тем или иным образом измышлений
автора, тем более ясную и полную интерпретацию написанного я получу от
него на следующих страницах произведения, и мой карандаш шуршит до тех
пор, пока на улице не становится совсем уж светло, а глаза не начинают мне
отказывать. Только тогда я вынужден прекратить своё заочное общение с
великим философом.

Злая судьба привела меня, Олега, А., Дэна и Серого в выкрашенный
мёртво-зелёной казённой краской пыльный и унылый коридор
наркодиспансера. Мы сидим на откидных стульчиках, обитых красным
дерматином, вокруг нас слоняются клинические наркоманы. Каждый из нас
дожидается своей очереди на приём к врачу. Я глубоко подавлен до степени
какой-то душевной оглушенности и оцепенения. Мои дружки обсуждают друг
с другом как надо вести себя у нарколога, что говорить, что не говорить и т.п.,
но я их совсем не слушаю. Я не слышу их советов и невесёлых шуточек,
погружённый в тягостное осознание того, что, мол, "докатился... доторчался".
Хочется просто провалиться сквозь землю.
И вот распахивается белая дверь кабинета и молоденькая медсестра
холодным и бесстрастным голосом внезапно заговорившей рыбы произносит
"следующий!", взглядом приглашая войти явно кого-то из нас пятерых. Олег
поворачивается ко мне и говорит: "Паша, иди - твоя очередь". Денис
разрождается каким-то формальным напутствием типа: "Не ссы, не робей
давай, держись увереннее!" С тягостным вздохом я встаю и перешагиваю порог
кабинета.
Интерьер ослепляет своей абсолютной белизной: белые стены, белый
шкафчик, белый режущий глаза свет лампы, белый халат пожилой женщины-
врача, что-то строчащей за столиком. Поднимает глаза. "Здравствуйте,
присаживайтесь." Сажусь на стульчик в пол-оборота к ней. Оглянувшись назад,
вижу вороватые ряшки приятелей, наблюдающих за происходящим в
приоткрытую дверь.
- Закройте дверь, - строго осекает их любопытство доктор. Дверь
захлопывается.
Идёт спокойная, размеренная беседа пациента и лечащего врача. "Как
давно употребляете ?" "С какой периодичностью ?" " У нас впервые ?"
"Пытались самостоятельно бросить ?"
Внезапно увлекшись разговором, я в один прекрасный момент понимаю,
что веду беседу уже вовсе не с пожилой женщиной в белом халате, а с одним
своим знакомым, сокурсником по университету, и разговор от наркологической
тематики неведомо как переходит в горячий философский диспут о
мироустройстве, о том, что представляет из себя известный нам мир.
- Вот смотри, - увлечённо объясняю я ему, - весь мир - это большой
хрустальный шар, каждая его грань самоценна, но в то же время является лишь
малой частью, составным элементом всего шара...
- Нет! Всё это чушь! Мир не может быть хрустальным шаром!
Эмоциональный накал спора переходит всякие границы, мы начинаем
грязно оскорблять друг друга, а затем мой собеседник позволяет себе
совершить некий угрожающий жест в мой адрес, и в ответ я бью его кулаком в
лицо. Он успевает уклониться, и удар приходится вскользь. Мы оба вскакиваем
со своих мест и начинаем ожесточённо мутузить друг друга.
Врач нажимает на какую-то кнопочку на своём столе, секундой позже в
кабинет входят двое дюжих санитаров, разнимают нас и, заломив мне руки,
уводят меня вон из кабинета. Меня провожают нагловато-насторожённые
взгляды дружков.
...Просыпаюсь я на диванчике в квартире своей бабушки. Один.
Бессмысленно, непонимающе брожу по квартире. Тишина. Лишь постукивают
часы на стене. И тут в мою голову вихрем врывается: "Уже пять часов! Мы же
сегодня с Олегом договаривались замутить винта! Я должен немедленно ему
позвонить!"
У бабушки какой-то очень странный телефон - такие аппараты с
высокими изящными рычажками и точёной металлической трубкой были на
вооружении в 20-40-ых годах. На телефоне имеется белый пластмассовый диск,
но вот незадача - он без цифр. Для того, чтобы накрутить необходимую
цифру, я считаю дырки по кругу и, отсчитав нужную дырку, набираю.
Получается медленно, пару раз я ошибаюсь, но в конце концов я справляюсь с
этой задачей.
Трубку на другом конце провода поднимает олегонов отец:
- Здрасьте... А Олега сейчас нету... Это ты что ли, Паш ? Да... Я знаю, что
с тобой тут произошла неприятная история: в наркодиспансер угодил, да там
ещё и подрался... Да, я в курсе. Но ты не волнуйся. Я всё улажу по своим
каналам - я с кем надо переговорю, всё будет нормально. Так что не падай
духом...
Договорить с собеседником мне не суждено. За дверью квартиры
раздаются нервные торопливые голоса, скрип отмычек, затем дверь слетает с
петель после страшного удара, и в холл врываются двое здоровенных небритых
мужиков. У них безумные глаза. У одного в руке топор, а у другого - чемодан.
Я всё моментально понимаю: это воры. Думали, что на квартире никого нет, и
решили ограбить мою бабку. Телефон стоит совсем рядышком с входной
дверью, и как только непрошеные визитёры вламываются в жилище, я резко
вскакиваю, кидаю телефонную трубку прямо в морду мужику с топором и,
воспользовавшись их секундным замешательством, пулей вылетаю на
лестничную клетку и бегу вниз по лестнице. Бегу, словно загнанный заяц, с
нечеловеческой скоростью, перелетая через ступеньки, вопя на весь подъезд
"Помогите ! Грабят !" Пробегаю 3-4 этажа, а до первого, как видно, ещё бежать
и бежать. Странно: ведь бабушкина квартира всегда была на первом этаже.
На одной из площадок натыкаюсь на какую-то женщину. Не разглядев её
толком, обезумев от стрёма, ору ей: "Помогите! В мою квартиру залезли
бандиты! Надо срочно в милицию!" Но вот я повнимательнее приглядываюсь к
этой женщине, и мне становится просто жутко, волосы на моей голове
становятся дыбом. Передо мной стоит грязная и вонючая баба-бомжиха в
затасканном отвратительном бардовом пальто. У неё такой же свирепо-
безумный взгляд, как и у тех двоих мужиков. Она же с ними заодно! Её
мордень перекошена жуткой сатанинской ухмылкой. И вот она уже
выхватывает из-за пазухи длинную стальную школьную указку. Сейчас она
проткнёт меня ею насквозь!
Но я её опережаю, перехватываю уже занесённую руку с роковой указкой
и пытаюсь повалить эту бабищу, чтобы освободить себе путь на волю. прочь из
этого ужасного подъезда. Баба визжит как поросёнок. Наконец, мне удаётся
оттолкнуть её в сторону и продолжить свой сумасшедший бег по лестнице.
Лестница эта, как я начинаю понимать, вовсе не имеет конца. Бегу и бегу,
пролёт за пролётом. Чтобы срезать углы, я спрыгиваю на нижние пролёты, не
пробегая до конца верхних, а просто опираясь рукой об перила, перекидываю
своё тело всё вниз, туда, ниже и ниже, всё дальше и дальше от своих
преследователей.
Но что это? Оказывается, под моими ногами и нет вовсе никакой
лестницы, нет вокруг меня никакого подъезда. Исчезают ступеньки, перила,
стены, растворяясь в зеленоватом полумраке. Я планирую вниз, кружа и
вращаясь, словно осенний кленовый лист. И мне уже совсем не страшно. Я
понимаю, что меня уже нет - я превратился в кленовый лист и так легко и
спокойно лечу плавными вальсирующими кругами...

И снова тёпленькое радостно-сентиментальное безветрие бабьего лета.
Небесная канцелярия, заведующая погодой, словно по заказу балует Москву
такой ненапряжной погодой именно в такие особые дни, случающиеся со мной,
напомним, в среднем раз в месяц.
Впрочем, в кульминационные минуты шоу ото всей этой отличнейшей
погоды остаётся лишь солнечный зайчик, бегающий по зелёной стене
лестничной клетки. Нас четверо. Олег уже вмазал Инну и вмазался сам. Инна
валяется на ступеньках, тихонько посапывая выхлопами и слабо постанывая.
Олег на минуту отвлекается от своих чудесных ощущений, чтобы втереть меня.
И-и-и-рррасссс!!...
Но что это ? Вместе с волнами привычного кайфа до моего мозга
начинает всё отчётливее доходить ощущение странной свинцовой тяжести,
навалившейся на мою грудную клетку. Мне с каждой долей секунды
становится одновременно всё ****атее и всё ***вее одновременно. Я поначалу
стараюсь абстрагироваться от очевидных некайфов, но тщетно: насладиться
приходом ужасно мешает всё более усугубляющееся ужасное чувство, что я не
могу дышать. Сначала я не могу вдохнуть полной грудью, мне словно не
хватает воздуха, а затем я и просто начинаю конкретно задыхаться! Неуклонно
сжимающийся стальной обруч стягивает мне грудак, и, прислушавшись
повнимательнее к своему сердцу, я понимаю, что я его не слышу, оно ни *** не
стучит!
Когда сердце бьётся привычным размеренным метрономом жизни,
человек не замечает этого стука, но стоит ему замолчать - эта грозная гудящая
в ушах тишина пронзает любого насквозь, эта вечная неодолимая и
завораживающая тишина, всегда столь неожиданно врывающаяся в жизнь из-за
неслышно приоткрывшейся двери туда...
Вместе с сердцем, застыло и время. Секунда за тысячу лет, и я успеваю
подумать о многом и многое вспомнить. В голове бессмысленно крутится
карусель матерных слов и устоявшихся идиоматических выражений - всех,
какие я только знаю. Вместе с тем я вспоминаю утверждение о том, что якобы
на страшном суде большую роль играют последние слова человека, сказанные
им перед смертью - а у меня это будет мат... Перед глазами проплывает
хаотическая нарезка образов из детства и неоконченной ещё юности. Или уже
оконченной ?...
У меня начинает темнеть в глазах, очертания Олега и Игоря,
склонившихся надо мной с на удивление одинаковым выражением страха и
интереса на лицах, начинают расплываться и тускнеть. Я с трудом выдавливаю
из себя слова, торопясь их выговорить, охваченный паникой от осознания того,
что они - слова эти - могут оказаться последними словами моей жизни:
- Бля... мне ***во... ****ец... дышать не могу... я помираю...
А чем мне могут помочь эти крендели? Я и сам без понятия, чтобы я
поделывал в таком случае. Врача? Да пока его чёрт принесёт, уже десять раз
помрёшь. Можно, конечно, хотя бы изобразить деятельность по реанимации
товарища: поплескать водой в табло, похлопать по щекам - так, для очистки
совести. Олег же с Игорем реализуют это лишь на словесном уровне:
- Паша, бля, ты весь белый! И уже синеть начал. Ну не ссы - это
отойдёт. Называется "весло" - когда ***во приход пошёл. На-ка, попей
водички!
- Я задыхаюсь....
- Слышь, Олег, а может ему вены порезать? Ну, чтоб лишняя кровь
вышла, давление там типа упадёт - и нормально...
- Нет... нет... не надо... мне вроде уже получше...
На протяжении всего вышеописанного Инна, не проявляя признаков
жизни и никак не реагируя на происходящее, продолжала лежать на приходе.
Правильно. Так и надо.
Постепенно дыхание восстанавливается, а сердце начинает стучать в
полном объёме, даже ещё и посильнее, чем обычно. Я даже успеваю застать
остатки прихода, который и так был при мне, но отошёл поначалу на второй
план из-за очевидных признаков моей скорой гибели. Я сижу на ступеньке,
потный как мышь, в состоянии некоторого транса, полной потерянности.
Только что я реально мог умереть. Умереть в двадцать с половиной лет от
винта. Любой трезвый человек, читая эти строки, подумает: "ну после такого-
то грех не завязать с этой гадостью". Да, у меня мелькнула в башке мысль: "а
как же я буду втираться в следующий раз - я неизбежно буду стрематься
повторения сегодняшнего весла". А потом сам же себе ответил: "да, буду
стрематься, но всё равно ж ведь винтанусь, просто дозу отобрать надо будет
поменьше - чтоб не так страшно, прогнать за два захода..."
Под впечатлением увиденного, ещё не вмазавшийся Игорь опасливо
спросил Олега:
- А вдруг меня также ****ёт?
- Ну поставь себе поменьше, - ответил тот, - вон с Инной всё
нормально, да и со мной тоже. ****атый раствор. Такое бывает. Не ссы. У
каждого своя индивидуальная реакция организма.
Потом мы пошли гулять. Я шёл и смотрел на солнце, деревья, собак, детей
и радовался. Радовался, что живу. И обязательно буду жить долго и счастливо.
А красивый был бы финал у книги, если бы я на этой странице двинул бы-
таки кони !...

Маша... Почему-то я вспоминаю её время от времени.
Я познакомился с ней осенью 99-ого, после просмотра какого-то фильма в
Музее кино.
- У тебя есть зажигалка?
- Нету. Я не курю. Как тебе фильм?
- Так себе. Я вот тут вчера смотрела Вима Вендерса...
Маленькая костлявая девочка с большими карими глазами и чёрным
ёжиком волос. Чем-то на Инну смахивает. Стильный прикид, дорогой
мобильник, 2-ой курс филфака МГУ.
Мы могли трепаться часами о кино, о музыке, о литературе, о наркотиках.
При первом же взгляде на неё я понял, что могу быть предельно откровенен с
ней на тему торчбы. Маша никогда не скрывала своих эпизодических
героиновых сеансов, давних проб кислоты и явной любви к хорошему гашу.
Винт она тоже пробовала, довольно давно, и он её не порадовал: "Слишком
грязная вещь... отходняк ужасный". Однако же на системе она никогда не
сидела, чем очень гордилась, считая периодические встречи с наркотиками, не
перерастающие в зависимость, атрибутом свободным творческих личностей.
Чему я всегда удивлялся, так это тому, что она, будучи младше меня,
разбиралась на порядок лучше меня во всех видах творческой активности: я не
мог понять, как к 19 годам можно успеть пересмотреть столько фильмов,
послушать столько групп, прочитать столько книг? Она, не знаю уж,
бессознательно ли, или же специально, постоянно в наших разговорах тыкала
меня носом в это обстоятельство. Меня это ужасно бесило, и это стало одной из
причин того, что мы расстались месяца через три нашего вялого и непонятного
романа.
Мы трахались с ней лишь один раз - было негде, да и ей особенно этого
не было нужно, не знаю уж, почему. Этот единственный раз был сущим
цирком по той причине, что перед этим она хорошенько разнюхалась гердосом,
а я был изрядно под винтом. Я два часа делал ей кунилингус, и всё-таки она
кончила. Я чувствовал себя героем. Ебя её, я умудрился почти сразу сильно
порвать себе уздечку, потрахался ещё с часок, потом мне стало больно хую, на
меня напала какая-то жестокая заморочка и я стал строчить на кухне какой-то
стих, а Маша вырубилась окончательно.

Время летит ополоумевшей птицей. Никто не знает, куда именно. Я сижу
на кухне один, пялясь в ночь. Вот уже и 2000-ый год наступил, а я сегодня
опять... За старое... И снова хочется поговорить - да не с кем. Не с родителями
же! Потрепался пару часов по телефону с Олегом, и хорош. Побеседую хоть с
тобой, мой читатель.
А ведь у меня, представляешь, теперь трезвая девушка. И в первый же
день - вернее, бурную ночь - нашего общения я проинформировал её о своём
нехорошем пристрастии. Но это её не остановило. Видимо, слишком
легкомысленно она восприняла сказанное, не осознала толком. А зря. Не знает
ещё, с какой заразой связалась. Я не стал её глупо и беспардонно обманывать,
клянясь в том, что "никогда больше..." Сказал, что очень хочу завязать, что
устал, что хочу измениться в корне - может быть, не сразу, но навсегда. И что
она очень мне нужна в этом нелёгком деле. Всё это правда, но сегодня я опять
сорвался.
Олёг, сучонок, притащил дозняк, и я не устоял. Ситуация простая,
банальная, старая как мир. Но в отличие от недавнего прошлого, когда я просто
взял бы и вмазался, теперь я был вынужден зашифроваться не только от
родителей, но и от моей новой спутницы жизни. И я проявил завидную силу
воли, отложив заветный баян в тайник до момента своего возвращения с
прогулки в компании девушки. Для меня была бы ужасна ситуация провала,
обнаружения ею в моей крови следов препарата. Конечно, я умею держать себя
в руках, но чем черт не шутит - вдруг она меня пропалила бы. Тогда это
явилось бы для меня огромным социальным поражением и крахом надежд на
ближайшее выздоровление.
И я героически отгулял с девушкой Катей несколько часов, зная, что в
тёмном укромном уголке моего подъезда таится эххх! Целый куб отборного. Но
всё когда-нибудь кончается, закончилось и гуляние. Причём ни один мускул не
дрогнул на моём лице во время этой прогулки. Ничем я не выдал смятения
своих чувств.
Как я бежал! О, боги! Это был стремительный полёт. Влетев в подъезд,
лёгким изящным жестом выцепил я из тайничка предмет вожделения и, выбрав
этаж поспокойнее, со второго раза, матерясь на чём только свет стоит, залил
драгоценный нектар в излюбленный веняк на бочине левого запястья.
Последний раз. Последний ****ый раз в своей засраной и великолепной
жизни...
???!

Эпилог.

Всё мне позволительно, но не всё полезно;
всё мне позволительно, но ничто не должно обладать мною.
(Апостол Павел, 1 Коринф. 6,12).

Время летит вперёд ополоумевшей птицей — летит по бесконечной линии, параллельной поверхности земли, летит теперь уже без малейших падений и взлётов, но от этого ничуть не менее быстро.
Сейчас, когда я пишу эти строки, между мною теперешним и мной тогдашним — образца 98-99-ого годов — пролегла девственно чистая контрольно-следовая полоса двух с лишним лет стойкой ремиссии. Но память моя, часто вопреки моему желанию, на редкость бережно хранит образы людей и событий, оставшихся там — за этой всё расширяющейся полосой душевного карантина. Оставшихся, смею полагать, навсегда.
О нет, братья и сестры, я ни о чём не жалею. Я сам, вполне осознанно выбирал свой путь, и далеко не всё оказалось отвратительным на этом пути, и далеко не все встреченные мною оказались подонками. Может быть, именно поэтому я и нашёл силы и время дописать эту книгу, переселив на её страницы мир разрушительной, но весьма яркой и увлекательной болезни, в котором я прожил два года — именно потому, что уверенность в невозвратимости для меня этого мира растёт и крепнет с каждым прожитым мною трезвым днём.
Два года. Это много. Чуть меньше 1/11 прожитой мною жизни. А так как год жизни нарка приравнивается к нескольким годам жизни трезвого здравого гражданина, то этот срок для меня велик, очень велик. Разительно поменялся за это время описываемый мною в этой книге мирок “великих мечтателей”. Полупьяного тролля Ельцина сменил более строгий и зоркий выходец из «конторы», и государственная система успела подзакрутить гайки, заставив банки неслабо подорожать, что не замедлило сказаться на житие-бытие “системы” шировой. Винт из дешёвого и всем доступного ширева, из демократичного дворового наркотика превратился в достаточно дорогостоящее удовольствие. Таким образом, теперь те, кто винтился в плотном графике, более не могут себе этого позволить по деньгам, а те, кто с финансовой точки зрения могут себе позволить винтиться часто, ещё пока не дошли до той стадии зависимости, когда столь частое винтилово желанно и даже необходимо. Поэтому сейчас многие из тех, кто в принципе винтится, делают это нерегулярно, от случая к случаю. Правда, старые провинченные хиппи-хроники хитры на выдумки, и помимо привычной уже тефы в ходу теперь и некая “колда” — более разрушительная для организма, чем винт, эфедринсодержащая бодяга на основе то ли “Колдакта”, то ли “Колдрекса”. Зато в Москву пришли «спиды» -- лабораторного изготовления амфетамины, издавна употребляемые «быстрыми» нариками на Западе.
Вообще же, по моим наблюдениям, наркоманов в Москве стало поменьше в новом тысячелетии. На голову больные девяностые прошли. Быть слюнявым бледненьким торчком уже больше не модно. Модно быть здоровой загорелой особью, социально адаптированным, позитивно взирающим на мир человеком, катающимся на сноуборде зимой, а на роликах летом.
Но это всё обзор общей ситуации. Главное же наше богатство — люди. Вот тут-то и выясняется, что на месте нашей былой огромной торч-бригады конца 90-ых годов прошлого тысячелетия, да и вообще на месте толпы моих друзей и знакомых наркоманов простёрлась пустыня. Ау, где вы, ярко-окрашенные искатели химического бога?
Начнём с тех, кому не повезло. А может быть, наоборот, повезло невероятно.
В конце 2000-ого года погиб Гарик (см. гл.6 ч.3). Последние месяцы своей жизни он плотнячком сидел на героине. Официальная версия гибели — автокатастрофа. Истинная причина покрыта мраком.
Недавно шагнул из окна Саша “Рыба” Рыбалко (см. гл.3). Сосед и приятель Серёги Г., маленький тихий аутичный меланхолик, решил остановить землю и сойти.
Умер и одиозный варщик-псих Гриша (см. гл.3). Один из его инструментов самоуничтожения сработал. Это оказался не винт. Гриша просто спился. У него отказали почки. Последний раз его видел Олег. Гриша, опухший до неузнаваемости, шлялся по нашему близлежащему продуктовому рынку, задавая всем мало-мальски знакомым людям вопрос: “Кто меня угостит пивом ?” Вскоре он умер.
Смерть наркомана — явление заранее ожидаемое и зачастую ни у кого не вызывающее слёз. Кроме самых близких людей — да и то не всегда.
Наш школьный знакомец Миша “Заяц”, любитель черняги (см. гл.4), теперь ВИЧ-инфицирован. Этот человек застрял где-то на полпути между двумя мирами — неизвестно, к какому ближе.
Драматично сложилась и судьба героинщика Саши из Солнцево (см. гл.6 ч.3). Он попал в автокатастрофу, мчась вмазанным ночью по МКАД. Долгое время он был полностью парализован. Только эти непростые обстоятельства заставили парня завязать. По слухам, сейчас он даже опять ходит, правда с палочкой. Его приятель Денис Р. рассказывал Олегу, как Саша был рад (!), что так всё обернулось: он завязал! Воистину, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
Сергей Г. Наш с Олегом и А. первый варщик, давний активист винтового движения. Скрыв от военкомата свой немалый наркостаж и факт постановки на учёт в диспансере соответствующего профиля, Сергей пошёл служить в армию. Участвовал в боевых действиях в Чечне. По неизвестной и тщательно скрываемой причине был комиссован, после чего с прежним энтузиазмом принялся за старое. И в конце концов Серёже пришлось порядком заплатить за своё увлечение. В данное время он отбывает срок за разбойные нападения. На пару с таким же нарком, как и он сам, выцепляли по подъездам тёток, отбирая кошельки и снимая серёжки, колечки и т.п. Не думаю, чтобы эти мелкие разбои их сильно обогатили — на дозняк только и хватало. Однако суд оценил такого рода шалости (учитывая предыдущий условный срок Сергея по 228-ой “за хранение”) в 3,5 года зоны (удивительно скромно!). Это, правда, со стороны хорошо говорить «скромно»… Года полтора он уже отсидел. В письмах обещает завязать, но, как показывают многочисленные примеры, камеры, палаты и казармы не лечат от торчбы. Впрочем, говорят, обратился к православию, постоянно посещает храм при зоне. Так что, помогай ему Бог.
Не лечат от торчбы и большие деньги, и мощные связи. Денис Р. (Дэн), пройдя немыслимое количество клиник, гемосорбций, плазмафарезов, “методов 12 шагов”, “Кундал” Якова Маршака (курс лечения — 5 000 $) и проч., так и продолжал активную наркопрактику. До тех пор, пока не нашёл помощи там, где подобные люди обычно ищут её в последнюю очередь. Как мне недавно рассказали Олег и А., в последнее время, как только к Дэну начинает подбираться желание вмазаться, он убегает на месячишко в монастырь простым «трудником», и бесы отступают. Вот так и бегает от самого себя. И это далеко не самый худший вариант. Являясь ужасной душевной грязью, наркотики разрушают прежде всего душу. И вылечить её труднее всего. Можно вылечить печень, даже мозги, а вот душу… Только начав и прекратив приём наркотиков, я твёрдо осознал, что душа-то и в самом деле есть.
Дальше там кто у нас по списку? Аня И. — дачная подруга Сергея Г., Дениса Р. и самого Олега. Когда-то она изрядно подсела на белый за компанию с Серым. Теперь Сергей далеко. Она ездила на суд, навещала его на зоне под Рязанью. Некоторое время она ждала Серёгу, даже собиралась выйти за него замуж. Но романтическая эта love-story жила недолго – неблагодарное это занятие… Однако же, какое-то время Аня была в ремиссии. Говорят, во многом её подвигло на решительный отказ от drugs заражение гепатитом С — классическим недугом всех любителей втрескаться. Впоследствии же Аня вернулась в лоно героиновой системы. И ширяется по сей день весьма плотно. Вот так всё просто и неутешительно.
К слову, помимо Ани, вирусом гепатита С не обделены Денис, Сергей, Олег, Лена Л. “Козявка” (см. гл.6 ч.3). Последняя из упомянутых до сих пор торчит как заводная, подсев позже остальных в тусовке. Не видав её более двух лет, я её повстречал недавно у Олега на дне рождения и не узнал. Олегу потом долго пришлось убеждать меня, что это именно та самая Лена, а я до сих пор с трудом согласен в это верить.
Что же до прочих наших соратниц по винтоварне — Инны, Ани З., всяких там Олесь, Надь и т.п. — они просто канули в лету, и ни мне, ни Олегу долго ничего не было известно об их дальнейшей судьбе. Олег, пару лет назад забросив свои сношения с Инной как бесперспективные, начисто оборвал связи с этим девичником, а мне-то они и вовсе давно уже не упёрлись по причине наличия у меня постоянной девушки совершенно другого круга. Но недавно Олегона пробило вдруг позвонить давно им позабытой Инне с целью возобновить старинный роман. Как оказалось, Инна послала подальше ширево ещё пораньше меня — года уже три тому назад, живёт совсем неплохой размеренной трезвой житухой, доучивается, где-то там работает и собирается замуж за некого испанца, с которым они в Испании же и будут проживать. Аня З. и вовсе уже давно замужем, по слухам за каким-то бандидосом, и имеет ребёнка.
Как способны меняться люди за каких-то три года! И как было бы погано жить на свете, если бы это не было так. Знайте все употребляющие – есть положительные исходы! Только вот, чем больше стаж, тем меньше шансов. Наркотики, в конце концов, это всего лишь одно из молодёжных увлечений — типа спортивного экстрима, футбольного фанатизма, быстрой езды на мотоцикле и прочих методов найти приключения на свою юную жопку. Поэтому вполне логично, что не все бойцы системы, перейдя рубеж взросления (20-22), остаются жить в безумии, как в доме родном. Недостаток наркотиков относительно прочих методик молодёжного отрыва состоит в том, что многие, повзрослев, уже подрастеряли способность выбирать. Многие, но не все.
Игорь Хома/Хомяк. Ко второй половине 2000-го года винт стал брать всю полноту власти над психикой Игоря, заставив его для начала проторчать принтер, а затем и процессор из своего компа. Завязал же он после того, как его капитально пропалили родители, застав в пустой квартире на пару с Олегом в состоянии полной невменяемости. По слухам, парень лишился понтовой работы, был брошен девушкой и отправлен на излечение в дурку. В некоторых случаях сильный психологический шок способен заставить впечатлительного человека завязать с ширевом. С Игорем произошло именно это. Игорь порвал все связи с Олегом, А., с наркотиком “первитин”, а заодно и со мной. Единственное что я слышал о нём за последний год, это то, что Игорь скуривает тонны травы. Хе-хе…
Поразительно то, что завязала Яна. Она годам к 35 крепко взялась за ум и давно уже не винтится. Вот уж это действительно похоже на сказку — я небезосновательно полагал, что старые не завязывают, ан нет. Впрочем, Яна очень изрядно выпивает, а время... Время оно покажет.
А., который ещё с давних пор был, пожалуй, единственным из нас рабочим человеком, что обуславливало сравнительно малую частоту его винтовых сеансов (зато их большую интенсивность), обладатель весьма нестандартной извращённо-изощрённой манеры мышления, параноик, в недавнем прошлом убеждённый буддист и один из самых близких моих друзей, тоже успел начать свою службу в армии и быть комиссованным. Прослужив примерно полгода где-то в Подмосковье, он располосовал себе лезвием внутреннюю сторону правой руки. Располосовал красиво и хитро, слегка разрезав вену лишь в одном месте. Будучи хорошо знакомым с психиатрией, А. сумел убедить комиссию в наличии у него явных психических отклонений, вследствие чего и был комиссован. После армии А. винтился, но делал это крайне редко. У него есть трезвая девушка, работа и православная вера, что, впрочем, не мешало ему до поры до времени бухать и изрядно кушать трамал. Потом у него была полоса полной ремиссии, но… К сожалению. Герыч, «спиды» пресловутые. Правда, не так чтобы часто. Воплощение мифа о «регулируемом потреблении»? Поживём – увидим.
Олег. Центральная фигура в нашей “группе здоровья”. Художник, мечтатель, винтовар, пропагандист первитиновой терапии, фанатично верящий в то, что именно винт — единственный пуп земли. Чтобы начать убеждаться в обратном, ему потребовалось проторчать 4 года. В начале 2001 г., когда я уже год как был в полной завязке, Олег перешёл на практически беспрерывный широчный график, потеряв чувство реальности, а, значит, и чувство опасности. Его родители, которые три года регулярно получали веские доказательства наркомании Олега, но всё это время, по сути, почти никак не реагировали на них, при виде стремительного разрушения личности сына поняли, что надо что-то делать. Для начала они взяли сына под домашний арест. Разумеется, это не помогло. Олег, уже совершенно не способный контролировать себя, вырывался под любым предлогом из дома “на пять минут”, чтобы в одиночку проторчать банку на чердаке, выпав из реальности на пару суток. Несмотря на все ухищрения родителей, этот умелый боец невидимого фронта проносил домой своё зелье, делал изощрённые тайники, втирался глубокой ночью в сортире.
Иногда и я, грешным делом, помогал ему, видя мучения винтового соратника, хорошо понимая их суть и оказываясь не способным поэтому отказать Олегону в просьбе “купить инсулинку и пронести её в мою комнату незаметно от родителей”, “вынуть из кормушки на шестом этаже пакет с кухней и тихонько мне передать” или просто “посидеть со мной в комнате, пока я вмажусь — родители тебе доверяют и не будут входить”. Но после того, как родители Олега пару раз ясно дали мне понять, что они недовольны моей “помощью” старому другу, я прекратил эту порочную благотворительность, не желая из-за олеговского кайфа быть обливаемым дерьмом.
А вскоре Олега отправили на излечение в наркологическое отделение дурки где-то под Вологдой. Там он провёл месяц среди вологодских и череповецких торчков, которые по словам Олега оказались очень неплохими людьми, лучше большинства своих московских коллег. “Знаешь, как у них приход называется? Подача!!” Там-то Олегу и диагностировали гепатит С (а заодно и В), который он сумел подцепить, поебавшись и вмазавшись одним баяном с некой Оксаной — подружкой Ани И. Какое-то непродолжительное время после дурки Олег держался. А потом всё вернулось на круги своя.
Разогнав бестолковую пионерию, лишившись общества завязавших меня и Игоря, Олег стал варить в основном вместе с Яной, иногда с А., иногда с Дэном. Иногда даже вообще с абсолютно случайными людьми с Никольской. Кто-то из таких чудесных ребят во время одной из недавних муток увёл у Олега мобильник. Кроме того, Олег сошёлся с тусовкой старых хипанов ещё советской закалки, любой из которых никогда не откажется замутить какого-нибудь кайфа — таких как упоминавшийся мельком в 3-ей главе Лёва, Лариса — баба лет под 30 без определённых занятий, имеющая двух детей от разных отцов, последний из которых сейчас отбывает срок за героин, и их друзья и знакомые, жизненные вехи и диагнозы которых вряд ли заслуживают упоминания. Промаявшись год вечными скандалами и примирениями, Олег недавно прекратил свои бурные амурно-первитиновые отношения с Ларисой.
Я искренне полагал, что Олег не завяжет с винтом никогда. Но оказался неправ. Олег как-то тихо и незаметно отошёл от «быстрого». Сначала раз отказался по телефону, потом второй … Вместе с А. и его глубоко верующей женой регулярно посещает церковь, соблюдает все обряды, посты. Пить ему нельзя: подпорченная гепатитом С печень уже вопиет. А вот «спиды» и герыч они с А. порою берут, частенько через пресловутую Аню И., имеющую обширные связи. Поторчат – покаются…
Для того, чтобы порвать с наркотиками, имея наркостаж Олега, нужно быть очень сильным человеком. То что, “на всё воля Божья”, это, конечно, верно. Однако моя пока ещё недолгая жизнь уже успела сделать меня скептиком. В десятый раз повторюсь: жизнь покажет. Я буду лишь искренне рад положительному результату.
Ну а как же сам автор этих строк ? Как он сумел перестать употреблять? Всё очень просто. В новогоднюю ночь 1999/2000 я повстречал девушку, которая круто повернула мою жизнь. Немного посрывавшись и пострадав традиционным желанием втереться, я постепенно всё же пересел с первитина на другой, более мощный наркотик — я подсел на неё. Чтобы суметь уйти из наркотиков, нужно уйти куда-то. Нужно найти щель, куда щемиться. А., Олег и Дэн, к примеру, пытаются уйти в религию. Гриша ушёл в могилу транзитом через алкоголь, и, боюсь, что по его стопам идут Яна и Лёва, да и вообще масса старых винтовых ремиссионеров спивается. Я же ушёл в работу и в неё. Она силой, непреклонным упорным психологическим давлением вправила мне мозги, вытащила меня за шиворот на свет божий и заставила в нём жить. Она — мой шаткий подвесной мостик между хаосом и разумом. Она за меня смогла сделать то, чего я за два года так и не смог сделать самостоятельно, и неизвестно, смог бы ли я это сделать когда-нибудь вообще. Два с лишним года не торчу. Работаю. Живу с девушкой, которую очень люблю. Живи и радуйся. Почему мне тогда так грустно?
Может быть, потому, что я ненавижу свою вполне неплохо оплачиваемую работу, а бросить её не могу – надо жить на что-то. А может быть потому, что у меня абсолютно нет времени на творчество. А может быть потому, что кончилась безответственная чумовая юность. А может быть, из-за хронического чувства одиночества — вселенского вечного одиночества в толпе, с друзьями, с любимой девушкой, с родителями.
Впрочем, мне не привыкать к одиночеству — оно мой единственный верный спутник, сколько себя помню. Одиночество часто порождает на свет неплохие строки. Я снова сижу на старенькой привычной лавочке в тихом дворе, застывшим отсутствующим взором смотрю на играющих детей, на зелень тополей и каштанов, на вальяжных сизяков, поклёвывающих шнягу возле моего ботинка. Лучи солнца плещутся бликами в стёклах домов, прохладный колючий ветерок шевелит волосы редких прохожих в этот солнечный, но совсем не тёплый майский день. Всё будет так, как быть должно. Всё будет так, здесь каждому своё, ведь так сказал джа...
И всё так же гремят поезда
Сквозь бессонницы, окна и стены.
И течёт шебутная Москва
Вдаль куда-то, как кровь по венам.
И лишь тощая зелень дворов
Шелестит так светло и грустно,
Да в подъездах наших домов
Вьётся пыль над прошлым безумством.