Книга рассказывает о жизни винтового наркомана.Это история описанная с той стороны границы,проходящей между людьми живущими ради чего то и людьми просто живущими.И вместе с тем это всего лишь жизнь...
Всё будет так,
Как быть должно.
Всё будет так –
Здесь каждому своё,
Ведь так сказал джа.
Твой новый день
Начнётся с того, что
Заперта дверь, и ты живёшь высоко –
Не грусти:
Ведь открыто окно.
Пусть это ложь,
Пусть это зло,
Но так было всегда –
Здесь каждому своё.
Так сказал джа.
OLDY (Комитет Охраны Тепла), "Jedem das seine".
Книга посвящается всем моим друзьям и подругам, вне зависимости от степени их причастности к событиям, нашедшим отражение в этом романе.
Промедление смерти подобно.
(В.И.Ленин)
Для бешеной собаки 100 вёрст - не крюк.
(Народная мудрость)
ГЛАВА 1. Вот так и живем.
Я проснулся в восемь утра, хотя сегодня воскресенье. Вчера я на всякий случай
попросил родителей разбудить меня в восемь, однако будить меня не потребовалось. Да я
и сам еще вчера знал, что спать этой ночью буду чутко и беспокойно в
предвкушении грядущего дня, а проснусь наверняка даже раньше восьми,
опасаясь проспать.
Что меня заставило встать в столь ранний час в выходной день? На то есть причины, уважаемый читатель. Значит так. В 9 часов я встречаюсь с Олегом, и мы с ним едем покупать компот. Банку планируем взять на вокзале. Варить будем на лестничной клетке в подъезде у товарища A. Там же
проставимся, и я поеду в Бутово, на другой конец Москвы, на день рожденья к
другу. Как видите, дел хватает.
Мысли обо всем этом так и пляшут в моей голове. Завтракаю только
потому, что это надо. Куски пищи с трудом пролезают в горло и как будто не
хотят спокойно укладываться в желудок. Меня ещё со вчерашнего вечера, с
момента достижения договорённости о сегодняшней мутке, колотит мандраж...
О, тощие адепты химических культов, вы ведь знаете, о чём это я толкую ?... Болезненное напряжение
всего организма, всех фибров души в ожидании вмазки. Зол на весь мир:
кажется, что всё, всё в этом ебучем мире создано лишь для того, чтобы заставить
меня ждать и мучиться этим ожиданием. До цели еще так далеко: надо купить
банку, химию, сварить, проставиться... Уйма, бездна ненавистного времени.
Меня в такие моменты просто становится меньше, чем есть на самом деле.
Допиваю чай, одеваюсь. Серая водолазка, черные джинсы, высокие
ботинки Getta grip со стальным стаканом, безумного покроя пальто цвета кофе с молоком. Я взял с
собой свои немногочисленные денюжки - они составят мой взнос в фонд помощи московским барыгам. Плюс баяны купить, бензин, фурик и
прочие мелкие предметы быта.
На улице сыро, туманно и пасмурно. На календаре 11 октября 1998 года.
В природе будто испортилось освещение, и все погружено в слякотный серый
полумрак. Вокруг застыли нестройные ряды таких же серых девятиэтажек. В их
ячеистых внутренностях теплятся чьи-то жизни, но мне нет до них никакого
дела.
Деревья стоят мокрые и черные, вознеся к небу свои голые
руки. Деревья притворяются мертвыми, как и всё кругом. Всё на свете кажется
безнадёжно усталым, как будто существует, лишь подчиняясь чьей-то
недоброй воле. Я уж не говорю про людей, про прохожих, почему-то
встречающихся на моем пути в девятом часу утра в воскресенье. На них вовсе
лучше не смотреть.
А я и не смотрю на них. Я предпочитаю им неодушевленную природу. Но
всё равно отчетливо понимаю, что вокруг меня нет ни малейшей зацепки, ни
малейшей причины не сделать этого в очередной раз.
Природа тихо и сдержанно ждет зимы. А я ничего не жду. Я уже давно не
способен ждать.
Я подхожу к подъезду Олега и начинаю его ждать. Он, как всегда,
опаздывает.
Но вот из окна раздается крик:
- Паша, я уже выхожу!
Еще минут через десять Олег и в самом деле вылетает из подъезда
маленьким угловатым пятном. Следует хорошенько описать вам этого
типа. Как-никак, это одна из ключевых фигур в моем повествовании.
Представьте себе 19-летнего субъекта невеликого росточка и абсолютно
худого - кажется, будто Создатель, выделывая это тело, просто натянул
кожаный мешок на костяной каркас, скудно дополнив эту скульптуру кое-где
прожилками сушеного как у воблы мяса. Черты его лица заострены, как у
хищной птицы: подбородок выдается вниз острым треугольником, скулы
гротескно торчат, напоминая жабры крупной мифической рыбы. На щеках мясо
не водится, они скорее впалые, нежели чем выпуклые. Всё немногочисленное
мясо на этом лице сосредоточено на пухленьких губах, а также на носу,
который не в пример другим частям лица выглядит весьма массивно.
Глаза небольшие, серые, снабжены крупными круглыми очками в тонкой
металлической оправе. Размер зрачка сильно варьирует в зависимости от
жизненных обстоятельств. Волосы коротко подстрижены и
выкрашены черной краской. Олег внешне
напоминает Обрубка (Spud) - персонажа из легендарного Trainspotting Ирвина Уэлша.
Стиль одежды Олега: в основном это приглушенные пастельные тона.
Любит носить обтягивающие шмотки, что еще более подчеркивает его худобу.
Неизменно обут в Dr.Martens. Облегающие чёрные атласные брючки, эфемерная «бумажная» курточка, сумка через плечо на длиннющем ремне. Мальчик, читающий «Птюч». В его манере одеваться переплетаются
стремление к сытой респектабельности и тяга к декадансу и богемности.
Вспоминается один показательный эпизод. Олег, прогуливаясь как-то раз
по улице в нашем районе и будучи при том совершенно трезв, был остановлен
и обыскан первым же проезжавшим мимо милицейским патрулем. Труженики
резиновой дубинки при обыске обнаружили у него какие-то компоненты,
доставили его в отделение, посмотрели вены и повезли в 11-ый наркодиспансер
на экспертизу; по дороге он откупился от милиционеров ста рублями и был
таков. И по-моему нет ничего странного в том, что сотрудникам правопорядка
показался подозрительным этот молодой человек: дело в том, что в его
внешности есть нечто, напрямую ассоциирующееся у людей с образом торчка,
с плакатно-киношно-литературным портретом наркомана. Он и по трезвой-то
частенько выглядит стремновато. Впрочем, вполне допускаю, что и я зачастую смотрюсь не намного презентабельнее, но обо мне позже.
Сначала разберёмся с Олегом. Что он за человек ? Большой ребенок.
Его главные недостатки - это какой-то беззаботный инфантилизм,
рассеянность, расхлябанность, выражающаяся в забывчивости,
необязательности, неспособности собраться, сконцентрироваться, приложить
усилие, если в этом нет насущной, неотвратимой и безотлагательной
необходимости для него самого. Но если ему что-то действительно нужно, если
от этого зависит получение какого-то конкретного удовольствия, если
обстоятельства прижимают его в угол, он может просто горы свернуть,
превратиться в молниеносного и умелого организатора, способного найти
выход из самой провальной ситуации. А потом опять превратиться в ребенка.
Вот и сейчас опоздал! Ну куда это годится ?
- Почему ты все время опаздываешь ? Ты заебал опаздывать! Я жду тебя
полчаса! - говорю я Олегу с усталым раздражением в голосе.
- Меня поздно разбудили. Потом я ел, - отвечает Олег с такой улыбкой,
как будто я должен быть просто счастлив тому, что он ел.
- Мы проебали электричку, следующая хер знает когда!
- Паша, ну успокойся, успеем.
- Во сколько и где мы встречаемся с Инной ?
- В 10 на "Библиотеке имени Ленина" под лестницей.
- Мы уже не будем там в 10.
- Бля, ну подождет значит.
- Сначала едем на Птичку ?
- Да.
- Нам всю химию нужно покупать ? И красный, и черный, и…
- Да, всё. В кормушке у А. оставался с прошлого раза компот. Исчез.
- Вот суки с****или бля...
- Наверно.
- Ты уверен, что сегодня будет барыга ?
- Мне вчера мужик на рынке сказал, что сегодня она должна сутра
подойти.
- Та же девка, у которой тогда брали ? Ну помнишь, я еще тогда с тобой
ездил...
- Да, да. Она.
- А если её не будет ?
- Ну на Лубянке попробуем взять.
- Банку берём на ***ском вокзале ?
- Да.
- Сегодня торговая смена ?
- Да.
- Бля, я чувствую, я сегодня не успею на день рожденья. Мне ехать к
черту на рога.
Олег, как обычно, начинает прикалываться, описывая в красках, как я
вмажусь, вальяжно махну над головой ладошкой и никуда не поеду - зачем
куда-то ехать, когда и так прёт.
- Заебал ты со своими приколами. Ну ладно, позвоню, скажу, что задержусь.
- Вот! Вот! Молодец! - Олег продолжает меня подъёбывать с
глумливым хохотком.
Едем в метро. Беседа то разгорается, то надолго затухает. Говорим
короткими рублеными фразами. Тематика - деловая. Правда, иногда
перебрасываемся фразами на отвлеченные темы, но очень быстро возвращаемся
все к тому же самому: к болезненному обсуждению того, как мы сегодня
замутим. В нас обоих чувствуется неизбывное внутреннее напряжение - у
Олега оно проявляется сильнее, чем у меня, и это объяснимо: он ответственен
за организацию всего мероприятия. Он собирает со всех участников деньги,
производит закупки, он варщик, в конце концов. В общем, он главарь, жрец.
Именно поэтому его мандражит сильнее остальных, хотя он и старается этого не показывать.
Ещё один эпизод, характеризующий Олегона. Помнится, Игорь (один наш
общий знакомый, о нём - позже) рассказывал, как они с Олегом ехали на
Птичий рынок закупаться. Игорь по дороге захотел есть и сказал Олегу, что
купит себе хот-дог. Тот просто взорвался: "Какой хот-дог ?!! Ты что, охуел ?!"
Олег просто не способен представить себе, что человеку, едущему мутить винт,
может прийти в голову тратить время на нелепую процедуру
приобретения и поглощения жратвы. И я его понимаю. Мне бы никакой кусок в
горло не полез в столь роковые минуты. "Промедление смерти подобно".
Читатель, а знаешь ли ты, что такое винт ? Если нет, то я сильно
сомневаюсь, в силах ли ты до конца понять все те душевные порывы и метания,
которые я здесь описываю. Все вы, здоровые и добропорядочные, и
не подозреваете, что параллельно с легальным и хорошо вам знакомым миром
сосуществует другой мир, обитатели которого лишь с разной степенью
проворства маскируются под вас, здоровых и добропорядочных. В этом другом
мире царят свои особые законы, здесь в ходу другие ценности и даже язык
другой. А какие там творятся драмы! Какой неподдельный накал страстей!
Какое множество потрясающих по своей самоотверженности и низости
поступков совершают обитатели этого царства каждый день! Зачем смотреть по
TV криминальные сводки и наигранные ток-шоу "на злобу дня"? Ведь столько
интересного, столько ужасного, не укладывающегося в границах понимания
здравого трезвого рассудка, происходит каждый день под вашим носом! Но вы
ничего не видите. Вы не видите того, сколько в Москве наркоманов. А вот я с
определенного момента научился вычислять их в толпе. Их больше, чем вы
можете себе представить. Иногда мне кажется, что городом правят не
государственные мужи, а героин и винт, а дикторы на TV выглядят
погрустневшими из-за того, что на Лубянке банки подорожали.
Приехали на станцию «Библиотека им. Ленина». Встречаемся с Инной.
Надо пару слов сказать и про нее.
Если бы Олег был девочкой, он был бы Инной. Они просто поразительно
похожи внешне: оба низенького роста, с хрупким, тоненьким, как былинка
телосложением, похожи они и прической, и цветом волос, и чертами лица.
Похожи они друг на друга и по характеру, хотя Инна побойчее, поактивнее вяловатого в трезвом виде Олега. Они из одного мира, на них обоих
светится приглушённым неоновым светом печать весёлой, озорной и
беспощадной болезни химического распада. Инна имеет почти годовой
стаж общения с героином (общения более-менее эпизодического, без подсадки
на систему), а с той поры как солнечным майским днем она познала винт, в
нашем полку прибыло. Инна - неглупая и вполне симпатичная девушка.
Она занимается живописью, да и вообще относится к разряду людей
творческих, понимающих толк в искусстве. Мне всегда было интересно
общаться с такими людьми. Правда, нужно сразу оговориться, что под винтом
удовольствие можно получать от общения с кем угодно - лишь бы был
собеседник, но тем не менее.
У Инны есть подруга Аня. А у Ани сегодня есть какие-то дела, связанные
с учебой, и поэтому она должна подъехать на станцию метро "...ская" только
часов в 11. Договариваемся не терять времени (основная инициатива исходит
от меня - я спешу на день рожденья): Инна поедет на станцию метро
встречать Аню, а мы с Олегом тем временем будем делать покупки на рынке.
При этом неизвестно, сколько времени мы простоим там в ожидании барыг, и
поэтому мы предоставляем Инне сумму в 150 рублей с той целью, чтоб они
приобрели на вокзале банку, не тратя попусту времени в ожидании нашего
возвращения с компонентами. Договариваемся встретиться всем на метро
"...ская" в центре зала в половине первого.
Садимся в поезд. Болтаем о том, о сём (не только о винте, но в основном о
нем самом). Мы выходим на Лубянке. Инна едет дальше до кольца.
Лубянка... Мекка московских любителей запрещённых и небезопасных
веществ. Раньше мы всегда брали банки и компот именно здесь. Но сейчас на
Лубянке временно пусто - никакого винтового шевеления не наблюдается уже
которую неделю. Такое бывает. И поэтому мы здесь долго не задерживаемся -
пересаживаемся на Кузнецкий мост и едем дальше по своим делам.
От метро на троллейбусе доезжаем до рынка. Пока едем, напряжение
обостряется до предела. Молчим. Иногда перекидываемся фразами типа:
- Олег, ты уверен, что девка с компонентами сегодня подойдет ?
- Да. Должна быть.
Или:
- Паша, давай мне свои деньги, у меня на всю химию не хватит - они
все уже по пятнашке.
- Сейчас дам... Компоненты ты повезешь ?
- Паш, давай они будут у тебя - ты более солидно выглядишь. До тебя
не доебутся. Меня уже хватали... У меня руки паленые.
На рынке многолюдно. Сегодня воскресенье, и всё это отродье
понаехало сюда покупать щенков, черепах и рыболовные удилища. Нам
удилища ни к чему - мы ловим в мутной воде безвременья совсем другую
рыбку, а для этого нам нужны и орудия иного сорта.
Осматриваемся, встав в уголке недалеко от входа. Блондинки, торгующей
компонентами, нет на ее обычном месте. Обходим на всякий случай рынок.
Безрезультатно. Возвращаемся на исходную позицию. Начинаем замечать
неподалеку стройных "обезжиренных" юношей и девушек с бутылочками воды
в руках, нервно оглядывающих рынок: винтовые. Походят, пошарят глазами и
исчезнут. Неподалеку стоит группа крепких мужичков - ничем не торгуют,
ничего не покупают. Стоят и трепятся друг с дружкой, поглядывая время от
времени по сторонам. Это оперА в штатском. Вот это уже немного стрёмно.
Олег подходит к мужику, торгующему деревцами лимона. Он
информирует Олега о том, что интересующая нас девушка должна была уже
давно подойти – он, мол, и сам ее ждет.
Мы становимся в угол рынка, под навес рядом с палаткой-закусочной и
начинаем ждать. Ждем больше часа. Большего мучения сложно придумать.
Время от времени грязно материмся, обсуждаем, что делать, если барыга вовсе
не придет. Олег нервно курит, я злым застывшим взглядом рассматриваю то
место, где должна объявиться эта прошмандень, и где сейчас я вижу
только носатое жало хачика, бойко распродающего деревца лимона.
Когда время начинает близиться к 12 часам, Олег говорит:
- Паша, езжай на ...скую и ждите меня там с Инной и Аней. Через час я
точно буду.
Я покидаю рынок, иду на троллейбусную остановку, покупаю мороженое,
сажусь в троллейбус, еду до метро. ****ь! Блядь! *****! Почему винт отнимает
столько драгоценного времени жизни ? Почему для того, чтоб сварить, нужно
полдня потратить, потаскаться по всей Москве ?
Ну да ладно, хватит. Без паники. Всегда покупали и варили, купим и
сварим и в этот раз. Надо только подождать. Зато потом - минута
прихода - незабываемого животного счастья. А затем - как минимум, половина суток
стимуляции, когда твоя мысль летает и роится, не зная ни преград, ни отдыха,
когда тебе не хочется ни спать, ни есть, ни срать, а только лихорадочно
беседовать с кем угодно о чем угодно, отхлебывать чай из чашек, слушать
музыку, гулять... Эх, да что там!
Приезжаю на ...скую, нахожу Инну и Аню. Аня очень милая девушка, по
характеру значительно более спокойная и молчаливая, чем Инна. От Ани веет
какой-то томной аристократической меланхолией, спокойной и светлой
умиротворённостью. Они с Инной близкие подруги - вместе учатся в
пединституте на Юго-Западной, вместе и развлекаются. Обе – весьма
приятные в общении девчонки, чье присутствие изрядно
скрашивает наши нелегкие винтовые будни. Они - наши боевые подруги по
психоделлическому фронту, они такие же, как и мы.
Объясняю девушкам невеселую ситуацию с компонентами. Они, в свою
очередь, огорчают меня известием о том, что и банки у нас, оказывается, тоже
нет! Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что банку вымутить им не
удалось - с ними просто не стали разговаривать. Ну что ж, попробую я. Беру
деньги и иду на вокзал. Банка должна быть куплена. Во что бы то ни стало.
Сегодня. Сейчас.
Результат плачевен: меня посылают на *** точно так же, как Инну с
Аней. Видимо, милиция навела здесь шороху, и теперь барыги боятся нарваться
на оперов под видом покупателей и продают только людям со знакомой
физиономией, кто брал у них неоднократно. Остается ждать Олега - без него
ничего не получается.
Томительно тянутся минуты в ожидании приезда нашего компаньона. Тем
для разговоров две: сожаление по поводу невозможности купить банку и догадки о том, насколько успешна миссия Олега там, на рынке.
Неожиданно Аня подходит к какой-то девчонке, на вид лет 15-16, они
здороваются и начинают что-то обсуждать, отойдя в сторонку. Я
вижу, что у аниной знакомой красные, припухшие от бессонницы веки,
характерная мимика и жесты - эта юная леди, без сомнения, знакома с миром
психоактивных препаратов не понаслышке. Мы с Инной внимательно
наблюдаем за их маневрами. Неизвестная девочка и Аня о чем-то
договариваются и прощаются.
- Аня, кто это?
- А, это? Это Маша, я с ней на Лубянке как-то познакомилась. Она
обещала банку и всю химию в 3 часа на "Площади революции". Но банка по
180 рублей.
Инна заметно оживляется. Я задумываюсь над тем, что если придется
закупаться в 3 часа, то мне, судя по всему, предстоит уехать на день рожденья
ни с чем, попросив тормознуть мне куб раствора до завтра. Это крайне обломно
психологически, да и винт до завтра может испортиться, потерять свою силу.
Сам по себе или не без помощи моих шустрых партнёров... А еще я думаю,
не кинут ли нас знакомые этой Маши.
Но тут приезжает Олег. Видно, что он весьма доволен собой. Он взял-таки
компот. После долгого и бесполезного ожидания барыги Олег еще раз, более
тщательно облазал рынок и обнаружил другого барыгу. Как он на него вышел
- то, надёжа-царь, мне неведомо, но он благополучно прикупил у него все, что надо и прибыл к нам.
Мы же не можем похвастать успехами: банки нет. Рассказываем Олегу
подробности нашего фиаско. Олег удивленно мотает головой, до невозможности выпятив мясистую нижнюю губу. Сколько раз он
брал здесь банки, и все проходило гладко. И вот на тебе! Пришла беда откуда
не ждали.
Всей толпой выходим из метро на вокзал. Девушки остаются около входа
в метро покурить, а я иду с Олегом, чтобы в случае, если его запалят, он мог
перекинуть банку мне. Вот я останавливаюсь, а Олег идет дальше.
Прохаживаюсь вокруг да около, жду. Неужели и Олег не купит? Это было бы
уже слишком. Что-то долго он задерживается.
Наконец я вижу Олега. Он подходит ко мне быстрой деловой походкой,
сообщая на ходу, что всё отлично, он взял! Тоже не без напряга, однако взял. Ну
теперь дела у нас пойдут. Всё куплено. Сварим. Вмажемся. Будем жить. Это отлично!!
Сияющие как медные самовары, подходим к метро, радуем подруг доброй
вестью и, весело щебеча, с улыбками и задорным молодежным смехом
погружаемся в подземную транспортную пучину.
Одобрительно смотрим на Олега: он всё спас. Дважды за этот день парень
проявил себя молодцом. Разговор оттаивает, становясь более отвлеченным и
разносторонним. Но мандраж не умер, он просто отступил на время перед
чувством ликования по поводу удачного завершения всей этой эпопеи с
закупками. Впереди еще варка на лестничной клетке - стрёмное, противное
занятие, когда нервы натянуты как струны. Но это будет потом.
Приезжаем на Тимирязевскую. Надо купить бензин. Идем пешком вдоль
шоссе до ближайшей бензоколонки, предварительно купив бутылочку 0,5 л
"Святого источника" без газа. По пути вода полувыпивается, полувыливается. В
бутылочку покупаем 98-ого бензина. Так, всё почти готово. Воду вынесет
товарищ A. Вся кухня лежит у него в кормушке. Осталось купить баяны.
Долго ждем электричку. Я натер себе пятку и с ужасом думаю о том, как
же я доковыляю до друга Ильи в Бутово - ходить больно. Домой я зайти не
могу, так как по представлениям родителей я должен быть уже на дне рожденья,
- я им с утра сказал, что еду покупать подарок, а потом сразу отправлюсь к
Илье. И тут я заявляюсь домой, да еще с расширенными зрачками и в странном
возбуждении! Нет, домой я заходить не буду.
Приезжаем в родной район. Наши привычные ближайшие аптеки на
Дубнинской 10 и 12 сегодня не работают - выходной. Понимаю, что кроме
меня в дежурку идти некому: девчонки не знают района, а Олега посылать
глупо - это трата времени. Пока я схожу за баянами, они могут уже
наполовину сварить. Героически отправляюсь в не очень-то близкую дежурную
аптеку на Бескудниковском бульваре 15. Болит мозоль.
Иду сквозь строй убогих хрущевских
пятиэтажек. Под ногами лужи и грязь. Половина мыслей в голове - просто
мат.
В аптеке невыносимо много народа - аптека дежурная, а сегодня
воскресенье. После одного взгляда на баяны ясно, что баяны галимые. Становлюсь
в очередь. Так. Мне нужно семь инсулинок ( нас шесть человек + один баян -
на всякий случай, например, для завтрашнего догона). А еще надо купить
марганцевку, чтобы был фурик.
Наконец, подходит моя очередь, и я говорю:
- Семь по рубль пятьдесят четыре и пузырек марганцевки.
Продавщица приносит заказ, и вся очередь видит, что я покупаю семь
шприцов! Палево, палево, ****ь! Вряд ли кому-то есть дело, но обострённое употреблением стимуляторов чувство страха начинает поднимать вшивую голову.
Выхожу из аптеки, срываю пробку с марганцевки, высыпаю содержимое в
ближайшую лужу, вытряхаю-выбиваю остатки. Вынимаю из пакета баяны –
посмотреть. Какое гавно! Раньше, еще пару месяцев назад продавались отличные
баянки с характерными цилиндрическими красными гаражами (т.н. "красные
шапочки"). У них был плавный ход, тонкая аккуратная иголочка. Но сейчас они
почему-то временно сгинули из продажи. А это что такое я сегодня купил?
Здоровенная игла, деревянный ход, а по второму разу этим баяном вообще
ставиться невозможно - его зверски клинит. Но какие бы баяны ни были, всё
равно ведь это нас не остановит.
Быстрой нервной походкой ковыляю к своему дому. Это длинная, в 10
подъездов брежневская девятиэтажка. В пятом подъезде живу я, в третьем
живет мой старый соратник A. Олег сказал подходить на 8-ой этаж подъезда А.
- варить будем там. Место проверенное - много раз мы там варили прежде.
Надо пройти мимо своего подъезда так, чтобы меня не могли случайно увидеть
из окна родители - прохожу под самой стеной дома, вплотную. Всё равно
стрёмно - вдруг мать встретится, а я непонятно как здесь оказался (должен
быть давно в гостях) и с пакетом, сквозь полупрозрачный целлофан которого
просвечивают баяны.
Вдруг вижу, что параллельным курсом в том же направлении движется
Игорь, также участвующий в нашей сегодняшней акции. Игорь высок ростом,
упитан, широк в плечах. Какого-то определенного стиля одежды у него нет: он
одевается так, как одеваются миллионы - светло-коричневый пилот или
кожаная куртка турецко-китайского производства, джинсы, свитер какой-
нибудь или водолазка, черные кожаные туфли с блестящей металлической
пряжкой, порою просто спортивный костюм. Так одеваются все, это
общепринятая униформа обитателей базарно-рыночного постсоветского
пространства. Иногда, правда, Игорь наряжается в серый пиджак и черные
брюки, что добавляет ему солидности и респектабельности. Игоря я знавал еще
и раньше, как алисамана (то есть фана группы "АлисА"), пересекался с ним на
концертах. Помню, раньше он неизменно носил черное пальто, тельняшку и
красный длинный шарф.
Игорь известен также под именем "Сказочник". Очень подходящее
погоняло - по****ить он любит. Делает он это чаще всего громко и
эмоционально, сопровождая слова размашистыми жестами и мимикой.
Особенно он шумен и дурашлив в мало-мальски больших тусовках - в толпе
он становится просто реактивен и неутомим, напоминая гиперактивного
ребенка. Он из той породы людей, которые мне становятся несимпатичны,
когда попадаешь с ними в большую компанию. Стараясь привлечь к себе
максимум внимания, они разражаются пустым и шумным трепом, и кажутся
глупее, чем есть на самом деле.
Однако в приватной беседе выясняется, что Игорь - человек в какой-то
степени интересный. Он обучается на психолога и одно время работал на
поприще психореабилитации наркоманов (!). При этом сам он не дурак
засучить рукав.
С недавнего времени. Сегодня Игорь предпримет лишь вторую попытку в
полной мере познать великое и ужасное чудо-варево.
Я жестами показываю Игорю, чтоб он продолжал движение по тому же
курсу, сам иду дальше, оставаясь вне поля зрения родительских окон. Доходим
до подъезда А., здороваемся.
- Классно выглядишь, Паша - говорит Игорь про моё крезовое пальто.
- Спасибо, я знаю. На день рожденья сегодня собрался, вот только пятку
натер, болит сука.
- Держи пластырь. Я всегда с собой ношу - пригодится, - угощает
меня пластырем Derband предусмотрительный Игорь.
- Спасибо, - беру я пластырь и кладу его в карман, чтобы потом о нем
благополучно забыть.
На 8-ом этаже людно и суетно: Инна, Аня и присоединившийся к ним
жилец подъезда А. с напряженной пристальностью следит за манипуляциями
варщика-фокусника Олега и помогают ему по мере сил. Я сообщаю коллегам,
что инсулинки куплены и предоставляю маэстро фурик. Олег отдает его Инне с
указанием вымыть и насухо протереть. На кафельном полу лестничной клетки
горит импровизированный костерок из смятых в маленькие комочки газетных
страниц. Рядом на ступеньке сидит сосредоточенный гуру, покачивая над
огнем железной миской, на дне которой перекатывается мутная жидкость. Мы
стоим и смотрим, как эта жидкость испаряется, оставляя нам на память на дне
миски белую пастообразную массу. Да, времени ребята тут без меня не теряли:
половина ритуала варки уже позади. Уже было произведено отжигание
солутана в миске, щелочение, был отбит порох в пластиковой бутылочке с
бензином...
Я отрываю свой взгляд от костра и миски и только теперь вспоминаю, что
надо бы поздороваться с уважаемым А.
А. невысок ростом, как и Олег, но в отличие от Олега природа наделила
его достаточно крепким и жилистым телосложением. У него густые темные
брови и ресницы. Стрижку А. имеет короткую, аккуратную, на манер военной,
хотя от природы у него густые темно-русые вьющиеся волосы, и с этими кудрями он в своё время
был очень похож на молодого революционера Свердлова.
Одежда: по-моему, первое, что попалось под руку. Чаще всего это
потертые джинсовые штаны и куртка, грубой вязки свитера типа "советский
диссидент", а также шмотье милитаристского стиля - камуфляжные штаны и
рубашка: А. одно время работал сначала опером на Лубянке - ловил торчков и
барыг (!), а потом - охранником-контролером на Птичьем рынке (поэтому он
не может ездить с нами закупать реактивы ни на Лубянку, ни на Птичий
рынок, боясь быть узнанным), форма осталась еще с тех времен. Ну а со времен
подросткового увлечения rave-модой сохранились ядовито-зеленая industrial-куртка с
капюшоном и кислотно-синие ботинки Gladiators.
А. - парень весьма странный и зачастую оч-чень непростой в общении.
Часто мотивацию его поступков проследить чрезвычайно сложно. Он
осторожен до степени острой паранойи. Поэтому-то я и не называю его
полного имени - по его настоятельной просьбе. А еще, по-моему, никого так
не мандражит, как его (наверное, даже сильнее, чем Олега). В день замута он
превращается в драный комок нервов.
Олег и А.- два моих близких школьных друга. Мы учились в одном
классе, дружим уже очень давно. Впрочем, напишу-ка про этих
двух красавцев как-нибудь попозже, сейчас не до этого.
Лучше просто молча понаблюдаем, как Олег соскребает лезвием с
тарелки белую эфедриновую пасту и намазывает ее крупными мазками на
толстую многослойную газету "Экстра-М". Затем газета складывается мазками
вовнутрь и на нее садится Олег. Порох должен спрессоваться и подсохнуть. Мы
пока отдыхаем. Фракцию ставим в угол за трубу мусоропровода. Потом
положим к А. в кормушку, а завтра добьем.
Но вот уже газетка аккуратно развернута и Олег бережно соскребает
подсохший порох, чтобы затем засыпать его в одну из емкостей самодельных
весов. Глядя на эти весы, нельзя не порадоваться изобретательности простых
наших российских любителей вмазаться: весы состоят из карандаша, к
концам которого на ниточках привязаны целлофановые обертки от сигаретных
пачек (так называемые "целки"), а к середине прикреплена еще одна нитка, за которую
весы подвешиваются. Удобны, легки, занимают минимум места.
Достаются спички. Наступает ответственная процедура взвешивания
составляющих будущей реакции. Я держу весы, Олег производит манипуляции.
Сперва взвешивается порох. Он весит 6 спичек. Ага, значит, отбилось на 6
кубов. Маловато, конечно, но в таких злоебучих условиях иного было трудно
ожидать. Загасит Олег, конечно, на больший объем, так что сегодня всем
развлечься хватит, а вот завтрашний догон... Должен быть, если Олег в моё
отсутствие не проторчит остатки за сегодняшний вечер в одно лицо.
6 спичек разделить на 3 - это будет 2. Олег добавляет в "целку" со
спичками еще 2 спички - весы теряют равновесие. Олег сыплет в "целку" с
порохом фосфор до тех пор, пока равновесие не восстанавливается. Затем он
ссыпает образовавшуюся смесь фосфора с эфедрином в приготовленный Инной
фурик, предварительно помяв эту массу в целлофановой "целке" торцом
зажигалки для лучшего перемешивания компонентов.
Оставив на весах 5 спичек, Олег взвешивает эквивалентное количество
кристаллического йода, толчёт его комочки в "целке" всё той же зажигалкой,
ссыпает йод в фурик и закрывает фурик пробкой.
Наступает финальная, самая важная часть варки - реакция, в результате
которой должен получиться готовый к употреблению продукт. Олег сидит на
ступеньке. Он скрутил из носового платка некое подобие жгутика и обхватил им фурик.
А. сидит напротив него на корточках, держа в руке зажжённую зажигалку
под фуриком. В фурике идет реакция: там булькает и
шкворчит темно-бурое нечто. На этой стадии варки никакие знания уже не
могут служить залогом успеха, всё в конечном итоге зависит от интуиции и
опыта варщика.
В определенный момент Олег выдавливает из шприца в фурик пару
капель воды - фурик отвечает резким злобным шипением и белыми йодистыми парами с едким запашком. Глаза всех
акционеров прикованы к заветному сосуду. Игорь просит меня достать из
пакета баян и дать ему. Да, уже пора готовиться. Девушки тоже вооружаются
колючими приспособлениями из моего пакета. Наконец и я вынимаю бумажно-
целлофановую упаковку, зубами её разрываю и достаю свое орудие. Надеваю
иглу на место. Снимаю гараж, чтоб взглянуть на иголку. Да-а, толста. След
останется заметный и надолго. Ну да нам не привыкать.
Я раньше панически боялся уколов - особенно в вену. Когда мы только
еще начинали винтиться, я был очень рад тому, что чаще всего нас ставила
сестра А. Катя, работающая медсестрой - мы приходили к А. на квартиру,
когда его матери не было дома, и Катя всё делала самым грамотным образом.
Меня хоть как-то успокаивало то, что колоть меня будет профессионал. А
теперь мне всё равно - меня уже *** чем напугаешь, и когда передо мной
стоит выбор, каким образом вводить в организм то или иное вещество, я всегда
предпочитаю внутривенную инъекцию, так как это самый экономный и
эффективный способ.
Олег колдует над фуриком, время от времени сдувая с горлышка пузырька
йодистые пары. Мандраж достигает апогея: кажется, что мандражом
забиты до отказа все полости наших тел, им же пропитана наша одежда и даже
воздух заполнен его испарениями. Разговоров нет уже давно. Люди мнутся с
ноги на ногу, смотрят на ход реакции, нервно поводят поршнями в баянах.
Зажигалка дрожит в руке А. Время остановилось.
Шумит лифт. Только бы не сюда, только бы не на наш этаж, какого ***
они вообще здесь ездят ?!
Лифт останавливается ниже.
Олег берет шприц с водой и гасит. Закрыв фурик пробкой, он взбалтывает
его и берет свою инсулинку. Вынимается фильтр из сигареты и кладется в
фурик. Олег втыкает жало своей инсулинки в фильтр и выбирает контрольный
куб: варщик ставится первым. Вот Олег находит подходящую вену и зовет
Игоря, чтобы тот пережал ему руку. Остальные тем временем выбирают свои
порции и выбивают из баянов пузырьки воздуха, по-хозяйски осматривают
свои вены, планируя место инъекции.
Я беру фурик. Потные кончики пальцев проскальзывают, и он чуть было
не вылетает у меня из рук. Этого ещё не хватало! Ничего, наверное, нет в мире
хуже, чем уронить фурик. Слышал рассказы о том, что в подобных случаях
люди ползают по полу, собирая разлитый раствор в баяны, а потом всё равно
вмазываются. И я их вполне понимаю - жизнь она ещё не то заставит.
А. изловчился сам себе пережать ногой руку, втыкает иглу и просит меня
подсобить. Я беру контроль - все в порядке, игла в вене - и плавно, но
довольно быстро задвигаю поршень. Вынимаю иглу, кладу баян на карниз
подъездного окна.
Олег уже втерся и теперь лежит на ступеньках, интенсивно дыша и
сообщая всем отрывистыми фразами, что "винт охуенный" и "дайте сигарету".
Его глаза прикрыты кожаными оболочками век и загорожены от внешнего мира
локтевым сгибом правой руки. Ему уже ничего не надо от этого мира.
А. сидит в углу, прислонившись спиной к трубе мусоропровода. Он закрыл глаза и
приоткрыл рот - видно, что парень доволен приходом.
К тому времени, как к Олегу вновь возвращается трудоспособность,
уже успевает накопитьсь очередь желающих проставиться его рукой. Дам
пропускаем вперёд.
Инну ставить непросто: рабочих вен у ней уже немного, да и те, что есть,
- тонкие и запрятаны глубоко. Но всё осуществляется вполне благополучно, и
вот уже и Инна жеманно откидывается на спину, отдаваясь во власть
сладостной волне прихода. Аня тоже с успехом получает свою инъекцию и
располагается поудобней на одной из лестничных ступенек.
Я закатываю рукав. Пальто я давно уже снял, оно висит на ручке окна, как
и шмотки остальных концессионеров. Вообще лестничная клетка,
оккупированная нами, больше напоминает приют цыганского табора. Чего тут
только нет: миска, банка, бутылка, пустой пузырек из-под салюта, пепел от
костра, наспех прикрытый ворохом газет, везде валяются газетные комочки и
обрывки, пакетики от баянов и куча всякого прочего винтового хлама.
Но мне сейчас не до этого. Я решаю биться в центровую вену левой руки
чуть выше локтевого сгиба (чтоб было удобнее прятать прокол от слишком
любопытных глаз). Сажусь на ступеньку, привычно перетягиваю рукавом
свитера интересующую меня вену, сжимаю-разжимаю кулак. Рядом чуть
пониже сидит на корточках и готовит баян Олег. Смотрю налево: Игорь при
помощи А. уже проставился и теперь с чувством восклицает о том, что "****ец,
вот это приход" и устраивается в углу, надев огромные олеговские наушники и
включив плеер. Теперь очередь за мной.
Я информирую Олега, куда меня желательно вмазать. Олег хлопает
ладошкой по вене, вызывая ее на поверхность. Баян готов. Вот он, момент
истины, то, ради чего прожит этот сраный день. Весь мир для меня
превращается в это мгновение в кончик иглы, всё моё зрение сконцентрировано
в этой точке, мой организм нетерпеливо и требовательно ждет исхода
процедуры. Олег подводит иглу к вене. Нажимает. Игла тупая, и кожа
поддается не сразу, но, надавив, Олег загоняет-таки стальное жало под кожу.
Контроль... Есть контроль - маленький фонтанчик венозной крови
извергается внутрь инсулинки. Ну, поехали. Задвигается поршень. Баян резко
вынимается из вены.
Винт совершенно не кислый, никакого жжения в вене не наблюдается.
Вокруг никому кроме Олега до меня дела нет, все заняты своими приходами,
хотя многие уже начинают очухиваться. Олег же с интересом смотрит на меня.
Сижу на ступеньке и прислушиваюсь к своему организму. Ждать
приходится недолго – 3-4 секунды. Я начинаю чувствовать, как теплая волна
приливает к голове, как я растворяюсь в блаженстве и неземной легкости. Это
ощущение, во многом похожее на оргазм, растянутый на минуту. Все тело и
душа изнемогают в сладкой неге. Все в мире уходит куда-то далеко-далеко в
эти минуты, остается лишь переполняющий меня звериный, первобытный
кайф, получаемый в результате непосредственного воздействия на центр
удовольствия в мозгу. С каждым бешеным ударом сердца я взлетаю всё выше и выше. Меня нет. Я умер от счастья.
Чтобы толком насладиться приходом, необходимо полностью
расслабиться, забыться, желательно лечь, закрыв рукой лицо, и чтоб никто не
беспокоил.
Надо лечь.
- Инна, подвинься, я хочу полежать.
Мой голос слаб, и у меня такое ощущение, что я не очень хорошо слышу
свои слова. Инна двигается в сторону, ближе к перилам лестницы, я ложусь с
ней рядом у стены.
- Ну как, Паш, неплохой винтец? - вопрошает Олег с довольной
улыбкой. Да, он в очередной раз доказал, что он достойный варщик. И пусть
пожилые динозавры винтовой системы вдоволь посмеются над этими строками,
а заодно и над нашими жалкими дозняками желтоватого недовара-
пятиминутки - пусть. Нам вполне хватало. В конце концов, все с чего-то
начинают - через годик и мы дорастём до грамотно сваренного в спокойных
квартирных условиях, строго выдержанного, реально ****атого раствора,
чистого, словно слеза комсомолки. А пока...
- Классный раствор. Молодец... Один из лучших приходов, не считая
того раза, когда Гриша варил.
- Ну-у... Гриша гасил тогда на меньший объем, это был просто
концентрат.
Мурашки по телу не бегают - значит, передоза нет, куб пришелся в
самый раз. Сердце стучит сильно и редко. Дыхание глубокое и частое -
выхлопы. Во рту постепенно начинают исчезать слюни, наступает сушняк.
Приход долгоиграющий: лежу уже долго, а всё еще прилично держит. Насколько долго лежу, сказать уже не в силах – время изменилось, как и всё вокруг.
Наверно, весело мы выглядим со стороны: на грязных ступенях
подъездной лестницы валяются Паша и Инна, обмякшие, словно пустые мешки.
Оба закрыли лицо руками, празднуя драгоценное долгожданное состояние.
Между нами совершается короткий, но многозначительный диалог:
- Инна, ты сколько поставила ? - обращаюсь я к соседке по приходу
жалобно-ласковым, обессилевшим от кайфа голосом.
- Семь точек, - тихонько отвечает Инна.
- А я - куб.
И лежим дальше.
В маленьком окошке над нашими головами пусто. Ничего нет - лишь
светло-серое, словно выцветшее осеннее небо. Если кто-то живет в этом небе,
то видит ли он нас, слышит ли через это пыльное окошко наши кошмарные и
смехотворные разговоры ? Если да, то, наверное, ему грустно сейчас смотреть
на нас двоих, лежащих на ступеньках. А то, что мы говорим друг другу... Лучше
бы он этого не слышал.
Я поднимаю голову с холодного бетона. Сажусь. Приход затих.
Начинается стимуляция, и уже по качеству прихода я понимаю, что будет она
мощной и длительной. Смотрю на часы: почти 3 часа. Скоро надо ехать на
день рожденья. Ехать куда-либо вообще-то не очень хочется. Тянет
остаться в привычной компании винтовых дружков. Под винтом необходимо
постоянно с кем-то трепаться, а когда вокруг такие же обвинченные люди, то
беседа разгорается оживленнейшая: каждый жаждет высказаться по любому
вопросу. Правда, частенько выходит так, что в пылу всеобщей болтовни никто
уже друг друга толком не слушает, все говорят одновременно, но это и не суть
важно: удовольствие доставляет сам процесс того, что ты что-то говоришь. А
уж если хотя бы одна живая душа делает вид, что слушает тебя, то это и вовсе
здорово. Мысли в голове обгоняют одна другую, лихорадочно пытаясь
побыстрее вырваться наружу в виде слов. Получается немного безумная,
полная чудовищной энергетики беседа.
Ехать однако же на день рожденья надо: обещал, давно не виделся с
Ильей, да и вообще хорошо, что есть где отсидеться вне дома, чтобы с
гарантией не запалили. Буду ли оставаться у Ильи ночевать, пока еще
окончательно не решил, но подумываю над тем, что неплохо было бы остаться.
Интересно, буду я спать этой ночью ? Наверняка нет.
Оказывается, Инна с Аней тоже не собираются сегодня засиживаться у
нас в районе, им тоже надо уезжать. Вот и славно - будет с кем побеседовать
по дороге.
Разбираем многочисленные предметы, валяющиеся на полу: полезные
перекочевывают в сумку к Олегу или в кормушку рядом с дверью А., где мы
храним разную винтовую кухню, а ненужный мусор выбрасывается в
мусоропровод: в этом подъезде после нас не должно остаться никакого палева – нам ещё здесь жить...
Какое-то время сидим на ступенях, болтаем о том, о сем. Главные
ораторы - Игорь, Инна и Олег, к которым время от времени присоединяюсь я.
Разговор вращается вокруг восторгов по поводу качества сегодняшнего прихода
(какое-то время непосредственно после прихода так оно чаще всего и бывает).
Иногда, впрочем, переходит в какое-нибудь другое русло.
Например, я интересуюсь у Инны, каково действие кокаина. Мне
любопытно, я ни разу не употреблял кокс: не было случая, да и уж больно он
дорог. Инна говорит, что кокс во многом напоминает винт - такой же
мощный стимулятор. Ну тогда я, видимо, немногое потерял, не познав кокаин.
Винт-то ничуть не хуже, а стоит куда дешевле, что для меня, бедного студента, немаловажно. Родители мои небогаты – накуда уж мне кокс? Винта наварил – и нормально.
Игорь рад: ему на сей раз мало не показалось. Теперь он знает, что
грамотный винт не хуже всякого там заморского героина. Ещё один…
Я решаю зайти к Паше Е. Это наш с Олегом и А. одноклассник, живущий
неподалеку. Хочу позвонить от него Илье, чтоб известить его о том, что я
задержусь. Потом я с девчонками уеду прочь на электричке. Все идут гулять, а
заодно и проводить нас.
На улице происходит привычный ритуал: я прошу А. осмотреть мои глаза
- сильно ли расширены зрачки. Я хочу знать, слишком ли палено я выгляжу.
Наблюдатели констатируют, что зрачки хоть и расширены, но не слишком
экстремально, и вида не портят.
По дороге беседуем о всякой всячине. Как всегда активен Игорь, которого
и без винта слышно обычно издалека. Договариваюсь с Олегом о том, что
вечером часов в 10 я ему звоню из гостей, и мы решаем, когда завтра
встретиться по поводу догона. Фурик с завтрашним лекарством взял на
хранение А. - Олег боится таскать палево в сумке, поскольку его родители в
последнее время насторожились, начав более подробно исследовать то, как их
чадо проводит свой досуг (и не только досуг).
Приходим к Паше Е. Скажу сразу, что Паша Е. наркотики не употребляет,
однако отлично знает, что их употребляем мы. Как видите, Паша Е. - человек
крепких нравственных устоев, в отличие от нас, пропащих оболтусов. Паша Е.
почти не участвует ни в какой общественной жизни. Чем же он занимается,
спросите вы ? Занимается он учебой - учится в МИРЭА, как и Олег, как и А.(единственный из всей троицы, его закончит),
день и ночь не отрывается от своего любимого компьютера, гуляет с двумя
черными лохматыми собаками, очень изредка балует себя спиртными
напитками в кругу институтских друзей, вот, собственно, и все его промыслы в
этой жизни. Мало того, что его абсолютно не интересуют "секс, наркотики,
рок-н-ролл" (счастливый, наверное, человек !), но его не интересуют также
литература, кино, живопись и прочие виды творческой активности, не
интересует спорт, летние дачи и вообще любые путешествия (Паша за всю его
жизнь лишь считанное число раз пересекал МКАД, да и то не уезжал дальше
Подмосковья!). Его интересует по большому счету лишь компьютер. Мне
сложно понять такую избирательность интересов. Впрочем, Паша - наш
старый приятель еще со школьной скамьи. Парень он надежный, на него можно
положиться.
И вот я совершаю телефонный звонок в далекое Бутово, обговариваю
сроки моего возможного появления на празднике. Затем на лестничной клетке
устраивается массовое распитие вынесенной хозяином воды - у всех сушняк - и
мы дружной бандой отправляемся на близлежащую платформу.
Разговариваем обо всем, о чем только возможно: о судьбе каких-то общих
и необщих знакомых, о том, как кто провел лето, о том, как было бы
замечательно поехать куда-нибудь отдыхать в зимние каникулы, о том, как кто
учится, о том, что Инна, оказывается, закончила некие компьютерные курсы и
получила какое-то свидетельство, что вчера Олега чуть не пропалили родители,
о том, что Инну давно уже пропалили родители, о том, что в ближайшее время
хорошо было бы сделать одно, другое, третье (в том числе и завязать с винтом)
и т.д. и т.п.
Подъезжает электричка. Весёлое и суматошное прощание. Остаюсь с
Инной и Аней. На протяжении всего пути в электричке, а затем и в метро
разговор не затихает ни на минуту. Разговариваем в основном я и Инна. Ане,
видимо, больше нравится слушать, чем говорить самой. Обсуждаем жизнь,
учебу, планы на будущее и еще много всякого разного. На "Боровицкой" они
выходят, я еду дальше.
Остаюсь один, сажусь на сиденье, молчу, рассматриваю схему метро и
соседей по вагону. Я замечал за собой неоднократно: если под винтом я
молчу и не занят никакой активной деятельностью (которая носит, однако,
непродуктивный характер), то во мне начинает расти какое-то внутреннее
напряжение, меня начинает морочить. У меня портится настроение, бывшее
еще недавно прекрасным, я как будто возвращаюсь с небес на землю и начинаю
ясно видеть то, что я нахожусь просто-напросто под действием сильного
стимулятора, не более того, что чудес не бывает, что надо бы слезать, а как -
неизвестно, что на руках остаются следы, что ночью опять не буду спать, что
завтра отходняк и надо будет догоняться, что родители рано или поздно узнают
о моих похождениях, что завтра понедельник и надо бы ехать в МГУ учиться,
но как - завтра же отходняк? Нет, определенно под винтом нельзя сидеть без
дела и без слов, нельзя оставаться наедине с самим собой: голова наполняется
отвратительными мыслями.
Вполне благополучно нахожу квартиру в Бутово, где происходит
празднование дня рожденья моего старинного приятеля Ильи. Сегодня ему
исполнилось 20 - он на полгода меня старше. Подружились мы с ним давно -
еще в золотую пору безмятежного детства, на даче, где наши дома стоят по
соседству. И вот я приехал к нему на юбилей, даже ради такого случая не
отказав себе в первитине.
Я крепко опоздал - сейшен уже в разгаре. Знакомых лиц немного: кроме
именинника я знаю лишь одного его приятеля - Макса, да еще двух подруг - Юлю и Лену – последнюю давно не видал, даже не узнал.
Память стала плоха. Остальных же или вижу впервые, или, может быть,
когда-то и видел разок, но что-то не припоминаю.
Народ пьет пиво и развлекается с караоке в отсутствии гитары.
Присоединяюсь. Время от времени с кем-то завожу задушевные беседы.
Разговорился, например, с каким-то Илюхиным корешем, с которым он учится
в ГАНГе. Оказалось, парень болеет за ту
же футбольную команду, что и я. Рассказываю ему про свои выезда в Питер, в
Волгоград, посвящаю его в свои планы махнуть на последний тур в Ярославль.
Выясняется, что он родом из Ярославля. Расспрашиваю его об этом городе.
Затем ем вкусный торт. Хотя винт и сильно притупляет аппетит, но я не
ел с самого утра и чувствую желание подкрепиться.
После этого начинается игра "в корову", - для тех, кто не знает,
объясняю: это детская игра, смысл которой заключается в том, что
представитель одной команды загадывает какое-нибудь слово, а задача
человека из другой команды - дать понять своим товарищам по команде, что
это за слово, используя лишь мимику и жесты и отвечая на вопросы своих
партнеров. Меня прёт, и поэтому поиграть в глупенькую пантомиму,
достойную детского сада, мне сейчас то, что надо.
Я с большим рвением включаюсь в игру. Долго распинаюсь, изображая
без слов понятие "реабилитация". В какой-то момент мне начинает казаться, будто Илья
останавливает пристальный оценивающий взгляд на моих глазах. Так смотрят в
глаза человеку, задаваясь вопросом: "интересно, под дозой он или нет?"
У меня начинается заморочка: "наверное, он знает, что я под винтом". Когда-то я рассказывал ему об этом
своем увлечении, месяца три назад. Боже, как давно это было, кажется, будто
прошло не три месяца, а годы. Тогда еще, в общем-то, все казалось игрой. Зачем
я рассказал ему тогда об этом ? Не знаю, просто ехали с ним вместе с дачи в
кузове "Газели" и мне захотелось рассказать ему обо всем. Думаю, мне просто
было интересно видеть его реакцию. Реакция была примерно такой: "не
понимаю, что ты от этого выигрываешь... завязывай... до добра не доведет". А
вообще он говорил тогда немного, в основном говорил я, а он расспрашивал,
глядя то на меня, то куда-то в сторону и о чем-то думал. Интересно, если он
сейчас догадался, что я приехал к нему на день рожденья обдолбанным, что я
опоздал из-за того, что мы мутили, если он всё понял, то о чем он думает?
Впрочем, наверняка мне это всего лишь показалось. Да, скорее всего, просто
почудилось. Всё из-за моей чрезмерной мнительности.
Жаль, что так мало знакомых мне людей собралось у Ильи сегодня.
Чувствую себя здесь немного чужим. А может быть и много. До конца сейшена
слоняюсь по квартире, пью пиво, иногда с кем-нибудь беседую. Принимаю
окончательное решение остаться у Ильи ночевать, - домой ехать очень влом,
далеко, поздно, да и с родителями чего-то не хочется пересекаться... Ах да,
надо же позвонить Олегу.
Звоню. Он уже дома, он весел, бодр, молод душой и по-винтовому
болтлив. Домой он вернулся недавно - шлялись по району с Игорем и А.
Договариваюсь встретиться с ним в 14 часов на метро "Университет". Почему именно там – убей Бог, не знаю!
Сейшен тем временем заканчивается, гости разъезжаются по домам. Под
занавес все собираемся у TV, включаем караоке и устраиваем мощный концерт.
Мы с Ильей дуэтом исполняем песню А. Розенбаума "По зарю вечернюю". На
экране появляется текст: "Вы поёте хорошо" и оценка нашего с ним пения в
баллах.
Тусовка происходила на квартире Илюхиной бабушки, которой,
разумеется, не было дома. Праздник кончился, и мы покидаем сей
гостеприимный флэт, направляясь на квартиру, где живет Илья с родителями,
младшей сестрой Настей и кошкой. По дороге покупаем пиво и еще некоторое
время зависаем на лавочке у подъезда с представителями местной молодежи,
которых не знаю я, зато знает Илья. Потом мы с Ильей идем к нему домой.
Сидим с ним и его отцом на кухне, хаваем бутерброды со шпротами,
слушаю рассказы о том, как они всей семьей этим летом были в Испании.
По окончании этих кухонных посиделок ложимся вдвоем с Ильей на
широком двуспальном диване и смотрим по TV клипы перед сном, чинно
беседуя. Выглядим забавно - как супружеская чета на диване у голубого
экрана. Одеяло одно на двоих. Разговор идет о музыке, обсуждаем достоинства
и недостатки различных исполнителей, - мы всегда с ним любили об этом
потрепаться. Тема наркотиков в разговоре никак не затрагивается. Да,
наверное, он ни о чем не догадался. Да и как он мог догадаться - по мне же не
видно. В конце концов, Илья принимает решение спать. Ложусь, лелея в душе
смутную и нелепую надежду хоть чуточку поспать этой ночью. Опять-таки, это
было неверным решением: лучше бы просидел всю ночь в кресле, читая при
свете какой-нибудь настольной лампы книжку, неважно какую. Все равно ведь
первитин не оставляет организму почти никаких шансов поспать.
Действие винта заставляет сердце стучать громко и редко. Положив
голову на подушку, я отчетливо ощущаю, как кровь бешено пульсирует в моих
сосудах, барабанной дробью отстукивая в висках африканские ритмы.
Илья спит крепким здоровым сном. Я же, поворочавшись с боку на бок и
поняв всю тщетность попыток отправиться в объятья к Морфею, ложусь на
спину, гляжу в темно-серый ночной потолок и размышляю. Мысли скачут в
мозгу уже меньше. Чувствую, начинаю потеть - это признак того, что винт
меня потихоньку отпускает. Действие эфедрина уже на исходе: скоро
стимуляция сгинет. Начнется отходняк.
Под утро, незаметно для самого себя, умудряюсь вздремнуть на короткое
время. Проснувшись, пытаюсь заснуть еще - не выходит. Илюха дрыхнет. Я
еще какое-то время валяюсь в постели, потом понимаю, что надо вставать.
Заснуть уже не засну, лежать опостылело, посижу чего-нибудь почитаю, пока
Илья спит.
Встаю. Каждое утро на следующий день после очередной винтовки во мне
теплится огонек надежды, что неким чудесным образом на сей раз небо избавит
меня от мучений отходняка. И всегда эта надежда напрасна. Вот и сейчас меня
плющит и морочит порядочно. Я это чувствую сразу, как только встаю на ноги.
Чем-то это мерзкое ощущение похоже на обычное похмелье, но лишь
отдаленно. Я опустошен. Я - выжатый лимон. Мое тело и разум требуют сна,
но до сих пор еще не могут его обрести. Физические силы минимальны - они
были сожжены вчера. Слабость... Хочется посидеть, лежать надоело: все
равно не заснуть, а вообще не знаю, куда себя деть - никакая поза не
приносит покоя. Мозг не способен чему-то радоваться: центр удовольствия настроен на винт и не может получать импульсы от чего бы то ни было другого. Ангедония.
Чувствую себя виноватым, слабым, недостойным. Абсолютно неуверен в себе.
Кажется, будто все на свете взирают на меня с осуждением, что все вокруг знают о
моих порочных увлечениях и втайне презирают меня... Да, сегодня отходняк
неслабый.
Одеваюсь. Сажусь в кресло, от нечего делать изучаю фонотеку хозяина.
Внимание привлекает компакт-диск с песнями Башлачева, подаренный два года
назад Илье на день рождения одним нашим общим знакомым - по моему,
кстати, совету. Компакт "родной", красиво оформленный, имеет толстую
книжку-вкладыш с текстами песен. Очень люблю Башлачева. Начинаю читать
книжечку: надо же, некоторых песен и не слыхал никогда. Нужно будет взять
послушать. Бля, ну как же меня колбасит !... Как там пел Башлачев...
"водки на неделю да на год похмелья". Надо пойти умыться.
В ванной утыкаюсь взглядом в зеркало. Да-а. Вид у меня далеко не
цветущий. Я только недавно стал замечать, что я похудел за этот год. Я всегда
был худощавым пареньком и думал, что дальше-то худеть некуда. Оказалось,
можно. Щеки стали какие-то впалые, кончик носа заострился, заметнее стали
торчать скулы. Я видел лица старых винтовых и обратил внимание на то, что у
них у всех как-то по-особенному, гротескно заострены черты лица. Вот и за
собой замечаю то же самое. А мои руки ? Они своей вопиющей костлявостью
напоминают птичьи лапы, порой мне начинает казаться, что они скоро станут
просто прозрачными. Это всё очень нехорошо.
Глаза слегка красные - полопались кое-где сосуды, но зато размер
зрачка совершенно нормализовался. Выражение лица, как у человека,
смертельно и бесповоротно уставшего от жизни, заебавшегося смотреть на этот
мир. Из-за высокого роста мне приходится нагибать голову, чтобы вся моя
личина была видна в зеркале, и мне уже начинает чудиться, будто я униженно
кланяюсь своему собственному отражению... Приду домой - побреюсь. И
когда только щетина успевает отрастать?
В конце концов Илья просыпается от богатырского сна и мы идем жрать.
Бабушка Ильи смастачила нам картошки с сосисками. Да, аппетит, похоже,
восстановился в полном объеме - организм стремится хоть как-то восполнить
вчерашнюю потерю энергии. Пока ем, вспоминаю, что надо помочь Илье
убраться в бабкиной квартире, где вчера гуляли. О боже, сейчас из меня
работник что надо. А еще думаю о том, что уже в который раз я забиваю на
учебный день в МГУ. Ну да ладно, что за беда: сегодня по расписанию такие
предметы, на которые не грех и забить - последствий всё равно не будет, во
всяком случае, в ближайшее время. Вон Илюха тоже сегодня не поехал учиться
в свой ГАНГ.
Уборка оказывается делом не таким уж напряжным. Полы моет Илья, я
помогаю вытаскивать из комнаты вещи, чтобы ему удобнее мылось, а также
упаковываю в сумки колоссальное количество бутылок, оставшихся на память
от вчерашнего банкета. Я сейчас ни *** не помощник. Большую же часть
времени я сижу на диване, читая книжку про Юрия Шевчука, подаренную Илье
в числе прочих подарков.
Уборка закончена. Я еще часишко зависаю на квартире - все равно встреча
с Олегом только в 2 часа, рано еще ехать, очень вяло наблюдая, как Илья
сначала смотрит видеозапись вчерашней тусовки, а потом играет в преферанс
на своем ноутбуке. На кой *** я вообще сюда приехал? Сидел бы себе на
районе, в привычном клубе "по интересам". Вечерком еще бы, может, догнался.
Да, есть только одно спасение от мучений отходняка - это догнаться.
Мне бы сейчас куб хорошего! И все пройдет. Сразу полегчает, опять
почувствую себя в какой-то степени человеком. Можно будет и поспать в
скором времени. Но впереди у меня еще долгий мучительный путь: на 813-ом
автобусе до метро "Пражская", потом в душном трясучем метро до станции
"Университет". Хоть бы место было сесть в метро, хоть бы Олег подъехал
вовремя, без опозданий. Иначе я сдохну. Так еще ведь придется доковылять до
своего далёкого района, чтоб зайти к А., выбрать остатки винта из фурика,
сделать смывки (а может и не хватить, - будем фракцию добивать). Так что
вожделенный догон ждет меня как минимум часа через три. Почему только мир
так неудачно устроен ?
Попрощавшись с Ильей и его бабушкой и, прихватив компакт Башлачева,
отправляюсь в путь. Слабый как тряпка, но в то же время с выражением злого
напряжения на лице сначала трясусь в автобусе, листая от скуки вкладыш с
текстами Башлачева и тупо глядя сквозь мутное стекло "Икаруса" в некую несуществующую точку за окном.
Потом долго и муторно еду в метро. Подо мной скачут и дребезжат об
рельсы стальные колеса, за окном пролетает невнятная черно-серая масса стен
туннеля. Подземный поезд пожирает пространство, со свистом рассекая воздух
и оставляя где-то там, позади всё новые и новые станции, всё новые и новые
километры бетонной норы. Глаз не успевает даже толком рассмотреть детали
того, что через десятую долю секунды уже скроется из виду, оставшись там,
позади, в небытии. Каждый миг словно безвозвратно теряешь что-то, совершенно, впрочем, ненужное. Как странно…
Скорее бы вмазаться... Боже мой, зачем я вчера это делал ? Ну кто меня
просил? Нет ответа.
Вернее, может быть, он и есть, но уж слишком прост и неудобен для
меня, и поэтому пусть лучше его пока не будет. Читаю Башлачева: "смотри, от
нас остались черные дыры, нас больше нет. Есть только черные дыры...черные
дыры"... Кажется, проходит вечность, прежде чем, бессильно повиснув обеими
руками на поручне, покрываясь потом, я доезжаю до станции "Университет".
Олег уже сидит на лавочке и ждет меня. Отлично, в кои-то веки он не опоздал.
Такое впечатление, что на нём отходняк сказывается как-то менее
разрушительно, чем на мне (а может быть, он уже успел вмазаться с утра?).
- Паша, - говорит Олег, - ты чего-то на редкость неважно выглядишь.
У тебя лицо какое-то совершенно убитое.
- Да меня морочит по-черному. Давай быстрее едем к А. Я еле добрался
до этой сраной станции. Я просто подыхаю.
- А что ж ты назначил встречу здесь? Могли бы встретиться в районе.
- Не знаю, не подумал. Ладно, поехали. Вчера в фурике много осталось?
- Нам хватит. Еще фракцию добьем... Да, видок у тебя матерый.
- Знаю. У тебя-то есть отходняк?
- Так, по децилу.
- А у меня, по-моему, еще никогда не было такого сильного отходняка,
как сегодня.
-Ну да ничего, щас приедем, проставимся... Ээхх!
По дороге домой разговариваем мало - я не расположен вести беседы.
Прибыв в родные пенаты, прямиком отправляемся к А. Звоним в
знакомую дверь. На часах уже полчетвертого. За дверью раздается собачий лай
- это эрдельтерьер А. - Джерри. Еще через пять секунд раздается свирепый
вопль А.:
- Джерри!! На место!!
А. поспешно выскакивает из квартиры так, чтобы не выпустить собаку.
Видно, что на А. произвело впечатление выражение моего лица: оно,
видимо, было таким, как будто я уже наполовину умер и умру окончательно,
здесь и сейчас, прямо у него на половичке, если немедленно не вмажусь. А.
потом даже нарисовал картину, где изобразил меня и Олега в тот день.
- Да, Паша, ну у тебя и рожа!
- Выноси фурик, воду. Баяны есть.
- А я тут решил фракцию добить.
- Ну добивай, добивай, - скептически восклицает Олег: он не верит в
то, что у А. толком получится выбить порох.
- Идите на 8-ой этаж, я сейчас приду.
- Нет, ты сначала вынеси фурик и воду, тогда мы пойдем.
- Ладно, *** с вами.
Через пару минут мы сидим на тех же ступеньках, на которых сидели
сутки назад. Олег изучает фурик: очень много фосфора. Затем Олег извлекает
из кармана пакетик с грязными замусоленными вчерашними нашими
инсулинками.
- Будем добирать пяточки.
- Какие ещё на *** пяточки ?
- Такие. Когда из баяна вмазываются, между поршнем и иглой всегда
остаётся точка раствора, а то и две. А у нас тут со вчера осталось целых шесть
баянов. Сейчас промывать будем.
- Бля... там крови в них до ***. Они грязные все...
- Это только снаружи, Паша, чего ты ссышь - мы же все чистые. Ща
намоем догон.
- ****ец... делай что хочешь...
Профильтровав хорошенько бурду на дне пузырька, мой напарник берет
баян, слив в него собранные "пяточки" и говорит:
- Сначала я проставлюсь.
- Эй ты, ***кин, ты мне-то хоть оставил что-нибудь ? - настороженно
вопрошаю я.
- Оставил, оставил. Там еще на пол-Китая.
Олег вмазывается. В баяне у него налито точек пять-шесть. Но это самые
ценные смывки. Мне наверняка, сукин сын, оставил самую поеботу!
Он успокаивает меня, напоминая о фракции. Да пошла она в жопу, твоя
фракция! Мне нужен догон здесь и сейчас.
Олег утверждает, что догон хорош, и "ему полегчало". Полегчало! Да
тебя, по ходу, не слишком морочило, не то что меня.
Мои смывки Олегу приходится фильтровать дважды: один фосфор. Но
пристойного раствора в итоге добиться все же удается, и он меня им вмазывает,
на сей раз в мою любимую рабочую вену - ту, которая проходит чуть выше
запястья по внешней стороне руки. Очень незаметная и удобная вена.
За всю мою винтовую практику у меня лишь однажды был приход на
догоне. Тогда я догонялся кубом хорошего варева, а не смывками, как в этот
раз. Во всех же остальных случаях догон не дает никакого кайфа, цель догона
- снять отходняк. Это как опохмелка с тяжелого бодуна.
Вот и сейчас мне становится лучше, чувствую себя посвежевшим, на душе
и вправду полегчало. Цикл закончен. Теперь надо отоспаться и снова
втягиваться в обыденный будничный ритм. Пора домой. Я там не был с
прошлого утра.
Приходит А. Он отбил порох, - показывает какой-то порошок. Но я уже
сыт. Мне не до пороха. Я хочу вернуться домой до прихода родителей, чтоб
сказать им, что я уже, мол, давно дома. А. с Олегом остаются на лестничной
клетке изготавливать очередную дозу. Я же плюю на всё и иду домой. Хватит.
Дома умываюсь. Зрак нормальный. Лежу на диване, слушаю компакт
Башлачева. Уже сейчас хочу спать, но надо дождаться матери: если она придет,
а я дрыхну в шесть часов вечера, то как бы это не вызвало у нее каких-нибудь
подозрений; я вынужден быть предельно осторожен во всем - это залог моей
безопасности.
Мать приходит. Ужинаем. Обычный семейный трёп, расспросы по поводу
дня рождения. Слава богу, она ничего не знает про мою двойную жизнь. Я
думаю, она бы просто не выдержала такого известия. Пусть остаётся в святом
неведении.
Часов в девять ложусь спать. Круг замкнулся. Сплю сном младенца. Завтра
вставать в семь и ехать учиться...
И так каждую неделю. Два дня в неделю уходят на возню, шустрёжку,
приходы, трёп, отходняки, догоны и т.д. Иногда, правда, случались у нас
перерывы в две недели и даже больше. Но потом мы начинали понимать, что
это как-то слишком редко, что нам сложно выдерживать такие сроки, и
возвращались к привычному для нас недельному циклу. В то же время, были
периоды, когда мы ширялись по два раза в неделю и чаще, без учета догонов.
Но очень скоро мы приходили к мнению, что это уж слишком часто, что так
нельзя - надо когда-то и отдыхать. И опять возвращались к недельному
циклу.
Теперь ты, уважаемый читатель, примерно представляешь себе автора
этой книги, начинаешь понимать, с кем связался.
А ведь еще год назад, всего лишь какой-то год назад я боялся шприца, как
черт ладана, к винту относился с презрением, как и к прочим «тяжёлым» наркотикам
(да и вообще, лишь слышал о нём что-то смутное), пил водку, эпизодически курил
траву и собирался никогда в жизни не выходить за рамки этих невинных
удовольствий. Как же я дошел до жизни такой? Откуда что взялось?
Это тема для отдельного разговора.
Как только благоразумие говорит: "Не делай этого,
это будет дурно истолковано", я всегда поступаю
вопреки ему.
Я ненавижу обывательщину гораздо больше, чем грех.
Ф. Ницше.
ГЛАВА 2. Откуда что пошло.
Родился я 4 апреля 1979 г. в далёком колымском поселке Ягодное, на
западе Магаданской области, недалеко от Оймяконского полюса холода. Там я
прожил чуть более года. Затем еще два года я провел в степях Волгоградской
области, где проходил воинскую службу мой отец. И лишь только когда мне
шел четвертый год, семья переехала в Москву. С раннего детства я был
ребенком чрезвычайно болезненным: в 5 лет мне был поставлен диагноз
"бронхиальная астма". Я был постоянно простужен, простуда, как правило,
переходила в приступы астматического удушья. Уже в весьма нежном возрасте
мне были очень хорошо знакомы такие препараты как эуфилин, теофедрин,
бронхолитин и солутан.
Я рос домашним "книжным" ребенком, крайне интравертным,
погруженным в мир собственных фантазий. Долгое время у меня фактически
не было друзей, я как бы стоял особняком среди своих сверстников, не
принимая участия в общественной жизни. Я был "тепличным растением": в
детском саду я не был, а в школе в начальных классах бывал лишь
эпизодически по причине постоянных простуд с астматическим компонентом.
На какое-то время я даже, помнится, был переведен на домашнее обучение.
Однако учился я хорошо, несмотря на свое хилое здоровье. Хотя и в
круглых отличниках тоже никогда не ходил - всегда находились мальчики и девочки, которые
учились успешнее, чем я. Мне не хватало трудолюбия и целеустремленности,
необходимых для того, чтобы стать "лучше всех": я всегда был (и остался)
слишком ленив для этого.
Я человек гуманитарного склада ума, и у меня никогда не возникало в
школе проблем с такими предметами как история, литература, ин.яз; с
несколько большими трудностями давались мне технические дисциплины -
математика, физика, химия. Надо сказать, что учился я в весьма
паршивенькой школе, единственным достоинством которой являлось то, что
она была расположена метрах в пятидесяти от моего подъезда. Учеба в этом заведении была
скучна и, в общем-то, малопродуктивна. Например, с 8-ого класса географии у
нас не было вовсе из-за отсутствия в школе педагога данного профиля. Тем не
менее, по окончании школы я вполне благополучно поступил на
географический факультет МГУ, правда, не без некоторой помощи отца,
выпускника этого факультета.
Когда мне было лет 12-13, я неожиданно для самого себя стал замечать,
что болею все реже и реже, а мучительные астматические симптомы вообще
исчезли. Видимо, организм, взрослея, каким-то образом переборол в принципе
почти неизлечимую болезнь. Правда, до сих пор весной и летом меня
одолевают приступы сильной аллергии, да и вообще диагноза "астма" ни один
врач никогда не снимет, и формально я и сейчас остаюсь астматиком со
стойкой ремиссией.
Но в 13 лет мне не было до этого никакого дела. Момент вступления в так называемый
"трудный возраст" совпал с моментом чудесного избавления от болезни, и я
поспешил отведать всего того, чего был лишен раньше, будучи вынужденным
постоянно сидеть дома в окружении микстур и градусников. Я стремился
наверстать упущенное, наконец-то вырвавшись на улицу, во двор и влившись в
социум своих сверстников: теперь я мог себе позволить "быть как все" -
шляться по целым дням на улице, бегать, прыгать, играть в футбол и хоккей,
пить пиво, валяться в снегу, кататься на тарзанке и т.п. Появились "друзья" из
числа одноклассников - незамысловатые дворовые лоботрясы, пустые и
шумные.
Однако очень скоро я начал все более ясно осознавать, что я никогда не
стану среди них своим, никогда не стану одним из них, я чужд этой среде: она
не приемлет меня, а я – её. Мне очень скоро стало противно вращаться в тусовке
своих дворовых ровесников, мне стали угнетающе скучны их низменные
плебейские повадки... Чем они живут? У них же ничего нет за душой, они
ничего не желают знать о великом многоцветном мире, в котором они
сподобились жить. Они просто жрут, пьют, срут, спят, отвратительно смеются
над своими деревянными шутками.. Нет, определенно не стоило терять
времени на общение с ними.
Круг моих интересов уже тогда лежал далеко-далеко от того, чем убивали
время большинство окружавших меня школьников. И странная вещь: я только
совсем недавно, взявшись писать эту книгу и начав раскладывать по полочкам
и анализировать свои увлечения с раннего детства и до сегодняшнего момента,
заметил, что кругу моих интересов издавна была свойственна изощренная
избирательность: меня всегда интересовали вещи, излучающие темную,
недобрую энергетику, уходящие своими корнями за пределы рассудочности,
имеющие на себе более или менее четкую печать дьявольщины, смерти. Это не
означает, что меня не занимало ничто, кроме погибели и безумия (у меня
всегда был достаточно широкий круг интересов), но всё, что имело отношение
к темным сторонам бытия, не ускользало от моего внимания, имея в моих
глазах некую особую ценность и значимость.
Помнится, когда мне было лет 7-8, дедушка на даче, когда мы всей
семьей ужинали, прочитал вслух какую-то газетную статью о том, что есть,
оказывается, такие люди - наркоманы. Они находятся в рабской зависимости
от неких наркотических веществ (конкретно в той статье речь шла о героине), и
ради получения очередной порции этого вещества они готовы на всё - на
кражу, на убийство, да на всё, что угодно. А если они не добывают вовремя это
вожделенное вещество, то тем самым обрекают себя на ужасающие мучения -
у них начинается "ломка". В статье говорилось, что таких людей совсем не
мало и в последнее время наблюдается рост их числа. Помню, я тогда очень
долго размышлял над услышанным своей маленькой умненькой стриженой
головкой. "Каково же должно быть наслаждение, испытываемое человеком при
употреблении этих веществ, - думал я, - чтобы все эти люди, жившие прежде
обычной здоровой жизнью, бросали всё, своими собственными руками
разрушали свою личность, свое здоровье, не щадя ни себя, ни своих близких,
лишь бы вновь и вновь обретать это состояние. Ну хорошо, начиная с
определенного момента, когда уже возникают ломки, они перестают себя
контролировать. Но неужели в начале своего пути они ничего не подозревали
об опасности, которой грозит им общение с наркотическими веществами? Нет,
видимо, здесь всё не так-то просто..." С тех пор во мне возник живой интерес к
наркологии, носивший, правда, до поры до времени лишь чисто теоретический
характер. Я не упускал случая пополнить какими-нибудь новыми сведениями
копилку своих знаний по этой тематике.
Помимо наркологии, меня также занимала психиатрия - уже лет в 13-14
я читал психиатрические учебники с описаниями различных душевных
заболеваний и уродств. Я внимательно изучал всю эту невеселую клинику,
особо интересуясь психофармакологией.
Чем я интересовался еще? Да много чем. Например, токсикологией,
пиротехникой. Правда, интерес к этим дисциплинам типичен в целом для
подросткового возраста: 14-летний пацан зачастую даже не задумывается над
тем, что какая-нибудь его очередная затея чревата для него глупой
бессмысленной смертью, он как будто не верит в то, что он может вот так
запросто взять и умереть. Это самый безрассудный, самый безбашенный
возраст.
Примерно в этом же возрасте в сферу моих интересов попали различные
темные культы: сатанизм, вуду. Я почитывал Алистера "Антихриста" Краули и
прочую литературу, касающуюся подобного рода явлений, рисовал
пентаграммы и каббалистические символы. Но очень скоро я потерял интерес
ко всей этой мистической ерунде, придя к убеждению, что всё это вторично, и
не какие-то темные потусторонние буки сеют в этом мире боль и ужас, а
обычные смертные люди, и зло и добро обитают не в заоблачной выси, а рядом
с нами, в повседневной обыденности. Ужас прост и будничен, мы живем с
ним бок о бок и настолько с ним свыклись, что уже и не замечаем его.
Надо сказать, что я никогда не был зациклен на мрачных сатанинских
культах: я интересовался, например, язычеством, имеющим, на мой взгляд,
скорее светлую энергетику, да и вообще религиями и верованиями мира.
Я всегда был неравнодушен к различным асоциальным деструктивным
явлениям, тяготел к любым формам экстремизма: будь то политический
экстремизм (я метался от крайне левых взглядов к крайне правым, в 17 лет
имел серьезные намерения вступить в ряды Национал-Большевистской Партии
Эдуарда Лимонова, объединившей под своим крылом разношерстное сборище
радикально настроенных молодых людей, так и не сумевших толком
идентифицировать себя как "крайне правых" или "крайне левых", имеющих за
душой чаще всего эклектичные, разрозненные политические воззрения, а
иногда просто тягу к экстремизму - в общем, как раз то, что мне было нужно в
то время), или же, например, футбольный фанатизм.
Отмечу одну важную закономерность: чаще всего мой интерес к
вышеупомянутым темам носил чисто теоретический характер - я не вступил в
какую-нибудь секту сатанистов, не стал членом НБП, не состоял в фанатской
группировке и т.д. Моё тяготение ко всему экстремальному и запредельному
не имело, таким образом, практической реализации, инстинкт самосохранения
не позволял перешагнуть грань между безопасным теоретическим
ознакомлением с позиции постороннего наблюдателя (пусть даже
сочувствующего) и конкретными действиями, чреватыми серьезной
опасностью для тела или разума.
С раннего детства ничто на свете не вызывало во мне большего
удовольствия, чем заниматься творчеством самому и познавать плоды
творческого самовыражения других людей. Сложно, пожалуй, найти такой вид
творчества, который бы оставлял меня равнодушным, где бы у меня не было
своих любимых авторов.
В 14 -15 лет меня уже куда больше занимали философско-
художественные изыскания, творчество Достоевского и Сартра, Тарковского и
Сокурова, Кандинского и Филонова, чем пустая ежедневная возня и трёп во
дворе со стадом оболтусов, которым были абсолютно непонятны какие бы то
ни было высокие материи. Мне необходимо было общение со сколь-нибудь
интеллектуально содержательными, самобытными и неординарными людьми,
не чуждыми творческой активности, с которыми можно было бы поделиться
прочитанным, увиденным и услышанным, от которых я мог бы получить
толковую конструктивную критику на какой-нибудь свой очередной опус.
Надо было "искать таких, как я, сумасшедших и смешных, сумасшедших и
больных". Таковые нашлись.
Со мною в одном классе учились два весьма странных, неадекватных
паренька: Олег и тот некто, которого я в своём повествовании условно именую
А . Они всегда предпочитали держаться замкнутой обособленной тусовкой-
сектой в числе трех человек: они + упомянутый в 1-ой главе Паша Е. Ни
малейшего участия в общественной жизни класса эта троица не принимала,
"далеки они были от народа". Олег и А. были двумя "белыми воронами", не
такими как все: их не захватывали школьные дискотеки и "огоньки", их
интересы лежали в несколько иных сферах - компьютеры (сколько помню
этих перцев в то время, они беседовали между собой почти только о
компьютерах; я же, напротив, никогда не увлекался компьютерными делами,
не увлекаюсь и сейчас ), научная фантастика, рисование гротескных рисунков
(в основном в комиксоподобном ключе), выдумывание комических сценок-
фикций, основным действующим лицом которых был незатейливый и
"правильный" Паша Е. Они демонстративно не проявляли интереса к тому, чем
жили все окружающие их обычные дегунинские подростки, эти парни тяготели
к своим собственным самодельным мирам. Многие считали их просто
кончеными психами (особенно - А., с его вычурной и парадоксальной
манерой мышления).
Я как-то постепенно сошелся с А. - ознакомил его со своими
стихотворными произведениями, у нас нашлись общие интересы в сфере
творчества. А., в свое время обучавшийся в художественной школе, частенько
чего-то рисовал, порою и стишки писал. Мы сидели с ним на уроках за одной
партой, рисуя безумные картинки, совместно сочиняя различные бредни в
прозе и в стихах, делясь своими художественными новинками и получая друг
от друга целые ушаты конструктивной критики. Я приобщил А. к творчеству
Игоря Федоровича Летова, которое пришлось ему весьма по вкусу, затем я его
приобщил и к идеям лимоновского национал-большивизма. Мы с А. были в
классе двумя неформальными элементами, на всё имевшими свое собственное
суждение, как правило, далекое от пыльных доктрин учебников и мнения
преподавателя. По окончании школы до нас стали доходить сведения о том, что
наши прежние учителя теперь склонны именовать меня и А. чуть ли не
гениями, но это сейчас. А тогда, в 10-11 классе, мы были всего лишь парочкой
нелепых отщепенцев, правда, неплохо подкованных по ряду учебных
дисциплин.
Вскоре я подружился и с Олегом - еще одним "народным художником",
проводившим почти все время учебы в изготовлении несметного количества
карикатурно-комиксных рисунков, имевшим достаточно самобытную
интеллектуальную начинку и ловко подвешенный язык, а также с Пашей Е.,
который... ну, словом, просто хороший парень.
Примерно в это же время я обрел еще одного соратника - веселого волосатого
неформала Рому. Мы с ним вместе учились на подготовительных курсах при
географическом факультете МГУ. С ним мы сошлись прежде всего на
основании близости наших музыкальных предпочтений. Очень быстро мы
стали с ним закадычными друзьями - вместе пили пиво, трепались о книжках
и музыке, я презентовал ему очередные свои стишки, Рома читал мне какие-то
свои сюрреалистические побасенки и травил хитовые панковские анекдоты. В
общем, мы оказались родственными душами. Главное, в нас обоих
присутствовала психоделлическая жилка, интерес к иным мирам. С этого-то,
видно, всё и начиналось... Эх, как же давно это было !
Однажды Рома поведал мне о существовании такого препарата как
паркопан, при поедании которого в количестве пяти колес возникают
любопытные галлюцинации. При описании действия сего вещества Рома
опирался на собственный эмпирический опыт, а также на впечатления своих
дружков. Звучало всё это очень занятно: Рома сражался с полчищами
иллюзорных гномов, не допускавших его до иллюзорной Белоснежки, ему
чудилось, будто сигарета зажжена с обеих сторон, один его приятель ловил в
собственной комнате сачком слонов и т.д. и т.п. Рома не раз и не два жрал
паркопан, и я подумал: "Неплохо было бы и мне заценить, что это за
штуковина".
На следующий день я, придя в школу, поделился этой информацией с А. и
Олегом. Информация вызвала у моих компаньонов живой интерес, и уже очень
скоро у нас в руках была упаковка маленьких таблеточек с надписью
"Паркопан 5": мать и сестра А. - медицинские работники и парню не
составило большого труда раздобыть интересующее нас лекарство от болезни
Паркинсона. Для всех нас троих это был первый опыт употребления каких-либо
психоактивных веществ. Определенный страх, конечно, имел место (во всяком
случае, у меня), но: 1) уж больно было интересно поглядеть на
трансформированную реальность; 2) "Рома же жрал эту хрень и вроде жив
пока, а мы чем хуже ?"; 3) "Это же не наркотик, это просто детские шалости...
можно попробовать".
Как оказалось, паркопан вызывает главным образом галлюцинации,
видимые периферийным зрением - краем глаза видишь, как прошмыгивает
чья-то смутная фигура, пролетает какая-то птица, пробегает небольшой зверек,
мама неожиданно подпрыгивает на месте, стукнув головой люстру и т.д., а
также различные мелкие галлюцинации-пустячки типа той же сигареты,
горящей с обоих концов; наблюдались порой и слуховые глюки - окрики, плач
и т.п. Помимо этого, паркопан нарушал адекватное восприятие самых
обыкновенных сцен и обстоятельств, которые, благодаря его действию,
представали в искаженном, параноидальном свете: у меня лично это
выражалось в возникновении навязчивого ощущения, что взгляды всех
окружающих меня людей направлены на меня, что все вокруг исподтишка
наблюдают за мной, ходят за мной по пятам, короче, наблюдались проявления
мании преследования.
У Олега с А. эти эффекты имели место в еще более яркой форме. Они
регулярно употребляли паркопан в течение примерно девяти месяцев, придя к
мнению, что препарат благоприятно влияет на их творческие потенции и не
видя веских причин прекращать эти опыты с относительно безобидными
таблетками, в то время как я принимал паркопан лишь три или четыре раза -
познав это вещество и поняв сильную ограниченность его действия, я не имел
большого желания продолжать его употребление. К тому же меня раздражали
физически неприятные побочные эффекты в животе, одеревенение рук. В общем,
я хорошенько распробовал паркопан и забросил это хобби, Олег же с А. прошли
интенсивный многомесячный курс паркопановой терапии. Поэтому у них
паркопановая паранойя имела куда больший размах, чем у меня, выражаясь в
возникновении угрожающих и вполне реалистичных наваждений: А.,
например, бегал по своему флэту с пневматическим ружьем (вроде тех, из
которых стреляют в тирах) и стрелял из него по бегающим по полу крысам. А.
вообще был как-то особенно богат на такие приключения. Вот как он
описывает самое глобальное из них:
"Мы с Олегом возвращались домой мимо моего дома. Возле моего
подъезда Олега схватили неизвестные, заломили ему руки, положили его на
капот своей машины и начали избивать. Олег успел лишь крикнуть
мне:"Беги !"
Я забежал в соседний подъезд и стал подниматься по этажам все выше
и выше. Я понимал, что внизу меня уже ждут. Остановился и спрятался в
тени. И тут я обнаружил, что в руке у меня куртка Олега. Куртка села в угол
и вяло шевелилась, ее движения были еле заметны. Куртка сказала: "Я -
Олег. Меня так побили, что от меня осталась одна куртка...Спаси меня..."
Я стал прислушиваться: внизу по-прежнему ждали, но компания
разделилась, и многие из них решили, что, чем меня здесь искать, лучше подняться на
самый верхний, девятый этаж и там развести костерок, выпить водочки с
девками. Все, в конце концов, согласились. И я стал еще более настороженно
прислушиваться, держа наготове газовый баллончик. К счастью, они поехали
на лифте, но все же оставалась вероятность, что на первом этаже они
оставили небольшой пост. По звукам, доносившимся с 9-ого этажа, я понял,
что девкам дали тележку и послали их собирать дрова по этажам. Они
обыскивали каждый этаж: открывались двери лифта, со скрипом выезжала
тележка, слышался звук складываемых дров. Далее они опускались на лифте на
этаж ниже, и все повторялось. И когда лифт опустился на тот этаж, где
спрятался я, у меня бешено забилось сердце в ожидании близкой кончины. Но из
лифта вышла молодая мамаша с коляской: она с размаху толкнула коляску
ногой так, что коляска покатилась по лестнице и остановилась, ударившись о
стенку лестничной клетки. Мамаша спустилась вниз вслед за коляской,
развернула ее и точно таким же образом столкнула ее вниз по ступенькам
следующего лестничного пролета.
По звукам сверху я понял, что дрова и водку уже привезли. Послышался
отчетливый треск дров в костре, оживленные разговоры. Далее я так же
отчетливо слышал, как разливали водку по стопкам. Небольшая пауза. Звон
чокающихся стопок и все стихло. Ни звука. Я осторожно подхватил Олега-
куртку и, держа баллончик, стал спускаться вниз. На первом этаже никого не
было, и я быстро побежал в свой соседний подъезд."
Уместно предположить, что до крайности болезненная и
гипертрофированная осторожность и мнительность, являющиеся на
сегодняшний день одними из важнейших отличительных черт А., уходят
своими корнями именно в паркопановый период...
А еще после употребления паркопана снились необычные сны. К
примеру, мне как-то раз приснилось, будто я сижу в своей комнате, но на
стенах почему-то черные обои, а окно забито ржавым металлическим листом.
Возле меня стоит большой красного цвета дьявол. Я стараюсь от него убежать,
а он только гладит меня ласково по голове, косится куда-то в сторону и тихо
мурлычет. Видно, вещий был сон.
Надо, однако, сказать, что куда более частым нашим совместным
времяпрепровождением было не пожирание паркопана, а обычные пьянки.
Выпивать мы с Олегом и А. (Паша Е. тогда был откровенно чужд таких
развлечений) начали осенью 1994 г. До этого я выпивал летом на даче,
причем уже тогда выпивал весьма немало и нередко для своего возраста. Что же
касается пива, то начиная лет с 14 я пью его почти что каждый день - питье
пива стало у меня вредной привычкой, такой какой для многих, например,
является курение (кстати, сам я не курю: астматическое прошлое не позволяет).
Итак, мы пили. Пили дешевую сраную водку, "левый" коньяк "Белый
аист", "Монастырку" и т.п. срамоту. Я пил вообще, так сказать, "на три
фронта": в районе, на курсах в МГУ и на даче (особенно тотально и прилежно).
Думаю, не надо объяснять, почему с 15 до 19 лет моим отдыхом был алкоголь,
как и у Олега с А. Это стандартный традиционный способ релаксации для
абсолютного большинства молодежи постсоветского пространства. Пьют все.
Но пьют все по-разному.
У меня очень редко получалось грамотно выпить приемлемое количество
спиртного, так чтобы и посидеть весело, и не нажраться до свинского
состояния. Я никак не мог уловить тот момент, когда " уже хватит". Я мог
выпить пол-литра водки и быть лишь немного пьяненьким, а потом выпить еще
одну стопочку и резко провалиться в небытие. Я всегда был способен выпить
очень немало, но "грамотно пить" я не умел никогда. Я пил всё подряд, что
только попадалось под руку (особенно уже к концу вечеринки), создавая в
желудке немыслимые коктейли. Я пил, пока не отключался или же пока не
заканчивалось последнее бухло и последние деньги. Моё похмелье почти
всегда было ужасным.
Это всё бы ничего. Но с определенного момента (было это позже, когда я
уже учился в МГУ) я стал понимать (главным образом, со слов собутыльников),
что мое состояние алкогольного опьянения носит, мягко говоря, не совсем
обычный, не совсем нормальный характер. На некоторой стадии пьянки мое
поведение становилось неадекватным даже для очень пьяного человека. Я
становился крайне нервным и агрессивным, внезапно бледнел, глаза
наливались кровью, а главное - я начисто переставал себя контролировать: не
мог верно определить свое местоположение, начинал путать всё, что только
можно перепутать, энергично выкрикивал разный бред. При этом физических
проявлений опьянения (нарушений походки, координации движений) почти не
наблюдалось. Я был словно зомби, неконтролируемое нечто, одержимое злым
духом. Как правило, это состояние длилось от 3 до 5 часов, по прошествии
которых я обнаруживал себя протрезвевшим, часто в каких-то совершенно
незнакомых местах. При этом воспоминаний об этих безумных 3-5 часах в
мозгу или не сохранялось никаких, или же я мог припомнить лишь
незначительные отдельные эпизоды моих нетрезвых приключений.
Изучая учебник по психиатрии и наркологии, я обнаружил, что мои
алкогольные помутнения рассудка именуются научным термином
"патологическое опьянение" - все симптомы оказались налицо. После этого я,
пожалуй, впервые начал задумываться о том, что неплохо было бы завести
привычку каким-то образом контролировать количество выпиваемого.
Да и вообще начиная со второй половины 1997 года, когда мне уже было
18, я начал все явственнее понимать, что употребление крепких спиртных
напитков приносит мне все меньше положительных эмоций, что мое опьянение
всё чаще носит именно болезненно-патологический характер, что водка не дает
мне ничего, кроме неприятностей с милицией и родителями и убийственного
похмелья. Мне надоело пить. Частота моих глобальных пьянок стала
неуклонно снижаться.
Такое же постепенное падение интереса к алкоголю наблюдалось и у
моих дегунинских компаньонов - у Олега с А.. Последним аккордом их
пьяной юности явилось лето / 97. После этого Олег на немалый срок отошел от
алкогольных дел вообще, а А. еще полгода вяло попивал от случая к случаю,
скорее по инерции (порой нелегко выбросить привычную и с детства
знакомую вещь, даже тогда, когда она уже совершенно тебе не нужна). Что же
касается меня, то я еще какое-то время ужирался, правда существенно реже, на
разных днях рождениях и прочих праздничных сейшенах в университетском
кругу вплоть до конца 1997 г. Но без былого энтузиазма.
97-ой год для меня был ознаменован безумными двумя месяцами
летней учебной практики в глухом уголке Калужской области, где мной, как и
большинством окружавших меня сокурсников, безраздельно правил Зеленый
Змий, где водка текла рекой постоянно, круглосуточно, где царил полнейший
пьяный хаос и беспредел. Именно вернувшись с этой практики, я начал
постепенно охладевать к выпивке.
Осенью 97-ого Олег увлекся новой игрушкой - курением гашиша:
неудовлетворенность алкоголем, усталость от него требовали поисков новых
"дверей в стене", как говорил Олдос Хаксли, и Олег решил обрести их в этом
легком и безопасном растительном наркотике. Я никогда не мог себя назвать
большим поклонником канабиса - я, разумеется, не раз покуривал травку
(первый раз, если я не ошибаюсь, это произошло со мной в 15 лет), однако сам
практически никогда денег на нее не тратил, считая действие анаши довольно
приятным, но не более того. В то же время, если был шанс угоститься
"планом", то я, конечно, не отказывался. Той осенью Олег приобретал гаш
весьма часто и почти каждый раз угощал меня за компанию. У меня частенько
оказывалась пустая квартира, и я приглашал Олега раскуриться у меня. Мы
брали пластиковую бутылочку, прожигали ее сигареткой и уже очень скоро
становились тупы и веселы. Когда моя квартира была населена родителями, мы
с Олегом уходили на почти безлюдную территорию, прилегающую к промзоне
за железной дорогой, и делали там свое дымное дело. А. же принимал участие в
наших раскурочных мероприятиях лишь пару раз: он был равнодушен к
гашишу. В целом А. в то время был ярым противником наркотиков,
небезосновательно считая их опасным дерьмом. Ох, и вправду, опасное...
Должен сказать, что начиная с лета 97-ого Олег стал проявлять всё
больший интерес к наркомиру. Олег издавна тяготел к rave-культуре, к, если
можно так выразиться, "птючевскому" стилю жизни, подразумевающему
некоторую причастность (или, по крайней мере, имитацию причастности) его
носителя к психоактивным веществам, к племени junky. И нет ничего
удивительного, что он решил заменить уже изрядно осто****евший алкоголь на
"легкие наркотики", один из атрибутов "продвинутой", модной молодежи.
Именно в то время Олег стал более тесно общаться со своими дачными
друзьями Сергеем и Денисом, вошел в круг денисовых друзей и знакомых в
Москве, таких же (или еще более матерых) наркоманов, как и сам Денис.
Денис: высокий стройный светский юноша, всегда стильно прикинутый,
студент МИТХТ, имеющий неподдельный интерес к химии и поэтому
учащийся в институте на "отлично", имеющий обеспеченных родителей и не
имеющий проблем с деньгами, да и вообще, похоже, имеющий очень немного
проблем с чем бы то ни было в этой жизни. Казалось бы, ну всё при нем. Живи
и радуйся. Но вместо этого он сначала стал винтовым, а потом и вовсе плотно
сел на героин. Сидит на нём до сих пор - многочисленные и разнообразные
попытки слезть остались без результата.
Но в то время Денис еще не был героинщиком - зато он уже тогда
винтился, а также закупал на Никольской улице на Лубянке такие вещицы как
трамал, седнокарб, кетамин. Однажды (было это в ноябре 97-ого) Денис взял с
собой на Лубянку и Олега (по просьбе самого Олега), где ими совместно был
приобретен трамал (опиоидное обезболивающее в желто-зеленых капсулах) и
совместно же съеден. Олегу, чья молодость была богата фармакологическими
изысканиями, было абсолютно не в падлу опробовать некие новые колеса, тем
более после хвалебной прелюдии из уст Дениса. Блаженно-расслабленная
опиоидная гармония произвела на Олега весьма и весьма положительное
впечатление. Надо сказать, что еще задолго до этого Олегу однажды на даче
довелось разнюхаться героином, которым его угостил знакомый драг-диллер
Кожан (он еще будет фигурировать в нашем повествовании), и поэтому Олег
имел понятие об опиумном кайфе. Но героин! "Это же смерть в чистом виде!"
"Достаточно одной инъекции..." Страх передоза, страх подсесть... Нет, Олег
тогда был далек от того, чтобы иметь малейшее отношение к тяжелым
наркотикам: "только легкие вещи... что вы!". Трамал - как раз то, что надо.
Вроде бы даже и вовсе не наркотик - так... колеса, сублиматор-имитатор.
Эффект дает очень неслабый, в то же время совесть спокойна (ничего
тяжелого!), стоит недорого (в те времена - 15 рублей одна доза из пяти
капсул).
В общем, очень скоро Олег поехал на Лубянку за трамалом уже
самостоятельно. Разумеется, как и большинство новичков, в первый раз он был
просто безбожно кинут. Но Олег быстро разобрался, что к чему, въехал в не
такой уж хитрый, в общем-то, механизм закупки трамала у лубянских бабок-
барыг, и стал наведываться туда регулярно, проводя день за днем в
окрестностях Первой аптеки, среди торчков всех мастей, барыг, кидал и оперов.
Очень резвыми темпами Олег обживался в этом специфическом мирке, заводя
связи и знакомства. С кем поведешься, от того и наберешься - а Олег был как
будто рожден для обитания во всей этой системе, он сразу стал там своим.
Чем же в это время были заняты мы с А. ? Ничем особенным. У нас обоих
было межсезонье, латентный период, подвешенное состояние между алкоголем
и чем-то иным. Мы изредка, по старой привычке пили (в разных, правда,
тусовках), хотя сплошь и рядом при этом говорили жеманно-усталым тоном
друзьям и знакомым: "Что-то мне надоело пить...", говорили вполне искренне.
Олег в красках описывал мне и А. особенности своего нового образа
жизни: Денис, его весьма мечтательные друзья и подруги, Никольская улица,
тусовки в подземном городе на Манежке, трамал, седнокарб... Реагировали на
такие завуалированные провокации мы с А. несколько по-разному. А.
отделывался жесткими фразами самообороны типа: "Ну и жри свою ***ню",
"А я вот пью". А., человек крайне мнительный и стрёмный, мастер
конспирации, чья мать (нарколог, кстати, по образованию) до совсем недавнего
времени не была в курсе, что ее сын курит (!), всячески старался
сопротивляться соблазнам наркомира, изобилующего палевом.
Я же внимательно слушал рассказы Олега о его лубянских походах,
руководствуясь своим исконным интересом к разного рода темным делишкам.
Все это действительно вызывало во мне интерес, какое-то внутреннее
тяготение. Я был посещаем порой излишне либеральными мыслями о том, что
вот, мол, Олег как здорово обходится без спиртного, ведет живой и интересный
образ жизни, обзаведясь кучей новых знакомых, да и трамал, видимо, штука
неплохая - "полный relax" и все такое. Но я какое-то время упорно держал
нейтралитет. Я тогда пытался реализовать концепцию перехода от тяжелых
суровых пьянок к безобидным пивным посиделкам безо всякой водки; ну
иногда можно гаша покурить, короче "не думай ни о чем, что может кончиться
плохо". Очень скоро вся эта заманчивая концепция полетит ко всем чертям:
окажется, что я не умею не "убиваться", не умею долго обходиться без
экстремальщины, быть тихим чинным здравомыслящим буржуем. И не уверен,
что когда-нибудь я этому научусь, хотя иногда хочется.
97-ой год тем временем близился к концу. В конце декабря ко мне как-то
раз заглянул Олег с любопытным предложением. Он приобрел на Любянке 10-
кубовую баночку кетамина и предлагал мне составить ему компанию. Про
кетамин я был наслышан и раньше. Я знал, что это обезболивающее, которым
ширяют собак и беременных женщин. Олег же проинформировал меня о том,
что ценность препарата состоит в том, что если уколоться изрядной дозой и
посидеть в спокойной обстановке с закрытыми глазами, то имеет место
довольно мощная диссоциация, по типу кислотной. Я всегда был любителем
поглядеть на иные миры и согласился бы без колебаний, но меня смущало то,
что кетамином надо колоться. Однако же мне очень быстро удалось успокоить себя,
используя следующие аргументы: во-первых, это не наркотик, а во-вторых,
инъекция-то будет не внутривенная, а внутримышечная - вроде, не так
страшно. И после минутного раздумья я согласился.
Квартиры у нас обоих был заняты, и мы пошли в подъезд к Паше Е.
(компанию нам составил А., сам, впрочем, не отведавший с нами зелья). Там,
на лестнице между 6-ым и 7-ым этажами, Олег на моих глазах осуществил
ритуал, который я прежде видел разве что в кино: он достал из кармана
маленький однокубовый инсулиновый шприц (я тогда и не представлял, что
бывают такие маленькие изящные шприцы), пробил его иглой резиновую
крышечку стеклянного пузырька и наполнил шприц жидкостью. Постучал по
инсулинке, выбивая пузыри воздуха, и, закатав рукав и воровато оглянувшись,
вонзил сталь в мякоть своего левого предплечья. И вот я уже смотрю, как
жидкость плавно перетекает под давлением поршня из пластмассовой емкости
в тощее олегово мясо. Затем иголка резко вынимается и кладется в сумку Олега.
Да-а... увидеть такое впервые в исполнении одного из моих лучших друзей, на
грязной лестнице... Это меня, конечно, несколько шокировало. А тут еще и в
руках Олега появляется новая инсулинка, и я понимаю, что сейчас надо мной
будет произведено то же самое. Во мне начинает крепнуть мелкий противный
страх, вынесенный из детства страх уколов, страх шприца. Но я быстро загоняю
этот страх поглубже и подальше. Что я, в самом деле, баба что ли ? Что тут
такого ? Раз и готово. Стараюсь демонстрировать всем своим видом полное
спокойствие. Вот Олег прицеливается... У меня в голове за считанные секунды
пролетают обрывки всевозможных страхов - "а вдруг Олег как-нибудь
неудачно уколет - он же не медсестра", "а вдруг сейчас выйдут какие-нибудь
жильцы - вот сраму-то" и т.д. Игла рассекает плоть почти безболезненно,
чинно задвигается поршень, с которого я не свожу напряженно-внимательного
взгляда. Ну вот и все. Сажусь на ступеньки и начинаю ждать.
Надо ж такому случиться, что через минуту после совершения надо мной
таинства первой инъекции, из лифта этажом выше выходит... участковый. Но
мы к этому уже готовы: слыша шум лифта, готового остановиться на
близлежащем этаже, мы принимаем стоячее положение, показно
перебрасываясь ничего не значащими фразами и загадочно поглядывая в темень
окна. Участковый спускается к нам, оценивающе нас осматривает и
спрашивает напрямки: "Травку курите ?" "Нет, что вы, - отвечает А.,
показывая пачку сигарет "Ява Золотая". Участковый уходит вниз по лестнице.
Действие кетыча оказалось довольно приятным: мышцы сделались словно
резиновые, на душе стало как-то тепло и уютно. Но, закрыв глаза, я не
наблюдал никаких картинок - разве что красочное хаотическое
нагромождение линий, точек и расплывающихся пятен, более ярких и
живописных, чем обычно может увидеть человек, закрывший глаза после
продолжительного смотрения на какой-нибудь источник света. Тем не менее,
кетамин показался мне штукой любопытной, я решил, что надо его вскоре
распробовать в более солидных количествах.
Так прошло мое боевое крещение. Внутримышечный прием кетамина
оказался, так сказать, подготовительной разминкой перед грядущими эпохами
регулярных внутривенных вливаний. Эти кетаминовые укольчики сняли или, во
всяком случае, значительно снизили боязнь шприца, сделали его чем-то
знакомым и не таким уж страшным.
Вскоре я распробовал кетамин более основательно. На сей раз мы с
Олегом зависли у меня на квартире и проставили себе примерно по кубу кета.
Олег был вообще убит - у него даже были некоторые проблемы с ходьбой.
Мне же, счастливому обладателю более крупного организма, было в самый раз.
Я, закрыв глаза, летал на бомбардировщике, бомбил города и спрашивал у
Олега: "Где моя гашетка?".
Наступил праздник Новый год. Встретил я его с родителями, а потом ко
мне пришли Олег и А. и мы с ними просидели всю ночь у меня в комнате,
болтая о том, о сем. Олег был под трамалом, как всегда, и поэтому не пил. Мы
же с А. за ночь с трудом сумели умять 0.5 л водки. Казалось бы, еще совсем
недавно мы бы её быстренько выпили и не заметили. А тут мы ее пили словно
по необходимости: Новый год же - значит надо пить, но никакой охоты пить,
никакого веселья от питья водки не было. Водка исчерпала себя. Наступал
Новый год, а вместе с ним и новая жизнь.
Как-то раз в январе Олег и А. решили пойти повеселиться в МДМ (меня
никогда не прельщали такого рода увеселения). Денег у А., как обычно, почти
не было. И тогда Олег подбросил ему заманчивую идею - взять на двоих лист
трамала, что обошлось бы гораздо дешевле, чем тратиться в МДМ на выпивку и
жратву. Преимущества были налицо: скушав трамал, не нужна никакая водка,
потому что и так самочувствие замечательное, совершенно не хочется есть,
тепло, легко, не воняет спиртным изо рта. Подумав, А. согласился - из чисто
прагматических, утилитарных соображений.
После приема трамала А. просто-таки хотелось плакать - так ему было
замечательно. "Да, - подумал он, - вот он, настоящий кайф. Какая-там
водка...?" Вскоре уже этот парень стал заядлым пожирателем трамала. Он в то
время работал контролером на Птичьем рынке, и трамал для него оказался
прямо-таки палочкой-выручалочкой. Не так-то просто в лютый мороз
простоять на улице 10 часов. С помощью же трамала А. становился
нечувствителен к холоду и голоду, да и вообще ко всему. Отличный эффект!
Спустя пару недель настал и мой черед познать трамал. Меня уже давно
тянуло отведать препарат, о котором я слышал столько положительных отзывов
от Олега и А.. Я не видел причин, почему бы мне этого не сделать, почему бы
не заценить очередные таблетки, которых я за свою жизнь съел великое
множество, всяких разных. "Человек привыкает ко всему". Тот, кто всю жизнь
обходился почти без лекарств, сто раз подумает, прежде чем сожрать какую бы
то ни было пилюлю. В то же время у меня, например, у человека, чье детство
прошло среди недюжинного разнообразия таблеток, уже, видимо, практически
атрофировался этот защитный механизм, подозрительное, настороженное
отношение к приему вовнутрь фармакологической продукции: для меня это
привычно и естественно. То же самое можно сказать про А., отпрыска
медицинской семьи, имеющего неслабые познания в фармакологии, как в
теоретическом, так и в практическом плане.
Короче говоря, ближе к концу января 98 г. я впервые в жизни приехал с
Олегом на Лубянку с вполне определенной целью. Я первый раз тогда воочию
наблюдал тот мир, в котором мне уже очень скоро предстояло прописаться.
Шагая по Никольской вместе с Олегом, я поймал себя на мысли, что никогда
прежде я не видел столько наркоманов одновременно, в одном месте. Барыгу
мы в тот день искали долго, больше часа. Меня впечатлило то, как безошибочно
Олег выцепил в толпе невзрачную бабу с кожаной сумочкой на пузе и,
перекинувшись с ней на ходу парой сдавленных фраз, молниеносно и
незаметно сунул ей в руку деньги, приняв взамен в свой карман заветное нечто.
"Уметь надо", - подумал я тогда. Сейчас, когда я сижу и пишу эту книгу, я
пытаюсь прикинуть, сколько же примерно раз я был на Лубянке по своим
срамным делам. Черт его знает. Очень-очень много раз. Но тогда, в тот
январский вечер, все мне было в новинку.
Как я и ожидал, Мекка московских торчков оказалась начисто лишена
какой-либо романтики: все существующие сорта душевной грязи толстыми
слоями оседают на её обитателях. На кидалове здесь денег поднимают не
меньше, чем на самой торговле, и поэтому непосвящённому без сопровождения
более-менее опытного человека здесь делать нечего - днями напролёт целый
штат кидал обтирает спинами стены окрестных домов и подземных переходов,
поджидая таких лохов-новичков, чтобы наебать их на раз-два. Уже позже Инна
рассказывала как-то Олегу, что одному такому оленю на Никольской всучили
под видом винта баян, полный свежей ссанины. С видом знатока снял он иглу с
баяна и понюхал через дырочку свою покупку. "А чо такой странный какой-то
запах?", - подивился покупатель. "Да ты не обращай внимание... это с морозу
так кажется... с морозу", - был ему ответ. Мы с Олегом долго и от души
хохотали над рассказом о незадачливом клиенте.
Но тогда я и не собирался обживаться в этом мирке, я был как бы
туристом, пришедшим сюда на экскурсию, поглазеть на местные
достопримечательности и приобрести сувенир.
Вечером в ближайшую субботу мы с Олегом поехали на ночь в
небезызвестный клуб "Пропаганда", по дороге раскушавши на двоих листок
свежекупленного трамала. Действие съеденной новинки я стал ощущать по
прошествии часа с небольшим, уже когда мы с Олегом сидели на кукольных
деревянных стульчиках в "Пропаганде", попивая апельсиновый сок. Во мне
стало расти ощущение приятной ватной слабости и неги, сладкого покоя, все
вокруг выглядело просто и добродушно, хотелось вот так и сидеть целую
вечность, внимая своему внутреннему умиротворению, наблюдая добрый мир
чуть прищуренным, подернутым туманной поволокой взглядом, вальяжно
почесываясь.
Но не успел я еще как следует насладиться неведомым прежде приятным
эффектом, как вдруг с досадой почувствовал упрямо воздымающуюся из недр
моего брюха тошноту. Мне стало дурно. Слабым больным голосом я сообщил
об этом Олегу. Тот сказал, что это ничего страшного, с некоторыми такое по
первому разу бывает. Чувствуя слабость, тошноту и легкое головокружение,
прошибаемый холодным липким потом, жопой чуя всю паленость своего вида
и стараясь не попадаться на глаза охраннику, я побрел в туалет. Какое-то время
заведение было занято. К тому времени как я туда попал, желание блевать как-
то поутихло. Я попробовал очистить-таки желудок, но из этого ничего не
вышло. Тогда я просто посидел какое-то время на толчке, отдыхая и переводя
дыхание. Становилось легче. Я вышел из кабинки в предбанник сортира
умыться и попить из-под крана водички. И тут я увидал в зеркале себя.
Поначалу я даже немного испугался. Мне почудилось, будто кто-то совсем
незнакомый смотрит на меня. У незнакомца было мое лицо: из-под потных
слипшихся на лбу волос на меня смотрели мизерные точки обдолбанных
зрачков на фоне мертвенно-бледной личины, напоминавшей гипсовую маску.
Я никогда ещё не видел себя таким и оказался не готов к такому зрелищу. Уже видев со стороны наркоманов «под дозой», я, тем не менее, был шокирован, увидев эту маску на своём лице. Но в который уже раз за свою недолгую жизнь я загнал глубоко под лавку это естественное чувство опасности, и спасительным оно не стало, уступив место броваде юного декадента – смотрите, мол, какой я отвязный, асоциальный тип! И я,
жутковато улыбнувшись в волшебное стекло, отвернулся и пошел к столику,
где меня давно уже поджидал мой компаньон.
Побочные эффекты постепенно минули, и мы часов до двух интенсивно
трепались с Олегом, похлебывая сок и почесываясь. Ближе к утру я начал
втыкать. Втычки становились все более затяжными, и вторую половину ночи
мы с Олегом провели в странном состоянии полусна / полубодрствования, то
погружаясь в дрему на какое-то время, то опять очухиваясь и вяло озираясь по
сторонам.
Я уже переставал различать, где сон, а где явь, принимая интерьер клуба и
неусыпный музыкальный фон за некие реалистичные детали ярких
мимолетных снов-картинок, когда меня кто-то настойчиво потряс за плечо.
Раскрыв глаза, я словно через размытый несфокусированный объектив камеры
узрел очертания нависшего надо мной богемного вида худого молодого
человека, чем-то напоминающего Олега, с ежиком крашенных волос на голове.
Вырвав меня из мира грез, юноша наклонился над моим ухом и
поинтересовался, где бы ему можно было найти героин. Я поглядел на часы:
полпятого утра - и выразил незнакомому молодому человеку свое сомнение
по поводу возможности оперативно раздобыть герыча в такой час, сказал, что
вообще-то не в курсе и отослал к растекшемуся по скамеечке Олегу. Олег, с
трудом вернувшись в реальность, пробормотал парнишке что-то на ухо и тот
побрел прочь. Еще часик мы с Олегом сидели и вяло ****или, делясь
впечатлениями, а потом поехали домой. По приезде домой я завалился в
кровать и спал крепким богатырским сном. На следующий день никаких
вторичных эффектов, кроме незначительной сонливости, я не ощущал. Трамал
мне понравился.
С той поры я уже достаточно регулярно составлял Олегу компанию в его
поездках на Лубянку, после которых мы шлялись по Манежной площади, сидя
на скамеечках или бродя по сверкающим разноцветной роскошью подземным
этажам. Олег всегда был или под трамалом, или под сидом, я - когда как,
иногда трезвый, иногда под трамалом. К седнокарбу меня как-то не тянуло,
хотя Олег хавал этот психостимулятор частенько (а позже им стал забавляться
и А.), мне вполне хватало и трамала. Несколько забегая вперед, чтобы закрыть
тему седнокарба, скажу, что в первый и последний раз я его ел уже во второй
половине марта. Возможно, я съел сида слишком много, но никакого
удовольствия от него я не получил: во мне стало расти какое-то неприятное
болезненное напряжение, меня просто стало морочить, и больше я с ним не
экспериментировал.
Какое-то время нас вполне устраивали ни к чему не обязывающие и
относительно безопасные забавы с "легкими наркотиками" (если допустить,
что такой термин вообще имеет право на существование). Этот период "начала
начал", который почти всегда является прелюдией к знакомству с чем-то более
серьезным, имел у нас троих разную продолжительность: Олег беззаботно
игрался в эти игрушки больше четырех месяцев, у А. втягивающий курс длился
месяца два с половиной или три , а у меня ознакомление с азами заняло и того
меньше - около двух месяцев. Эта остановка на полпути не могла
продолжаться очень долго. Мы оказались не созданы для того, чтоб всю жизнь
довольствоваться "легкими" вещами, и наше первое знакомство с более
серьезным кайфом было лишь делом времени. Кто-то из нас троих рано или
поздно должен был распахнуть ту дверь, на пороге которой мы неуверенно
мялись уже несколько месяцев, подглядывая в замочную скважину. Первым это
совершил, конечно же, тот, кто раньше всех начал участвовать во всей этой
игре.
В начале марта мы с Олегом вместе куда-то ехали в метро, и Олег
продемонстрировал мне фото, где он был запечатлен в компании своих добрых
дачных приятелей-торчков - Дениса и Серого (о последнем я напишу подробнее
несколько позже).
- А ну-ка, Паша, - обратился он ко мне, показывая на фотографию, -
кто из нас троих на этом снимке под винтом ?
Я вгляделся в веселые молодые лица на картинке. Никаких явных
аномалий не наблюдалось. От Олега, впрочем, я уже давно слышал, что Серый
является винтовым с многолетним стажем, и подумал на него.
- Не угадал, - улыбнулся Олег, - хочешь подскажу, кто ? ... Все.
Сперва я даже немного опешил. Крах еще одной детской иллюзии -
"Только легкие наркотики... колоться чем-то тяжелым?! никогда!". Олег,
который всегда так обожал и берег себя, заявляет мне о том, что он сделал
первый шаг в направлении саморазрушения. "Однако, - думал я, - чему я
удивляюсь? Чем-то в этом духе и должны были закончиться эти похождения.
Эх, не доведет все это дерьмо до добра".
- Да-а... - ответил я Олегу, - вот ты и влип. Это уже серьезно. Я -
пас. Не хочу сторчаться.
Олег с пониманием закивал головой, слушая такие мои речи, глядя на
меня и озорно улыбаясь. Всю дорогу тогда Олег делился со мной
впечатлениями от своего первого винтового сеанса на квартире варщика
Серого.
Позже я попросил Олега дать подробное описание этого знаменательного
события. Предлагаю вниманию читателя сей рассказ без каких-либо
исправлений:
«Как обычно это и случается, в мир недозволенного кайфа меня
препроводили мои друзья, давно погрязшие в наркотиках и приобщающие к ним
всех, кого возможно. Надо заметить, что обрабатывать им меня пришлось
долго - несколько месяцев. Поначалу на предложения попробовать винт я
отвечал твердым решительным отказом - "Я никогда не буду колоться! Это
слишком опасно".
В какой-то момент я смягчил свою позицию и согласился принять винт
"на кишку", т.е. перрорально. Тогда-то дело и было сделано. После того, как я
решился поучаствовать в их мутке, друзья мне сказали, как бы между прочим,
что будут присутствовать девочки и они будут колоться. И вот я, боясь
ударить перед дамами в грязь лицом, вознамерился сделать то, чего хотел и
боялся, то, что казалось самым страшным.
Процесс варки для меня, непосвященного, со стороны походил на какой-то
алхимический эксперимент: в руках варщика-умельца мелькали всякие склянки,
шприцы и прочие необходимые вещи.
Надо сказать, что вид конечного продукта меня не воодушевил: мутная
белесая жидкость, осадок на дне, пузыри, йодистые пятна на стенках сосуда и
небрежно брошенный туда фильтр... Это же антисанитария. Как можно эти
помои колоть в себя ? Но было уже поздно - ведь я решил это сделать.
И вот с трясущимися коленями, сжимая в руке пустой пока шприц, я
сижу и жду, когда до меня дойдет очередь.
Сначала втирается варщик: вены у него плохие, несколько раз он не
попадает, по его рукам течет кровь, он матерится во весь голос на себя, своих
товарищей и злую судьбу. Наконец, дело сделано, и, полежав с минуту на
приходе, он обращает внимание на меня. Участливые руки наполняют баян
семью точками раствора и я, замирая от ужаса, засучиваю рукав, протягиваю
руку и отворачиваюсь. Боли, когда игла протыкает кожу, на самом деле
практически нет, но у страха глаза велики.
- Больно будет? - спрашиваю я.
- Нет, не будет, - говорит товарищ и обманывает: руку жжет и мне
кажется, что я умираю.
Но вот, через несколько секунд я понимаю, что все не так уж плохо, а
потом... потом... "Что же может быть лучше ?" - думаю я, проваливаясь в
пучину сильнейшего, навалившегося невесть откуда кайфа, проваливаясь туда,
откуда возвращаются лишь единицы.»
Слушая россказни Олега тогда, в начале марта, я усиленно убеждал себя в
том, что я буду держаться ото всего этого подальше, мысленно внушал себе, что
в мире есть столько всего более интересного, чем этот кустарно-химический
искусственный рай. Но где-то в темных подвальных уголках психики уже
начали оживать сраные иррациональные страстишки. Я брезгливо, поспешно и
испуганно погасил в себе все эти порывы и позывы, не подав Олегу вида, что
они у меня существуют.
И все-таки почему Олег это сделал ? Предоставим слово ему самому. По
моей просьбе Олег перечислил ряд основных предпосылок ( изрядно
начитавшись перед этим Фрейда):
П р е д п о с ы л к и о т О л е г а.
1. Романтический образ наркомана как утонченного, красивого человека,
живущего непостижимой и интригующе интересной жизнью, отличной от
той, которая мне известна. Т.е. частичная загрузка Сверх-Я материалом,
связанным с людьми, употребляющими психоактивные вещества. Материал,
относящийся к Сверх-Я, вообще теперь крайне противоречив: сначала -
сознательное желание быть похожим на наркомана и уход в тень здоровой
части Сверх-Я, затем, вследствие появления массы негативного опыта,
имеющего непосредственное отношение к соответствующему образу жизни,
сознательное желание быть похожим на наркомана уступает место
здоровым идеалам, и официально Идеалом-Я становится здоровый человек, а
образ наркомана вытесняется. Но "вытесняется" - не значит "пропадает",
и поэтому, помимо сознательного стремления к здоровью, за многими
действиями все же заметны мотивации, связанные со стремлением, пусть и
бессознательным, к образу наркомана. Остается лишь добавить, что такая
инверсия (перемена сознательного и бессознательного идеала) у меня имела
место на 2-3-ий месяцы потребления винта..
2. Повод умереть. Вообще, все действия, мотивируемые инстинктом
смерти, официально всегда получают более приемлемую мотивацию ("Иду на
войну не потому, что хочу умереть, а потому, что это мой долг перед
отчизной..."). Сознательной истинная мотивация таких действий, как
желание умереть, почти никогда стать не может.
3. Мнение, что наркотики повышают уровень социальной
адаптированности (незамедлительное появление большого числа новых
"друзей", подруг и знакомых немедленно это "подтвердило").
4. Слухи о том, что винт - "интеллектуальный" наркотик ("Мы очень
умны - и будем еще умнее и круче"). Т.е. мнимый внутренний рост.
5. Впечатления от слабых наркотиков перестали удовлетворять
(приносить такое же удовольствие, что и поначалу), захотелось чего-то
покрепче - погоня за удовольствиями.
Шляясь в очередной раз по подземному комплексу на Манежке в погожий
мартовский день, мы с Олегом повстречали Дениса. Он был со своим
институтским приятелем, еще одним Денисом - небольших размеров тихим
пареньком. Оба они были под винтом, и, как следствие, вели себя оживленно.
Денис (тот, что покрупнее) вовсю нахваливал винт: "Становишься просто
другим человеком", "Повышается быстрота реакции, интеллектуальные
способности", "...не говоря уж о кайфе..." Потом он поинтересовался, нет ли у
кого-нибудь из нас трамала, чтобы он мог поспать этой ночью. Тут Олег
совершил одну из своих выходок, которые он творит, слава богу, не очень
часто, но которые, имея место, на значительное время подрывают мое к нему
хорошее отношение. Он взял да и сказал Денису, что у меня есть трамал. Что
именно заставило Олега тогда это брякнуть ? Сейчас уже и не важно.
Я понимал, что теперь от Дениса никак не отвертишься, и дал ему трамал
(стоивший по тем временам немного, но достающийся, всё же, с определёнными трудностями), понимая, что довольно глупо надеяться
что-то когда-то получить от него за это взамен. Денис всячески выражал мне
свою благодарность, движимый, видимо, чувством вины, и пообещал мне
вернуть мой трамал чем бы вы думали ?... Винтом. "В следующий раз сварим
много и тебя греванем. Если колоться не захочешь - кинешь на кишку."
Во мне в тот момент кипел сложный коктейль эмоций. Доминировало
чувство обиды на Олега, который с наивным детским взором меня взял и
подставил. Но постепенно я погрузился в раздумья по поводу предложения
Дениса. Я был уже не маленький мальчик и понимал, что скорее всего эти
слова Дениса так и останутся словами, если ему упорно не названивать,
напоминая об его обещании, чем я заниматься совсем не хотел, потому, что я
был уже не маленький мальчик и понимал, что винт - это серьезный
"настоящий" тяжелый наркотик, на котором люди сидят годами, старчиваясь и
подыхая, и познание этого вещества связано с большим риском. Тем не менее,
любопытство ко всему порочному опять в очередной раз
проснулось, подняло голову, зазывая меня отведать, узнать, понять, что, черт
возьми, движет всеми ими, старчивающимися и подыхающими (при этом,
разумеется, не став одним из них). Но я не стал тогда договариваться с Денисом
о чем-то конкретном. Мне удалось тогда погасить в себе этот
естествоиспытательский порыв. До поры до времени.
А время шло своим чередом, неслышно шагая вперед размеренной
поступью обыденностей учебы, еды, сна и досуга. В один из вечеров у меня
раздался телефонный звонок: звонил Олег. Бойким и деловитым тоном, но в то
же время по-шпионски приглушая голос, он напомнил об обещании Дениса
отдать мне стоимость трамала порцией винта и сказал, что завтра они как раз
собираются ехать на квартиру к опытному винтовому варщику Серому. "Если
хочешь, - предложил Олег - поехали со мной, получишь причитающуюся
тебе долю."
Страх и неприязнь перед опасным и загадочным веществом, страх и
неприязнь перед процедурой внутривенной инъекции, страх чем-нибудь при
этом заразиться, страх стать наркоманом, наконец - все эти
предохранительные барьеры были опрокинуты: меня охватил хищный азарт
экспериментатора, мною овладело стремление не упустить, отведать,
приобщиться... Как я был наивен - я боялся, что эта поебень от меня куда-то
денется, ускользнет от меня в последнюю минуту. Я еще даже не понимал, что,
имея в своем сознании хотя бы крупицу симпатии к наркотической манере
отдыха и располагая друзьями и знакомыми по этой части, нет необходимости
искать встречи с ширевом - оно само тебя найдет.
"Но я уже назавтра запланировал дела, - ответил я Олегу, - я не смогу
никуда с тобой поехать". Инстинкт самосохранения сопротивлялся, цепляясь за
последние возможные отмазки, но у него уже не было шансов победить.
"Ну давай тогда я тебе тормозну полкуба, - предложил Олег, - и
вечером привезу его тебе домой".
"Хорошо, только не очень большую дозу," - согласился я, пытаясь все же
сохранить хоть какие-то внешние атрибуты умеренности и добропорядочности.
"А много тебе никто и не даст," - резонно заметил Олег.
Мы с ним договорились, к которому часу он должен подъехать ко мне
домой с готовой продукцией.
Совершенно понятно, что Олег шел на риск, везя уголовно наказуемое
вещество прямо в баяне через всю Москву, не для того лишь, чтобы сделать мне
приятное. Ему просто хотелось обрести еще одного компаньона, соратника в
нелегких винтовых похождениях. К тому же, это его стремление не натыкалось
на сильное упорное сопротивление с моей стороны - скорее наоборот. А
подсадить новичка - одна из излюбленных извратных забав junky. Впрочем,
Олег еще в то время сам был новичком.
Настал следующий день. Напряженно ожидая приезда гонца от далекого
варщика, я впервые познал, что такое мандраж. Меня, еще ни разу даже в глаза
не видевшего винт, мандражило на полную катушку! И я ничего не мог с этим
поделать.
Олега я в тот вечер так и не дождался. Промаявшись весь день, я улегся
спать. Внутри меня бушевала гремучая мутная смесь всего богатого набора
негативных эмоций, какие только свойственны человеку. Это сложно описать
словами - я чувствовал себя более чем отвратительно. Наверное, я так до сих
пор и не простил Олегу до конца тот мартовский вечер, проведенный мною в
глупом, позорном и мучительном ожидании своей первой дозы.
Всей правды о том, что на самом деле произошло в тот вечер, я, видимо,
не узнаю никогда (сейчас это, правда, имеет очень мало значения).
Официальная версия такова: крепко обвинченный Олег, привезя в наш район от
варщика куб раствора, принес его почему-то не мне (потом он утверждал, что
заходил ко мне, и никого не было дома, но это заявление видится мне явной
нелепицей), а к сестре А. Кате с просьбой сохранить препарат в холодильнике
до завтра. Когда чуть позже пришел домой с работы А., Катя, движимая то ли
любопытством, то ли еще черт знает какими мотивами, лукаво
проинформировала своего братца о том, что, мол, "у нас в холодильнике сейчас
лежит винт - не хочешь ли попробовать"(последнюю половину фразы, она,
скорее всего, непосредственно вслух не произносила, но тонко намекала на то,
что не стоит упускать такой возможности). Каким-либо образом
комментировать ее действия я не стану: во-первых, потому что не располагаю
полной достоверной информацией, во-вторых, потому что очень плохо знаком
с внутренним миром сестры товарища А., а в-третьих, просто не хочу.
Братец А., будучи обуреваем, как он потом заявлял, простой
любознательностью, зная при этом, что винт - сильный стимулятор,
вызывающий у людей стойкую привязанность, но относящийся к этому весьма
легкомысленно, решился отведать гостинца - согласился легко и без особых
колебаний. Да и трудно было устоять: все под рукой - и уже готовое ширево, и
баяны в доме имеются, и сестра-то не просто сестра, а медсестра.
Раствор уже успел несколько ослабеть, да и пять точек - это не ахти
какая доза, так что прихода как такового у А. не было. Но залихватский
душевный полет, вызванный эфедрином, не мог не прийтись парню по вкусу.
А. повёл сестру на кухню и стал учить ее рисовать...
На следующий день к нему в гости прибыли Олег и Денис, мучимые
отходняком. У А. оставалось еще пять точек: их решили поделить А. с Олегом
(Дэн воздержался - видимо, понял бесполезность этой затеи). Каждому
Досталось, таким образом, по 2,5 точки вчерашнего варева. Сейчас, когда я пишу эти строки
с высоты более чем двухлетнего винтового стажа, такие микродозы вызывают у
меня смех. Но все мы начинали с малого. Так А. втёрся во второй раз. Олег же
тогда этого делать не стал, а кинул эти жалкие 2,5 точек на кишку - в первый
и, я уверен, в последний раз в своей жизни.
Итак, А., сам того не зная, с****ил мою первую дозу с молчаливого
согласия Олега. Моя первая доза стала первой дозой А.. Вот ведь как в жизни
бывает.
Эх, как же мы были легкомысленны ! Когда Денис, зависая на квартире у
А., задумчиво, словно в пустоту молвил: "Подвязывайте с винтом, парни", А. и
Олег жизнерадостно воскликнули: "Денис! Да ты что! Мы же понимаем. Чтоб
мы... того?! Ни-ни!"
Этот первый блин, вышедший комом, не обескуражил меня, а лишь
раззадорил, распалил во мне решимость обязательно повстречаться с чудом.
Что я знал об этом чуде, фигурирующем в милицейских протоколах как
"эфедринсодержащий наркотик кустарного производства" (он же винт, он же
самодельный аналог получаемого в лабораториях первитина)? Я доподлинно
знал, что он не вызывает физической зависимости - этого страшного
дамоклова меча, олицетворения расплаты за употребление героина, чернухи и
прочих опиатов. Знал, что винт не вызывает смертоносных передозировок, чем,
опять-таки, грешит ужасный и опасный героин. Здорово, правда? И физической
зависимости, понимаешь, нет, и передознуться до смерти нельзя... Правда вот
множество людей, тем не менее, торчат на этом самом винте годами, вплоть до
самой погибели. "Ну так что ж ? - думал я, - у меня есть сила воли, я смогу,
познав и оценив это вещество, насытившись, расстаться с ним и жить дальше,
как и прежде жил, только приобретя уникальный жизненный опыт...
Физической зависимости-то нет." Вот так все выглядело просто и убедительно.
Думаю, стоит подвести некоторые итоги этой достаточно сумбурной
главы, где я взялся объять необъятное - докопаться до глубин порока. Итак,
что же побудило ? Что подвигло ? Что подтолкнуло и направило ?
1. Тяга к иррациональному, запредельному, жажда заглянуть за горизонты
привычного размеренного и безопасного мира будней, рисковая моя
любознательность.
2. Слабость ко всему тому, что порицаемо обществом, ко всему
нелегальному, асоциальному, противоречащему официальной морали.
3. Видение наркотиков как атрибута изысканных творческих натур, как
одного из способов получения свежих ярких неординарных ощущений,
служащих пищей для творчества. Информация о том, что винт, якобы, "умный"
наркотик, стимулирующий творческую фантазию (см. "Предпосылки от
Олега", №4).
4. Junky-шик как один из краеугольных камней жизненной
(антижизненной?) философии представителей андерграундной
нонконформистской конткультурной линии отщепенцев, изгоев, нежитей,
органических аутсайдеров, на творчестве которых я вырос - начиная с
Моррисона, Джанис Джоплин и Яна Кертиса, и заканчивая Летовым,
Чистяковым, Кобэйном. Loosers` culture. Live fast die young. No future. Sex drugs
rock n roll.
5. Ореол мрачной таинственности, избранности вокруг людей,
причастных к наркомиру, производящих впечатление жрецов, носящих в своем
мозгу тяжелый груз некого знания, перед которым вся суета сует
непосвященных видится им мизерной и несущественной. Так что же они такое
знают ?
6. Неполные, односторонние, отрывочные знания о механизме
возникновения психической стимуляторной зависимости, легкомысленно-
пренебрежительное к ней отношение, непонимание ее реальной силы. Вера в
мифическую "силу воли", надежда "и рыбку съесть и на иглу не сесть."
7. Исчерпанность старого привычного источника релаксации - алкоголя;
несколько позже начали надоедать и "легкие" психоактивные вещества.
Ненасытный гедонизм требовал новых, более совершенных игрушек (см.
"Предпосылки от Олега", №5).
Короче говоря, рано или поздно это должно было случиться.
Случилось.
Весна, весна на улице,
Весенние деньки...
А.Л.Барто
ГЛАВА 3. Весна.
Наверняка, на свете есть такие благодатные места, где животворящая и
бодрая весна берет свой старт в соответствии с календарем - в марте. Но в
моем совсем не теплом северном городе на протяжении всего первого
весеннего месяца заунывно длится медленное, грязно-слякотное мучительное
умирание крепкой и жилистой старухи-зимы, которая то бьется в припадке,
казалось бы вот-вот готовая окончательно сдохнуть, а то вдруг опять
собирается с последними силами и мстит лютым арктическим дыханием,
раздувающим колючую белую крупу по щелям между бетонными плоскостями
панельных многоэтажек, мстит нам всем за то, что никто ее не любит.
Вот и тогда, в тот день - 21 марта - в моём городе еще вовсю
царствовала зима. В такие дни зима кажется вечной, а хочется тепла и чуда...
Часов в 10 утра мы с Олегом отправились в очередную нашу вылазку на
Никольскую. Хотели взять трамал. А может быть, кетамин. Не помню.
Жизнерадостно перебрасываясь шутками и дружескими подъёбками, читая
газеты и слушая плеер, мы просто и буднично ехали по привычному для нас
маршруту.
В 11 часов в центре зала станции метро "Лубянка" у Олега была
назначена встреча с Сергеем Г. Поскольку данный персонаж будет играть не
последнюю роль в драматических перипетиях моей жизни, изложенных в этой
книге, я считаю нужным набросать его краткий словесный портрет.
Серёга Г. (Серый). Невысокий коренастый черноволосый паренек, бойкий
и смекалистый (особенно во всем, что касается муток), башковитый и в то же
время совершенно безбашенный, обладающий насмешливо-глумливым живым
нравом. Прикид - обычный, среднестатистический: пилот, черные джинсы,
рубашки "быковского" стиля и т.п. В то время формальным его занятием в
жизни было, кажется, обучение на водителя грузовика, однако истинным его
призванием, без сомнения, уже давно являлись наркотики. Винтовой с
пятилетним стажем, варщик. Неоднократно пытался завязать, но всякий раз
терпел поражение и опять бежал мутить, чуть ли не роняя кал от животного
мандража в предвкушении возвращения в привычное лоно порока. При
очередной безуспешной попытке расстаться с винтом пристрастился еще и к
героину, став, таким образом, полинаркоманом.
Серёга - дачный приятель Олега. С момента приобщения Олега к
винтовой практике их дружеские контакты значительно участились, приобретя
новый, более весомый статус: Серый стал для Олега фигурой ключевой,
наиважнейшей - варщиком. Сам Олег варить, разумеется, тогда еще не умел,
выхода на других варщиков не имел, так что Сергей был для него просто
незаменим.
Сейчас, когда я пишу эти строки, с того дня минуло уже немало времени,
и я не могу с уверенностью сказать, собирался ли винтиться в тот день Олег
(думаю, что такого рода планы у него имелись - иначе зачем бы он,
спрашивается, стал встречаться с Серым на Лубянке в 11 часов, в тогдашний
разгар торговли банками). Но могу с уверенностью сказать, что сам я делать
этого в тот день не собирался.
И вот с улыбкой во весь рот к нам подрулил Серёга. Возбужденно и
торопливо он сообщил Олегу о том, что их многочисленная винтовая банда с
минуты на минуту собирается произвести плановую закупку банки, и
предложил принять участие в акции (видимо, им не хватало некоторой суммы
денег). Олег моментально перевел взгляд на меня и напомнил о том, что Денис
мне должен порцию винта, и я могу поучаствовать в мероприятии, не внося
денег. Он пристально на меня уставился, и этот выразительный взгляд
красноречивей всяких слов взывал о том, что не стоит упускать такой
возможности, "потом будешь жалеть". И, поколебавшись всего лишь несколько
секунд (вспоминал, не запланировано ли у меня на день каких-нибудь важных
дел), я сказал, на удивление легко и естественно:
- Да, я буду участвовать.
Это было моё взвешенное, обдуманное, абсолютно добровольное решение.
Я долгие годы вынашивал эти слова где-то в тайниках своего подсознания,
пряча их от самого себя под шелухой рассудочных доводов. Но всё же теперь,
когда настал-таки час "Ч", выговорить эту фразу было непросто - волна
липкой духоты подкатила к кадыку, и мне стоило труда вытолкнуть эти четыре
слова наружу.
- Вот! Вот это дело, - провозгласил Олег, и мы быстренько пошагали к
выходу из метро. Меня немедленно начало мандражить, мой мозг начал с
отвращением жонглировать вопросами типа "благополучно ли меня вмажут",
"нет ли опасности чем-нибудь страшным заразиться", "а вдруг запалят" и
прочей дребеденью, которая, наверное, лезет в голову любому новичку,
вступающему на это нелегкое и неблагодарное поприще.
На закупочном месте уже суетились четверо наших соратников. Из них
знаком мне был лишь Денис. Кроме него присутствовали: девушка по имени
Тамила (немногословная и малоактивная героинозависимая особа ядовито-
кислотных цветов с безжизненными глазами глубоководного краба; от неё
веяло какой-то нездоровой гнилью, декадансом, распадом, и от одного взгляда
на нее меня начинало морочить), приятель Дениса - Кирилл (высокий, на
удивление крепкого и цветущего вида парень неформально-арбатского вида -
косуха, казаки, длинный хаер и все такое; тоже героинщик) и некто Рыба
(совсем еще молодой, тихий и задумчивый мальчуган, живущий по соседству с
Серым и им же, видимо, и вовлеченный во все эти постыдные игры).
Какие же мысли посетили меня при взгляде на всю эту публику? Первой
реакцией было какое-то нутряное рефлекторное отторжение. Уже сдавшееся и
послушное сознание подбадривало "Не ссы, прорвемся, люди как люди,
узнаешь, отведаешь того, чему они молятся, а дальше - посмотрим". Но что-то
в груди, в печенке, хер знает, где еще ныло: "Не хочу быть вместе с ними, не
хочу быть как они, не хочу на дно! это же дно!" Отступать было поздно, в
очередной раз победила тяга к темному знанию. Что я чувствовал по
отношению к ним, к моим новым коллегам? Ничего. Может быть, испытывал
некоторый интерес как к представителям пока еще все-таки не слишком мне
знакомого нелегального запретного племени.
Уже очень скоро я знал перечень необходимых компонентов:
кристаллический йод, красный фосфор, щелочь и соляная кислота, солутан,
разумеется, а также бензин (чем выше номер, тем лучше) в качестве тяги для
отбивания пороха. Как оказалось, у нас не было кислоты, и с Лубянки мы
дружной гурьбой отправились на Парк Культуры, где жил Кирилл, у которого
дома была кислота. Мне пока еще были не очень понятны специфические
беседы моих попутчиков, и большую часть пути я молчал, изредка задавая
деловые вопросы Олегу или Денису.
К тому времени как мы вылезли на поверхность на станции "Парк
Культуры", немного распогодилось, выкатило солнышко. Серый купил себе
пива, весело шутил и прикалывался. Может быть, его и мандражило, как всех
остальных, однако внешне это было совсем не заметно. В подъезде элитного
дома на улице Толстого (мы туда еле вписались - консъержке наша банда
почему-то сразу не понравилась) Кирилл передал нам недостающий пятый
элемент, и мы старенькими московскими двориками резво потрухали обратно в
метрополитен. По пути Серый выудил из мусорного контейнера древний
здоровенный том под названием "Отчёт о ходе XXII съезда КПСС..." или что-то
в этом духе. Приговаривая: "Этой книге цены нет", Серый упорно тащил этот
фолиант до самого метро, а потом уговорил Тамилу положить ее к себе в
сумку. Я не понимал, зачем нам нужна эта пыльная ***вина, но подумал, что
им виднее (впоследствии оказалось, что так оно и есть - между страницами
этой книжищи сох и прессовался свежеотбитый порох; эх! знали бы авторы,
для чего опустившимся потомкам пригодится их произведение! ).
Теперь, когда все составляющие успеха были у нас на руках, мы двинули
к Сереге на Красногвардейскую, чтобы там уже сварить интересующий нас
препарат. На протяжении довольно неблизкого пути мы коротали время за
трёпом, причем не только на тему предстоящей мутки, но и на отвлеченные
темы -- особенно усердствовали выдающийся говорун Олег и глумливый
неунывающий Серёга.
На Красногвардейской был собачий холод, мела самая настоящая пурга.
Кутаясь в куртки и "пилоты" от пронизывающего ветра, мы с Олегом побрели
искать аптеку, чтобы приобрести там баяны и какой-то "фурик" (это слово я
слышал впервые в жизни), в то время как все прочие отправились в подъезд к
Серому, чтобы немедленно, не теряя ни минуты, начать работу. Во время варки
никто из участников не должен сидеть без дела -работы хватает, и без умелого
разделения труда процесс варки может мучительно затянуться.
В обнаруженной нами аптеке по какой-то неведомой причине не
оказалось баянов, я уже был готов плюнуть на всё и поехать домой. Однако
вместо этого я сквозь немилосердную метель пошел с Олегом на поиски другой
аптеки в этом проклятом незнакомом районе. После продолжительных
расспросов местных бабушек, мы нашли-таки еще одну аптеку и, получив
полный боекомплект, зашли в подъезд, где прямо на лестничной клетке одного
из верхних этажей уже уютно расположились наши товарищи.
На ступеньке восседал Сергей, вокруг которого внимательно толпились
все остальные. Серёга нервно водил железной миской, где сине-красным
огоньком выгорал солутан, разнося по лестничной клетке приторный, с детства
знакомый запах. На голове у Сергея было почему-то повязано полотенце, на
манер восточной чалмы, отчего он походил на загадочного индийского факира,
и лишь заткнутый за ухо баян с кислотой давал понять, что всё гораздо
прозаичнее, и что он просто винтовой варщик. Все эти манипуляции я
наблюдал в первый раз, был весьма заинтересован и смотрел во все глаза, как
ребенок смотрит на фокусника в цирке. С первых же минут я уяснил, что варка
- дело непростое, своего рода искусство, где основную роль играют даже не
знания, а опыт, интуиция, звериное чутьё. Я смотрел и поражался
изобретательности того, кто однажды всё это придумал.
Наблюдал я и за окружавшими меня людьми. Глядя на них, я наконец-то
по-настоящему понял, до чего же всё-таки отвратительны наркоманы. По мере
продвижения процесса варки у всех вокруг рос мандраж и люди на лестничной
клетке всё более, и более напоминали раненых безумных животных. Денис и
Серый вообще уже с трудом могли себя контролировать, постоянно срываясь на
истеричный крик, грызню и перебранки. Любое неловкое движение
немедленно вызывало взрыв нечеловеческого гнева, речи стали отрывисты и
резки, лексика свелась почти исключительно к ненормативной. Я капитально
прочувствовал, насколько это агрессивная среда, сколько отрицательных
эмоций приходится выплеснуть, прежде чем долгожданный раствор
разбодяжит кровь. Во время варки я стал свидетелем того, как Денис кинул
Тамилу на фосфор - просто попросил у нее мешочек с фосфором и не отдал,
несмотря на протяжное нытье девушки. Все вокруг восприняли это как
должное, и я понял, что это действительно должное и запечатлел в своих
мозгах фундаментальный тезис "никогда не верь наркоману", который я
столько раз слышал от знающих людей позже и в справедливости которого я
еще, к сожалению, не один раз был вынужден убедиться.
Не будучи знаком с технологией, я и не заметил, как раствор был готов и
все принялись втыкать рыла своих орудий в мякоть сигаретного фильтра,
покоящегося на дне фурика, в котором плескалась мутная неаппетитная
жижица. Как новичку, мне выпало вмазываться последним - я не умел даже
толком выбрать в баян раствор, я вообще держал этот предмет в руках впервые,
ожидая помощи Олега. Тем временем я глазел на всех этих мальчиков и
девочек, отрешенно сидящих или лежащих на ступеньках с окровавленными
шприцами в руках, и не без некоторого содрогания ждал своей очереди.
Олега я так и не дождался, и втереть меня взялся варщик Серый. Баян был
двухкубовый, с толстой неуклюжей иглой...
- Выпрями руку! Пережми вену выше! Сжимай-разжимай кулак! Вот...
Да опусти ты ее, ****ь, пониже!!
Боль ничтожна. От завороженности и шока её почти нет. Контроль... Рраз.
Ожидание. Прислушиваюсь к потаённым шевелениям своего организма. Серый
с Олегом внимательно пялятся на человека, впервые пробующего винт. Я
молчу, уставившись взглядом в подъездное окошко. Должен быть кайф, некий
"приход". Что это такое ? Не знаю. Но его нет. Учащается дыхание и
сердцебиение. Может, просто от волнения ? Короче, ничего такого особенного,
только зря время потерял.
Но вот я поднимаюсь на ноги, иду вместе со всеми к лифту. И
обнаруживаю, что скорость моих действий и мыслей неожиданно возросла.
Такое ощущение, что всю жизнь до этого момента я просто беспрерывно спал
или был накачан транквилизаторами, а сейчас наконец-то обрел нормальное,
должное состояние. Оказывается, я могу шевелиться в два раза быстрее! Думать
в два раза быстрее! Говорить в два раза быстрее! Мне это понравилось. Как
будто перешел на некий новый, более высокий уровень бытия. Я решил, что
винт - штука, по всей видимости, неплохая, а что прихода не было - так это,
наверное, оттого, что просто мало.
- Олег, у тебя еще ведь осталось ?
- Да, еще порция для А..
- Выдели мне еще хотя бы пару точек.
- Конечно! Приедем к А., Катя тебя проставит. Резво ты начинаешь.
- Мне было мало.
- Ну-ну.
На ж/д платформе "Тимирязевская" нам повстречался А., возвращавшийся
со своей нелегкой службы (он тогда работал контролером на Птичьем рынке).
А. моментально бросилась в глаза моя гиперактивность, неестественная для
меня скорость движений и речи. Надобно сказать, что я по природе своей
человек достаточно флегматичный, плавный и неторопливый, - и именно
таким старина А. и привык меня видеть. А тут вдруг такое ! А. сразу понял, что
перед ним впервые предстал новый, видоизмененный Паша, и ему уже не
понадобилось чего-либо объяснять. Услыхав, что я требую добавки, А. уяснил,
что я взял с места в карьер и что при планировании дальнейших муток на меня
твердо можно будет рассчитывать.
Вмазываться ни один из нас не умел - мы обратились за помощью к
Кате, которая ранее уже оказывала в этом содействие А. и Олегу. На квартире у
А. сделать этого было нельзя - мать была дома, и мы поднялись на
лестничную клетку между седьмым и восьмым этажами и стали ждать, когда
поднимется Катя и подсобит нам. Тогда я еще, конечно, не догадывался, что
очень скоро эта лестничная клетка станет для нас вторым домом, что десятки
раз мы будем здесь варить и употреблять наше зелье, что будут лететь месяцы,
и стены этой железобетонной коморки пропитаются запахом фракции, кафель
в углу почернеет от газетных костров, а ступени лестницы будут отполированы
нашими задницами и спинами. А сколько самых разных молодых людей,
объединенных одной пламенной страстью, а также организаторским талантом
Олега, будут нервно ёрзать между этими унылыми зелеными стенами, сколько
поистине шекспировских драм развернется в этом театре абсурда... Эта
пыльная лестничная клетка - символ, немой свидетель нелепого и беспутного
периода моей жизни, памятник нашему безрассудству.
Катя спокойно и даже как-то задорно и бодро сделала нам умелые
инъекции бессмысленно-мизерных доз, прямо скажем, не совсем удачного
раствора. Эффекта лично я не заметил никакого, и я опять понимал, что не
наелся, что я не получил полноценного результата, а лишь раздразнил свой
аппетит. Мне хотелось по-настоящему познать действие данного вещества
("ценное знание", "уникальный жизненный опыт" и всё такое), я решил, что раз
уж я ввязался в это приключение, то надо что-то со всего этого поиметь, чтобы
не чувствовать себя обломавшимся. Ведь пока всё, что я получил,
ограничивалось стрёмной нервной суетой, мандражом, целым днём по сути
потерянного времени. Я понимал, что все эти лишения стоят много большего,
чем незначительная и непродолжительная стимуляция, испытанная мною в тот
день. Короче говоря, мне очень хотелось познакомиться с загадочным
капитаном Приходовым, о котором я уже был сверх меры наслышан, но не
имел чести знать его лично. Дальнейшие же мои планы были туманны, если
они вообще были. Но уж становиться торчком-то я, разумеется, никак не
собирался.
Мы еще немного посидели на лестнице, болтая, главным образом, о нём
самом. Мне ужасно не хотелось идти домой. Вообще, каждая винтовая
посиделка для меня всегда заканчивалась этим каким-то особенно тягостным,
щемящим чувством неизбежности, необходимости идти домой, и я старался
всегда хоть на минуту отложить эту неизбежность, еще немного посидеть и
потрепаться с дружками. И когда, наконец, я понимал, что идти домой все-таки
необходимо, мне становилось очень тяжко на душе. Почему, откуда эта боль?
Страх пропалиться перед родителями большими зрачками, поведением и т.д.?
Поначалу, может быть, и это. Но потом, когда я наловчился удачно строить из
себя трезвого, даже будучи сильно обвинченным, и вероятность пропалиться
была минимальна, это мутное нежелание идти домой и тогда не покидало меня.
Это было нежелание оставаться одному и морочиться, не имея необходимых
собеседников, нежелание всю ночь ворочаться в потной кровати, делая вид, что
ты спишь, а главное - нежелание признаться самому себе, что праздник
окончен, что всякому, даже самому продолжительному кайфу приходит
законный конец. И что ты опять остался наёбан и некого в этом винить, кроме
самого себя.
Пожалуй, достоинства слабого раствора (или недостаточного его
количества) заключаются в том, что нет причин запалиться, что нет (или почти
нет) отходняка и существует возможность нормального сна. Впрочем, какие в
жопу достоинства могут быть у ***вого раствора ?! Вот и той ночью я пришел,
спокойно и даже не без аппетита поужинал с родителями и лег спать. Какое-то
время я не мог заснуть, переполненный впечатлениями прошедшего дня, а
потом уснул. И спал хорошо.
Итак, первый мой "блин" по большому счету вышел комом. Я получил
неполное представление о чудодейственной силе пресловутого "яблочного
сока", но первый шаг был сделан. Каждый божий день я слышал от Олега и А.
восторженные рассуждения на тему винтовой стимуляции интеллектуальной и
творческой активности, о "воистину расширенном сознании", даруемом этим
грязным кустарным ширевом. Я очень хотел стать полноправным членом
ордена посвященных в знание об этой призрачной самодельной благодати на
нашей грешной земле. Я осознавал, что та первая проба ввела меня лишь в
преддверие этой сокровищницы ("по губам текло, а в рот не попало"), теперь я
хотел переступить заветный порог. Гулять так гулять. Первые же внутривенные
инъекции по большей части аннулировали мой страх перед веной и иглой, и
теперь уже меня мало что удерживало от "продолжения банкета". Во всем
труден первый шаг - дальше уже все выглядит значительно проще.
И всё-таки мне тогда ещё не была до конца понятна та страсть, с которой
Олег и А. были готовы разглагольствовать о винте (только о винте!) часами, та
лихорадочная первобытная энергия, которую они вкладывали в очень
непростой процесс организации очередной варки. Я же гордился своим
относительно спокойным и немного нарочито отстранённым взглядом на всю
эту возню. Но про себя я понимал, что мне-то легко относиться ко всему этому
спокойно: я не знаю, что такое приход. Для этих же двоих " не знающий, что
такое приход" означало "не знающий, что такое жить". Они уже испытали на
себе действие того божества, которому теперь преданно служили. Они не были
в силах быть спокойными и здравомыслящими, когда дело касалось этого.
Многие знания умножают скорбь.
Близилась дата дня моего рождения - 4 апреля. А. и Олег (последний -
особенно) были полны организационного задора. На заре нашей винтовой
практики каждая варка предвкушалась как светлый праздник, начало веселой
романтической игры. Моим компаньонам было нелегко терпеть две недели до
заветной даты. Меня же тоже порой охватывало смятение чувств при мысли о
том, что очень скоро я познаю всё как есть. Я даже скинулся деньгами, хотя
вообще-то куб раствора мне должны были вручить в качестве подарка ко дню
девятнадцатилетия. Целый куб! Я настоял на том, что это должен быть именно
куб, чтоб уж как следует распробовать на сей раз, безо всяких обломов. Мы
десятки раз обсуждали тонкости организации грядущего праздничного
сейшена, договаривались и передоговаривались, находя, видимо, в этом
словесном онанизме некую тень удовлетворения наших низменных
потребностей.
Свой девятнадцатый день рожденья я решил отметить в очень узком
дружеском кругу. Приглашенных насчитывалось всего четверо: Олег, А.,
старина Паша Е., а также ещё один наш бывший одноклассник Костя Осипов
(миниатюрный тщедушный паренёк, ничем особо не занимательный; студент
мединститута; к наркотикам, как ни странно, отношения не имеет). Из района
никого больше видеть мне не хотелось, а приглашать друзей из МГУ или с дачи
на винтовую вечеринку мне ещё больше не хотелось - кто бы то ни было
трезвый мог быть в этом кругу лишь инородным телом, мы были бы стеснены в
разговорах, чтобы не афишировать это моё новомодное увлечение, в общем
гармония была бы нарушена. Паша Е., ещё не посвященный в наши винтовые
махинации, был однако же человеком свойским и понимающим, к тому же не
склонным трепать языком, так что его присутствия можно было не смущаться.
Кандидатура Кости Осипова возникла потому, что в целях поддержания общей
компанейности был необходим собутыльник для Паши Е. - мы трое пить не
намеревались, предпочитая более едрючие радости жизни. Была ещё у меня
идея пригласить в гости старого дружка Рому (см. главу 2), но то ли я до него
не дозвонился, то ли в итоге забыл или передумал - так или иначе, Ромы на
сейшене не было, хотя, думаю, он-то как раз был бы не лишним.
Вообще же обращает на себя внимание то, что чем больше я втягивался в
винтовую жизнь, тем больше я замыкался в кругу А. и Олега плюс
специфические знакомые типа Серого и Дениса. Да, впоследствии я оброс
новыми знакомствами, но почему-то все (все до одного!) эти мои новые
знакомые были опять-таки из числа тех, кто не прочь кайфануть. Тезис о том,
что употребление винта повышает уровень общительности и
коммуникабельности и способствует приобретению новых знакомств оправдал
себя лишь применительно к узкому кругу таких же торчков.
Что же касается всего остального мира, то знакомств с трезвыми людьми
за этот винтовой год у меня ничуть не прибавилось. Скорее наоборот. С
началом этой новой потусторонней жизни я стал постепенно отдаляться от
друзей по университету, по даче. Меня перестало радовать общение с ними,
перестало радовать всё то, что радовало их, чему я радовался ещё совсем
недавно вместе с ними. Мне стало казаться глупым и неинтересным привычно
пить пиво в университетском гастрономе, по старинке жизнерадостно бухать у
дачных костров. И я перестал пить пиво после (или вместо) последней пары в
МГУ, за всё лето только на один week-end приезжал на дачу... Я был носителем
тяжелого загадочного знания, обладание которым на начальном,
"романтическом" этапе винтовой практики ограничивало мои
коммуникативные горизонты лишь ближайшим окружением таких же
посвящённых. Новая игрушка затмила всё, вклинилась на первое место в
иерархии жизненных ценностей, что, разумеется, повлекло за собой сужение,
мутацию круга знакомств, замыкание в пределах сумрачного наркомирка .
Забегая вперёд, скажу, что эта вполне естественная общественная
экзальтация длилась у меня недолго. Очень скоро я уразумел и прочувствовал,
что довольно-таки противно общаться с одними только химическими
мечтателями - надо всё же водить время от времени дружбу и с трезвыми
особями. И постепенно всё встало на свои места: я научился совмещать
существование в двух мирах - обычном, официальном мире здоровых людей и
в мире муток, варок и запаха яблок. Очень скоро я осмелился рассказать
некоторым из моих трезвых друзей о своём новом хобби, и это во многом
способствовало уменьшению бремени непростого знания, которое я тягостно
носил в себе, это помогало мне общаться с "неупотребляющими". Хорошо ещё
и то, что те, с кем я делился всей этой своей душевной копотью, оказались
достаточно надёжными людьми и не стали афишировать эти сведения. Вообще-
то, есть такое правило: "как можно меньше трепись о своих наркотических
подвигах с трезвыми людьми - это чревато неприятностями". Скорее всего,
это верно. И тем более меня обнадёживает то, что для меня мои откровения
пока что неприятностями, слава богу, не обернулись.
Ну так вот. На чём я остановился? На дне рождения. Начало празднования
носило традиционный, хрестоматийный характер: стол, обильно заставленный
всеразличными мамиными и бабушкиными кушаньями, непривычно небольшое
количество спиртного (для двоих пьющих гостей Паши и Кости, как оказалось,
более чем достаточное), с утра визит бабушки с дедушкой, подарки, звонки с
поздравлениями от близких и дальних родственников, близких и дальних
друзей и знакомых. А мне ни до чего нету дела: ни до жратвы, ни до выпивки,
ни до подарков, мне не надо ничего и никого. Меня жестоко мандражит с
самой ночи. Я не могу есть, нервно хожу по комнатам туда-сюда, крючась от
тяжёлых волн душевного напряжения. Иногда, правда, получается заставить
себя ненадолго расслабиться, и тогда я даже бываю на несколько минут
способен изобразить подобие благостного настроения, праздничного
довольства. Чтобы потом опять погрузиться в мандраж.
Родители за суетой праздничных приготовлений почти не замечают этой
моей неестественной нервозности. Зато ею неприятно удивлены бабушка с
дедушкой. Дедушка просто немного обижается, а бабушка, человек очень
проницательный и догадливый, начинает про себя обдумывать такое странное
моё поведение и строить предположения о его вероятных причинах. Не знаю,
сталкивалась ли она когда-либо на своём жизненном пути с наркоманами,
думаю, что вряд ли. Однако на следующий день после дня рождения она мне
позвонила и изложила свои умозаключения по поводу подоплёки моего
вчерашнего настроения. Она сделала безошибочный вывод ! Она оказалась в
сто раз более внимательна и прозорлива, чем папа с мамой, которые за два с
***м года моих бессонных ночей, странных знакомых, безумных речей и
палёных телефонных разговоров так ни о чём и не догадались. Бабушка же
пропалила меня с ходу, сразу, моментально. Для себя я отметил, что с этим
Шерлоком Холмсом надобно держать ухо востро, ну а для начала постарался её
убедить в беспочвенности мрачных подозрений. Видимо, мне это удалось...
Паша Е. подгрёб часам к двум. Позже пришёл А., а потом и Костя. Олег
должен был приехать часов в шесть с долгожданным презентом. До его
прибытия Паша с Костей пили и ели, я привычно хлебал пиво, чтобы совсем уж
не раскисать. Паша неодобрительно, с некоторым подозрением косился на нас
с А., на этих двоих несчастных, имевших воистину жалкий вид: мы безо
всякого аппетита понуро ковырялись вилками в тарелках с салатами,
поглядывали на часы и ругали на чём свет стоит Олега. Разговор не клеился.
Налицо была конфронтация жизненных стилей, несовместимость нас, раненых
животных, с румяными сытыми здоровяками из легального мира
("Гражданские твари" - называет их Серый). Ничего нельзя было поделать.
Оставалось лишь ждать Олега. Никого в своей жизни я не ждал так часто, долго
и нервно, как этого человека.
Олег приехал ещё позже, чем его ожидали, - часов в семь. Его широко
разинутые глаза и не менее широко разинутый рот излучали винтовую
эйфорию. Мы с А. мигом побросали все свои салаты, выпрыгнули на
лестничную клетку к Олегу, суматошно и яростно перебросились охапками
пылающих коротких фраз и метнулись одевать куртки. Паше с Костяном мы
малоубедительно протараторили что-то насчёт того, что мы "пойдём купить
ещё пивка и мигом вернёмся".
По пути из моего подъезда в подъезд А. Олег горячо втолковывал нам о
трудностях варки, которые заставили его так задержаться, и нахваливал
раствор, говоря, правда, что "он немного кисловат", что приводило меня в ужас
(я почему-то очень боялся пожечь кислотой свои драгоценные вены... дрожал
над своей бренной плотью). Мы опять припёрлись к Кате с уже привычной
просьбой.
Растворец оказался и вправду кислым - я попросил, чтоб его
разбодяжили водичкой. То ли от этого, а скорее всего по другим причинам, но
нормального прихода у меня не было и в этот раз. Приход был, но очень уж
слабенький, какой-то слишком плавный, смазанный, подобие, призрак прихода.
На сей раз я уже толком почувствовал, как "бежит по гулким венам вдаль моя
сладкая радуга", прочувствовал лёгкую поступь входящей в организм
стимуляции. Но я понимал, что вершины познания я и на сей раз не достиг. Ни
в чём не обвиняя Олега, я тем не менее решил, что необходимо присутствовать
при варке самому, своими руками брать свою порцию "с пылу с жару", а не
получать её долгие часы спустя через третьи руки.
А сейшн после этого пошёл совсем иначе: оживлённые дружеские беседы,
задорный смех, в общем, совершенно другое дело. Мы трое чувствовали, что
Паша Е. сбит с толку, как бы озадачен. И решили без обиняков объяснить ему
всю ситуацию. Родители в это время уже отправились в гости к бабушке, и мы
могли вести разговор, не опасаясь лишних ушей. Паша и Костя отнёслись к
нашей исповеди спокойно, без напрасных страстей и резонёрства. Позадавали
всякие вопросы (просто из любознательности). С интересом поглядели на
сидящие перед ними живые воплощения чего-то тёмного, чужого и
непонятного. Словно смотрели и не верили, что в нас троих, со школьной
скамьи им знакомых мальчиков, вселился пресловутый злой дух, о котором они
только слышали или смотрели по телевизору. Опыт непередаваем. Что им были
наши признания ? Они не могли их должным образом осмыслить. Мы сами-то
тогда ещё не осознавали, что же такое с нами произошло.
Но несмотря на всю его бессмысленность, этот разговор был тогда
необходим: витавшее в воздухе напряжение, разделение компании на белую и
чёрную кость сгинуло. Мы пили и болтали до самого рассвета. Паше с Костей
приходилось пить водку "за себя и за тех парней" и они оба порядком
нажрались. Паша проблевался и потрухал домой часа в два ночи, Костя же
остался и уже под утро пьяным матерным фальцетом вещал что-то чудовищно
абсурдное про Толстого и Достоевского. Часам к пяти утра я
почувствовал, что меня клонит ко сну. Это было лишним доказательством того,
что не тот был винтец, не тот.
Я отправился почивать, а А. с Олегом долго ещё сидели у меня в подъезде
на лестнице, курили и вели не слишком праздничный разговор. А. оказался
первым из нас, кто открыто заявил о том, что всё то, чем мы активно
занимаемся последний месяц, называется наркоманией, он заявил Олегу, что ни
один из них двоих уже не способен отказаться от очередной дозы, и налицо
наличие зависимости. Что тут скажешь... А., будучи из всех нас троих
человеком наиболее наркологически образованным и способным к
объективному критическому взгляду на вещи, очень скоро понял, в кого мы
превратились. Да вот только это понимание ничуть не помогло ему тогда стать
трезвым.
Проснувшись на следующий день, я опасливо рассматривал в постели
свою дырку на руке от вчерашнего укола. Трогательные детские страхи....
Куда уходит детство ? Оно постепенно и безвозвратно тонет в мутном
болоте взрослых будней, тонет в машинальном каждодневном прагматизме, в
боязливой наглости неизбежно грязной и беспощадной взрослой жизни. Люди
никогда не замечают, как тихо и безропотно идёт ко дну их детство, а замечая,
часто даже радуются этому, недалёкие. А вот моё детство скончалось
скоропостижно, в один день. И я помню этот день. Я помню даже дату: 17
апреля 1998 года.
Под ногами хлюпала слякоть, похожая на смешанное с жидкими помоями
картофельное пюре. Московский просоленный снег разлагался на мусор и воду
под лучами уже вполне по-весеннему боеспособного дневного светила. Было
уже не холодно - я расстегнул "пилот" и подставил своё законсервированное
на зиму тело первым тёплым ветрам.
Это была третья моя по счёту мутка. Нам нужен был фосфор. Всё
остальное уже было куплено, но пока что лежало мучительным мёртвым
грузом в ожидании последнего недостающего реактива. Процесс подготовки к
варке - это всегда шарада, головоломка под кодовым названием "собери все
элементы воедино".
Мы с Олегом сами были виноваты в том, что ситуация сложилась так
неблагоприятно: приехав на рынок и купив кислоту, щёлочь и йод у одного
почтенного седоусого мужичка-рыбачка, фосфором не располагавшего, мы, по
его мудному совету, стали тупо дожидаться появления какого-то мифического
барыги, в то время как рядом, у нас под носом стояла тётя и торговала всей
химией, в т.ч. и фосфором. К тому времени когда мы к ней подкатили, фосфор
у неё уже закончился. Мы остались в дураках. Пришлось отказаться от обычной
схемы варки (с Сергеем в главной роли) и прибегнуть к запасному, аварийному
варианту, ещё не разу нами до этого не опробованному. А именно - связаться
со старой винтовой системой у нас в районе через Яну.
Яна... Соседка А. Из тридцати лет своей жизни десять последних она
беззаветно посвятила винту. Сидит эта дама весьма серьёзно - настолько
серьёзно, впрочем, насколько это занятие может сочетаться с необходимостью
зарабатывать на жизнь себе и дочери Алисе, которой 10 лет и которая уже
вполне осознаёт, какое у её мамы невесёлое хобби. Отец Алисы, Янин муж,
давно умер от винта. Яна проживает в пыльной запущенной квартирке на
первом этаже с дочкой и своей пьяницей-матерью, которой ничего не остаётся, кроме как
смириться с Яниным образом жизни и иногда даже помогать ей скудными деньгами при
очередных её мутках, частенько сопровождаемых исчезновением Яны из дому
дня эдак на три-четыре. Но вместе с тем, Яна исправно зарабатывает деньги
(продавцом в продуктовом магазине), воспитывает дочь, поддерживает
относительно респектабельный внешний вид - её принадлежность к старой
винтовой системе при внешнем осмотре не слишком бросается в глаза (во
всяком случае, непрофессионалу). Она не позволяет себе погрязнуть и
опуститься, свинтиться до самого кромешного дна, как это сделали многие из
тех, кто вот уже столько лет её окружает. Хотя конечно, винтовая практика -
далеко не курорт: у Яны хронический "винтовой" кашель, одышка, вечно
красные припухшие глаза, своеобразная речь и моторика. Что поделать. Так уж
сложилась жизнь. Но Яна более-менее держится. Видимо, в основном из-за
Алиски.
Вообще-то, хронические винтовые могут жить достаточно долго - как,
впрочем, и опиумные наркоманы, которые, если не схватят передоз или не
заразятся СПИДом (а, впрочем, даже и в этом случае), могут спокойно виснуть
на чёрном и белом и пятнадцать, и двадцать лет. Но человек, регулярно и часто(раз в
неделю и чаще) винтящийся, сгорает, как правило, очень быстро: 2-3 года - и
нет человека. Кустарное варево, именуемое винтом, представляет собой
сильнейший токсин - стоит взглянуть на его состав. Смерть от разрыва
сердца, инсульта или от общего обезвоживания организма - хрестоматийный
конец винтового хроника. Некоторые ещё перекочёвывают в сумасшедший дом: от нескончаемой свистопляски нервных импульсов, от перманентного перевозбуждения сгорают мозги. Однако если хотя бы немного щадить свой организм,
устраивать ему передышки между марафонами, то можно пожить на игле сравнительно долго (раз в месяц винтиться менее вредно для здоровья, чем, скажем, бухать каждый день)
- жить, слезая и опять подсаживаясь, наблюдая, как подыхают и скитаются по
тюрьмам и специализированным больницам друзья и знакомые, привыкнув
жить среди себе подобных - провонявших йодом и фракцией суетливых
психов.
Подвисающие на винте лет по пять, а то и по десять, они знают адреса и
телефоны всех винтовых в районе, знают всех барыг, все винтоварни, все точки
и дырки. Им не надо мотаться на Никольскую, на вокзалы, на рынки, в аптеки:
они всё необходимое достают в районе. Они - инопланетяне. Они -
последние из могикан. Некоторые из них начали винтиться ещё в СССР,
успешно продолжив это увлекательное занятие уже в суверенной России, и они
помнят ещё 66-ую статью и эфедрин в аптеках без рецепта по цене, доступной
каждому школьнику. Все менты в районе знают в лицо этих тридцатилетних
стариков: многие из них состоят на учёте - им уже давно нечего терять. У них
осталось мало пригодных вен, у них осталось мало шансов завязать. У них свой
особый мир, мир олдовых, видавших виды, пока ещё живых... Они
пренебрежительно-настороженно относятся к молодому поколению
новоиспеченных торчков-тинейджеров.
Они - старая винтовая система.
И сегодня настал такой день, когда у нас с этими существами общее дело.
Смотрите, вот они - наши новые партнёры.
Как только А. стал принимать участие в винтовках, до моего уха стали
доходить обрывочные сведения о том, что по соседству с ним проживает некая
многоопытная мадам под названием Яна. Надо сказать, что подъезд А. как-то
особенно богат на торчков: помимо самого А. и Яны, на восьмом этаже этого
же подъезда обитает музыкант Лёва - бывший винтовой в многолетней завязке
(?), на шестом этаже живёт симпатичная молодая художница Настя - они с
мужем, как говорит А., тоже имеют отношение к психоактивным веществам (в
ходе варок на лестнице мы сталкивались и с Лёвой, и с Настей: Лёва окинул
нашу кухню болезненно-мрачным взглядом и скрылся в лифте, с Настей же мы
с Олегом долго и весело беседовали о живописи среди настойчивого запаха
фракции). В общем, подъезд что надо.
Ну так вот. Яна давно состояла в хороших дружеских отношениях с
сестрой А. Катей, и А. всегда знал о янином нешуточном увлечении тем
веществом, к которому мы ещё только начинали приобщаться. Мы как-то раз
даже по своей детской неискушённой доверчивости дали Яне купленную нами
банку, чтобы она сварила себе и нам. Разумеется, ни банки, ни дозы мы не
получили: Яна попотчевала нас незатейливой басней о том, что Гриша (её
boyfriend и варщик; рассказ о нём - см. далее) обнаружил в купленной нами
банке... что бы вы думали? ... обычную воду! Воду он, мол, вылил, а банку
выкинул. Нет банки, нет дозы. Вас, видно, ребята, кинули на Лубянке -
продали воду.... Это был хороший урок: когда имеешь дело с такими старыми
тёртыми калачами, как Яна и Гриша, надобно обязательно присутствовать при
варке и смотреть во все глаза - иначе останешься ни с чем, а потом услышишь
малоубедительные доводы о том, что "у тебя плохая банка" или "фосфора было
мало". Пёрнуть не успеешь, как тебя кинут.
Да и сегодня мы бы не стали связываться с Яной и её малонадёжным
спутником Гришей, если бы не отсутствие фосфора. Мы понимали, что
единственное, что может подвигнуть Яну на поиски фосфора, это кубца два
свежесваренного из нашей банки раствора ей в подарок. Что поделать, такой
сегодня расклад.
Я иду домой и беру магнитофон. И несу его на квартиру к Яне. А. с
Олегом уже договорились с хозяйкой, что сейчас мы у неё будем варить,
вмазываться, а потом и поживём у неё чуток, послушаем музыку, чаю попьём.
Сколько поживём? Час? Пару суток? Пока что мысли заняты совсем не этим. В
любом случае, мне нравится, что можно спокойно зависнуть покайфовать
вдали от нескромных родительских взоров.
И вот я, сквозь трясучку мандража, вижу Яну. Невысокого роста
белобрысая бесцветная и маловыразительная баба, не до конца ещё растерявшая
свойственную ей от природы пухлость. Теперь эти остатки пухлости странно
сочетаются с резкими заострёнными чертами лица. Быстрые и
неправдоподобно точные движения. Отрывистая хлёсткая речь,
перенасыщенная табуированной лексикой. Вязаная шерстяная кофта,
обтягивающие потёртые джинсики, старые чёрные туфли-лодочки на босу ногу.
- Здравствуй, Яна.
- Привет.
Дома только большая, добрая и молчаливая охристого цвета псина и
серенький котейко. Ни Алисы, ни Янкиной матери дома нет. На кухне уже
обосновались, попыхивая табачком, А. и Олег. Устраивается "совет в Филях".
На повестке дня два вопроса: где надыбать красного и кто будет варить. Мы
новички, как говорится, не нюхавшие пороху. Яна тоже не мастак варить (во
всяком случае, так она утверждает). Начинается продолжительный и
эмоциональный обзвон всех старых винтиков в нашем районе. Яна толкует нам
о каком-то мифическом мальчике, который завязал и сам не вмазывается, но
может прийти и отлично сварить. Разумеется, "мальчика" раздобыть не
удаётся. Зато Яне удаётся выцепить пресловутого Гришу, который обещает
вымутить у кого-то там фосфор и прилететь к нам с минуты на минуту.
Яна ругает и клеймит Гришу на чём свет стоит: называет его конченым
сторчавшимся психом, настоящим сумасшедшим, который, мол, ни секунды не
способен находиться в неподвижном состоянии, а только постоянно дёргается,
пританцовывает и несёт всякую чушь. Яна выражает большое сожаление по
поводу того, что приходится связываться с этим исчадием ада. Тем не менее,
уже понятно, что варить, конечно же, будет Гриша, как и подразумевалось
Яной с самого начала проекта.
Все эти Янины предварительные прогоны насчёт существования каких-то
других вариантов являлись ничем иным, как успокоительным втягивающим
психотерапевтическим курсом, проводимым с целью того, чтоб мы затянулись,
погрузились в мутку, чтобы мы не бросились наутёк, услышав сразу же, с
порога не очень-то желанное для нас имя "Гриша". Ведь Гриша и Яна
неразлучны, и эта её гневная тирада в его адрес (как и его многочисленные
хулы в её адрес) - не более чем бутафория. Ни разу не видав этого самого
Гришу и слышав об их с Яной взаимоотношениях лишь вскользь от А., я однако
же сразу понял всю наигранность проклятий Яны в его адрес. Милые бранятся
- только тешатся. Резкие карикатурные метания от пламенной любви до
лютой ненависти особенно характерны именно для парочек подобного рода,
злоупотребляющих алкоголем или наркотиками. И я совсем не был склонен
принимать на веру тот неблаговидный образ Гриши, который Яна нам
предложила. Как оказалось, зря: она почти не преувеличивала. Гриша оказался
действительно весьма импозантным персонажем.
Ждать его пришлось недолго. Яна в который уже раз выглядывает в
окошко и восклицает: "Вот он, бежит..." Мы мельком видим, как в подъезд
стремглав залетает довольно крупное нечто мужского пола в белых штанах.
Через какую-то десятую долю секунды квартира оглашается нервными
звонками. В кухню врывается он. На нём висят видавшая виды черная
джинсовка, старенький свитер, давненько не стиранные белые джинсы. На вид
ему около тридцати лет. У него слипшиеся на лбу от пота растёпанные тёмно-
русые волосы, давненько не знавшие парикмахера, невменяемый бегающий
взгляд серых глаз с резкими отблесками жуликоватой паранойи, впалые щёки,
рельефно вырисовывающиеся кости лица, многодневная щетина. Он не спал и
не ел несколько суток. От него пахнет йодом. Впервые увиденный мною
образчик старого винтового хроника. В то же время, невооружённым глазом
видно, что природа наделила этого самца недюжинной физической мощью -
стоит взглянуть на его огромные мускулистые лапы, тугие литые плечи, на всё
это обильное мясо, которое ему так и не удалось проторчать за столько лет
изнуряющих плоть винтовых полётов (прим. - на самом деле наркотики
стремительно сжигают жир, оставляя мышечную массу практически без
изменений). Когда-то, в той, прошлой жизни, Гриша был регбистом. Сейчас он
не играет в регби. Никто толком не знает, на какие вообще деньги он
существует. Говорят, живёт ремеслом варщика-профессионала. Его родители
- алкоголики, которым на всё насрать (Яна описывала, как мать Гриши
пережимает ему руку, помогая вмазаться).
У этого человека самая лихорадочная и неукротимая моторика, какую я
видел: он и вправду ни на единую секунду не остаётся в состоянии покоя -
материализовавшись перед кухонным столом, он выхватывает из кармана
маленький гибкий шланг, используемый в качестве так называемого "отгона",
что-то постоянно с неимоверной скоростью вещает, жмёт нам ладони своей
медвежачьей лапой, так торопливо, как будто опаздывает на поезд, поправляет
волосы, пританцовывает ногами, одним залихватским движением откупоривает
банку с салютом, напевает какой-то немыслимый песенный рефрен "а ночь
такая длин-на-а-я". И все эти действия Гриша проделывает о д н о в р е м е н н
о ! Ни секунды покоя. Таких на американском наркослэнге называеют queek
freak - "быстрые чудаки". При взгляде на Гришу невольно встаёт перед
глазами бессмертный образ Нила Кэсади из книжки Тома Вульфа
"Электропрохладительный кислотный тест" (прототип Дина Мориарти в
романе Джека Керуака "В дороге"): "механический человек-винт на
шарнирах".
Олег, А. и я говорим редко. Сидим, смотрим, набираемся опыта. Уютно и
как-то по-домашнему горит в миске салют. То Гриша, то Яна припадают ухом
к телефонной трубке, ведя злобно-энергичные переговоры с какими-то
тёмными личностями. Периодически между Яной и Гришей внезапно
вспыхивают бешеные ссоры, похожие на сцены из жизни импульсивных
обитателей итальянских трущоб. И так же внезапно эти дрязги прекращаются.
В итоге удаётся договориться с неким Васей, который взамен на толику пороха
для себя и своей скво Наташи должен подогнать нам фосфор. Существуют
опасения, что Вася подсунет нам вторяки - уже прошедший через реакцию
фосфор. Ну да что уж теперь - была не была.
Григорий отбил обильно - кубов на восемь. С газетой, полной
свежеотбитого пороха, он наматывает по квартире пару загадочных кругов.
Старый системщик не мог не наебать - часть пороха он всё ж таки, наверное,
с****ил. Газета кладётся между створок раскладного кухонного стола -
идеальное устройство для прессовки свежего эфедрина. Гриша облокачивается
на стол, глаза бегают туда-сюда по отрезку улицы, видному из окна.
"А ночь такая длин-на-а-я", напевает наш безумный небритый навигатор.
"Может шторы закроем?...Нет?... Ну ладно - "смотрите, завидуйте"... Ну
где этот Вася-я-снеслася ?... Вот они! Так, отсыпаем. Столько им хватит?...
Мало? Пошли они на ***..."
В подъезд заходят мужик с бабой. Разглядеть их никто кроме Гриши не
успевает. Гриша выбегает из квартиры с клочком газеты, в который завёрнут
порох, похожий на рассыпчатую грязноватую перхоть. Возвращается он с
фосфором и в то же мгновение начинает готовить реакцию. Весов он не
использует: всё делается на глазок, руководствуясь интуицией, выработанной
годами винтового жития-бытия. Раз-раз, хлоп-хлоп. На плите закипает реакция.
Гриша невозмутим. Он выглядит как человек, привычно и бесстрастно
проделывающий обыденную будничную процедуру. Движения его толстых,
неуклюжих на вид пальцев отточены и механистичны. Он похож на рабочего,
производящего доведённые до автоматизма манипуляции на станке.
Гасит. Продукт готов. Мандраж рвёт на части нас, молодёжь. Яна и Гриша
ведут себя куда более спокойно. Баяны у нас есть, втираться идём в комнату,
чтобы комфортно покайфовать. Гриша приносит фурик и всех нас троих по
очереди быстренько вжик-вжик вмазывает. Вот он куб, о котором я так мечтал.
Мои плоть и разум рассыпаются на молекулы, затем - на атомы, а затем
-на какие-то ещё более мелкие частицы, неизвестные науке. Я тону в мягких
объятьях старенького засаленного кресла, беспомощно и сладострастно
постанывая, как выёбываемая баба. Спазмы блаженства, словно добрый ватный
удав, стремительно и непреклонно охватывают кольцами всё то, что от меня
осталось, ползут мурашками от поясницы к затылку. Как охуенно быть ничем,
чувствовать, как превращаешься в ничто, отдаться во власть тугого тяжёлого
воздуха вокруг тебя, раствориться в нём, купаться в его струях. Как ****ато
смотреть в потолок, сквозь потолок, не видя его, не понимая и не желая
понимать, что именно видят глаза твои. Как заебись бессвязным голосом
умирающего лепетать сухими губами сквозь выхлопы какую-то чушь. Слушать,
как бегут, бегут по магистралям уже несуществующего организма миллиарды
частиц безграничного счастья, залетая в самые отдалённые его уголки. Шквал
кайфа всё нарастает, и хочется крикнуть: "нет! больше не надо! достаточно!
мне слишком ****ато! я измождён, истощён этим заплывом через бескрайний
океан кайфища!" Но крикнуть уже ничего нельзя. Ты уже утонул. Плавно,
неторопливо опускаешься ты на дно материализовавшегося под твоей жопой
кресла и открываешь глаза. Хочется встать и куда-нибудь пойти.
Когда я вернулся в этот мир, рядом со мною на коврике, растянувшись,
словно спящая собака, валялся А., пялясь чёрными застывшими фарами в
потолок. А. тоже мало не показалось: как только его втёрли, он испытал жгучее
желание буквально расцеловать Гришу, сварившего ему такой приход. А Гриша
уже убегал домой вмазываться, где-то в другой комнате с посторонней
помощью мучительно, с рычанием раненой пантеры производила инъекцию
Яна. Вмазаный раньше всех Олег уже унёсся покупать сигареты, пиво и
воду...Но мне всё ещё не было до всего этого никакого дела. Куба такого
матёрого варева мне оказалось не то что достаточно, а предостаточно - я был
полностью смят, оглушён, я потерялся в этом мегадозняке. Мой первый
реальный винтовой приход оказался заодно и самым сильным из когда-либо
мною испытанных.
Поднимаюсь на ноги и, смакуя последние отзвуки прихода, бреду на
кухню. Каждый приход - это по сути маленькая смерть. Эфедриновый удар
частенько заставляет сердце на какой-то миг захлебнуться, замолчать в
смятении и растерянности. И вот, на протяжении этих мгновений или даже
секунд, в благоговейном оцепенении, я слушаю тишину своего сердца. И
понимаю, что всё, происходящее со мной после этой великой и ужасной паузы,
и есть смерть.
Яна, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, потягиваясь, словно
после крепкого сна, выплывает из соседней комнаты, мотая репой. Гриша давно
уже убежал: его по какой-то ему одному ведомой причине морочит тут с нами
сидеть. Видимо, он очень был бы не прочь прихватить с собой и Яну, но она с
ним не пошла - может быть, просто назло ему. Что-то Олега долго нет. Под
ногами шляется животное собака. Люблю, когда собаки молчат. Сидим втроём
на кухне, Яна с А. курят. Вдохновенный эйфорический трёп, нереально
откровенный и задушевный, обо всём и ни о чём. Яна сразу становится кем-то
вроде старой доброй подружки, от которой у нас нет секретов, и у неё от нас
тоже. Вот А. уходит помочь Олегу отмазаться от родителей, и мы с Яной
продолжаем беседу один на один.
Она рассказывает мне о том, как всё у неё начиналось - про свои первые
в жизни две точки 10 лет тому назад, про то, что из того круга лиц, с которыми
она вместе начинала, сейчас при делах осталась она одна: один умер, второй в
тюрьме, третий завязал. Говорит о том, что это хорошо, что у нас с А. и Олегом
такая по-настоящему дружная сплочённая банда, сформировавшаяся, что очень
важно, до начала наркопрактики. Сравнивает теперешнее молодое поколение
торчков с нарками той, старой формации - сравнение, разумеется, не в пользу
молодых: какой-нибудь нынешний 15-летний сопляк циничнее и подлее
любого старого наркосистемщика. Говорит о своём равнодушии к героину -
главному культовому наркотику молодняка нашего времени: "Прошлым летом
пробовала белый - ***ня... кайф в десять раз слабее винтового, блевать только
тянет". (Справедливости ради надо сказать, что "чистый" винтовой,
совершенно бесстрастно относящийся к героину, это всё же не слишком часто
встречающийся случай, хотя я принадлежу именно к этой когорте.
Большинство же винтовых если и не сидят на белом, то уж во всяком случае,
частенько им пробавляются; многие пересаживаются с героина на винт и
наоборот. Как правило, доминантным наркотиком всё же остаётся тот, к
которому человек приобщился раньше.)
Ещё Яна говорит о том, что единственное, что есть у неё в этой жизни -
это её дочь, и что ей бывает очень-очень не по себе, когда она видит, что её
Алиска всё знает, всё понимает. Это действительно причиняет ей боль.
Слушать "подогретую" Яну гораздо интереснее, чем трезвую: винт не
срывает у неё башню, как это частенько бывает у нас, молодых (особенно часто
такое случалось на протяжении начального периода нашего винтилова), и она,
пользуясь всеми благами стимуляции, в то же время не страдает этими
надрывными перехлёстами эйфории через край, делающими речь просто по-
плохому безумной. А может, это просто доза для неё несерьёзная - Яна
способна не слезать с винта по несколько суток кряду, разовая её доза - два
куба. Пару раз она рассказывала нам быль о некоем "супервинте", откушавши
которого она воочию наблюдала, как откуда-то из-за её плеча вылетел
виртуальный макет её же собственной башки и стремительно улетел куда-то.
"Я и говорю им: или я сошла с ума, или всё, чем я трескалась раньше - вообще
не винт"... Наверное, сегодняшняя полторашка для этой опытной участницы
движения всего лишь разминка.
Ну а для нас это просто мандец-ц-ц... Возвращается Олег: до того как
пойти с А. отпрашиваться на ночь из дома, он больше получаса чесал язык с
местным безобидным и весьма неглупым душевнобольным ассирийцем
Аликом, живущим в моём подъезде. Разговаривали об астрономии, о Сочи, о
пальмах, обо всём сущем на этом прекрасном и удивительном белом свете.
Вернувшись на обшарпанную Янину кухню, Олег продолжает с успехом
исторгать из себя кипящие потоки словесной лавы. Мы с А. не остаёмся в
долгу. Во рту сухо и горячо, и кажется порой, будто каждое слово вылетает с
лёгким шипением, как кусок металла в мартеновском цеху. В уголках рта от
сушняка оседает густая белёсая шняга, похожая то ли на грязную вату, то ли на
пену. Бешеные псы...
Каждое сказанное слово доставляет ощутимое, чуть ли не физическое
удовольствие, выплёскивая через ротовую полость моё внутреннее напряжение,
ослабляя натянутую струну меня, разряжая туго набитую обойму роящихся
мыслей, образов, импульсов, которые требуют, требуют внешнего воплощения.
Ежесекундно в процессе разговора в моём мозгу рождается какая-то новая
мысль, а то и целая более или менее стройная теория. Но мои компаньоны тоже
совсем не молчат, и если мне не удаётся вставить своё новорожденное
суждение в ураганный ритм беседы, то через пару секунд это суждение уже
забыто, исчезнув безвозвратно, уступив место дюжине новых. И так час за
часом.
Через каждые пять минут звонит Гриша.
- Аллё. А почему я должна к тебе идти ? Что я делаю ? Ебусь я тут с
ними !! И голая танцую !!
Выдав ещё парочку непарламентских выражений, Яна бросает трубку.
Язвительно объявляет нам о том, что психопат Гриша очень недоволен тем. что
она тут с нами зависает (параноидальная ревность не даёт покоя), и она уходит
к нему. Мы ничуть не возражаем. Яна разрешает нам сидеть тут хоть двое
суток, оставляет ключи своему соседу А. и говорит, что если пожалует её мать,
то "скажите - Яна разрешила нам здесь сидеть". Мы говорим ей "пока", и она
исчезает, словно по мановению волшебной палочки.
Через некоторое время в квартиру действительно заходит Янина мамаша.
Видя у себя на кухне трёх молодых людей, из которых знакома она лишь с А.,
эта дама не проявляет абсолютно никаких эмоций. "Здрассьте...", говорим мы.
Бросив на нас тяжёлый усталый взгляд, она принимается беседовать с кем-то по
телефону о своих делах. Вместе с ней приходит Алиса, и добрый дядюшка А.
угощает девочку печеньицем. Через минуту Алиса со своею бабушкой
сваливают к некому бабушкиному сожителю, живущему в этом же подъезде
несколькими этажами выше. Мы этому только рады. Витает сигаретный дым,
тихонько наигрывает какая-то молодёжная электронная музыка, шуршат
словами неутомимые языки.
Я спохватываюсь о том, что неплохо было бы известить о своём
местоположении родителей. Звоню, предлагаю вниманию родителей легенду о
вечеринке у Олега на всю ночь, "только не надо звонить... утром я приду...я
знаю, что мне завтра учиться... пока". Нахожу в квартире зеркало и смотрюсь в
него: зрачки - два огромных чёрных омута.
Вскоре к нам заходит в гости Катя. Прямо с порога, глазами, полными
незамутнённого детского любопытства, пялится на своего брата и его
развесёлых дружков. С задорным озорным похихикиванием приговаривает "ой!
какие вы все тут нарядные". Пьём чай, очень мило по-домашнему болтаем.
Ловлю себя на мысли, что общаться с тридцатилетними Яной и Катей (как и со
многими людьми, которые на пять, а то и на десять лет меня старше) мне
значительно интереснее, чем с большинством моих сверстников, а уж тем
более тех, кто младше. В целом у меня есть основания полагать, что я имею
мало общего, мало точек пересечения со своим поколением (если, конечно,
вообще допустимо оперировать этим более чем условным термином), мне,
видимо, стоило родиться несколько пораньше. Я всегда тяготел к поколению
старших братьев и сестёр, я - осколок поколения 80-ых, я такой же, как они,
начиная от художественных, эстетических ориентиров и заканчивая общей
жизненной философией. Разумеется, нельзя слишком обобщать, но тенденция,
как говорится, налицо.
Через пару часов Катя уходит спать. Мы спать не умеем и поэтому сидим
дальше. С приближением утра разговор становится всё более вялым и пустым,
музыка делается всё тише, потихоньку начинает давать о себе знать усталость,
физическое и психическое истощение. В окно льётся грязновато-серый
приглушённый рассвет мокрой и равнодушной Москвы, вернее одного из её
бесчисленных потаённых кусочков, втиснутых в стандартный контур
стандартного окна. Пятна и крошки на стандартном столе и огромный мешок с
мусором в углу кухни купаются в мутном меланхолическом сумраке усталого
раннего утра, утра, рождённого мертвым. Новый день начинается со странного
труднообъяснимого чувства вины и какого-то тоскливого оцепенения. Я молчу,
верчу в пальцах пластмассовую божью коровку со вставленным ей в брюхо
магнитом. Я верчу её в руках целую ночь. Кончики пальцев устали, засалились
и почернели от грязи. Олег с А. по инерции ещё что-то талдычат друг другу, а
скорее самим себе. Никакого намёка на сон. Усталость, не сочетаемая со сном,
ощущение пустоты в желудке, не сочетаемое с процессом приёма пищи.
Жизнь, не сочетаемая с жизнью.
Пять часов утра. Надо неслышно проникнуть домой, имитировать
короткий сон, имитировать завтрак, имитировать поездку в университет. С
момента вмазки минуло уже более половины суток, а меня всё еще прёт так,
что только в путь. Зрачки нереальные, во рту всё тот же сушняк - признак
обезвоживания организма. Вместо одного движения я делаю десять, вместо
одного слова, говорю двадцать. У меня ускоренная резкая моторика, я
практически не способен сосредоточиться на каком-то определённом предмете,
распыляя внимание одновременно на дюжину объектов. Я понемногу уже
начинаю мечтать о том, чтобы меня поскорее отпустило.
Шифруясь, словно диверсант, пробираюсь домой. Сильно боюсь, как бы
не запалили. К счастью удаётся тихо, не разбудив родителей, водрузить на
место здоровенный магнитофон, а самому быстренько и неслышно раздеться,
завернуть своё холодное и потное тельце в одеяло и уткнуться в подушку
тяжёлым частым дыханием. В 7 часов меня "разбудят" и я поеду в МГУ. Одна
мысль об этом делает меня больным. Однако тут я вспоминаю... Ну конечно
же! Сегодня же футбол, и я собирался на него пойти. Так... Так-так-так-так...
Поеду в МГУ... найду знакомых болельщиков с нашего курса... мы вместе
поедем на футбол.
Закрыв глаза, изо всех сил пытаюсь уснуть, но очень скоро понимаю, что
это невозможно. Хотя иногда минут на 5-10 мне удаётся войти в чуткую
беспокойную дрёму, сопровождаемую сумеречным состоянием сознания и
молниеносной сменой перед глазами миллионов хаотических картинок.
Картинки эти схожи тем, что все они состоят из нагромождения каких-то
мелких однородных элементов - допустим, я вижу громадную свалку
железных строительных лесов или бескрайние штабеля темных бревен, или
будто я пробираюсь сквозь вязкую одноцветную массу совершенно одноликих
людей, на которых надеты сливающиеся в одно страшное пятно одинаковые
серые шинели. И глаза у них такие же серые и пустые. Картинки меняются так
быстро, что я не успеваю переварить, идентифицировать каждую из них. В
голове летают и зудят лихорадочные обрывки мыслей и мыслишек, звонко
рикошетят от внутренних стенок черепа. Мучительно ворочаюсь с боку на бок.
Приходит отец, говорит, что уже семь часов и пора вставать. Стремаюсь,
стыдливо прячу глаза, стараюсь пореже открывать рот. Умывшись холодной
водицей, сажусь за стол и с титаническим трудом для вида запихиваю в себя
кусок котлеты и немного макарон. О боже, за что такие испытания? Быстрее,
прочь из дома, пока и вправду не запалили. Надеваю на шею фанатскую
розетку, рассчитывая ехать сразу же из университета на матч, не заезжая
домой, и вылетаю на ещё спящую и пустую улицу. Субботнее утро.
Первым делом в ближайшем киоске приобретаю бутылочку воды
"Крюшон". Денег у меня немного, и поэтому решаю отпивать из бутылочки
лишь на самой жуткой стадии сушняка и только маленькими глотками, чтобы
воды хватило надолго.
Параноидально-суетливое путешествие до главного здания МГУ, с
постоянными подглядываниями во всевозможные зеркала ("не-палёный-ли-
зрак?"), с постоянным отхлёбыванием дефицитной влаги из бутылочки, с
маниакально-целеустремлённой походкой и неукротимым полётом мысли.
На шее болтается розетка. Поиски нужных знакомых начинаю со второго
этажа - привычного места тусовок праздношатающихся студентов, центра
неофициальной жизни молодёжи т.н. главного здания МГУ. Изо всех сил
стараюсь производить впечатление трезвого человека, однако сам понимаю,
что получается не очень. Навстречу попадается приятель сокурсник Антон.
Перекинувшись со мною парой фраз и поглядев на мой фэйс, он высказывает
предположение:
- Паштет, ты чё, под чем-то ?
Так... Классно. Зря я сюда припёрся. Первый встречный, причём ещё и не
самый большой спец в вопросах наркологии, расколол меня с первого взгляда.
Моментально включается паранойя: бля... теперь все будут знать, что я
торчок... а вдруг дойдёт до преподавателей... надо как-то отмазаться.
Отвечаю что-то невразумительное - ни да, ни нет.
Здороваюсь с ещё одним знакомцем - Димой Абрамовым, лысым
невысоким крепышом с мужественными чертами лица, мастером клоунады в
стиле театра абсурда. Дима, человек весьма искушенный в кайфовых делах,
оценивающе поглядывает на меня изподлобья, оставляя моё состояние без
комментариев. Я быстренько сматываюсь со второго этажа. Глупая маза найти
попутчиков для похода на футбол всё ещё витает в воспалённом мозгу. Бегаю
по этажам, разыскивая любителей футбола, при этом встречаясь и весьма
оживлённо общаясь с многочисленными знакомыми.
Одним из первых встреченных мною в тот день был... кто бы вы думали?
Рома. Тот самый, см. главу II, раздел о паркопане. Рома - свой парень, и я
незамедлительно рассказал ему о своём увлечении. Рома, будучи ценителем
диссоциаторов и травки, не оценил моего нового фетиша. Он наморщил
лицевые мышцы, начал фукать и фекать, добродушно приговаривая, что "винт
- это самое грязное говно" и что "скоро ты сдохнешь". Потом, уже серьёзным
тоном сказал, что заниматься ширевом нехорошо и вредно. На том и
расстались.
Уж если Рома придерживается такого мнения о винте, то уж трезвая-то
публика явно не была бы в восторге от таких новостей. Я решил пока не
афишировать свой винтовой опыт.
Весть о том, что я приехал на факультет в на редкость срамном
состоянии, быстро разнеслась среди местной молодёжи. Новость, видимо,
передавали из уст в уста, и к тому времени как я объявился на 21-ом этаже, где
происходили занятия у нашей группы, я уже стал объектом внимательного
изучения.
Вот ко мне подходит старина Петя Тарасов. Здоровается, а сам тем
временем пристально исследует мою физиономию. Этот взгляд надо видеть. В
нём целая гамма эмоций - смесь любопытства, какого-то мистического
страха, внутреннего отторжения, сочувствия больному, и ещё чего-то,
непередаваемого посредством слов. Такими глазами смотрят, наверное, на
посланников внеземного разума или на папуасов-людоедов, на нехорошее, но в
то же время, интригующее чудо. Надо что-то ответить этому взгляду.
- Да вот вчера марку съел, сейчас отходняк (примечание: отходняк от
ЛСД на самом деле во многом напоминает винтовой отходняк).
Почему я тогда разродился этой отмазкой? Кипящие мозги после
бессонной ночи выдали такую доктрину: ЛСД в глазах трезвой общественности
- вещество всё же более презентабельное, чем неблаговидная кустарная
наркота под названием винт; следовательно, остановимся на компромиссном
варианте маленькой лжи, выберем "тактику мелкого фола" - доказывать свою
непорочность было бы глупо, но и полностью сознаваться в грехопадении тоже
не хотелось бы. Смягчим ситуацию. Пусть это будет кислота.
Самое интересное состоит в том, что это решение оказалось абсолютно
верным.
Сагитировать кого-то идти со мною на футбол мне не удалось. Ну да не
беда, поеду один. Раз решил ехать, значит надо ехать. Дело в том, что если
вынашивать в обвинченом мозгу некий проект, а потом уткнуться в
невозможность его реализации, облом, испытываемый при этом, значительно
сильнее, чем в трезвом состоянии (вне зависимости от масштаба и значимости
задумки): начинает нещадно морочить, осознание облома застревает в мозгах и
напрягает своим присутствием долгое время. Во всяком случае, так бывает со
мной. Так что уж лучше поехать на матч. Но сначала заеду-ка я домой -
полежу на диване, пока есть время до футбола. Организм измождён, он требует
отдыха. Опять постепенно просыпается желание употреблять пищу. Сушняк,
однако же, не ослабевает. Заодно прихвачу из дома бутылочку с водичкой,
стрельну ещё деньжат...
Так я и делаю: совершив неблизкий и бессмысленный вояж в университет,
отправляюсь по обратному маршруту, чтобы через час-полтора поехать на
стадион "Динамо". Наматываю круги по метро туда-сюда, даже не задумываясь
о длине и абсурдности производимых мною поездок. Для бешеной собаки 100
км - не крюк. Если бы футбольный матч происходил где-нибудь в Новой
Гвинее, я бы, не задумываясь, сбегал бы и туда.
Дома все заняты повседневной бытовой вознёй, и никто не располагает
временем, чтобы запалить мои суперзрачки и несколько возбуждённую речь,
которую я, впрочем, стараюсь контролировать. Яростно колотится сердце. Съев
пару бутербродов, гляжу в потолок, распластавшись на диванчике, облизывая
сухие губы (на следующий день я обнаружу, что они высохли в противную
корку и потрескались). Потом смотрю на часы, незаметно для родителей
выношу с собой бутылочку воды, испаряюсь из квартиры на манер
кентервильского привидения.
На протяжении всего матча я проявляю неукротимый фанатизм, будучи
одним из самых активных фанов на трибуне. Постоянно что-то ору, прыгаю,
заряжаю кричалки, шевеля высохшим липким языком. Когда моя команда
забивает гол, я так бурно рад, что чуть не лишаю жизни какого-то стоящего по
соседству паренька, свалившись на него в безумном обезьяньем прыжке. Ближе
к концу спортивного мероприятия я начинаю чувствовать, что меня отпускает.
Свинцовой волной накатывают апатия и усталость. Ноги не несут. Еле ими
передвигая, бреду домой. На последние деньги покупаю хер знает какую по
счёту за день бутылку воды, чтобы обезвредить неописуемый сушняк в ротовой
полости.
Доковыляв до флэта и жадно проглотив обильный ужин, вдоволь
нахлебавшись воды, заваливаюсь в постель, словно подстреленный куль с
песком.
"Ну вот, - размышляю я на сон грядущий, - теперь ты можешь
радоваться, идиот. Ты добился, чего хотел. Отныне можешь считать себя
настоящим торчком."
Как уже упоминалось, период нашего начального знакомства с винтом
был полон неподдельной юношеской романтики. Оглушительное впечатление
от прихода в нашу жизнь этого сильнодействующего вещества порождало
вполне объяснимую и простительную иллюзию открытия новых горизонтов
мышления, новых масштабов творческой активности. Понимание того, что
любая деятельность человека, накачанного стимуляторами, носит
"непродуктивный характер" (определение нарколога), что под
покровительственной сенью перивитина серьёзный многотрудный процесс
истинного творчества вырождается в бестолковую забаву графомании, пришло
к нам много позже. Пока же мы воспринимали бесплодную по своей сути
вакханалию нервных импульсов как нечто значимое. "Именно так и должен
себя чувствовать человек", говорили мы себе.
Надо сказать, что рост творческой активности на гребне волны новых
ярких нарковпечатлений действительно имел место: Олег начал изготовлять
картины с периодичностью, достойной хорошего типографского станка
(некоторые из них получались даже неплохими), А., как одержимый, ночи
напролёт строчил дико концептуальную новеллу под названием "Чебурашка"
(не буду отягощать читателя информацией о её содержании) - нескончаемое
произведение, измеряемое в килограммах. Даже такой лентяй, как я, и то
заметно повысил свою поэтическую производительность, начал пописывать и
прозу - маленькие психоделлические рассказики-картинки. Но вот в чём беда:
увеличив количество нашей творческой продукции, качественного роста работ
винт не дал и не мог дать. Очень немногие из наших произведений,
относящихся к той весенней эпохе "винтового ренессанса", выдержали в наших
собственных глазах испытание временем - основная же масса тогдашних
экзерсисов благополучно валяется в запасниках или и вовсе на помойке
(включая и фундаментальнейшего "Чебурашку").
Не буду говорить за своих товарищей, скажу за себя. Той весной я написал
много стихов и несколько рассказиков. И те и другие порою забавны, но
никакой особой ценности в себе не несут: количество не переросло в качество.
Да и вообще, как это всегда и бывает, я так и не смог использовать первитин
для чего бы то ни было путного - для получения свежих идей для творчества,
например. Всё вышло просто и банально: первитин использовал меня, сожрав,
задавив жаждой примитивного "животного" кайфа все благие идеи, связанные с
интеллектуальной эксплуатацией этого "умного" наркотика.
После Гришиного куба зуд познания был удовлетворён - я теперь мог с
полным на то основанием сказать самому себе "Да, я знаю, что такое винт".
Казалось бы, ну узнал - и хорошо, живи себе спокойной здоровой жизнью, как
жил раньше, раз и навсегда пополнив копилку своих знаний. Но знание это
оказалось слишком тяжело для моей копилки. Прав был Экклезиаст, и жить с
таким знанием в кармане оказалось совсем непросто. Уже примерно через
неделю трезвой жизни (недельный цикл будет царствовать над нами ещё очень
долго) в голову стали настойчиво лезть ностальгические воспоминания, стало
медленно, но неуклонно расти где-то внутри напряженное желание повторить.
Было бы странно, если бы этого желания не возникло. Это было бы неправдой,
это было бы против законов природы.
Но рассудок, чувствуя уже, что попал в ловушку, оттягивал тот
неизбежный момент, когда придётся себе в этом признаться. Чем мучительно
пытаться решить проблему, не легче ли сделать вид, что её нет ? Ведь пока ещё
можно немного пожить без тяжких раздумий, с закрытыми глазами. Да, пусть
мне хочется вмазаться ещё раз - ну и что? Жгучего, всепоглощающего
желания, до холодного липкого пота, до дрожи, до подкашивающихся ватных
ног, до страха обосраться прямо на бегу - ничего этого пока нет (всё это ещё
будет, но только потом). Так чего волноваться ?
Сначала я было принял решение, что одного раза вполне достаточно, и я
никогда больше не..., но это был слишком наглый самообман, и он очень скоро
(через неделю) потерпел крах под напором голодного непослушного желания.
"Ладно, - уговаривал я себя, - так и быть: ещё разок можно, а потом уж всё
- надо выходить из игры. Ну или парочку раз можно..." Но я решил, что в
любом случае надо стараться продержаться до того момента, пока уж совсем
станет невмоготу, и только тогда уж "повторять". Глупо. Зачем эти
бесполезные самоограничения, какая разница, когда завинтиться - через
неделю или через месяц ? Это не имеет никакого значения. Хочешь колоться -
колись.
Следующая мутка имела место 1 мая на Олеговой даче. Кроме Олега и
Серого туда отправились Денис и две его героиновые соратницы - Инна и
Аня (это была первая их винтовка). Мы с А. не поехали. Почему не поехал А., я
не берусь вспомнить. Я же формально не поехал по целому ряду бытовых
причин (родители, дела, отсутствие финансов и пр.), но на самом деле я не
поехал прежде всего потому, что мне очень нужен был прецедент отказа от
дозы, чтобы я мог сказать себе утешительно: "Я смог отказаться, значит я не
наркоман".
Была и ещё одна причина, правда, не главная. Я не имел ни малейшего
желания иметь дела с малоприятными в общении (особенно в момент
мандража) клиническими торчками, особенно с Серым (Денис впоследствии
при более близком знакомстве оказался совсем неплохим парнем, если делать
определённую скидку на издержки его непростого бытия). Своими
истерическими воплями они накаляли мои мозги до предела, делая и без того
несладкий процесс мутки просто дьявольски напряжным. Кайф - это штука
интимная, и хочется, чтобы в такую минуту тебя окружали приятные тебе
близкие люди, а не куча психов.
Май - пора сессии на моём факультете, и развлечения для меня были на
определённое время отодвинуты на второй план мощными и зловещими
силуэтами предстоящих экзаменов. Однако же и во время сессии я не позволял
себе грустить: так, 9-ого мая я совершил весьма содержательный выезд на матч
любимой команды в славный город-герой Сталинград. Иногда я кушал трамал,
правда, гораздо реже, чем Олег.
Олег же буквально на глазах погрязал в опиумной трясине: регулярные
закупки на Никольской трамала стали у него всё чаще перемежаться чеками от
героинового диллера Кожана, хорошего знакомого Олега по даче. Скажу два
слова о Кожане. Кожан, мужчина средних лет, женат. Очень неплохо живёт,
торгуя белым, какими-то путями попадающим к нему с таможенного
конфиската. Товар у него всегда хороший, сыпет он щедро - а чего ещё надо ?
Сам Кожан, не будь дурак, долгое время не позволял себе всерьёз увлекаться
своим товаром, лишь иногда баловался. Но не так давно до меня стали доходить
слухи о том, что Кожан тоже временами потарчивает. Трудно всё-таки жить в
окружении дерьма и не запачкаться.
Ну так вот. Кожан, давно уже к тому времени бывший официальным
поставщиком Дениса и Серого, теперь стал обслуживать и Олега. Привычка к
беленькому вырабатывается примерно так же, как и привычка курить -
незаметно, постепенно, но чрезвычайно цепко. Олега не стало видно в районе,
рейсы к Кожану стали регулярными, отошло в сторону всё - даже винт. Олег
белился каждый день, компанию ему составляли Денис, Инна, Аня, их
многочисленные знакомцы, такие же белые.
Меня недолго обходила стороной чаша сия. Однажды, пасмурным и
сырым майским днём, ко мне зашёл старина Олег.
- Паша, у тебя дома нет никого ?
- Нет, а что ?
- Можно я у тебя вмажусь ?
- Белым?
- Белым.
- Заходи.... Слушай, Олег, может, меня греванёшь? - сказал я
стремительно, легко и непринуждённо. Сказал прежде, чем подумал о смысле
сказанного.
- Да, конечно. А ты ещё не разу белым не втирался ?
- Нет, не втирался. Ты уж постарайся, чтобы не было передоза, насыпь
немного.
- Само собой, что немного.
Сколько раз в той, прошлой жизни, я клятвенно обещал себе никогда
этого не делать. И вот теперь я, совершенно не задумываясь, игриво и
небрежно прошу Олега поделиться "белой смертью". Почему ? Потому, что
снявши голову, по волосам не плачут. Отведав одного тяжёлого наркотика и
отдавая себе отчёт (пусть даже бессознательно) в том, что наркозависимость
уже имеет место быть, нет никаких причин бояться пробовать другие
наркотики, даже героин, прежде казавшийся неприемлемо стрёмным. Страх
перед наркотиками уже полностью отсутствует. Всё страшно делать только в
первый раз. Дальше - хоть трава не расти.
Стрёмно было другое: скоро уже должна была прийти с работы мать. Но
мы тогда успели, ведь приготовить герыч - дело недолгое, мороки в сто раз
меньше, чем с винтом. Насыпал, подогрел, размешал, отобрал и готово -
можно употреблять. Олег, благополучно вмазавшись сам, вдудонивает в меня
значительно меньшую порцию. Видимо, порция была уж слишком мала:
цапануло меня откровенно слабо, так, что я смог лишь примерно судить о
действии гера. На фоне монументальности винтового кайфа, действие этого
укольчика выглядело насмешкой Морфея, даже пять капсул трамала
смотрелись куда предпочтительнее. Я не мог понять достоинств нового
олеговского увлечения. Вскоре, правда, я поехал вместе с Олегом покупать гер
в общаге МИТХТ (с Кожаном почему-то в тот раз не получилось), чтоб
поосновательнее распробовать это вещество, но там нас ждал облом и белые
крапалики ещё долго не появлялись в моей жизни - распробовать гер мне
довелось лишь больше полугода спустя. Я не сел на гер ни тогда, ни потом -
мне вполне хватало винта. Кстати, А., который тоже впоследствии не раз и не
два вкушал героин, тоже и не подумал на него садиться, оставшись верным
винтовым традициям.
В. и Г. - это два полюса, два вещества-антагониста. Я полагаю, что в
зависимости от каких-то черт характера человека, может быть, от
темперамента, а может, от чего-то ещё, люди делятся на две категории: те, кто
больше предрасположен к В., и те, кто больше тяготеет к Г. Даже
полинаркоманы, которые совмещают эти два продукта, даже те, кто не раз
пересаживался с Г. на В. и наоборот (случаев множество) - всё равно любой
человек, знакомый с действием и того, и другого вещества, всегда сможет без
колебаний ответить на вопрос "что тебе больше нравится - В. или же Г. ?".
Логически этот выбор объяснить так же сложно, как ответить, почему одному
человеку больше нравится белый цвет, а другому - чёрный, одному больше
милы груши, а другому - яблоки и т.д. Однако стоит ещё раз оговориться, что
очень важное (но не определяющее) значение здесь имеет то, какое вещество
вошло в жизнь человека первым. Первая любовь, как говорится...
Ближе к концу мая я уже был очень-очень не прочь опять мутнуть свежего
вкусного винтилова. Сессия подошла к концу (две тройки, три пятёрки, если
кому-то интересно), и мне хотелось гульнуть. Но Олег был в плену "белого
друга" и ему было не до винта. Иметь же дело с Серым мне, как я уже говорил,
совсем не хотелось. Оставался старый добрый трамал. Алкоголь был забыт, как
скучный анахронизм, понятие грамотного отдыха стало ассоциироваться с
употреблением вполне определённого ряда веществ. К хорошему привыкаешь
быстро - злая пословица.
В начале июня мне предстояло на неделю с лишним покинуть Москву для
прохождения учебной практики в небольшом, чрезвычайно древнем и
захолустном городке Галиче в Костромской области. К богатому набору
легальных лекарств, выданным мне мамою в дорогу, я присовокупил
припасённые специально пол-листа нелегального трамала. Чтобы достойно
отметить окончание практики. Но главное, я знал, как я отмечу окончание
практики, когда вернусь домой. Я точно знал...
Ох уж я загуляю,
Запью, заторчу !..
В.С.Высоцкий.
ГЛАВА 4. Лето.
Жарко... Как же жарко! Мой напичканный трамалом организм
изнемогает, растворяясь в кипящем воздухе пыльного "Икаруса", раскалённого
добела обезумевшим июньским солнышком. Кажется, будто целая вечность
минула с того момента, как мы выехали из Галича, и я уже понемногу начинаю
терять всякую веру в то, что когда-нибудь я всё-таки доеду до Москвы. Две
недели учебной практики позади, я оттрубил своё и теперь автобус везёт меня
домой, в направлении родного Дегунина. Когда я вернусь, я буду мыться, есть,
спать... Ну и, разумеется, позвоню Олегу. Но пока что надо доехать. Плавится
мозг, хочется выпить пару литров холодной воды, которой нет. Весь кайф давно
уже улетучился из меня вон, выпаренный немилосердной жарой, и сейчас мне
просто плохо. Не надо было жрать трамал - жара, духота и качка превратили
его действие в мучительное полузабытьё. Сидящий рядом одногруппник Сергей
советует мне надеть на всякий случай тёмные очки - в автобусе едут
преподаватели. Да, пожалуй, очки и правда стоит надеть.
Свежим весёлым утром, когда мы стартовали из Галича, всё было
значительно лучше. Устроившись на заднем сиденье, я быстренько заглотил
пять заветных капсул, предусмотрительно припасённых мною, чтобы отметить
окончание практики, и ещё до Костромы меня накрыло тёплым благостно-
сонливым дурманом. В автобусе я вялым тусклым голосом пел задорные
песенки про голубого банщика и про дятла, не обращая никакого внимания на
слегка опешивших преподавателей.
По древним монастырям Костромы я рассекал, уже будучи "нарядным".
По-детски добрыми глазами любовался я красотами старины, непрестанно
щёлкая фотоаппаратом, словно буржуазный турист, и иногда чинно беседуя с
преподавателями, которые всё почему-то стали казаться такими хорошими,
свойскими людьми. На местном базаре я даже купил маме в подарок
берестяной туесочек - мне захотелось порадовать её костромским сувениром.
Втыкаю всё чаще и чаще. Глаза закрываются сами собой, голова медленно
стекает вниз, и, когда она достигает низшей точки траектории падения, я
стремительно и как бы испуганно впрыгиваю назад в реальность, распахивая ей
навстречу свои эфимерно-мизерные зрачки, вскидывая голову вверх, какие-то
считанные доли секунды наблюдая иллюзорные завихрения зелёного фона
листвы за окном автобуса или серого фона холщовой обивки на потолке,
трудноописуемые роения, дробления и растекания структуры наблюдаемой
поверхности (т.н. "мультфильмы"). Я тону в этой листве, в этой обивке, в
тёмном омуте стёкол своих очков.
Москва... ВДНХ. 36-ой троллейбус до конечной остановки
"Бескудниковский бульвар". Тяжеленная сумка. Уже вечер, и жара спадает, но
всё ещё страшно душно. В квартире пустота. Не находя в себе сил даже мыться,
падаю на диван и мгновенно отключаюсь.
Пьеро под лунным светом
Идёт по парапету,
Московским душным летом
Танцует менуэт,
Покачиваясь плавно,
Как старенькие ставни,
Вершит свой достославный
Классический балет.
Во флейту дует ветер,
Собаки спят, как дети,
А он танцует в свете
Слепого фонаря
Под злые переплёты
Свирели и фагота,
Царапаясь об ноты,
Об острые края.
Глаза - две капли сажи,
Шаг чёток и отлажен.
Я с ним танцую там же,
В полуночном дворе,
Пляс на краю болота,
Лихого поворота,
Последнего чего-то,
Как листья в ноябре.
Жара лежит на крышах,
Весь город еле дышит
И сам себя не слышит,
Контуженый жарой.
А взгляд из глаз-миндалин
Задумчив и печален -
Он слышит фортепьяно,
Валторну и гобой.
Ну что ж теперь поделать,
Такое наше дело -
Одеться чёрно-белым
И выйти в тёмный двор.
Живите без печали.
Я выбрал. Я причалил.
Я не пляшу на бале.
Я - уличный танцор.
продолжение здесь:
http://tor4.site/xf/articles/pavel-shkarin-kub.25/edit
