Откуда что пошло. Павел Шкарин.

B

Bullett


Как только благоразумие говорит: "Не делай этого,

это будет дурно истолковано", я всегда поступаю
вопреки ему.
......................................................
Я ненавижу обывательщину гораздо больше, чем грех.

Ф. Ницше.



Родился я 4 апреля 1979 г. в далёком колымском поселке Ягодное, на западе Магаданской области, недалеко от Оймяконского полюса холода. Там я прожил чуть более года. Затем еще два года я провел в степях Волгоградской области, где проходил воинскую службу мой отец. И лишь только когда мне шел четвертый год, семья переехала в Москву. С раннего детства я был ребенком чрезвычайно болезненным: в 5 лет мне был поставлен диагноз "бронхиальная астма". Я был постоянно простужен, простуда, как правило, переходила в приступы астматического удушья. Уже в весьма нежном возрасте мне были очень хорошо знакомы такие препараты как эуфилин, теофедрин, бронхолитин и солутан.

Я рос домашним "книжным" ребенком, крайне интравертным, погруженным в мир собственных фантазий. Долгое время у меня фактически не было друзей, я как бы стоял особняком среди своих сверстников, не принимая участия в общественной жизни. Я был "тепличным растением": в детском саду я не был, а в школе в начальных классах бывал лишь эпизодически по причине постоянных простуд с астматическим компонентом. На какое-то время я даже, помнится, был переведен на домашнее обучение.

Однако учился я хорошо, несмотря на свое хилое здоровье. Хотя и в круглых отличниках тоже никогда не ходил – всегда находился кто-то, кто учился круче, чем я. Мне не хватало трудолюбия и целеустремленности, необходимых для того, чтоб быть "лучше всех": я всегда был (и остался) слишком ленив для этого.

Будучи человеком гуманитарного склада ума, я никогда не испытывал в школе проблем с такими предметами как история, литература, ин.яз; с несколько большими трудностями давались мне технические дисциплины – математика, физика, химия. Надобно сказать, что учился я в весьма паршивенькой школе, единственным достоинством которой являлось то, что она расположена метрах в 50 от моего подъезда. Учеба в этом заведении была скучна и, в общем-то, малопродуктивна. Например, с 8-ого класса географии у нас не было вообще из-за отсутствия в школе педагога данного профиля. Тем не менее, по окончании школы я вполне благополучно поступил на географический факультет МГУ, правда, не без некоторой помощи отца, выпускника этого факультета.

Когда мне было лет 12-13, я неожиданно для самого себя стал замечать, что болею все реже и реже, а мучительные астматические симптомы вообще исчезли. Видимо, организм, взрослея, каким-то образом переборол в принципе почти неизлечимую болезнь. Правда, до сих пор весной и летом меня одолевают приступы сильной аллергии, да и вообще диагноза "астма" ни один врач никогда не снимет, и формально я и сейчас остаюсь астматиком со стойкой ремиссией.

Но в 13 лет мне не было до этого никакого дела. Момент вступления в т.н. "трудный возраст" совпал с моментом чудесного избавления от болезни, и я поспешил отведать всего того, чего был лишен раньше, будучи вынужденным постоянно сидеть дома в окружении микстур и градусников. Я стремился наверстать упущенное, наконец-то вырвавшись на улицу, во двор и влившись в социум своих сверстников: теперь я мог себе позволить "быть как все" – шляться по целым дням на улице, бегать, прыгать, играть в футбол и хоккей, пить пиво, валяться в снегу, кататься на тарзанке и т.п. Появились "друзья" из числа одноклассников – незамысловатые дворовые лоботрясы, пустые и шумные.

Однако очень скоро я начал все более ясно осознавать, что я никогда не стану среди них своим, никогда не стану одним из них, я чужд этой среде: она не приемлет меня, а я её. Мне очень скоро стало противно вращаться в тусовке своих дворовых ровесников, мне стали угнетающе скучны их низменные плебейские повадки... Чем они живут? У них же ничего нет за душой, они ничего не желают знать о великом многоцветном мире, в котором они сподобились жить. Они просто жрут, пьют, срут, спят, отвратительно смеются над своими деревянными шутками.... Нет, определенно не стоило терять времени на общение с ними.

Круг моих интересов уже тогда лежал далеко-далеко от того, чем убивали время большинство окружавших меня школьников. И странная вещь: я только совсем недавно, взявшись писать эту книгу и начав раскладывать по полочкам и анализировать свои увлечения с раннего детства и до сегодняшнего момента, заметил, что кругу моих интересов издавна была свойственна изощренная избирательность: меня всегда интересовали вещи, излучающие темную, недобрую энергетику, уходящие своими корнями за пределы рассудочности, имеющие на себе более или менее четкую печать дьявольщины, смерти. Это не означает, что меня не занимало ничто, кроме погибели и безумия (у меня всегда был достаточно широкий круг интересов), но всё, что имело отношение к темным сторонам бытия, не ускользало от моего внимания, имея в моих глазах некую особую ценность и значимость.



Помнится, когда мне было лет 7-8, дедушка на даче, когда мы всей семьей ужинали, прочитал вслух какую-то газетную статью о том. что есть, оказывается, такие люди – наркоманы. Они находятся в рабской зависимости от неких наркотических веществ (конкретно в той статье речь шла о героине), и ради получения очередной порции этого вещества они готовы на всё – на кражу, на убийство, да на всё, что угодно. А если они не добывают вовремя это вожделенное вещество, то тем самым обрекают себя на ужасающие мучения – у них начинается "ломка". В статье говорилось, что таких людей совсем не мало и в последнее время наблюдается рост их числа. Помню, я тогда очень долго размышлял над услышанным своей маленькой умненькой стриженой головкой. "Каково же должно быть наслаждение, испытываемое человеком при употреблении этих веществ, – думал я, – чтобы все эти люди, жившие прежде обычной здоровой жизнью, бросали всё, своими собственными руками разрушали свою личность, свое здоровье, не щадя ни себя, ни своих близких, лишь бы вновь и вновь обретать это состояние. Ну хорошо, начиная с определенного момента, когда уже возникают ломки, они перестают себя контролировать. Но неужели в начале своего пути они ничего не подозревали об опасности, которой грозит им общение с наркотическими веществами? Нет, видимо, здесь всё не так-то просто..." С тех пор во мне возник живой интерес к наркологии, носивший, правда, до поры до времени лишь чисто теоретический характер. Я не упускал случая пополнить какими-нибудь новыми сведениями копилку своих знаний по этой тематике.

Помимо наркологии, меня также занимала психиатрия – уже лет в 13-14 я читал психиатрические учебники с описаниями различных душевных заболеваний и уродств. Я внимательно изучал всю эту невеселую клинику, особо интересуясь психофармакологией.

Чем я интересовался еще? Да много чем. Например, токсикологией, пиротехникой. Правда, интерес к этим дисциплинам типичен в целом для подросткового возраста: 14-летний пацан зачастую даже не задумывается над тем, что какая-нибудь его очередная затея чревата для него глупой бессмысленной смертью, он как будто не верит в то, что он может вот так запросто взять и умереть. Это самый безрассудный, самый безбашенный возраст.

Примерно в этом же возрасте в сферу моих интересов попали различные темные культы: сатанизм, вуду. Я почитывал Алистера "Антихриста" Краули и прочую литературу, касающуюся подобного рода явлений, рисовал пентаграммы и каббалистические символы. Но очень скоро я потерял интерес ко всей этой мистической ерунде, придя к убеждению, что всё это вторично, и не какие-то темные потусторонние буки сеют в этом мире боль и ужас, а обычные смертные люди, и зло и добро обитают не в заоблачной выси, а рядом с нами, в повседневной обыденности. Ужас прост и будничен, мы живем с ним бок о бок и настолько с ним свыклись, что уже и не замечаем его.

Надо сказать, что я никогда не был зациклен на мрачных сатанинских культах: я интересовался, например, язычеством, имеющим, на мой взгляд, скорее светлую энергетику, да и вообще религиями и верованиями мира.

Я всегда был неравнодушен к различным асоциальным деструктивным явлениям, тяготел к любым формам экстремизма: будь то политический экстремизм (я метался от крайне левых взглядов к крайне правым, в 17 лет имел серьезные намерения вступить в ряды Национал-Большевистской Партии Эдуарда Лимонова, объединившей под своим крылом разношерстное сборище радикально настроенных молодых людей, так и не сумевших толком идентифицировать себя как "крайне правых" или "крайне левых", имеющих за душой чаще всего эклектичные, разрозненные политические воззрения, а иногда просто тягу к экстремизму – в общем, как раз то, что мне было нужно в то время), или же, например, футбольный фанатизм.

Отмечу одну важную закономерность: чаще всего мой интерес к вышеупомянутым темам носил чисто теоретический характер – я не вступил в какую-нибудь секту сатанистов, не стал членом НБП, не состоял в фанатской группировке и т.д. Моё тяготение ко всему экстремальному и запредельному не имело таким образом практической реализации, инстинкт самосохранения не позволял перешагнуть грань между безопасным теоретическим ознакомлением с позиции постороннего наблюдателя (пусть даже сочувствующего) и конретными действиями, чреватыми серьезной опасностью для тела или разума.

С раннего детства ничто на свете не вызывало во мне большего удовольствия, чем заниматься творчеством самому и познавать плоды творческого самовыражения других людей. Сложно, пожалуй, найти такой вид творчества, который бы оставлял меня равнодушным, где бы у меня не было своих любимых авторов.

В 14 -15 лет меня уже куда больше занимали философско-художественные изыскания, творчество Достоевского и Сартра, Тарковского и Сокурова, Кандинского и Филонова, чем ежедневная пустая возня и трёп во дворе со стадом оболтусов, которым были абсолютно по пенисне какие бы то ни было высокие материи. Мне необходимо было общение со сколь-нибудь интеллектуально содержательными, самобытными и неординарными людьми, не чуждыми творческой активности, с которыми можно было бы поделиться прочитанным, увиденным и услышанным, от которых я мог бы получить толковую конструктивную критику на какой-нибудь свой очередной опус. Надо было "искать таких, как я, сумасшедших и смешных, сумасшедших и больных". Таковые нашлись.

Со мною в одном классе учились два весьма странных, неадекватных паренька: Олег и тот некто, которого я в своём повествовании условно именую А . Они всегда предпочитали держаться замкнутой обособленной тусовкой-сектой в числе трех человек: они + упомянутый в 1-ой главе Паша Е. Ни малейшего участия в общественной жизни класса эта троица не принимала, "далеки они были от народа". Олег и А. были двумя "белыми воронами", не такими как все: их не захватывали школьные дискотеки и "огоньки", их интересы лежали в несколько иных сферах – компьютеры (сколько помню этих перцев в то время, они беседовали между собой почти только о компьютерах; я же, напротив, никогда не увлекался компьютерными делами, не увлекаюсь и сейчас ), научная фантастика, рисование гротескных рисунков (в основном в комиксоподобном ключе), выдумывание комических сценок-фикций, основным действующим лицом которых был незатейливый и "правильный" Паша Е. Они демонстративно не проявляли интереса к тому, чем жили все окружающие их обычные дегунинские подростки, эти парни тяготели к своим собственным самодельным мирам. Многие считали их просто кончеными психами (особенно – А., с его вычурной и парадоксальной манерой мышления).

Я как-то постепенно сошелся с А. – ознакомил его со своими стихотворными произведениями, у нас нашлись общие интересы в сфере творчества. А., в свое время обучавшийся в художественной школе, частенько чего-то рисовал, порою и стишки писал. Мы сидели с ним на уроках за одной партой, рисуя безумные картинки, совместно сочиняя различные бредни в прозе и в стихах, делясь своими художественными новинками и получая друг от друга целые ушаты конструктивной критики. Я приобщил А. к творчеству Игоря Федоровича Летова, которое пришлось ему весьма по вкусу, затем я его приобщил и к идеям лимоновского национал-большивизма. Мы с А. были в классе двумя неформальными элементами, на всё имевшими свое собственное суждение, как правило далекое от пыльных доктрин учебников и мнения преподавателя. По окончании школы до нас стали доходить сведения о том, что наши прежние учителя теперь склонны именовать меня и А. чуть ли не гениями, но это сейчас. А тогда, в 10-11 классе, мы были всего лишь парочкой нелепых отщепенцев, правда, неплохо подкованных по ряду учебных дисциплин.

Вскоре я подружился и с Олегом – еще одним "народным художником", проводившим почти все время учебы в изготовлении несметного количества карикатурно-комиксных рисунков, имевшим достаточно самобытную интеллектуальную начинку и ловко подвешенный язык, а также с Пашей Е., который... ну, словом, просто хороший парень.

Примерно в это же я обрел еще одного соратника – веселого волосатого неформала Рому. Мы с ним вместе учились на подготовительных курсах при географическом факультете МГУ. С ним мы сошлись прежде всего на основании близости наших музыкальных предпочтений. Очень быстро мы стали с ним закадычными друзьями – вместе пили пиво, трепались о книжках и музыке, я презентовал ему очередные свои стишки, Рома читал мне какие-то свои сюрреалистические побасенки и травил хитовые панковские анекдоты. В общем, мы оказались родственными душами. Главное, в нас обоих присутствовала психоделлическая жилка, интерес к иным мирам. С этого-то, видно, всё и начиналось... Ах, как же давно это было !

Однажды Рома поведал мне о существовании такого препарата как паркопан, при поедании которого в количестве пяти колес возникают любопытные галлюцинации. При описании действия сего вещества Рома опирался на собственный эмпирический опыт, а также на впечатления своих дружков. Звучало все это очень занятно: Рома сражался с полчищами иллюзорных гномов, не допускавших его до иллюзорной Белоснежки, ему чудилось, будто сигарета зажжена с обеих сторон, один его приятель ловил в собственной комнате сачком слонов и т.д. и т.п. Рома не раз и не два жрал паркопан, и я подумал: "Неплохо было бы и мне заценить, что это за штуковина".

На следующий день я, придя в школу, поделился этой информацией с А. и Олегом. Информация вызвала у моих компаньонов живой интерес, и уже очень скоро у нас в руках была упаковка маленьких таблеточек с надписью "Паркопан 5": мать и сестра А. – медицинские работники и парню не составило большого труда раздобыть интересующее нас лекарство от болезни Паркинсона. Для всех нас троих это был первый опыт употребления каких-либо психоактивных веществ. Определенный страх, конечно, имел место (во всяком случае, у меня), но: 1) уж больно было интересно поглядеть на трансформированную реальность; 2) "Рома же жрал эту хрень и вроде жив пока, а мы чем хуже?"; 3) "Это же не наркотик, это просто детские шалости... можно попробовать".

Как оказалось, паркопан вызывает главным образом галлюцинации, видимые периферийным зрением – краем глаза видишь, как прошмыгивает чья-то смутная фигура, пролетает какая-то птица, пробегает небольшой зверек, мама неожиданно подпрыгивает на месте, стукнув головой люстру и т.д., а также различные мелкие галлюцинации-пустячки типа той же сигареты, горящей с обоих концов; наблюдались порой и слуховые глюки – окрики, плач и т.п. Помимо этого паркопан нарушал адекватное восприятие самых обыкновенных сцен и обстоятельств, которые благодаря его действию представали в искаженном, параноидальном свете: у меня лично это выражалось в возникновении навязчивого ощущения, что взгляды всех окружающих меня людей направлены на меня, что все вокруг исподтишка наблюдают за мной, ходят за мной по пятам, короче, наблюдались проявления мании преследования.

У Олега с А. эти эффекты имели место в еще более яркой форме. Они регулярно употребляли паркопан в течение примерно девяти месяцев, придя к мнению, что препарат благоприятно влияет на их творческие потенции и не видя веских причин прекращать эти опыты с относительно безобидными таблетками, в то время как я принимал паркопан лишь три или четыре раза – познав это вещество и поняв сильную ограниченность его действия, я не имел большого желания продолжать его употребление. К тому же меня раздражали физически неприятные побочные эффекты в животе, деревенение рук. В итоге, я хорошенько распробовал паркопан и забросил это хобби, Олег же с А. прошли интенсивный многомесячный курс паркопановой терапии. Поэтому у них паркопановая паранойя имела куда больший размах, чем у меня, выражаясь в возникновении угрожающих и вполне реалистичных наваждений: А., например, бегал по своей хате с пневматическим ружьем (вроде тех, из которых стреляют в тирах) и стрелял из него по бегающим по полу крысам. А. вообще был как-то особенно богат на такие приключения. Вот как он описывает самое глобальное из них:

"Мы с Олегом возвращались домой мимо моего дома. Возле моего подъезда Олега схватили неизвестные, заламывают ему руки, кладут его на капот своей машины и начинают избивать. Олег успевает лишь крикнуть мне:"Беги !"

Я забежал в соседний подъезд и стал подниматься по этажам все выше и выше. Я понимал, что внизу меня уже ждут. Остановился и спрятался в тени. И тут я обнаружил, что в руке у меня куртка Олега. Куртка села в угол и вяло шевелилась, ее движения были еле заметны. Куртка сказала: "Я – Олег. Меня так побили, что от меня осталась одна куртка...Спаси меня..."

Я стал прислушиваться: внизу по-прежнему ждали, но компания разделилась, и многие решили, что, чем меня здесь искать, лучше подняться на самый верхний, девятый этаж и там развести костерок, выпить водочки с девками. Все в конце концов согласились. И я стал еще более настороженно прислушиваться, держа наготове газовый баллончик. К счастью, они поехали на лифте, но все же оставалась вероятность, что на первом этаже они оставили небольшой пост. Со звуков, доносившихся с 9-ого этажа, я понял, что девкам дали тележку и послали их собирать дрова по этажам. Они обыскивали каждый этаж: открывались двери лифта, со скрипом выезжала тележка, слышался звук складываемых дров. Далее они опускались на лифте на этаж ниже и все повторялось. И когда лифт опустился на тот этаж, где спрятался я, у меня бешено забилось сердце в ожидании близкой кончины. Но из лифта вышла молодая мамаша с коляской: она с размаху толкнула коляску ногой так, что коляска покатилась по лестнице и остановилась, ударившись о стенку лестничной клетки. Мамаша спустилась вниз вслед за коляской, развернула ее и точно таким же образом столкнула ее вниз по ступенькам следующего лестничного пролета.

По звукам сверху я понял, что дрова и водку уже привезли. Послышался отчетливый треск дров в костре, оживленные разговоры. Далее я так же отчетливо слышал, как разливали водку по стопкам. Небольшая пауза. Звон чокающихся стопок и все стихло. Ни звука. Я осторожно подхватил Олега-куртку и, держа баллончик, стал спускаться вниз. На первом этаже никого не было, и я быстро побежал в свой соседний подъезд."

Уместно предположить, что до крайности болезненная и гипертрофированная осторожность и мнительность, являющиеся на сегодняшний день одними из важнейших отличительных черт А., уходят своими корнями именно в паркопановый период...

А еще после употребления паркопана снились необычные сны. К примеру, мне как-то раз приснилось, будто я сижу в своей комнате, но на стенах почему-то черные обои, а окно забито ржавым металлическим листом. Возле меня стоит большой красного цвета дьявол. Я стараюсь от него убежать, а он только гладит меня ласково по голове, косится куда-то в сторону и тихо мурлычет. Видно, вещий был сон.



Однако надо сказать, что куда более частым нашим совместным времяпрепровождением было не пожирание паркопана, а обычные пьянки. Выпивать мы с Олегом и А. (Паша Е. тогда был откровенно чужд таких порочных забав) начали осенью 1994 г. До этого я выпивал летом на даче, причем уже тогда выпивал весьма немало и нередко для своего возраста. Что же касается пива, то начиная лет с 14 я пью его почти что каждый день – питье пива стало у меня вредной привычкой, такой какой для многих, например, является курение (кстати, сам я не курю: астматическое прошлое не позволяет).

Итак, мы пили. Пили дешевую сраную водку, "левый" коньяк "Белый аист", "Монастырку" и т.п. срамоту. Я пил вообще, так сказать, "на три фронта": в районе, на курсах в МГУ и на даче (особенно тотально и прилежно). Думаю, не надо объяснять, почему с 15 до 19 лет моим отдыхом был алкоголь, как и у Олега с А. Это стандартный традиционный способ релаксации для абсолютного большинства молодежи постсоветского пространства. Пьют все. Но пьют все по-разному.

У меня очень редко получалось грамотно выпить приемлемое количество спиртного, так чтобы и посидеть весело, и не нажраться до свинского состояния. Я никак не мог уловить тот момент, когда " уже хватит". Я мог выпить пол-литра водки и быть лишь немного пьяненьким, а потом выпить еще одну стопочку и резко провалиться в небытие. Я всегда был способен выпить очень немало, но "грамотно пить" я не умел никогда. Я пил всё подряд, что только попадалось под руку (особенно уже к концу вечеринки), создавая в желудке немыслимые коктейли. Я пил, пока не отключался или же пока не заканчивалось последнее бухло и последние деньги. Моё похмелье почти всегда было ужасным.

Это всё бы ничего. Но с определенного момента (было это позже, когда я уже учился в МГУ) я стал понимать (главным образом, со слов собутыльников), что мое состояние алкогольного опьянения носит, мягко говоря, не совсем обычный, не совсем нормальный характер. На некоторой стадии пьянки мое поведение становилось неадекватным даже для очень пьяного человека. Я становился крайне нервным и агрессивным, внезапно бледнел, глаза наливались кровью, а главное – я начисто переставал себя контролировать: не мог верно определить свое местоположение, начинал путать всё. что только можно перепутать, энергично выкрикивал разный бред. При этом физических проявлений опьянения (нарушений походки, координации движений) почти не наблюдалось. Я был словно зомби, неконтролируемое нечто, одержимое злым духом. Как правило, это состояние длилось от 3 до 5 часов, по прошествии которых я обнаруживал себя протрезвевшим, часто в каких-то совершенно незнакомых местах. При этом воспоминаний об этих безумных 3-5 часах в мозгу или не сохранялось никаких, или же я мог припомнить лишь незначительные отдельные эпизоды моих нетрезвых приключений.

Изучая учебник по психиатрии и наркологии, я обнаружил, что мои алкогольные помутнения рассудка именуются научным термином "патологическое опьянение" – все симптомы оказались налицо. После этого я, пожалуй, впервые начал задумываться о том, что неплохо было бы завести привычку каким-то образом контролировать количество выпиваемого.

Да и вообще начиная со второй половины 1997 года, когда мне уже было 18, я начал все явственнее понимать, что употребление крепких спиртных напитков приносит мне все меньше положительных эмоций, что мое опьянение всё чаще носит именно болезненно-патологический характер, что водка не дает мне ничего, кроме неприятностей с милицией и родителями и убийственного похмелья. Мне надоело пить. Частота моих глобальных пьянок стала неуклонно снижаться.

Такое же постепенное падение интереса к алкоголю наблюдалось и у моих дегунинских компаньонов – у Олега с А.. Последним аккордом их пьяной юности явилось лето / 97. После этого Олег на немалый срок отошел от алкогольных дел вообще, а А. еще полгода вяло попивал от случая к случаю, скорее по инерции (порой нелегко выбросить привычную и с детства знакомую вещь, даже тогда, когда она уже совершенно тебе не нужна). Что же касается меня, то я еще какое-то время ужирался, правда существенно реже, на разных днях рождениях и прочих праздничных сейшенах в университетском кругу вплоть до конца 1997 г. Но без былого энтузиазма.

97-ой год для меня был ознаменован безбашенными двумя месяцами летней учебной практики в глухом уголке Калужской области, где мной, как и большинством окружавших меня сокурсников, безраздельно правил Зеленый Змий, где водка текла рекой постоянно, круглосуточно, где царил полнейший пьяный хаос и беспредел. Именно вернувшись с этой практики, я начал постепенно охладевать к выпивке.



Осенью 97-ого Олег увлекся новой игрушкой – курением гашиша: неудовлетворенность алкоголем, усталость от него требовали поисков новых "дверей в стене", как говорил Олдос Хаксли, и Олег решил обрести их в этом легком и безопасном растительном наркотике. Я никогда не мог себя назвать большим поклонником канабиса – я, разумеется, не раз покуривал травку (первый раз, если я не ошибаюсь, это произошло со мной в 15 лет), однако сам практически никогда денег на нее не тратил, считая действие анаши довольно приятным, но не более того. В то же время, если был шанс угоститься "планом", то я, конечно, не отказывался. Той осенью Олег приобретал гаш весьма часто и почти каждый раз угощал меня за компанию. У меня частенько оказывалась пустая квартира, и я приглашал Олега раскуриться у меня. Мы брали пластиковую бутылочку, прожигали ее сигареткой и уже очень скоро становились тупы и веселы. Когда моя квартира была населена родителями, мы с Олегом уходили на почти безлюдную территорию, прилегающую к промзоне за железной дорогой, и делали там свое дымное дело. А. же принимал участие в наших раскурочных мероприятиях лишь пару раз: он был равнодушен к гашишу. В целом А. в то время был ярым противником наркотиков, небезосновательно считая их опасным дерьмом. Ох, и вправду, опасное, бля...

Надобно сказать, что начиная с лета 97-ого Олег стал проявлять все больший интерес к наркомиру. Олег издавна тяготел к rave-культуре, к, если можно так выразиться, "птючевскому" стилю жизни, подразумевающему некоторую причастность (или, по крайней мере, имитацию причастности) его носителя к психоактивным веществам, к племени junky, и нет ничего удивительного, что он решил заменить уже изрядно остопиздевший алкоголь на "легкие наркотики", один из атрибутов "продвинутой", модной молодежи. Именно в то время Олег стал более тесно общаться со своими дачными друзьями Сергеем и Денисом, вошел в круг денисовых друзей и знакомых в Москве, таких же (или еще более матерых) наркоманов, как и сам Денис.

Денис: высокий стройный светский юноша, всегда стильно прикинутый, студент МИТХТ, имеющий неподдельный интерес к химии и поэтому учащийся в институте на "отлично", имеющий обеспеченных родителей и не имеющий проблем с деньгами, да и вообще, похоже, имеющий очень немного проблем с чем бы то ни было в этой жизни. Казалось бы, ну все при нем. Живи и радуйся. Но вместо этого он сначала стал винтовым, а потом и вовсе плотно сел на героин. Сидит на нем до сих пор – многочисленные и разнообразные попытки слезть остались без результата.

Но в то время Денис еще не был героинщиком -зато он уже тогда винтился, а также закупал на Никольской улице на Лубянке такие вещицы как трамал, седнокарб, кетамин. Однажды (было это в ноябре 97-ого) Денис взял с собой на Лубянку и Олега (по просьбе самого Олега), где ими совместно был преобретен трамал (опиоидное обезболивающее в желто-зеленых капсулах) и совместно же съеден. Олегу, чья молодость была богата фармакологическими изысканиями, было абсолютно не в падлу опробовать некие новые колеса, тем более после хвалебной прелюдии из уст Дениса. Блаженно-расслабленная опиоидная гармония произвела на Олега весьма и весьма положительное впечатление. Надо сказать, что еще задолго до этого Олегу однажды на даче довелось разнюхаться героином, которым его угостил знакомый драг-диллер Кожан (он еще будет фигурировать в нашем повествовании), и поэтому Олег имел понятие об опиумном кайфе. Но героин! "Это же смерть в чистом виде!" "Достаточно одной инъекции..." Страх передоза, страх подсесть... Нет, Олег тогда был далек от того, чтобы иметь малейшее отношение к тяжелым наркотикам: "только легкие вещи... что вы!". Трамал – как раз то, что надо. Вроде бы даже и вовсе не наркотик – так... колеса, сублиматор-имитатор. Эффект дает очень неслабый, в то же время совесть спокойна (ничего тяжелого!), стоит недорого (в те времена – 15 рублей одна доза из пяти капсул).

Короче говоря, очень скоро Олег поехал на Лубянку за трамалом уже самостоятельно. Разумеется, как и большинство новичков, в первый раз он был просто безбожно кинут. Но Олег быстро разобрался что к чему, въехал в не такой уж хитрый, в общем-то, механизм закупки трамала у лубянских бабок-барыг, и стал наведываться туда регулярно, проводя день за днем в окрестностях Первой аптеки, среди торчков всех мастей, барыг, кидал и оперов. Очень резвыми темпами Олег обживался в этом специфическом мирке, заводя связи и знакомства. С кем поведешься, от того и наберешься – а Олег был как будто рожден для обитания во всей этой системе, он сразу стал там своим.

Чем же в это время были заняты мы с А.? Ничем особенным. У нас обоих было межсезонье, латентный период, подвешенное состояние между алкоголем и чем-то иным. Мы изредка, по старой привычке пили (в разных, правда, тусовках), хотя сплошь и рядом при этом говорили жеманно-усталым тоном друзьям и знакомым: "Что-то мне надоело пить...", говорили вполне искренне.

Олег в красках описывал мне и А. особенности своего нового образа жизни: Денис, его весьма мечтательные друзья и подруги, Никольская улица, тусовки в подземном городе на Манежке, трамал, седнокарб... Реагировали на такие завуалированные провокации я и А. несколько по-разному. А. отделывался жесткими фразами самообороны типа: "Ну и жри свою хуйню", "А я вот пью". А., человек крайне мнительный и стрёмный, мастер конспирации, чья мать (нарколог, кстати, по образованию) до совсем недавнего времени не была в курсе, что ее сын курит (!), всячески старался сопротивляться соблазнам наркомира, изобилующего палевом.

Я же внимательно слушал рассказы Олега о его лубянских походах, руководствуясь своим исконным интересом к разного рода темным делишкам. Все это действительно вызывало во мне интерес, какое-то внутреннее тяготение. Я был посещаем порой излишне либеральными мыслями о том, что вот, мол, Олег как здорово обходится без спиртного, ведет живой и интересный образ жизни, обзаведясь кучей новых знакомых, да и трамал, видимо, штука неплохая – "полный relax" и все такое. Но я какое-то время упорно держал нейтралитет. Я тогда пытался реализовать концепцию перехода от тяжелых суровых пьянок к безобидным пивным посиделкам безо всякой водки; ну иногда можно гаша покурить, короче "не думай ни о чем, что может кончиться плохо". Очень скоро вся эта заманчивая концепция полетит ко всем чертям: окажется, что я не умею не "убиваться", не умею долго обходиться без экстремальщины, быть тихим чинным здравомыслящим буржуем. И не уверен, что когда-нибудь я этому научусь, хотя иногда хочется.

97-ой год тем временем близился к концу. В конце декабря ко мне как-то раз заглянул Олег с любопытным предложением. Он преобрел на Любянке 10-кубовую баночку кетамина и предлагал мне составить ему компанию. Про кетамин я был наслышан и раньше. Я знал, что это обезболивающее, которым ширяют собак и беременных женщин. Олег же проинформировал меня о том, что ценность препарата состоит в том, что если уколоться изрядной дозой и посидеть в спокойной обстановке с закрытыми глазами, то имеет место довольно мощная диссоциация, по типу кислотной. Я всегда был любителем поглядеть на иные миры и согласился бы без колебаний, но меня смущало то, что кетамином надо колоться. Но мне очень быстро удалось успокоить себя, используя такие аргументы: во-первых, это не наркотик, а во-вторых, инъекция-то будет не внутривенная, а внутримышечная – вроде, не так страшно. И после минутного раздумья я согласился.

Квартиры у нас обоих был заняты, и мы пошли в подъезд к Паше Е. (компанию нам составил А., сам, впрочем, не отведавший с нами зелья). Там, на лестнице между 6-ым и 7-ым этажами, Олег на моих глазах осуществил ритуал, который я прежде видел разве что в кино: он достал из кармана маленький 1-кубовый инсулиновый шприц (я тогда и не представлял, что бывают такие маленькие изящные шприцы), пробил его иглой резиновую крышечку стеклянного пузырька и наполнил шприц жидкостью. Постучал по инсулинке, выбивая пузыри воздуха, и, закатав рукав и воровато оглянувшись, вонзил сталь в мякоть своего левого предплечья. И вот я уже смотрю, как жидкость плавно перетекает под давлением поршня из пластмассовой емкости в тощее олегово мясо. Затем иголка резко вынимается и кладется в сумку Олега. Да-а... увидеть такое впервые в исполнении одного из моих лучших друзей, на грязной лестнице... Это меня, конечно, несколько шокировало. А тут еще и в руках Олега появляется новая инсулинка и я понимаю, что сейчас надо мной будет произведено то же самое. Во мне начинает крепнуть мелкий противный страх, вынесенный из детства страх уколов, страх шприца. Но я быстро загоняю этот страх поглубже и подальше: "Что я, в самом деле, баба что ли? Что тут такого? Раз и готово." Стараюсь демонстрировать всем своим видом полное спокойствие. Вот Олег прицеливается... У меня в голове за считанные секунды пролетают обрывки всевозможных страхов – "а вдруг Олег как-нибудь неудачно уколет – он же не медсестра", "а вдруг сейчас выйдут какие-нибудь жильцы – вот сраму-то" и т.д. Игла рассекает плоть почти безболезненно, чинно задвигается поршень, с которого я не свожу напряженно-внимательного взгляда. Ну вот и все. Сажусь на ступеньки и начинаю ждать.

Надо ж такому случиться, что через минуту после совершения надо мной таинства первой инъекции, из лифта этажом выше выходит... участковый. Но мы к этому уже готовы: слыша шум лифта. готового остановиться на близлежащем этаже, мы принимаем стоячее положение, показно перебрасываясь ничего не значащими фразами и загадочно поглядывая в темень окна. Участковый спускается к нам, оценивающе нас осматривает и спрашивает напрямки: "Травку курите?" "Нет, что вы, – отвечает А., показывая пачку сигарет "Ява Золотая". Участковый уходит вниз по лестнице.

Действие кетыча оказалось довольно приятным: мышцы сделались словно резиновые, на душе стало как-то тепло и уютно. Но закрыв глаза, я не наблюдал никаких картинок – разве что красочное хаотическое нагромождение линий, точек и расплывающихся пятен, более ярких и живописных, чем обычно может увидеть человек, закрывший глаза после продолжительного смотрения на какой-нибудь источник света. Тем не менее, кетамин показался мне штукой любопытной, я решил, что надо его вскоре распробовать в более солидных количествах.

Так прошло мое боевое крещение. Внутримышечный прием кетамина оказался, так сказать, подготовительной разминкой перед грядущими эпохами регулярных внутривенных вливаний. Эти кетаминовые укольчики сняли или, во всяком случае, значительно снизили боязнь шприца, сделали его чем-то знакомым и не таким уж страшным.

Вскоре я распробовал кетамин более основательно. На сей раз мы с Олегом зависли у меня на квартире и проставили себе примерно по кубу кета. Олег был вообще убит – у него даже были некоторые проблемы с ходьбой. Мне же, счастливому обладателю более крупного организма, было в самый раз. Я, закрыв глаза, летал на бомбардировщике, бомбил города и спрашивал у Олега: "Где моя гашетка?".

Наступил праздник Новый год. Встретил я его с родителями, а потом ко мне пришли Олег и А. и мы с ними просидели всю ночь у меня в комнате, болтая о том о сем. Олег был под трамалом, как всегда, и поэтому не пил. Мы же с А. за ночь с трудом сумели умять 0.5 л водки. Казалось бы, еще совсем недавно мы бы её быстренько выпили и не заметили. А тут мы ее пили словно по необходимости: Новый год же – значит надо пить, но никакой охоты пить, никакого веселья от питья водки не было. Водка исчерпала себя. Наступал Новый год, а вместе с ним и новая жизнь.



Как-то раз в январе Олег и А. решили пойти повеселиться в МДМ (меня никогда не прельщали такого рода увеселения). Денег у А., как обычно, почти не было. И тогда Олег подбросил ему заманчивую идею – взять на двоих лист трамала, что обошлось бы гораздо дешевле, чем тратиться в МДМ на выпивку и жратву. Преимущества были налицо: скушав трамал, не нужна никакая водка, потому что и так самочувствие замечательное, совершенно не хочется есть, тепло, легко, не воняет спиртным изо рта. Подумав, А. согласился – из чисто прагматических, утилитарных соображений.

После приема трамала А. просто-таки хотелось плакать – так ему было замечательно. "Да, – подумал он, – вот он, настоящий кайф. Какая там водка...?" Вскоре уже этот парень стал заядлым пожирателем трамала. Он в то время работал контролером на Птичьем рынке, и трамал для него оказался прямо-таки палочкой-выручалочкой. Не так-то просто в лютый мороз простоять на улице 10 часов. С помощью же трамала А. становился нечувствителен к холоду и голоду, да и вообще ко всему. Отличный эффект!

Спустя пару недель настал и мой черед познать трамал. Меня уже давно тянуло отведать препарат, о котором я слышал столько положительных отзывов от Олега и А.. Я не видел причин, почему бы мне этого не сделать, почему бы не заценить очередные таблетки, которых я за свою жизнь съел великое множество, всяких разных. "Человек привыкает ко всему". Тот, кто всю жизнь обходился почти без лекарств, сто раз подумает, прежде чем сожрать какую бы то ни было пилюлю. В то же время у меня, например, у человека, чье детство прошло среди недюжинного разнообразия таблеток, уже, видимо, практически атрофировался этот защитный механизм, подозрительное, настороженное отношение к приему вовнутрь фармакологической продукции: для меня это привычно и естественно. То же самое можно сказать про А., отпрыска медицинской семьи, имеющего неслабые знания фармакологии, как в теоретическом, так и в практическом плане.

Короче говоря, ближе к концу января 98 г. я впервые в жизни приехал с Олегом на Лубянку с вполне определенной целью. Я первый раз тогда воочию наблюдал тот мир, в котором мне уже очень скоро предстояло прописаться. Шагая по Никольской вместе с Олегом, я поймал себя на мысли, что никогда прежде я не видел столько наркоманов одновременно, в одном месте. Барыгу мы в тот день искали долго, больше часа. Меня впечатлило то, как безошибочно Олег выцепил в толпе невзрачную бабу с кожаной сумочкой на пузе и, перекинувшись с ней на ходу парой сдавленных фраз, молниеносно и незаметно сунул ей в руку деньги, приняв взамен в свой карман заветное нечто. "Уметь надо", – подумал я тогда. Сейчас, когда я сижу и пишу эту книгу, я пытаюсь прикинуть, сколько же примерно раз я был на Лубянке по своим срамным делам. Черт его знает. Очень-очень много раз. Но тогда, в тот январский вечер, все мне было в новинку.

Как я и ожидал, Мекка московских торчков оказалась начисто лишена какой-либо романтики: все существующие сорта душевной грязи толстыми слоями оседают на её обитателях. На кидалове здесь денег поднимают не меньше, чем на самой торговле, и поэтому непосвящённому без сопровождения более-менее опытного человека здесь делать нечего – днями напролёт целый штат кидал обтирает спинами стены окрестных домов и подземных переходов, поджидая таких лохов-новичков, чтобы наебать их на раз-два. Уже позже Инна рассказывала как-то Олегу, что одному такому оленю на Никольской всучили под видом винта баян, полный свежей ссанины. С видом знатока снял он иглу с баяна и понюхал через дырочку свою покупку. "А чо такой странный какой-то запах?", – подивился покупатель. "Да ты не обращай внимание... это с морозу так кажется... с морозу", – был ему ответ. Мы с Олегом долго и от души хохотали над рассказом про незадачливого клиента.

Но тогда я и не собирался обживаться в этом мирке, я был как бы туристом, пришедшим сюда на экскурсию, поглазеть на местные достопримечательности и приобрести сувенир.

Вечером в ближайшую субботу мы с Олегом поехали на ночь в небезызвестный клуб "Пропаганда", по дороге раскушавши на двоих листок свежекупленного трамала. Действие съеденной новинки я стал ощущать по прошествии часа с небольшим, уже когда мы с Олегом сидели на кукольных деревянных стульчиках в "Пропаганде", попивая апельсиновый сок. Во мне стало расти ощущение приятной ватной слабости и неги, сладкого покоя, все вокруг выглядело просто и добродушно, хотелось вот так и сидеть целую вечность, внимая своему внутреннему умиротворению. наблюдая добрый мир чуть прищуренным, подернутым туманной поволокой взглядом, вальяжно почесываясь.

Но не успел я еще как следует насладиться неведомым прежде приятным эффектом, как вдруг с досадой почувствовал упрямо воздымающуюся из недр моего брюха тошноту. Мне стало дурно. Слабым больным голосом я сообщил об этом Олегу. Тот сказал, что это ничего страшного, с некоторыми такое по первому разу бывает. Чувствуя слабость, тошноту и легкое головокружение, прошибаемый холодным липким потом, жопой чуя всю паленость своего вида и стараясь не попадаться на глаза охраннику, я побрел в туалет. Какое-то время заведение было занято. К тому времени как я туда попал, желание блевать как-то поутихло. Я попробовал очистить-таки желудок, но из этого ничего не вышло. Тогда я просто посидел какое-то время на толчке, отдыхая и переводя дыхание. Становилось легче. Я вышел из кабинки в предбанник сортира умыться и попить из-под крана водички. И тут я увидал в зеркале себя. Поначалу я даже немного испугался. Мне почудилось, будто кто-то совсем незнакомый смотрит на меня. У незнакомца было мое лицо: из-под потных слипшихся на лбу волос на меня смотрели мизерные точки обдолбанных зрачков на фоне мертвенно-бледной личины, напоминавшей гипсовую маску.

Глядя на это, я испытывал двойственные чувства. Инстинкт самосохранения звал немедленно бежать, бежать куда-то далеко-далеко, никогда больше в руки не брать никаких поганых снадобий, бояться и близко даже не подходить к вещам, причастным к этому. Но какая-то маленькая частица меня радовалась асоциальности, безумству, дерзости совершенного, радовалась более близкому знакомству с недоброй костлявой старухой. И я, жутковато улыбнувшись в волшебное стекло, отвернулся и пошел к столику, где меня давно уже поджидал мой компаньон.

Побочные эффекты постепенно минули, и мы часов до двух интенсивно трепались с Олегом, похлебывая сок и почесываясь. Ближе к утру я начал втыкать. Втычки становились все более затяжными, и вторую половину ночи мы с Олегом провели в странном состоянии полусна / полубодрствования, то погружаясь в дрему на какое-то время, то опять очухиваясь и вяло озираясь по сторонам.

Я уже переставал различать, где сон, а где явь, принимая интерьер клуба и неусыпный музыкальный фон за некие реалистичные детали ярких мимолетных снов-картинок, когда меня кто-то настойчиво потряс за плечо. Раскрыв глаза, я словно через размытый несфокусированный объектив камеры узрел очертания нависшего надо мной богемного вида худого молодого человека, чем-то напоминающего Олега, с ежиком крашенных волос на голове. Вырвав меня из мира грез, юноша наклонился над моим ухом и поинтересовался, где бы ему можно было найти героин. Я поглядел на часы: пол-пятого утра – и выразил незнакомому молодому человеку свое сомнение по поводу возможности оперативно раздобыть герыча в такой час, сказал, что вообще-то не в курсе и отослал к растекшемуся по скамеечке Олегу. Олег, с трудом вернувшись в реальность, пробормотал парнишке что-то на ухо и тот побрел прочь. Еще часик мы с Олегом сидели и вяло пиздили, делясь впечатлениями, а потом поехали домой. По приезде домой я завалился в кровать и спал крепким богатырским сном. На следующий день никаких вторичных эффектов, кроме незначительной сонливости, я не ощущал. Трамал мне понравился.

С той поры я уже достаточно регулярно составлял Олегу компанию в его поездках на Лубянку, после которых мы шлялись по Манежной площади, сидя на скамеечках или бродя по сверкающим разноцветной роскошью подземным этажам. Олег всегда был или под трамалом, или под сидом, я – когда как, иногда трезвый, иногда под трамалом. К седнокарбу меня как-то не тянуло, хотя Олег хавал этот психостимулятор частенько (а позже им стал забавляться и А.), мне вполне хватало и трамала. Несколько забегая вперед, чтобы закрыть тему седнокарба, скажу, что в первый и последний раз я его ел уже во второй половине марта. Возможно, я съел сида слишком много, но никакого удовольствия от него я не получил: во мне стало расти какое-то неприятное болезненное напряжение, меня просто стало морочить, и больше я с ним не экспериментировал.

Какое-то время нас вполне устраивали ни к чему не обязывающие и относительно безопасные забавы с "легкими наркотиками" (если допустить, что такой термин вообще имеет право на существование). Этот период "начала начал", который почти всегда является прелюдией к знакомству с чем-то более серьезным, имел у нас троих разную продолжительность: Олег беззаботно игрался в эти игрушки больше четырех месяцев, у А. втягивающий курс длился месяца два с половиной или три , а у меня ознакомление с азами заняло и того меньше – около двух месяцев. Эта остановка на полпути не могла продолжаться очень долго. Мы оказались не созданы для того, чтоб всю жизнь довольствоваться "легкими" вещами, и наше первое знакомство с более матерым, более серьезным кайфом было лишь делом времени. Кто-то из нас троих рано или поздно должен был распахнуть ту дверь, на пороге которой мы неуверенно мялись уже несколько месяцев, подглядывая в замочную скважину. Первым это совершил, конечно же, тот, кто раньше всех начал участвовать во всей этой игре.

В начале марта мы с Олегом вместе куда-то ехали в метро и Олег продемонстрировал мне фото, где он был запечатлен в компании своих добрых дачных приятелей-торчков – Дениса и Серого (о нем я напишу подробнее несколько позже).

– А ну-ка, Паша, – обратился он ко мне, показывая на фотографию, – кто из нас троих на этом снимке под винтом?

Я вгляделся в веселые молодые лица на картинке. Никаких явных анамалий не наблюдалось. От Олега, впрочем, я уже давно слышал, что Серый является винтовым с многолетним стажем, и подумал на него.

– Не угадал, – улыбнулся Олег, – хочешь подскажу, кто? ... Все.

Сперва я даже немного опешил. Крах еще одной детской иллюзии – "Только легкие наркотики... колоться чем-то тяжелым?! никогда!". Олег, который всегда так обожал и берег себя, заявляет мне о том, что он сделал первый шаг в направлении саморазрушения. "Однако, – думал я, – чему я удивляюсь? Чем-то в этом духе и должны были закончиться эти похождения. Эх, не доведет все это дерьмо до добра".

– Да-а... – ответил я Олегу, – вот ты и влип. Это уже серьезно. Я – пас. Не хочу сторчаться.

Олег с пониманием закивал головой, слушая такие мои речи, глядя на меня и озорно улыбаясь. Всю дорогу тогда Олег делился со мной впечатлениями от своего первого винтового сеанса на квартире варщика Серого.

Позже я попросил Олега дать подробное описание этого знаменательного события. Предлагаю вниманию читателя сей рассказ без каких-либо исправлений:

Как обычно это и случается, в мир недозволенного кайфа меня препроводили мои друзья, давно погрязшие в наркотиках и приобщающие к ним всех, кого возможно. Надо заметить, что обрабатывать им меня пришлось долго – несколько месяцев. Поначалу на предложения попробовать винт я отвечал твердым решительным отказом – "Я никогда не буду колоться! Это слишком опасно".

В какой-то момент я смягчил свою позицию и согласился принять винт "на кишку", т.е. перрорально. Тогда-то дело и было сделано. После того, как я решился поучаствовать в их мутке, друзья мне сказали, как бы между прочим, что будут присутствовать девочки и они будут колоться. И вот я, боясь ударить перед дамами в грязь лицом, вознамерился сделать то, чего хотел и боялся, то, что казалось самым страшным.

Процесс варки для меня, непосвященного, со стороны походил на какой-то алхимический эксперимент: в руках варщика-умельца мелькали всякие склянки, шприцы и прочие необходимые вещи.

Надо сказать, что вид конечного продукта меня не воодушевил: мутная белесая жидкость, осадок на дне, пузыри, йодистые пятна на стенках сосуда и небрежно брошенный туда фильтр... Это же антисанитария. Как можно эти помои колоть в себя? Но было уже поздно – ведь я решил это сделать.

И вот с трясущимися коленями, сжимая в руке пустой пока шприц, я сижу и жду, когда до меня дойдет очередь.

Сначала втирается варщик: вены у него плохие, несколько раз он не попадает, по его рукам течет кровь, он матерится во весь голос на себя, своих товарищей и злую судьбу. Наконец, дело сделано, и, полежав с минуту на приходе, он обращает внимание на меня. Участливые руки наполняют баян семью точками раствора и я, замирая от ужаса, засучиваю рукав, протягиваю руку и отворачиваюсь. Боли, когда игла протыкает кожу, на самом деле практически нет, но у страха глаза велики.

– Больно будет? – спрашиваю я.

– Нет, не будет, – говорит товарищ и обманывает: руку жжет и мне кажется, что я умираю.

Но вот через несколько секунд я понимаю, что все не так уж плохо, а потом... потом... "Что же может быть лучше?" – думаю я, проваливаясь в пучину сильнейшего, навалившегося невесть откуда кайфа, проваливаясь туда, откуда возвращаются лишь единицы.

Слушая россказни Олега тогда, в начале марта, я усиленно убеждал себя в том, что я буду держаться ото всего этого подальше, мысленно внушал себе, что в мире есть столько всего более интересного, чем этот кустарно-химический искусственный рай. Но где-то в темных подвальных уголках психики уже начали оживать сраные иррациональные страстишки. Я брезгливо, поспешно и испуганно погасил в себе все эти порывы и позывы, не подав Олегу вида, что они у меня существуют.

И все-таки почему Олег это сделал? Предоставим слово ему самому. По моей просьбе Олег перечислил ряд основных предпосылок ( изрядно начитавшись перед этим Фрейда):



П р е д п о с ы л к и о т О л е г а.

1. Романтический образ наркомана как утонченного, красивого человека, живущего непостижимой и интригующе интересной жизнью, отличной от той, которая мне известна. Т.е. частичная загрузка Сверх-Я материалом, связанным с людьми, употребляющими психоактивные вещества. Материал, относящийся к Сверх-Я, вообще теперь крайне противоречив: сначала – сознательное желание быть похожим на наркомана и уход в тень здоровой части Сверх-Я, затем, вследствие появления массы негативного опыта, имеющего непосредственное отношение к соответствующему образу жизни, сознательное желание быть похожим на наркомана уступает место здоровым идеалам, и официально Идеалом-Я становится здоровый человек, а образ наркомана вытесняется. Но "вытесняется" – не значит "пропадает", и поэтому, помимо сознательного стремления к здоровью, за многими действиями все же заметны мотивации, связанные со стремлением, пусть и бессознательным, к образу наркомана. Остается лишь добавить, что такая инверсия (перемена сознательного и бессознательного идеала) у меня имела место на 2-3-ий месяцы потребления винта..

2. Повод умереть. Вообще, все действия, мотивируемые инстинктом смерти, официально всегда получают более приемлемую мотивацию ("Иду на войну не потому, что хочу умереть, а потому, что это мой долг перед отчизной..."). Сознательной истинная мотивация таких действий, как желание умереть, почти никогда стать не может.

3. Мнение, что наркотики повышают уровень социальной адаптированности (незамедлительное появление большого числа новых "друзей", подруг и знакомых немедленно это "подтвердило").

4. Слухи о том, что винт – "интеллектуальный" наркотик ("Мы очень умны – и будем еще умнее и круче"). Т.е. мнимый внутренний рост.

5. Впечатления от слабых наркотиков перестали удовлетворять (приносить такое же удовольствие, что и поначалу), захотелось чего-то покрепче – погоня за удовольствиями.



Шляясь в очередной раз по подземному комплексу на Манежке в погожий мартовский день, мы с Олегом повстречали Дениса. Он был со своим институтским приятелем, еще одним Денисом – небольших размеров тихим пареньком. Оба они были под винтом, и, как следствие, вели себя оживленно. Денис (тот, что покрупнее) вовсю нахваливал винт: "Становишься просто другим человеком", "Повышается быстрота реакции, интеллектуальные способности", "...не говоря уж о кайфе..." Потом он поинтересовался, нет ли у кого-нибудь из нас трамала, чтобы он мог поспать этой ночью. Тут Олег совершил одну из своих выходок, которые он творит, слава богу, не очень часто, но которые, имея место, на значительное время подрывают мое к нему хорошее отношение. Он взял да и сказал Денису, что у меня есть трамал. Что это было? Глупость? Опрометчивость? Подлость? Замысловатый тонкий расчет? Сейчас это уже и не важно.

Я понимал, что теперь от Дениса никак не отвертишься и дал ему трамал (стоивший по тем временам немного), понимая, что довольно глупо надеяться что-то когда-то получить от него за это взамен. Денис всячески выражал мне свою благодарность, движимый, видимо, чувством вины, и пообещал мне вернуть мой трамал чем бы вы думали?... Винтом. "В следующий раз сварим много и тебя греванем. Если колоться не захочешь – кинешь на кишку."

Во мне в тот момент кипел сложный коктейль эмоций. Доминировало чувство обиды на Олега, который с наивным детским взором меня взял и подставил. Но постепенно я погрузился в раздумья по поводу предложения Дениса. Я был уже не маленький мальчик и понимал, что скорее всего эти слова Дениса так и останутся словами, если ему упорно не названивать, напоминая об его обещании, чем я заниматься совсем не хотел, потому, что я был уже не маленький мальчик и понимал, что винт – это серьезный "настоящий" тяжелый наркотик, на котором люди сидят годами, старчиваясь и подыхая, и познание этого вещества связано с большим риском. Тем не менее, дьявольское любопытство ко всему порочному опять в очередной раз проснулось, подняло голову, зазывая меня отведать, узнать, понять, что, черт возьми, движет всеми ими, старчивающимися и подыхающими (при этом, разумеется, не став одним из них). Но я не стал тогда договариваться с Денисом о чем-то конкретном. Мне удалось тогда погасить в себе этот естествоиспытательский порыв. До поры до времени.

А время шло своим чередом, неслышно шагая вперед размеренной поступью обыденностей учебы, еды, сна и досуга. В один из вечеров у меня раздался телефонный звонок: звонил Олег. Бойким и деловитым тоном, но в то же время по-шпионски приглушая голос, он напомнил об обещании Дениса отдать мне стоимость трамала порцией винта и сказал, что завтра они как раз собираются ехать на квартиру к опытному винтовому варщику Серому. "Если хочешь, – предложил Олег – поехали со мной, получишь причитающуюся тебе долю."

Страх и неприязнь перед опасным и загадочным веществом, страх и неприязнь перед процедурой внутривенной инъекции, страх чем-нибудь при этом заразиться, страх стать наркоманом, наконец, – все эти предохранительные барьеры были опрокинуты: меня охватил хищный азарт экспериментатора, мною овладело стремление не упустить, отведать, приобщиться... Как я был наивен – я боялся, что эта дрянь от меня куда-то денется, ускользнет от меня в последнюю минуту. Я еще даже не понимал, что имея в своем сознании хотя бы крупицу симпатии к наркотической манере отдыха и располагая друзьями и знакомыми по этой части, нет необходимости искать встречи с ширевом – оно само тебя найдет.

"Но я уже назавтра запланировал дела, – ответил я Олегу, – я не смогу никуда с тобой поехать". Инстинкт самосохранения сопротивлялся, цепляясь за последние возможные отмазки, но у него уже не было шансов победить.

"Ну давай тогда я тебе тормозну полкуба, – предложил Олег, – и вечером привезу его тебе домой".

"Хорошо, только не очень большую дозу," – согласился я, пытаясь, все же сохранить хоть какие-то внешние атрибуты умеренности и добропорядочности.

"А много тебе никто и не даст," – резонно заметил Олег.

Мы с ним договорились, к которому часу он должен подъехать ко мне домой с готовой продукцией.

Совершенно понятно, что Олег шел на риск, везя уголовно наказуемое вещество прямо в баяне через всю Москву, не для того лишь, чтобы сделать мне приятное. Ему просто хотелось обрести еще одного компаньона, соратника в нелегких винтовых похождениях. К тому же, это его стремление не натыкалось на сильное упорное сопротивление с моей стороны – скорее наоборот. А подсадить новичка – одна из излюбленных извратных забав junky. Впрочем, Олег еще в то время сам был новичком.

Настал следующий день. Напряженно ожидая приезда гонца от далекого варщика, я впервые познал, что такое мандраж. Меня, еще ни разу даже в глаза не видевшего винт, мандражило на полную катушку! И я ничего не мог с этим поделать.

Олега я в тот вечер так и не дождался. Промаявшись весь день, я улегся спать. Внутри меня бушевала гремучая мутная смесь всего богатого набора негативных эмоций, какие только свойственны человеку. Это сложно описать словами – я чувствовал себя более чем отвратительно. Наверное, я так до сих пор и не простил Олегу до конца тот мартовский вечер, проведенный мною в глупом, позорном и мучительном ожидании своей первой дозы.

Всей правды о том, что на самом деле произошло в тот вечер, я, видимо, не узнаю никогда (сейчас это, правда, имеет очень мало значения). Официальная версия такова: крепко обвинченный Олег, привезя в наш район от варщика куб раствора, принес его почему-то не мне (потом он утверждал, что заходил ко мне, и никого не было дома, но это заявление видится мне явной нелепицей), а к сестре А. Кате с просьбой сохранить препарат в холодильнике до завтра. Когда чуть позже пришел домой с работы А., Катя, движимая то ли любопытством, то ли еще черт знает какими мотивами, лукаво проинформировала своего братца о том, что, мол, "у нас в холодильнике сейчас лежит винт – не хочешь ли попробовать"(последнюю половину фразы, она, скорее всего, непосредственно вслух не произносила, но тонко намекала на то, что не стоит упускать такой возможности). Каким-либо образом комментировать ее действия я не стану: во-первых, потому что не располагаю полной достоверной информацией, во-вторых, потому что очень плохо знаком со внутренним миром сестры товарища А., а в-третьих, просто не хочу.

Братец А., будучи обуреваем, как он потом заявлял, простой любознательностью, зная при этом, что винт – сильный стимулятор, вызывающий у людей стойкую привязанность, но относящийся к этому весьма легкомысленно, решился отведать гостинца – согласился легко и без особых колебаний. Да и трудно было устоять: все под рукой – и уже готовое ширево, и баяны в доме имеются, и сестра-то не просто сестра, а медсестра.

Раствор уже успел несколько ослабеть, да и пять точек – это не ахти какая доза, так что прихода как такового у А. не было. Но залихватский душевный полет, вызванный эфедрином, не мог не прийтись парню по вкусу. А. повёл сестру на кухню и стал учить ее рисовать...

На следующий день к нему в гости прибыли Олег и Денис, мучимые отходняком. У А. оставалось еще пять точек: их решили поделить А. с Олегом (Дэн воздержался – видимо, понял бесполезность этой затеи). Каждому досталось т.о. по 2,5 точки вчерашнего варева. Сейчас, когда я пишу эти строки с высоты более чем годового винтового стажа, такие микродозы вызывают у меня смех. Но все мы начинали с малого. Так А. втёрся во второй раз. Олег же тогда этого делать не стал, а кинул эти жалкие 2,5 точек на кишку – в первый и, я уверен, в последний раз в своей жизни.

Итак, А., сам того не зная, спиздил мою первую дозу с молчаливого согласия Олега. Моя первая доза стала первой дозой А.. Вот ведь как в жизни бывает.

Эх, как же мы были легкомысленны ! Когда Денис, зависая на квартире у А., задумчиво, словно в пустоту молвил: "Подвязывайте с винтом, парни", А. и Олег жизнерадостно воскликнули: "Денис! Да ты что! Мы же понимаем. Чтоб мы... того?! Ни-ни!"

Этот первый блин, вышедший комом, не обескуражил меня, а лишь раззадорил, распалил во мне решимость обязательно повстречаться с чудом. Что я знал об этом чуде, фигурирующем в милицейских протоколах как "эфедринсодержащий наркотик кустарного производства" (он же винт, он же самодельный аналог получаемого в лабораториях перивитина)? Я доподлинно знал, что он не вызывает физической зависимости – этого страшного домоклова меча, олицетворения расплаты за употребление героина, чернухи и прочих опиатов. Знал, что винт не вызывает смертоносных передозировок, чем, опять-таки, грешит ужасный и опасный героин. Здорово, правда? И физической зависимости, понимаешь, нет, и передознуться до смерти нельзя... Правда вот множество людей, тем не менее, торчат на этом самом винте годами, вплоть до самой погибели. "Ну так что ж? – думал я, – у меня есть сила воли, я смогу, познав и оценив это вещество, насытившись, расстаться с ним и жить дальше, как и прежде жил, только приобретя уникальный жизненный опыт... Физической зависимости-то нет." Вот так все выглядело просто и убедительно.



Думаю, стоит подвести некоторые итоги этой достаточно сумбурной главы, где я взялся объять необъятное – докопаться до глубин порока. Итак, что же побудило? Что подвигло? Что подтолкнуло и направило?

1. Тяга к иррациональному, запредельному, жажда заглянуть за горизонты привычного размеренного и безопасного мира будней, рисковая моя любознательность.

2. Слабость ко всему тому, что порицаемо обществом, ко всему нелегальному, асоциальному, противоречащему официальной морали.

3. Видение наркотиков как атрибута изысканных творческих натур, как одного из способов получения свежих ярких неординарных ощущений, служащих пищей для творчества. Информация о том, что винт, якобы, "умный" наркотик, стимулирующий творческую фантазию (см. "Предпосылки от Олега", №4).

4. Junky-шик как один из краеугольных камней жизненной (антижизненной?) философии представителей андерграундной нонконформистской конткультурной линии отщепенцев, изгоев, нежитей, органических аутсайдеров, на творчестве которых я вырос – начиная с Моррисона, Джанис Джоплин и Яна Кертиса, и заканчивая Летовым, Чистяковым, Кобэйном. Looser culture. Live fast die young. No future. Sex drugs rock n roll.

5. Ореол мрачной таинственности, избранности вокруг людей, причастных к наркомиру, производящих впечатление жрецов, носящих в своем мозгу тяжелый груз некоего знания, перед которым вся суета сует непосвященных видится им мизерной и несущественной. Так что же они такое знают?

6. Неполные, односторонние, отрывочные знания о механизме возникновения психической стимуляторной зависимости, легкомысленно-пренебрежительное к ней отношение, непонимание ее реальной силы. Вера в мифическую "силу воли", надежда "и рыбку съесть и на иглу не сесть."

7. Исчерпанность старого привычного источника релаксации – алкоголя; несколько позже начали надоедать и "легкие" психоактивные вещества. Ненасытный гедонизм требовал новых, более совершенных игрушек (см. "Предпосылки от Олега", №5).

Короче говоря, рано или поздно это должно было случиться.

Случилось.
 
Сверху Снизу