B
Bullett
Копипаст с ДС.
Карпатская сага
Александр Аккерманский
Внимание! Данное произведение содержит ненормативную лексику, а также сцены для взрослых, поэтому не рекомендуется к прочтению лицам, не достигшим 18 лет.
Автор однозначно негативно относится к употреблению наркотических веществ.
Все упоминаемые в произведениях препараты, к настоящему времени сняты с производства и \или физически недоступны.
Первая часть
Чердак на Киевской
Мы с Санькой Бушуевым жили тогда в разных городах, недалеко, 200 км, но все равно ежедневно не пообщаешься и не повисишь с мулей. Тем более, я был женат, а у семейного человека на этот счет свои ограничения. Вот Карпаты и оказались идеальным решением. Раз в месяц мы уезжали на неделю-полторы в горы, зарабатывать фотографией, там портреты в большой цене, места-то глухие, труднодоступные.
Как же мы ждали этого дня отъезда! И вот он наступал, Санька в Одессе садился в поезд, который проходил через Тирасполь, где подсаживался я. Разговоры взахлеб, предвкушение того, КАК БУДЕТ. На дне дорожной сумки завернутый в толстый слой ваты инструментарий, чтобы не пришлось повторять историю "вмазка без баяна". За окном пролетали селения, разъезды, считались часы, уже который раз мы выходим на перекур в тамбур, не в силах заснуть, потому что эмоции переполняют и все время находится, что сказать.
Наутро следующего дня заканчивается первый этап пути. Мы не выспавшиеся, но счастливые, выходим на перрон Львова или Ивано-Франковска. Воздух другого города пьянит, манит, вселяет кучу непонятных надежд, хочется ринуться в лабиринт изучать улицы, стать завсегдатаем в кафешке, познакомиться с местными девчонками, но время не ждет, впереди второй этап. Кофе, скорый завтрак и в путь. Со Львова идет поезд, очень нудный, про который говорят: "у каждого столба", он приходит в Рахов в 9 вечера. Из Франковска лучше на автобусе, он придет в 15 час, это есть гуд и мы занимаем места в просторном Икарусе.
Через пару часов на горизонте начинаются предгорья, начинаются первые волнения: "А вдруг Олька заболела, а вдруг в отпуск ушла?..." (Это имя зав. рецептурным отделом аптеки). Еще час езды и с двух сторон дороги резко поднимаются почти отвесные величественные склоны, первый раз мне было даже жутко от такой картины, кажется, сейчас сомкнутся и ага... Автобус вылетает на площадь Яремчи, это известный курорт, санатории, пансионаты, отели раскиданы на зеленых склонах, а меж ними извивающейся змеей шумит на порогах и водопадах Тиса. Воздух стал свежее, мы уже немного поднялись над уровнем моря. Автобус замирает у автостанции, последний перекур, пару горячих беляшей в зубы, стоянка двадцать минут. Остается последний этап, длиною в три часа, все труднее сдерживать волнение, а автобус как назло, медленно карабкается по серпантину на Яблуницкий перевал. Вот он, на самой верхней точке высится ресторан "Беркут", выполненный в гуцульском стиле из резного дерева, но с современными огромными окнами. Здесь можно увидеть снег в мае.
А дальше... весело с горки, только успевай вписываться в повороты, мачтовые сосны уходят куда-то в небо, мелькают быстро-быстро... Четыре или пять маленьких селений проносятся на одном дыхании, сменяются тоннели, мосты и вот, наконец, последний мост перед Раховом. Вот и начало улицы Киевской, именно на ней в доме под номером 16 произойдет ВСЕ. Но пока мы видим 350-какой-то там номер. И мы, отчасти вслух, начинаем считать номера домов в обратном порядке. Они идут подряд, улица имеет лишь одну сторону, с другой течет Тиса. Мы прилипаем к стеклу автобуса, силясь не пропустить зеленые ворота 16-го номера: "Как там, все ли в порядке с доброй бабой Марией?"
Мелькнул проулок, круто поднимающийся в гору, и пошел квартал: "20, 19, 18..." Сердце бухает в груди. Двор мелькает так быстро, что ничего нельзя успеть заметить. Автобус солидный, дальнего следования, договориться с водилой высадить у дома нереально. Да и нецелесообразно, потому что аптека находится в центре, а это как раз вперед по ходу автобуса. Водитель плавно прижимает педаль тормоза, автобус выезжает на центральную площадь и круто сворачивает влево на мост, автостанция находится по другую сторону реки. По правую сторону он оставляет костел и дерево лирообразной формы, это вроде как символы города. И символы Великого Джефа для нас с Сашкой. Иногда по просьбе большинства, автобус останавливался здесь и высаживал желающих. Присоединяемся к ним и мы.
Первое, что ударяет в нос, это непривычный для горожанина, принципиально иной запах воздуха, очень свежий и при этом пахнущий дождем и свежескошенной травой. Неприлично чистая асфальтированная улица ведет в центр, точнее, это уже центр и есть, надо пройти всего лишь метров сто до розового здания центральной аптеки №17. Напряжение (Есть эф или нет эфа?!) достигает предела. Сашка с сумками устраивается напротив в небольшом скверике на скамье и нервно курит. Я исчезаю в дверях. (Ох, не завидую я его ожиданию...) Чтоб не трепать впустую нервы, мы договорились об условном знаке, который можно показывать издалека: Если указательный палец направлен вниз, значит - голяк, если рука с указующим перстом выбрасывается вверх - это ЕСТЬ ГРАММ!!! Я все помню до мелочей, ведь эти поездки продолжались целый пять лет, в любое время года. Днем хорошо выйти и выбросить вверх руку, днем не надо провожать Ольку до дома, ведь ей еще работать до вечера. За месяц она спокойно выписала 5 липовых рецептов на капли в нос, вот тебе и законный грамм.
Улыбку на лице Буша сложно передать, он пытается оставаться сдержанным, но я вижу, как прямо из ушей прет восторг. Сумки в руки и бегом. Хорошо, когда в это время начинается дождь, там это очень частое явление. Водостоки с крыш там довольно странно устроены, они льют струи прямо на центр тротуара, но как же классно их оббегать, обмениваясь приколами и задыхаясь от бега с тяжелыми сумками.
Фу-хх! Металлическая ручка калитки поворачивается и открывается двор, направо за угол белая дверь, она бывает заперта, если хозяйка спит. Сумки кидаются на порог и... кто первый добежит до аккуратного просторного дворового туалета, тот и в дамках. На задней стенке уборной долгое время висел плакат "Убей волка!", на нем маленький охотник с большим ружьем и на переднем плане убегающий серый.
Я стучу в окно, Шура дергает латунную ручку двери. Дверь наполовину застекленная, так что видно, когда выходит улыбчивая бабушка Мария. За столько лет, мы стали, как внуки, потому для нас всегда находилось место. Зимой мы выбирали маленькую, уютную комнатку с печью в самом дальнем углу дома. Летом дом заполнялся квартирантами-туристами, и мы поднимались по крутой лесенке на чердак. Его надо описать подробно потому, что именно это место становилось на какое-то время центром вселенной. Когда я буду умирать, я буду вспоминать этот чердак.
Это была скорее мансарда, крыша была крутой и высокой, пол наполовину был устлан благоухающим сеном, на нем поляной располагались матрацы, а сверху обычные цивилизованные постели. В качестве бонуса нам доставались настоящие овечьи одеяла, под которыми можно было вспотеть даже зимой. Одна из стен помещения была полностью вертикальной и состояла из досок с просветами, в которые можно было просунуть пальцы. Это было для проветривания, чтобы не гнило сено. В результате, днем это было своеобразным жалюзи, и когда солнце переваливало зенит, яркие полосы заполняли чердак, а когда начинало клониться к закату, то полосы становились оранжевыми, потом багровыми и это было невероятно красиво. А ночью или во время дождя, как сейчас, включалась лампочка, ввинченная в обычный черный патрон, прикрепленный к этой стене.
Под лампочкой стоял круглый массивный стол сталинской эпохи, на нем Буш расстелил белоснежное вафельное полотенце и стал выкладывать все необходимое. Это была его часть ритуала, он любил это делать, сам же мутить и вмазывать он тогда еще не умел. Я выполнил свой элемент ритуала - квадратный люк на чердак я задвинул тяжеленной бочкой. Очень важно это ощущение безопасности, изолированности, четкое осознание того, что никто не побеспокоит, не разрушит границу меж мирами. Для удовлетворения малой нужды предназначался трехлитровый бутылек, стоявший в самом конце длинного крыла, туда нужно было пробираться уже согнувшись под теплой крышей, выложенной черепицей еще австро-венгерского производства.
С толстой балки квадратного сечения я взял стограммовый граненый стаканчик, с дном, коричневым от былых замесов, сдул с него месячную пыль и поставил рядом с полотенцем. Достал из "пистона" в джинсах прямоугольный кулечек, развернул дрожащими пальцами над стопариком и осторожно ссыпал драгоценное содержимое. Привычно и приятно лег в руку стеклянный двадцатикубовый баян. Дело в том, что он ПОЛНОСТЬЮ стеклянный, без металлических деталей. Поршень скользит просто полированной поверхностью, но для этого его надо обязательно смочить. Ход его настолько легкий и плавный, что есть опасность выскакивания, также если в нем что-то есть, то надо придерживать пальцем нужное положение, иначе потечет. Очень специфический баян, но я его давно приручил.
Вот и сейчас в него набрано из большой чашки 17 кубов кипяченой воды. Что за странное число, спросите вы, и будете правы. Так я готовил свое изобретение, разработанное специально для конкретного и глубокого изменения сознания, проще говоря, для того, чтобы УВИДЕТЬ БОГА. Назвал я этот чудный раствор "Золотая стрела" и было за что. Я добавил 3 куба уксуса, чтоб было всего ровно 20, чуть помешал и тут же сыпанул заготовленную Саньком полную пробку марганца.
Вот она, пытка ожиданием! Живой пример того, как может трансформироваться время, мы то с вами понимаем, что изменяется всего лишь скорость нашего восприятия. Если копнуть глубже в этом направлении, то открываются очень заманчивые перспективы. Именно эти перспективы и толкали весьма даже мудрых людей на употребление психотропов.
Пока я пытаюсь отвлечься таким хитрым способом, Буш методично звенит ручкой алюминиевой ложечки по стеклу, размешивая раствор. Иногда он останавливается и смотрит на просвет, в надежде, что цвет изменился с красного на коричневый. Но чистые кресты так быстро не играют, тем более в холодной воде, а подогрев на чердаке не предусмотрен, нет даже розетки, если приволочь сюда электроплитку. Это мое сегодняшнее домысливание, тогда мы и не пытались ускорять реакцию подогревом, свято веруя в то, что чем холоднее, тем лучше.
"Не мучь его уже" - говорю я, забираю резервуар и ставлю на балку, в самый уголок, чтоб не дай Бог, не упал: "Сейчас он дойдет сам по себе". Тем временем я начинаю один из своих любимых ритуалов,- изготовление "метлы". Я отрываю длинные тонкие лоскутки ваты и наматываю на металлическую иглу (прозрачных пластиковых колпачков я и в глаза еще не видел). Как правило, для метлы выбирается самая тупая, она помечена. Так щекотно в груди, хорошо что хоть строение во дворе с плакатом "Убей волка" посещено заранее, иначе пришлось бы "взламывать систему защиты"- оттаскивать тяжелую бочку, открывать люк и. д. Что ж, метла намотана, я ее окунаю в чашку с водой, оттягиваю поршень, раздается нежное с-с-сп, потом я снимаю иглу с метлой и раздается пс-с-с, когда я брызгаю на деревянный пол, освобождая баян от воды.
Общение тогда стояло во главе угла, потому важно было вмазаться максимально одновременно. Баян был один, Сашка себя задвигать еще не умел, поэтому остро стоял вопрос о порядке действий. У меня был уже год за плечами, мне было невмоготу вытягивать количество на двоих, сильно трусились руки, и я придумал метод "затравочки". Сейчас я продемонстрирую этот метод на практике.
Влажный ветер, залетая через щели, обдувает стаканчик и доносит до меня едва ощутимый запах миндаля, значит все уже в порядке, можно начинать. Сашка сидит на матраце по-турецки, и работает кистью, чтобы накачать вены. Я снимаю с балки баклажку, ставлю на стол и, обхватив ее на всякий случай всей ладонью, начинаю понемногу тянуть. Под стеклом появляются первые капли, они чисты, как слеза. В современном пластиковом баяне такого не увидеть. "Один куб есть"- комментирую я, чтоб Сашке было веселей работать кулаком: "хорошая метла - великое дело!" Разговорами я пытаюсь отвлечь себя, и избавить от мук предвкушения. Когда я вижу в баяне 2,5, я прошу у друга пережать мне руку у плеча, - это и есть затравочка. Потом я спокойно выберу на двоих.
Сашка поспешно вскакивает, берет полотенце и обматывает мне правую руку. Я не левша, просто на правой руке у меня еще вполне удобоваримые централки. "Расслабь узел" - судорожно говорю я, ногти впиваются в ладонь, когда я быстро сжимаю и разжимаю кулак. "Стягивай..." Вена выпирает во всей красе, я смело ввожу острие под точным углом, и поршень под напором крови откатывается назад. Я пресекаю его движение указательным пальцем и толкаю в обратном направлении. Плавно, но быстро. Внутри руки ощущается холодок от текущей жидкости. Два с половиной на первый взгляд несерьезное количество, но только если это не "Золотая стрела". Организм чист, и первые же капли ощущаются по полной, - изображение становится покадровым, на глаза падает белесая пелена. Зашаталась голова и эта слабость в руках, но самое-самое... это когда ты сидишь, глядя на введенную иглу, видишь поршень, доведенный до конца, и НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ! В смысле, НЕЧЕМ ДУМАТЬ! Какие же мышцы надо сократить, чтобы выдернуть иглу? НЕИЗВЕСТНО. Это длится несколько секунд, а потом приходит осознание происходящего и обрушивается восторг от мысли, что ВСЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ! "Шура... это... оно..." - я задыхаюсь, шмыгаю носом, часто моргаю, облизываю губы, я вижу обалдевшие глаза собрата и меня обволакивает новый кайф при мысли, ЧТО сейчас ощутит мой друг.
Я выбираю ему 5.. нет 6 кубов, я вижу, что раствор чуть зеленоватый, а это довольно редкое явление, это высшая категория, бренд, после употребления которого можно лечь и умереть - будет не жаль! Шура накидал под спину подушек и прилег, он сучит ножками от нетерпения, он пережал просто ладонью левое предплечье, он в прошлом - качок, в его огромную вену не попадет только слепой или безрукий. Я опускаюсь на колени рядом, но так неудобно, я меняю позицию - сажусь просто на задницу, широко расставив ноги, опираю его локоть себе на колено и ловко всаживаю иглу...
Поршень так быстро откатывается от встречного напора, что я едва успеваю его перехватить большим пальцем. "Давай - же... " - молит Шура и я начинаю медленное движение вперед. Я слышу, как он чмокает губами, как пробует на вкус, как принюхивается. Наконец он расстается с мозгом и через последнюю оставшуюся нить связи с внешним миром стонет: "Доводи-и-и… " Я получаю от него вторую волну прихода, выдергиваю иглу... в чашку... трижды промываю... снимаю иглу... насаживаю метлу... начинаю набирать себе, и меня накрывает волна немилосердного кайфа от мысли ЧТО МЕНЯ ЖДЕТ!!!
Шура неподвижен, как мумия, глаза его накрыты полотенцем. Я не хочу его наламывать, но не удерживаюсь спросить: "Ну, как?.." Он опускает полотенце, приподымает голову и, не в силах вымолвить слово, показывает указательным и большим пальцами колечко: "ОК". (Кто бы сомневался. Как бы задвинуться самому, чтоб Шуру не ломить?) Полотенце у меня вечно выскакивает, мне проще прижать крепко руку к торсу и вздутая вена, как на ладони. Хороша...
Я сразу попадаю, багровое облачко затекает в баян, теперь надо осторожно, чтоб не сдвинуть иглу, поменять положение руки. Порядок. Я сначала осторожно, потом все быстрее вгоняю себе пять с половиной отменного концентрированного джефа. Боже, что это?! Как же выдернуть? Зачем, и так хорошо. Я сижу, уставившись на самое прекрасное зрелище в природе. Я АБСОЛЮТНО СЧАСТЛИВ. Оттягиваю чуть назад поршень, набираю кровь и отправляю обратно в вену. Не забавы ради, просто в канюле остается и пропадает добрые полкуба. Выдергиваю и промываю инструмент на автопилоте.
Хочется лечь. Дверь в параллельный мир открыта. Но я героически выбираю все до капли и сливаю в герметичный флакон. После дождя вечернее солнце разукрасило красными линиями старинное дерево чердака. Я ложусь, спокойно закрываю глаза и накрываю лицо полотенцем, потому что под моими веками открылись другие глаза, глядящие внутрь. Прекрасно и удивительно, что всего хватает в этой внутренней вселенной, это и есть та самая САМОДОСТАТОЧНОСТЬ, которой нам так не хватает в обычной жизни. Почему-то, получается думать только о хорошем, а если точнее, то любая мысль хороша по определению. Но если подумать о том, что лежит под подушкой, то тут же уносит ввысь со скоростью истребителя. Пузырек с завинчивающейся пробкой лежит под моей головой, и я чувствую его энергию. Пока в нем еще достаточно джефа, я буду счастлив. Вот так все просто.
В какой то момент мысли и позитивные чувства переполняют, и нет возможности держать их в себе. Я осторожно приподнимаю полотенце и окидываю взглядом помещение. Именно ради этого эффекта закрывался люк тяжелым бочонком. Все, что я вижу, стало единственным миром, совершенной и законченной вселенной. И я в ней не один. В двух метрах от меня лежит человек, с которым в 15 лет мы резали руки безопасным лезвием, чтобы стать братьями по крови. Он карабкался за мной по отвесным стенам крепости, не имея никаких навыков альпинизма. Без страховки, рискуя сорваться вниз. В драке против пятерых взрослых жлобов на потемкинской площади он подставлял себя, чтобы никто не мог подойти ко мне и навредить. Потому что нет предела его преданности.
Меня переполняет чувство благодарности этому человеку, совершенно безрукому в плане любых дел, бывшему двоечнику, но если бы его не было, не было бы и меня - сегодняшнего. А если его не станет, я, наверное, умру на следующий день... Я должен ему об этом сказать. "Шура..." - тихим шепотом зову я: "Я хочу сказать очень важную вещь..." Мой шепот сбивается от нахлынувших чувств. Сашка что-то показывает рукой, не снимая с лица полотенце, но я понимаю его без слов: "Помолчим... еще рано..." Я соглашаюсь и с удовольствием ныряю назад, внутрь. Все еще впереди. Целая жизнь.
Наступила ночь. Так часто пишут во взрослых настоящих романах. Святое время для тайных деяний, замуток, вмазок и последующих размышлений и чувственных излияний. Вот и сейчас наш с Сашкой диалог через слово перемежается козырной фразой: «Извини, что перебиваю...» Хочется столько сказать, но альтруизм прет изнутри мощным потоком, понимаешь, что другу тоже хочется высказаться, и потому все время извиняешься. Уже утверждены наполеоновские планы на ближайшие двадцать лет, уже сделаны признания в тяжких грехах, типа: «Помнишь, тебя десяточка не вставила?.. Это я развел ее наполовину водичкой. - А ты помнишь, как в баклажке «высохло» семь кубов?... Это я их выбрал и вмазался, когда ты ссать выходил. Пойми, меня крепко сбросило, когда гром резко бабахнул. – Да ничего, проехали...»
По черепице снова зашуршал мелкий дождик, а мир за черепицей обрел форму и стал реальностью. Все еще очень классной, но лучше бы, как-нибудь, без нее. Потому что в том мире, оказывается, необходимо топать по селам, стучаться во дворы и выкрикивать заученную фразу: «Робимо кольорові портрети. Гроши зараз не берем!». Вывод один - пора догоняться. Для меня это будет уже третья вмазка, до отходняка еще «как до Москвы рачки», я спокоен, хотя если еще затянуть, то можно доиграться. Многие считают, что догоняться следует тогда, когда уже попустит. Это их право и их беда. Догоняться надо вовремя, за полшага до первых звоночков.
Как же приятен на ощупь пузырек под подушкой! Открутил пробку, понюхал... и чуть не отъехал. Набрал другу. Отправил со словами: «Счастливого пути». Набрал себе оставшееся. На кончик иглы примотал маленький символический фильтр и досуха собрал капли со стенок. Застыл в нерешительности. Близкое присутствие дозы вернуло на прежний, высокий уровень. Может еще поваляться? Обмануть природу? Я ложусь, зажав во влажной ладони бесценный цилиндр.
Был бы один, еще бы вылеживал долго, иногда поглядывая на баян, и понюхивая пузырек, но... Об этом даже страшно подумать! Если Сашку чуть попустит, и он будет видеть, как я вмазываюсь, его начнет душить жаба. Он начнет просить поделиться, прочь, прочь эти мысли, я встаю и молниеносно всаживаю себе иглу, рядом с двумя точками на изгибе руки. Быстро, с ветром вгоняю и валюсь на бочок, прижимая колени к подбородку. Через нос вырывается мычание, я переворачиваюсь на другой бок, потом опять, как катаются довольные собаки в пыли. «Вот это приход, я аж испугался на мгновение! Шура, ты как?»
И тут мой друг выдает идею, которая, собственно и сделала это мероприятие таким памятным. «Давай пойдем в горы»- вдохновенным шепотом говорит он: «Там костер разведем, сольемся с природой». Я, впертый до предела, без тени колебаний подрываюсь и натягиваю джинсы. Тем более, мне нравится усиленный во сто крат запах леса, дождя, травы. Вперед.
Движения порывистые, спички в карман, болоньевый куртец на плечи. Шура надевает свою выгоревшую ветровку цвета хаки. Все нужно сделать очень тихо, чтоб не разбудить бабульку. Общими усилиями легко отодвигается бочонок, я ныряю в люк, проходя через комнату хозяйки, слышу ее сопение, чую запах лекарств, нащупываю большой ключ в дверях, поворачиваю, и через минуту мы оказываемся на свободе.
Вот это запахи, мама дорогая! Капли дождя, попадая на кожу, мгновенно испаряются, защита, то, что надо! Может, оттолкнуться ногами и полететь, чтоб не обходить квартал?! Я делюсь этим впечатлением с Саньком, он подхватывает тему, класс, за поворотом начинается подъем, еще метров сто и становится совсем темно. Мышцы легко преодолевают подъем, усиленное джефом зрение различает силуэты деревьев, иногда подошвы скользят по мокрой траве. Мы ищем удобное место для привала, чтобы развести костер и провести остаток ночи. Совсем не смущает факт, что развести костер в мокром лесу с помощью одних спичек совершенно нереально. Но сейчас мы об этом даже не задумываемся, мы говорим без умолку, растрачивая кайф, и за это очень скоро придется поплатиться.
Понятное дело, что никакого костра мы так и не развели. Стало светать, а вместе с рассветом подошла к концу волшебная сказка. Мы потеряли ориентацию в пространстве и, похоже, заблудились. В то время я еще не знал действенных методов борьбы с отходом, правда, трагедии из этого никто не делал. В огороде у бабки рос мак, с головами величиной с яблоки, но до него еще надо было добраться.
Логично предположив, что путь вниз по любому приведет домой, мы попрыгали, как больные кролики по высыхающей траве. Солнце поднималось все выше и начало ощутимо согревать мой воспаленный лоб. Неожиданно расступились деревья, и открылся лежащий в долине город. И вот тут то со мной произошел трабл, от которого Шура после валялся, несмотря на печаль отхода.
Дело в том, что где-то в городе какого-то члена врубили сирену воздушной тревоги, типа, начались учения по гражданской обороне. В те годы это было обычным явлением. Внизу забегали букашки людей и тут, как на грех, по чистому совпадению, с неба донесся... гул самолета! Во мне зародились смутные сомнения, переходящие в панический ужас. Твою мать!!! Я поднимаю перепуганные очи к небу и вижу... серебристый крестик в синей вышине. Неужели?! Это все?!!
Я начинаю метаться взглядом в поисках укрытия, но хренушки, мы стоим на открытом склоне горы. Ужас сменяется смирением и покорным отчаянием, я встаю во весь рост и смотрю в небо, надеясь увидеть падающую точку. Сейчас долину зальет бело-голубая вспышка и это будет последним, что я увижу в своей короткой и непутевой жизни. А в детстве я мечтал стать моряком. Почему я тогда провалил математику?... А в школе я любил отличницу Риту, я вечно ронял ручку, для того, чтоб заглянуть ей под юбку... Что ж, я прожил чудесную жизнь, у меня был настоящий друг, меня любила самая красивая девушка на земле, я ширялся самым вкусным на свете наркотико...
«Ты чего встал?»- окликает меня Шурин голос: «Давай бегом, сейчас заварим кукера и славно отдохнем! А потом сходишь к Ольке, и возьмешь полсотни банок Сунорэфа. Че то мы намудрили с этим походом, надо исправить». Я понимаю, как я лоханулся, меня начинает разбирать истерический смех, и я начинаю ускорение с горки. «Нет»- думаю я себе: «Сунорэф я возьму, едва только откроется аптека!!!»
Вторая часть
Ураган
Отход, как много в этом слове… Когда рядовые житейские хлопоты кажутся вселенскими трагедиями, когда в каждом встречном видится любознательный мент, когда от вакуума во рту и постоянно сжатых челюстей натирается и напухает нёбо, когда жизнь пуста, как турецкий барабан. В этом, мягко говоря, неприятном периоде присутствует странный момент - на короткое время пробивает истерическая беспричинная энергия, какая-то нездоровая бодрость, я назвал ее «Лебединой песней» по вполне понятным причинам. Собственно, в это июньское утро и прозвучал впервые этот высокопарный термин, за которым скрывался мой обычный стеб, с несколько черной окраской.
Спускаться с горы, конечно, легче, чем в гору, но напрягается какая-то неправильная группа мышц, поэтому у непривычного жителя равнин спустя некоторое время начинают подкашиваться ноги. Вот в таком подкошенном состоянии мы с Саньком и вошли в город около 8-ми утра со стороны городского рынка. Я был бледен, друг мой краснолиц, уж такая у нас разная физиология. Зато одинаково горели глаза, стукало сердце в бешеном ритме, а душа желала уединения и покоя. Рынок и прилегающие улицы наполнялись народом, галдящем на местном наречии, представляющем собой гремучую смесь из украинского, мадьярского, польского, румынского и чешского языков. Родной русский здесь не звучал, и мы с Шурой в этом плане очень выделялись, если, конечно, не притворяться немыми. Энергетика чуждой толпы давила на мозг, хотелось миновать это место, ни к кому не приближаясь, но обходить было далеко, и мы двинулись, как через минное поле.
У «стекляшки», одной стороной относящейся к рынку, а другой, к прилегающей улице, уже толпились местные усатые «красноносики», и меня посетила спасительная идея: «Шура, как у нас с деньгами?» Санек не с первой попытки протиснул руку в карман, затем в другой, и вытащил мятый зеленый трояк (были такие деньги до 91-го года). Еще минут двадцать мы топтались в очереди, выходя попеременно на перекур, пока, наконец, тяжелые гранчаки с горилкой, как называется здесь водка, не легли в наши слабеющие руки.
Ха!!! Уф-ф... Как обожгло горло! Какой мерзкий вкус! Я аж присел. «Блин, надо было закусь взять какой!» Шура побагровел еще больше. Вынул сигареты, протянул мне пачку, я кое-как выцарапал «Родопину» и зажал пересохшими губами. Зажег спичку, смачно затянулся и стал прислушиваться к своему телу. В груди и желудке стало горячо, перед глазами появилась приятная мелкая мозаика, точечки метались в броуновском движении, а из глубины души пробились первые, неуверенные ростки долгожданного похуизма. Мы присели на корточки, прислонившись к деревянной стене. Помолчали. «Повторим?..» Повторили, благо, без очереди, второй раз гримас было меньше. И на ватных ногах побрели в центр, ориентируясь на острую колоколенку костела. Отходняк забился в уголок и сидел там тихо, очевидно, выжидая момент для атаки. Мы вышли на перекресток. До девяти оставалось несколько минут. В 9 открывалась аптека.
«Ну, что?…» - спросил меня Санек. Вечная проблема выбора, или идти домой отсыпаться или… «Шура, пойми…» - при этих словах на лице моего друга появилось неподдельное страдание, он знал, что я против беспонтовых продолжений на уже засранный организм. «Мало того, что это почти ничего не даст, я не могу с такой рожей к Ольке заявиться. Если она что-то заподозрит, то прощай ежемесячный грамм!»- я сказал и пожалел об этом, Шура поник, сгорбился и, зрительно, еще больше уменьшился в росте. Я внимательно изучал плакат, возвещавший о приезде цирка на следующей неделе.
«Есть же другие аптеки, сунорэф везде взять можно, Олька для этого не нужна»- в голосе друга снова появились нотки надежды: «Если тебе в лом, я пойду, возьму» Я представил себе янтарную десяточку в баяне и тут же от жопы до макушки прошлась мощная волна озноба. «Все равно домой надо зайти, у нас с собой денег нет». Это стало сигналом к движению.
Силы покинули меня, едва я зашел в прохладное помещение, параллельно догнал алкоголь. Баба Мария сидела на кровати и громко сербала кислое молоко. «Добрий ранок» - просипел я и прошмыгнул в кладовку, из которой поднималась лестница на чердак. Шура отстал, наверное пошел отливать. Натужно дыша, я поднялся наверх и только там почувствовал, что неплохо бы поссать. Спускаться назад пред хозяйкины очи было уже невмоготу и я пошкандыбал в угол к бутылю, который оказался полным до краев. Я огляделся, растерянно клипая пьяненькими глазками. Маленькие чердачные окошки были только с одной стороны, над тротуаром. Я прислушался, дождался момента, когда не было слышно шагов, и выплеснул три литра мочи через окошко на черепицу. Через секунду обрушился водопад на тротуар, я весь сжался, ожидая услышать вопли и матюки. Обошлось. Когда я облегченно уткнулся лицом в подушку, то услышал Шурины шаги. «Ты что… уже спишь?» - изрек мой друг и рухнул рядом.
Какое-то время было ничто. Отсутствие бытия. Как часто во время бессонницы на отходе мечтаешь лишь об одном, - перестать БЫТЬ. В нашем случае, по двести граммов водочки на нос избавили нас с Шурой от этих страданий. Правда ненадолго, появились подобия сновидений, я перемещался взглядом вдоль бесконечной ленты, живописной картины, изображающей историю человечества. Неандертальцы с дубинами брели по девственному лесу в поисках добычи. Их сменили всадники с копьями наперевес… много всадников, ощетинившись тысячью копий, неслись по безграничной равнине. Волнами они заворачивали влево и наконец полетели прямо на меня, голого и беззащитного, направив острия мне в грудь. Сердце мое забилось, как птица, зажатое в кулаке, я развернулся и побежал, из горла вырвался протяжный отчаянный крик. Топот копыт уже был прямо за спиной и вот уже удары по плечам и лопаткам посыпались градом…
«Ты че орешь?» - Шура стучал меня по спине ладонью, я разлепил глаза и почувствовал, как мне хреново. Хотелось пить, но не хотелось вставать. Короткие огненные линии, падающие из щелей на пол показывали чуть больше полудня. Я протянул руку и потрогал черепицу. Она была горячей. Осколки мыслей собрались в цельную картину, я вспомнил про зеленые увесистые головки на тонких стеблях, которые покачивались в огороде, и слегка ожил. Ах если бы мы знали тогда, что их можно надрезать, собрать молочко на бинт, подсушить, порезать на квадратики хрустящую коричневую корочку, вскипятить в ложечке… Что-то где-то, краем уха я слышал, но этих знаний было недостаточно для того, чтобы вмазаться чистым опием. Однажды мы уже проводили эксперимент: вскипятили зеленые головы, выбрали баяном воду, в нашем понимании, насыщенную опием, и укололись… Трусило нас тогда пару суток не по детски. Мы учли этот горький урок и более не совались в чуждую нам область. Сухие коробочки просто вываривали и пили «куку», как мы ласково называли кукнар, зелень же запихивали за обе щеки и яростно жевали, преодолевая отвращение. Через минут двадцать начинало нехило переть. И на том спасибо!
Светлое стремление придает сил, поэтому я без труда спустился, вышел во двор, откинул крючок калитки, ведущей в огород, и нарвал пару десятков упругих маковых коробочек. Распихал их по всем карманам и так же благополучно вернулся на лежбище. Шура перерыл свою сумку и нашел горсть сплющенных ирисок недельной давности. И началась большая жратва, в рот по очереди забрасывались ириски и зеленые горькие головки. Все это запивалось холодным чаем из алюминиевого чайника, который я удачно зацепил на обратном пути в хозяйской комнате.
Когда полегчало во всех отношениях, вопросы встали ребром. Правильнее всего было бы пойти поработать, а потом со спокойной совестью затариться где-нибудь Суном (сунорэфом) и выторчать вторично по максимуму перед отъездом домой. Ох уж эти благие намерения! Желание скорой вмазки взяло верх, и мы стали приводить себя в человеческий вид для похода по аптекам.
Не более, чем через полчаса, мы уже бодренько топали по улице, сверкая на солнце гладко выбритыми щеками и благоухая хорошим одеколоном. На мостовой напротив 11-го номера две девчушки лет по шестнадцать играли в бадминтон. Одну из них я знал, это была Влада, белокурая дочь соседки, не полная, а, именно - сочная стройная девчушка. На ней был розовый халат длиной до колен, но без пуговиц, просто стянутый пояском на талии. При каждом движении халат распахивался и открывал красивые ноги и белые трусики. Я замедлил шаг, не в силах оторвать взгляд от такой картины, Шура встал, как вкопанный, глаза его блестели.
Пройдет немного времени и подобные зрелища станут естественным и единственным усилителем эфедринового кайфа. Уйдут в прошлое разговоры до рассвета, великие мысли, навсегда исчезнет ощущение общности, счастья дружбы, все станет подчинено одному стремлению - возбуждаться. Для этого не нужен друг, скорее, – он будет лишним.
А пока это новое чувство поселило какой-то сладкий дискомфорт внутри, то ли в мозге, то ли в члене. Я стряхнул наваждение и стартанул с места, блин, мало достать сун, его еще вымывать час нужно. Это кумарило, тем более, еще не решено, где брать его. Я по простоте душевной полагал, что если есть аптека под номером семнадцать, значит, как минимум должны быть еще 16. Как я ошибался!
Я точно знал об аптечном отделе в поликлинике и была еще одна, вечно закрытая, на выезде из города в сторону румынской границы. Через несколько минут мы познали знатный отсос в больничной аптечке, а еще через полчаса грязные матюки потрясали окраину Рахова – большой навесной замок не оставлял никаких надежд на скорую вмазку. Мысленное кусание собственных булок мало что меняло, и я предложил мучительный компромисс.
Ближайшим населенным пунктом, где можно было одновременно прощупать аптеку и раздать готовые портреты, заказанные в прошлом заезде, числилась Кобылецкая Поляна. Географически, это было самое труднодоступное место, но вовсе не из-за рельефа местности. Дело в том, в двенадцати километрах от Рахова проходит государственная граница СССР-а. Еще ближе начинается приграничная зона, куда без специального разрешения соваться не стоит, - примут и навесят по полной, в те годы с этим было строго. Кобылецкая Поляна (КП) фактически не располагалась в погранзоне, но единственная дорога туда отчасти проходила прямо вдоль колючей проволоки, разделяющей государства. На автостанции билеты в КП не продавали без специальной отметки в паспорте, но был хитрый выход из положения, можно было взять их в дальний город, например Хуст, а по дороге попросить водилу высадить, он все равно не помнит, кто куда едет. Но это было накладно, а денег тогда у нас было в обрез.
Оставался вариант самый трудный, но верный – отправиться пешком по заброшенной дороге и далее, по лесным тропам через Кобылецкий перевал, каких-то 15 км в гору, а затем, около 3-х вниз. Месяц назад мы так туда и проникли, выставили под церковью образцы, и заказы посыпались, как из рога изобилия. Цены на портреты колебались от 16 до 22 рублей, которые тогда были равны сегодняшнему доллару, иными словами, после раздачи ста портретов можно было улыбаться во весь рот и ни дуть в член до конца заезда, - считай, около двух штук зелени было в кармане.
А пока мы печально едим гороховый суп за десять копеек в вокзальной столовке и взвешиваем все «за» и «против». Как назло, в очереди топчется местная «мисс ПОТ», как я прозвал ужасное бомжеподобное создание, за которой всегда тянется шлейф едкой вони годами немытого тела. Буфетчица кричит на нее благим матом, пытаясь выдворить, но это непросто, - «мисс» на полных тормозах, роняет слюни на разнос и клянчит жрачку.
Буш отшвыривает скрученную в штопор алюминиевую ложку и вылетает вон, оставляя на тарелке черную картошку, я выхожу следом, пряча нос в рукав рубашки. «Ложки у них какие - то тяжелые»- изрекаю я, и мы начинаем угорать, сгибаясь поочередно пополам и привлекая нездоровое внимание зорких гуцулов. Я вынимаю из нагрудного кармана легкой клетчатой рубашки пару маковых головок, кидаю в рот, и начинаю смачно хрустеть, чтобы оставаться в форме. Жаркий день, еда и опий в крови размаривают окончательно и мы, едва забравшись на чердак, засыпаем до завтрашнего утра.
Меня разбудил вопль бодрого петуха, возвещающего о приходе… нет, пока лишь о приходе нового дня, - дня, который войдет в историю Закарпатья по причине… Чтоб узнать эту причину, нужно еще оторвать слабое сонное тельце от постели, заварить звероподобного чая, более напоминающего чифирь, отсортировать портреты и раскидать их равномерно по двум сумкам, решить, что брать с собой, а что оставить на хранение бабке, отдать ей оставшиеся деньги и, наконец, вырулить из двора.
Хозяйка как-то подозрительно долго смотрела в чистое утреннее небо, и сказала на дорожку что-то типа: «Береги вас Господь», но на местном наречии. Мы не придали этому значения, и через двадцать минут уже выходили из города по разбитой дороге, постепенно поднимающейся в гору. У минерального источника, называемого здесь «Буркутом», умылись, с удовольствием утолили жажду и набрали воды с собой.
Остался за спиной перекошенный шлагбаум с запрещающим и предупреждающим щитами, стало тихо, лишь легкий утренний ветерок шелестел в листве деревьев. Дорога была изуродована проросшими корнями, сквозь трещины пробивалась ярко-зеленая трава, а ограничительные столбики торчали, как редкие кривые зубы.
На одной из петель серпантина открылся потрясный вид города, залитого туманом, как молоком. Было решено сделать минутный привал и сфотографироваться на фоне этой неземной панорамы. Шура стал на самом краю, я отошел и щелкнул затвором своего «Зенита».
«Мы вовремя ушли. Город залил ИПРИТ»- серьезным голосом произнес Санек, явно намекая на мой вчерашний конфуз с «ядерной бомбардировкой». Я передал ему камеру, беззлобно буркнул: «Не подъебуй!»- и занял его место. В прозрачных прожилках тумана я увидел, как со стороны границы выползал дизельный поезд, отсюда напоминающий красную гусеницу. «Сними так, чтоб поезд был виден»- попросил я друга. Несколько раз раздался щелчок, последний раз я окинул взглядом долину, развернулся, поправил на плече сумку и пошел вперед уверенным шагом.
Много бы я отдал сейчас за то, чтобы увидеть эти фотоснимки. Но время разрушило все.
По мере приближения к самой высокой точке, дорога все больше складывалась в гармошку, стало нелогичным идти по шоссе, - тропы, срезающие путь были давно протоптаны местными жителями. Правда они были больно круты, но это не было проблемой для нас - 26-летних. Шура обогнал меня и я теперь разглядывал фирменные нашивки на его серых джинсах, типа - «варенки».
Сашка фактически с детства занимался боксом, стал чемпионом области в 75-м году, разумеется, в своем весе. Его малый рост компенсировался мощной мускулатурой, но он все равно всегда был недоволен своей внешностью. Я, в свою очередь, никак не мог накачать себе нормальные руки и тайно завидовал Сашкиным бицепсам, но природа наградила меня типичным ликом плейбоя. Ямочка на подбородке, прямой, тонкий и чуть сбитый на сторону нос, черные порочные глаза, - все эти черты не оставляли моему другу шансов выбирать девчонок, будучи со мной в одной компании.
На мне в это солнечное утро были затертые, но настоящие брендовае джинсы «Wrangler», клетчатая бело-голубая рубашка с коротким рукавом и накинутая сверху болоньевая румынская куртка, синяя с белыми полосами на рукавах.
Утро перестало быть солнечным тогда, когда мы фактически вышли на горизонтальную поверхность самой высшей точки Кобылецкого перевала. Порыв ветра расплющил и прижал к земле папоротники, растущие по обеим сторонам шоссе. Серая пелена наехала на небо, словно ниоткуда. Стало холодно, как осенью. На несколько секунд воцарилась наэлектризованная тишина, нашим глазам открылась лежащая внизу долина с игрушечной церквушкой, и тут страшный удар грома расколол эту тишину почти одновременно с ослепительной вспышкой.
«Так и обосраться можно!»- сказал я, не будучи уверенным, что этого уже не произошло. Бушу это прокомментировать уже не удалось, - с каким-то адским визгом и шипением ломанная ярко-фиолетовая линия расколола верхушку сосны, метрах в пятидесяти от нас. Сосна загорелась и стало, в натуре, страшно. Ветер сорвался, как сумасшедший, столкнул с места и начался сущий кошмар. Никогда ни до, ни после этого дня я не видел в реале молний, почти беспрерывно бьющих по верхушкам деревьев. Это был знаменитый ураган 20-го июня 1987 года, второй по счету, начиная с начала века. Он посрывал крыши и мосты, унес человеческие жизни, но обо всем этом мы узнали позже, а пока…
Сломанные ветки, камни, песок, все это полетело горизонтально земле. Начался ливень, я присел и закрыл лицо руками, пытаясь защититься от упругих струй мокрой грязи. Я не видел, как навстречу нам по дороге бежали два человека, только услышал перепуганный голос: «Треба ховатись, блискавка може влучити! Туй неподалік є кошара з громовідвідом!» И мы побежали, фактически вслепую, ориентируясь лишь на топот бегущих спереди местных жителей. Каждая вспышка могла оказаться путевкой на тот свет, утешало лишь то, что удар грома звучит чуть позже, из чего можно было делать вывод, что пронесло. Бежали долго и медленно, тугие хаотичные порывы ветра швыряли нас в разные стороны, я бежал последний, несмотря на самые длинные ноги.
Наконец из серой пелены проявился полуразваленный сарай, куда и забежали гуськом мои трое спутников. Меня же занесло на повороте и я почувствовал, как земля уходит из под ног. До спасительного входа оставалось несколько метров, когда я угодил в выгребную яму и стал погружаться в вязкую трясину, которая к счастью была очень древней, и потому уже не смердила овечьим дерьмом. Правда, утонуть в ней мне не хотелось бы, даже если бы она благоухала розами. Я пытался выбраться, но края были скользкими и я погружался все глубже. “Это становится какой-то традицией - каждое утро прощаться с жизнью”- подумал я и получил увесистый удар по голове доской, которая прилетела в составе целой секции чьего-то забора. Повертев головой, как боксеры после удара в дыню, я вцепился в спасительный штахетник и стал выкарабкиваться по нему, как по лестнице. Мне это удалось и через минуту я предстал перед промокшей до нитки компанией, которая как раз недоумевала по поводу нехватки одного члена.
Когда же они разглядели члена, то от смеха едва не развалилась кошара. Я смеялся вместе со всеми, размазывая по лицу черную жижу, а еще через несколько минут буря резко утихла и мы вышли, с опаской поглядывая на светлеющее небо. Хуже всего было то, что холодная мокрая одежда липла к телу, а я этого терпеть на могу. Я попытался раздеться, от от этого почему-то теплее не стало, ветер все еще завывал, правда уже без дождя. Так, перекидываясь впечатлениями, мы дошли до дороги и там распрощались с нашими времеными спутниками.
В село мы въезжали на задницах, скользя ею по мокрой траве, потому что дорога уходила в сторону и делала большой крюк. Из домов на окраине уже выходили жители с озабоченными лицами, они осматривали хозяйство и оценивали ущерб. Кто-то узнал “фотографистов” и по селу пошла волна в виде протяжных криков, типа: “Ма-а-ня-а! Біжи до Кравчучкі, її портрет принесли!” В результате, когда мы дошли до дома Полины Павловны, которая сдавала комнаты, наши карманы уже оттопыривались от купюр, полученных за реализованные портреты.
Солнце поднялось и жарило, как будто ничего не случилось. Грязь на мне застыла коркой и с треском осыпалась при каждом движении, но на это никто не обращал внимания. По ходу мы узнали, что во время грозы на перевале погибли четыре человека- отец с тремя сыновьями. Они имели несчастье укрыться под навесом, защищающим сено от дождя.
Снятое жилище было просторным, кроме комнаты на четыре кровати, в нашем распоряжении был весь дом. Хозяйка на лето переселялась в летнюю кухню во дворе, а дом сдавала дальнобойщикам, везущим отсюда лес огромными МАЗами с массивными прицепами. К нашему счастью, водил сейчас не было.
Слева от двери комнаты стояла на ножках старинная резная вешалка, куда и были определены наши грязные куртки. Справа же располагалась прямоугольная металлическая печь, несмотря на лето, ночью ее стоило разжигать, перепады температур в горах очень резкие. Тем более, если хочется полноценно расслабиться, не зябнуть и не кутаться в одежды или одеяла. Именно это мы и намеревались сегодня сделать, надеясь на успех в местной аптеке.
Как минимум, для этого было необходимо привести в порядок одежду, посему я выдал Полине Павловне усиленную оплату, чтобы не было лишней вони по поводу сжигания дров в летний день. Не дожидаясь официального разрешения, Буш бодренько сбегал в сарайчик, и приволок большую стопку сухих сосновых чурок. Порвал и скомкал несколько газет “Правда Закарпаття”, чиркнул спичкой и вот уже сладкий дымок пополз по комнате, его подхватывал сквозняк и уносил в открытое окно с салатными ажурными заневесками. На каждой стене висели огромные репродукции в тяжелых рамах, на них были изображены библейские сюжеты, - я и не знал, что в начале 20-го века в Австро-Венгрии была так развита полиграфия.
Я развесил у печи на спинках стульев свои мокрые шмотки и развалился в трусах на кровати под окном. Меня охватила дремота, солнце согрело мои чресла, я вспомнил Владу, играющую в бадминтон и развил сюжет дальше, как если бы мы с Шурой пригласили ее на чердак. Я явственно представил, как она поднимается по крутой лестнице впереди меня, я увидел у самого лица ее подколенные ямочки и все, что выше. Волны сладкой энергии покатились вниз, в известный эпицентр. Шура курил на корточках у печурки, смотрел на огонь и ковырял поленья короткой кочергой. Когда металл стал светиться, он перевесил одежду мокрым наружу, кинул в топку окурок и выпал на кровать ногами к печи. Так прошло еще полчаса.
Я проснулся от громкого шуршания, это Сашка вовсю работал одежной щеткой: «Ты че расслабился? Фармация кличе!» Последний оборот означает «аптека зовет», если извратиться сказать это на украинско-молдавском наречии. Когда я оторвал задницу от кровати, раздался стук во входную дверь. Хозяйка, вдохновленная нашей щедростью, пришла пригласить нас откушать с дороги. Я не стал напрягаться щеткой, просто потер джинсы кулаком о кулак, рубашку встряхнул с громким хлопком, все это напялил на себя и вышел во двор.
В тени дерева стоял стол, застеленный цветастой клеенкой, а на нем… Я сглотнул слюну. Огромная чугунная сковородка с тушеными и после обжаренными грибами, маринованные огурчики, от вида которых свело челюсти, копченое сало, пышный домашний хлеб, нарезанный большими ломтями, стручки молодой фасоли в сметанно-чесночном соусе и наконец, запотевший графинчик с чистым спиртом. Я сошел с крыльца, и протопал босыми ногами по прохладной шелковистой траве к столу. Шура не заставил себя ждать, он молниеносно занял место напротив и вонзил вилку в грибную гору. Я разлил по стаканам горючее, сказал короткую благодарственную речь в адрес Полины Павловны и началось…
…Когда все закончилось, мы были сыты, пьяны, и полны уверенности в светлом будущем. Лениво ворочая языком, я предложил убить двух зайцев, а именно: чтобы Санек занес несколько портретов на Аршицю, это чудесный район на самой вершине горы, я же возьму на себе более тяжкую и ответственную миссию - навести контакт в местной аптеке и, если повезет, выделить и замутить эф к Сашкиному возвращению. Мой друг не выразил большого восторга по этому поводу, но поскольку иного предложить не мог, то согласился, и пошел отбирать и раскладывать по адресам “кольорові”.
Я в это время поднялся по течению потока и посидел в кустах на корточках, предаваясь раздумьям по поводу грядущей операции. Напоследок я подержал жопу под струей холодной воды, надеясь, что в это время внизу никто не набирает воду для питья, и спустился во двор.
Шура с сумкой на плече махнул мне рукой, пожелал удачи, и ушел вдаль по улице. Еще минут пятнадцать я чистил зубы и счищал с одежды остатки грязи. Вышел неторопливо за калитку и настроился на то, чтобы ни на что себя не настраивать. Потому нарочно шел медленно, разглядывал облака и их отражения в лужах, здоровался со всеми встречными, и дышал глубоко и протяжно, вычищая легкие от всякого дерьма.
Сельский центр не отличался от тысяч других - церковь, гастроном, магазин промтоваров, парикмахерская, почта и наконец, заветная вывеска. В аптеке пахло сыростью и конечно, лекарствами. Темноволосая некрасивая девушка с крючковатым носом и тонкими губами сразу узнала меня и поднялась со стула: “ПрОшу?” Это говорится с ударением на “О” и означает вовсе не просьбу, а “чего изволите?”, или “я вас слушаю”, или “спасибо”, или “пожалуйста”. Совершенно универсальное слово, почти как известное русское троебуквие.
Я почесал кадык, и завел разговор о погоде и урожае, при этом нервно разглядывая пестрые ряды лекарств на полках. Знакомой пузатой баночки я не находил, и потому мои пальцы стали выстукивать по витринному стеклу пионерский марш, что было плохим знаком. В процессе беседы ни о чем, выяснилось, что аптекаршу зовут Мартой, что живет она на той самой Аршице, куда потопал Буш, и что ее семья заказала прошлый раз два потрета. Я вспомнил по описанию, как самолично снимал двух малышей на подушке, мы еще их прозвали Антонио и Курисака из-за характерных черт их лиц, и долго потом стебались с этого.
Наконец я собрался с духом и взял быка за рога. Я набрал побольше воздуха и выдал крутой бред по поводу того, что мы теперь будем раскрашивать портреты прямо здесь, но для приготовления уникального красителя необходим Сунорэф, поскольку его вазелиновая составляющая как нельзя лучше подходит для этого.
К моему удивлению, Марта не сделала квдратных глаз и даже не подняла бровей. Видно сюда еще не дошло предписание “понаблюдать за скупщиками этого лекарства и выдавать не более двух банок в руки”. “У нас нихто його не купує”- я напрягся при этих словах: “Скількі вам треба, повний подвал отої мазюкі?!”
...Ооооооооооооыыыыыыыеееееееее... Как еще иначе выразить мои эмоции от этой новости?! Но внешне я был спокоен, аки сфинкс. Когда она вынесла и поставила на прилавок две упаковки по 49 банок каждая, у меня застучали зубы. Когда я их запихивал в сумку, я понял, что поноса не миновать.
При общей стоимости в 15 рублей, я кинул на прилавок купюру в двадцать пять, весело добавил: “Сдачи не надо!” и вылетел на улицу, мысленно исполняя “Танец с саблями” Хачатуряна. На обратном пути я уже облаков не разглядывал и ни с кем не здоровался, поэтому в считанные минуты дошел до дома. Постоял в центре двора, вглядываясь вверх на Аршицю, надеясь разглядеть фигурку друга: ”Ждет тебя сюприз, однако...” Зашел в дом и приступил к делу.
Сунорэф есть мазь на основе обычного вазелина, в который добавлен СУльфадимезин, НОРсульфазол и, как несложно догадаться, ЭФедрин. Отсюда соответствующее название, происходящее от начальных букв препаратов, входящих в состав его. Выделение эфа из него просто, как все гениальное.
Я разорвал упаковку из плотной бумаги говняного цвета, и выставил банки стройным рядком на столе. Их было нечеловечески много. Учитывая, что в каждой банке содержится 1 сотка эфа, не надо быть великим математиком, чтобы посчитать, сколько нам придется отведать.
Обратным концом чайной ложки я выложил белую мазюку из тридцати банок в алюминиевую миску среднего размера. Залил все это стаканом воды и стал взбивать, как взбивают омлет. Через минут двадцать легкорастворимый в воде эфедрин вышел в воду, я наклонил миску и слил воду в эмалированную квадратную посудину, в какую обычно заливают холодец.
Включил электроплитку и стал выпаривать содержимое посудины до необходимого объема. Учитывая, что весь эф из мазюки не вымывается, три грамма конечно не добыть, но полтора два – свободно, и для начала этого достаточно.
Когда жидкости осталось мало и она приобрела ядовито-желтый цвет, я снял посудину с плиты и добавил пару капель концентрированной уксусной кислоты, которая связала остатки жира.
Следующей задачей было охладить полученный раствор, холодильника в обозримом пространстве не было и я воспользовался тазиком с холодной водой. Через несколько минут дерьмо осело на дно, я через фильтр вытянул баяном драгоценную жидкость и слил в стаканчик. Дальнейшие действия настолько очевидны, что нет смысла их перетирать. Уксус, марганец и… бегом в конец двора на посиделки.
Уникальное состояние, кто знает, не даст соврать – с одной стороны, хочется протянуть подольше, чтоб вернуться на гарантированную вмазку, тем более, бодрая кака стремится без остатка покинуть своего хозяина, с другой, - нетерпение сносит крышу и срывает с очка чуть ли не без портков.
И вот я иду назад в дом по узкой тропинке среди густых трав, кустарников и садовых деревьев. Она почему-то нескончаемо длинна, я слышу стук своего сердца, я задираю голову и восхищаюсь огромными зелеными горами, иногда кажется, что это сон, который может прерваться в самый ответственный момент. Но сон не кончается, я ступаю на скрипучее деревянное крыльцо, я прохожу по прохладному коридору, я открываю застекленную дверь занавешенную гуцульской вышивкой, я подхожу к столу и вижу зеркальную пленку на поверхности раствора.
Я понимаю, что перерыв между вмазками был недопустимо мал, и потому выбираю себе почти полный баян, кубов восемнадцать. Я хочу заглянуть еще дальше, еще глубже, правда, я не знаю концентрацию раствора, но страха перед передозом нет и быть не может. Из резервной нычки я вынимаю новую иглу в блестящей упаковке, щелкает фольга, насаживается игла и подгоняется поршень. Ну вот и все.
Острие заходит в вену, как в масло, указательный палец предусмотрительно уже лежит на кнопке «Пуск», теперь уже никто не отнимет предстоящего полета. Я давлю на поршень, давлю… давлю, а конца все нет, уже ослабели руки, уже тошнилово подступило к горлу, но кайф мощной волной перекрывает тошноту. Похоже, сейчас я потеряю сознание, я останавливаю движение и пытаюсь сообразить, сколько еще осталось. Оказывается, я не задвинул даже половины. Что же делать?… Несколько секунд я сижу, переполненный запахом миндаля и бесбашенной легкостью, затем собираю волю в кулак и начинаю задвигать себе по два куба за движение. Удастся ли отправить все и не потерять сознание?… Есть ли предел кайфу?… Ооооооооооооооооооооооооооооооо….
…Промывать я не стал, только набрал из кружки четверть воды и уронил баян на стол рядом с кружкой. Разворачиваясь, я глубоко вдохнул и тут меня накрыло волной, я упал на колени, правой рукой умудрился стащить с кровати толстое ватное одеяло и комком подсунуть под себя. Уткнулся лицом в мягкую ткань пододеяльника и какое-то время находился в такой непотребной позе, тихо постанывая от наслаждения. А когда представил, как в такой позе стояла бы совершенно голая Влада… Меня аж скрутило, серебристые мелкие звездочки полетели, разлетаясь кругами перед закрытыми глазами, член вырос, отвердел и заставил меня распрямится. Сексуальные фантазии, одна лучше другой, сменяли друг друга, и я никак не мог за что ни будь зацепиться и развить сюжет дальше.
Из внешнего мира донеслись шаги, кто-то ступил на скрипучее крыльцо. «Блин, у меня же все двери открыты!» - я мгновенно собрался, встал, кинул на кровать одеяло и повернулся к столу, чтобы накрыть полотенцем нехитрую лабораторию. За спиной раздалось покашливание, я сразу узнал Буша и облегченно развернулся. Глаза друга были безумны: «Я почувствовал… я почувствовал и сразу побежал назад! Я несколько раз упал по дороге… Есть что-то набранное?»
«Надо вытягивать, но фильтр отличный, набери себе сам, я НЕ МОГУ» - я прошел через коридорчик, закрыл на щеколду входную дверь и вернулся, чтобы наконец вывалиться, накрыть глаза полотенцем и улететь. Шура набрал себе десятку и часто задышал, тогда я встал и выполнил свою миссию.
И мы ушли, каждый по своей дороге, начиналась новая эпоха, «и это правильно», как говаривал Михаил Сергеевич, наш первый президент. Ведь нельзя войти дважды в одну реку, что-то умирает, но ему на смену приходит что-то новое. Круговорот, ****ь!
Третья часть
Only Adult
«Фрррп… А-аа!
Фррп… Аааааааааааа…»
Это Шура прихлебывает водичку из белой эмалированной кружки с красными вишнями на борту. Он приподымается на локте, закрывает глазки и нещадно ломит своим сербаньем. При этом еще скрипит пружинами койки.
«Блин, как серпом по яй...» - негативная мысль заставляет меня часто и громко зашмыгать носом.
«Твои шмыганья, как серпом по яйцам!» - звучит раздраженный Шурин голос, подтверждая факт телепатии, но мне не до этого.
В течение последних часов, я, ничего не видя и не слыша вокруг, закрутил в воображении такое кино, от которого моя мужская гордость действительно могла гордиться своей упругостью и длиной, несмотря на злые наветы, по поводу угнетения эфедроном мужской эрекции.
(Несколько минут я пребывал в задумчивости, смущенный этим оборотом: А ЧТО, БЫВАЕТ ЕЩЕ КАКАЯ-ТО ЭРЕКЦИЯ, КРОМЕ МУЖСКОЙ???)
Но вернемся к событиям в уютном домике у дороги, где двое друзей решили поставить рекорд по единовременному употреблению сунорэфового джефа, который отличается особой жестокостью по отношению к человеческому организму, ввиду непомерного процента гадких примесей на единицу объема полезного вещества.
Кровь людская – не водица! Это точно, она густая, она с трудом протискивается через сжатые сосуды, из-за этого центральный насос испытывает чудовищные нагрузки и, кажется, еще чуть-чуть и ты отправишься в «поля, богатые дичью», как выражались американские индейцы - современники Виннету - сына Инчу-Чуна.
А в тазике уже охлаждался эфедрин, выделенный из следующих тридцати банок, не оставлять же его врагу на поруганье! Вот здесь-то и выручает мысленная сексовуха, наша пока еще новая, не оформившаяся находка. Достаточно вспомнить или смоделировать соответствующую сцену, и тут же в кровь выбрасывается лошадиный дозняк эндоморфина. Сосуды расширяются до объема канализационных труб, а благодарное сердце с облегчением переходит на здоровый ритм работы. Можно мазаться дальше, но не забывать поддерживать себя в возбужденном состоянии. Именно этому я и посвятил все время кайфа, не растрачиваясь на суетливые разговоры с собратом. Идею я ему подкинул следом за первой десяточкой, а сам…
…Вернулся на лестницу ведущую на чердак дома по улице Киевской. Влада, подобрав розовый халат, взобралась на верхнюю ступеньку и оперлась круглой коленкой в порожек, окаймляющий люк. Я поднимался следом, жадно ловя взглядом каждое движение ее стройных ног. Колышущаяся ткань, то скрывала прелести юной девушки, то обнажала ноги по самые ямочки под ягодицами. Я сделал шаг вверх и невольно скользнул лицом по тыльной стороне загорелой ноги. Кожа была нежнее бархата, я поцеловал место своего прикосновения, девушка вздрогнула и тогда я свободной рукой взял ее за открывшийся безупречный зад и вытолкнул на сено чердака.
Влада откатилась от края, испуганно глянула мне в глаза и села, прижав коленки к груди и обхватив их руками. В ее серых огромных глазах были страх и желание. Я на четвереньках пополз к ней, стараясь не смотреть вниз, на ромбик белых трусиков с пятнышком влаги посередине.
Когда горячее дыхание оказалось совсем рядом, я обхватил ее ладонью за шею сзади под шелковистые светлые волосы и поцеловал в солоноватые сочные губы. Другой рукой я нащупал в вырезе халата голую грудь и чуть сжал ее. Влада издала тихий стон и повалилась на спину под напором моих рук и губ…
Несмотря на бешеный кайф, что-то протестовало внутри и мешало сосредоточиться. Это была идея воплотить подобное в реальной жизни. Я вынырнул и поделился мыслью вслух:
«Шура, а кто нам мешает пригласить на джаз девчонок? Кто у нас есть на примете, чтоб без проблем?»
Буш недовольно закряхтел, но суть услышал и заскрипел оживленно пружинами кровати. Его дико перло, он говорил сипло, короткими фразами, но я сразу вычислил, про кого он крутил свое кино. Я гуманно оставил его в покое до поры и попытался взвесить насколько реальна подобная затея. Это было непросто, мысли метались, то возвращаясь на чердак к виртуальной и недосягаемой в жизни Владе, то к стаканчику с джефом, сиротливо стоящем на столе и прикрытом красным блокнотом, то к безумной и стремной затее, которая теперь никогда не оставит в покое.
В прошлый заезд, набрав заказов в Кобылецкой Поляне, мы сделали пробную вылазку в погранзону, а именно в село Великий Бычков, там через автостанцию проходит автобус Хуст-Рахов, мероприятие опасное, но, в случае успеха, избавляющее от утомительного топанья пешком назад через перевал. Перемещались окраинными улочками, знакомились с местными жителями и часто ныкались во дворах. В одном из таких дворов Шура и обскакал меня вероломнейшим образом.
Зашли мы, собственно, испить водички и потрещать с бабулькой на предмет строгости погранцов. За свежей водичкой из хаты вынырнула внучка, на которую трудно было не обратить внимания. В белой маечке и оранжевой мини-юбочке она протопала к колодцу и наклонилась над срубом, шурудя ведром. В джинсах сразу стало тесно, но пока я готовил «грамотный заезд», Шура тупо ломанулся помогать вытягивать ведро. Друг мой был гол по пояс и было видно невооруженным взглядом, что девушка просто пожирает глазами его рельефную мускулатуру. Мне пришлось признать, что свежий секс я прощелкал, а предлагать «де труа» в этих консервативных краях никто бы не решился. Тогда бы не решился.
Бабулька, может и была подслеповатой, но не настолько, чтобы не заметить поползновения двух матерых кобелей, потому предоставить нам ночлег категорически отказалась. Комнату на ночь мы сняли в доме напротив. Шура весь вечер висел на заборе, что-то втирая Танюше, так звали внучку, а к ночи малая отвела моего друга на летнюю кухню, где хранились запасы горилки. Там они упились в жопу и трахались до рассвета так, словно пытались затариться этим на всю жизнь. Так рассказал мне Санек и у меня нет причин ему не верить, судя по тому как он наутро выглядел.
…Я представил «де труа» с Танюшей, и простыня, прикрывающая мое хозяйство, снова встала палаткой. На пару минут я увлекся новой фантазией, но засевший в голове протест снова вернул меня к действительности:
-Шура, почему нет? Ты же сам говорил, что она отвязанная до предела?!
-Я не говорю «нет», меня самого от этой мысли прет, как собаку, я только что чуть не кончил, а ты наломил…
-Извини, старик, но надо что-то решать, пока эфа море и пока мы не пережрали.
-Мы УЖЕ пережрали, пока мы тут лежим и не напрягаемся, можно еще потеть и потеть, но едва мы выйдем за околицу… Будут мертви бджолы.
Он был прав, обычно я являю пример здравомыслия, но когда дело касается девчонок, я теряю голову начисто. Даже без джефа.
…Я оторвался от Владиных губ и какое-то время любовался ее прекрасным лицом, я видел как блестят после поцелуя пухлые губы, как подрагивают длинные ресницы, как разметались по сухой траве русые волосы. Я коснулся губами ее подбородка, скользнул языком вниз по шее, нарисовал влажную дорожку до самой впадины между грудей. Обеими руками я развел полы халата, обнажил плечи и стал их покрывать поцелуями. Не оставляя без внимания ни одного квадратного сантиметра ее тела, я добрался до пупка, смятый халат уже был где-то на коленях. Влада прикрыла стыдливо руками грудь, когда мои пальцы нежно провели под резинкой простых белых трусиков…
Карпатская сага
Александр Аккерманский
Внимание! Данное произведение содержит ненормативную лексику, а также сцены для взрослых, поэтому не рекомендуется к прочтению лицам, не достигшим 18 лет.
Автор однозначно негативно относится к употреблению наркотических веществ.
Все упоминаемые в произведениях препараты, к настоящему времени сняты с производства и \или физически недоступны.
Первая часть
Чердак на Киевской
Мы с Санькой Бушуевым жили тогда в разных городах, недалеко, 200 км, но все равно ежедневно не пообщаешься и не повисишь с мулей. Тем более, я был женат, а у семейного человека на этот счет свои ограничения. Вот Карпаты и оказались идеальным решением. Раз в месяц мы уезжали на неделю-полторы в горы, зарабатывать фотографией, там портреты в большой цене, места-то глухие, труднодоступные.
Как же мы ждали этого дня отъезда! И вот он наступал, Санька в Одессе садился в поезд, который проходил через Тирасполь, где подсаживался я. Разговоры взахлеб, предвкушение того, КАК БУДЕТ. На дне дорожной сумки завернутый в толстый слой ваты инструментарий, чтобы не пришлось повторять историю "вмазка без баяна". За окном пролетали селения, разъезды, считались часы, уже который раз мы выходим на перекур в тамбур, не в силах заснуть, потому что эмоции переполняют и все время находится, что сказать.
Наутро следующего дня заканчивается первый этап пути. Мы не выспавшиеся, но счастливые, выходим на перрон Львова или Ивано-Франковска. Воздух другого города пьянит, манит, вселяет кучу непонятных надежд, хочется ринуться в лабиринт изучать улицы, стать завсегдатаем в кафешке, познакомиться с местными девчонками, но время не ждет, впереди второй этап. Кофе, скорый завтрак и в путь. Со Львова идет поезд, очень нудный, про который говорят: "у каждого столба", он приходит в Рахов в 9 вечера. Из Франковска лучше на автобусе, он придет в 15 час, это есть гуд и мы занимаем места в просторном Икарусе.
Через пару часов на горизонте начинаются предгорья, начинаются первые волнения: "А вдруг Олька заболела, а вдруг в отпуск ушла?..." (Это имя зав. рецептурным отделом аптеки). Еще час езды и с двух сторон дороги резко поднимаются почти отвесные величественные склоны, первый раз мне было даже жутко от такой картины, кажется, сейчас сомкнутся и ага... Автобус вылетает на площадь Яремчи, это известный курорт, санатории, пансионаты, отели раскиданы на зеленых склонах, а меж ними извивающейся змеей шумит на порогах и водопадах Тиса. Воздух стал свежее, мы уже немного поднялись над уровнем моря. Автобус замирает у автостанции, последний перекур, пару горячих беляшей в зубы, стоянка двадцать минут. Остается последний этап, длиною в три часа, все труднее сдерживать волнение, а автобус как назло, медленно карабкается по серпантину на Яблуницкий перевал. Вот он, на самой верхней точке высится ресторан "Беркут", выполненный в гуцульском стиле из резного дерева, но с современными огромными окнами. Здесь можно увидеть снег в мае.
А дальше... весело с горки, только успевай вписываться в повороты, мачтовые сосны уходят куда-то в небо, мелькают быстро-быстро... Четыре или пять маленьких селений проносятся на одном дыхании, сменяются тоннели, мосты и вот, наконец, последний мост перед Раховом. Вот и начало улицы Киевской, именно на ней в доме под номером 16 произойдет ВСЕ. Но пока мы видим 350-какой-то там номер. И мы, отчасти вслух, начинаем считать номера домов в обратном порядке. Они идут подряд, улица имеет лишь одну сторону, с другой течет Тиса. Мы прилипаем к стеклу автобуса, силясь не пропустить зеленые ворота 16-го номера: "Как там, все ли в порядке с доброй бабой Марией?"
Мелькнул проулок, круто поднимающийся в гору, и пошел квартал: "20, 19, 18..." Сердце бухает в груди. Двор мелькает так быстро, что ничего нельзя успеть заметить. Автобус солидный, дальнего следования, договориться с водилой высадить у дома нереально. Да и нецелесообразно, потому что аптека находится в центре, а это как раз вперед по ходу автобуса. Водитель плавно прижимает педаль тормоза, автобус выезжает на центральную площадь и круто сворачивает влево на мост, автостанция находится по другую сторону реки. По правую сторону он оставляет костел и дерево лирообразной формы, это вроде как символы города. И символы Великого Джефа для нас с Сашкой. Иногда по просьбе большинства, автобус останавливался здесь и высаживал желающих. Присоединяемся к ним и мы.
Первое, что ударяет в нос, это непривычный для горожанина, принципиально иной запах воздуха, очень свежий и при этом пахнущий дождем и свежескошенной травой. Неприлично чистая асфальтированная улица ведет в центр, точнее, это уже центр и есть, надо пройти всего лишь метров сто до розового здания центральной аптеки №17. Напряжение (Есть эф или нет эфа?!) достигает предела. Сашка с сумками устраивается напротив в небольшом скверике на скамье и нервно курит. Я исчезаю в дверях. (Ох, не завидую я его ожиданию...) Чтоб не трепать впустую нервы, мы договорились об условном знаке, который можно показывать издалека: Если указательный палец направлен вниз, значит - голяк, если рука с указующим перстом выбрасывается вверх - это ЕСТЬ ГРАММ!!! Я все помню до мелочей, ведь эти поездки продолжались целый пять лет, в любое время года. Днем хорошо выйти и выбросить вверх руку, днем не надо провожать Ольку до дома, ведь ей еще работать до вечера. За месяц она спокойно выписала 5 липовых рецептов на капли в нос, вот тебе и законный грамм.
Улыбку на лице Буша сложно передать, он пытается оставаться сдержанным, но я вижу, как прямо из ушей прет восторг. Сумки в руки и бегом. Хорошо, когда в это время начинается дождь, там это очень частое явление. Водостоки с крыш там довольно странно устроены, они льют струи прямо на центр тротуара, но как же классно их оббегать, обмениваясь приколами и задыхаясь от бега с тяжелыми сумками.
Фу-хх! Металлическая ручка калитки поворачивается и открывается двор, направо за угол белая дверь, она бывает заперта, если хозяйка спит. Сумки кидаются на порог и... кто первый добежит до аккуратного просторного дворового туалета, тот и в дамках. На задней стенке уборной долгое время висел плакат "Убей волка!", на нем маленький охотник с большим ружьем и на переднем плане убегающий серый.
Я стучу в окно, Шура дергает латунную ручку двери. Дверь наполовину застекленная, так что видно, когда выходит улыбчивая бабушка Мария. За столько лет, мы стали, как внуки, потому для нас всегда находилось место. Зимой мы выбирали маленькую, уютную комнатку с печью в самом дальнем углу дома. Летом дом заполнялся квартирантами-туристами, и мы поднимались по крутой лесенке на чердак. Его надо описать подробно потому, что именно это место становилось на какое-то время центром вселенной. Когда я буду умирать, я буду вспоминать этот чердак.
Это была скорее мансарда, крыша была крутой и высокой, пол наполовину был устлан благоухающим сеном, на нем поляной располагались матрацы, а сверху обычные цивилизованные постели. В качестве бонуса нам доставались настоящие овечьи одеяла, под которыми можно было вспотеть даже зимой. Одна из стен помещения была полностью вертикальной и состояла из досок с просветами, в которые можно было просунуть пальцы. Это было для проветривания, чтобы не гнило сено. В результате, днем это было своеобразным жалюзи, и когда солнце переваливало зенит, яркие полосы заполняли чердак, а когда начинало клониться к закату, то полосы становились оранжевыми, потом багровыми и это было невероятно красиво. А ночью или во время дождя, как сейчас, включалась лампочка, ввинченная в обычный черный патрон, прикрепленный к этой стене.
Под лампочкой стоял круглый массивный стол сталинской эпохи, на нем Буш расстелил белоснежное вафельное полотенце и стал выкладывать все необходимое. Это была его часть ритуала, он любил это делать, сам же мутить и вмазывать он тогда еще не умел. Я выполнил свой элемент ритуала - квадратный люк на чердак я задвинул тяжеленной бочкой. Очень важно это ощущение безопасности, изолированности, четкое осознание того, что никто не побеспокоит, не разрушит границу меж мирами. Для удовлетворения малой нужды предназначался трехлитровый бутылек, стоявший в самом конце длинного крыла, туда нужно было пробираться уже согнувшись под теплой крышей, выложенной черепицей еще австро-венгерского производства.
С толстой балки квадратного сечения я взял стограммовый граненый стаканчик, с дном, коричневым от былых замесов, сдул с него месячную пыль и поставил рядом с полотенцем. Достал из "пистона" в джинсах прямоугольный кулечек, развернул дрожащими пальцами над стопариком и осторожно ссыпал драгоценное содержимое. Привычно и приятно лег в руку стеклянный двадцатикубовый баян. Дело в том, что он ПОЛНОСТЬЮ стеклянный, без металлических деталей. Поршень скользит просто полированной поверхностью, но для этого его надо обязательно смочить. Ход его настолько легкий и плавный, что есть опасность выскакивания, также если в нем что-то есть, то надо придерживать пальцем нужное положение, иначе потечет. Очень специфический баян, но я его давно приручил.
Вот и сейчас в него набрано из большой чашки 17 кубов кипяченой воды. Что за странное число, спросите вы, и будете правы. Так я готовил свое изобретение, разработанное специально для конкретного и глубокого изменения сознания, проще говоря, для того, чтобы УВИДЕТЬ БОГА. Назвал я этот чудный раствор "Золотая стрела" и было за что. Я добавил 3 куба уксуса, чтоб было всего ровно 20, чуть помешал и тут же сыпанул заготовленную Саньком полную пробку марганца.
Вот она, пытка ожиданием! Живой пример того, как может трансформироваться время, мы то с вами понимаем, что изменяется всего лишь скорость нашего восприятия. Если копнуть глубже в этом направлении, то открываются очень заманчивые перспективы. Именно эти перспективы и толкали весьма даже мудрых людей на употребление психотропов.
Пока я пытаюсь отвлечься таким хитрым способом, Буш методично звенит ручкой алюминиевой ложечки по стеклу, размешивая раствор. Иногда он останавливается и смотрит на просвет, в надежде, что цвет изменился с красного на коричневый. Но чистые кресты так быстро не играют, тем более в холодной воде, а подогрев на чердаке не предусмотрен, нет даже розетки, если приволочь сюда электроплитку. Это мое сегодняшнее домысливание, тогда мы и не пытались ускорять реакцию подогревом, свято веруя в то, что чем холоднее, тем лучше.
"Не мучь его уже" - говорю я, забираю резервуар и ставлю на балку, в самый уголок, чтоб не дай Бог, не упал: "Сейчас он дойдет сам по себе". Тем временем я начинаю один из своих любимых ритуалов,- изготовление "метлы". Я отрываю длинные тонкие лоскутки ваты и наматываю на металлическую иглу (прозрачных пластиковых колпачков я и в глаза еще не видел). Как правило, для метлы выбирается самая тупая, она помечена. Так щекотно в груди, хорошо что хоть строение во дворе с плакатом "Убей волка" посещено заранее, иначе пришлось бы "взламывать систему защиты"- оттаскивать тяжелую бочку, открывать люк и. д. Что ж, метла намотана, я ее окунаю в чашку с водой, оттягиваю поршень, раздается нежное с-с-сп, потом я снимаю иглу с метлой и раздается пс-с-с, когда я брызгаю на деревянный пол, освобождая баян от воды.
Общение тогда стояло во главе угла, потому важно было вмазаться максимально одновременно. Баян был один, Сашка себя задвигать еще не умел, поэтому остро стоял вопрос о порядке действий. У меня был уже год за плечами, мне было невмоготу вытягивать количество на двоих, сильно трусились руки, и я придумал метод "затравочки". Сейчас я продемонстрирую этот метод на практике.
Влажный ветер, залетая через щели, обдувает стаканчик и доносит до меня едва ощутимый запах миндаля, значит все уже в порядке, можно начинать. Сашка сидит на матраце по-турецки, и работает кистью, чтобы накачать вены. Я снимаю с балки баклажку, ставлю на стол и, обхватив ее на всякий случай всей ладонью, начинаю понемногу тянуть. Под стеклом появляются первые капли, они чисты, как слеза. В современном пластиковом баяне такого не увидеть. "Один куб есть"- комментирую я, чтоб Сашке было веселей работать кулаком: "хорошая метла - великое дело!" Разговорами я пытаюсь отвлечь себя, и избавить от мук предвкушения. Когда я вижу в баяне 2,5, я прошу у друга пережать мне руку у плеча, - это и есть затравочка. Потом я спокойно выберу на двоих.
Сашка поспешно вскакивает, берет полотенце и обматывает мне правую руку. Я не левша, просто на правой руке у меня еще вполне удобоваримые централки. "Расслабь узел" - судорожно говорю я, ногти впиваются в ладонь, когда я быстро сжимаю и разжимаю кулак. "Стягивай..." Вена выпирает во всей красе, я смело ввожу острие под точным углом, и поршень под напором крови откатывается назад. Я пресекаю его движение указательным пальцем и толкаю в обратном направлении. Плавно, но быстро. Внутри руки ощущается холодок от текущей жидкости. Два с половиной на первый взгляд несерьезное количество, но только если это не "Золотая стрела". Организм чист, и первые же капли ощущаются по полной, - изображение становится покадровым, на глаза падает белесая пелена. Зашаталась голова и эта слабость в руках, но самое-самое... это когда ты сидишь, глядя на введенную иглу, видишь поршень, доведенный до конца, и НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕШЬ! В смысле, НЕЧЕМ ДУМАТЬ! Какие же мышцы надо сократить, чтобы выдернуть иглу? НЕИЗВЕСТНО. Это длится несколько секунд, а потом приходит осознание происходящего и обрушивается восторг от мысли, что ВСЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ! "Шура... это... оно..." - я задыхаюсь, шмыгаю носом, часто моргаю, облизываю губы, я вижу обалдевшие глаза собрата и меня обволакивает новый кайф при мысли, ЧТО сейчас ощутит мой друг.
Я выбираю ему 5.. нет 6 кубов, я вижу, что раствор чуть зеленоватый, а это довольно редкое явление, это высшая категория, бренд, после употребления которого можно лечь и умереть - будет не жаль! Шура накидал под спину подушек и прилег, он сучит ножками от нетерпения, он пережал просто ладонью левое предплечье, он в прошлом - качок, в его огромную вену не попадет только слепой или безрукий. Я опускаюсь на колени рядом, но так неудобно, я меняю позицию - сажусь просто на задницу, широко расставив ноги, опираю его локоть себе на колено и ловко всаживаю иглу...
Поршень так быстро откатывается от встречного напора, что я едва успеваю его перехватить большим пальцем. "Давай - же... " - молит Шура и я начинаю медленное движение вперед. Я слышу, как он чмокает губами, как пробует на вкус, как принюхивается. Наконец он расстается с мозгом и через последнюю оставшуюся нить связи с внешним миром стонет: "Доводи-и-и… " Я получаю от него вторую волну прихода, выдергиваю иглу... в чашку... трижды промываю... снимаю иглу... насаживаю метлу... начинаю набирать себе, и меня накрывает волна немилосердного кайфа от мысли ЧТО МЕНЯ ЖДЕТ!!!
Шура неподвижен, как мумия, глаза его накрыты полотенцем. Я не хочу его наламывать, но не удерживаюсь спросить: "Ну, как?.." Он опускает полотенце, приподымает голову и, не в силах вымолвить слово, показывает указательным и большим пальцами колечко: "ОК". (Кто бы сомневался. Как бы задвинуться самому, чтоб Шуру не ломить?) Полотенце у меня вечно выскакивает, мне проще прижать крепко руку к торсу и вздутая вена, как на ладони. Хороша...
Я сразу попадаю, багровое облачко затекает в баян, теперь надо осторожно, чтоб не сдвинуть иглу, поменять положение руки. Порядок. Я сначала осторожно, потом все быстрее вгоняю себе пять с половиной отменного концентрированного джефа. Боже, что это?! Как же выдернуть? Зачем, и так хорошо. Я сижу, уставившись на самое прекрасное зрелище в природе. Я АБСОЛЮТНО СЧАСТЛИВ. Оттягиваю чуть назад поршень, набираю кровь и отправляю обратно в вену. Не забавы ради, просто в канюле остается и пропадает добрые полкуба. Выдергиваю и промываю инструмент на автопилоте.
Хочется лечь. Дверь в параллельный мир открыта. Но я героически выбираю все до капли и сливаю в герметичный флакон. После дождя вечернее солнце разукрасило красными линиями старинное дерево чердака. Я ложусь, спокойно закрываю глаза и накрываю лицо полотенцем, потому что под моими веками открылись другие глаза, глядящие внутрь. Прекрасно и удивительно, что всего хватает в этой внутренней вселенной, это и есть та самая САМОДОСТАТОЧНОСТЬ, которой нам так не хватает в обычной жизни. Почему-то, получается думать только о хорошем, а если точнее, то любая мысль хороша по определению. Но если подумать о том, что лежит под подушкой, то тут же уносит ввысь со скоростью истребителя. Пузырек с завинчивающейся пробкой лежит под моей головой, и я чувствую его энергию. Пока в нем еще достаточно джефа, я буду счастлив. Вот так все просто.
В какой то момент мысли и позитивные чувства переполняют, и нет возможности держать их в себе. Я осторожно приподнимаю полотенце и окидываю взглядом помещение. Именно ради этого эффекта закрывался люк тяжелым бочонком. Все, что я вижу, стало единственным миром, совершенной и законченной вселенной. И я в ней не один. В двух метрах от меня лежит человек, с которым в 15 лет мы резали руки безопасным лезвием, чтобы стать братьями по крови. Он карабкался за мной по отвесным стенам крепости, не имея никаких навыков альпинизма. Без страховки, рискуя сорваться вниз. В драке против пятерых взрослых жлобов на потемкинской площади он подставлял себя, чтобы никто не мог подойти ко мне и навредить. Потому что нет предела его преданности.
Меня переполняет чувство благодарности этому человеку, совершенно безрукому в плане любых дел, бывшему двоечнику, но если бы его не было, не было бы и меня - сегодняшнего. А если его не станет, я, наверное, умру на следующий день... Я должен ему об этом сказать. "Шура..." - тихим шепотом зову я: "Я хочу сказать очень важную вещь..." Мой шепот сбивается от нахлынувших чувств. Сашка что-то показывает рукой, не снимая с лица полотенце, но я понимаю его без слов: "Помолчим... еще рано..." Я соглашаюсь и с удовольствием ныряю назад, внутрь. Все еще впереди. Целая жизнь.
Наступила ночь. Так часто пишут во взрослых настоящих романах. Святое время для тайных деяний, замуток, вмазок и последующих размышлений и чувственных излияний. Вот и сейчас наш с Сашкой диалог через слово перемежается козырной фразой: «Извини, что перебиваю...» Хочется столько сказать, но альтруизм прет изнутри мощным потоком, понимаешь, что другу тоже хочется высказаться, и потому все время извиняешься. Уже утверждены наполеоновские планы на ближайшие двадцать лет, уже сделаны признания в тяжких грехах, типа: «Помнишь, тебя десяточка не вставила?.. Это я развел ее наполовину водичкой. - А ты помнишь, как в баклажке «высохло» семь кубов?... Это я их выбрал и вмазался, когда ты ссать выходил. Пойми, меня крепко сбросило, когда гром резко бабахнул. – Да ничего, проехали...»
По черепице снова зашуршал мелкий дождик, а мир за черепицей обрел форму и стал реальностью. Все еще очень классной, но лучше бы, как-нибудь, без нее. Потому что в том мире, оказывается, необходимо топать по селам, стучаться во дворы и выкрикивать заученную фразу: «Робимо кольорові портрети. Гроши зараз не берем!». Вывод один - пора догоняться. Для меня это будет уже третья вмазка, до отходняка еще «как до Москвы рачки», я спокоен, хотя если еще затянуть, то можно доиграться. Многие считают, что догоняться следует тогда, когда уже попустит. Это их право и их беда. Догоняться надо вовремя, за полшага до первых звоночков.
Как же приятен на ощупь пузырек под подушкой! Открутил пробку, понюхал... и чуть не отъехал. Набрал другу. Отправил со словами: «Счастливого пути». Набрал себе оставшееся. На кончик иглы примотал маленький символический фильтр и досуха собрал капли со стенок. Застыл в нерешительности. Близкое присутствие дозы вернуло на прежний, высокий уровень. Может еще поваляться? Обмануть природу? Я ложусь, зажав во влажной ладони бесценный цилиндр.
Был бы один, еще бы вылеживал долго, иногда поглядывая на баян, и понюхивая пузырек, но... Об этом даже страшно подумать! Если Сашку чуть попустит, и он будет видеть, как я вмазываюсь, его начнет душить жаба. Он начнет просить поделиться, прочь, прочь эти мысли, я встаю и молниеносно всаживаю себе иглу, рядом с двумя точками на изгибе руки. Быстро, с ветром вгоняю и валюсь на бочок, прижимая колени к подбородку. Через нос вырывается мычание, я переворачиваюсь на другой бок, потом опять, как катаются довольные собаки в пыли. «Вот это приход, я аж испугался на мгновение! Шура, ты как?»
И тут мой друг выдает идею, которая, собственно и сделала это мероприятие таким памятным. «Давай пойдем в горы»- вдохновенным шепотом говорит он: «Там костер разведем, сольемся с природой». Я, впертый до предела, без тени колебаний подрываюсь и натягиваю джинсы. Тем более, мне нравится усиленный во сто крат запах леса, дождя, травы. Вперед.
Движения порывистые, спички в карман, болоньевый куртец на плечи. Шура надевает свою выгоревшую ветровку цвета хаки. Все нужно сделать очень тихо, чтоб не разбудить бабульку. Общими усилиями легко отодвигается бочонок, я ныряю в люк, проходя через комнату хозяйки, слышу ее сопение, чую запах лекарств, нащупываю большой ключ в дверях, поворачиваю, и через минуту мы оказываемся на свободе.
Вот это запахи, мама дорогая! Капли дождя, попадая на кожу, мгновенно испаряются, защита, то, что надо! Может, оттолкнуться ногами и полететь, чтоб не обходить квартал?! Я делюсь этим впечатлением с Саньком, он подхватывает тему, класс, за поворотом начинается подъем, еще метров сто и становится совсем темно. Мышцы легко преодолевают подъем, усиленное джефом зрение различает силуэты деревьев, иногда подошвы скользят по мокрой траве. Мы ищем удобное место для привала, чтобы развести костер и провести остаток ночи. Совсем не смущает факт, что развести костер в мокром лесу с помощью одних спичек совершенно нереально. Но сейчас мы об этом даже не задумываемся, мы говорим без умолку, растрачивая кайф, и за это очень скоро придется поплатиться.
Понятное дело, что никакого костра мы так и не развели. Стало светать, а вместе с рассветом подошла к концу волшебная сказка. Мы потеряли ориентацию в пространстве и, похоже, заблудились. В то время я еще не знал действенных методов борьбы с отходом, правда, трагедии из этого никто не делал. В огороде у бабки рос мак, с головами величиной с яблоки, но до него еще надо было добраться.
Логично предположив, что путь вниз по любому приведет домой, мы попрыгали, как больные кролики по высыхающей траве. Солнце поднималось все выше и начало ощутимо согревать мой воспаленный лоб. Неожиданно расступились деревья, и открылся лежащий в долине город. И вот тут то со мной произошел трабл, от которого Шура после валялся, несмотря на печаль отхода.
Дело в том, что где-то в городе какого-то члена врубили сирену воздушной тревоги, типа, начались учения по гражданской обороне. В те годы это было обычным явлением. Внизу забегали букашки людей и тут, как на грех, по чистому совпадению, с неба донесся... гул самолета! Во мне зародились смутные сомнения, переходящие в панический ужас. Твою мать!!! Я поднимаю перепуганные очи к небу и вижу... серебристый крестик в синей вышине. Неужели?! Это все?!!
Я начинаю метаться взглядом в поисках укрытия, но хренушки, мы стоим на открытом склоне горы. Ужас сменяется смирением и покорным отчаянием, я встаю во весь рост и смотрю в небо, надеясь увидеть падающую точку. Сейчас долину зальет бело-голубая вспышка и это будет последним, что я увижу в своей короткой и непутевой жизни. А в детстве я мечтал стать моряком. Почему я тогда провалил математику?... А в школе я любил отличницу Риту, я вечно ронял ручку, для того, чтоб заглянуть ей под юбку... Что ж, я прожил чудесную жизнь, у меня был настоящий друг, меня любила самая красивая девушка на земле, я ширялся самым вкусным на свете наркотико...
«Ты чего встал?»- окликает меня Шурин голос: «Давай бегом, сейчас заварим кукера и славно отдохнем! А потом сходишь к Ольке, и возьмешь полсотни банок Сунорэфа. Че то мы намудрили с этим походом, надо исправить». Я понимаю, как я лоханулся, меня начинает разбирать истерический смех, и я начинаю ускорение с горки. «Нет»- думаю я себе: «Сунорэф я возьму, едва только откроется аптека!!!»
Вторая часть
Ураган
Отход, как много в этом слове… Когда рядовые житейские хлопоты кажутся вселенскими трагедиями, когда в каждом встречном видится любознательный мент, когда от вакуума во рту и постоянно сжатых челюстей натирается и напухает нёбо, когда жизнь пуста, как турецкий барабан. В этом, мягко говоря, неприятном периоде присутствует странный момент - на короткое время пробивает истерическая беспричинная энергия, какая-то нездоровая бодрость, я назвал ее «Лебединой песней» по вполне понятным причинам. Собственно, в это июньское утро и прозвучал впервые этот высокопарный термин, за которым скрывался мой обычный стеб, с несколько черной окраской.
Спускаться с горы, конечно, легче, чем в гору, но напрягается какая-то неправильная группа мышц, поэтому у непривычного жителя равнин спустя некоторое время начинают подкашиваться ноги. Вот в таком подкошенном состоянии мы с Саньком и вошли в город около 8-ми утра со стороны городского рынка. Я был бледен, друг мой краснолиц, уж такая у нас разная физиология. Зато одинаково горели глаза, стукало сердце в бешеном ритме, а душа желала уединения и покоя. Рынок и прилегающие улицы наполнялись народом, галдящем на местном наречии, представляющем собой гремучую смесь из украинского, мадьярского, польского, румынского и чешского языков. Родной русский здесь не звучал, и мы с Шурой в этом плане очень выделялись, если, конечно, не притворяться немыми. Энергетика чуждой толпы давила на мозг, хотелось миновать это место, ни к кому не приближаясь, но обходить было далеко, и мы двинулись, как через минное поле.
У «стекляшки», одной стороной относящейся к рынку, а другой, к прилегающей улице, уже толпились местные усатые «красноносики», и меня посетила спасительная идея: «Шура, как у нас с деньгами?» Санек не с первой попытки протиснул руку в карман, затем в другой, и вытащил мятый зеленый трояк (были такие деньги до 91-го года). Еще минут двадцать мы топтались в очереди, выходя попеременно на перекур, пока, наконец, тяжелые гранчаки с горилкой, как называется здесь водка, не легли в наши слабеющие руки.
Ха!!! Уф-ф... Как обожгло горло! Какой мерзкий вкус! Я аж присел. «Блин, надо было закусь взять какой!» Шура побагровел еще больше. Вынул сигареты, протянул мне пачку, я кое-как выцарапал «Родопину» и зажал пересохшими губами. Зажег спичку, смачно затянулся и стал прислушиваться к своему телу. В груди и желудке стало горячо, перед глазами появилась приятная мелкая мозаика, точечки метались в броуновском движении, а из глубины души пробились первые, неуверенные ростки долгожданного похуизма. Мы присели на корточки, прислонившись к деревянной стене. Помолчали. «Повторим?..» Повторили, благо, без очереди, второй раз гримас было меньше. И на ватных ногах побрели в центр, ориентируясь на острую колоколенку костела. Отходняк забился в уголок и сидел там тихо, очевидно, выжидая момент для атаки. Мы вышли на перекресток. До девяти оставалось несколько минут. В 9 открывалась аптека.
«Ну, что?…» - спросил меня Санек. Вечная проблема выбора, или идти домой отсыпаться или… «Шура, пойми…» - при этих словах на лице моего друга появилось неподдельное страдание, он знал, что я против беспонтовых продолжений на уже засранный организм. «Мало того, что это почти ничего не даст, я не могу с такой рожей к Ольке заявиться. Если она что-то заподозрит, то прощай ежемесячный грамм!»- я сказал и пожалел об этом, Шура поник, сгорбился и, зрительно, еще больше уменьшился в росте. Я внимательно изучал плакат, возвещавший о приезде цирка на следующей неделе.
«Есть же другие аптеки, сунорэф везде взять можно, Олька для этого не нужна»- в голосе друга снова появились нотки надежды: «Если тебе в лом, я пойду, возьму» Я представил себе янтарную десяточку в баяне и тут же от жопы до макушки прошлась мощная волна озноба. «Все равно домой надо зайти, у нас с собой денег нет». Это стало сигналом к движению.
Силы покинули меня, едва я зашел в прохладное помещение, параллельно догнал алкоголь. Баба Мария сидела на кровати и громко сербала кислое молоко. «Добрий ранок» - просипел я и прошмыгнул в кладовку, из которой поднималась лестница на чердак. Шура отстал, наверное пошел отливать. Натужно дыша, я поднялся наверх и только там почувствовал, что неплохо бы поссать. Спускаться назад пред хозяйкины очи было уже невмоготу и я пошкандыбал в угол к бутылю, который оказался полным до краев. Я огляделся, растерянно клипая пьяненькими глазками. Маленькие чердачные окошки были только с одной стороны, над тротуаром. Я прислушался, дождался момента, когда не было слышно шагов, и выплеснул три литра мочи через окошко на черепицу. Через секунду обрушился водопад на тротуар, я весь сжался, ожидая услышать вопли и матюки. Обошлось. Когда я облегченно уткнулся лицом в подушку, то услышал Шурины шаги. «Ты что… уже спишь?» - изрек мой друг и рухнул рядом.
Какое-то время было ничто. Отсутствие бытия. Как часто во время бессонницы на отходе мечтаешь лишь об одном, - перестать БЫТЬ. В нашем случае, по двести граммов водочки на нос избавили нас с Шурой от этих страданий. Правда ненадолго, появились подобия сновидений, я перемещался взглядом вдоль бесконечной ленты, живописной картины, изображающей историю человечества. Неандертальцы с дубинами брели по девственному лесу в поисках добычи. Их сменили всадники с копьями наперевес… много всадников, ощетинившись тысячью копий, неслись по безграничной равнине. Волнами они заворачивали влево и наконец полетели прямо на меня, голого и беззащитного, направив острия мне в грудь. Сердце мое забилось, как птица, зажатое в кулаке, я развернулся и побежал, из горла вырвался протяжный отчаянный крик. Топот копыт уже был прямо за спиной и вот уже удары по плечам и лопаткам посыпались градом…
«Ты че орешь?» - Шура стучал меня по спине ладонью, я разлепил глаза и почувствовал, как мне хреново. Хотелось пить, но не хотелось вставать. Короткие огненные линии, падающие из щелей на пол показывали чуть больше полудня. Я протянул руку и потрогал черепицу. Она была горячей. Осколки мыслей собрались в цельную картину, я вспомнил про зеленые увесистые головки на тонких стеблях, которые покачивались в огороде, и слегка ожил. Ах если бы мы знали тогда, что их можно надрезать, собрать молочко на бинт, подсушить, порезать на квадратики хрустящую коричневую корочку, вскипятить в ложечке… Что-то где-то, краем уха я слышал, но этих знаний было недостаточно для того, чтобы вмазаться чистым опием. Однажды мы уже проводили эксперимент: вскипятили зеленые головы, выбрали баяном воду, в нашем понимании, насыщенную опием, и укололись… Трусило нас тогда пару суток не по детски. Мы учли этот горький урок и более не совались в чуждую нам область. Сухие коробочки просто вываривали и пили «куку», как мы ласково называли кукнар, зелень же запихивали за обе щеки и яростно жевали, преодолевая отвращение. Через минут двадцать начинало нехило переть. И на том спасибо!
Светлое стремление придает сил, поэтому я без труда спустился, вышел во двор, откинул крючок калитки, ведущей в огород, и нарвал пару десятков упругих маковых коробочек. Распихал их по всем карманам и так же благополучно вернулся на лежбище. Шура перерыл свою сумку и нашел горсть сплющенных ирисок недельной давности. И началась большая жратва, в рот по очереди забрасывались ириски и зеленые горькие головки. Все это запивалось холодным чаем из алюминиевого чайника, который я удачно зацепил на обратном пути в хозяйской комнате.
Когда полегчало во всех отношениях, вопросы встали ребром. Правильнее всего было бы пойти поработать, а потом со спокойной совестью затариться где-нибудь Суном (сунорэфом) и выторчать вторично по максимуму перед отъездом домой. Ох уж эти благие намерения! Желание скорой вмазки взяло верх, и мы стали приводить себя в человеческий вид для похода по аптекам.
Не более, чем через полчаса, мы уже бодренько топали по улице, сверкая на солнце гладко выбритыми щеками и благоухая хорошим одеколоном. На мостовой напротив 11-го номера две девчушки лет по шестнадцать играли в бадминтон. Одну из них я знал, это была Влада, белокурая дочь соседки, не полная, а, именно - сочная стройная девчушка. На ней был розовый халат длиной до колен, но без пуговиц, просто стянутый пояском на талии. При каждом движении халат распахивался и открывал красивые ноги и белые трусики. Я замедлил шаг, не в силах оторвать взгляд от такой картины, Шура встал, как вкопанный, глаза его блестели.
Пройдет немного времени и подобные зрелища станут естественным и единственным усилителем эфедринового кайфа. Уйдут в прошлое разговоры до рассвета, великие мысли, навсегда исчезнет ощущение общности, счастья дружбы, все станет подчинено одному стремлению - возбуждаться. Для этого не нужен друг, скорее, – он будет лишним.
А пока это новое чувство поселило какой-то сладкий дискомфорт внутри, то ли в мозге, то ли в члене. Я стряхнул наваждение и стартанул с места, блин, мало достать сун, его еще вымывать час нужно. Это кумарило, тем более, еще не решено, где брать его. Я по простоте душевной полагал, что если есть аптека под номером семнадцать, значит, как минимум должны быть еще 16. Как я ошибался!
Я точно знал об аптечном отделе в поликлинике и была еще одна, вечно закрытая, на выезде из города в сторону румынской границы. Через несколько минут мы познали знатный отсос в больничной аптечке, а еще через полчаса грязные матюки потрясали окраину Рахова – большой навесной замок не оставлял никаких надежд на скорую вмазку. Мысленное кусание собственных булок мало что меняло, и я предложил мучительный компромисс.
Ближайшим населенным пунктом, где можно было одновременно прощупать аптеку и раздать готовые портреты, заказанные в прошлом заезде, числилась Кобылецкая Поляна. Географически, это было самое труднодоступное место, но вовсе не из-за рельефа местности. Дело в том, в двенадцати километрах от Рахова проходит государственная граница СССР-а. Еще ближе начинается приграничная зона, куда без специального разрешения соваться не стоит, - примут и навесят по полной, в те годы с этим было строго. Кобылецкая Поляна (КП) фактически не располагалась в погранзоне, но единственная дорога туда отчасти проходила прямо вдоль колючей проволоки, разделяющей государства. На автостанции билеты в КП не продавали без специальной отметки в паспорте, но был хитрый выход из положения, можно было взять их в дальний город, например Хуст, а по дороге попросить водилу высадить, он все равно не помнит, кто куда едет. Но это было накладно, а денег тогда у нас было в обрез.
Оставался вариант самый трудный, но верный – отправиться пешком по заброшенной дороге и далее, по лесным тропам через Кобылецкий перевал, каких-то 15 км в гору, а затем, около 3-х вниз. Месяц назад мы так туда и проникли, выставили под церковью образцы, и заказы посыпались, как из рога изобилия. Цены на портреты колебались от 16 до 22 рублей, которые тогда были равны сегодняшнему доллару, иными словами, после раздачи ста портретов можно было улыбаться во весь рот и ни дуть в член до конца заезда, - считай, около двух штук зелени было в кармане.
А пока мы печально едим гороховый суп за десять копеек в вокзальной столовке и взвешиваем все «за» и «против». Как назло, в очереди топчется местная «мисс ПОТ», как я прозвал ужасное бомжеподобное создание, за которой всегда тянется шлейф едкой вони годами немытого тела. Буфетчица кричит на нее благим матом, пытаясь выдворить, но это непросто, - «мисс» на полных тормозах, роняет слюни на разнос и клянчит жрачку.
Буш отшвыривает скрученную в штопор алюминиевую ложку и вылетает вон, оставляя на тарелке черную картошку, я выхожу следом, пряча нос в рукав рубашки. «Ложки у них какие - то тяжелые»- изрекаю я, и мы начинаем угорать, сгибаясь поочередно пополам и привлекая нездоровое внимание зорких гуцулов. Я вынимаю из нагрудного кармана легкой клетчатой рубашки пару маковых головок, кидаю в рот, и начинаю смачно хрустеть, чтобы оставаться в форме. Жаркий день, еда и опий в крови размаривают окончательно и мы, едва забравшись на чердак, засыпаем до завтрашнего утра.
Меня разбудил вопль бодрого петуха, возвещающего о приходе… нет, пока лишь о приходе нового дня, - дня, который войдет в историю Закарпатья по причине… Чтоб узнать эту причину, нужно еще оторвать слабое сонное тельце от постели, заварить звероподобного чая, более напоминающего чифирь, отсортировать портреты и раскидать их равномерно по двум сумкам, решить, что брать с собой, а что оставить на хранение бабке, отдать ей оставшиеся деньги и, наконец, вырулить из двора.
Хозяйка как-то подозрительно долго смотрела в чистое утреннее небо, и сказала на дорожку что-то типа: «Береги вас Господь», но на местном наречии. Мы не придали этому значения, и через двадцать минут уже выходили из города по разбитой дороге, постепенно поднимающейся в гору. У минерального источника, называемого здесь «Буркутом», умылись, с удовольствием утолили жажду и набрали воды с собой.
Остался за спиной перекошенный шлагбаум с запрещающим и предупреждающим щитами, стало тихо, лишь легкий утренний ветерок шелестел в листве деревьев. Дорога была изуродована проросшими корнями, сквозь трещины пробивалась ярко-зеленая трава, а ограничительные столбики торчали, как редкие кривые зубы.
На одной из петель серпантина открылся потрясный вид города, залитого туманом, как молоком. Было решено сделать минутный привал и сфотографироваться на фоне этой неземной панорамы. Шура стал на самом краю, я отошел и щелкнул затвором своего «Зенита».
«Мы вовремя ушли. Город залил ИПРИТ»- серьезным голосом произнес Санек, явно намекая на мой вчерашний конфуз с «ядерной бомбардировкой». Я передал ему камеру, беззлобно буркнул: «Не подъебуй!»- и занял его место. В прозрачных прожилках тумана я увидел, как со стороны границы выползал дизельный поезд, отсюда напоминающий красную гусеницу. «Сними так, чтоб поезд был виден»- попросил я друга. Несколько раз раздался щелчок, последний раз я окинул взглядом долину, развернулся, поправил на плече сумку и пошел вперед уверенным шагом.
Много бы я отдал сейчас за то, чтобы увидеть эти фотоснимки. Но время разрушило все.
По мере приближения к самой высокой точке, дорога все больше складывалась в гармошку, стало нелогичным идти по шоссе, - тропы, срезающие путь были давно протоптаны местными жителями. Правда они были больно круты, но это не было проблемой для нас - 26-летних. Шура обогнал меня и я теперь разглядывал фирменные нашивки на его серых джинсах, типа - «варенки».
Сашка фактически с детства занимался боксом, стал чемпионом области в 75-м году, разумеется, в своем весе. Его малый рост компенсировался мощной мускулатурой, но он все равно всегда был недоволен своей внешностью. Я, в свою очередь, никак не мог накачать себе нормальные руки и тайно завидовал Сашкиным бицепсам, но природа наградила меня типичным ликом плейбоя. Ямочка на подбородке, прямой, тонкий и чуть сбитый на сторону нос, черные порочные глаза, - все эти черты не оставляли моему другу шансов выбирать девчонок, будучи со мной в одной компании.
На мне в это солнечное утро были затертые, но настоящие брендовае джинсы «Wrangler», клетчатая бело-голубая рубашка с коротким рукавом и накинутая сверху болоньевая румынская куртка, синяя с белыми полосами на рукавах.
Утро перестало быть солнечным тогда, когда мы фактически вышли на горизонтальную поверхность самой высшей точки Кобылецкого перевала. Порыв ветра расплющил и прижал к земле папоротники, растущие по обеим сторонам шоссе. Серая пелена наехала на небо, словно ниоткуда. Стало холодно, как осенью. На несколько секунд воцарилась наэлектризованная тишина, нашим глазам открылась лежащая внизу долина с игрушечной церквушкой, и тут страшный удар грома расколол эту тишину почти одновременно с ослепительной вспышкой.
«Так и обосраться можно!»- сказал я, не будучи уверенным, что этого уже не произошло. Бушу это прокомментировать уже не удалось, - с каким-то адским визгом и шипением ломанная ярко-фиолетовая линия расколола верхушку сосны, метрах в пятидесяти от нас. Сосна загорелась и стало, в натуре, страшно. Ветер сорвался, как сумасшедший, столкнул с места и начался сущий кошмар. Никогда ни до, ни после этого дня я не видел в реале молний, почти беспрерывно бьющих по верхушкам деревьев. Это был знаменитый ураган 20-го июня 1987 года, второй по счету, начиная с начала века. Он посрывал крыши и мосты, унес человеческие жизни, но обо всем этом мы узнали позже, а пока…
Сломанные ветки, камни, песок, все это полетело горизонтально земле. Начался ливень, я присел и закрыл лицо руками, пытаясь защититься от упругих струй мокрой грязи. Я не видел, как навстречу нам по дороге бежали два человека, только услышал перепуганный голос: «Треба ховатись, блискавка може влучити! Туй неподалік є кошара з громовідвідом!» И мы побежали, фактически вслепую, ориентируясь лишь на топот бегущих спереди местных жителей. Каждая вспышка могла оказаться путевкой на тот свет, утешало лишь то, что удар грома звучит чуть позже, из чего можно было делать вывод, что пронесло. Бежали долго и медленно, тугие хаотичные порывы ветра швыряли нас в разные стороны, я бежал последний, несмотря на самые длинные ноги.
Наконец из серой пелены проявился полуразваленный сарай, куда и забежали гуськом мои трое спутников. Меня же занесло на повороте и я почувствовал, как земля уходит из под ног. До спасительного входа оставалось несколько метров, когда я угодил в выгребную яму и стал погружаться в вязкую трясину, которая к счастью была очень древней, и потому уже не смердила овечьим дерьмом. Правда, утонуть в ней мне не хотелось бы, даже если бы она благоухала розами. Я пытался выбраться, но края были скользкими и я погружался все глубже. “Это становится какой-то традицией - каждое утро прощаться с жизнью”- подумал я и получил увесистый удар по голове доской, которая прилетела в составе целой секции чьего-то забора. Повертев головой, как боксеры после удара в дыню, я вцепился в спасительный штахетник и стал выкарабкиваться по нему, как по лестнице. Мне это удалось и через минуту я предстал перед промокшей до нитки компанией, которая как раз недоумевала по поводу нехватки одного члена.
Когда же они разглядели члена, то от смеха едва не развалилась кошара. Я смеялся вместе со всеми, размазывая по лицу черную жижу, а еще через несколько минут буря резко утихла и мы вышли, с опаской поглядывая на светлеющее небо. Хуже всего было то, что холодная мокрая одежда липла к телу, а я этого терпеть на могу. Я попытался раздеться, от от этого почему-то теплее не стало, ветер все еще завывал, правда уже без дождя. Так, перекидываясь впечатлениями, мы дошли до дороги и там распрощались с нашими времеными спутниками.
В село мы въезжали на задницах, скользя ею по мокрой траве, потому что дорога уходила в сторону и делала большой крюк. Из домов на окраине уже выходили жители с озабоченными лицами, они осматривали хозяйство и оценивали ущерб. Кто-то узнал “фотографистов” и по селу пошла волна в виде протяжных криков, типа: “Ма-а-ня-а! Біжи до Кравчучкі, її портрет принесли!” В результате, когда мы дошли до дома Полины Павловны, которая сдавала комнаты, наши карманы уже оттопыривались от купюр, полученных за реализованные портреты.
Солнце поднялось и жарило, как будто ничего не случилось. Грязь на мне застыла коркой и с треском осыпалась при каждом движении, но на это никто не обращал внимания. По ходу мы узнали, что во время грозы на перевале погибли четыре человека- отец с тремя сыновьями. Они имели несчастье укрыться под навесом, защищающим сено от дождя.
Снятое жилище было просторным, кроме комнаты на четыре кровати, в нашем распоряжении был весь дом. Хозяйка на лето переселялась в летнюю кухню во дворе, а дом сдавала дальнобойщикам, везущим отсюда лес огромными МАЗами с массивными прицепами. К нашему счастью, водил сейчас не было.
Слева от двери комнаты стояла на ножках старинная резная вешалка, куда и были определены наши грязные куртки. Справа же располагалась прямоугольная металлическая печь, несмотря на лето, ночью ее стоило разжигать, перепады температур в горах очень резкие. Тем более, если хочется полноценно расслабиться, не зябнуть и не кутаться в одежды или одеяла. Именно это мы и намеревались сегодня сделать, надеясь на успех в местной аптеке.
Как минимум, для этого было необходимо привести в порядок одежду, посему я выдал Полине Павловне усиленную оплату, чтобы не было лишней вони по поводу сжигания дров в летний день. Не дожидаясь официального разрешения, Буш бодренько сбегал в сарайчик, и приволок большую стопку сухих сосновых чурок. Порвал и скомкал несколько газет “Правда Закарпаття”, чиркнул спичкой и вот уже сладкий дымок пополз по комнате, его подхватывал сквозняк и уносил в открытое окно с салатными ажурными заневесками. На каждой стене висели огромные репродукции в тяжелых рамах, на них были изображены библейские сюжеты, - я и не знал, что в начале 20-го века в Австро-Венгрии была так развита полиграфия.
Я развесил у печи на спинках стульев свои мокрые шмотки и развалился в трусах на кровати под окном. Меня охватила дремота, солнце согрело мои чресла, я вспомнил Владу, играющую в бадминтон и развил сюжет дальше, как если бы мы с Шурой пригласили ее на чердак. Я явственно представил, как она поднимается по крутой лестнице впереди меня, я увидел у самого лица ее подколенные ямочки и все, что выше. Волны сладкой энергии покатились вниз, в известный эпицентр. Шура курил на корточках у печурки, смотрел на огонь и ковырял поленья короткой кочергой. Когда металл стал светиться, он перевесил одежду мокрым наружу, кинул в топку окурок и выпал на кровать ногами к печи. Так прошло еще полчаса.
Я проснулся от громкого шуршания, это Сашка вовсю работал одежной щеткой: «Ты че расслабился? Фармация кличе!» Последний оборот означает «аптека зовет», если извратиться сказать это на украинско-молдавском наречии. Когда я оторвал задницу от кровати, раздался стук во входную дверь. Хозяйка, вдохновленная нашей щедростью, пришла пригласить нас откушать с дороги. Я не стал напрягаться щеткой, просто потер джинсы кулаком о кулак, рубашку встряхнул с громким хлопком, все это напялил на себя и вышел во двор.
В тени дерева стоял стол, застеленный цветастой клеенкой, а на нем… Я сглотнул слюну. Огромная чугунная сковородка с тушеными и после обжаренными грибами, маринованные огурчики, от вида которых свело челюсти, копченое сало, пышный домашний хлеб, нарезанный большими ломтями, стручки молодой фасоли в сметанно-чесночном соусе и наконец, запотевший графинчик с чистым спиртом. Я сошел с крыльца, и протопал босыми ногами по прохладной шелковистой траве к столу. Шура не заставил себя ждать, он молниеносно занял место напротив и вонзил вилку в грибную гору. Я разлил по стаканам горючее, сказал короткую благодарственную речь в адрес Полины Павловны и началось…
…Когда все закончилось, мы были сыты, пьяны, и полны уверенности в светлом будущем. Лениво ворочая языком, я предложил убить двух зайцев, а именно: чтобы Санек занес несколько портретов на Аршицю, это чудесный район на самой вершине горы, я же возьму на себе более тяжкую и ответственную миссию - навести контакт в местной аптеке и, если повезет, выделить и замутить эф к Сашкиному возвращению. Мой друг не выразил большого восторга по этому поводу, но поскольку иного предложить не мог, то согласился, и пошел отбирать и раскладывать по адресам “кольорові”.
Я в это время поднялся по течению потока и посидел в кустах на корточках, предаваясь раздумьям по поводу грядущей операции. Напоследок я подержал жопу под струей холодной воды, надеясь, что в это время внизу никто не набирает воду для питья, и спустился во двор.
Шура с сумкой на плече махнул мне рукой, пожелал удачи, и ушел вдаль по улице. Еще минут пятнадцать я чистил зубы и счищал с одежды остатки грязи. Вышел неторопливо за калитку и настроился на то, чтобы ни на что себя не настраивать. Потому нарочно шел медленно, разглядывал облака и их отражения в лужах, здоровался со всеми встречными, и дышал глубоко и протяжно, вычищая легкие от всякого дерьма.
Сельский центр не отличался от тысяч других - церковь, гастроном, магазин промтоваров, парикмахерская, почта и наконец, заветная вывеска. В аптеке пахло сыростью и конечно, лекарствами. Темноволосая некрасивая девушка с крючковатым носом и тонкими губами сразу узнала меня и поднялась со стула: “ПрОшу?” Это говорится с ударением на “О” и означает вовсе не просьбу, а “чего изволите?”, или “я вас слушаю”, или “спасибо”, или “пожалуйста”. Совершенно универсальное слово, почти как известное русское троебуквие.
Я почесал кадык, и завел разговор о погоде и урожае, при этом нервно разглядывая пестрые ряды лекарств на полках. Знакомой пузатой баночки я не находил, и потому мои пальцы стали выстукивать по витринному стеклу пионерский марш, что было плохим знаком. В процессе беседы ни о чем, выяснилось, что аптекаршу зовут Мартой, что живет она на той самой Аршице, куда потопал Буш, и что ее семья заказала прошлый раз два потрета. Я вспомнил по описанию, как самолично снимал двух малышей на подушке, мы еще их прозвали Антонио и Курисака из-за характерных черт их лиц, и долго потом стебались с этого.
Наконец я собрался с духом и взял быка за рога. Я набрал побольше воздуха и выдал крутой бред по поводу того, что мы теперь будем раскрашивать портреты прямо здесь, но для приготовления уникального красителя необходим Сунорэф, поскольку его вазелиновая составляющая как нельзя лучше подходит для этого.
К моему удивлению, Марта не сделала квдратных глаз и даже не подняла бровей. Видно сюда еще не дошло предписание “понаблюдать за скупщиками этого лекарства и выдавать не более двух банок в руки”. “У нас нихто його не купує”- я напрягся при этих словах: “Скількі вам треба, повний подвал отої мазюкі?!”
...Ооооооооооооыыыыыыыеееееееее... Как еще иначе выразить мои эмоции от этой новости?! Но внешне я был спокоен, аки сфинкс. Когда она вынесла и поставила на прилавок две упаковки по 49 банок каждая, у меня застучали зубы. Когда я их запихивал в сумку, я понял, что поноса не миновать.
При общей стоимости в 15 рублей, я кинул на прилавок купюру в двадцать пять, весело добавил: “Сдачи не надо!” и вылетел на улицу, мысленно исполняя “Танец с саблями” Хачатуряна. На обратном пути я уже облаков не разглядывал и ни с кем не здоровался, поэтому в считанные минуты дошел до дома. Постоял в центре двора, вглядываясь вверх на Аршицю, надеясь разглядеть фигурку друга: ”Ждет тебя сюприз, однако...” Зашел в дом и приступил к делу.
Сунорэф есть мазь на основе обычного вазелина, в который добавлен СУльфадимезин, НОРсульфазол и, как несложно догадаться, ЭФедрин. Отсюда соответствующее название, происходящее от начальных букв препаратов, входящих в состав его. Выделение эфа из него просто, как все гениальное.
Я разорвал упаковку из плотной бумаги говняного цвета, и выставил банки стройным рядком на столе. Их было нечеловечески много. Учитывая, что в каждой банке содержится 1 сотка эфа, не надо быть великим математиком, чтобы посчитать, сколько нам придется отведать.
Обратным концом чайной ложки я выложил белую мазюку из тридцати банок в алюминиевую миску среднего размера. Залил все это стаканом воды и стал взбивать, как взбивают омлет. Через минут двадцать легкорастворимый в воде эфедрин вышел в воду, я наклонил миску и слил воду в эмалированную квадратную посудину, в какую обычно заливают холодец.
Включил электроплитку и стал выпаривать содержимое посудины до необходимого объема. Учитывая, что весь эф из мазюки не вымывается, три грамма конечно не добыть, но полтора два – свободно, и для начала этого достаточно.
Когда жидкости осталось мало и она приобрела ядовито-желтый цвет, я снял посудину с плиты и добавил пару капель концентрированной уксусной кислоты, которая связала остатки жира.
Следующей задачей было охладить полученный раствор, холодильника в обозримом пространстве не было и я воспользовался тазиком с холодной водой. Через несколько минут дерьмо осело на дно, я через фильтр вытянул баяном драгоценную жидкость и слил в стаканчик. Дальнейшие действия настолько очевидны, что нет смысла их перетирать. Уксус, марганец и… бегом в конец двора на посиделки.
Уникальное состояние, кто знает, не даст соврать – с одной стороны, хочется протянуть подольше, чтоб вернуться на гарантированную вмазку, тем более, бодрая кака стремится без остатка покинуть своего хозяина, с другой, - нетерпение сносит крышу и срывает с очка чуть ли не без портков.
И вот я иду назад в дом по узкой тропинке среди густых трав, кустарников и садовых деревьев. Она почему-то нескончаемо длинна, я слышу стук своего сердца, я задираю голову и восхищаюсь огромными зелеными горами, иногда кажется, что это сон, который может прерваться в самый ответственный момент. Но сон не кончается, я ступаю на скрипучее деревянное крыльцо, я прохожу по прохладному коридору, я открываю застекленную дверь занавешенную гуцульской вышивкой, я подхожу к столу и вижу зеркальную пленку на поверхности раствора.
Я понимаю, что перерыв между вмазками был недопустимо мал, и потому выбираю себе почти полный баян, кубов восемнадцать. Я хочу заглянуть еще дальше, еще глубже, правда, я не знаю концентрацию раствора, но страха перед передозом нет и быть не может. Из резервной нычки я вынимаю новую иглу в блестящей упаковке, щелкает фольга, насаживается игла и подгоняется поршень. Ну вот и все.
Острие заходит в вену, как в масло, указательный палец предусмотрительно уже лежит на кнопке «Пуск», теперь уже никто не отнимет предстоящего полета. Я давлю на поршень, давлю… давлю, а конца все нет, уже ослабели руки, уже тошнилово подступило к горлу, но кайф мощной волной перекрывает тошноту. Похоже, сейчас я потеряю сознание, я останавливаю движение и пытаюсь сообразить, сколько еще осталось. Оказывается, я не задвинул даже половины. Что же делать?… Несколько секунд я сижу, переполненный запахом миндаля и бесбашенной легкостью, затем собираю волю в кулак и начинаю задвигать себе по два куба за движение. Удастся ли отправить все и не потерять сознание?… Есть ли предел кайфу?… Ооооооооооооооооооооооооооооооо….
…Промывать я не стал, только набрал из кружки четверть воды и уронил баян на стол рядом с кружкой. Разворачиваясь, я глубоко вдохнул и тут меня накрыло волной, я упал на колени, правой рукой умудрился стащить с кровати толстое ватное одеяло и комком подсунуть под себя. Уткнулся лицом в мягкую ткань пододеяльника и какое-то время находился в такой непотребной позе, тихо постанывая от наслаждения. А когда представил, как в такой позе стояла бы совершенно голая Влада… Меня аж скрутило, серебристые мелкие звездочки полетели, разлетаясь кругами перед закрытыми глазами, член вырос, отвердел и заставил меня распрямится. Сексуальные фантазии, одна лучше другой, сменяли друг друга, и я никак не мог за что ни будь зацепиться и развить сюжет дальше.
Из внешнего мира донеслись шаги, кто-то ступил на скрипучее крыльцо. «Блин, у меня же все двери открыты!» - я мгновенно собрался, встал, кинул на кровать одеяло и повернулся к столу, чтобы накрыть полотенцем нехитрую лабораторию. За спиной раздалось покашливание, я сразу узнал Буша и облегченно развернулся. Глаза друга были безумны: «Я почувствовал… я почувствовал и сразу побежал назад! Я несколько раз упал по дороге… Есть что-то набранное?»
«Надо вытягивать, но фильтр отличный, набери себе сам, я НЕ МОГУ» - я прошел через коридорчик, закрыл на щеколду входную дверь и вернулся, чтобы наконец вывалиться, накрыть глаза полотенцем и улететь. Шура набрал себе десятку и часто задышал, тогда я встал и выполнил свою миссию.
И мы ушли, каждый по своей дороге, начиналась новая эпоха, «и это правильно», как говаривал Михаил Сергеевич, наш первый президент. Ведь нельзя войти дважды в одну реку, что-то умирает, но ему на смену приходит что-то новое. Круговорот, ****ь!
Третья часть
Only Adult
«Фрррп… А-аа!
Фррп… Аааааааааааа…»
Это Шура прихлебывает водичку из белой эмалированной кружки с красными вишнями на борту. Он приподымается на локте, закрывает глазки и нещадно ломит своим сербаньем. При этом еще скрипит пружинами койки.
«Блин, как серпом по яй...» - негативная мысль заставляет меня часто и громко зашмыгать носом.
«Твои шмыганья, как серпом по яйцам!» - звучит раздраженный Шурин голос, подтверждая факт телепатии, но мне не до этого.
В течение последних часов, я, ничего не видя и не слыша вокруг, закрутил в воображении такое кино, от которого моя мужская гордость действительно могла гордиться своей упругостью и длиной, несмотря на злые наветы, по поводу угнетения эфедроном мужской эрекции.
(Несколько минут я пребывал в задумчивости, смущенный этим оборотом: А ЧТО, БЫВАЕТ ЕЩЕ КАКАЯ-ТО ЭРЕКЦИЯ, КРОМЕ МУЖСКОЙ???)
Но вернемся к событиям в уютном домике у дороги, где двое друзей решили поставить рекорд по единовременному употреблению сунорэфового джефа, который отличается особой жестокостью по отношению к человеческому организму, ввиду непомерного процента гадких примесей на единицу объема полезного вещества.
Кровь людская – не водица! Это точно, она густая, она с трудом протискивается через сжатые сосуды, из-за этого центральный насос испытывает чудовищные нагрузки и, кажется, еще чуть-чуть и ты отправишься в «поля, богатые дичью», как выражались американские индейцы - современники Виннету - сына Инчу-Чуна.
А в тазике уже охлаждался эфедрин, выделенный из следующих тридцати банок, не оставлять же его врагу на поруганье! Вот здесь-то и выручает мысленная сексовуха, наша пока еще новая, не оформившаяся находка. Достаточно вспомнить или смоделировать соответствующую сцену, и тут же в кровь выбрасывается лошадиный дозняк эндоморфина. Сосуды расширяются до объема канализационных труб, а благодарное сердце с облегчением переходит на здоровый ритм работы. Можно мазаться дальше, но не забывать поддерживать себя в возбужденном состоянии. Именно этому я и посвятил все время кайфа, не растрачиваясь на суетливые разговоры с собратом. Идею я ему подкинул следом за первой десяточкой, а сам…
…Вернулся на лестницу ведущую на чердак дома по улице Киевской. Влада, подобрав розовый халат, взобралась на верхнюю ступеньку и оперлась круглой коленкой в порожек, окаймляющий люк. Я поднимался следом, жадно ловя взглядом каждое движение ее стройных ног. Колышущаяся ткань, то скрывала прелести юной девушки, то обнажала ноги по самые ямочки под ягодицами. Я сделал шаг вверх и невольно скользнул лицом по тыльной стороне загорелой ноги. Кожа была нежнее бархата, я поцеловал место своего прикосновения, девушка вздрогнула и тогда я свободной рукой взял ее за открывшийся безупречный зад и вытолкнул на сено чердака.
Влада откатилась от края, испуганно глянула мне в глаза и села, прижав коленки к груди и обхватив их руками. В ее серых огромных глазах были страх и желание. Я на четвереньках пополз к ней, стараясь не смотреть вниз, на ромбик белых трусиков с пятнышком влаги посередине.
Когда горячее дыхание оказалось совсем рядом, я обхватил ее ладонью за шею сзади под шелковистые светлые волосы и поцеловал в солоноватые сочные губы. Другой рукой я нащупал в вырезе халата голую грудь и чуть сжал ее. Влада издала тихий стон и повалилась на спину под напором моих рук и губ…
Несмотря на бешеный кайф, что-то протестовало внутри и мешало сосредоточиться. Это была идея воплотить подобное в реальной жизни. Я вынырнул и поделился мыслью вслух:
«Шура, а кто нам мешает пригласить на джаз девчонок? Кто у нас есть на примете, чтоб без проблем?»
Буш недовольно закряхтел, но суть услышал и заскрипел оживленно пружинами кровати. Его дико перло, он говорил сипло, короткими фразами, но я сразу вычислил, про кого он крутил свое кино. Я гуманно оставил его в покое до поры и попытался взвесить насколько реальна подобная затея. Это было непросто, мысли метались, то возвращаясь на чердак к виртуальной и недосягаемой в жизни Владе, то к стаканчику с джефом, сиротливо стоящем на столе и прикрытом красным блокнотом, то к безумной и стремной затее, которая теперь никогда не оставит в покое.
В прошлый заезд, набрав заказов в Кобылецкой Поляне, мы сделали пробную вылазку в погранзону, а именно в село Великий Бычков, там через автостанцию проходит автобус Хуст-Рахов, мероприятие опасное, но, в случае успеха, избавляющее от утомительного топанья пешком назад через перевал. Перемещались окраинными улочками, знакомились с местными жителями и часто ныкались во дворах. В одном из таких дворов Шура и обскакал меня вероломнейшим образом.
Зашли мы, собственно, испить водички и потрещать с бабулькой на предмет строгости погранцов. За свежей водичкой из хаты вынырнула внучка, на которую трудно было не обратить внимания. В белой маечке и оранжевой мини-юбочке она протопала к колодцу и наклонилась над срубом, шурудя ведром. В джинсах сразу стало тесно, но пока я готовил «грамотный заезд», Шура тупо ломанулся помогать вытягивать ведро. Друг мой был гол по пояс и было видно невооруженным взглядом, что девушка просто пожирает глазами его рельефную мускулатуру. Мне пришлось признать, что свежий секс я прощелкал, а предлагать «де труа» в этих консервативных краях никто бы не решился. Тогда бы не решился.
Бабулька, может и была подслеповатой, но не настолько, чтобы не заметить поползновения двух матерых кобелей, потому предоставить нам ночлег категорически отказалась. Комнату на ночь мы сняли в доме напротив. Шура весь вечер висел на заборе, что-то втирая Танюше, так звали внучку, а к ночи малая отвела моего друга на летнюю кухню, где хранились запасы горилки. Там они упились в жопу и трахались до рассвета так, словно пытались затариться этим на всю жизнь. Так рассказал мне Санек и у меня нет причин ему не верить, судя по тому как он наутро выглядел.
…Я представил «де труа» с Танюшей, и простыня, прикрывающая мое хозяйство, снова встала палаткой. На пару минут я увлекся новой фантазией, но засевший в голове протест снова вернул меня к действительности:
-Шура, почему нет? Ты же сам говорил, что она отвязанная до предела?!
-Я не говорю «нет», меня самого от этой мысли прет, как собаку, я только что чуть не кончил, а ты наломил…
-Извини, старик, но надо что-то решать, пока эфа море и пока мы не пережрали.
-Мы УЖЕ пережрали, пока мы тут лежим и не напрягаемся, можно еще потеть и потеть, но едва мы выйдем за околицу… Будут мертви бджолы.
Он был прав, обычно я являю пример здравомыслия, но когда дело касается девчонок, я теряю голову начисто. Даже без джефа.
…Я оторвался от Владиных губ и какое-то время любовался ее прекрасным лицом, я видел как блестят после поцелуя пухлые губы, как подрагивают длинные ресницы, как разметались по сухой траве русые волосы. Я коснулся губами ее подбородка, скользнул языком вниз по шее, нарисовал влажную дорожку до самой впадины между грудей. Обеими руками я развел полы халата, обнажил плечи и стал их покрывать поцелуями. Не оставляя без внимания ни одного квадратного сантиметра ее тела, я добрался до пупка, смятый халат уже был где-то на коленях. Влада прикрыла стыдливо руками грудь, когда мои пальцы нежно провели под резинкой простых белых трусиков…
,"Кубу" Шкарина подмыться 
,перед Ширяновскими персонажами!
