Барбара Росек "Дневник наркоманки".

ŅарКОТварь

ПАДОНАК
Покойся с миром
Тор4People
Регистрация
8 Мар 2011
Сообщения
14,868
Адрес
СПб
Предпочтения
Употребляю Тяжелые В/В
136573-cover.jpg


Барбара Росек
Дневник наркоманки (Pamitnik Narkomanki)






Дневник наркоманки



Все — фикция, и я тоже

20/ДЕКАБРЯ 1977 ГОДА
Я — наркоманка. Пора, наконец, признаться в этом хотя бы самой себе. Да, теперь-то я знаю, как все это выглядит на самом деле. А ведь началось с развлечения, с глупого детского любопытства.
Мне 18 лет. Четыре года назад мне впервые вкололи наркотик! И пошло-поехало. Два года назад в первый раз отравили на лечение, потом еще раз. А теперь? В последнее время мне что-то нездоровилось. Лежала себе в постели и могла спокойно колоться. Правда, дозы немножко подскочили. О теперешнем моем занятии никто не знает. Родители думают, что этот кошмар их миновал. Я послушно хожу в школу и даже не хватаю двойки. Для них это, наверное, означает, что все в порядке. Смешно.
Я всегда мечтала быть свободным человеком, а превратилась в рабу заряженного шприца. Ловлю свой призрачный кайф. И это все, что у меня есть. Может я уже правда стала совсем безвольная, как мне внушают в милиции? Может, я на самом деле уже не способна за себя бороться? Наверное, я не умею сама себе помочь, да и чужой помощью воспользоваться тоже не умею. Столько раз сидела в психушках, но как только меня оттуда выпускали, в тот же день опять ходила подогретая. Кажется, я уже не верю, что смогу вылечиться.
24 ДЕКАБРЯ
Проснулась ночью и не могу больше уснуть. Со сном «большие проблемы. Когда действие морфина кончается, сна уже ни в одном глазу. Я не верю, что от наркомании можно вылечиться. А может, в этих психушках просто не умеют лечить наркоманов? Не знаю. Наверное, мне еще хочется немножко пожить, хотя все уже кажется бессмысленным.
25 ДЕКАБРЯ
Вколола себе больше обычного. Хотелось ничего не чувствовать. В такой день, как сегодня, мне всегда бывает грустно. Рождество. Громкие слова или ирония судьбы? Сама не знаю. Лишняя доза «майки» у меня уже приготовлена, и о’кей. Плевать мне на то, что делается вокруг. Через тот дурман, который я себе вкатила в канал, не очень-то и разберешь что к чему. Там, за дверями, сейчас, наверное, много чего происходит. Ради такого дня удалось даже товара побольше раздобыть, и за нормальную цену. Сегодня все наркоманы себя как-то по-особенному чувствуют. В такой день они делаются добрее.
В подворотне встретила одного парня, он был на кумаре. Его так трясло, что он даже не мог попасть себе в жилу. Я перетянула ему руку ремнем, и дело сладилось. Он мне только грустно улыбнулся.
29 ДЕКАБРЯ
Получила письмо от пани Мэрии. Она пишет, что мне нужно немедленно ложиться на лечение. Да, но как это сделать? Я не хочу снова пропускать школу. И потом, тогда придется рассказать все родителям. А это самое ужасное. Хотя, наверное, они согласятся. Даже наверняка, ведь они меня любят. Мне действительно надо «прочистить» кровь. Нельзя все время поднимать дозы И еще это проклятое одиночество. Колоться вместе с другими я не могу. Это болото. Предпочитаю тонуть в одиночку.
Что меня ждет в новом году? Вот если бы на самом деле стать свободным человеком. ЧЕЛОВЕКОМ. А не безвольным наркоманом. Когда это кончится?
3 ЯНВАРЯ 1978 ГОДА
Чувствую себя плохо. В школе до меня ничего не доходит. Пани Мария написала, чтобы (в феврале я приезжала в Варшаву. Это очень далеко. А здесь приходится жить от иглы до иглы. Опять нужно достать ампулы с «майкой», и побольше.
4 ЯНВАРЯ
Пришлось глотать «коду», потому что не хватило «майки». Проглотила и спокойно пошла в школу. Ко второму уроку раздулась, как пузырь. Все тело начало зудеть. Невозможно было терпеть, все чесалось, особенно руки и голова. Учительница послала меня к дерматологу. Наивное создание. Хотя откуда им, собственно, знать, в чем дело? Я боялась возвращаться домой, шаталась без цели по улицам. Слегка отпустило. В трамвае задремала и заехала черт знает куда. Но в конце концов какая-то добрая душа меня разбудила.
Дома все по-старому. И не уверена, изменится ли что-нибудь. Но я все равно их люблю. Только какой прок от этой любви? Разве что есть надежда, что будет кому поплакать на моей могилке.
5 ЯНВАРЯ
Меня что-то мучает, настроение — хуже некуда. Все чаще думаю о самоубийстве. Я уже по горло сыта и школой, и своими примерными подругами из класса. Как это можно просто радоваться жизни?! Не понимаю.
Пошла за товаром. Милиция, похоже, взбесилась, людей на улице проверяют. В нашем городе страшно много наркоманов.
10, а может, 11 ЯНВАРЯ?
Кажется, мне нужна помощь. ПОМОЩЬ! Наширялась под завязку. Даже ручку в руке не могу удержать. Перед глазами кружится все мое царство. Сижу за столом, уставившись на это хозяйство: разбитые стекляшки, грязные насосы, забитые иглы. Надо бы прибраться. Но нет сил даже двинуться с места. Приросла к креслу. На бумагу капают слезы. Слезы?
Где-то там, глубоко, спрятан мой спасительный альпинистский канат. Он есть, я знаю. Я сама его куда-то запихала. Родителей нет, уехали на несколько дней. Нету сил, чтоб его отыскать.
Там, за окном, что-то происходит.
Где я?
14 ЯНВАРЯ
Ночью у меня начались какие-то глюки. Я кричала. Всех перебудила. Долго не могла успокоиться. Это было ужасно.
Появились деньги, и я, само собой, пошла прикупить себе еще «майки». Пришла туда к ним, все забалдевшие — накололись. Хотели, чтоб я осталась, хотя мне тут не очень-то доверяют, одиночек они не любят. Да, я наркоманка. Сама себя доканываю, но, кроме себя, я никого больше губить не собираюсь. А они втравляют других. Лучше быть одной. У меня даже парня нет. Наркомана я не хочу, а нормальный не станет связываться с наркоманкой. Может, я уже не верю в любовь?
20 ЯНВАРЯ
Я простудилась. Настроение испортилось. Лежу, запертая в четырех стенах. Одиночество меня добивает. Даже книжки уже не интересуют. А когда-то я так любила читать. Слишком много думаю о всяких ненужных вещах. Мне снятся кошмарные сны. Сегодня уже два раза двинулась. Дальше — больше. Я уже не могу существовать без наркотиков, но и после них уже ни на что не гожусь. Судя по всему, от лечения не уйти. Опять психушка. Придется всю историю начинать сначала.
Когда-то один врач очень красочно расписал мне, что будет с моим организмом, если я не перестану колоться. Может, сразу покончить со всем этим? Достаточно только увеличить дозу. Нет, это тоже бессмысленно.
28 ЯНВАРЯ
В школе — стодневка. У меня она только через год, если доживу, конечно. Но зачем мне это жалкое прозябание? Кончился товар. Глаза слезятся, все тело ломит. Я не смогу выдержать на кумаре, одной мне его не осилить. Надо переходить на «колеса» — подлечить жилы. Мне уже не во что колоться. Вот если бы можно было вставить в канал такой аппаратик, как у тех, которые лежат под диализом, тогда бы никаких проблем не было. Но это только мечты. Остается дырявить свои собственные жилы, каждый день, да еще по несколько раз.
30 ЯНВАРЯ
Встретила своего старого знакомого, наркомана. Он посмотрел на меня и сказал: «Баська, спасайся, ты еще можешь. Бросай это скотство». Я глядела на него ничего не видящими глазами, и мне хотелось сказать ему то же самое. Мы молча пошли с ним к поставщику за товаром. Только когда я вколола себе иглу, до меня дошли его слова. Он прав, я еще могу, я еще все могу. Но стоит ли возвращаться на тот берег? Зачем туда возвращаться? Только для того, чтобы спасти какую-то одну несчастную человеческую жизнь? Чтобы спасти себя? Может быть, и стоило бы. Господи, только ведь в это еще надо поверить. А во что можно верить после трех лет наркотиков? С обожанием смотришь на этот чертов шприц и ненавидишь себя. А главное — ненавидишь весь остальной мир …
8 ФЕВРАЛЯ
Я поехала в Варшаву. Была на консультации у психиатра, мне уже выделили место в психиатрическом санатории. Потом мы долго разговаривали с пани Марией. Она обещала поговорить с моими родителями. Я очень мучаюсь из-за того, что их опять ждет то же самое.
13 ФЕВРАЛЯ
Родители, кажется, ни о чем не догадываются. Разговаривают со мной спокойно, строят планы на будущее. Мне хочется плакать, кричать и не знаю, что еще. Но я в них верю, верю, что они меня не бросят, потому что тогда это для меня конец. Я больше всего переживаю из-за того, что должна их обманывать.
Мама все время спрашивает, когда я вернусь. Она, наверное, предчувствует, что со мной что-то может случиться, что я могу не вернуться.
Мне сейчас нельзя распускаться. Поеду туда и завяжу с этой отравой. Один раз родители мне уже поверили. Но они меня не контролировали, и я делала, что хотела. Они думали, что я уже образумилась. А я взяла и все испортила..


22 ФЕВРАЛЯ
С 16 февраля я на лечении. Меня приняли сразу, без всяких проблем. Я лежу в Белой палате. Самые ужасные минуты — ломка — уже позади. Первый этап «прочистки» закончился. Я очень плохо это переносила. Кошмарные боли в мышцах и в суставах, кровь из носа, дрожь во всем теле, постоянный пот, бессонница. Все раздражает, жуткое желание сбежать. Единственная мечта — задвинуть себе в канал хотя бы одну малюсенькую порцию, чтобы все это прошло, хотя бы несколько часов. Но постепенно организм начал привыкать. Я выдохлась, уже ничего не чувствую.
В палате лежу вместе с Беатой. Беате 16 лет, она бредит хиппами и наркотиками. Сюда ее привезла мама. Беата не хочет лечиться, а хочет колоться. Она еще не понимает, какой конец ее ждет. Раньше до меня это тоже не доходило. Мне казалось, будто я сама знаю, что мне нужно в жизни.
23 ФЕВРАЛЯ
К нам привезли двух братьев из Гданьска. Старые наркоманы. Они очень тяжело переносят «прочистку», лежат под капельницей и собираются выписываться потому, что не могут больше это терпеть. Они всю дорогу сидели на «компоте». Я редко употребляла «компот», предпочитала морфин. Правда, «гера» лучше, но в нее еще хуже влипаешь. Как эти двое. Когда я на них смотрю, меня охватывает безнадежность. Не представляю, что будет дальше. Родители, наверное, уже все знают. Мне очень грустно. Хорошо еще, персонал тут нормальный. Не то, что в обычной психушке, где об тебя чуть не ноги вытирают. Здесь по-другому. Здесь мы для них — молодые люди, которые немножко сбились с пути истинного и которым просто нужно помочь выбраться на правильную дорогу.
Мы все время болтаем с Беатой. Смотрю я на этот ее энтузиазм. Ведь она на самом деле не понимает, в какое болото ее затягивает. Липнет к старым накроманам, бродягам. Ей нравится вместе с ними колоться. Обожает хиппов. Когда-нибудь у нее это пройдет, но, наверное, будет уже поздно.
25 ФЕВРАЛЯ
Получила открытку от родителей. Они пишут, что обо всем знают, пани Мария им все рассказала. Говорят, что прощают меня, верят, что теперь все будет по-другому. Я плакала над этой открыткой. Да, я, Бася, плакала. Даже не верится. А может, со мной еще не все так плохо?
Врачиха забрала меня к себе в кабинет на беседу. Пора бы уже привыкнуть к этой процедуре. Но меня бесит, когда из человека пытаются всю душу вытянуть. Проклятые психиатры.
Я не стала ей все выкладывать.
Больше всего ее интересовали сексуальные проблемы, отношения с родителями, причины, из-за которых я начала колоться. Я отвечала. А что оставалось? Ведь я хочу здесь остаться и попытаться все-таки помочь себе.
27 ФЕВРАЛЯ
Сегодня меня перевели во вторую группу, на «двойку», как здесь говорят. На «двойке» разрешается носить свою одежду и выходить на улицу, правда, вместе с воспитателями. Есть еще третья группа, «тройка» — там уже свободно отпускают в увольнительные.
Приехал папа. Разговаривал с врачами. У него был такой вид, как будто он со всем этим уже смирился. На психотерапию он не остался, Я познакомилась с Котаном, он здесь главный начальник по этой терапии. Мне кажется, тут все держится на нем, без него это была бы обыкновенная психушка. Котан принялся меня обрабатывать, но пока не сильно цеплялся. Чувствую, что это только начало его диковинной терапии.
28 ФЕВРАЛЯ
Нас здесь много, я еще не всех помню по именам. Люди как люди, есть несколько хиппов, но большинство — наркоманы по убеждению. Жизни у них никакой, все пропащие, унылые. Разговоры только о наркотиках, воспоминания. О планах на будущее говорят редко. Здесь нет будущего. Нужно перетерпеть это лечение, чтобы потом опять пуститься во все тяжкие, забыться в наркотиках, в наркотическом сне.
Я плохо сплю, еще не привыкла долго обходиться без наркотиков.
Котан совсем замучил Беату. Все пытается открыть ей глаза, во что она влипает. А она никак не хочет поверить. У нее еще достаточно шансов, чтоб из этого выпутаться. Она недавно села на наркотики. Но ей хочется быть наркоманкой. И это самое страшное.
Между людьми здесь завязываются всякие контакты и контактики. Я больше держусь в стороне, всегда была отшельницей и не люблю сборища. Всегда витала где-то в своих мечтах, жила в своем собственном мирке.
Мы ходили на прогулку. Это был мой первый выход. Топили «мажанну». Ее нес Котан. Этот тип все больше меня удивляет. Он так сильно отличается от всех остальных тупоголовых психологов, которых я до сих пор встречала. После прогулки нас собрали на «сходку». Котан стал распространяться про то, что в отделении плохая атмосфера, поэтому у нас и разговоры только об одних наркотиках. Он составил график занятий, назначил время для учебы. Дакка взбесилась, поругалась с ним, собрала свои вещи и хотела выписываться. Но Котан поговорил с ней наедине, и она передумала. У него вообще необыкновенное влияние на людей.
Я живу в комнате вместе с Данкой и Беатой. Данка все время молчит, никогда не улыбается. Она отгородилась от всех в своем мирке еще больше, чем я, и бредит одними наркотиками. Мне кажется, она собирается здесь только перезимовать, а весной свалить куда подальше. Здесь такое часто бывает. Врачи, наверное, знают про это, но все разно заботятся о каждой пропащей душе. Может, они надеются, что в конце концов кто-нибудь все-таки вылечится. Наивные. У меня, похоже, такой надежды нет. Хотя у каждого из нас есть шанс выкарабкаться. Я начинаю привыкать к этому месту. Тут какой-то особенный стиль жизни. Скорее, это больше похоже на коммуну, чем на психушку. Особая атмосфера, только с больничным режимом.
Артур пригласил меня к себе в комнату на чай. Разговор, естественно, зашел о наркотиках. «Гера», «макивара», «кода», «майка», — кто что больше любит. Кто предпочитает по вене, а кто глотать. После таких разговоров люди обычно возвращаются подогретые. Тогда их отправляют в Белую палату, и все начинается сначала.
После нашего разговора мне тоже пригрезилась порция «майки». Все кругом говорят о наркотиках, потому что каждый о них думает. В этом главная проблема — как научиться спокойно про это думать, но чтоб не тянуло подогреться?
1 МАРТА
Сегодня я в первый раз пошла на уроки. Это значит, что к нам пришли учителя. Я рада, что смогу здесь закончить этот несчастный учебный год. Уроки проходят в свободной обстановке: чай, сигареты, дискуссии о жизни. После обеда к нам заявилась экскурсия студенток из педагогического. Они нас разглядывали, будто мы какие-то музейные экспонаты. Спрашивали, как нам тут живется. Народ морочил им голову, а они абсолютно ничего не просекли. Меня даже не особенно раздражало, что они на нас так пялятся.
Приехал Котан, собрал «сходку». Проверил, все ли его указания выполнены. Половину народа наказал, велел им ходить в пижамах, запретил прогулки.
Потом объяснялся с остальными. Вообще-то он очень добрый, но иногда ему приходится наводить порядок. Наркоман — это такая тварь, что, если за ним не досмотреть, пиши пропало. Сам он не сделает НИЧЕГО. НИЧЕГОНЕДЕЛАНИЕ — главное занятие наркомана. Лежание в койке, музыка, чаек — вот и вся наша жизнь, если б не Котан.
3 МАРТА
Утром Котан устроил побудку в своем стиле. Самых сонливых опрокинул на пол вместе с кроватью, а потом погнал на утреннюю зарядку. После уроков я снова легла. Настроение испортилось. Лежала и мечтала о разных необыкновенных вещах. Чтоб не думать о наркотиках. Да, но если о них не думать, тогда и бороться за себя невозможно. А ведь в этой борьбе можно и проиграть. Тогда конец.
Часть народа отпустили в увольнительную. Тишина. Мне еще не разрешают выходить.
Надо держаться, чтобы выстоять. Хорошо еще, что мне есть куда возвращаться. А у большинства из нас уже нет дома. Родители не выдержали всего этого и отказались от своих детей. Некоторые, правда, борются за них до конца, но потом все равно все кончается красивыми похоронами, и остаются только воспоминания о счастливых семейных денечках. Какое у матери должно быть каменное сердце, чтобы все это вынести!
5 МАРТА
Мне разрешили выходить на прогулки, но пока только с воспитателем. Они нас выводят, как маленьких детей, и думают, что заново открывают нам мир. Самый что ни на есть обыкновенный.
6 МАРТА
Вчера вечером мы устроили общий ужин при свечах. Дарек играл на гитаре, а Дзидка пела песни о хиппах. Утром мы узнали, что Артур сбежал через окно, а Данка не вернулась из увольнительной. Лечить наркоманов — это как строить карточный домик.
Но Котан все-таки верит, что смысл есть. Он к нам относится как к своим собственным детям. Нервничает из-за любой мелочи. Ведь он борется за жизнь каждого из нас.
7 МАРТА
Котану позвонила Данка. Она хочет, чтобы он ее принял обратно вместе с Кшисом, ее теперешним парнем. Они все время сидят на игле. Котан велел им прийти в поликлинику в Варшаве. Наверное, он добьется, чтоб их приняли. За побеги и наркотики отсюда вышибают, чтоб оградить остальных.
Мы с Беатой, мальчиками и воспитателем были в кафе. Нас зацепили гитовцы. Они не любят хиппов. Но, слава Богу, до драки не дошло. Мы спокойно вернулись в отделение.
8 МАРТА
Сегодня наши мальчики устроили для нас в честь праздника шикарный прием. Раздавали маленькие подарочки. Воспитатель фотографировал всех на память. Пели под гитару, Дарек приготовил специальное угощение. Правда, после этого ужина у половины народа стало плохо с печенью. Наша печенка уже не выдерживает таких встрясок.
Настроение в отделении сразу переменилось. Все стали приветливыми, разговоры о наркотиках прекратились. Котан предложил нам психологическую игру под названием «В день восьмого марта ровно через год». Мальчишки дурачились, придумывали, что они приготовят в подарок своим девочкам на свободе. Но про это лучше не писать.
9 МАРТА
С утра была психотерапия у Котана.
Вчера в третьей группе пили спиртное. Им запретили выходить. Дэнку с Кшисеком приняли. Они оба в Белой палате. Ума не приложу, как им это удалось.
Сюда устроиться очень трудно, мест мало, а наркоманов все больше и больше. И неизвестно еще, кому из них это лечение пойдет на пользу.
Сегодня Котан интересовался моим самочувствием. Я ему сказала, что с психикой у меня пока что паршиво. Психотерапия еще сильно давит на нервы, и эти бесконечные разговоры о наркотиках тоже. Но через это надо пройти, иначе не выкарабкаться.
Беата раздобыла клей и ходит под кайфом. Ей кто-то из третьей группы его дал. Котан нас убеждает, что в таких случаях мы обязаны выдавать даже друзей, чтобы сласти и их, и себя. Я не могу такое сделать. Может, когда-нибудь до меня и дойдет, что так надо, но сейчас я не пойду стучать на Беату. Я сама с ней поговорила. Предупредила, что в следующий раз заложу.
Она мне обещала, что больше не будет, но я ей не верю. Наркоману нельзя верить. Просто невозможно. Котан обругал нас психопатами. Но, по-моему, у него самого с головой не все в порядке. Хотя, может быть, это я просто на него злюсь.
11 МАРТА
Половина «двойки» сейчас в увольнительной. Я шатаюсь по отделению и чувствую — что-то со мной происходит. Какая-то тоска напала, только по чему тосковать-то? По наркотикам или по новой жизни?
Сплю плохо, часть лекарств мне отменили.
У нашей врачихи сегодня именины. Все наркоманы ее поздравили. Устроили общий завтрак. Иногда я даже забываю, зачем я здесь, но чаще всего то, что творится вокруг, просто не дает об этом забыть. Я сказала врачу о своем плохом сне. А она ответила, что не может до бесконечности травить меня таблетками, потому что у меня очень ослабленное сердце и в конце концов все само собой наладится.
Я опять живу вместе с Даккой, с нами еще Дзика. Котан очень любит Дзику. Он ее дольше всех лечит.
Котан предложил нам с Беатой перейти на «тройку». Я отказалась. Еще не чувствую себя в силах. Эти свободные уходы и отлучки — слишком большой соблазн. Котан сказал, что мне понадобится около шести месяцев, чтобы привести в норму психику.
Данка с Кшисом с утра валяются в одной постели. Сексуальная жизнь в отделении процветает. Здесь есть и супружеские пары, но не только. Некоторые даже с детьми. Бывает как-то неловко, когда натыкаешься на парочку, занимающуюся любовью. Официально здесь против этого борются, но, честно говоря, как с этим можно справиться?
Сегодня ночью жизнь в отделении бурлила. Все разбрелись по парам, и я из-за них никак не могла заснуть. К Беате пришел Марек, но только так, поговорить.
16 МАРТА
Беата перешла на «тройку». Теперь мы с ней редко общаемся. На терапии Котан рвал и метал. Взгрел Данку за блядство. (Его слова). Потом спрашивал, когда мы, наконец, намерены по-настоящему начать лечиться. Распределял увольнительные. Беату отпускают в первый раз, я пока не захотела, побоялась. Скорее всего, сейчас это закончилось бы наркотиками. Мне страшновато за Беату. Она едет вместе с Мареком.
Вечером я разговаривала с пани Стасей. Мне с ней очень легко. Она из тех немногих людей, которые знают, как обращаться с наркоманами.
20 МАРТА
Котан бесится. С «тройки» сбежала Ханя. Беата тоже хотела убежать, но я ее удержала. Со мной разговаривал Котан. Он сказал, что на терапии я всегда молчу, поэтому он еще мало обо мне знает и не может по-настоящему мне помочь. Говорил, что я сильно влипла, но что у меня еще есть шанс.
Да, я неизлечима. Мы все неизлечимы, поэтому нам тем более уже больше ни за что нельзя снова влипать. Потому что, если мы сорвемся, то тогда уже точно нам всем крышка. Я прекрасно это знаю, но все равно взяла и сделала то, что сделала: Данка с Кшисеком готовили «макивару» Я их накрыла и, вместо того чтобы сообщить Котану, попросила и для себя порцию. Они мне дали, и вот я под кайфом. Сразу почувствовала себя лучше. Теперь надо прятать свои увеличенные зрачки от бдительных взглядов воспитателей.
21 МАРТА
Сегодня все повторилось. Это сильнее меня. Совесть мучает, что опять всех вокруг обманываю, но удержаться не хватило сил.
Я разговаривала с пани Стасей. Она говорила, что скоро уйдет отсюда, сменит работу. Ей кажется, что здесь могут работать только молодые энтузиасты, которые еще верят, что нас можно вылечить. Я с ней согласна. Самочувствие у меня преотличное. Наркотик сильнее действует на прочищенный организм.
22 МАРТА
Половина народа с «двойки» наглоталась салицила. Но это моментально вскрылось, потому что от них ото всех страшно разило. Для меня салицил — это уже перебор. Но наркоману всегда нужно хоть чем-то подзарядиться. У Котана уже не хватает на них сил. Он не стал их наказывать, потому что завтра они должны ехать домой на праздники. Но, в конце концов, мне кажется, он с ними справится. Котан все время ищет новые методы, новые решения. Иногда, правда, ошибается, но, может быть, у него все-таки что-то и получится. Пока что в аптеках запретили молодежи продавать салицил. Насосы нам тоже не продают. И даже обезболивающие порошки отказываются отпускать. Но до столицы рукой подать, так что все проблемы можно решить и другими путями. Персонал тоже про это знает.
26 МАРТА
На время праздников нас перевели в Белую палату. Осталось всего несколько человек. Все остальные уехали домой. Я побоялась ехать. Слишком рискованно. Могла бы не вернуться. Приехали родители. С мамой мы встретились вполне нормально. Но что она чувствовала на самом деле, можно только догадываться.
28 МАРТА
Народ потихоньку возвращается. Данка и Кшисек приехали подогретые. И попались вместе со своим товаром при первой же проверке. У них нашли подмешанную в джеме сгущенную «макивару».
Я так ждала этого товара. Кажется, со мной опять творится что-то неладное.
Болит голова. Я начинаю себя здесь кошмарно чувствовать. Сама не знаю, почему. Наверное, меньше стала верить в лечение. Не вижу смысла продолжать такое существование. Хочу выписаться. Врачиха говорит, что я очень неразговорчивая. Ей не нравится эта моя закрытость.
29 МАРТА
Данку и Кшисека выпустили из Белой палаты. Почему так быстро, не знаю. Беате разрешили свободно уходить и приходить, и Данка подговорила ее поехать в деревню за маком. Объяснила подробно, как добраться. За все уже было заплачено, и Беата привезла мешок соломки. Мы втащили его через окно, а вечером все, кто был в курсе, уже ходили подогретые, и я тоже.
30 МАРТА
Подогрев идет полным ходом. Я обманула Беату, сказала, что сегодня мы ничего не готовили. Не хочу, чтобы она в это втягивалась. А сама понемногу начинаю раскисать. Это из-за наркотиков. От них я как-то сразу размякаю, становлюсь страшно плаксивая, все меня раздражает. И тогда я стараюсь держаться подальше от людей
31 МАРТА
Наконец это случилось. Воспитатель раскопал весь товар и вместе с ним накрыл Данку, Кшисека и Артура. Но они сознались только насчет себя. А я сказала только, что про все знала, но не участвовала. Для меня самой это был шок. Котан тут же собрал всех на «сходку» и заявил, что наказывает нас не за нашу болезнь, а за вранье. Я не знаю, что мне делать. Признаться боюсь. Подвела я Котана.
4 АПРЕЛЯ
Меня в первый раз отпустили в увольнительную под присмотром Беаты. Но ведь это просто смешно. Беату точно так же тянет колоться, как и меня. Мы гуляли по Варшаве; побродили по знакомым закоулкам. Я зашла к пани Марии. Чувствовалось, что она меня осуждает. Кажется, она так и не может понять, почему я пошла этой дорогой, несмотря на то, что у меня и дома вроде все в порядке, и родители такие хорошие. Вышла я от нее какая-то пришибленная. Я никогда не рассчитывала, что кто-то меня за это похвалит, но сегодня почувствовала, что лани Мария абсолютно во всем обвиняет меня одну, а я с этим никак не могу согласиться. Мы с Беатой искали, где раздобыть наркотики. Но, может, это даже к лучшему, что не нашли. Обратно я возвращалась в кошмарном настроении!
5 АПРЕЛЯ
Тоска не проходит. Я ничего не делаю, а ведь есть столько интересных вещей, которыми можно было бы заняться. Наверное, это-то меня как раз и угнетает. Мне бы хотелось с кем-нибудь поговорить о моих проблемах, но я не доверяю людям. Мне хотелось бы вылечиться, но та моя гнилая жизнь меня все еще притягивает, и крепко держит.
Ночью Данка собралась бежать. Я ее убеждала, что это бессмысленно. Она осталась, но я и сама во все это больше не верю.
Не пойму, куда же меня все-таки клонит. То хочется лечиться, а то снова тянет на наркотики. И так без конце.
7 АПРЕЛЯ
Была на обследовании у психолога. Заполняла разные анкеты-тесты, потом мы разговаривали о моих проблемах. На этот раз я была более разговорчивая. Но рассказывала о себе, как о совершенно постороннем мне человеке. Неужели все это было со мной?
10 АПРЕЛЯ
Приезжал папа. Мы прогулялись по Варшаве, приятно провели день. Потом он отвез меня обратно в отделение.
Вчера Беата Вечером к нам приняла дозу, а сегодня сбежала, зашел Котан. Беата все ему выложила про наши совместные подогревы. Он окончательно добил меня тем, что ничего не сказал отцу. Ночью не могла уснуть — мучили угрызения совести.
11 АПРЕЛЯ
На «сходке»’ устанавливали новые порядки в отделении. Теперь за каждое нарушение будут отправлять в Белую палату. Я даже не слушала, о чем они там говорят. Котан заметил, в каком я подавленном состоянии и спросил, не хочу ли я с ним поговорить. Я все ему рассказала.
Он расстроился, что я, оказывается, настолько сильно влипла. Но все равно он не теряет надежду, что я выкарабкаюсь.
Я его обманула, а ведь сама уже почти поверила, что у меня хватит сил удержаться, если возникнет такая опасная ситуация.
Беата вернулась. Жалко, что она не была со мной у Котана.
12 АПРЕЛЯ
Я ходила проведать Беату в Белую палату. Она мне сказала, что сама не знает, чего ей хочется. Здесь этого никто не знает. Но, может быть, когда-нибудь мы все-таки поймем, что же это на самом деле такое — наша наркоманская жизнь.
16 АПРЕЛЯ
Мы поехали на экскурсию в Казимеж-Дольны. Прогулялись вдоль Вислы, попили чаю в «Барылке». Наверное, забавно мы выглядели со стороны. Хороши туристы, нечего сказать. Потом были в каком-то музее. Там экскурсоводша стала нас под конец развлекать всякими байками про сумасшедших. Представляю ее физиономию, когда она узнает, что мы из психушки.
17 АПРЕЛЯ
Данка все-таки сбежала. Потом, правда, вернулась но назад ее уже не хотят принимать. Она из кожи вон лезет, хочет добиться, чтоб ее взяли, но, по-моему, у нее ничего не выйдет. Дарек наширялся «компотом». Его отправили в Белую палату. Я думаю, «гера» — это уже начало конца. У нас теперь новая зав. отделением, новые порядки.
19 АПРЕЛЯ
Всем скопом были в кино. Для местных жителей наши хождения по городу — всегда маленькая сенсация. Интересно, что, эти люди про нас думают? Вечером Марек обрился наголо. Но в этом даже есть что-то забавное.
Дакку так назад и не приняли. Но зато у нас теперь Гуська и Кася. Они уже на «двойке».
25 АПРЕЛЯ
На «сходке» заведующая рассказывала про новые правила, устанавливала время занятий, порядок выписки за побеги. Я, на все эти новшества смотрю мрачно. Хотя, может, так и нужно? Ведь до сих пор мы, по сути, слишком много могли делать безнаказанно. А в психушке, например, когда мне однажды захотелось уколоться» меня на три дня привязали ремнями к кровати и, кололи в задницу фенацетин. А здесь как-никак считаются с твоей почти свободной волей. И при желаний можно хотя бы свободно выписаться.
26 АПРЕЛЯ
Котан продолжает ставить свои эксперименты. Беата попалась на его удочку. Ей кто-то показал шприц с товаром, и она тут же согласилась двинуться. А за занавеской стоял Котан. Подкарауливал. А что, собственно, караулить? Просто другие уже знали про эти его фокусы, а Беата еще нет. Но Котан уверен, что, если кто-то в такой ситуации откажется от наркотика, значит, он на самом деле хочет лечиться. По-моему, он ошибается.
У нескольких человек на «тройке» пока еще есть шанс вернуться к нормальной жизни. Сегодня я не могла высидеть на психотерапии. Разговоры только про наркотики. Вернее, про то, как от них избавиться.
С терапии я ушла. Нервы у меня совсем сдают.
28 АПРЕЛЯ
Второй день подряд сплю. Утром приходил Котан. Я не захотела с ним разговаривать. Потом пришла врач. Забрала меня в процедурную? Проверила зрачки, давление, посмотрела, нет ли следов от иглы. Спрашивала, чего я наглоталась. Я сказала, что у меня просто болит голова и вообще апатия. Беата тоже думает, что я села на дозу. Но это неправда. Просто у меня такое состояние, когда ничего не хочется. Абсолютно ничего. Меня нет. И я снова улеглась в кровать спать дальше.
29 АПРЕЛЯ
Сегодня пошла на занятия. Это был последний, прощальный день пани Стаси. От этого мне сделалось еще грустней. Хожу как в воду опущенная, ничего не делаю. Такое вот наркоманское ничегонеделание. Живу как бы против воли. У меня такое ощущение, будто я постоянно пытаюсь искать какой-то смысл во всем, что меня окружает. Неужели созреть до этого можно только годам к тридцати, не раньше?
Мне кажется, я уже не могу больше жить. Я заблудилась по дороге к жизни. Что было перед этим? Кусочек детства, все эти «можно-нельзя», запреты и приказы. Потом чудовищный бунт. И полное поражение. А в конце триумф взрослых: «Ведь мы же говорили!» Остались только запах больничных палат, лица душевнобольных и ненависть к миру, к людям, к жизни. И еще желание себя прикончить.
Я по-прежнему живу среди людей. Пусть даже среди наркоманов, Но это не жизнь. Наверное, я уже не стану за себя бороться.
2 МАЯ
Несколько человек у нас — выпускники. Завтра у них письменный экзамен по-польскому. Аттестат. Дотяну ли я до него? Еще целый год. А что через год? Через год может случиться все что угодно. Это значит, что меня уже просто может не быть.
Отсюда все время кто-то сбегает, потом снова возвращается. Перед началом сезона народ страшно взвинченный. Всех здешних тянет на наркотики, рвутся побродить по свету.
Я получила увольнительную. Еду домой. Я рада, очень хочется домой. И не хочется колоться. Мечтаю хоть немного побыть дома. Котан спрашивал, достаточно ли хорошо я себя чувствую, смогу ли на воле удержаться от наркотиков. Народ уверен, что я обязательно сорвусь. Так они мне и сказали на терапии. А что я сама? Не знаю. Просто не знаю.
3 МАЯ
Вечером я уже была в Ченстохове. Дома меня ждала повестка в милицию. Интересно, что им опять от меня нужно? Наверное, они уже никогда не оставят меня в покое. К ним достаточно один раз попасться. Разумеется, в милицию я не пошла. Незачем этим ментам знать, что меня отпустили домой. Пускай себе сами доискиваются.
Пошла прогуляться по городу. Встретила старых знакомых, с которыми когда-то кололась. У них была «майка». Они спросили, не хочу ли я подогреться. И даже башли за это не просили. Я сразу согласилась.
Наркоманы понимают, что значит быть на лечении, и отлично знают, что такое кумар.
Я быстро забалдела, и дальше мне уже совсем по-другому гулялось по городу. Дома родители не просекли, что я кололась. Им даже в голову не могло прийти, что я сделаю это в первую же увольнительную. Ведь как-никак три месяца лечилась.
4 МАЯ
Зашла к своей приятельнице Ягоде. Это единственный человек в моем классе, с которым я поддерживаю более или менее близкие отношения. Она еще спала, я ее разбудила, и мы проболтали полдня. Мне это было очень нужно, нужно поговорить с нормальным человеком о нормальных проблемах. Как научиться радоваться самым обычным вещам каждодневной жизни? Для меня это пока большая тайна. Мне даже захотелось опять походить в свою нормальную школу. Но я знаю, сейчас это невозможно. Я должна сидеть в психушке как раз для того, чтобы потом вернуться именно к этой их нормальной жизни.
5 МАЯ
Вернулась в Варшаву. Вечером надо быть в отделении. А пока я сижу себе в Старом Городе и пишу. Заходила к пани Марии. Она расстроилась, что я и в больнице снова села на наркотики. Это был уже совсем не тот разговор, что в прошлый раз. Пани Мария была грустная и приунывшая. Кажется, она уже не верит, что я вылечусь. Никто не верит в то, что я смогу вылечиться. Никто, разве что только родители. Но так ли уж и они верят в это?
7 МАЯ
Врачи были довольны, что я вернулась из увольнительной в нормальном состоянии. Про наркотики не сказала. К чему? Ведь я обманываю только себя. Нет, неправда, и этих людей я тоже обманываю.
Чувствуется, что обстановка в отделении напряженная. Наверное, в какой-нибудь группе ширяются. Мне тоже охота подогреться. Похоже, мне этого всегда хочется.
11 МАЯ
Я была права, народ подогревался. Но теперь их уже нет — выписались. Они разложили все отделение, да еще перед самым сезоном.
Я говорила с Котаном. Он считает, что мне бы нужно побыть здесь еще год, ну полгода — уж точно.
За то, что я хорошо себя вела а увольнительной и вернулась в порядке, меня переводят в «третью» группу. Каську тоже со мной переводят. Это меня немножко взбодрило, хотя на самом деле я ничего такого не заслужила. Но Котан мне поверил. Да и самой хочется испытать себя. Очень хочется выдержать.
12 МАЯ
У меня хорошее настроение. О наркотиках совсем не думаю. На уроках нам обещают устраивать контрольные, повторения. Надрываться в учебе не приходится. Странная у нас школа. Но настоящих педагогов можно встретить только здесь. Они с нами много говорят о наших проблемах, о нашей жизни. И никто нас здесь не осуждает за нашу дурную привычку, за нашу болезнь, которая случилась с нами по собственной или чьей-то чужой вине.
13 МАЯ
«Третья» группа поехала на Куляж в Люблин. Я ехала вдвоем с Элькой. Элька сама из Варшавы, ей 16 лет, и она уже наркоманка со стажем. Элька рассказывала, как один›
раз перебрала «пасты», и потом у нее были жуткие глюки. В Люблине нам не понравилось, и мы вернулись обратно в Варшаву. Добирались, как обычно, на попутках. Ночевали у Эли, было очень здорово, мы приготовили себе ужин, веселились, как дети, у которых еще нет никакого прошлого.
Это была моя самая лучшая увольнительная. Я не думала ни о наркотиках, ни о своих проблемах. Жила одним днем. Может, когда-нибудь я научусь так жить всегда?
15 МАЯ
К нам в отделение приехали гости с товаром. Заходили на «тройку». Кшисек наширялся. И Котан в три часа ночи устроил психотерапию. Я не могла на ней высидеть. Если я ночью не сплю, со мной начинает твориться что-то странное. В последние дни у меня появилась какая-то внутренняя надежда, что я вылечусь. Именно сейчас я ее почувствовала. Я почти уверена в этом.
18 МАЯ
Котан ходит как помешанный. Ругается, говорит, что мы сукины дети. Но это у него пройдет. Это у него быстро проходит. Оказывается, у таких людей, как Котан, тоже бывает, что руки опускаются. То, что здесь делается, невозможно спокойно выносить. У Котана созрел, новый план, он хочет открыть свой центр Синанон, наподобие американского. Собирает народ с «тройки» на собрания и излагает свою идею. Идея сама по себе хорошая, но только что из нее выгорит для нашего польского наркомана? Мы получили новое помещение, собственно говоря, это целое отделение для нового Синанона.
22 МАЯ
На терапии Котан приставал ко мне с разговорами о сексе. Он говорил, что я не так веду себя с мальчиками, что держусь на слишком большой дистанции, что я неэмоциональная. Он хотел переломить мою антипатию к мужчинам. Но с этими вещами я должна разбираться сама. До сих пор я наблюдала отношения только между наркоманами. Там не было любви. А я так не хочу.
23 МАЯ
Меня отпустили в увольнительную, и я поехала на свидание с Анной. Анна — психолог, работает в Варшаве. Рассказала ей про свою теперешнюю ситуацию. Только в разговоре с ней я наконец по-настоящему осознала для себя многие вещи. Я поняла, что у меня очень мало шансов вылечиться. Так мало, что их почти нет. Морфин слишком давит на психику. У меня есть только два пути: или вылечиться, или каждые полгода сдаваться на «прочистку», а в итоге — быстрая смерть. Анна не старалась меня уговаривать, что нужно жить, нужно бороться. Она просто выслушала признание человека, отдающего себе отчет в том, что такое его жизнь и что его ждет впереди. Она отнеслась ко мне, как ко взрослой. Хотя мне до этой взрослости еще ой как далеко. Моя жизнь — одна сплошная тоска. Анна обещала навестить меня в санатории.
Днем я поехала в Старый Город. Встретила там много знакомых хиппов и наркоманов. Мы ели мороженое и валяли дурака. Но я все время думала о нашем разговоре с Анной. Неужели правда — моя песенка спета?
24 МАЯ
У нас появилась новая пациентка. Ей пятнадцать лет. Ее сразу взяли на «тройку», потому что она сидела только на «колесах». Но ее тянет на настоящие наркотики. Я стала страшно агрессивная. Меня все бесит, со всеми ругаюсь, цапаюсь. Хочется колоться — вот и вся правда. Хочется наспринцеваться под завязку, до потери, пульса. Я слабая, безвольная тряпка.
Эта болтанка из стороны а сторону, похоже, уже никогда не кончится.
26 МАЯ
Идея Синанона начинает вырисовываться. Уже есть общие наметки, идеи. Там не будет врачей, мы сами все будем делать: работать, управлять, помогать другим наркоманам. Это здорово, но как все это осуществить?
Бывшие наркоманы должны помогать тем, кто лечится. Такого еще не было. Я очень хочу, чтобы Котана это получилось.
31 МАЯ
Мне совсем поплохело. И к тому же беспрерывно болит голова. Я перестала разговаривать с людьми, ничего не хочется. Иногда я просто не понимаю, что происходит вокруг. Настроение жуткое. Все время какое-то чувство опасности, страха. Врачи заметили, что со мной что-то не так. Но я им ничего не говорю про свои ощущения. Очень много сплю. В таком состоянии это самый лучший выход.
Народ наводит порядок в Синаноне. Я ничего не делаю. Собирались на «сходку», определяли состав Синанона. Я там тоже должна была быть, но отказалась. Хочу остаться на «тройке», чувствую, что у меня не хватит сил перебираться. Котан все понял и разрешил мне съездить домой. Но врач заартачился, сказал, что в таком состоянии я не могу никуда ехать, что сейчас со мной вообще невозможно ни о чем договориться. Но Котан считает, что эта поездка пойдет мне на пользу.
1 ИЮНЯ
И вот я дома, но настроение кошмарное. Перед родителями делаю вид, что все о кей. Зашла в свою школу, в классе мне обрадовались. Но я все равно не могу успокоиться. Что меня так пугает?
Преследует мысль о самоубийстве.
3 ИЮНЯ
Сейчас я в Синаноне. Ничего не делаю. Валяюсь в постели и сплю. Ни с кем не разговариваю. Странное состояние, но такого страха, как раньше, уже нет. Ко мне зашел Котан. Забрал меня к себе в кабинет. Там сидели врачи и воспитатели. Котан спросил, слышу ли я их голоса, вижу ли что-нибудь. Я ничего не отвечала. Он отправил меня в Белую палату. Я хочу выписаться; только не знаю, куда мне потом деваться.
4 ИЮНЯ
Я по-прежнему в полной прострации. Много сплю, всех избегаю. Сегодня в Белую палату привели Мажену. Мажене 16 лет. Она очень внимательно за мной наблюдает, но ни о чем не спрашивает, как будто понимает, что сейчас не нужно ничего говорить. Так обе и молчим.
Меня пришла навестить заведующая. Я не хотела с ней разговаривать. Она сказала, что если и дальше так будет продолжаться, то меня переведут в психиатрическое отделение. Опять допытываются, слышу ли я голоса, вижу ли что-нибудь. Я молчу. Они пичкают меня психотропами. Приходится их глотать, чтоб не угодить в психушку. Боюсь я этого отделения. Слишком хорошо помню, что они там с людьми делают.
6 ИЮНЯ
Приезжала Анна. Пришла в ужас от моего состояния. На этот раз она со мной говорила о смысле жизни, обо мне, о моих делах. Мне очень хотелось ей объяснить, что со мной происходит, но я не смогла. Когда она ушла, мне стало чудовищно грустно. Народ в Белой палате решил, что я рехнулась на почве наркотиков, некоторые думают, что у меня просто психоз, а другие вообще ничего не думают. Врачи не знают, что со мной. Я тоже не знаю.
9 ИЮНЯ
Прямо из Белой палаты я пошла на занятия. У выпускников скоро вручение аттестатов. На уроках никак не могла сосредоточиться, сама не помню, о чем же я там говорила. Но учителя не придирались. Мажена уже на «двойке». Настроение немного получше, хотя все, что происходит в отделении, меня абсолютно не волнует.
12 ИЮНЯ
Котан взял меня на терапию в Синанон.
Он сказал, что я очень возбужденная, что сейчас он просто не в состоянии мне помочь.
Мне сделали ЭКГ. Я спросила у врача, когда меня выпустят из Белой палаты. Но они ничего не ответили. Сами не знают. Боятся выпустить слишком рано. Думают, что я снова какой-нибудь номер выкину. Наверное, они правы, что боятся. Я чувствую, что на свободе обязательно сотворила бы с собой что-нибудь нехорошее. Я провалилась на самое дно, и никто уже не сможет меня оттуда вытащить. Лежу себе в кровати, пялюсь в потолок. В этом вся моя сущность.
15 ИЮНЯ
Я опять на «тройке». Завтра вручение аттестатов. Мне ограничили отлучки и увольнительные. Все время лезут с вопросами, как я себя чувствую. Беата хочет выписаться. Я ей говорю, что она влипнет, не выдержит без подогрева в самый разгар сезона. Но ее саму тянет на наркотики. Мать согласилась на ее выписку. А что этой маме еще остается? Откровенно говоря, из такой ситуации нет выхода.
19 ИЮНЯ
Мы работаем в других отделениях. По вечерам устраиваем себе, ужины при свечах. Со стороны посмотреть — полная идиллия. Многие не выдержали и выписались. Беата тоже. Интересно, колется она или еще нет.
Я на несколько дней еду домой. Врачи разрешили. За мной должен приехать папа.
25 ИЮНЯ
Сегодня мне исполнилось 19 лет. Родители устроили маленький семейный ужин с вином. В мой день рожденья мне всегда грустно. Обычно в этот день я сажусь подсчитывать свои грехи. И каждый раз результат выходит не в мою пользу.
Все это очень больно, все мои переживания, весь этот кошмар, в котором я до сих пор жила. Иногда я просто мечтаю, чтобы все это кончилось. Мне хочется уйти, но так, чтоб это было осознанное решение, а не результат депрессивного психоза.
Иногда мне кажется, что я прекрасно ощущаю и себя, и этот мир. С виду я совершенно спокойна. Но тут-то и накатывает тоска. Как это происходит, что в один прекрасный день ты вдруг понимаешь, что у тебя нет друга? И в этой проклятой, чертовой пустоте образуется еще одна дыра. Ты одна. И тогда тебя охватывает жуткое, непонятное беспокойство.
А можно ли меня приручить?
Почему все оборачивается против меня? Потому что я сама против себя. Я упорно сама себя уничтожаю, не оставляя себе никакой надежды. Беспощадно сама себя добиваю.
А так хочется жить.
27 ИЮНЯ
Я поехала в Варшаву. Целый день мы провели вдвоем с Беатой. у нее дома. Разговаривали о наркотиках. Беата собирается в Люблин и хочет, чтобы я поехала вместе с ней. Надо было тогда сбежать из отделения. Прямиком в Люблин на маковые поля.
1 ИЮЛЯ
Ко мне в гости приехала Беата. И я решила, что сегодня сбегу. Мне разрешили проводить Беату до автобуса. Я собрала свои пожитки и нахально вышла с сумкой из отделения. Мажена поняла, что я надумала, но ничего не сказала.
В Варшаве я встретила Лешека. Он взял меня с собой, потому что я боялась идти ночевать к Беате. У нее меня могли найти. Мы ночевали у его приятеля. Там была какая-то тусовка, но я сразу пошла спать.
2 ИЮЛЯ
Мы отправились в Люблин. Остановились у родителей Беаты. Беата стала очень раздражительная. Шатались бесцельно по городу. Наверное, милиция, меня уже ищет. Я чувствую это. Но здесь они меня не найдут. Я немножко жалею, что сбежала из отделения. Но возвращаться, собственно, и незачем. Там меня ждет только штрафная выписка и язвительные насмешки врачей. Понять меня может только свой брат накроман.
5 ИЮЛЯ
Мы выехали на маковое поле. Собирали каждая себе на дозу. Когда все было готово, Беата с первого же раза попала мне в канал. А вот я с ней помучилась, только на шестой раз получилось. После подогрева мне вообще все трудно делать. Когда мы вернулись в Люблин, Беату начало выворачивать. Ей попался отравленный товар. Я хотела отвести ее в «скорую», но она отказалась. Промаялась всю ночь, только под утро уснула. Еще немного, и отдала бы концы.
9 ИЮЛЯ
Я решила вернуться в отделение. Испугалась, что сейчас очень легко могу сорваться. Поругалась с Беатой, но быстро помирилась. Сначала мы заехали на поле, так что в отделение я добиралась уже сильно подогретая. Меня приняли и отправили в Белую палату. Мажена тоже здесь. А еще тут оказались Шчепан и Квятол — два старых накромана. Мы быстро перезнакомились. После подогрева я легче схожусь с людьми.
10 ИЮЛЯ
Утром меня забрали на «сходку». Я объяснила свое возвращение тем, что не хочу влипать в самый сезон.
Звонила мама. В ее голосе было столько отчаяния, что я чуть не завыла в голос. Мама хочет приехать. Телефонная трубка оттягивала руку, как тяжеленный камень. Когда я ее повесила, то поняла, что оставляю маму одну вместе с ее болью далеко-далеко.
В Белой палате мы трепемся о психушках, о болезнях и о наркотиках тоже. Я была права. Меня искала милиция, но совсем на другом конце Польши. Разговаривала с Котаном. Завтра я вместе с Маженой перехожу на «двойку».
11 ИЮЛЯ
На «двойке» я со всеми перессорилась. Стала страшно раздражительная. Честное слово, оно у меня уже в печенках, это заведение.
Наверное, выпишусь. Думаю, где-нибудь подальше отсюда мне будет лучше. Мы с Маженой подружились. Правда, Котан говорит, что это никакая не дружба, а так, обычный наркомэнский альянс. Но на этот раз он, кажется, ошибается. Мажене некуда отсюда идти. Она трется по разным стройотрядам, откуда ее, в конце концов, выкидывают. Ей еще более одиноко, чем мне.
14 ИЮЛЯ
Я твердо решила выписываться. Вечером со мной говорила пани Стася. Она еще отрабатывала здесь какое-то пропущенное дежурство. Хочет завтра позвонить мне домой, предупредить родителей о моем решении. Она уверена, что я выписываюсь только для того, чтоб снова колоться.
Зачем мне выписываться? Ведь я же сама пошла на это лечение. Но как подумаешь, что придется тут сидеть еще целый год, в дрожь кидает. Наверное, я об этом еще пожалею, но сейчас просто нет сил здесь оставаться. Я больше не выдержу этого. Хотя там, на воле, наверное, влипну. Полечу прямым ходом на самое дно. Я опять отталкиваю чужую помощь, и главное, помощь таких людей, которые еще что-то могут для меня сделать.
15 ИЮЛЯ
Меня отправили в Белую палату, причем насильно. Врачи отказались меня выписывать из-за плохого состояния. Котан предлагает мне перейти в Синанон, но я не согласилась. Буду добиваться выписки.
Приехала мама. Врачи предложили такой вариант — увольнительная до конца каникул, а с начала учебного года снова вернуться сюда. На терапии все выступали и говорили, что я обязательно влипну, что я безнадежный случай.
Пришло письмо от Беаты. Она сидит на дозе, хотя еще и не очень плотно. Я получила увольнительную, и мы с мамой приехали домой.
17 ИЮЛЯ
Я достала «коду». Она меня не сильно берет, но все-таки лучше, чем ничего. В нашем городе организовать наркотики — никаких проблем. Особенно для меня. У меня полно знакомых. Я свинья. Нет, я просто наркоманка и накроманкой останусь.
Звонила Беата. Обещала приехать.
30 ИЮЛЯ
Честно говоря, я начала скучать. Много читаю, слегка колюсь. Но все это странно. У меня теперь столько свободы, что я не могу с ней справиться. Вдруг раз — и оказалась без всякой помощи. Но ведь я сама этого хотела.
1 АВГУСТА
В последнее время в Ченстохове пошла мода на стимуляторы. Я себе тоже прикупила. И сразу попробовала. Что со мной после этого было! Сначала я почувствовала какую-то жуткую веселость. Шла по улице и смеялась, как дура, из-за любого пустяка. Больше всего проблем было с языком. Он у меня вываливался изо рта, и я ничего не могла с ним поделать. Язык наружу, да еще этот безостановочный дурацкий смех — со стороны, наверное, можно было подумать, что я малость чокнулась. Домой я возвращалась, как всегда, на трамвае. Всю дорогу прикрывала рот рукой, но асе равно не могла успокоиться, хихикала не переставая. Дома попыталась что-то съесть, но со мной тут же случилось «риголетто». Ощущение раздутости и легкости одновременно. Поплатилась я за все ночью. Во рту — металлический привкус, ноги и желудок, как свинцовые. Мучилась страшно, мышцы как будто раздирало на части, каждую клеточку чувствовала отдельно. Но вколоть «майку», чтоб заглушить боль, побоялась. В жизни не притронусь больше к этой гадости.
4 АВГУСТА
Приехала Беата. Сидели, вспоминали общих знакомых, кто колется, кто уже умер. Я рада, что мы вместе. Только что с того? С нашей неуемной натурой мы никогда не остановимся. Все-таки, что нас связывает — дружба или накроманская солидарность? Сама не разберу. Но только знаю, что обе мы ведем очень опасную игру. Это прямая дорога к смерти. Правда, Беата этого пока не понимает. Она не верит, что ей может грозить такой конец.
6 АВГУСТА
Под Шчитом нас загребла милиция. Мы обе были чистые, даже без наших накроманских причиндалов. Допрашивали нас по отдельности, проверяли каналы. Один мент долго пялился в мою справку из психушки. Беату не хотели выпускать, потому что она еще несовершеннолетняя. Но, в конце концов, мы оттуда выбрались.
Дома Беата плакала, но не от злобы. Ее бесило, что первый попавшийся мент может ее загрести прямо на улице. Я на эти вещи уже не реагирую. Не впервые такое случается и наверняка не в последний раз.
12 АВГУСТА
Мы снова поругались. Беата никак не хочет понять, что я не такая, как она. Ставит мне разные условия, о которых я даже слышать не хочу. Я не умею жить, как Беата, обмирать от хиппов и их сборищ.
13 АВГУСТА
Мы приехали на Шчит. Хиппы уже были в сборе. Запрудили все поле своими палатками. Это уже их десятый, юбилейный слет в Ченстохове. Ходят обвешанные ремешками, цепями, бусами. Некоторые уже подкачанные. Встретила нескольких знакомых, еще с тех, старых времен. Но раньше было по-другому. Теперь-то это все больше сезонные хиппы. В сентябре они послушно вернутся за свои парты. А пока дискутируют о вере, о гуманизме, ищут новые пути и новые ценности в жизни. Я подсаживалась к разным группкам, слушала, о чем они говорят. По правде говоря, меня все это уже мало волнует. Приехала скорая помощь. Кто-то перебрал и отрубился, но никого не повязали.
15 АВГУСТА
Прямо на поле для хиппов отслужили мессу. Ксендз говорил о любви, о всеобщем братстве. В конце все кричали: «Никогда не оставим друг друга».
Домой я уехала, не дождавшись конца, не хотела волновать родителей. Беата еще осталась.
16 АВГУСТА
Вечером вернулась Беата, уже под кайфом. Я запихнула ее в кровать.
Куда мы катимся? Наверное, очень далеко, туда, откуда не возвращаются.
19 АВГУСТА
Беате отправилась в Люблин, в новый рейд за маком. Под конец мы с ней беспрерывно ругались. Мы не умеем себя сдерживать, обе все время какие-то взвинченные, раздраженные. Нас обеих изводит мысль о наркотиках.
Получила письмо от Мажены. Ока пишет, чтоб я возвращалась обратно в отделение. Котан в отпуске, так. что там, похоже, народ всерьез раскумарился. Колются практически безнаказанно.
20 АВГУСТА
Я узнала, что в нашем любимом городе появился ЛСД. Говорят, это гостинец из самого Амстердама. Интересно, что это за штука. Я никогда не увлекалась галлюциногенами, даже «пасту» не пробовала. Но ЛСД — это что-то новенькое.
Увольнительная у меня заканчивается, и надо снова возвращаться в отделение. Я как-то пристрастилась к вольной жизни и возвращаться неохота. Хочется только получить свою порцию морфина, и больше ничего. Я — законченная накроманка, влипла в самый страшный наркотик.
Зачем начинать сначала это бессмысленное лечение, если мне все равно одни наркотики мерещатся? Но я делаю это для родителей. Потому что для себя… Но должна же я наконец хоть чуточку саму себя полюбить!
25 АВГУСТА
Я вернулась в санаторий и сразу отправилась в Синанон. В общем-то, я неплохо выдержала эту увольнительную. Мажена сбежала, но, я думаю, она еще вернется. Часть народа подогревается. Все время кого-то отправляют в Белую палату.
27 АВГУСТА
Я ездила в Варшаву, зашла к лани Марии. Она никак не может понять, зачем я тогда, после такого долгого воздержания, сбежала из санатория и снова принялась за наркотики. Но ведь это же очень просто: тяга началась такая, что меня уже ничем было не остановить.
Мажену привезли из Торуни. На нее, наверное, заведут дело за групповуху. Сейчас она в психиатрическом. Еще одну живую душу в тираж списали.
А имеют, ли они право нас судить?
Может быть, имеют.
В Синаноне нас 12 человек. Мы все время что-нибудь организовываем, здесь много чего еще нужно доделывать.
Котан ввел новую форму терапии — игру. Во время игры каждый может говорить все, что ему вздумается, но никто не должен на него обижаться.
29 АВГУСТА
День в Синаноне начинается с утренней зарядки, потом — уборка и учеба. После обеда у нас свободное время. Читаем, рисуем … Совсем была бы не жизнь, а малина, если б еще работать не заставляли. Работать мы должны, чтобы научиться нормальной жизни. А разве может быть нормальная жизнь с таким прошлым, как у нас у всех? Не знаю. Все эависит от того, как к этому прошлому подходить.
1 СЕНТЯБРЯ
В Белой палате очень много народу. Сезон кончается, наркоманам опять прочищают кровь. Собрались одни старые знакомые. Возвратились все, как один. И никто не вылечился.
Обстановка напряженная, народу много, и не так-то просто со всеми разобраться.
Начались занятия. Я уже в выпускном классе. Осталось продержаться всего год. Так что, может быть, еще не все потеряно?
5 СЕНТЯБРЯ
Хочу выписываться. Честное слово, больше уже не под силу. Хочется попробовать пожить нормальной жизнью. Я сказала об этом Котану. Он согласился. Говорит, что верит в меня. Он поговорил по телефону с мамой, сказал ей, что я могу вернуться домой.
Перед отъездом мне, устроили терапию. Говорили, что у меня есть шанс. Правда, некоторые беспокоились, как я буду справляться с депрессиями.
Завтра еду. Хотя жалко, что все кончилось. Вообще-то я здесь очень много полезного получила, но рано или поздно надо же, наконец, завязывать с психушками и начинать нормальную жизнь. И если она получится, мои воспоминания о санатории не будут такими тяжелыми. Для меня это все же хорошая школа жизни. Жестокая, но такая уж у нас, наркоманов, судьба.
6 СЕНТЯБРЯ
За мной приехал папа. Все меня провожали, даже представители американского, английского и голландского Скнанона пришли проститься. Они к нам приехали посмотреть, как поляки лечат своих наркоманов. Англичанин сам пять лет сидел на героине, а когда умер его друг, то основал центр у себя в Лондоне. Они приехали в Варшаву, потому что там сейчас проходит международная конференция «Хелп», посвященная лечению алкоголиков и наркоманов.
Американец работал у Дедериха, но ушел от него, потому что ему не нравилось, что люди попадают туда на всю жизнь. Он открыл свой центр, на новых принципах. Наркоманы через несколько лет возвращаются оттуда в нормальное общество. Котан тоже хочет создать свой центр по такому образцу.
Меня провожали как первую вылечившуюся наркоманку. Я обещала изредка их навещать. Наверное, что-то в моей жизни прошло, закончилось и начинается что-то совсем новое. Но выдержу ли?
7 СЕНТЯБРЯ
Дома я себя чувствую странно. Как дикий зверь, которого выпустили из клетки. Кажется, я не вовремя выписалась. Так мечтала об этой свободе, а теперь сама ей не рада. Я боюсь, что может случиться что-то плохое. В какой-то момент я даже хотела все переиграть, остаться там. Но, с другой стороны, хочется попробовать, смогу ли я жить среди нормальных людей. Родители рады, что я вернулась, но я вижу по их глазам, что они тоже очень боятся того же самого. Наверное, они уже больше в меня не верят. Я вошла в свою комнату, и это было жутко. Мой диван, на котором я колола себе вены, мои стены, в которых я столько раз боролась с ломками и кошмарами, за себя, за свою жизнь. И вот теперь сюда придется возвращаться каждый день. Ходить по городу, по знакомым местам, которые так напоминают прошлое.
Справлюсь ли я со всем этим?
9 СЕНТЯБРЯ
Я пошла в школу. Девчонки в классе обрадовались. Взялась за учебу. И радуюсь, как маленькая, каждой мелочи. Может, еще не все так безнадежно?
Мама, глядя на меня, нервничает. Я знаю, как она переживает, но все-таки она рада, что я снова с ними. Правда, ей бы хотелось, чтобы я еще побыла в Синаноне, а вернее, в МОНАРе. Котан придумал свое собственное название для нашего центра. Теперь это будет МОНАР.
13 СЕНТЯБРЯ
Мне трудно приспособиться к школьным порядкам. Хуже всего дело обстоит с куревом. В Синаноне с этим никаких проблем не было, а здесь приходится скрываться в сортире. И, кроме того, как-то неспокойно на душе. Когда я смотрю на своих подруг и думаю, что они вот так живут себе нормально, день за днем, мне хочется кричать. Как же можно жить этими обычными проблемами? Ведь в такой жизни нет никакого смысла. Неужели это и есть моя долгожданная, распрекрасная свобода? Я все еще, как слепая, совсем не готова к жизни …
17 СЕНТЯБРЯ
Мне уже хочется наркотиков. Я много учусь, чтобы удержаться, но чем дальше, тем больше убеждаюсь, что все равно все это бессмысленно. Бросаю книжки и мечусь по комнате.
Не выдержала: пошла к поставщику и купила себе соломки. Приготовила отвар, сразу нельзя садиться на сильные наркотики. Потом вылила, забалдела и успокоилась. Страхи ушли, проблем никаких. Завтра можно идти в школу.
2 °CЕНТЯБРЯ
Встретила знакомых наркоманов. Они интересовались, как там современная медицина борется с наркоманией. Спрашивали, все ли у меня о’кей. Конечно, о’кей, потому что я выпила свое зелье. Мне даже захотелось с ними потрепаться. Только один из них отчитал меня за то, что я сорвалась. Но я ему сказала, чтоб он уматывал своей дорогой.
Неужели все опять начнется? После наркотика из человека вся дрянь вылезает наружу, все дерьмо, которое в нем есть.
После школы я, как молния, лечу домой, чтоб успеть до прихода родителей. Готовлю свое варево и молю Бога, чтоб они не вернулись с работы раньше. Потом прячу товар под кровать, отмываю кастрюлю, проветриваю квартиру от этой вонищи, открываю книжки и тетрадки и жду. Когда они приходят, я сразу делаюсь такая послушная, такая девочка-паинька, а самой хочется куда-нибудь спрятаться от их глаз. Но я знаю, что утром выпью приготовленную баночку и, как примерная дочка, пойду в школу.
26 СЕНТЯБРЯ
Я с трудом высиживаю уроки в школе. У меня все время такое ощущение, что я тут лишняя. Мне не о чем разговаривать с моими одноклассницами. Они говорят только о мальчиках, о модах да о дискотеках. Меня все это вообще не интересует. Такая жизнь мне кажется бессмысленной. Моя жизнь тоже бессмысленна, но как-то по-другому. А может быть, просто они все нормальные, а я уже не могу быть такой, как они?
Я все время одна. В школу иду одна, домой возвращаюсь одна, в кино — тоже одна, а потом сижу, закрывшись в своей комнате, и читаю. Я люблю одиночество, но иногда оно становится просто невыносимым. И тогда мне хочется к людям, чтобы потом снова разочароваться. Почему так происходит? Наверное, я не умею понимать других людей, а может быть, просто уже не хочу?
3 °CЕНТЯБРЯ
У меня воспаление легких. Ума не приложу, как это меня угораздило.
До обеда сижу дома одна. Позвонила своему старому поставщику. Через час он уже был у меня с «майкой». Сказал, что деньги можно потом.
Никак не могла попасть в жилу, только с пятого раза вышло. Так тряслись руки. Это от волнения, что у меня опять появилась моя любимая «майка». Сразу стало легче. Мама удивляется, как быстро у меня прошел кашель. Я ей не стала говорить, что это из-за «коды», которую мне прописал недогадливый врач.
3 ОКТЯБРЯ
Получила письмо от пани Марии. Она желает мне успехов, выдержки и удачи на экзаменах.
В санатории никто меня не обнадеживал. Все только и твердили, что самой мне ни за что не справиться. Кажется, они были правы.
Мажена тоже мне написала. Говорит, половину народа выписали, а новых, то есть тех же старых, опять приняли. И так до бесконечности, крутится-вертится порочный наркоманский круг. Я уже приближаюсь к концу своего путешествия. Полная свобода от всего. Что-то во мне гниет. Время остановилось в моем разложившемся мозгу, я лишь придумываю себе фальшивую видимость правды.
А ведь когда-то я тоже была частичкой мира людей.
6 ОКТЯБРЯ
Я продолжаю болеть. Это несчастное воспаление легких не очень-то торопится проходить. Грустно. Никто меня не навещает. У меня такое чувство, что я вообще не имею никакого отношения к этому миру. Полная изоляция, но не только в этом дело. Я не могу приспособиться. Наверное, и не хочу, потому что считаю, что все это не нужно.
10 ОКТЯБРЯ
Никак не могу оклематься после этой болезни. Наркотики, похоже, уже вконец уничтожили всякую сопротивляемость организма. Я много читала о последствиях этого свинства. Прекрасно знаю, что меня ждет.
Почему так происходит, что я не хочу понять этот мир и только бегу от него, прячась, как в нору, а свою погибельную страстишку?
До меня доходят разные слухи о старых знакомых. Один перебрал дозу, другой загнулся. Для нас обычное дело. Такое существование — полный абсурд. Я знаю это, но все-таки снова и снова погружаюсь в него.
А может, я уже никогда не смогу из этого вылезти?
16 ОКТЯБРЯ
Я отправилась в гости в санаторий. Попала как раз к самому переезду. Котэн получил для МОНАРа домик. Забирает туда с собой не только монароацов, но и старых наркоманов с «двойки». Новички остаются в санатории под присмотром психиатров. В МОНАРе врачей не будет.
Я помогала им переселяться, устраиваться на новом месте. Здесь опять полно знакомых, почти все те же, с которыми я раньше лечилась. Котан обрадовался моему приезду. Я ему сказала, что храню воздержание. Конечно же, наврала. Обманула такого замечательного человека. Какое же все-таки ничтожное существо — наркоман!
17 ОКТЯБРЯ
С утра было организационное собрание, на котором обсуждали новые порядки в МОНАРе. До обеда — хозяйственные работы, а вечером — школа. За распитие спиртного будут обстригать волосы, а за наркотики, разумеется, — выписка.
Я помогала им с разными делами, а вечером мы вместе с Котаном вернулись в Варшаву. Зашла к Беате. Ее еще не было, я поговорила с ее родителями. Они за нее очень волнуются. Беата сейчас ходит в школу для бывших наркоманов, недалеко от Варшавы. Родители боятся, как бы с ней в этой школе чего не случилось. И правильно делают. Беата сама мне рассказывала, что у них там творится. Она уже сидит на «компоте». Пока еще не сильно втянулась, но в конце концов может всерьез влипнуть. Она сошлась с одним парнем, который делает этот «компот». А после мы с ней курили травку и вспоминали про наше житье в санатории.
18 ОКТЯБРЯ
Утром Беата поехала в эту свою школу, а я пошла проведать пани Марию. Ей я наврала, что не колюсь. Она обрадовалась, что у меня хватает выдержки, но сказала, что мне все равно необходимо сменить круг общения. Я не думаю, что это что-то изменит. Наркоманские связи есть повсюду. И если кому-то вдруг приспичит, с наркотиками нигде не проблема.
25 ОКТЯБРЯ
У нас новая классная руководительница. Мы с ней сразу же сцепились. С другими учителями я тоже в конфликте. Но они мне уступают. Знают, что я была в санатории, и наверняка считают меня чокнутой. Про наркотики в школе никто ничего не знает.
Моя печень дает о себе знать. Она не любит наркотики. Теперь я сижу на «макиваре». Пока что в учебе это не мешает. Стараюсь понемногу учиться, чтобы не вызывать подозрений. Каждый день хожу в школу, хотя желания никакого.
С приготовлением «макивары» свои проблемы. Надо успеть все сделать, пока родители не вернулись с работы, да еще замести следы. К тому же от нее остается запашок.
2 НОЯБРЯ
По дороге из школы я вдруг почувствовала, что со мной происходит что-то странное. Утром я, как всегда, выпила свою баночку отвара и лотом спокойненько сидела себе на уроках, никому не мешала. А когда вышла на улицу, вдруг поняла, что я всех страшно ненавижу. Это была именно НЕНАВИСТЬ ко всему человечеству. Я не хотела этого чувства. Но оно сидело во мне. И если бы кто-нибудь в этот момент попался мне под горячую руку, это бы добром не кончилось.
Дома я поостыла. Села за стол и попыталась разобраться в своем состоянии. Ответ здесь только один. Такое может быть только из-за наркотиков. Просто я накроманка, вот и все.
И опять болит печенка.
6 НОЯБРЯ
Наш класс поехал на экскурсию. А я осталась, меня все это не интересует. Пошла к неврологу с выпиской из санатория. Кроме наркомании у меня там еще какой-то диагноз — что-то с мозгом. Врач прописал мне лекарства, которые надо принимать постоянно. Наверное, это все от наркотиков. Значит, они уже начинают постепенно разрушать мой организм. Сколько лет можно колоться? Я колюсь уже пятый год. Наверное, мне уже недолго осталось. Кем я была раньше? Нормальной девчонкой. Любила разговаривать со своими родителями. Когда все это начало расползаться? Может быть, когда я в первый раз вкатила себе укол? Нет, это уже был результат чего-то. Дома стало что-то разваливаться. Это было почти незаметно. Так что же все-таки?..
16 НОЯБРЯ
Встретила сегодня Филиппа. Это он в первый раз вколол мне морфин. Спросил, есть ли у меня проблемы с товаром, предложил помочь. Выглядел ом кошмарно. Вены у него на руках уже полностью атрофировались. Куда он колется, ума не приложу. Ом обрадовался, что я тоже сижу на игле. Вместе помирать веселее. Я ему сказала, что мне от него ничего не надо. Это живой труп. Посоветовала ему поехать полечиться в санаторий, даже предложила его туда проводить. А он мне на это говорит: «Васька, мы ведь с тобой люди конченые, так что нечего нам в эти игры с психушками играть». И пошел своей дорогой.
Эта встреча сильно меня подкосила. Я вернулась домой и долго плакала, никак не могла успокоиться. Мне вдруг так захотелось жить, просто нормально жить.
20 НОЯБРЯ
Я редко возвращаюсь в действительность. Придумала себе свой мир и живу в нем. Отгородилась от всех высоченной стеной. Время от времени, правда, приходится туда возвращаться, и это ужасно. Иногда просто невыносимо. И поэтому я колюсь, чтобы все это исчезло.
Хотя, если я несильно подогретая, то мне легче контактировать с людьми. Хуже всего, когда действие наркотика кончается. Тогда меня раздражает буквально все, и я становлюсь страшно агрессивная.
24 НОЯБРЯ
Я обстриглась ежиком. Это даже привлекает ко мне некоторое внимание. Просто было такое поганое настроение, что очень захотелось сделать что-нибудь эдакое. Вот и обкорналась. В классе решили, что я совсем свихнулась. А мне плевать на них, особенно на девчонок. Им кажется, что сами-то они нормальные. Пускай, тем хуже для них.
Опять проблемы со сном. «Макивара» уже действует очень недолго, и я или мучаюсь всю ночь, не могу уснуть, или у меня начинаются какие-то видения, до того жуткие, что я тут же просыпаюсь. Не могу побороть в себе страхи.
Вот и начинают крутиться в голове мысли о самоубийстве. Я могла бы это сделать, на это у меня хватит товара, чтоб заснуть И уже никогда больше не проснуться. Но все время что-то останавливает. Наверное, в самом деле, еще хочется жить.
30 НОЯБРЯ
Наконец пришло письмо от Беаты. Она опять в санатории, ее туда затащили в принудительном порядке — за наркотики в школе.
Мажена сейчас а МОНАРе. В санатории якобы тоже ширяются. Один Котан еще как-то за этим следит. И поэтому он вынужден все время вышвыривать проштрафившихся. Это ужасно, но» пока что другого способа нет. Для него главное — обезопасить остальных.
Я знала, что Беата рано или поздно опять окажется в санатории. Может, теперь она наконец одумается и перейдет в МОНАР. Тогда бы у нее еще была надежда вырваться из этого. Мама Беаты мечтает, чтоб ее дочка была с ней рядом. Она все так же сильно любит ее и верит, что Беата обязательно вылечится.
4 ДЕКАБРЯ
Сегодня мои именины. Смешной день. Все вокруг такие добренькие, все тебя поздравляют, дарят подарки. Такие милые. Правда, всего один день. День всеобщей доброжелательности к виновнику торжества. Неважно, как они к тебе относятся на самом деле, что они про себя думают. Важно, что сегодня у тебя именины и поэтому полагается быть доброжелательным. Хочется сбежать и никогда больше сюда не возвращаться,
Вчера я снова встретила Филиппа. Он подделывает рецепты, разумеется, розовые. Когда-нибудь его с этим накроют, и он плохо кончит — за решеткой. Махинации с рецептами всегда рано или поздно вскрываются. Но разве он способен отвечать за себя? Скорее всего, что уже нет.
10 ДЕКАБРЯ
Я ездила в санаторий. Медсестру проверила мне каналы и ничего не нашла. Но она не посмотрела на мои ноги, вот в чем ее ошибка. Естественно, я не стала признаваться, что колюсь. Воспитатель только спросил, не плотно ли я подсела на иглу. Значит, они не очень-то верят моим россказням.
Опять все знакомые. Беата обрадовалась, что я приехала. Ей тут хорошо, у нее здесь свеж друзья-наркоманы, своя наркоманская жизнь.
А вечером лежание в койке, музыка, разговоры о наркотиках, в общем, как сказал бы Котан, нормальный бардак.
Беата расстроилась, что я не привезла ей никакой наркоты. А я никогда не даю эту дрянь тем, кто лечится. Такие мои наркоманские принципы? Можно и так это назвать. Но я еще ни разу не дала товар человеку, который не колется.
Больше не могу тут оставаться. Мне здесь плохо.
11 ДЕКАБРЯ
Приехал Котан и забрал меня в МОНАР, к Мажене. Мажена учится, немного работает, но настроение у нее не лучше. Долго, наверное, она тут не протянет. Психика не выдерживает, все время думает о наркотиках.
В МОНАРе несколько новеньких, я их не знаю. Есть женатые пары с детьми. Котан взял сюда самых лучших. Он рад, что я завязала. Я тряпка, у меня даже не хватает смелости ему признаться.
12 ДЕКАБРЯ
Дома меня ждало письмо от Анны. Она пишет, что многое зависит от меня самой и что, если я продолжаю колоться, то это мой собственный выбор. Если я сама себя сознательно гроблю, то насильно мне никто не сможет помочь. Да, от меня многое зависит. Например, могу сама себя взять и погубить. Разве это не здорово? Мой мир такой, каким я его себе выдумала. Я часто совершаю разрушительные поступки, и с каждым разом все трудней переживать новые удары от очередного падения. Тогда мое тело начинает приспосабливаться к действительности, соблюдать какие-то принятые в человеческом общежитии правила поведения. Оно живет биологической жизнью. В этом теле постепенно начинаю созревать Я. Созревать в страшных муках, пытаясь обнаружить в себе что-то новое — то ли смысл, то ли ощущения? Это состояние нагнетается, достигает высшей точки и… вдруг я вижу вокруг себя огромную пустоту. Время от времени эту пустоту заполняет боль. Так нельзя жить. Но смогу ли я по-другому, смогу ли изменить свою жизнь?
Хочется самой все довести до конца. Я больше не желаю быть интересным экземпляром для исследований, безнадежным «случаем», обещающим исправиться, я вообще не хочу быть «случаем». Не хочу быть шизиком — психотропиком, чокнутой психопаткой. Но и не хочу быть нормальной в вашем ненормальном мире. Значит, надо уйти?
Нет, не сейчас.
15 ДЕКАБРЯ
В школе я потеряла сознание. Меня забрала «скорая». Как только пришла в чувство, сразу же выписалась. Не хочу, чтоб родители узнали, что я снова колюсь. Наверное, это была кома. Я уже несколько дней сижу на «майке» и сегодня утром слишком перебрала. Врачей умолила, чтобы не сообщали в милицию. У меня и без того забот хватает. Я им наговорила, что совсем недавно начала баловаться наркотиками, что обязательно завяжу.
Кажется, поверили.
17 ДЕКАБРЯ
Никак не могу прийти в себя после этой отключки. Руки трясутся, боюсь вколоть лишнее, чтобы снова не перебрать. Мое тело само себя защищает. Когда начинается медленная наркоманская смерть? Наверное, это длится не один год.
Выгляжу я кошмарно, вместо лица — маска. Стала понемногу худеть. Когда смотрю на себя в зеркало, меня начинает тошнить. Уже с трудом удается все это скрывать. Ой, Баська, — плохо, гадко ты кончишь! Разговариваешь сама с собой, не хочешь никого видеть, и мир тебя тоже не хочет такую, какая ты есть.
Сколько можно обманывать родителей?
Но разве я вправе теперь лишать их надежды?
31 ДЕКАБРЯ
Год кончается. Итоги ужасающие. Сейчас я ближе всего подошла к краю пропасти, чем когда бы то ни было. Потому что раньше я верила, что у меня есть шанс. А сейчас уже нет. Филипп дал мне морфин. У него еще оставалось после взлома аптеки. Все-таки они ее грабанули. Невесело это все. Милиция теперь начнет бушевать.
2 ЯНВАРЯ 1979 ГОДА
Филиппа больше нет. Покончил с собой. Значит, он-таки сделал выбор. Не мог больше терпеть. Я узнала об этом от Альфы. Альфа предложил мне вместе идти брать аптеку.
Я согласилась. Нет денег на «майку». Назначено на завтра. Наверное, они собирались взять с собой Филиппа. Теперь я пойду вместо него. Ему было 26 лет, восемь лет — на игле. Теперь он уже по-настоящему свободен, свободен от всего. Прощай, Филипп.
3 ЯНВАРЯ
Все уже позади. Я даже не думала, что это так гладко пройдет, боялась страшно. Аптека находилась в каком-то глухом месте. Мы прошли с черного хода. Альфа сбил замки, Я тоже зашла внутрь, собирала банки с «кодой». Альфа искал «майку», «дороту» и «гуму», остальные стояли на стреме. Альфа наверняка заранее знал, где какой товар. Он прекрасно ориентировался в этой аптеке. Каждый получил по небольшой доле, и мы разошлись. Остальной товар Альфа забрал с собой. Отдаст нам позже, когда легавые немного поутихнут. Вернувшись домой, написала письмо Анне. Я должна была ей обо всем написать. Это ужасно. Я становлюсь преступницей.
4 ЯНВАРЯ
Сижу на морфине, чтоб не думать о том, что я натворила. Потому что, когда его действие слабеет, начинается кошмар.
Я вступила на преступный путь. Да, я совершила преступление. Любимое, единственное дитя своих родителей, воспитанное в любви и для высоких целей. А что теперь? Привет вам, тюремные стены. Но я не хочу за решетку, не хочу так же сильно, как хочу колоться. До чего я еще докачусь в своей жизни, что еще такого совершу, чтобы уже даже не чувствовать ненависти к самой себе и быть способной только на то, чтоб себя убить?
Я должна сидеть тихо, как будто ничего не случилось. Так велел Альфа. Вот я и сижу, спокойно беру насос, разбиваю стекляшку и аккуратно накачиваю сантиметры. И верю в то, что меня не посадят.
5 ЯНВАРЯ
В школу я все время хожу под кайфом. Но пока еще могу контачить с людьми. Хочу все-таки сдать выпускные экзамены. Не знаю, зачем, но хочу.
Пока все тихо. На допрос нас никто не тащит. На меня они могут выйти, только если кто-то настучит. Я же вольный стрелок, колюсь в одиночку, контактов почти ни с кем не поддерживаю. Вполне безопасная ситуация, но иногда недостает людей. Особенно наркоманов. Они, по крайней мере, меня не осуждают.
10 ЯНВАРЯ
Анна ответила на мое письмо. Она уверена, что в конце концов нас все равно поймают. Я не хочу угодить за решетку. Она считает, что я должна вернуться в санаторий и там закончить школу. Ей кажется, что еще не поздно. Хочет ко мне приехать поговорить.
Я была у врача и призналась, что колюсь. У меня увеличенная печень и еще что-то с сердцем. Врач прописал мне какие-то укрепляющие лекарства, но я видела, что он не в силах мне помочь.
Мажена написала, что я должна вернуться в отделение. Коган тоже хочет, чтобы я приезжала себя спасать. Не знаю почему, но я чувствую, что уже слишком поздно. К тому же наркотики держат, сейчас у меня столько дарового товара. Мажена пишет, что несколько человек загнулись на «гере». Она думает там остаться до мая и выписаться к началу сезона. Может быть, мы еще повстречаемся где-нибудь на маковом поле.
13 ЯНВАРЯ
До четырнадцати лет я была ребенком. Как все, ходила в школу, приносила пятерки и слушалась учителей. А потом оказалась, что взрослых слушаться не стоит. Тогда я прислушалась к самой себе и в итоге потерпела поражение. Полный крах. Так тому и быть. Я перестала воспринимать аргументы взрослых. Им вздумалось вмешиваться 8 мою биографию. Идиоты, они не хотели меня понять. А ведь я каждый день криком кричала о помощи. Но тогда они были глухими и слепыми. И вот теперь мы все вместе приближаемся к финалу — они от старости, а я от молодости. Я, молодая, должна уйти, далеко-далеко, в никуда. Мимо на моем пути проносятся, как дорожные знаки, морфиновые столбики, героиновые указатели. Я приду туда одна, в полном и осознанном одиночестве. Как и все мы. Там я встречусь с Филиппом. Филипп, когда ты в первый раз вколол мне иглу, я верила, что ты открываешь мне счастье. Но ты уже тогда знал, что убиваешь меня. И радовался, что когда-нибудь тебе не придется помирать в одиночку.
15 ЯНВАРЯ
Наверное, мне надо сначала пойти в больницу и выгнать из себя отраву, если я на самом деле хочу сдать экзамены. Нельзя так сильно подогреваться, никакая учеба теперь в голову не идет. Скоро каникулы. Поеду в какую-нибудь больницу, а маме скажу, что собралась с подружкой на море. Я давно хотела посмотреть на море зимой. В санаторий возвращаться неохота. Надо будет все это как-нибудь устроить.
Учителя как-то странно на меня поглядывают. В последнее время я стала очень вспыльчивая, наркотики меня добивают, да и дозы я уж слишком взвинтила.
24 ЯНВАРЯ
Стало тяжело с левой веной. На ней появились такие сросшиеся жгуты, я их иглой чувствую. Поэтому начала колоться в запястья. Но остаются следы, прямо не знаю, что делать. Длинными рукавами их не прикроешь, и какой длины должны быть для этого рукава? Тогда я попыталась колоть левой рукой в правую. Понемногу стало получаться. Иногда колюсь в ступни, правда, потом больно ходить. Вчера товар кончился. И весь народ как испарился. Я места себе не находила. У меня еще от Филиппа осталось несколько разовых бланков. Пришлось рискнуть. Выписала себе «майку», оделась поприличнее и отправилась в аптеку. Пока подавала рецепт, взмокла от страха. Но все прошло гладко. Я взяла товар и спокойно вышла из аптеки. По дороге забралась в общественный сортир и прямо там всадила себе иглу. Но я до того перепсиховала и выдохлась, что потом долго еще не могла оттуда двинуться. Не гожусь я на такие фокусы.
25 ЯНВАРЯ
Приехала в психиатрическое отделение. Меня отправили на «прочистку». Пробуду здесь две недели. Пока все о’кей, потому что я еще в кайфе, еще ни чего не началось. Лежу вместе с двумя шизофреничками. Но они вроде смирные. Здесь нет особой палаты для наркоманов. Просто женское отделение. Брожу по коридору. Коридор здесь — главное место встреч и разговоров. На дверях нет ручек, окна без решеток.
Я уже побывала на предварительной беседе у врача. Он спрашивал, что я намерена делать после школы. А у меня в голове одно — наркотики. Этого я, конечно, ему не стала говорить. Сочинила какую-то байку, что собираюсь дальше учиться, что хочу жить по-человечески. Не знаю, поверил ли он мне. Впрочем, это не имеет никакого значения.
26 ЯНВАРЯ
Чувствую, приближается мое веселье. Уже начинаю потеть, появились первые боли в мышцах. Скоро полезу на стенку. Врач назначил мне капельницу. В капельницу обычно добавляют немного «майки». Кроме того, в меня еще всаживают психотропы. Под этой капельницей я не могла долго выдержать. Но чуть-чуть полегчало.
Шизики с большим интересом за мной наблюдают. Одна спросила, что со мной такое. Я ее напугала, сказала, что это смертельная болезнь.
Ночью, разумеется, не сплю. Гуляю по коридору. Вокруг тишина. Это отделение не для хроников, а только для таких, у кого еще есть надежда вылечиться. Медсестра пыталась затащить меня в постель, грозилась привязать. Я спряталась в палате, подсчитываю, сколько это еще продлится. И пишу дневник. Когда я пишу, мне легче. Пиши, Баська, может, как-нибудь продержишься. Может быть, ты не так уж и влипла.
12 МАЯ
Письменный экзамен прошел нормально. Остались устные. Я почти не колюсь, хотя опять начались бессонные ночи. Как долго можно не спать? Неделю, две, месяц? Смешно, но все письменные экзамены я сдала на пятерки. Жизнь смеется надо мной.
21 МАЯ
Вот и кончились экзамены. Что я чувствую? Ничего. Устный сдавала при директоре, том самом, который когда-то выставил меня из этой школы. Но я вернулась в нее, чтобы сдать экзамены.
Итак, я получила, что хотела. Теперь можно спокойно колоться. Родители хотят, чтобы я поступала в институт. Надо что-то решать.
22 МАЯ
Я поехала в Варшаву, и Мажене. Она устроилась няней к ребенку и живет у этих людей. Сидит на игле. И сама делает «компот». Мы вместе вкололи себе ее «компоту». Он очень сильный. Лучше морфина, и чувствуешь себя отлично.
Заходила к пани Марии. В конце концов я ей призналась, что колюсь. Она сказала, что это уже конец. Эксперимент с Баськой не удался. Что ж, бывает. Я разговаривала с Котаном по телефону. Он расстроился из-за меня, спрашивал, не хочу ли я приехать в МОНАР. Я отказалась. Это был очень грустный разговор.
23 МАЯ
Я поехала в санаторий проведать Беату. Без Котана отделение постепенно превращается в психушку. Врачи меня спрашивали, зачем мне нужны мои пятерки на экзаменах, если я все равно сижу на игле. Они не очень-то горели желанием со мной разговаривать. Кто я для них, очередной провал? Нет. Очередная проигранная жизнь.
Я вернулась к Мажене. Мы опять грелись ее «компотом». Мне еще есть куда возвращаться. А Мажене некуда идти, у нее уже нет дома. Родители отказались от нее очень рано, гкимоему, чересчур рано.
24 МАЯ
Я хотела повидаться с Анной, но она куда-то уехала. Жалко. Мне сейчас так нужно было бы с ней поговорить. Достояние преотвратное. Я поняла, что для меня уже все кончено. Школа позади, и остались одни наркотики. Что-то оборвалось.
Я попрощалась с Маженой и уехала.
3 ИЮНЯ
Насчет института я родителей одолела. В этом году никуда поступать не буду. Конечно, надо бы взять себя в pyки, но сейчас это невозможно. Хотя, все, наверное, возможно. Узнала, что еще несколько человек умерло. Редеет старая наркоманская гвардия. Слишком много стало наркотиков, а в больницах для нас не хватает мест. Но ведь дело-то не а этом. Причина совершенно в другом. Наверное, все начинается с развала дома. Похоже, так оно и есть.
14 ИЮНЯ
Ну как подле этого не верить в чертову дюжину?! Вчера мне назвонила одна знакомая наркоманка. Мы, собственно, и знакомы-то как следует не были. Она умоляла прийти к ней и вколоть дозу. Сама не могла попасть в вену.
Я пришла. Это уже абсолютная развалина. Намучилась с ней, пока вколола ей этот проклятый укол. Она была дома одна. А сегодня я узнала, что она умерла. Ведь это я ее угробила!
Нет, это невозможно! Она умерла, потому что уже не могла больше колоться. Она уже была конченым человеком. Для нее это была последняя капля.
Не могу найти себе места. Хочется выть в голос.
Анна пишет, что не хочет терять со мной связь. Почему она так за меня борется? Она единственная, кто еще верит. Но это бессмысленно. Все бессмысленно. Анна, я убила человека! Скольких я еще убила? Моя жизнь — это мое дело, но других я не имею права убивать. Сколько уколов я вколола своим подругам? И каждый из них мог стать последним.
25 ИЮНЯ
Снова мой день рожденья. На сей раз мне стукнуло двадцать. Анна думает, что я совершила еще одно преступление. Она на меня очень злится. Она права, как всегда. Все вокруг меня правы. Я несправедлива. Анна все еще хочет меня спасти.
26 ИЮНЯ,
Я была у Альфы. Получила свою долю товара. Он смотрел на меня и усмехался — наркоманка с аттестатом зрелости. Он тоже когда-то сдавал экзамены на аттестат, только, наверное, уже сам этого не помнит.
Альфа был сильно подогретый, бормотал что-то о Боге, о пути к спасению. Похоже, он уже вышел на этот путь, прямо на небо. Ведь для наркоманов Ад — на земле, Чистилище они проходят в момент смерти, вся отрава выходит из них с последним вздохом. А потом они погружаются в свое долгожданное, насквозь пропитанное наркотиками, блаженство.
Я вколола себе дозу прямо у Альфы на глазах. Он вздрогнул, как-то удивленно посмотрел на меня и расплакался. Но меня в этот момент уже ничего не трогало. По дороге домой я начала блевать прямо на улице, в подворотнях, где попало. Организм отвык от «майки». Блевать было нечем, и я страшно мучилась. Слишком перебрала. Это из-за Альфы. Нет ничего ужаснее, чем вконец опустившийся наркоман,
27 ИЮНЯ
Звонила Анна. Она приезжает послезавтра. Наконец мы сможем поговорить. Я сижу на «майке», но, наверное, перейду на «компот». Он мне пришелся по вкусу. Что может быть лучше польской «геры»! Видно, это уже настоящее приближение конца. Но ведь ты сама этого хотела, Баська. Ты мечтала улететь, отключиться в долгом сне.
28. ИЮНЯ
Я договорилась с одним кокаинистом махнуться. Он мне даст «майкиэд, если я достану ему «коду». Я придумала, как это сделать. Отправилась к глазному в больницу, перед этим растерла себе глаз. Пока я сидела у него в кресле, приглядела на подносе две бутылки. Они-то мне и требовались. Правда, взяла только одну. Мы махнулись, а потом он мне еще дал попробовать «коку». «Кока» — вещь хорошая, но я предпочитаю свой товар.
Возвращалась я от него такая веселая, бодрая. По дороге встретила свою старую знакомую. Она сидит на «роликах». Никогда еще не видела наркомана в таком отупелом состоянии. Разило от нее страшно. Я ей посоветовала полечиться в МОНАРе, вызвалась сама ее отвезти, но до нее это вообще не дошло. Ей только одного надо было, чтоб я ей «рольки» достала.
29 ИЮНЯ
Целый день мы провели вместе с Анной. От нашего долгого разговора я совсем приуныла. Она все предлагала мне разные виды лечения, но, правда, в конце концов, сама поняла, что со мной каши не сваришь. Твердила, не переставая, что, пока еще не поздно, все зависит от меня, что я смогу победить, если только по-настоящему захочу. Она испугалась, что все это на самом деле может закончиться трагедией.
Анна уезжала очень грустная. Мне тоже было грустно, а может быть, я просто разозлилась на саму себя? В очередной раз отказалась от помощи, хотя так сильно ее ждала.
Я очень изменилась. Чувствую, что перешагнула через какой-то страшный барьер. Я уже не могу контролировать собственные поступки. Еще больше замыкаюсь в себе. По сути дела, уже ни с кем не разговариваю. Анна считает, что я сама отнимаю у себя шанс, шаг за шагом упорно себя уничтожаю. Навязчивая идея смерти? Возможно. Я уже не могу остановиться. Я умерла заживо, превратилась в какой-то автомат, без воли и без чувств. Задача № 1-достать наркотик, задача № 2 — вколоть его в вену, задача № 3 …
Я проиграла. Наверное, я и не могла выиграть.
20 ИЮЛЯ
Приехала в Варшаву. Мажена написала, что ей плохо. Она села на большие дозы. Подхватила желтуху. Я отвезла ее в больницу, но перед этим мы с ней вместе укололись, причем из одной машины. Будем надеяться, что меня пронесет.
Я была у Анны. Она уже не уговаривала меня лечиться. Сказала только, что ей бы хотелось доказать мне, что жить стоит. Если бы я сама захотела жить! Поехала к Беате. Она опять на воле. Снова пошли воспоминания. Практически никто так и не вылечился. Кажется, Беата уже понимает, что по уши влипла.
21 ИЮЛЯ
Я поехала в МОНАР одна, Беата не захотела. В МОНАРе теперь новые порядки. Никто уже не возвращается через каждые полгода, как это было. Раньше все время кто-то возвращался, и всегда почти одни и те же.
Котан неплохо держится, как всегда, полон оптимизма. Но на меня он разозлился из-за наркотиков. Я чувствовала, что он очень верил в меня. Ведь когда я выписывалась, меня все считали первой вылечившейся наркоманкой.
4 АВГУСТА
Нас накрыли. Я точно не знаю, про какие аптеки им известно, но Альфу уже забрали. С ним еще двух наркоманов. Обо мне они пока еще не знают, но это вопрос нескольких дней. Без наркотиков Альфа начнет всех закладывать. Скажет все, что им будет нужно.
Рано или поздно это должно было случиться. Я унесла из дома все улики. Сейчас каждый будет спасать только свою шкуру.
Какая гадость.
15 АВГУСТА
Несколько дней назад за мной пришли. Сделали обыск. Родители … Я даже не успела с ними попрощаться.
Сейчас сижу в предварительном заключении. Адвокат добился, чтобы мне разрешили вести дневник.
Камера крохотная, двухэтажные нары, параша и окно величиной с кулак. Правда, без решетки, ко через него разве что крыса может пролезть. Пока что кое-как держусь, еще не успела всерьез подсесть на иглу. В камере я самая молодая. Вместе со мной сидят еще три заключенные. Одна — за убийство мужа, другая — проститутка, а третья-воровка. Отличная компания. Анна, ты была права, здесь кончается человечность. Пока что с нами ничего не делают. Надзиратели?. Мы им жить не мешаем, и они к нам не лезут.
16 АВГУСТА
Просыпаюсь утром на нарах. Странно, но я даже как-то спокойно все это переношу. Сидим все вчетвером, уставившись друг на друга или просто в стенку. Надзиратель время от времени нас проверяет. Три раза в день дают поесть, а в остальное время сидим себе и прозябаем. Я ни о чем не думаю. Ни о прошлом! ли о том, что будет дальше. О том, что происходит со мной сейчас, тоже не думаю. Наверное, до меня еще не дошло, что я в тюрьме. Только иногда вдруг находит ужасный страх, панически начинаю бояться, сама не знаю чего. В такие минуты мне кажется, что я вот-вот умру или сойду с ума. Действительность — как мыльный пузырь, если посильнее выдохнуть — все исчезнет. Не исчезнет только страшный призрак — грязный, окровавленный шприц. Это все, что от нас останется. И еще, может быть, горечь в сердцах близких. Горечь от пустоты, которая после нас образовалась.
17 АВГУСТА
Меня повезли на очередной допрос. Альфа раскололся. Я долго отказывалась давать показания. Но, в конце концов, адвокат сказал, что я должна признаться. Тогда он постарается меня вытащить из-под следствия по состоянию здоровья.
Я рассказала по порядку про все ограбления. А они начали спрашивать еще о каких-то других. Им захотелось пришить мне сразу все аптеки. Вопросы одни и те же — даты, кто что делал.
И я начала признаваться. Первый раз в жизни милиции удалось заставить меня раскрыть рот. Менты обращаются со мной нормально. Прокурор за ними следит.
— Загубила ты свою жизнь, девочка, — говорят они мне.
— И зачем это тебе было нужно?
Что они могут про это знать? Их волнует только статистика — количество раскрытых преступлений.
20 АВГУСТА
По тюремной почте мне переслали записку о том, что Альфа повесился, в тюремной больнице. Не выдержал. Эта новость окончательно меня добила. Слишком страшно все это.
21 АВГУСТА
Я все время думаю про смерть Альфы. Он это сделал по собственной воле, но у него не было выбора. Он боялся еще больше меня. Боялся всего. Эта чудовищная наркоманская сила толкала его сначала на ограбления, а потом и на смерть.
А может, все вокруг только и ждут нашей смерти? Нет, это абсурд. Но тогда чего же они от нас хотят? От всех наркоманов? Законченным алкашом у нас быть разрешается, а вот наркоманом — ни за что.
Надзиратель орал на меня, что я не умею застилать нары. Я ему сказала, чтоб он отвалил, и здорово получила за это по морде. Через час он пришел делать мне примочки, потому что лицо сильно распухло, а мне нужно ездить на допросы. Правда, бил-то он хреново.
28 АВГУСТА
Прокурор выступил за то, чтобы меня обследовали в психиатрическом отделении. Надзиратели перевезли меня в больничный изолятор. В наручниках. Странное это ощущение — с наручниками на руках. Но здесь все-таки лучше, чем в тюрьме: там — поверка, уборка камеры, кормежка, разговоры о свободе, потом опять кормежка, поверка, уборка. С ума можно сойти. Кроме того, надзиратели смотрят на тебя, как на отпетого преступника. И вдобавок еще разговоры с этими уголовницами.
Та, которая пришила своего мужа, не переставая, компостировала нам мозги, что она не виновата. Проститутка ревела из-за детей. Только мы с воровкой вели себя более или менее спокойно. Но они все знали, какой приговор им накатают. А со мной еще неизвестно, что будет.
30 АВГУСТА
Я пока еще в изоляторе. Обыкновенное психиатрическое отделение, только решетки повсюду. Каждый день вызывают на обследования к психологу. Заполняю разные тесты, кучу тестов. И разговоры все про то же — что я думаю, чего хочу. Тысячи вопросов.
1 СЕНТЯБРЯ
Между обследованиями я ничего не делаю. До обеда нас сгоняют в одно место, чтоб мы все были на виду. Кормежка тут неплохая, намного лучше, чем в тюряге. И телевизор смотреть разрешают. Я тоже смотрю» давно перед этим ящиком не сидела. Никогда особенно им не интересовалась, но здесь это единственное развлечение для местных дамочек. Тут никто никого ни о чем не спрашивает, каждый, разумеется, считает себя невиновным. Вечером нас быстро загоняют спать. По ночам санитар ходит по палатам с фонариком, проверяет, не пытается ли кто ненароком кого-нибудь придушить. Я из-за него постоянно просыпаюсь. У меня вообще всегда было плохо со сном. Не знаю, как там родители. Со мной контактирует только адвокат. Кажется, во время следствия никакие свидания не разрешаются. Но еще вопрос, захотели ли бы родители меня видеть.
4 СЕНТЯБРЯ
Теперь меня обследует психиатр. Спрашивает про болезни, про неполадки в мозгу. И это их бесконечное «почему». Не знаю я, почему. Я уже ничего не знаю.
5 СЕНТЯБРЯ
Так называемый старший персонал обращается с нами нормально, как с обычными пациентами. Врач, вроде, ничего. У меня уже на них глаз наметан, есть с чем сравнивать. Этому все хочется знать досконально. Только в причинах он не сильно разбирается. Да, наверное, никто никогда не поймет эти причины. Он мне говорит, что я скрытная и чего-то недоговариваю. Естественно, недоговариваю. Моя жизнь — это мое дело. Я здесь не на терапии у Когана, а всего-навсего борюсь за то, чтобы приговор был полегче. Хотя все это бесполезно. Что теперь можно сделать? Только подчиниться им и рассказывать, рассказывать, все время рассказывать о себе. А что я сама о себе знаю? Тоже немного. У меня особенно и времени-то не было, чтобы остаться самой с собой наедине и поразмыслить на трезвую голову, кто я есть.
6 СЕНТЯБРЯ
На этот раз милиция пожаловала ко мне в отделение. Рассказали про смерть Альфы. Снова те же самые вопросы. Нервы уже не выдерживают. Вдруг я ни с того ни с сего бросилась на одного из них. Оки зовут санитара, привязывают меня ремнями к кровати. Сестра вкалывает мне укол, и я проваливаюсь куда-то в темноту.
1 °CЕНТЯБРЯ
Три дня меня держали связанную, накачивали фенацетином. Мне уже все было безразлично. Наведался адвокат. Сказал, что скоро суд, но это будет зависеть от моего состояния. Врачи должны решить, смогу ли я присутствовать на суде. Я в полном отрубе, и до меня мало что доходит. Здесь очень нервная остановка. Все время кто-то кричит, постоянно кого-нибудь вяжут ремнями или наряжают в смирительную рубашку.
Если кто-то начинает буянить, санитары его сразу бьют.
Конец человечности?
Здесь нет людей.
13 СЕНТЯБРЯ
От скуки пытаюсь заводить разговоры с другими больными.
Здесь каждый живет как бы в своем измерении. Измерений много, потому что все пытаются выжить в этом мире. У меня тоже свое измерение. Не знаю, насколько все они здесь действительно больные. Может быть, как и я, борются за себя. Но только я не симулирую, Потому что у меня уже ни на что больше не хватает сил, кроме как только быть самой собой. Мне дают какие-то таблетки. Может, я действительно чем-то больна? А может, их здесь всем дают? Но от таблеток я стала лучше спать, и кошмары не так мучают.
С адвокатом я говорю обо всем, но только не о родителях. Слишком больная тема. Одна сплошная боль.
Привозят новых женщин. Большей частью это убийцы. Чаще всего они убивают собственных детей. А чем я от них отличаюсь? Я тоже убиваю ребенка своих родителей. Убиваю родителей. А это преступление из преступлений — губить человеческие души. Нам здесь можно устроить один общий суд. Показательный процесс: каким способом один человек уничтожает другого человека.
23 СЕНТЯБРЯ
Закончился первый день суда. Меня туда везли уже без наручников. Показания, полно свидетелей. Не понимаю, откуда взялось столько свидетелей. На скамье подсудимых сидит пять человек — четверо парней и я. Альфа уже по другую сторону от всего этого. Сегодня мы только давали показания. Расхождений почти никаких, так что дело, наверное, надолго не затянется.
24 СЕНТЯБРЯ
«Свидетели обвинения, свидетели защиты, прошу встать. Суд идет».
Родителей в зале нет. Это даже к лучшему. Все-таки легче. В моем деле собрано абсолютно все, вся моя биография, начиная с четырнадцати лет. Откуда им это известно?
25 СЕНТЯБРЯ
Статья 21, параграф 1: «Не считается совершившим преступление тот, кто ввиду умственного недоразвития, психического заболевания или других нарушений психических функций не мог в момент совершения преступления отдавать себе отчет в значении совершаемого или же контролировать свои действия».
Сегодня эксперты представили суду предложение о применении ко мне этой статьи. Пока что до меня это не очень доходит. Получается, что я все-таки чокнутая?
26 СЕНТЯБРЯ
Огласили приговор. Не могу поверить. Я свободна. Мне велели отправляться домой и ждать повестку на принудительное лечение. Значит, опять конец свободе.
Двоих парней тоже отправляют на принудительное лечение, но после им все равно придется отсидеть свое. Двух других — сразу за решетку, на два года.
Вернулась домой. Родители ничего не говорят. Полная тишина.
27 СЕНТЯБРЯ
Первый день свободы. А вернее, новых мучений и новых сомнений. И уж наверняка снова наркотики. Я не могу пробиться сквозь стену непонимания с родителями. Очень трудно, я уже слишком перегнула палку, сама все разрушила. Я убила нашу любовь. Наверное, я потеряла самое главное. Так что теперь уже терять больше нечего. Можно колоться дальше.
Я стала знаменитостью, потому что вышла сухая из воды. В городе мне даже бесплатно предлагают наркотики. Пока, во всяком случае.
Опять кто-то умер. В подвале нашли тело с иглой в жиле. Прекрасная наркоманская смерть. Говорят, в Кракове повесилась Данка. Наверное, у нее не хватило сил умереть нашей смертью. Сколько уже смертей было вокруг меня.
Я снова в моей комнате. Но кажется, мне не удастся тут умереть. Это было бы слишком красиво.
10 ОКТЯБРЯ
Я написала Анне про свои тюремные кошмары. Она ответила, что очень волновалась из-за моего долгого молчания. Пишет, что теперь я наконец смогу по-настоящему начать все сначала, и, когда вернусь с лечения, дома еще все может уладиться. Не понимаю, откуда в ней столько оптимизма. Но я не собираюсь ни на какое лечение, ни в какую психушку. Никогда больше не лягу в психушку. Я не верю в лечение. Я верю, что скоро умру. Я боюсь смерти, но и воля к жизни потеряна, ведь моя жизнь — это нескончаемое мучение. И не только из-за наркотиков. Это психологически невыносимо. Я не в состоянии себе помочь. Но я и не в состоянии себя убить. Неизвестно, что труднее, а что проще. Где-то тут кроется ошибка, какая-то безумная ошибка в самом моем существовании. Мне кажется, что я всем мешаю в этом мире.
16 ОКТЯБРЯ
Ездила в МОНАР. Старые знакомые ширяются, много новеньких. В Варшаве сейчас навалом «компота», готовят все, кому не лень. Приехал Котан с Анной. Анна привезла с собой подругу, которая пишет статью о МОНАРе.
Котан устроил показательную терапию. Принялся обрабатывать шестнадцатилетних, но мне кажется, с ними у него ничего не выйдет. В шестнадцать лет еще сильно тянет к наркотикам и очень хочется вкусить наркоманской жизни. В таком возрасте еще не веришь, что можно в это дело влипнуть со всеми потрохами, и в результате так быстро отправиться на тот свет. Но может быть, у Котана что-нибудь и получится. Чего не бывает в этом мире. Сначала он, как водится, двинул свою психопатическую речь. Брызгал слюной во все стороны, но потом успокоился и снова стал самим собой. Когда он ничего из себя не строит, видно, как сильно у него болит душа за наркоманов, за каждую человеческую жизнь.
Утром, вернее, не рассвете я уехала из МОНАРа. Здесь для меня нет места. В свое время я свой шанс упустила.
18 ОКТЯБРЯ
Узнала, что в июле покончил с собой Стед. Это он-то, который все твердил, что не поддастся, что нужно жить, что он будет жить, пока хватит сил, Стед, тебе не хватило сил? Почему?
Или на самом деле так тяжко жить?
Нужно излечиться от самого себя. Но как это сделать, если ты сам не веришь в собственное существование? Сознание застилает наркотический туман. Изо дня в день я брожу среди кладбища душ — таких же, как я.
20 ОКТЯБРЯ
Мажена пишет, что сильно села на иглу. У нее была кома, какое-то время она пролежала в больнице. Живет в Варшаве одна. Готовит «компот» и понемногу приторговывает. Просит, чтобы я приехала. Маженка, потерпи еще немножко, я приеду и, наверное, уже надолго. Хемингуэй написал, что человек не создан для поражения. Но Хемингуэй сам покончил с собой. Правда, он был неизлечимо болен раком. Мой рак — это морфин.
5 НОЯБРЯ
Письмо от Анны. Она пишет, что наркотики не могут мне дать особенных, глубоких и красивых переживаний. Это только сплошная мука и окончательное падение. Она просит, чтобы я не перечеркивала свою жизнь. Дурная страсть тянет за собой отчаяние, страх, отвращение к себе и ненависть к миру. Смогу ли я свернуть с этой дороги? Наверное, уже не хочу. Я бы уже не смогла нормально жить, погрязнуть в этом будничном безумии серой человеческой жизни. Люди суетятся из-за пустяков, обыденных проблем. И поэтому забывают, что в мире существует еще что-то.
11 НОЯБРЯ
Я получила повестку на лечение. Если не явлюсь сама, то они имеют право привезти меня насильно. Доставить, как вещь.
Вот и все. Я должна исчезнуть, чтобы меня не нашли. Поеду к Мажене. У родителей нет ее адреса, так что никто не узнает, где я. Там я спасусь от психушки. Надо покинуть свой дом. Родители долго терпели мое присутствие, но, кажется, они уже не хотят за меня бороться. Я ухожу отсюда. Наверное, уже не вернусь. Прощай, семейное гнездышко. Когда-то мне здесь было хорошо. Даже слишком хорошо, а иногда — чудовищно. Мы вместе переживали этот кошмар. Кошмар, который уже никогда не кончится.
26 ДЕКАБРЯ
Я живу у Мажены. Мы вместе готовим «компот». Часть приходится сбывать, чтобы были башли на жратву. Торгует Мажена, а я стараюсь не сильно показываться на людях. Милиция, наверное, меня ищет. Даже наверняка, ведь я обязана была явиться на лечение по приговору суда. Ношусь, добываю «соломку» и химикаты. С утра мы заряжаемся «герой» и дальше работаем на продажу.
Это уже деградация. Я постепенно перестаю что бы то ни было чувствовать. Становлюсь безразличной ко всему, а временами страшно агрессивной. С Маженой стало трудно общаться. Она окончательно, свихнулась на почве наркотиков. Может говорить только про это, и говорит без остановки. Для нее ничего другого не существует. Я еще пытаюсь читать, но это уже тоже с трудом получается.
2 ЯНВАРЯ 1980 ГОДА
Вколола больше, чем обычно. У наркоманов своего рода ритуал — отмечать таким способом Новый год. Настоящий наркоман в этот день не может оставаться трезвым. Но я чересчур перебрала, прямо, как новичок. Ехала в автобусе и чувствовала, что задыхаюсь. По лицу ручьями тек холодный пот, ноги подгибались, и я решила, что это конец. Вышла из автобуса, хотела добраться до какой-нибудь аптеки. Боялась свалиться прямо на улице. Ко мне бы никто даже не подошел. Так уже бывало, когда наркоман спокойненько подыхал у всех на глазах, и никого из прохожих это не колыхало. У меня была только одна мысль, как дойти до аптеки. Я чувствовала, что слабею. И тогда мне вдруг пришло в голову, что нужно глубоко дышать. Это меня спасло. Я потихоньку стала приходить в себя. Шла по улице и глубоко вдыхала воздух. Кровообращение улучшилось, и до отключки дело не дошло. Мне тогда вдруг так сильно захотелось жить, так сильно.
Я вернулась к Мажене. Она заметила, что со мной что-то не то. Мне не очень хотелось ей про это рассказывать. Она сама выглядела не лучше. Правда, может быть, сегодня она была чуточку дальше от смерти, чем я.
17 ЯНВАРЯ
Мы все время ругаемся. Потом миримся. Мажене уже не во что колоться. Бывает, что она по нескольку часов пытается ввести иглу, плача и чертыхаясь на чем свет стоит. Она меня слушает, но все равно делает по-своему.
23 ЯНВАРЯ
Мажена в больнице. Потеряла сознание на улице. Сказали, что это была кома, и вдобавок у нее опять желтуха. Я не могу даже сходить ее навестить, боюсь, поймают. Теперь мне приходится все делать одной, страшно кого-то брать в помощь.
Дозы скачут вверх, это нормально. Я очень похудела, почти ничего не ем. Собственно, шансов у меня уже никаких.
Раньше мне хотелось с кем-нибудь подружиться, но я обрекла себя на одиночество. Контакты с другими людьми у меня всегда заканчивались катастрофой.
1 ФЕВРАЛЯ
Химикатов больше нет. Мажена еще раньше дала мне адрес, куда пойти в случае надобности. Я и пошла. Там были кое-какие знакомые, так что меня пустили без проблем. Угостили «компотом», как раз только что приготовили. Все уже забалдели, когда на хату вдруг ввалилась милиция. Я сначала растерялась, но только на какую-то долю секунды, потом бросилась к окну, пробила стекло и выпрыгнула вниз. К счастью, это был 2-й этаж, я только вывихнула ногу и поранила руку. Пришлось идти по городу в крови. Но никто меня не остановил. Чувствую, все это уже выше моих сил. Я отказалась от всего, что есть человеческого на свете. А жить так не смогу. Уже не смогу.
Пришлось готовить все самой. Но так не терпелось скорее вколоть себе дозу, что я все перепутала.
7 ФЕВРАЛЯ
Мажена все еще в больнице. У нее напрочь разрушена печень, и поэтому ей так трудно вылезти из желтухи.
Товар теперь продаю сама. Отдаю его старым наркоманам, от малолеток стараюсь держаться подальше. Не могу спокойно смотреть, как они влипают в свои тринадцать лет. Говорила по телефону с Анной. Она сказала, что очень за меня боится, чувствует, что я кончаюсь. Это точно. На таких дозах я еще никогда не сидела. Скоро уже нечем будет торговать.
12 ФЕВРАЛЯ
Теперь я загремела в больницу. Опять кома — полная отключка. Меня долго не могли откачать. Но, в конце концов, откачали. Спрашивали адрес, кто родители. Пришлось наврать. Пока они еще ничего не успели проверить, я сбежала. Кроме того, пора было вкалывать дозу.
Врач сказал, что мне больше нельзя колоться, что у меня повреждена печень, и плохое сердце.
А я и без того уже по уши в дерьме. По-другому7 не скажешь.
15 ФЕВРАЛЯ
В Пассаже большой переполох. Кто-то из поставщиков хсбывает туфтовый товар. Несколько человек уже потравилось. Неизвестно, какую дрянь они подмешали в «компот». Им разбавлять товар — одна выгода. В милиции шухер, вызывают всех наркоманов. И те раскалываются, потому что хотят, чтоб этого негодяя взяли. Они охраняют свою наркоманскую жизнь. В последнее время зашевелился самый поганый сорт людишек из этого промысла. Те, которые готовят товар, но сами не употребляют. Еще и малолеток втягивают. Это уже последнее свинство. Даже наркоманы их осуждают. Но такое ремесло будет процветать все больше и больше. Ведь тот, кто не сидит на наркотиках, может спокойно делать на них большие барыши. Сотня за цент. Вроде бы не так уже и много. Но одному наркоману требуется в день 20–30 центов. Вот и прибыль в чистом виде. Причем редко когда попадешь на хороший товар. Они, сволочи, доканывают нас и на этом еще наживаются.
27 ФЕВРАЛЯ
Мажена вернулась. Ей сказали, что это была ее последняя «прочистка». Следующую она уже не переживет. Но наркоман не верит таким угрозам. Мажена тут же опять начала колоться. Она мне Говорит, что теперь моя очередь отправляться в больницу выгонять отраву. Больше, мол, товара останется на продажу. Мажена зовет меня своей сестрой.
У меня такое чувство, что когда-то я действительно была, а теперь меня нету. То есть биологически мое тело продолжает жить. А остальное? Ждать медленной смерти? Ничего другого не остается. Я позвонила домой. Услышала на том конце провода мамин голос. Ее тихое «слушаю», а потом: «Говорите, говорите, але…» Я не ответила. Это было выше моих сил. Чего я испугалась? Что она будет умолять меня вернуться? Или что станет ругать?
13 МАРТА
Мажена совсем плоха. Ничего не ест. Хотя похудела не так уж сильно. Стала очень раздражительная. Я кое-как еще держусь.
Она встречается с какими-то людьми, сдает им товар. Я держусь в сторонке.
Господи, ведь так же нельзя жить! Из высоких идеалов — в самую грязь. Свобода оказалась мифом. Зачем все это растягивать дальше.
Но нам дана жизнь, и жить надо ради самой жизни. Ради страдания. Смерть прекратит наши страдания. Так почему же мы ее так боимся?
Мы-никто и ничто, но все время сами себе внушаем, что мы — нечто.
19 МАРТА
Иногда я скучаю по дому. Хочется туда вернуться, но я знаю, что уже не могу.
Интересно, как там Беата. Она тоже ушла из дому и не вернулась.
Уже нету сил мотаться по деревням за соломой. Но другого выхода нет. Деревенские каждый раз заламывают цены все выше. Знают уже, в чем дело. Мы ничем другим больше не занимаемся, только готовим «компот». Это какое-то помешательство. А вечером — музыка и разговоры ни о чем. О будущем не говорим. Будущего не будет.
Мажена верит, что после новой «прочистки» что-нибудь изменится. Пустая болтовня. Ничего не изменится.
Хочется с кем-нибудь поговорить. По-настоящему поговорить, так, чтобы меня выслушали и не осуждали. Просто выслушали.
Анна всегда повторяла, что нельзя насильно никого осчастливить. Но разве терпимость — это обязательно равнодушие, а не уважение чужой свободы?
23 МАРТА
Я плакала, наверное, от жалости к себе. На меня вдруг нашла такая тоска от того, что уже все потеряно. Я сама себя загубила. Я была к себе жестокой и беспощадной. Никогда не давала себе ни единого шанса.
Почему так случилось?
Смогу ли я еще хоть что-то для себя сделать?
Вижу, что Мажена загибается. Да, наверное, скоро конец. Она колется, как безумная. И все время говорит о наркотиках. Я хотела бы ее спасти, но знаю, что это невозможно.
Эта наша жизнь от дозы до дозы так бездарно бессмысленна. Хочется накачаться, чтобы не чувствовать боли, себя, чтобы вообще ничего не чувствовать. Мажена, похоже, уже ничего не чувствует. Она как слепая. Пустой шприц ее не интересует. Нужно встать и идти за товаром. Нужно встать.
10-11 АПРЕЛЯ
Как пережить ночь, такую ночь, когда чувствуешь, что все уже бесповоротно кончено? А умереть нельзя. И нужно продолжать жить. Почему я должна была умереть заживо?
Ты же знаешь, Баська, как все это было, прекрасно знаешь. Только не хочешь самой себе в этом признаваться. Ты все знаешь, старая ты наркоманка. Тебе хотелось колоться, хотелось как следует разгуляться. Тебе на всех было наплевать, и теперь ты жестоко за это расплачиваешься. Ты и раньше была безнадежная идеалистка. Но самое ужасное, что ты и теперь такая же, несмотря ни на что. Тогда вколи себе новую порцию и перестань канючить о том, что тебя мучает твое прошлое! Мажена сегодня спит спокойно, астма ее не душит. У меня только один вопрос: кто из нас будет первым? Шансы у нас более или менее равные: у обеих — разрушена печень и разложившийся мозг, у меня — больное сердце, у нее — астма. Я дольше сижу на игле, но зато у меня не было желтухи от грязных иголок. Я верю в свою смерть, а она пока еще нет.
12 АПРЕЛЯ
Мажена в очень тяжелом состоянии. Организм уже не принимает наркотики. Периодически ее забирают в больницу, а она каждый раз сбегает. Точно какая-то сила толкает ее к смерти. А ведь она не хочет умирать. Она никогда не верила, что кто-то может загнуться от наркотиков. Ей всегда казалось, что наркоманы умирали от чего-то другого. Наверное, мы уже окончательно утонули в этом нашем безумии. Я ничего о самой себе не знаю. Наркотики делают меня агрессивной. А какая была раньше? Не помню. Все мы очумели. Это уже помешательство.
«Зачем ты живешь на этом свете, если тебе здесь ничего не нравится?» Ты прав, Стед.
Наверное, все-таки существуют границы, которые переступать нельзя. Но я, кажется, уже переступила все границы. Я дегенератка. Психика разрушена наркотиками. А тело? Смешно называть это «телом». Разложение при жизни, биологический распад.
1 МАЯ
Мажену в тяжелейшем состоянии забрала «скорая».
Вечером я была у нее в больнице, но она еще не пришла в сознание. Врач сказал, что, если она выживет, это будет чудом. Неужели конец? Маженка, не умирай! Не оставляй меня одну.
2 МАЯ
Днем открывается дверь и входит… Мажена. Бледная, желтая, зеленая. Ее отпустили, врач сказал, что это был ее последний укол, следующий ей уже не пережить.
Мажена сказала, чтоб я за нее не волновалась, потому что она огранизует себе лечение.
3 МАЯ
Мажены больше нет. Она умерла вечером. Втайне от меня вколола себе этот последний укол, заперевшись в ванной. Я почувствовала: что-то случилось, высадила дверь. Это был конец. Я отнесла ее на кровать и вызвала «скорую». Ее пытались реанимировать, на какое-то мгновение сердце даже забилось. Но врач из «скорой» определил смерть.
Когда тело забрали, врач вызвал милицию. Я быстро улизнула.
Всю ночь шаталась по улицам как помешанная, и только подсознательно, где-то в глубине чувствовала какую-то чудовищную боль.
4 МАЯ
Я пошла к знакомым Мажены, к наркоманам. Они разрешили мне ненадолго у них остаться. Даже наркотики дают — боятся, как бы я у них не загнулась от «кумара».
А ведь именно этим все и кончится. Конец уже наступил, конец всему. С этим нужно смириться. Маженка, сестричка, нас с тобой соединили наши изуродованные жизни. Почему ты так рано ушла? Какая ты была?
Ты была такой же наркоманкой, как и я. Но прежде, чем стать наркоманкой, ты была бедным, несчастным человеком.
Вот и случилось. Было уже слишком поздно начинать жить, слишком поздно, чтобы бороться за себя. Но может быть, и не стоило это делать? А может, стоило?
Я предчувствовала ее смерть. Почему я ее не спасла? Маженка, ты ушла, оставила меня. Никто не смог тебе помочь.
10 МАЯ
Что такое бессилие? В комнату влетела стрекоза с очень нежными крылышками. Если я захочу ее выпустить, мне придется ее поймать, и тогда я могу ей что-нибудь повредить, и она погибнет. Но ночь в комнате она тоже не переживет. Выходит, я уже ничего не могу для нее сделать. Могу только сократить ее мучения, убить сразу. Она присела в уголке, наверное, устала бороться за свою жизнь. Я бессильна. Видишь, Баська, как глупо ты цепляешься за эту жизнь? Последняя ниточка — в твоих руках. Но это только твое дело.
14 МАЯ
Такое впечатление, что я все время ищу вину там, где ее нет. Почему Мажена должна была умереть? В голову лезут воспоминания.
Мы познакомились в Белой палате, и уже тогда вели разговоры о смерти. Мажена хотела, чтобы, когда она умрет, ее положили в белый гроб. Тогда, наверное, это были просто жутковатые шутки, но теперь — печальная реальность.
Смерть всегда ходила с ней рядом. Она боялась ее, ей хотелось жить. Но у нее не было шансов на другую жизнь. Маженка, я не была на твоих похоронах, мне все так же приходится прятаться. Наверное, у тебя была легкая смерть, тебя усыпил героин. Бессознательное ощущение — радость умирания. Куда ты так торопилась, куда ты ушла? Прощай, Маженка, прощай сестренка, подружка. Прости меня, я не сумела тебя спасти.
23 МАЯ
Милиция беснуется, меня ищут. Вернее, ищут ту девушку, которая жила вместе с Маженой. Я еще сама не знаю, докопались ли они до моего судебного приговора. Нельзя, чтобы меня поймали. Иначе упекут в психушку. Наркоманы трясутся от страха, ко пока еще разрешают у них жить. Потому что еще больше они боятся, что я их заложу. Им кажется, что я много знаю про их связи с Маженой. Каждый день выдают мне мою порцию товара, но боятся страшно. Они считают, что я с большим приветом. Я чувствую себя совсем одинокой в этом жестоком городе. Такого пронзительного одиночества еще никогда не было. Мне кажется, я проиграла эту жизнь еще до того, как начала в нее играть. Анна, как все это грустно. Я была глупая, упрямая, злобная и сама не знаю, какая еще.
9 ИЮНЯ
Баська, возьми себя в руки. Так нельзя. Я знаю, что так нельзя. Но как можно выдержать эту чудовищную боль, себя?
Я окончательно развалилась. Надо как-то собрать себя по кусочкам. Приладить их все по очереди. Но я не могу вырваться из этого порочного круга. Наверное, из него уже нет выхода.
10 ИЮНЯ
Другого пути, похоже, и не было. Даже если бы можно было повернуть все назад, вернуться в детство, то, кажется, все равно было бы все то же самое. Первая порция морфина в 14 лет — и экстаз от того, что входишь в мир наркоманов. Презрение к обыкновенным, заурядным людям. И я, такая важная, надутая говняшка, которая сама себе поклонялась, как идолу.
Может быть, кто-нибудь мог вернуть меня с этой дороги? Или нет? Я знаю только одно — что никогда не окажусь с ними по одну сторону.
Захотелось написать письмо Анне. Я даже уже начала его писать, но потом порвала. Что мне ей сказать? Мой рассказ, кажется, подошел к концу. Анна, ты боролась за меня до последнего. А я тихонько, тайком уничтожала себя, и с этим уже ничего нельзя было поделать. В МОНАРе у меня был шанс, если б я только no-настоящему захотела.
20 ИЮНЯ
Наркотики больше не приносят мне никакого удовольствия. Но с ними мне все-таки не так плохо. Да, так-то оно так, если б я еще продолжала существовать, но ведь меня уже нет. Осталось еще кое-что чисто биологическое, с чем пора покончить, потому что это кое-что уже не имеет права на существование. Я увязла на самом дне. В зеркале видны только одни глаза, которые смотрят на мое падение. Мои глаза, которые когда-то так хотели смотреть на мир. Мне уже перестает быть страшно. Наверное, это потому, что я знаю, я давно уже знаю, что теперь делать. Когда-то я разучилась радоваться жизни, и теперь просто нужно довести дело до конца. На наркоманов я больше даже смотреть не могу. Но они еще несчастнее, чем я. Потому что я уже знаю.
25 ИЮНЯ
Мне исполнился 21 год. Раньше я всегда думала, что, когда придется уходить, будет очень страшно. Потому что все-таки, несмотря ни на что, никому не хочется уходить слишком рано. Когда ты так молод, очень хочется жить. Жить вместе со всем, что ты любишь, с человеком, которого любишь. В этой проклятой жизни нужна любовь. Без нее — вечная пустота, которая тебя гложет, душит, убивает. Без нее ты не можешь быть самим собой. Ты сам для себя становишься чужим. Абсолютно и до кончиков волос чужим.
Я никогда никого не любила, не успела. Теперь уже и не успею. Я должна уйти, так нельзя жить, без надежды, без смысла. Я сама себя загубила. Хотела ли я этого? Господи, не знаю. О чем думаешь, что чувствуешь, когда наступает конец? Я умру в этой чужой квартире, в одиночестве, смертью наркоманки, бессмысленной смертью.
Мне не удалось найти себя в этой жизни,
Анна, прости меня.






Послесловие


Бася!..
Сегодня ночью я прочел твой дневник.
День за днем — твое постепенное умирание, одиночество, твои страдания — я переживал вместе с тобой. В который раз? Сколько уже было таких, как ты, тех, кто молчаливо, как бы незаметно оказывался на моем пути? Сдавшись, ты написала в своем дневнике: «Все — фикция, и я тоже». Когда ты написала эти слова? Тогда, когда ты решила, что все потеряно? Или, может быть, когда почувствовала, что окружающая действительность стала для тебя чудовищным, неправдоподобным кошмаром? А может быть, еще раньше, когда вокруг все твердили, что таких, как ты, просто не существует. Да, было время, когда считалось, что вас якобы вообще нет. Однако наперекор всем и вся, как бы в насмешку над официальными статистическими данными и отчетами, вы — молодые наркоманы и наркоманки — начали стекаться к нам. Я и раньше, вопреки всем этим данным, знал, что вы есть. Все больше и больше народу проходило через лечебницу, и я видел вас, беспомощно наблюдая за тем, как вы появляетесь и потом исчезаете, такие молодые и уже неизлечимо больные.
Тебя я тоже помню. Ты была одной из первых в моем новом, тяжелейшем испытании, именуемом наркоманией. Если бы я тогда знал все то, что знаю теперь!
Десять лет минуло с тех пор, как начал я постепенно выстраивать для себя ваш (и твой, Бася!) образ. Теперь передо мной твой дневник и новые стороны правды.
Ты рассказала о себе. Нам всем. И мне тоже. По-настоящему я только сейчас нашел подтверждение тому, к чему должен был идти столько лет, зачастую на ощупь, от догадки к догадке. Ты ведь сама знаешь, какие вы недоверчивые, как трудно докопаться до вашего нутра. Я оказался рядом с вами, желая всей душой помочь вам, но вскоре сам убедился, как это тяжело. Вы приходили, укладывались в больничную койку и ждали — без надежды, без веры в кого бы то ни было и во что бы то ни было, безучастные и сгоревшие дотла. Такие молодые и уже такие состарившиеся изнутри.
В ваших глазах стояла немая мольба: «Помоги нам!» Я пытался что-то сделать, хотел создать атмосферу тепла, взаимопонимания, открытости, а главное — пробудить в вас оптимизм и веру в самих себя, прибавить вам сил жить. Сейчас я вижу, как я был тогда беспомощен и наивен. Я еще не понимал вас и вашей болезни, которая порождает бессилие. Я верил вам, когда вы говорили: «Пан Марек, все в порядке, я больше не буду колоться, я хочу жить нормально».
Эта коварная болезнь обманывала вас, а вы обманывали сами себя и меня заодно. Вы выписывались, полные благих желаний и обещаний, которым я верил, а через какое-то время вновь возвращались, в еще худшем состоянии. По кругу мелькали одни и те же лица. А потом для многих начиналось медленное умирание, и мне приходило известие: умер.
Тогда я думал про себя: «Боже мой, ведь этого не может быть, я старался изо всех сил, я им столько рассказал и объяснил, ведь они же не хотели больше колоться!»
На самом же деле, и теперь я это точно знаю, больше всех вас, этого не хотел я сам! Мне казалось, что вложенный труд непременно должен принести плоды, на меня наваливалось все больше работы, в то время как вы не делали ничего, абсолютно ничего. Здесь-то и коренилась главная ошибка.
Постепенно я начал понимать, что в психиатрической лечебнице у меня ничего не получится, что это такая болезнь, где традиционные схемы и методы не помогут.
Тогда у меня было горькое чувство. Я постоянно убеждался в несостоятельности собственных усилий. Вы обманывали меня, кололись прямо в отделении и во время увольнительных. Но приходили новые и новые пациенты, и у меня вновь зарождалась надежда, что уж они-то наверняка по-настоящему хотят бросить наркотики, что они не такие, как их предшественники.
Но, к сожалению, они были точно такими же. Да и могли ли они быть другими? Все они очень быстро избавлялись от иллюзий. «Прочистка» — это дезинтоксикация, суррогат лечения, а что дальше?
Теперь я знаю, что у вас просто не было никаких шансов. Я помню, как однажды вы в очередной раз меня обманули. Спрятавшись, я подслушал ваши разговоры. Обещания, принятое решение, добрая воля, искренность, дружба, лояльность, честность и открытость — все оказалось иллюзией. Тогда я понял, что вы способны в один миг растоптать все это, отдать за порцию «компота». Я был сломлен.
Ты знаешь, Бася, я тогда даже не был на вас в обиде.
Я подумал: «А чего, собственно, я от вас добиваюсь? Чтобы вы отблагодарили меня за мои благие стремления и доброе сердце? Но с какой стати вы обязаны были это делать?»
Я почувствовал, как эгоистически поступаю, как много возлагаю надежд на одни добрые устремления, не учитывая при этом ваши возможности, а вернее, отсутствие у вас всяких возможностей.
Потом приходили другие мысли, о том, что нужно не воздействие, а взаимодействие, что — не мы для вас, а вы сами для себя, что нужна не психушка, а свой собственный, сообща построенный дом. Так начался новый этап — этап деятельности МОНАРа.
Бася!.. Сегодня я прочел твой дневник…
Что мне сказать тебе? Я тебе не помог, хотя очень этого хотел. Не знал, как, не сумел. Способен ли я сейчас на большее? Думаю, что теперь я могу работать иначе. За все эти годы общения с вами я многому научился методом проб и ошибок, а вернее сказать, это вы учили меня и не раз подсказывали, как надлежит поступать.
Я стал другим. Вы научили меня прежде всего терпимости по отношению к другому человеку, осмотрительности в оценках, умению признавать свои ошибки и исправлять их. И я стараюсь передавать другим взрослым то, чему научили меня вы. Я знаю, сколько зла и мучений возникает от того, что люди мало общаются друг с другом, неохотно признают собственные ошибки, от того, что многие воспринимают отступление от привычных убеждений как личное поражение. Около двух лет я сопоставлял свои взгляды с тем, что предлагала мне молодежь. Теперь подошло время серьезного анализа..
Трудно говорить о молодых в моем возрасте. Имея за плечами сорок лет жизни, человек начинает чувствовать, что выпал из их мира.
Точнее, он, как и раньше, все понимает, по-прежнему ощущает в себе легкость и силы, и все же… Как правило, взгляды таких зрелых мужей, вроде меня, начинают расходиться с той истиной, которая живет в мышлении и поведении молодых людей.
Я взял на себя почти непосильную, как мне кажется, задачу: попытаться поговорить с вами уже после того, как прочитал дневник Баси. Я раздумывал, в какой форме мне следует преподнести вам все то, что я чувствую. Как-никак я для вас все-таки по ту сторону, в далеком мире взрослых. С одной стороны, я как будто бы являюсь специалистом в области наркомании, но с другой, — для восемнадцатилетних я — «предок».
Меня всегда мучила неестественная и искусственная манера взрослых объяснять себе поведение молодежи. Сколько в ней всезнайства, менторства и самоуверенности, выражающейся в известном утверждении «уж мы-то знаем»!
Судя по всему, на самом-то деле мы з. наем очень немного и столько же понимаем, а если среди нас и случаются исключения, то они, собственно, ничего не меняют в этой ситуации. Я многократно пытался проверить, как на практике выглядят наши отношения с молодежью, и почти всегда не мог избавиться от ощущения, что мы с ней неискренни. Как правило, мы признаем за молодыми правоту лишь до того момента, пока они не подрывают наш авторитет, наши знания, самооценки, наш способ жизни. Стоит только кому-то из молодых высунуться за рамки общепринятой схемы мышления или манеры разговаривать, как сразу ответным ударом взрослые пускают в ход свой арсенал средств призыва к порядку. Мы становимся самозабвенны в своем гневе, агрессивности и в унижении других. Формы этих проявлений не играют существенной роли: одни прямо говорят вам «нет», другие с насмешкой загоняют в угол вопросами. Сразу куда-то улетучивается наша пресловутая терпимость, товарищество, доброжелательность, и начинается неравная война, исход которой, к сожалению, известен заранее.
Недавно мне написала одна учительница, что я нападаю на взрослых, не видя, как жестоки молодые, что я несправедлив в оценках, натравливаю одних на других вместо того, чтобы взять на себя роль посредника между ними.
Думаю, подобное мнение разделяют многие взрослые, с которыми я встречаюсь и которым прямо указываю на их толстокожесть, на то, что они очень часто чудовищно обращаются со своими и чужими детьми. Быть может, такая атака с моей стороны слишком агрессивна и беспощадна, несдержанна по форме и неразборчива в средствах. Возможно, что и так. Но давайте подумаем, не является ли терапия психологической встряски более действенной, чем попытки псевдопримирения. Мы освоили практику культурного обмена расхожими мыслями, приглаженными фразами и красивыми словами. В таком климате нам никогда — не найти общего языка. Нам не хватает независимости и смелости суждений, мы боимся разворошить муравейник, не любим лишних осложнений и не хотим браться за те задачи, которые требуют от нас нового, свежего подхода. Мы засиделись на своих позициях, потому что это для нас, конечно же, безопасно и удобно. Сталкиваясь с чем-то новым, мы чувствуем себя в опасности, теряем привычные ориентиры. Зачем нам отклоняться от них, если все равно ничего изменить нельзя? Вот наша избитая формула, наш стиль жизни. Особенно досадно, когда такая позиция исходит от людей, еще способных на подлинно юношеский энтузиазм, которым еще есть что сказать. Такими методами мы не выработаем общего языка, понятного всем — и молодым, и тем, кто постарше, у кого и различные взгляды, и разное прошлое. Мы не достигнем взаимопонимания, и пропасть между поколениями будет расти. Вроде бы все мы знаем об этом, но что толку?
Мир молодежи становится все более герметичным. Он отгорожен от нас циничным лозунгом: «Без прошлого и будущего».
Связи разорваны, контакты отсутствуют, каши достижения отвергнуты, а взамен — недоверие и скрытность. Этого мы хотели? И в этом отгороженном от нас мире происходит своего рода специализация. Одни специализируются в равнодушии и инертности, другие — в потребительстве и стремлении побольше урвать для себя. Некоторые только притворяются, что что-то делают, потихоньку интересуясь, что почем и какая им от этого выгода. Еще одна категория лицемерно молится, а потом поступает наперекор всем канонам веры. И наконец, есть такие, кто, долго блуждая и кидаясь из стороны в сторону, так и не находит выхода и убегает в мир «химического» счастья, которое им обещает дать наркотик. Это самая трагическая страна в мире молодых. Такой ценой платим мы чаще всего за наше непонимание молодого поколения.
Эти молодые люди делают свой выбор, который часто бьет по ним же самим, потому что они не могут согласиться на то, что предлагаем им мы — на низкопробный, тухлый, третьесортный товар.
Второй дом, каким должна быть школа, лишь отдаленно напоминает дом. Прежде всего там не хватает тепла и терпимости к ошибкам молодых, которые еще только учатся жизни, учатся единственно возможным способом — путем проб и неминуемых ошибок. Нам, взрослым, недостает умения радоваться успехам молодых, недостает общности стремлений и объединяющего эти стремления дела. Не найдя нужного климата в семье и в школе, молодежь все больше утверждается на позициях равнодушия, порождающих зачастую уродливые проявления.
Мы прочитали дневник Баси, наркоманки, которая не испугалась того, как на это посмотрят, и чистосердечно раскрыла перед нами свой кошмарный мир.
Бася, о чем я должен написать? Я, специалист по наркомании? О нашем взрослом мире? О наших мерзостях и дрязгах, о холодном расчете, обмане и о молодежи, о ее неприспособленности, которая, если не целиком, то все-равно наша вина — пап и мам? Если задаться целью, то, конечно, можно найти ряд аргументов в свою пользу, что, дескать, молодежь часто так распоряжается своей жизнью и так ее запутывает, что без участия взрослых может натворить много зла. Кто-то может на это возразить, что нет дыма без огня и что всегда существуют причины, коренящиеся во взаимозависимости «мать — отец». В свою очередь, на это следующий оппонент скажет… И так можно продолжать до бесконечности. Но мне представляется, что более существенным здесь становится вопрос о том, как воспитывать и что принимать за образец.
Думаю, мы опасно заблудились, усложнили многие понятия, такие, как дом, работа, отдых, дети. Старые добрые времена, когда проповедовалось тепло домашнего очага, когда школа, с ее увлекательными занятиями, была открыта всем проблемам, кажутся нам безвозвратно ушедшими в прошлое. Мы не ценим собственные достижения и начинаем сомневаться еще до того, как попытаемся что-то сделать. Мы признаем свою психологическую инвалидность, потому что этим можно оправдать наше бессилие в деле воспитания детей. Занятые только собой, собственными проблемами и амбициями, мы в какой-то момент начинаем терять наших детей, отступаемся от них, а у них не хватает сил крикнуть: «Не оставляйте нас!» Впрочем, даже если бы они сумели это крикнуть, мы бы все равно раздраженно отмахнулись: «Не морочьте нам голову, у нас есть дела поважнее».
И они это чувствуют, они знают нас.
Как же беспомощны слезы ребенка, затерявшегося в чаще взрослых проблем, где ни одна из тропинок не ведет к выходу! Он должен сам протаптывать себе свою тропинку. Именно так поступила Бася и тысячи других детей, которые стали наркоманами, потому что у них не было выбора. Да, это прозвучит чудовищно, но это мы толкнули их на опасный путь, не научившись давать выход своему напряжению иначе, как через скандалы, мы компенсировали свои неудачи, отыгрываясь на более слабых, набивая себе цену с помощью обмана и клеветы. Наша собственная неудавшаяся жизнь всегда отражается на психике ребенка. Но мы, несмотря ни на ч-fo, игнорируем это, лишь бы только нам самим было легче. Нам кажется, что, пока ребенок еще мал, он ничего не понимает, а если уже подрос — тогда пускай учится.
Именно так мы поступаем и такой ценой расплачиваемся — ценой жизни наших детей. Давайте, наконец, посмотрим правде в глаза теперь, когда мы прочли дневник Баси. Ведь когда-то это был ваш ребенок, смысл всей жизни, самое дорогое, что только есть на свете. Почему она стала наркоманкой? Разве наркоманом человек становится сам?
Нет. Наркоманом делают — дома, в школе, во дворе и в лагере — словом, везде. Его лепят из чудесного материала — из детской наивности, из желания познать мир, из повышенной восприимчивости, из порывов детских чувств, из самых потаенных секретов и неподдельных слез. Это невероятно, но мы, которые еще совсем недавно сами были молодыми, вдруг начисто забываем свое прошлое и начинаем играть странную для себя роль — отца, матери, учителя. И играем ее как бы в отрыве от собственного детского и юношеского опыта, как будто всего этого у нас вообще никогда не было.
Неужели мы стыдимся своего прошлого?
У меня складывается впечатление, что свою взрослую жизнь мы начинаем как бы с нуля, вне всякой связи с прошлым. Мы создаем ее без фундамента, каким мог бы быть наш опыт, вынесенный из детства и юности.
Неужели мы забыли о нем?
О наших маленьких детских драмах, о том, как у нас колотилось сердце в школе, о страхе перед родителями и, наконец, о наших мечтах, желаниях и надеждах, когда нам требовалось так мало, а может быть, наоборот, очень много, чтобы ощутить радость и почувствовать себя счастливым? Какова родословная, каковы первоосновы нашей личности? Сколько в ней правды, а сколько закамуфлированной слабости и комплексов? Мы ни за что не хотим это признавать, и в этом наша ошибка. Кто, спрашиваю я, дал нам право считать себя лучше? Откуда в нас это неоправданное высокомерие? Мы начинаем воспитание детей со лжи, потому что не способны быть искренними с самими собой. Мы старательно заметаем все следы, как преступник, скрывающий от чужих глаз свое черное дело.
Разве можно на таком фундаменте страха, фальшивых нравоучений с высоты собственного превосходства построить здание доверия и воспитания?
«А король-то голый», — не преминули бы сказать сами наши» воспитанники. И мы боимся этого. Ведь они все видят и смеются над нами за нашей же спиной. Чем мы более фальшивы, искусственны и не свободны, тем больше подвергаем себя суровой критике с их стороны. Многие из нас прекрасно изучили правила игры в искренность — как нужно «открывать душу и сердце», «признаваться в своих ошибках», но все это лишь удобные в обращении, но столь же легко разоблачаемые молодежью манипуляции. Лучше вообще отказаться от мнимых поступков, чем содействовать сооружению двойного фасада неискренности.
Давайте будем просто самими собой, такими, какие мы есть на самом деле, в нашей повседневной жизни, и в особенности тогда, когда нас никто не видит. Эту свободу нужно проявлять на каждом шагу, ибо именно она должна быть примером для молодых. Примером должно служить все, что естественно, что исходит от сердца. Точно так же и наши ошибки, неуверенность, страх и сомнения при выборе чего-то лучшего, боязнь перед неизвестным, — все это неотъемлемые свойства человека, далекого от непогрешимости и геройства. Образец — это любая правда, которая заключена в нас самих и которую мы должны научиться раскрывать друг перед другом.
Что же это за правда? Наше лицемерие — правда? Да.
Наша изнурительная работа и будничная серая жизнь? Да.
Так давайте научимся говорить об этой жизни и соотносить ее с жизнью наших детей.
Известно, что на протяжении многих лет учителями и воспитателями становились люди, которым не повезло где-то на другом поприще. И я опасаюсь, что такое положение дел может продолжаться и дальше.
Неужели ситуация настолько безнадежна?
Но если бы педагоги умели прислушиваться к молодежи, не воспринимать враждебно ее ошибки, прощать даже постыдные поступки, мы бы имели прекрасных воспитателей.
Как это сделать в системе сегодняшней школы, возлагающей на учителя прежде всего обязанность прохождения «материала», когда о воспитании, как таковом даже, и мечтать не приходится? Бытует тезис о том, что учитель воспитывает ежеминутно и постоянно, но я полагаю, это всего лишь демагогия. Необходимо — и другого выхода нет — создать в школе иной, отличный от нынешнего климат взаимоотношений. Нужно уничтожить систему принудительного усваивания громадного дидактического материала. Каким образом все это может уместиться в головах наших детей? Время, отведенное для дискуссий с молодежью, должно быть важнее уроков математики или грамматики. Но для такой дискуссии необходимо спуститься с кафедры и по-настоящему влиться в среду учеников, причем не только на время одного урока. Здесь-то и начинаются трудности.
Мы боимся пошатнуть свой авторитет, опирающийся, как правило, на наши теоретические познания. Как?! Подорвать его простыми рассуждениями о жизни?! Нет! Этим нельзя рисковать.
Чтобы говорить с кем-то о жизни, нужно самому видеть жизнь, такой, какая она есть на самом деле. Но на этом круг замыкается. Потому что нам самим не хватает смелости оценивать наш собственный, личный опыт и мы не любим говорить об этом вслух.
В результате мы становимся строгими и неприступными. Лекции о воспитании оборачиваются обычно пустой болтовней, банальными фразами. А пробовали ли вы когда-нибудь читать ученикам лекции о своей жизни? Я этим занимаюсь постоянно, всякий раз, когда встречаюсь с новыми пациентами. И они видят, что я обыкновенный, нормальный человек, с массой собственных проблем, нереализованных желаний и комплексов. После этого им становится легче раскрыться передо мной. Да, сойти с кафедры — это единственный путь стать воспитателем-человеком, таким, которого запомнят до конца жизни, примером скромности, простоты и сердечности, строгости и снисходительности в мелочах.
Я понимаю, что легко написать, труднее взять и немедленно все это реализовать. Часто авторитет учителя серьезно подрывают сами родители, которые при ребенке высказывают о нем много плохих и несправедливых оценок. Да, учителем быть трудно. Это необходимо принимать в расчет, говоря о профессии педагога. Но без трудностей нет удовлетворения.
Взаимоотношения учителей и родителей — это предмет отдельного разговора. Всем хорошо знакомы родительские собрания, на которых обычно зачитываются отметки и произносятся извечные стереотипные формулировки типа: «лодырь, но все-таки способный». Не о таких встречах идет речь. Куда канули встречи, на которых бы шел разговор об общих взаимных трудностях, бедах и радостях? Мы боимся и стесняемся друг друга, мы неискренни и скованны. Родители боятся поделиться своими трудностями с учительницей (мало ли что она подумает, а вдруг это навредит ребенку?). Учитель, в свою очередь, думает: «С какой стати мне открывать им свои проблемы, они еще решет, что я жалуюсь и не справляюсь с работой, что чего-то от них требую». У нас нет друг к другу даже элементарного доверия, а уж о сотрудничестве и мечтать не приходится.
Как же все-таки воспитывать ребенка, стоящего между домом и родителями, с одной стороны, и между школой и учителями, — с другой? Обе стороны подозрительны и лицемерны по отношению друг к другу. Как же формировать молодое поколение, наше «светлое будущее»? Ребенок прекрасно чувствует эту взаимную пропасть и умеет повернуть в свою пользу подобную игру, часто напуская родителей на учителей, и наоборот. А мы легко попадаемся на эту удочку. Молодой человек знает наши слабости и умеет их использовать. Например, он заявляет: «В школе опять ко мне придираются, то ли дело Юрек, у него родители шишки». Сколько было подобных разговоров?!
«Куда же податься? — думает наш ребенок. — Старики не а счет, и школа тоже, никто меня не понимает и даже не пытается это сделать. Значит, нужно самому что-то придумать». Ребенок, который никому и ни во что не верит, который по инерции ходит в костел и не по своей воле должен беседовать с каким-нибудь дедушкой-фронтовиком, такой ребенок, в силу обстоятельств, сделает неверный и легкомысленный выбор. Ведь никто не научил его различать глубинные ценности, до которых нужно докапываться кропотливо, преодолевая и поднимая множество далеко не самых привлекательных пластов жизни. Все, что сейчас получает от нас молодое поколение, низкопробно и поверхностно по своей сути: «рефлексии» в песнях молодежных ансамблей, кашица пережеванных фраз по радио и на телевидении, невразумительные сентенции научных работников, фальшивый энтузиазм молодежных организаций. По-прежнему недостает нравственных авторитетов, которые бы соответствовали запросам молодых.
У нас не хватает смелости дать им возможность сотрудничать с нами на принципах равноправия. Мы боимся трудных вопросов и бескомпромиссных поступков.
Мы боимся, потому что тогда нам, возможно, пришлось бы встать перед необходимостью пересмотра истинности наших позиций, пережить отречение и отступление от мечтаний и идеалов, за которые мы когда-то боролись. Это не по нашим силам и нервам.
Мы рожаем детей, воспитываем их, а вернее, растим … и не более.
Однако не все люди одинаковы, и можно предположить, что среди нас есть много и таких, кто умеет общаться с молодежью на основе подлинного партнерства.
Как этого человека воспринимают другие его коллеги? Здесь смело можно сказать, что жизнь такого человека не из легких. Как правило, он по своей натуре — общественник, фанатик какой-либо идеи, отличающийся от остальных удивительным свойством «неприспособленчества». Ярлык, который навешивают на этого беднягу, в быту, в лучшем случае, звучит в форме мягкосердечного эпитета — «ненормальный», а если пользоваться более наукообразными формулировками, то этого человека следовало бы назвать социально неадаптированным.
Неужели прошли те времена, когда люди, мыслившие нестандартно, могли надеяться на успех и увлечь за собой других, воплотить смелые передовые идеи, ставшие затем вехами в истории наших педагогических достижений?
Если во главе педагогических коллективов не встанут светлые личности, готовые признать чужую правоту, отважные и честные люди, то нам нечего и мечтать о переменах в деле воспитания молодежи. Школа должна учить самостоятельному мышлению, смелости высказываний и одновременно готовности отвечать за последствия неизбежных ошибок. Школа, по-моему, должна быть образцом партнерства молодежи и взрослых, тем местом, где обучают искусству компромиссов и самоотверженности, помощи более слабым, местом, где формируется самолюбие, скромность, искренность и открытость. Учим ли мы всему этому в наших школах?
Как практик, занимающийся молодежью, я хотел бы изложить свой взгляд на это. Меня беспокоит каша педагогическая беспомощность дома и в школе. После нашей неудачной обработки молодые люди выходят непригодными к нормальной жизни. Басю тоже неправильна сформировали, и о последствиях такого воспитания мы узнали из ее дневника.
Невозможно говорить о наркомании, как о чем-то оторванном от реальной действительности. Я считаю, что наркомания — это результат наших собственных убеждений, взглядов и поступков. Я о многом передумал за все эти годы и все больше склоняюсь к мысли, что если все и дальше так будет продолжаться, если в нас самих и в наших отношениях дома и в школе не изменится ничего или изменится немного, то у нас не останется никаких шансов победить это угрожающее явление. Скажу больше: нам грозит мания иного рода — мания инерции со стороны молодежи, мания пассивности, наплевательства и бесконечного недовольства.
Попав на благоприятную почву, все эти симптомы развиваются в болезни типа наркомании, алкоголизма, преступности. Будучи взрослыми, мы обязаны до конца отдавать себе отчет в той ответственности, которая на нас ложится. Наркомания — это итог просчетов воспитания в школе и дома. Для молодежи наркотики становятся средством восполнения, а иногда и просто заполнения пустоты в их жизни.
Хотите знать, почему многие молодые люди так мечтают испытать что-то необыкновенное, захватывающее, как им представляется в их наивном воображении, что-то, что даст им возможность вырваться из повседневности?
Тогда прочтите еще раз дневник Баси. Прочтите все, что скрыто методу строк, и попытайтесь воссоздать картину той реальности, которая окружала эту девочку. Ведь у Баси был дом, родители, о которых она пишет с достаточной теплотой, она исправно ходила в школу и «даже не хватала двойки». Но что из того?
Эта девочка, прекрасно чувствуя фальшивую игру, не без иронии напишет в своем дневнике: «И для» них это, наверное, означает, что все в порядке. Смешно».
Бася в течение нескольких лет одурманивает себя наркотиками. Ее жизнь как бы делится на две части. Внешне она соблюдает минимум правил добропорядочного поведения послушной дочки и школьницы, внутри же у нее с каждым днем остается все меньше того, что связывает ее с окружающим миром. Ее одиночество все нарастает.
Она не ведала, что наркотики окажутся для нее западней. Ни один наркоман этого никогда не знает заранее. Начинается у всех одинаково — ради забавы, из любопытства. Часто это происходит из-за упрямого неприятия того, что предлагаем им мы. Мы кажемся им скучными и неинтересными, уныло и мрачно отбывающими жизнь как повинность, да и мы сами преподносим им эту жизнь как череду бесконечных мучений и жертв. Они не хотят этого и любой ценой стремятся не копировать нас. Они хотят быть другими.
Движение хиппи, которое стало форпостом наркомании, придя к нам, вызвало целую бурю эмоций как среди молодежи так и среди взрослых. Поначалу многие молодые люди видят в этом движении возможность осуществления своих мечтаний. Они свято верят в то, что его символы — любовь, равенство, открытость могут быть реализованы лишь в сообществах хиппи и только через них возможно воплотить в жизнь, кстати сказать, вполне прекрасные лозунги.
Молодые слетаются на них, как бабочки на огонь и… обжигают крылышки, потому что движение это давно уже выродилось.
Я знаю, что в этом пункте я рискую навлечь на себя негодование и возмущение многих молодых людей, которые начнут бурно опровергать мои слова, утверждая, что все это неправда, что хиппизм жив, что это бунт и вполне обоснованный бунт против потребительской позиции взрослых. Согласен — среди молодых людей есть много таких (и я их знаю), кто бунтует против законов взрослых, но при этом хорошо учится и не употребляет наркотики. Однако, к сожалению, это лишь исключение из правила. Правда оказывается намного прозаичнее: польские хиппи в огромном своем большинстве в очень скором времени попадают в ловушку наркомании. И Бася об этом тоже пишет, вспоминая Беату, свою молоденькую шестнадцатилетнюю подругу, с которой они вместе лечились: «Она на самом деле еще не знает, в какое болото ее затягивает. Липнет к старым наркоманам, бродягам. Ей нравится с ними вместе колоться. Обожает хиппов. Когда-нибудь у нее это пройдет, но, наверное, будет уже поздно».
Я питаю огромное уважение к молодым за то, что они умеют выразить, причем нередко прекрасным и необычным образом, свой бунт, но я никогда в жизни не соглашусь санкционировать употребление наркотиков в какой бы то ни было форме. Тяга к наркотикам не свидетельствует об ограниченном воображении. Начинается все с разговоров о том, что они, молодые, с поисков того, что они могли бы сделать самостоятельно, но заканчивается это долгими и бесплодными спорами, полными жалоб и претензий. Несколько пустых фраз, яркие пестрые тряпки и повязка на лбу, и вот им уже кажется, что они настоящие хиппи. А через какое-то время наступает скука, идеи исчерпаны, вот тогда в дело, как правило, вступает наркотик. Это уже конечный этап посвящения в «таинство», некий «ключ к постижению абсолютной истины, к познанию жизни». Первое знакомство с наркотиками — это, как правило, своего рода ритуал. А как же иначе? Хорошая музыка, ненавязчивые уговоры, философия под наркотик — и ты попадаешь как кур в ощип, или, как говорят по-польски, как слива в компот, причем почти буквально, потому что «компот», он же польская «гера», почти всегда и оказывается тем самым первым уколом в жизни.
Это первое знакомство отчасти напоминает первую связь с женщиной — неудачный, но все-таки зачтенный опыт. Второй раз ты делаешь это как бы через силу, третий — тоже, но в четвертый раз, а это случается обычно через пару недель, тебе уже может быть хорошо. Ты принят группой, потому что стал одним из них, таким же, как они. Ты колешься, и, к собственному удивлению, перестаешь принимать близко к сердцу все остальное. Даже если выгонят из школы, даже если умрет кто-то из твоих близких, — все это отступает на задний план, кажется таким мелким и незначительным.
Такая потеря чувствительности наступает постепенно, наркотик воздействует на центральную нервную систему, то есть на мозг, и парализует центры, управляющие высшей эмоциональной деятельностью. Никто из нормальных людей не в состоянии постичь поведение молодого человека, ставшего наркоманом, и никто, тем более взрослые, не в силах его от этого отговорить.
Страсть к наркотикам/ настолько сильна, что нередко должны пройти годи, прежде чем их жертва увязнет в ней до такой степени, что сама захочет от нее спастись, излечиться.
Но, как правило, тогда бывает уже слишком поздно. Пагубная страсть образует настолько сложную систему переплетений! в психике, что преобразование ее в систему нормальных причинно-следственных связей нередки превосходит возможности того, кто хочет помочь больному.
Я должен признаться, что бесконечное число раз меня охватывало отчаяние. Море пациентов было столь безбрежно, а работать надо было с каждым в отдельности и не один год. А как можно посвятить себя целиком кому-то в такой ситуации, когда сотни и тысячи дожидаются в очереди хоть какой-то помощи. Надо рассчитывать на. то, что наркоман сам сумет отыскать смысл жизни без наркотиков. Мы можем только создать ему благоприятные условия, в которых он смог бы реализовать свое решение. Создать атмосферу домашнего тепла, которого когда-то не хватило каждому из них. И это уже само по себе очень много. Может показаться, что здесь нет ничего сложного. Однако в Польше очень мало таких мест, где заблудшая молодежь могла бы учиться нормально жить. В большинстве случаев взрослые лишь делают вид, что предоставляют молодежи свободу выбора. На самом деле по-настоящему мы бы на это никогда не отважились по целому ряду причин, например, из соображений материальной ответственности или правовых предписаний. Хотя в действующем законодательстве и содержится много обоснований этому, но существуют ситуации, когда необходимо проявить смелость, дав молодым реальную возможность испытать себя,
Трудно, к примеру, пытаться воспитать в них честность, не давая им денег на самостоятельные, неподконтрольные покупки. Риск здесь немалый, но без этого нам не удастся изменить наших подопечных.
Когда я начинал работать с наркоманами, тогдашние методы терапии являли собой лишь продолжение системы отношений, господствующих и за пределами больницы. При таком положении и речи быть не могло о приобщении больного к процессу лечения. Он вписывался в установленную систему отношений, а его контакты с теми, кто его лечит и ему помогает, не выходили за рамки шаблонной модели — «пациент — персонал». Этот климат очень точно выведен в дневнике Баси, частой «клиентки» подобных учреждений, приспособленных в те годы для помощи молодым людям, употребляющим наркотики. К сожалению, принимавшиеся меры не давали результате. В жизни самого наркомана в таких условиях практически ничего не менялось, не считая того, что он должен был отказаться от наркотиков, но и это, как мы поняли из дневника, тоже было весьма относительно. От него ровным счетом ничего не зависело, ему все гарантировалось, исходя из принципа «только бы лечился». И он продолжал пребывать в бездействии, апатии, с ощущением собственного бессилия и несостоятельности. Я чувствовал, что так не должно быть, что этих людей необходимо пробудить к действию. Я попытался это сделать, но на меня не переставали давить узкие рамки общепринятых схем. Тогда я решился преодолеть магические границы больничных стен. Это потребовало от меня смелости решиться на такие меры, как самостоятельность, совместное с пациентами управление и обсуждение всех вопросов, но в первую очередь — решиться на доверие к молодым.
Я знаю, как непросто отважиться на такие шаги в отношениях с нормальной молодежью, а ведь здесь речь шла о больных, не ведающих об элементарных жизненных принципах, не имеющих ни малейших организаторских и практических навыков. Многие из них преступники. Я не мог знать заранее, чем это закончится, но все же пошел на риск, веря в то, что это единственный возможный путь.
Так появился первый Дом МОНАРа в Глоскове — небольшое помещение с хозяйственными пристройками и несколькими гектарами земли вокруг. Начало было очень трудным. Мы вдруг оказались предоставлены сами себе. Стали вылезать один за другим все пороки этих ребят, главные изъяны их воспитания. Недоверие вокруг нас сгущалось, все подозрительно и настороженно наблюдали за тем, что там «фанатик Котаньский» делает с молодежью.
Согласно теоретичским обоснованиям широко применявшейся и пропагандировавшейся у нас педагогики, все наше предприятие должно было провалиться уже на следующий день. Однако не провалилось! Вопреки всему, а может быть поэтому, дело пошло. В комнатах появились первые, сделанные своими руками, необходимые для быта предметы, вечерами окна освещались светом уютных домашних ламп. По дому и во дворе стали мелькать хлопочущие по хозяйству, поначалу неумело, первые его обитатели. Кропотливо, день за днем возводился фундамент монаровского сообщества людей, вставших на путь возвращения к нормальной жизни.
Приходилось организовывать и решать буквально все, начиная с того, кто должен идти доить корову, а кто мыть посуду, и заканчивая выработкой правил о лишении права пребывания в нашем доме. Тогда я обнаружил, какие огромные пласты нереализованных возможностей таятся в этих отпетых наркоманах и какие чудеса может творить свобода самостоятельной деятельности. Мы начали с труда, и труд стал основой всей системы. Именно труд, потому что нужно было работать — не за вознаграждение, а просто для того, чтобы была еда, чтобы огород приносил урожай, чтобы было тепло и чисто в доме. Честный труд для всех и одновременно для себя давал человеку право быть среди нас. Включившись с первого дня в общий труд, каждый приобретал право стать членом нашего сообщества. Постепенно складывался облик нашего дома, его климат, человеческие взаимоотношения. Мы повернулись лицом ко всему здоровому и естественному в жизни, к тому, что для многих сегодня — утопия.
Мы, взрослые, пошли с молодыми на полное партнерство, разделяя с ними все хорошее и плохое, выполняя роль советчиков, не навязывая им своего мнения и вмешиваясь только тогда, когда видели, что они совершают ошибку. И делаем мы это не с позиции более сильного, а с позиции того, кто движим желанием помочь. Они это чувствуют, ибо все, что здесь происходит, делается в атмосфере домашнего тепла и доброжелательности. Мы вернули первоначальный смысл таким словам, как дружба, любовь, смелость, честность, искренность, терпимость, альтруизм, уважение к другому человеку. Мы жестоко осудили все, что определяет личность наркомана: нечестность, лень, лживость, безделие. Разумеется, в основу созидания новой личности — не наркомана — было положено обязательное и полное наркотическое и алкогольное воздержание.
Все вопросы, связанные с нашим домом и сообществом, обсуждались вместе, и каждый имел право свободно высказать свое мнение. Конечно, произошло естественное размежевание позиций, на осуждающие и более одобрительные. Были опредены условия, необходимые для успешного лечения, а также последствия в случае их невыполнения. Конечно, все это звучит громко, однако достижение намеченных целей было, как вы, вероятно, догадываетесь, отнюдь не легким делом.
Сегодня действует четырнадцать Домов МОНАРа, эксперимент стал системой.
Мог ли я ожидать этого?
Несомненно одно: я никогда не думал, что все это приобретет такой размах.
Когда от нас стали выходить первые выздоровевшие пациенты, я увидел, что целые толпы новых наркоманов тоже ждут помощи. К нам стали приходить письма от многих беспомощных и отчаявшихся молодых людей, которые поверили, что здесь они обретут свой единственный шанс.
В очередной раз я оказался перед необходимостью сделать нелегкий выбор: или продолжать узкую деятельность в одном «элитарном» центре или же выйти за его рамки и попытаться помочь также и другим, предлагая им свой опыт.
Реальность торопила. И я решился. Мы обратились ко всем людям доброй воли, к тем, кто хотел бы помогать наркоманам. Мы отвоевывали все новые и новые помещения, на которые прибивалась вывеска: «МОНАР». Для меня тоже наступили новые времена, времена долгих, иногда по целым неделям, разъездов из центра в центр затягивающиеся на всю ночь бурные сеансы психотерапии и не менее долгие разговоры с работниками этих центров. Тысячи километров на спидометре сотни новых лиц и сотни проблем.
Откровенно говоря, охваченный собственным энтузиазмом, я и не предполагал, что будет так мучительно трудно. Я не ожидал, что помимо работы с наркоманами на мою долю выпадает еще и необходимость формирования взглядов их воспитателей, которым, при всем их желании работать в МОНАРе, приходится преодолевать в самих себе множество бартеров.
Все, кому хотелось бы насаждать у нас избитые лозунги и схемы, строить из себя идолов и непогрешимых гуру, иными словами, заниматься педагогической халтурой, все эти люди не вправе находиться среди особо чувствительней к лицемерию и ханженству молодежи.
Как объяснить это сейчас тем взрослым, кто пришел в МОНАР помотать, кто, по их же словам, хочет лечить не себя, а только других. Многие среди них — прекрасные люди, увлеченные делом, но вместе с тем нередко и сами не менее искалечены отягощающим их жизненным опытом и привитыми моделями воспитания.
К сожалению, одних благих намерений недостаточно. Нужно еще обладать такими качествами, как способность воспринимать новую информацию, смелость перед неизвестным, готовность человека самому меняться по мере открытия новых сторон правды об окружающей жизни.
Поэтому я так страстно осуждаю ошибки в существующей системе воспитания и обучения. Я просто боюсь, что вряд ли найдется много людей, желающих помочь молодежи и готовых при этом отказаться от собственных амбиций, мелочности, не всегда честных игр, имеющих целью угодить своему тщеславию или успокоить совесть.
Посещая отдельные центры, я вижу, как многие теряют веру в свои силы, разочаровываются, потому что они не ждали таких трудностей, и уже никакие заработки и социальные ассигнования их не привлекают. Глядя на них, я чувствую себя бессильным и начинаю бояться, что все, что мы с таким трудом создали, может рухнуть, потому что просто некому будет воплощать и продолжать начатое.
Система МОНАРа предъявляет высокие требования к тем, кто занимается нашим делом. Эти требования касаются не только их профессиональных познаний, но и их человеческих качеств. Трудно охватить все эти проблемы, учитывая объемы обязанностей сотрудников МОНАРа.
Система, которую мы создали, это не система административно-приказного типа, когда, оценивая любого работника, можно руководствоваться одним четким критерием — выполнил приказ или не выполнил.
Мы исходим в своих действиях из велений сердца и стремлений души, опираясь на самостоятельность и творчество, на умение понять потребности другого человека. Это свидетельство нашего доверия к людям, нашей веры в добро и альтруизм.
Возможно, многие сочтут подобные идеи проявлением наивности и незнания действительности. Но мне представляется, что все это элементарные требования, которые обязан выполнять каждый, кто решился на такое огромное дело, как воспитание.
На практике это выглядит по-разному.
Встречаются люди, еще не созревшие, для которых все, что происходит в МОНАРе, не более чем игра, и они стараются устроиться поудобнее, чтобы отдавать этому как можно меньше сил. Другие воспринимают далеко зашедшую самостоятельность и самоуправление молодежи буквально и говорят так: «Они лечатся, вот пускай и работают». А есть и такие, которые уже заранее делят пациентов на излечимых и неизлечимых, подобно тому, как некоторые учителя избавляются от трудных учеников, отсылая их в специальные школы.
Временами я чувствую себя виноватым в том, что мы слишком поспешно понаоткрывали столько центров, а я, несу ответственность за них и за все, что в них происходит.
Но с другой стороны, я в то же самое время знаю о сотнях наркоманов, жаждущих попасть в МОНАР и еще о тысячах других, кто погибает и требует немедленного лечения. Такова цена, которую мы теперь, платим за многолетнее игнорирование этой проблемы. Я знаю, что а настоящий момент МОНАР не имеет возможности удовлетворить все надежды общества в борьбе с наркоманией, и неизвестно, когда у него появится такая возможность. Впрочем, мы не претендуем на монополию в деле искоренения наркомании. Практика других стран в этой области показывает, что временные меры не приносят результатов. Только система быстрых и продуманных действий может привести к успеху, и то не сразу. Необходимо осознать, что данная проблема касается вопросов управления социальными процессами, а это требует времени и больших затрат сил и средств. Что мы сможем сделать, если вдруг сейчас тысяча наркоманов — а это лишь незначительная их часть — изъявила бы желание лечиться? Ответ драматичен — мы были бы бессильны, потому что у нас нет такой возможности.
Каждый, кто хоть раз видел погибающего от наркомании молодого человека, не может остаться равнодушным к этому вопросу. Многие уже умерли, и будут умирать все новые и новые. А однажды может случиться так, что им окажется ваш ребенок. Возможно, я слишком жесток, но, честно говоря, я уже не знаю, что говорить и в какой форме апеллировать ко всем, кто мог бы что-то сделать.
В какой-то момент я вышел за пределы исключительно терапевтических методов и стал встречаться с молодежью; учителями, родителями, священнослужителями — со всеми, кого заботит дальнейшая судьба наших детей. Я встречаюсь с разными людьми и имею возможность наблюдать весь спектр мнений: от полнейшего равнодушия до ужаса в глазах и желания серьезно задуматься. Есть и такие, которые относятся к этим вопросам как к чему-то экзотическому. В некоторых школах учителя с удовольствием констатируют, что у них, на счастье, все в порядке, но, наверное, нужно Котаньского послушать, потому что сегодня все об этом говорят.
Подобную позицию занимают и многие родители.
Дорогие родители!.. Вы нередко заблуждаетесь, когда думаете, что все в порядке. О том, как у ваших детей обстоят дела в школе, лучше всего знают сами дети, при этом вы бы многое могли узнать, если бы такие сведения могли к вам просочиться. К сожалению, вы плохо осведомлены в этих вопросах, так как ваши дети тщательно скрывают от вас такого рода информацию. Наша практика и сведения, полученные от самих наркоманов, показывают, что значительная часть родителей ничего не ведала о проблемах своих детей, а правда открывалась часто лишь спустя несколько лет, когда их сын или дочь попадали в больницу. К сожалению, многие остаются глухи к подобным аргументам. Что ж, ведь всегда можо утешить себя тем, что «меня это не касается».
Но я все же продолжаю упрямо верить в желание энтузиастов что-то делать. Верю также и в тех, кто редко меня обманывает — в саму молодежь. Я видел много замечательных молодых людей, которые страстно хотят жить и познать мир, чутких, восприимчивых к проблемам своих друзей. Я верю в них, потому что всегда находил среди них доброжелательный отклик и понимание, и к ним в первую очередь мне бы и хотелось обратиться.
Дорогие мои!..
Я знаю, что вы с большой тревогой наблюдаете за своими сверстниками, которые ищут в наркотиках радость и смысл жизни. Вы знаете и тех, кто только и ждет случая попробовать наркотики. Наверняка вы часто думаете о том, нельзя ли им помочь.
Мне хочется вам сказать, что необычайно трудно помочь тем, кого дурная страсть уже превратила в рабов шприца или таблеток. Поэтому задумайтесь над тем, что вы в силах сделать: помогите самим себе и тем, кто уже стоит на краю пропасти. Я могу лишь указать вам симптомы приближающейся болезни. Это безделие и праздность, скука, цинизм, позерство и недостаток доброжелательности, эгоизм, нежелание считаться ни с кем и ни с чем.
Распространенные среди молодежи потребительские и конформистские позиции приводят к тому, что в своем отношении и к миру и к действительности они чрезмерно озабочены тем, чтобы обеспечить себе удобную, беспроблемную жизнь, требуя от взрослых гарантий всего того, что им, как они говорят, «причитается».
Это неверный взгляд, ибо в его поле главенствующее место отводится вещизму, и меньше всего — людям.
Дорогие мои, сейчас я обращаюсь ко всем молодым.:.
Сколько среди вaс тех, кто отдает предпочтение голубому экрану или же механической стереомузыке, а не откровенным беседам друг с другом, если это не ваш поклонник или девушка, а просто приятель по дому или классу?
Сколько из вас тех, кто обожает концерты оглушающей музыки, где от вас не требуется усилий для общения друг с другом? Вы заглушаете свою неспособность общаться с другим человеком, а отсутствие общих тем прячете за разговорами ни о чем, пустым трепом о шмотках или кассетах.
Я ничего не имею против моды или пусть даже самой оглушительной музыки. Я не против ничего, но при условии, что смысл жизни не сводится только к этому.
Каждый человек, даже с отпугивающей физиономией и тремя английскими булавками в ухе, и тот жаждет общения. А потребность эту можно удовлетворить, только умея замечать других людей и отдавая им частичку самого себя. Иначе в один прекрасный день вы очнетесь в ужасающей тишине, в четырех стенах, ослепленные металлическим блеском вашей прекрасной стереоаппаратуры. Так выглядит одиночество. Можно окружить себя сотней людей, но что толку, если все эти люди для вас — анонимны.
Я много времени провел среди молодежи к встречал одиноких, застенчивых и закомплексованных ребят, которых видно невооруженным глазом на фоне всего остального класса. Как вы могли их не заметить?
Вы жалуетесь на взрослых, говорите, что они не понимают вас, что у них не хватает для вас времени, что они не способны душевно с вами поговорить. А разве вы сами друг с другом не такие?
Вы бессмысленно подражаете причудливым позам и моде, прикидываетесь холодными, суровыми и циничными. Неужели вы уже стыдитесь таких слов, как дружба, любовь, самопожертвование?
Многие из вас, отказавшись участвовать в фальшивой игре, начинают искать в жизни что-то иное, пока не сталкиваются с наркоманами — «такими чуткими, все понимающими». Но, к сожалению, это будет очередная игра, правда, гораздо более опасная, ибо ставка в ней — сама жизнь.
Дорогие мои, вы ищете радость и смысл, но не там, где их можно найти. Вы слишком требовательны к окружающему вас миру, забывая о том, что сами немногого сможете достичь без вашего же собственного участия и собственных усилий. Вы ведь сидите безразличные, с понурыми лицами и тоскливо выдаете фразы вроде того, что это можно было бы сделать, но нету того-то и того-то, что опять про вас кто-то забыл и чего-то не выполнил. Милости просим, если хотите, можете продолжать в том же духе и дальше, я не собираюсь вас поучать.
Но мне жаль тех, кто раньше или позже не выдержит и станет искать острых ощущений в наркотиках. Я обращаюсь прежде всего к людям, которые хотели бы жить по-другому и которые не могут оставаться равнодушными.
Дорогие мои, я мечтаю, чтобы вы начали наконец что-то делать. Я не знаю конкретно, что. Вы сами должны это решить. Главное же заключается в том, чтобы, в конце концов, сломить эту всеобщую инертность и попытаться создать такую реальность и такие отношения с семьей, школой, со взрослыми, которых вы бы сами желали. Вы первые должны сделать шаг навстречу родителям, учителям, воспитателям.
Если у тебя возникает какая-то проблема, не дожидайся и не требуй, чтобы кто-то обратил на нее внимание, нe думай, что кто-то другой за это в ответе. Расскажи обо всем сам и сделай так, чтобы и другие не боялись рассказать тебе о своих проблемах.
Не беги от людей и от своих «стариков» тоже. Несмотря ни на что, партнерские взаимоотношения возможны, и понять другого человека тоже можно, но только тогда, когда ты что-то о нем знаешь.
Вам нужно чаще и больше рассказывать о себе и разговаривать друг с другом. Узнавать мотивы поступков другого человека, понять существо мучающих его проблем и попытаться их разрешить. В МОНАРе нам это удается. Мы просто садимся вечерами вместе и говорим друг другу правду, анализируем произошедшие события и наши поступки, и плохие и хорошие, потому что человек не может обойтись без ошибок, зачастую даже очень серьезных, причиняющих боль другим. И здесь важно, умеет ли он признаваться в них и хочет ли их исправить.
Непростительно думать только о себе и полагать, что твои проблемы и несчастья — самые «большие. Очень часто вокруг вас оказываются люди заблудившиеся, переживающие драмы от неудач, непонимания, отвергнутости. Оки пытаются обратиться к вам, но это не всегда у них получается, а вы их или не замечаете или не хотите замечать.
Я все время обращаюсь к вам, молодым, потому что надеюсь, что вы поможете МОНАРу своими усилиями и идеями. Ведь МОНАР — это Молодежное Движение по борьбе с наркоманией. Мне бы хотелось, чтобы все, кто желает нам помочь, объединялись вокруг нашего Движения, знакомились с принципами нашей системы, суть которой состоит в том, чтобы помогать наиболее нуждающимся.
В основе своей наше содружество опирается на людей доброй воли, которые хотят что-то сделать для молодежи. Но для того, чтобы чего-то добиться, необходимо сначала изменить взгляды, низвергнуть мифы и предрассудки, преодолеть взаимную неприязнь и сопротивление, которые демонстрируют по отношению друг к другу молодые и взрослые. Это трудные задачи, но их можно решить. Прежде всего нужно захотеть возвыситься над эгоизмом, мелочностью, взаимными обидами.
Я адресую это в равной степени и старшему поколению, хотя меня часто упрекают в том, что я защищаю и обеляю молодежь, настраивая ее против взрослых.
Я не хочу никого подстрекать к бунту против кого бы то ни было. Мне бы только хотелось, чтобы мы научились Понимать друг друга, признавая свои ошибки с обеих сторон. Сам я пытаюсь это делать на своих встречах с молодежью и педагогами.
Вместо заключения позволю себе привести стенограмму одной из первых таких встреч, которые были попыткой сопоставить взгляды и взаимные ожидания.
«Большой неуютный зал. Сдвинутые столики, впереди несколько рядов стульев. В зале холодно. На стене обычная школьная доска, на ней мелом выведен лозунг: «Главная трагедия школы — не в крике плохих людей, а в пронзительном молчании честных людей». На эстраде тоже стулья, над ними другой лозунг: «Меньше иметь — больше быть».
Девушка в очках:
— Ну хорошо, я-то пришла по собственной воле, а большинство из присутствующих обязали сюда явиться. Сейчас в отделах просвещения стали модными дискуссии об алкоголизме и наркомании, бесконечно обсуждается и то и другое. А вот у меня — я работаю в женской школе — соответственно больше случаев беременности, а не наркомании.
Четверть седьмого; зал заполнен наполовину, заняты только последние ряды, слышится первый шумок недовольства:
— Извините, ну и пунктуальность!
— Добрый вечер, друзья. Наверное, больше ждать не будем, — говорит Котаньский, — я приветствую вас на первой встрече, посвященной профилактике наркомании. Я страшно рад, что вы пришли. Мы пригласили на эту встречу людей, которые лечатся в центрах МОНАРа, и тех, кто работает в МОНАРе. Они сидят перед вами на этой эстраде. Вы здесь видите вполне типичную польскую молодежь, тех, кто заразился наркоманией, и тех, кто хочет помогать своим больным товарищам. С такой молодежью вам и придется разговаривать.
Дело обстоит более чем трагически! Нет такой школы, где бы не было молодых людей, употребляющих наркотики. Вы, конечно, скажете: у нас этого нет, потому что мы этого не видели. Так вот, должен вам сообщить, что употребляют наркотики и те, кто не вызывает никаких подозрений … И даже у меня, старого практика, это вызывает удивление. Вот уже два года, как проблема наркомании стала обсуждаться в ее истинных масштабах, о ней много говорят. Другое дело, качество поступающей информации, которая нередко смахивает на инструкцию о том, как начинать принимать наркотики.
Вы сидите с такими безучастными и выжидающими лицами, мол, что этот тип нам сейчас скажет? Мне даже хочется сойти со сцены и никогда больше ничего подобного не затевать …
Голос из зала:
— Смотря что вы нам намерены’ предложить…
Котаньский:
— Что я предлагаю? То же, что предлагал до сих пор: нормальную, будничную, честную жизнь… Почему здесь сидят эти молодые люди со своей иной, чем у нас, жизнью? Им вовсе не хотелось забираться на эту эстраду. Неправда, что им хорошо живется с наркотиками. Но я подозреваю, даже почти уверен, что вы тоже предпочитаете покой в вашей школе и милых неконфликтных учеников проблемам со строптивыми и совсем не милыми учениками.
Голос из зала:
— Вы обвиняете нас в том, что мы хотим сохранить мир в школе? Я столько лет там работаю и буквально мечтаю, чтобы хоть что-то наконец сдвинулось с места!
Голос из зала:
— Я прошу ничего нам не инкриминировать! Говорите о своем.
Котаньский:
— Хорошо, отлично. Я говорю только о том, что касается наркомании. У меня есть одно подозрение: так же, как антиалкогольный закон никого еще не воспитал в духе трезвости, так и закон против наркомании никого не отвадит от наркотиков. Польская школа не имеет антхнаркотической программы, а ее бы следовало разработать. Поэтому МОНАР предлагает пока свою программу: формирование у человека взглядов и позиций, пробуждение сочувствия друг к другу, обучение умению пользоваться универсальными общечеловеческими ценностями, такими, как открытость, смелость, любовь, труд. Мы проповедуем честную жизнь. И мне бы хотелось с вашей помощью создать лигу учителей, это даст возможность в каждой школе иметь человека, хорошо разбирающегося в проблеме наркомании, способного дискутировать с молодежью. Мы можем предложить вам десятидневную и более длительную стажировку в одном из центров МОНАРа. Что вы на это скажете? Давайте обсудим, решим что-нибудь!
Мужчина с бородой:
— Может, разрешим курить в зале?
Возмущенная женщина:
— Нет уж! Давайте договоримся, если мы собираемся помогать другим, то нам самим нужно по бороть свои дурные привычки!
Котаньский:
— Петрек, может быть, ты расскажешь собравшимся, как обстоят дела в школах? Смелей!
Петрек:
— Слов не хватает! В разговорах с глазу на глаз клянутся, нто они за индивидуальность, за нешаблонные формы. Но на уроках действует один принцип: кто высовывается — того давить!
Мужчина в очках:
— Я тоже, с позволения сказать, учитель. Был у нас один ученик, не дотянул до аттестата. Его исключили из школы перед самыми экзаменами за то, что от него были одни беспокойства, он был не такой, как другие, и всех раздражал. Например, заявлялся в школу в пижаме. Все у него было наперекосяк, да и дома типичная ситуация — родители в разводе. В шиколе тоже все не клеилось. Парень озлобился, сел на наркотики. Еще не стал безнадежным наркоманом, но к тому шло. А произошло это из-за недостатка заботы, нежелания переждать, задуматься о том, почему этот молодой человек не такой, как все\ почему отстает в учебе, почему всем стал в тягость.
Котаньский:
— Если у мальчика или девочки что-то не ладится, прежде всего нужно проявить терпимость и протянуть им руку. Это не потребует от вас многого, достаточно сделать один душевный жест, повести себя иначе, чем он мог от вас ожидать. В Голоскове лечился один паренек, которого выставили из школы накануне выпускных экзаменов за то, что он пропускал занятия. Ситуация сходная: развод родителей, непонимание, безотцовщина.
Таким, как он, наркотики приносят обманчивое ощущение психологического комфорта. Это следствие мучающей пустоты, страхов, стрессов. Как члены общества, мы заботимся о том, чтобы у ребенка были еда, одежда, развлечения. А как же быть с потребностью в общении, в рассеивании страхов, неуверенности?
Наркоманы — отчасти наши жертвы, жертвы общества, системы. Петрек — тоже ваша жертва! У него тридцать восемь двоек, он ничего не хочет делать, у него одно желание — умереть! Ему не хочется жить, как мы, понимаете? Он стоит на краю пропасти. А что делает школа? Влепляет ему двойку за двойкой!
Белокурая женщина:
— Такова система образования, ничего не поделаешь.
Мужчина в очках:
— Между системой образования и учеником стоит живой человек, учитель!
Женщина в берете:
— Кому выгодны заявления, будто во всем виноват учитель, который не хочет протянуть руку? Петрек не один в классе, кроме него еще тридцать человек, и с каждым мы пытаемся найти общий язык.
Котаньский:
— А вы уверены, что говорите им именно то, что чувствуете?
Женщина в берете:
— Мне действует на нервы подобное словоблудие.
Женщина лет сорока:
— Вы говорите, виноваты учителя, а что сам Петрек сделал, чтобы не получать двоек?
Котаньский:
— Извините, но ему всего шестнадцать лет!
Женщина в красной жилетке:
— Я школьный психолог. И должна вам сказать, что работать с учителями крайне сложно. Приходится из кожи вон лезть, чтобы выклянчить этинесчастные тройки для какого-то ученика, попавшего в беду.
Экзальтированная дама:
— Ученик — это не тот партнер, с которого можно спрашивать: «А что ты сделал?» Такому партнеру выдается кредит, который никогда не будет возвращен!
Петрек:
— Я не хочу в кредит!
Женщина в берете:
— Скажи лучше, что ты дал другим людям?
Невзрачная женщина:
— Мы часто рассуждаем, что такое сила воли. Люди, а что это такое? Чего, например, стоит бросить курить? Разговаривать с молодым человеком в духе: «Если захочешь, сможешь, бросишь, вылезешь из двоек» — это фальшь!
Девушка в очках:
— Нужен человек, который будет бороться за молодежь — школьный педагог. Но педагог работа ет в школе, где учится более 600 учеников.
Экзальтированная дама:
— Не будем терять надежды, давайте бороться! Я вижу, когда после четырех лет безделья парень вдруг получает Аятерку, класс ему аплодирует. Значит, надо бороться! — Петреку: — Если тебе не поможет один учитель, ищи другого!
Невзрачная женщина:
— У учителя свои доводы. Он говорит: «Я не могу быть мягким, «Человечным», иначе они сядут мне на голову. Как я буду выглядеть перед классом?» К счастью, есть такие учителя, которые способны в каждом увидеть хоть незаметное, но доброе начало.
Котаньский:
— Это позорно, что нас здесь так мало. Неужели все во всем так хорошо разбираются? А может быть, никому уже ни до чего нет дела? Я в ужасе… Вы хоть отдаете себе отчет в том, что они курят травку и употребляют гораздо более сильные наркотики? Чего мы ждем? Марихуана для них все равно что хлеб, а хлеб принято раздавать ближним. Один дает другому! Что же будет?
Пожилая женщина в очках:
— Если вы хотите привлечь людей к какому-то делу, им нельзя говорить, что они ничего не понимают и ничего не хотят. С ними не надо воевать, путем войны мы ни к чему не придем. Нельзя этим людям вдалбливать, что они ничего не знают. Тогда они просто замкнутся в себе и не пойдут ни на какое сотрудничество;
Котаньский:
— Я не хочу ни с кем воевать, я хочу создать в школах фронт профилактики! Кто из вас хочет пойти на обучение в МОНАР? Поднимите руки! Вот видите, всего несколько человек.
Мальчик с эстрады:
— Вы говорите, что хотите помочь молодым наркоманам. Я не употребляю наркотики, но работаю в МОНАРе. Когда по ошибке на мою фамилию в школу пришло письмо с печатью МОНАРа, результат был простой — меня вычеркнули из списка учеников. На всякий случай. Со мной даже не стали разговаривать. А знаете, почему я для них был подозрительным? Потому что у меня был необычный вид: я носил на ремне трубку, ходил в высоких сапогах и залатанных джинсах. Для школы такой костюм означает одно: — что от меня ничего хорошего ждать не приходится.
Девушка в очках:
— Мы говорим о борьбе с наркоманией, о распознавании ее симптомов. А кто и когда будет говорить о профилактике, об изучении и оздоровлении сложившейся ситуации, об условиях, которые приводят к болезни? Эта проблема заняла сейчас такое место, что по распоряжению отделов просвещения мы начинаем разыскивать наркоманов. А изменится ли хоть что-то от этого в польской семье?
Котаньский:
— Антинрркотическая пропаганда — это прежде всего атмосфера теплоты в школе, доверительные разговоры на кухне за чашкой чая с яблочным пирогом, это конец одиночества, возвращение надежды…
Экзальтированная дама:
— У меня есть предложение. Может быть, нам прямо сейчас, с сегодняшнего дня начать все по — другому? Начать воспитывать в себе положительные эмоции? (Аплодисменты)… Может, у нас появится вера. В себя, в этих молодых людей!
Котаньский:
— Надо не повторять слова «не принимай наркотики», а реально помогать тем, кому грозит эта опасная привычка. Пьяницам помогают, потому что они больные люди. А кто должен защищать молодежь?
Голос с эстрады:
— Она сама должна себя защищать …
Тщедушный мужчина:
— Я бы хотел обратить ваше внимание на проблемы более общие, хотя тоже связанные с наркоманией.
Какая у нас, учителей, подготовка для того, чтобы формировать качества высшего порядка: патриотизм, честность, альтруизм? Кто и когда поднимал вопрос об этике молодых учителей? На протяжении многих лет поощрений удостаивались прихвостни начальства. А разве сейчас по другому? Я пережил стольких директоров школы, но только один из них, женщина, сама из довоенных харцеров, говорила и ученикаи и учителям: «Будьте честными». А что говорит у нас большинство? «Будь умницей». И это у нас означает то же самое, что сказать «будь хитрым, смотри в оба».
Петрек:
— Так что же мы должны делать?
Женщина в летах:
— Нужно научить молодого человека понимать, что жизнь очень нелегка. Надо поработать, принести пользу. Я в вашем возрасте уже работала. Молодежь в школе недовольна, видите ли, учителя плохие. Но; дорогие мои, даже если бы это была правда, то неужели все люди плохие?
Тщедушный мужчина:
— Те, у кого была по-настоящему тяжелая юность, гораздо веселее нас. Сегодня молодежь тоскливая, понурая. Может, они боятся дела, работы? Как же они могут помочь другим, которые гораздо больше нуждаются?
Петрек:
— Я не хочу, чтобы всякие свиньи решали за меня мою жизнь.
Эстрада:
— Петрек, успокойся!
Женщина в меховой накидке:
— Существует столько прекрасных образцов для подражания. Почему мы к ним не прибегаем в диалоге с молодежью? Давайте искать их в книжках, в истории!
Экзальтированная дама:
— Сколько лет мы занимались воспитанием с помощью личных примеров наших героев?! Я преисполнена к ним уважения, но, бога ради, нельзя все время оглядываться назад!
Тщедушный мужчина:
— Что мы можем им предложить? Переполненные до отказа школы, клубы-склады. Выхода нет…
Женщина в белом свитере:
— Уважаемые коллеги, мы все это знаем. Давайте дадим слово молодежи …
Девушка с эстрады:
— Вот я слушаю вас, и меня просто бесит! Нас тут пичкают лозунгами, будто школе нас учит, воспитывает … Дайте нам хоть что-нибудь! Убедите нас в том, что нужно читать книжки, что это для нас важно, но только не травите нас!
Голос с эстрады:
— До сих пор все было очень красиво: лозунги, политика, только вот о нас забыли.
Котаньский:
— Вот, полюбуйтесь, какая она, эта молодежь. Они просто обозлены на нас.
Экзальтированная дама:
— Давайте будет людьми! Отбросим все устаревшие цифры и эти самые книжки столетней давности! Пусть каждый из нас будет человеком! Все наши взаимные страхи — это сейчас не главное. Не учителя становятся наркоманами, а только ученики!
Девушка с косой:
— Я стараюсь быть открытой, искренней, пытаюсь разговаривать с ними. И что же? С одним классом у меня очень хороший контакт, а с другим никто из учителей не может договориться… Признайтесь, ведь вы сами отталкиваете нашу протянутую руку.
Аська:
— В последнее время я училась в вечерней школе в Радоме. Там очень много наркоманов. Но только в этой школе, предназначенной для заведомо плохих учеников, я встретила наконец настоящих людей. Директор и учителя там организовали группу опеки над наркоманами. Они хотели за них бороться. А в нормальных школах? Об этом лучше и не говорить.
Голос из зала:
— А что мы можем для вас сделать?
Петрек:
— Этого вопроса я ждал десять лет назад, теперь уж обойдусь!
Эстрада:
— Успокойся! Тебе это, может быть, и не нужно, а другим нужно.
Девушка с косой:
— Признайтесь, что существуют группы молодежи, настроенной против нас. И что бы учитель ни сделал, они все будут принимать в штыки. Почему вы не обвиняете самих себя в том, что сами воздвигаете стену и видите в нас только жалких учителишек?! Многие из нас хотят на самом деле договориться с вами!
Женщина в жакете:
— Вы можете только предъявлять претензии: «Дайте нам, заботьтесь о нас!» А наша жизнь тоже непроста. Вот я — прожила свою жизнь честно, у меня нет большой квартиры, шубы, машины. И ни какой трагедии: живу себе без всяких дурных страстей. Вы еще ничего не дали людям, а уже так много требуете! Кто должен выполнять ваши требования? Я или такие, как я? А кто удовлетворит мои требования? Или я уже не имею права на жизнь, а должна только выслушивать вашу критику? Вы осуждаете всех взрослых. Я с этим не согласна, я этого не заслужила!
Котаньский:
— Прошу прощения, но я имею дело с молодежью и не могу согласиться с тем, что она ни на что не годная. Они учатся и работают по пятнадцать часов в сутки. В наших центрах существуют нормальные школы с общепринятыми требованиями, но там царит атмосфера тепла, желание разделять с этими молодыми людьми и хорошее, и плохое.
Мужчина в очках:
— А что такого особенного есть в вашем МОНАРе, что вам там так хорошо?
Яцек:
Благодаря МОНАРу я внутренне раскрылся. Там была атмосфера искренности и не было лжи. Раньше я нигде этого не видел. Всегда и повсюду сталкивался только с лицемерием. В МОНАРе нас признали, нам дали самостоятельность, право выбора. И при этом никаких нравоучений, а только партнерство, дискуссии.
Павел:
— Я учился в стоматологическом техникуме. Потом начал принимать наркотики, стал все больше замыкаться в себе. И в один прекрасный день после очередного скандала директор пригласил меня к себе в кабинет и рассказал мне всю свою жизнь. Без морализаторства, без демагогии, как по-настоящему близкому человеку. Этого было достаточно. Я полюбил этого человека. Поверил ему. Что же главное? Умение найти душевный контакт с другим человеком. Я не знаю, можно ли этому научиться.
Кася:
— Мне пятнадцать лет. Извините, но мне смешно все это слушать. Так много учителей захотело вдруг нам помочь! Может, в варшавских школах и получше. Но когда я только начинала принимать наркотики, еще в средней школе, об этом знали все учителя. Помощь была: один раз мне вызвали «скорую», один раз послали за мамой. Вот и все. В школе я была посмешищем, пустым местом. Я не могу поверить, когда вы говорите, что хотите помочь.
Мужчина в очках:
— По отношению к наркоманам применяется особый метод. Их не выгоняют из школы за их дурную привычку. Куда там! Из школы выгоняют, когда, у ученика растет количество неудовлетворительных отметок либо если он пропускает уроки. Таким образом, статистики о тех, кого выгоняют за наркоманию, не существует, поэтому у нас нет полной картины.
Котаньский:
— Я приведу вам еще один пример такого «спасительного» вмешательства школы. Вон там сидит Марта. У нее были проблемы, и она решила себе помочь. Не очень внимательно посмотрев репортаж по телевидению, она вместо того, чтобы нанюхаться бутапрена, взяла его и выпила, в результате потеряла голос. Что же сделала школа? Упекла Марту в исправительно-трудовую колонию, где эту девочку многому научили, не только воровать. Общество бросило ее, она была никем, полным нулем. Хотите дальше?
Рафал:
— Когда я стал прогуливать уроки, из школы начались звонки. Маму, и без того не очень счастливую, вызывали к определенному часу, чтобы сообщить ей, какой я негодяй. Она уходила из школы вся в слезах. Никто никогда не пытался со мной просто, поговорить. Учитель спрашивает: «Почему тебя опять не было». Я молчу. А что тут скажешь? И через секунду уже вижу только спину этого учителя. Вы не способны даже подождать, подойти к ученику еще раз, чтобы все-таки был хоть какой-то результат. Пусть на десятый, сотый раз, но он это оценит.
Женщина в меховой шляпе:
— Если в МОНАРе вам создали такую замечательную атмосферу, то почему же вы продолжаете принимать наркотики?
Котаньский:
— Потому что они, извините, наркоманы. А кроме того, те, кто стал наркоманом с семи — десяти лет, еще не знает, что такое человеческое тепло. Месяца нормальной жизни недостаточно, человек еще не научился это ценить.
Анка:
— Директриса обзывала меня накроманкой еще до того, как я начала принимать наркотики. Она гораздо раньше начала меня запугивать. Я боялась школы! Училась, готовила уроки, но умирала от страха, что меня вызовут отвечать. Почему вы строите свой авторитет на страхе?
Женщина в берете:
— Нас никто никогда не учил умению ставить себя, хоть ненадолго, на место другого человека, чтобы понять его …
Котаньский:
— Но ведь все мы были молодыми и все боялись! Мы совершали и продолжаем совершать ошибки.
Экзальтированная дама:
— Это так, но нам в те годы было легче, крепкая семья — это было нормой, а теперь? Уже второе поколение вырастает с ключом на шее, так сказать, лишенное тепла. Неправда, что человек, рождается с высокими ценностями и понятиями, этому тоже нужно учить.
Женщина, до сих пор молчавшая:
— Моя старая мама, глядя на своих дочерей-учительниц, не может надивиться: они ставят своим ученикам так много отметок, но так мало о них знают. Учитель, поставленный на роль исключительно аттестующего, перестает заниматься формированием человека. Сколько раз на педсоветах мне приходилось просить учительницу, которая жалуется на ученика: «Похвалите его». А она мне на это: «Мне не за что его хвалить!»
Экзальтированная дама:
— Давайте начнем с этой минуты! Там, дома, нас уже несколько часов дожидаются дети и разъяренные мужья. Но мы все равно скажем своим ученикам: «Вы нам очень нужны, мы любим вас!»
Котаньский:
— Предложение красивое, но это сплошной идеализм, который ничего не изменит. Нужна конкретная программа воспитания чуткости у всех нас.
Экзальтированная дама:
— А разве принять все это близко к сердцу — не программа?
Роберт:
— Вот этого отношения маленький ребенок ждет от своих учителей еще в начальной школе. В старших классах нам нужно взаимопонимание, одобрение, но без лишних восторгов. Хотя могу поспорить, что учитель никогда не спросит меня, о чем я думаю, а только скажет, какой я плохой.
Женщина в жакете:
— Вы, молодые, не имеете права судить наше поколение. Кто вам дал такие права? Ваша программа — это программа отрицания!
Невзрачная женщина:
— На нас тут кричат, оскорбляют. Нельзя кричать на людей, если хочешь от них чего-то добиться.
Котаньский:
— Люди, о чем вы говорите! Мы собрались здесь затем, чтобы рассыпаться друг другу в комплиментах или чтобы решать что-то конкретное? Вот дама считает, что я хам и веду себя недостаточно учтиво. А я вам отвечу! Я пришел сюда ради этих молодых ребят, они меня волнуют, вместе с ними хочу найти выход. А вы? Чего вы хотите?! Отсидеть положенное и отправиться домой! У меня уже не хватает на вас сил! Посмотрите, сколько человек осталось в зале. Больше половины ушло!
Голос из зала:
— Но нам с утра на работу… У нас семьи, свои обязанности!
Котаньский:
— Эта встреча — еще одно фиаско, и я вряд ли когда-нибудь решусь на подобное мероприятие!
Девушка в очках:
— Окружные отделы просвещения с пониманием отнеслись к проблеме накромании, были приняты обращения на эту тему. Большинство думает, что этого достаточно…
Женщина в берете:
— Почему Котаньский все время увиливает? А что он сам предложил конструктивного?
Блондинка с кудряшками:
— Я молодая учительница и хочу всем вам сказать, что я растеряна, я в отчаянии! Да, именно в отчаянии! Я пришла сюда, потому что надеялась встретить здесь людей, которых хоть что-то волнует, которые чем-то увлечены. Я работаю в Союзе польских харцеров, и мои коллеги по школе смеются надо мной, они окрестили меня придурошной. За что? За то, что я хожу с детишками в походы, остаюсь с ними заниматься после обеда, За то, что я все праздники провожу с теми из них, которые иначе даже в Сочельник сидели бы в полном одиночестве. Коллеги считают меня глупой. Мне всего лишь 23 года, у меня еще не все получается, но я ни от кого не вижу помощи! Что мне делать дальше?
Эстрада:
— Мы с вами, все о’кей!
Мужчина в очках:
— У меня конкретное предложение: давайте издадим лигу энтузиастов!
Блондинка с кудряшками:
— Я знаю, о чем думают мои коллеги-женщины: да, ей легко, у нее нету семьи. Да, но у меня тоже хватает дел и-обязанностей! f‹
Женщина в красном жилете:
— Я не разделяю вашего негодования по отношению к ведущему. Он умеет понимать молодежь и говорит с ней на ее Языке. Допустим, найдется другой председатель собрания, который окажется большим конформистом и покравится вам. Но будет ли от этого лучше самим наркоманам?
Женщина в жакете:
— Учителя тоже люди.
Котаньский:
— Значит ли это, что к учителям не следует от носиться всерьез?
Девушка в очках:
— Давайте помиримся и, невзирая на личные антипатии, создадим общий фронт. До сих пор я делала в жизни то, что умела и как умела. Я верю, что с вами мне будет легче. Даже если нас наберется всего десять человек, все равно — давайте объединимся! Это нельзя так оставлять!
Женщина в жакете:
— Ничего подобного мне даже в страшном сне не могло присниться. Столько унижения я еще в жизни не испытывала!
Павел:
— Но …
Женщина в жакете:
— Молчи, не перебивай! Где культура, где воспитание?! У нас разный уровень знаний, интеллекта, разный опыт. Меня судят молодые люди, которые ничего не делают, которым нечего предложить. Их засосала наркомания, но это результат их лени, бездействия, глупости, а теперь нас заставляют им помогать. Это ужасно!»
Марок Котаньский
 

мордор

Тор4People
Регистрация
19 Ноя 2017
Сообщения
2,213
Адрес
KZ
Предпочтения
Опиаты
читал лет 15 назад...жаль девчёнку...не выгребла
 

Deadly Snake

скользкий пижон
Тор4People
Регистрация
22 Май 2019
Сообщения
1,313
Адрес
Холодной Сибири
Предпочтения
Покуриваю
Как жаль что таких историй миллионы, а описаны из них единицы. Сколько народу вело и ведёт до сих пор личные дневники, сколько их было выброшено, утеряно, осталось лежать среди стопок книг и исписанных тетрадок для разжигания печи. А как грамотно говорит обо всем воспитатель, лично когда ходил к наркологу или лежал в наркологическом стационаре - читалось это всё с ходу, разница поколений, неумение найти общий язык, абсолютно неэффективные методы лечения зависимости среди подростков. Эх жизнь, хоть за хуй держись.
 
Сверху Снизу