Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сети.

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Осень никогда не наступит (байки о торчке в годы застоя)

I. Чего ему не хватало

Я появилась на свет для того, чтобы образумить моего отца. Его родители и жена думали, что мое появление изменит его жизнь. Они думали, что он станет добропорядочным гражданином. Они думали, что он будет жить так, как все: ходить на работу, делать карьеру и мирно стареть. Они думали, что я буду сильнее опиума. И они ошибались.

Это были благостные годы застоя, когда у нашего семейства было все. Дед занимал высокий пост на Украине, и никто из нас не знал бедности, очередей, пустых прилавков, ужасов общественного транспорта и советской одежды. Мы жили на два города: летали самолетами Аэрофлота, Ленинград-Киев, Киев-Ленинград.

В Киеве была большая квартира, ковры, хрусталь, домработница, служебная машина, личная машина, строгая бабушка, занятой дед и (о мое отравленное детство!) учительница пения, приходившая на дом. В Ленинграде – квартирка на рабочих окраинах, проигрыватель, усилитель, колонки, винилы, книги, густо разрисованные и исписанные обои, маргинальные картины, гитара, ноты и гости каждый день.

Никто не знал, чего моему отцу не хватало в этой жизни. У него были богатые родители, любящая жена, маленькая дочь, веселые друзья, обаятельная улыбка, джинсы, фирменные пластинки, редкие книги, способности и перспективы. Он знал английский и латынь, лучше всех танцевал рок-н-ролл, удачно острил, рисовал картинки, писал стихи, рассказы и даже с легкостью поступил в Литературный институт, где не проучился ни одного дня.

Все, что у него было, он променял на опиумный мак, густо произраставший на украинском черноземе, и на ампулы морфина гидрохлорида.

2. Ленинград

Летними ночами в квартире стоял дым коромыслом. Играла музыка, кто-то танцевал, кто-то курил траву, кто-то смеялся и рисовал на обоях очередную «фреску», кто-то спорил и размахивал Фолкнером. В углу от выпитого портвейна и несчастной любви тихо плакала молодая гостья, моя maman утешала ее и давала прикурить. Кто-то дергал maman за рукав: «Ирочка, а я вчера в Сайгоне видел твоего однокашника Борю Гребенщикова, этого гения самодеятельности. Спрашиваю его… Ой, а чего это вы тут плачете? Нуте-нуте, давайте лучше выпьем».

На балконе громко выл саксофон. Доносился пьяный голос соседа с нижнего этажа: «Да блядь вы заткнетесь там?! Щас милицию вызову! Блядь заебали шуметь! Убивать таких надо! Тунеядцы сраные! Стиляги блядь!». Папа открывал глаза, закуривал сигарету и орал: «Петрачкооов! Пролетарий прав! Убить тебя за си-бемоль! Хватит фальшивить, отдайте саксофон!». Пьяный Петрачков свешивался с балкона и звонко сообщал: «Мы не стиляги, мы молодые коммунисты!», ронял саксофон, инструмент с треском падал в кусты сирени. Кто-то хватался за голову, кто-то уже гремел дверью, бежал поднимать, кто-то отчитывал Петрачкова. Тот с пьяной наглостью разводил руками и ссылался на закон всемирного тяготения. Папа почесывал нос и засыпал в кресле с сигаретой в руках.

С тех времен мне остались поблекшие фотографии: набережные Невы, веселые компании, джинсы-клеш и башмаки на платформе; кто-то корчит рожи, кто-то смеется и машет рукой – секунды мимолетного забытого счастья, прилипшие к куску бумаги.

3. Киев

Я сидела на полу на балконе и читала книгу «Императорский Рим в лицах». В три года отец научил меня читать, чтобы тем самым нейтрализовать докучливого младенца. Правда, ни у кого не доходили руки купить детских книг, и я довольствовалась тем, что было. Из кабинета доносился голос деда:
– Я устал. Я устал прикрывать тебя. Сколько можно… Сколько ты еще будешь мучить меня и мать? Ты болен, понимаешь? Ты думаешь только о себе. Посмотри на себя – тебе двадцать семь, а ты ведешь себя как мальчишка и выглядишь как мальчишка. Я все для тебя сделал. Все делаю. Ты почти десять лет нас мучаешь. Ты никого не любишь: ни родителей, ни жену, ни ребенка…
– Папа, не надо. Я люблю. Я очень вас люблю. Я не могу.
– Что не можешь?
– Говорить сейчас не могу. Мне надо идти. По делу.
– Я знаю все твои дела! Хватит! Сиди, когда отец с тобой разговаривает!
– Пап, пожалуйста… я… ну я не знаю… я люблю вас, очень… честное слово. Я ничего не могу поделать.
– Не можешь или не хочешь?
– Не знаю. Пап, я не знаю! Пожалуйста, мне надо идти.
– Сколько я еще буду унижаться?! Сколько мне раз еще просить, сколько раз еще быть обязанным!?
– Пап, я буду осторожно. Я пойду.
– Господи… да иди ты… подстригись хотя бы. У нас вечером гости. Появись хоть без длинных волос… Господи, как я устал.

Я догоняла бегущего из квартиры отца на лестнице.
– Пап, ты скоро?
– А? Да, да, скоро. Приду, и мы пойдем стричься.
– С мамой?
– Ага. С мамой. Посиди пока… Вон там книги еще, встань на стул, возьми. Я тебе альбом Босха принесу, хочешь?
– Хочу.
– Ну все, все. Я побежал, пока.

Я смотрела в лестничный пролет. Когда он шел «по делу», он никогда не ехал в лифте – боялся застрять и опоздать. Все семь этажей вниз он съезжал по перилам. В пролете мелькала его рука, джинсы, кеды, хлопала дверь. Ушел. Без него жизнь сразу становилась пустой и скучной.

После обеда мы пошли в парикмахерскую. И все трое с подачи папы взяли и подстриглись наголо. Под ноль, машинкой, на удивление парикмахершам. Когда пришли домой, в гостиной уже сели ужинать. Майский ветер шевелил тюль у балконной двери. На столе в солнечных лучах сияли бутылки с вином и «горилкой», теснились блюда с закусками, в руках гостей блестели стопки и столовое серебро. Уже было выпито, и генералы с женами запели было традиционное «ты ж мене пидманула, ты ж мене пидвила», как тут в дверях гостиной появились мы. Дед сидел к нам спиной и увидел наши лысые головы и глупые улыбки только на половине фразы:
– А, пришли наконец! Это… это… а… это… мой сын…
Папа моргнул, почесал щеку, поклонился и сказал:
– Здрасьте.
Над столом повисла тишина. Звякнула вилка. С ножа на скатерть упала икра. Холеные руки бабушки замерли над белоснежной тарелкой. На ее золотых очках мучительно сверкал солнечный зайчик.

4. С ним и без него

Иногда мы надолго расставались. Я звонила из Ленинграда в Киев. Дед поднимал трубку и говорил, что папа болеет. И его нет дома. Он в больнице. Но все будет хорошо. Дед ошибался: в больнице мой неугомонный папа собрал все простыни, которые мог достать, и спустился по ним с пятого этажа, потому что убежать через двери не удавалось.

Меня отправляли отдыхать с ним вместе. Нам дали палатку, резиновую лодку, много еды под названием «дефицит» и отвезли на машине куда-то к черту на рога – подальше от Киева. После того, как машина уехала, он сразу потащил меня в ближайшее село, где мы внимательно изучали огороды через плетень.

Вечером, когда вся земля звенела цикадами, мы крались между деревьев, и он шептал: «Тиха украинская ночь… we shall overcome…», а потом кидал мне через плетень что-то, завернутое в полотенца, а я складывала все это в кучу. Потом он появлялся из темноты, совал мне в руку огурец или яблоко со словами: «а это тебе» и, завернув добычу в одеяло, бежал обратно к нашей палатке так быстро, что я едва поспевала за ним и очень боялась потеряться.

Он надолго пропадал, уезжая куда-то, и отводил меня к поселянам. Торопливо вытряхивая «дефицит» из сумки, говорил:
– Ульяна Петровна, вот еда. Вы сами тоже ешьте, это вам. Посидите с ней пожалуйста… Она только убегает иногда… Но недалеко… Я буду завтра. Утром. Нет. Вечером.

Вскоре у нас кончилась еда, кончились деньги и пропала резиновая лодка. Папа большей частью дремал, или неторопливо, почесываясь, пересказывал мне содержание «Одиссеи». Я не ценила духовной пищи и просила есть. Тогда он сказал, что мы будем есть, как французы. Пошел на речку, наловил лягушек и кормил меня лягушачьими лапками.

Когда его не было, приходилось коротать дни с нашей домработницей, по совместительству – моей нянькой. Она не шла ни в какое сравнение с папой, и однажды я от нее сбежала. Я сидела в кустах, а она несколько раз проносилась мимо по улице со слезами на глазах. Отдохнув от нее, я вышла из укрытия. Она привела меня домой, посадила на стул, вытерла размазанную тушь под глазами и вынесла приговор:
– Ты такая же вырастешь беспутная, как и твой отец.
В четыре года слово «беспутная» по отношению к моему отцу и ко мне прозвучало как-то обидно. Я позволила себе пнуть домработницу ногой. За это меня заперли в комнате и сказали, что я буду сидеть там до вечера. Отобрали книги. Я плакала. На счастье пришел папа и вызволил меня из плена, поругавшись с бабушкой. Выслушав мои объяснения, произнес:
– Ну ерунда какая. Интересно, что она права скорее всего… Только ногой ты ее напрасно… Марк Аврелий не одобрил бы.

В Ленинграде мы вдвоем ходили в гости. Он купил мне сумочку. В сумочке я носила его стерилизатор. Он подарил мне проигрыватель и фирменный винил «The Wall», тогда только что вышедший в свет. Пластинка была мною выучена наизусть, а у гостей и родителей появилась легкая аллергия на Pink Floyd. Потом он забрал и проигрыватель, и пластинку, пока меня не было дома. Я рыдала от горя. И тогда первый раз в жизни взрослый человек попросил у меня прощения. Он взял меня на руки и сказал:
– Прости меня. Пожалуйста. Прости. У меня… Мне деньги были нужны. Я еще тебе куплю… Не обижайся. Не плачь, пожалуйста не плачь.
Я улыбнулась. Он тоже. В глазах без зрачков светилось облегчение. На него никто не мог долго обижаться.

5. Я должна понять

Меня привезли в самом конце августа из какой-то очередной деревни. На вокзале нас встречали его друзья. Меня взяли за руку и повезли домой. По дороге я спрашивала «как там папа? как мама?» – они мычали в ответ что-то невнятное. В метро я улыбалась им, они давили мучительные улыбки и смотрели на меня со страхом и сожалением. Уже подходя к дому они остановились. Кто-то сел на корточки передо мной, взял за руки и сказал: «Маша. Ты уже взрослый человек. Ты должна понять. Твоего папы больше нет».

На черном мокром асфальте дрожали ярко-желтые листья. Моросил дождь. Я вытащила свои руки из чужих. «Понимаешь… он умер. Десять дней назад… Ты больше его не увидишь. Ты должна понять».

Я растерла желтый лист ногой по асфальту. Я поняла.

Потом был первый инфаркт у его матери, отставка и конец карьеры его отца, его жена несколько раз пыталась покончить с собой, а у меня потянулись долгие годы английской школы, продленок, кружков танцев и рисования, каникул, скучных праздников, чужих квартир и чужих дней рождений. Его родители плакали, глядя на меня, потому что я была очень на него похожа. Его друзья сперва заходили к нам, клялись в вечной дружбе и уверяли, что не оставят нас. Но разрисованные обои были заклеены новыми, гитара убрана, говорить было как-то не о чем, шутки не удавались, и всем было тяжело от неловкого молчания – вечная дружба закончилась.

Потом кто-то из них спился, кто-то уехал, кто-то растолстел, кто-то стал знаменитым, женился, развелся, родил детей, заболел, выздоровел, облысел, стал депутатом, купил машину… Почти никто из них не ходит на кладбище, где на гранитном памятнике написано его имя, «1954-1983», и «Ты навсегда останешься в нашей памяти».

Я взрослый человек и должна понять. Мы любили его. Он любил нас. Но он не мог иначе. Я смотрю на желтые листья на черном асфальте. Я его больше никогда не увижу. Он навсегда остался молодым. И для него больше никогда не наступит осень.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

мущинам о женьщинах

Камрады!
Вчера мой новый песдатый бойфренд послал меня нахуй. Он пракричал в телефонную трубку, что я рыжая сцука и бессовесная стерва, что у меня в записной книжке одни мужыки и что кроме секса и наркотикоф меня ничего не интересует. Конешно, фсе это правда. Но обидно, когда правду о тебе говорит другой челавек, а вовсе не ты сам в припадке совести или на отходных. Казалось бы – хуйовый факт, незначительный с точки зрения мирозданья. Любая другая дама начала бы плакать, звонить падругам и создавать нагрузку на телефонные линии. Но я – далай-лама ниибацца и отнеслась к этому философски. Ниже представлен документ, это моя Махабхарата и кладесь мудрости. Мущщинам – читать его внимательно и сохранить на самом жостком диске для передачи патомкам. Женьщинам – соглашацца и поддержывать меня (можно материально). Кто прачитает и поймет – тому будет щастье. Беспесды, за качество атвечаю.

***
Мущинам о женщинах. Руковоцтво пользователя. (Крик «души!»)

Посвящаецца Ф., чтобы он не куксился и в случае чево на меня не обижался.

1.
Вот фсе клабберы как один скажут: 90-60-90 – это стандарт ниибацца для нестрашных бап. «Хуй там!» – отвечу я клабберам, краснея лицом, заливаясь истерическим смехом и размахивая перед собой руками. С точки зрения массового швейного праизводства это не стандарт, а глубокая паталогия! Если у вас талия 60 сантиметров в диаметре, а когда торчите бойко, то и фсе 57, то ростом вы должны быть метр сорок максимум, не выше. Если вы выше сантиметров на тридцать, то ходИте голыми и не выйобывайтесь. Если у вас, не пабаюсь этого слова, бюст девяносто сантиметров в абхвате, то талия должна быть тоже девяносто, в крайнем случае – восемьдесят.

То же самое можно отнести и к нижним девяноста. Если вы попадаете под преславутый стандарт, то, пакупая штаны, вы абнаружыте, что на попе они сидят нормально, а в области талии наблюдаюцца такие отхождения штанов от тела, што туда можно запихнуть собрание соченений Баяна Шырянова, или самого Баяна Шырянова, если, конечно, вазникнет необходимость заткнуть его за пояс.
* У женьщин гораздо больше проблем, чем вы думаете.

2.
Когда вы наденете кофту на пуговицах, то с вами случицца вот что: вы будете скромно поправлять на плечах бретельки от рюкзака и во время этого действа ваша кофта расстегнецца нах прямо на бюсте, патамушта он в некотором роде являецца выступающей частью организма. Злые женщины и глумливые мущщины вам ничего не скажут, и вы весь день будете фсем демонстрировать ваш новый лифчик с черными мелкобуржуазными кружевами.
*Помогайте женьщинам в сложных ситуацыях.

3.
Или вот вы идете по улице, и вокруг идут тоже другие люди, и вы думаете о какой-нибудь поебени, например, о Бердяеве как явлении русской философии. А на абочине стоит джип и в нем сидят абезьяны с толстыми шеями и золотыми часами. Они смотрят на вас издалека, и, когда вы праходите мимо, один громко, на весь квартал, говорит: «Петрович, зырь какая кабылка!». И Петрович, и фсе окружающие люди фключая стариков и теток с колясками, оборачиваюцца на евонный голос и зырят на вас – какая вы кабылка. Вы теряете интересную мысль о Бердяеве и стоите, как дура, и фсе на вас смотрят проходя, и Петрович тоже, сцука, смотрит, и ржет, как кабан, и вам абидно от того, что некоторое сходство с кабылкой явно налицо.
*Женьщины тоже иногда думают.

4.
Или вот вы работаете, например, в савместном предприятии швейцарцев и отечественных граждан. И фсе манагеры на этой работе обязаны носить униформу. И для бап шьют новые шелковые рубахи такой модели, что декольте не то чтобы шырокое, но как бы доходит почти до пупа. На ваш размер нихуя не шьют – хули шить, вас фсе равно уволят за торч, а вы самая худая, потом рубаху девать будет некуда. А так можно на толстую тетку надеть – и экономия карпаративных средств. Паэтому вы ходите, как парус одинокий в тумане моря галубом – в свободном балахоне и с декольте.

И вот ставят вам новую песдатую прогу на всеобщий комп. И вы разбираетесь в ней быстрее других, патамушто отечественные торчки намного сообразительней зарубежных швейцарцев. И приходит один из швейцарцев и говорит: «дорогая российская коллега, объясните мне, осколку гнилой западной культуры, как пользовацца этим программным обеспечением для повышения праизвадительности труда?». И с такими словами садицца на стул. А стул один. Вы стоите сбоку, как холоп, а он начинает тыкацца курсором мыши куда ни попадя. Вы наклоняетесь и приближаете морду к монитору, чтоп разглядеть детали интерфейса, потомушта вы подслеповаты. Он нихуя не обламываецца такому факту, и сидит, гад, долго, и вроде как веселеет на глазах, хихикает и наслаждаецца обучением. Потом приходит второй. Потом третий. Четвертый. Фсе садяцца на стул и просят объяснить. Фсе улыбаюцца и довольны. И вы начинаете думать, что вы песдато объясняете и вапще дарите радость людям. Но когда приходит шестой по счету швейцарец, которому эта программа для работы совсем в хуй не впилась, и сидит, и слушает вас, и улыбаецца, то вы начинаете что-то падазревать. И спрашиваете его: а нахуя сопственно такой ажыотаж? А он улыбаецца еще пуще, берет карандаш и засовывает ево вам в декольте. И говорит: извини, типа, мы тут с мужыками прикалолись децел, нам первый кто прихадил рассказал в тренажорном зале, что ты тут художественно наклоняешся и вапще приятно рядом пасидеть.
*Беззащитную женьщину всегда легко выставить дурой. Не делайте этого.

5.
Или вот вы пользуетесь опщественным транспортом или идете по проспекту бес использования такового, никого не трогаете, но, видимо, у вас такое лицо, будто вы очень хотите с кем-то познакомицца. Во всяком случае, так считают фсе самые страшные мужыки, которые находяцца с вами рядом. Те, кто пьян шо твой пиздец, хватают вас за верхние канечности и мычат невразумительные речи. Лица кафкасской нацыональности по закону гор просто щиплют вас за попу бес предупреждения. Если вы идете ночью по пустой улице, то афтомобили останавливаюцца и оттудова вам паступают предложения заняцца аральным сексом за двадцать условных единиц американских денег. Но это фсе как бы форсмажор нах. Интелегенцыя ведет себя иначе. Она по своей привычке начинает с вопрософ. Вот мой личный рейтинг в парядке убывания частоты:
1. Девушка, што вы такая грустная?
Объясняю: девушка грустная, патамушто ее кумарит как коня. И если вы зададите еще один вопрос, то девушка блеванет неподецки, и у вас случицца разрыф сердца.
2. Девушка, а куда вы идете одна так поздно?
Внимание, правильный ответ: девушка идет либо к барыге, либо от барыги. В любом случае – вы идете нахуй, патамушто девушка идет явно не к вам.
3. Девушка, а почему у вас серьги тока в одном ухе?
На этот вопрос у меня нет ответа. Я не знаю. Так палучилось. И не зарьтесь бля на мои серьги, они серебряные и нихуя не стОят. Если бы стоили, я бы их проторчала.
Лидером продаж в Москве явился вопрос:
Что такая милая девушка делает в метро?
Уважаемые москали и гости столицы! That is the question. Ачевидно, я покупаю ваши бумажные карточки и спускаюсь под землю, чтобы познакомицца со всеми идиотами available. Но нет бля. Нет. Внимание: я в метро ЕЗДИЮ. Я ездию в нем из одного конца города в другой по своим темным делам. Конешно, об этом непросто догадацца.
*Мущины тоже бывают идиотами.

6.
Или вы едете на роликах по пересеченной местности. В природе лето и высокие градусы цельсия, поэтому на вас кароткие шорты и небольшая майка. А мимо едет машина с открытыми окнами, и в ней набилось много хачикоф. И вот они вас наблюдают в таком виде и не могут не поделицца с вами своим мнением. Они высовывают руки из открытых окон, делают в вашу сторону хватательные движения и произносят «вах! вах!». Вы вдруг прикалываетесь от водевильности этой сцены и начинаете ржать. Вы теряете бдительность и наезжаете роликом на стекло, оно впиваецца между колесами и вы щас ёбнетесь всей тушкой об асфальт, и обдерете себе руки и ляжку.
*Женьщины хрупки. Берегите их.

7.
Или, чтобы честно заработать себе на скромную раскумарку, вы идете читать лекцыи студентам платного вуза. И сидит в аудитории поток семьдесят рыл вашего возраста и смотрят они на вас как мухи на гавно. Девицы вас с самого начала ненавидят просто так, а парубки выёбываюцца на чем свет стоит и ведут себя так, будто вы им показываете стриптис. Они сидят, развалившысь на стульях, и того и гляди засунут вам чирик в трусы. Чтобы показать им, где тут статус кво, вам приходицца интимно наклоняцца к их маладым и глупым головам и шептать на ухо убедительные не всегда цензурные угрозы. После этого они успокаиваюцца, но по окончании лекцыи идут провожать вас до метро, рассказывают глупые анегдоты и не дают падумать о вечном.
*Некоторых (даже молодых) женьщин следует воспринимать всерьес.

8.
Или вы идете по направлению к дому, и идете вы упоротой герондосом в каку, и у вас соотвецтвенное лицо. И видите вы за кустами ппсную машыну, а в ней много органов правопарядка. И прямо оттудова раздаецца требовательный голос: «Девушка!». Вы делаете вид, что вы вовсе не девушка, а смысловая галлюцынацыя. Но второй крик «Девушка!» уже приходицца реагировать, и вы пытаетесь сделать серьезно-отрешенное лицо типа «я тут ни при чем». (Проведите експеримент: будучи без дозняка, поставьтесь четвертиной гавна; черес пять минут подойдите к зеркалу и попытайтесь сделать отрешенное лицо; обратите внимание на получившееся выражение – вам самим захочецца послать себя нахуй и обозвать сраным наркоманом). Вот в таком виде я поворачиваюсь к ним, и голос раздаецца третий раз: «Девушка, посидите с нами!». Оказываецца, менты пьют пиво и жаждут дамской компании.
*Женьщины пугливы. Не надо их стращать.

9.
Или вы идете опять-таки по улице и вдруг слышыте неровные быстрые шаги за спиной и недобрые крики. Поворачиваетесь и видите, что за вами бежыт пенсионер с палкой и явно намереваецца дать вам этой палкой песды. Вы тоже начинаете бежать, и держытесь от агрессора на разумном расстаянии, патамушто хоть и торчите, но все-таки бывший тренер по шейпингу и от старикашки убежать вам нехуй делать. На бегу вы пытаетесь выяснить, какого рожна вы вызываете бурю эмоцый у незнакомого немощного старца. А он кроет вас матом и называет «Люськой», хотя вас, наоборот, зовут Машей. Вы понимаете, что пенсионер что-то путает, но все равно переключаетесь на третью скорость и в страхе убегаете, патамушто если бы вы были мущщиной, то поймали бы его и накостыляли бы по натруженной шее, но вы субтильная дама и не умеете драцца.
*Не кричите на женьщину и никогда не бейте ее. Во первых, вы, возможно, ошибаетесь. Во-вторых, она фсе равно от вас уйдет.

10.
Или вот у вас день рождения, или день космонафтики, или восьмое марта. Вы с нетерпеньем ждете в падарок разных материальных ценностей. Разные мущщины приходят и дарят вам то, что считают нужным. Итак, праздник нах проходит и что мы видим? Вы сидите злая, как бинладен. Фся комната в цветах, они стоят в вазах, банках, бутылках и ночных горшках. Вы сидите среди цветоф как вампир на кладбище. Нахуя? Нахуя, спрашивацца, вам цветы? Вы не батаник и гербарии не сабираете. Вы не прадаете цветы оптом по розничным ценам. Несложная канвертацыя цветоф в деньги, а денег в граммы заставляет вас горька плакать и ругацца матом сквось сопли. Но самое страшное лежыт в углу. Там возвышаецца куча мяхких игрушек. Скажыте мне, люди! Пасматрите на меня и скажыте. Я не пускаю слюни, не хажу под себя, у меня скоро появяцца марщины под глазами, у меня уже вены нивпесду плахие – скажыте, я пахожа на человека, который играет на досуге в мяхкие игрушки?!

Падарите мне бензин для зажыгалки зипа. Падарите мне грамм гавна и пару грамм кокоса. Падарите мне дохуя оперативной памяти. Падарите чулки второго размера. Падарите блок сигарет. Но никогда, ни при каких апстаяетельствах не паявляйтесь на пароге моего дома с мяхкими игрушками! Не будите во мне зверя, я метко кидаюсь тяжолыми предметами.
*Не фсе женьщины дуры. Внешность может быть обманчивой. Вы никогда не знаете, что женьщине нужно.

11.
Я уже не говорю о таких мелочах, как ногти. Когда у вас из естетических соображений длинные ногти, вы вместо одной клавишы на клавиатуре нажымаете сразу две и потом нихуя не понимаете, что вы написали. Еще вас не любят другие женщины, асобенно замужние, и когда вы умрете, они выстрояцца в очередь чтобы напИсать на вашу могилу. И еще вам иногда норовят пацеловать руки и вы боитесь, что целовальщики увидят, что вы используете вены на руках не по прямому назначению. А если у вас нежырная талия, то вам фсе юбки приходицца закалывать булафками, чтобы они сцуки держались и не падали внис. И в самый интимный момент, когда вас начинают хватать за нежырную талию, а вы начинаете отбивацца точными ударами и пугаете тем самым своего кабальеро. Он думает, что вы отбиваетесь, потому что у вас комплексы. Нихуя. Вы отбиваетесь, чтобы булафки не расстегнулись и кабальеро не саднил бы себе руки.
*Если женьщина делает глупасти, у нее есть на то причины. Возможно, причина – это вы.

11.
Или вот самый ужасный случай. На одной квартире один очень симпатичный и вполне половазрелый маладой человек замутил мули. И позвонил вам, и сказал, чтоп вы ехали скорее и вам отломицца поторчать. И что фсе готово нах и весь дом уж пахнет горьким миндалем и предфкушением. И вы выскакиваете из дому в ночь и бежыте на трамвай, как можно быстрее, в кароткой юбке и на каблуках в десять сантиметроф, бежыте как сайгак, рассекая воздух и размахивая сумочкой. Но трамвай уходит бес вас. Но на что вам даден разум? Конешна, вы ловите тачку. А там за рулем сидит какой-то нерентабельный мужычонка лет пятидесяти и улыбаецца. Вы, путаясь в сопственных ногах, падаете на переднее сиденье и нетерпеливо начинаете ёрзать. Вам уже софсем плохо. Вам надо быстро добрацца до места назначения. А этот дед мазай едет неторопливо и, более того, попадает в пробку. На проспекте три ряда. Один не движецца софсем, а два других гораздо короче и обещают надежду. Мы встаем в тот, который не движецца софсем. Мы впалне можем встать в другой ряд и не поварачивать налево, а выбрацца ис пробки и павернуть потом. Я колочусь в нервическом припатке и говорю, типа, уважаемый ветеран войны, перестраивайтесь пока не поздно, а то я щас не знаю что сделаю. А он улыбаецца, как алигафрен, косицца на меня лиловым глазом и остаецца в недвижимом ряду и рассказывает мне про свое тяжолое децтво. Представьте себе свою самую страшную нахлабучку и что вам вместо вмазки рассказывают про децтво. Ничто не бывает так допесды в такие моменты жызни, как децтво незнакомого деда с барадой. Но тут я как штирлиц чую падвох. И смотрю, куда косицца эта сволач. А сволач косицца на мою левую ляжку, потомушта я так сижу, что фсем очевидно, что на мне надеты чулки на поясе. И этот аксакал ведет себя так, как будто первый раз в жызни видит чулки и ему очень хочецца еще пасматреть. Я лишаю его этой радости и через 20 минут мы наконец останавливаемся у нужнаго подъезда. Я сую деньги, а он говорит, что не надо нах денег, остафьте лучше номер вашего телефона. Я говорю «хорошо», резко открываю дверь, выскакиваю из машыны вместе с деньгами и крупными прыжками бегу к подъезду, а там блянах на четвертый этаж через три ступеньки и… ну фсе харашо закончилось в общем.

Но за эти 20 минут я сократила свою бессмысленную жызнь лет на двадцать, а с учетом того, на скока лет я еще сократила жызнь другими своими паступками, то можно прийти к выводу что я скоро сдохну, во фсяком случае два песдатых нарколога после разговора со мной сказали что жить мне осталось года два, но это они врут, сцуки, на самом деле меньше.

*Если женьщина опустила вас на бабки, наебала и сбежала – вы сами виноваты. Простите ее, патамушто фсе мы смертны.

Так что сapre diem, камрады! Слушайте мой завет ильича: не обижайте женьщин, им и без вас нах тяжело, они и так неподецки обижены от природы.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

игра в бисер перед свиньями

В наступлении осени и одиноких выходных есть своя прелесть. С трудом вылезая из сна серым утром, скользишь вялым взглядом по фикусу у окна, старинным стеклянным бутылочкам на комоде, гипсовой фигурке пятидесятых годов – девушке, которая уже полвека сидит мечтательно с книгой на коленях, и упираешься взглядом в шелковый китайский зонтик.

Куришь утреннюю сигарету, стоя у окна. В батареях булькает вода, за окном в парке шумят деревья. На улице пусто, какой-то инвалид ковыляет по дорожке под дождем. За ним идет бездомная собака. Прижимаешься лбом к стеклу и бормочешь: «Nel mezzo del cammin di nosta vita… mi ritrovari per una selva oscura… Злая осень ворожит над нами, угрожает спелыми плодами, говорит вершинами с вершиной и в глаза целует паутиной… Куда же вы ушли, мой маленькой креольчик, мой смуглый принц с Антильских островов… Бля, как же все заебало…»

Посещает мысль: а не спуститься ли к ларьку, и не купить ли себе бутылку водки? Но, вспомнив запах алкоголя, передергиваешься и решаешь что нет, боже упаси. Не сварить ли кофею, не употребить ли его с булочкой и не поехать ли в гости? Но лень и грустно. Остается один вариант – съесть немного фенобарбитала на завтрак и залезть в горячую ванну с пеной. Лежа в ванной, слушать, как капает вода, смотреть на свои руки, где не осталось ни дырок, ни синяков с последнего веселья. За десятидневную ремиссию вяло завещаешь себе с полки пирожок. Дремлешь, пока вода не остынет. Надеваешь белую пижамку, волосатые шерстяные носки, выдергиваешь телефонный провод из розетки и, скрипя паркетом, ходишь по комнате вдоль книжных шкафов, водя пальцем по корешкам и скользя глазами по давно знакомым названиям.

Мои любимые книги. Когда-то их было много, очень много. Я знала их всех в лицо с раннего детства, я помнила пометки и капли чернил на каждой странице. Мои бестолковые предки из битвы с большевиками, скитаний по Соловкам, Сибири и Казахстану вынесли остатки благородной породы в лицах, нелюбовь к пролетариату и томик Достоевского – «Записки из мертвого дома» 1894 года издания, приложение к журналу «Нива». Все остальное они успешно проебали в водовороте истории: любовь к литературе не способствовала практичности.

Книги были со мной всю жизнь. Они лежали в горячем песке на берегу Финского залива, где в голубом небе сверкали чайки, шумели сосны и яхты с белыми парусами уплывали в море. Они оставались со мной на сиротских одеялах казенных больниц и на черных шелковых простынях итальянской виллы, когда за окном гнулись пальмы, шумело море, в стекло стучал средиземноморский дождь, а в воздухе пахло Рождеством и апельсином. Их держали в руках те, кого я когда-то любила, а теперь уже не помню их лиц. Они были со мной в стогах душистого сена, когда вокруг цвел июль и солнце садилось за бескрайние русские поля. Они лежали в мансарде на узком столике, рядом с баночками клубничного джема, и на них равнодушно смотрели мокрые лондонские крыши.

Закладками им были карандаши, которыми я иногда ставила на полях едва заметные Nota Bene, губная помада, билеты на самолет, фольга от сигарет, визитки, конверты с моими именем, марками разных стран, Par Avion.

Был у меня ущербный томик Шопенгауэра; я называла его «подарочным изданием» за то, что обложка была приклеена наоборот: верх перепутан с низом. Пассажиры метрополитена удивлялись, когда сидящая напротив девица увлеченно читала Шопенгауэра кверх ногами и делала пометки на полях. Книги всегда были со мной.

Но несколько лет назад их не стало. Спастись удалось немногим. Глупая история. Пока я шаталась по миру и училась жить, мои родственники тихо и незаметно сошли с ума. Возможно, выбрав не самый худший вариант помешательства: они стали фанатиками Православия. Квартиры наполнились иконами, лампадами и поучениями каких-то подозрительных старцев и святых. Книги с православными крестами на обложках потеснили на полках моих Светониев, Платонов, Ницше, Маркесов, Петрарков и прочих. Я шаталась по чужим домам, возя с собой то, что читала в данный момент.

В один из моих дней рождения, когда уже зеленел май и ветер стал теплым, мне сообщили новость. Родственнички собрали все неправославные книги, погрузили в машину, увезли за город и сожгли. Сложили большими кучами, облили бензином и сожгли мои книги. Сожгли Лаоцзы, Гомера, Цицерона, Макиавелли, Вольтера, ущербного моего Шопенгауэра, Гурджиева, весь Серебряный век и (надо полагать, с особым удовольствием) собрание сочинений Карлито Кастанеды. Сожгли все цивилизации, культуры, страны и континенты. Все мысли, чувства, восторги и вопросы, все Nota Bene и засушенные цветы между страницами. Я плакала как дитятя. До сих пор не знаю, чем провинился перед ними Корнелий Тацит.

В наступлении осени и фенобарбитале по утрам есть своя прелесть. Пройдя вдоль книжных шкафов и ничего не выбрав, останавливаешься у окна, тупо смотришь в серое небо и вслух в тишине достаешь из памяти слова: dolce color d’oriental zaffiro che s’accoglieva nel sereno aspetto del mezzo puro infino al primo giro… Залезаешь в кровать под одеяло и вспоминаешь те кусочки из прочитанных книг, которые отчего-то застряли в уже изрядно проторчанных мозгах. Почему из памяти стерлось все остальное, а они остались? Хуй знает. Когда-то, видимо, они показались мне ключами от дверей лабиринта, в котором мы плутаем всю сознательную жизнь. Хотя, если присмотреться внимательно, то никаких лабиринтов, дверей, ключей и нас самих, собственно, не существует. Некто в белой пижаме засыпает барбитуратным сном без сновидений. Суббота. Утро.

Вот эти кусочки. Может, кто дополнит? Моя память изменяет мне с кем попало.

Книга Екклесиаста
Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, – всё суета! Что пользы человеку от всех его трудов, которыми он трудится под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к своему месту, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на своем ходу, и возвращается ветер на свои круги. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи – в труде: не может человек пересказать всего; не насытится глаз зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.

Байка о Будде в пересказе Борхеса («Семь вечеров»)
Один человек ранен в битве и не хочет, чтобы из раны вытащили стрелу. Сначала он узнает имя лучника, к какой касте он принадлежит, из какого материала сделана стрела, где стоял лучник, какова длина стрелы. Пока эти вопросы обсуждаются, он умирает. «Я же, – говорит Будда, – учу вытаскивать стрелу».

Байка о Бодхидхарме в пересказе того же Борхеса («Семь вечеров»)
Бодхидхарму сопровождал ученик, который задавал ему вопросы, но Бодхидхарма никак не отвечал. Ученик пытался медитировать, и через какое-то время он отрезал себе левую руку и положил ее перед учителем – в подтверждение тому, что хочет стать его учеником. В подтверждение своего желания он намеренно покалечил себя. Учитель, не обратив внимания на это происшествие, которое было, в конце концов, происшествием материальным, т. е. иллюзорным, сказал ему: «Чего ты хочешь?» Ученик ответил: «Я долго искал свой разум и не нашел его». Учитель резюмировал: «Ты не нашел его, потому что его не существует».

Марк Аврелий, «Наедине с собой»
Время человеческой жизни – миг; ее сущность – вечное течение; ощущение смутно; строение всего тела бренно; душа неустойчива; судьба загадочна; слава недостоверна. Одним словом, все относящееся к телу подобно потоку, относящееся к душе – сновиденью и дыму. Жизнь – борьба и странствие по чужбине; посмертная слава – забвение.

Следует смотреть на все человеческое как на мимолетное и кратковечное: то, что было вчера еще в зародыше, завтра уже мумия или прах. Итак, проведи этот момент времени в согласии с природой, а затем расстанься с жизнью так же легко, как падает созревшая олива: славословя природу, ее породившую, и с благодарностью к произведшему ее древу.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

письма глупому другу (бред сивого императора)

Дорогой друг, запомни: писать о себе – глупо и пошло. Писать о других – лживо, потому что все равно напишешь о себе. Вообще писать – это глупо ниибаца, потому что никому не нужно – ни тебе, ни другим. Но мне нравица писать тебе о сибе (или сибе о тибе – какайа разница), потому что ты все равно нихуйа не паймешь, а если и поймешь, то по-своему, то есть ниправильно, и к тому жэ никому не признаешся, што што-то понялЪ. Таким образом, мы получаем бесконечное отражение глупостей наподобии коридора из засиженных мухами зеркал. В етом есть што-то от Борхеса, но ты не знаешь кто ето такой, к тому жэ он уже умер, да и жыл, кажэцца, в Аргентине, то есть в месте весьма сомнительном с точки зренийа нормальнова человека.

Я хочу поведать тибе кое-што... Конешно, не из любви к тибе, а от бессонницы и скуки. Я вообще, кстати, иногда завидую твоему солнечному идиотизму, потому што тибе он был несправедливо даден от природы, а мне пришлось идти к нему тернистыми и, зачастую, порочными путями. Например, изучая философию и какую-нибудь культурологию. Я вообще люблю жалеть сибя, особенно при тибе, потому што ты начинаеш делать вид, бутто тожэ жалееш миня, и это забавно. У тебя делаецца такое лицо, будто в воздухе запахло спелой шавермой. Впрочем, хуй с тобою… приступимЪ.

О счастье

Десять лет назадЪ был такой жэ май, йа так жэ былЪ один и сиделЪ ночи напролет на шыроком подоконнике сталинского дома, на пятом етажэ, покачивайа правой ногой вдоль карниза. Йа смотрелЪ с высоты на цветущщую сирень, пустой парк, разведенный мост над Невой и спящие дома. В ето время, как справедливо сказалЪ один нигретянский поэт (запомни: первый русский рэппер), «одна заря сменить другую спешыт, дав ночи полчаса». Город был пуст, чист и прозрачен. По моей улицэ ездили одинокие машыны и поливали асфальт пышными струями воды, смывая лепестки яблонь в канализацыонные люки.

Десять лет назад йа былЪ молодЪ, красифЪ, уменЪ, беденЪ, абразованЪ, песдато воспитанЪ и свободенЪ, как заблудившыйся калмык. Йа былЪ очень одинокЪ, потому што если челавек одинокЪ, он действительно хоть чиво-то стоит – остальное жэ песдеж и провокацыя. Если кто-то не одинок, значит, он, по большому счоту, мудила. Запомни ето и повторяй в разговоре с людьми, у которых много друзей и счастливайа семья. Не исключено, што ето заставит их задумацца и покончить с собой.

Тогда, давно, йа былЪ никому нахуй не нужэн. Йа вдыхалЪ аромат ночи, переходящей в утро, и былЪ вполне несчастливЪ.

СейчасЪ йа сталЪ старымЪ, некрасивымЪ, тупымЪ, банальнымЪ, ленивымЪ матерщинникомЪ с обязательствами перед другими людьми. У миня много друзей и знакомыхЪ, миня цэнят на работе и плотют за ето деньги. Миня любят и уважают. Я умею делать видЪ, дажэ несколько видов. Например, што у меня есть сопственное мнение. Или што йа сиржусь. Или очень благодаренЪ. Разные виды учит нас делать жызнь. Теперь, правда, йа сижу на втором етажэ за решоткой, и вижу кусочек маленького двора; окно закрыто, ибо я торчу на героине, меня кумаритЪ и мне холодно.

Завтра мне будут звонить по тилифонам, слать письма, может, кто-нибудь заглянет в гости – йа ведь фсем очень нужэн. Через форточку йа вдыхаю аромат ночи, переходящей в утро… И, конешно, вполне несчастливЪ.

Мораль: на свете счастья нет, но есть попкорн и сникерс.

О любви

Не знайу как тибе, но мне бывшые любовники видяцца какими-то бесполыми и бесплотными существами, которые вроде литературных героев – существуют только в твоем сознании. И я фсигда удивляюсь, когда слышу от кого-нибудь, што мой бывшый любовник разбил машыну, женилсо или умер. Это фсе равно как кто-нибудь сообщил бы, што Евгений Онегин купил квартиру в кредитЪ.

Лица бывшых любовников забываюцца начисто, и из внешнево вида помницца только какая-нибудь лабуда вроде пятна на джынсах или как поцапались и стояли на мосту, и падали крупные лучистые снежынки, и оседали на ресницах, и таяли, а ты смотрелЪ на эти тающие снежынки и думалЪ: вот ведь гнида.

Из всех бывшых йа особенно помню одно существо с банальными голубыми глазами, светлыми кудрями и чуть неправильной, бросающейся в глаза красотой. Существо было умно, злобно, небезызвестно и небесталанно. Цэлых два месяца нам казалось, што мы очень любим друг друга. Цэлых два года мы делали вид, што нам это все еще кажэцца. Потом мне стало скучно, и йа ушолЪ от нево. Последний раз существо провожало миня на остановке, и ево лицо, когда-то самое любимое и родное, казалось неактуальным, как использованный железнодорожный билет. Потом йа трясся в звенящем трамвае, зачеркивая путь назад улицами и переулками. Черные провода уносились вдаль, завязываясь тугими узлами в небе, хрупком от первых заморозков. Йа обещалЪ позвонить и не позвонилЪ. Существо даже немного страдало, а потом забыло миня.

Много лет спустя йа сижу одинЪ в пустой квартире, употребив литр джын-тоника и полтора куба буратины. Готовилсо к блеву, но вместо блева началЪ плакать теплыми пьяными слезами. НабралЪ номер, по которому обещалЪ позвонить еще в прошлой жызни. Долго слушалЪ длинные хриплые гудки на том конце. Конешно, уже никто не брал трубку, не было там никово, можэт вообще никогда не было. А йа фсе плакалЪ, слушалЪ и почему-то повторялЪ: ну конешно, конешно… ну извини… ну извини…

Мораль: when I try to get thru on the telephone to you - there`ll be nobody home.

О жызни и смерти

Изредка я смотрю тиливизор, иногда без звука. Когда я вижу Леонида Якубовича, йа понимаю, што могу убить человека. Или дажэ нескольких человек. Точнее, очень многих, учитывая, што Леонида Якубовича показывают в прайм-тайм. Поскольку йа тожэ смотрю на его одутловатые усы, можно догадацца, што я могу убить и сибя – так будет по-честному, по-пионерски.

Конечно, некоторые расстрояцца, узнав о моей смерти, но вскоре забудут, потому што у каждого своя жызнь. Как справедливо отметилЪ Екклесиаст (запомни: первый еврейский буддист), нет нихуйа нового на етом свете. А йа все жыву и жыву, и как будто мне три года, и я до тошноты верчусь на карусели с облезлыми лошадками, и надо бы слезть, да самому боязно, ждешь, когда мама снимет, а она куда-то отлучилась. И уже совсем невмоготу, но еще круг, и еще, дерево, ограда, скамейка, дерево, ограда, скамейка, мама, мама, забери меня отсюда, я не хочу больше, пожалуйста, мама, забери…

Мораль: у клея «Поксипол» мертвая хватка.

С уважением, переходящим в жалость,
Твой ИмпираторЪ
20 мая 2004 года от Рождества Христова, Петербург, ночь, шелест бамбука, кратковременные осадки
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

ужасы Re:миссии. 5 стихоф

КОГДА

(посвящаецца любимому Жоре)

Когда Регина Дубовицкая мычит и хрюкает с экрана,
А переводчики небритые жрут псилоцыбы на поляне,
Когда еврей-правозащитник чеченских любит командиров,
Когда speech writer Президента брезгливо мочицца в сортире,

Когда манагер по рекламе смеецца, получая прибыль,
Когда сотрудники ОБНОНа вдруг вяжут твоего барыгу,
Когда нечистый молдаванин тебя в метро ебошит сумкой,
Тогда ты ширше улыбайся и ни о чем плохом не думай -


Не стирать тебе памперсы внукам
И не быть старикашкой седым.
В современном российском опществе
Легко умирать молодым!

ОБРАЗ ЛИШНЕГО ЧЕЛОВЕКА В ЭПОХУ ПОСТМОДЕРНИЗМА

(посвящаецца любимому Дису)

Я достану козявку из носа,
Посмотрю на нее в микроскоп.
Я открою все краны в ванной
И устрою всемирный потоп.

Я наемся восточных сладостей,
Наблюю на паркетный пол.
Я возьму балалайку блестящую
И задорно исполню «The Wall».

Меня мучит синдром абстиненцыи.
Я остался совсем один.
Я уеду в Чечню снайпером
Умирать за чужой героин.

ВОСТОЧНО-СЛАВЯНСКОЕ

(посвящаецца любимым москвичам)

Зима. Крестьянин торжествует.
Портянки в чемодан пакует
И направляецца в Москву,

Чтоб меня мучить поутру
В вагоне метрополитена
Дыша народным перегаром,
Раскинувшись, как сакура в цвету.

Крестьяне, с вами так непросто.

НАБЛЮДЕНИЕ № 1

Когда теплый весенний ветер
Тебе ставит волосы дыбом,
Становишься прост и светел,
Как депутат Шандыбин.

НАБЛЮДЕНИЕ № 2

Он сегодня во сне смеялся,
Разорвал пододеяльник ногой.
Ему снилось, будто он умер.
А проснулся вполне живой.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

император покоряет европу

ИмпираторЪ покоряет Европпу. Трип-репортЪ. Длинно блять, но бессонница замучила – делать нехуй фсеравно ночами. В опщем историйа следующщая. С месяц назад подходит ко мне одна знакомая многим в Москве и за ее пределами снижательница вреда (назовем ейо для простоты изложения Глашей) и говоритЪ: – Хочеш съездить в Антверпен на халяву? Ну тут, сопственно, понятно, што на такое предложение можно ответить. На халяву можно и в Бобруйск съездить. Надо сказать, што по причине долбойобства и торча, перемежающевося кумарами, йа до сих пор до конца не выяснилЪ цели етой поездки, и в особенности не выяснилЪ нахуйа туда меня пригласили. То есть у миня сущществуют некие догадки, но хуй знаит. Посему не заморачиваюсь: йа вообще не уверенЪ, што йа сущществую, так што хули отвлекацца на такие мелочи. Офицыальная версия, однако, гласитЪ, што меня пригласили рассказать про DrugUsers.ru и возможно поклянчить денег мешок, штобы мы фсе жыли счастливо и питались здоровой пищщей. Кстати, может нам ещще и дадутЪ. ВотЪ. Ну короче поменялЪ йа с мучениями сибе загранпаспортЪ со старова на новый: тока фотографироваца пришлось раза три. То ибло им мое не нравица – типа с такими ёблами нельзя ездить зарубежЪ, то фотка цыфровая и ето тоже нильзя – в общем заибли мозги. Потом дали визу. Тоже не хотели давать, но йа глупо улыбалЪся и дико зырилЪ в окошко посольства на сидовласова негра, который визы выдавалЪ, поетому решыли не связываца и дали. В опщем, в один прикрасный день (нихуйа он конечно не прекрасный – осень бля, грязь и Москва вокругЪ) мы с Глашей приперлись вечером в аеропорт, штобы типа лететь в Европпу. А до меня, надо сказать, любят доябываца всякие люди. Даже когда йа тихЪ и печаленЪ. Короче, на паспортном контроле румяный паграничник сказалЪ, што он миня не выпуститЪ никуда, потому што у меня паспорт недействительный. Йа в паспорте расписаца забылЪ оказываеца. Эка мелоч! Даже негрЪ в посольстве забилЪ на ето хуй. Ну йа попросилЪ ручку и расписалЪся. И миня выпустили. Тока ещще допросили: куда йа еду и нахуйа. Йа толком-то и не зналЪ, поетому путалЪся в паказаниях, пряталЪ похабно истыканные клешни и думалЪ, што героин, который у миня с собой, йа никому фсе равно не оддам. Да, у миня была с собой четвертина. Кто же ездит в Европпу без раскумарки?! Короче, мы прилетели поздно вечером в Брюссель. Нас там встретила одна милайа дама из клиники для торчей и отвезла в гостиницу. Но нас туда не поселили, а послали нахуй. Потому што та гостиница не работает по ночамЪ. Там фсе спятЪ. Ето вам Бельгия, город Антверпен, а не хуйня какая-нибудь. Поетому мы дрыхли в другой гостинице, а утромЪ пошли вдвоем с Глашей искать нашу гостиницу и туда заселяца. У нас было две несовместимыйе карты местности разнова масштаба, улицы в Антверпене пиздец какие-то кривые, меня кумаритЪ и мне допесды гостиница, мне нужна аптека и баянЪ. Вокруг чистота, архитектура, золотая осень и тепло. Мы заблудились короче, но потом нашли аптеку и йа попросилЪ там два инсулиновых баяна. Мне вежливо сказали, што они тока по десять продают. Ну йа говорю: давай типа десять, хуй с тобой. Глаша за ето время съебалась из аптеки, потому што ей показалось палевным што йа просилЪ инсулиновыйе баяны и делалЪ недвусмысленныйе движенийа руками, напоминающие телодвижения при вмазке. Но зато миня сразу поняли, и мне не стыдно. С баянами йа лофко и быстро нашолЪ дорогу. Нумер у миня оказалЪся двухЭтажный. Типа старинное здание перестроили под гостиницу. Там надо ломицца в такие воротики, самому ключом открывать, на ресепшен никово вечно нету – в опщем, как дома. Ну там интерьер в нумере песдатый, на фторой етаж лестница, и под потолкомЪ ахуенное, здоровущщее деревянное колесо. Кто думает што йа пизжу – сами вы песдите. Короче под потолком проходитЪ балка, а на балке виситЪ деревянное старое колесо. Хуй знаит, для чево оно предназначено, но по ободу колеса идутЪ заржавевшые жылезные крючья. Типа седайа старина и пыточно-сельскохозяйственный инвентарь. Йа в опщем влезЪ на фторой етажЪ, перигнулся черес перильца и, естественно, начал ето колесо вертеть. Но! До меня никто ево вертеть не догадывалса. Оно было так приделано, што ево нельзя было вертеть… короче… оно конечно не йобнулось– тогда бы йа тут не писалЪ рассказы, а сиделЪ бы в местной турме. Там просто крючья впились в потолокЪ и от потолка отвалилЪся кусокЪ. Больше колесо не вертелось и йа потирялЪ к нему интиресЪ. Ошметки с пола йа убралЪ и выкинулЪ в окно. А наверхЪ никто не позырилЪ, поетому мне не предъявили ничево за потраву. Кто пощитает миня дуракомЪ и свиниёй – атвечу, што йа не дуракЪ, а просто иногда на лехком, тока подступающщем кумаре любознателенЪ. Вы бы на моем месте ево тоже бы вертели, ето колесо, ищо бы и оторвали ево нахуй и со второго етажа с ним бы йобнулись. Короче, было у миня в тот день гавно и баяны, а варица как-то было не в чем. Но в моем нумере обнаружены были фужЭры в количестве двухЪ штук, и четвертина была сварена в наклоненном набокЪ фужэре. Втеревшысь, было решено идти гулять. Ну што так вкратцце можно сказать про Антверпен? Ето маленький, красивый и чистый городЪ типа Таллина, тока лучше. Фпрочем, йа Таллин виделЪ тока в децтве по телеку, так што могу ошыбацца. Жытели тамЪ не злобные, никто ибала мне не билЪ. Фсе говорят по-английски. Единственный фстретившыйся дуракЪ оказался русскимЪ – мы у нево спросили дорогу и он нас послалЪ в другуйу сторону. Спасибо за ето большойе соотечественнику. В етот первый день мы решыли зайти в клинику для местных торчей. Клиника аказалась маленьким раем. Йа бы, можетЪ, при апределенном раскладе там бы и жылЪ при кухне. Люди там работайут песдатые: фсе добрыя, улыбаюцца, а если ты торч, то тибя типа уважают и в ибло не плюютЪ. Основнайа фишка заключаеца вот в чом: туда можетЪ прийти любой дуракЪ и сказать, што ево кумаритЪ. Ни документов, ни денег, нихуйа вообще у нево может не быть. Ево вежливо просят поссать в банку, и если действительно он поссал каким-нибудь опиатомЪ, ему выписываютЪ метадонЪ. Приходите, раскумаривайтесь и уябывайте. Ну там можно ищо с врачом побазарить, соцыальный работник тибя отведет там куда надо гражданство просить или бабло – в опщем, Европпа. Ну баяны ищо меняют, естественно. Не считайа конечно скока баянов ты приперЪ. На глазЪ. Тем, кто долго ходитЪ или имеет приличнойе рыло, метадон дают с собой. Короче событийа разворачивались неожыданно: на следующий день миня начало кумарить. С хуя ль – удивицца поражонный читатель. Полгода редкопросыхающщей системы – как говорицца, «ништо не предвещщало дождя». Как ни странно, четвертина тоже кончилась. И в етот самый день, как фсигда по закону подлости надо было начинать участвовать в пресловутой конференцыи, на которуйу мы с Глашей и приперлись. Первуйу половину дня йа сиделЪ, дрожалЪ, ёрзалЪ и сморкалЪся. ОзиралЪ людей выпученными глазами, причом зраки были заметно разнова размера. В опщем, выгляделЪ ниприлично. Там йа походу былЪ чуть ли не самый торчащщий челавек. Ну если точнее говорить, то самый торчащщий. Единственный на системе. В опщемЪ, йа не выдержалЪ и в обедЪ подошолЪ к милой даме из клиники для торчков. Милайа дама участвовала в конференцыи, а основным ея занятием было выписыванийе метадона. Конечно, ето пахло легким позором: приехать на конференцыю, где приличныйе люди што-то трут там про снижение вреда и светлойе будущее для торчей, – и в первый же день начать кумарица как жопа. Дама оказалась действительно ангеломЪ-телохранителемЪ. Фсе поняла, посадила миня в фольксвагенЪ и отвезла в пресловутуйу клинику. Состояние мойо было таково, што писать в банку не просили: тут уж не до формальностей, йа готовЪ былЪ и без банки обоссацца от перемены абстановки и горестей. Ибло у миня было кумарное, на джынсах кровищща в районе коленок, куртка на боку рванайа и из нейо торчит какайа-то вата, а в руке бутерброд. Глаша заставила миня на обеде взять большой гамбургерЪ, мотивировавЪ ето тем, што метадон миня подсниметЪ, хавать захочецца, а корм уже к тому времени сожрутЪ. В опщем, такова человека заставлять писать в банку – ето по европейским меркамЪ типа холокоста. Если бы заставили, ихЪ бы потом закрыли в каталажку за жыстокое обращщение с жывотными. В опщем, они для приличия пытались выяснить, какайа у миня доза. На што, конечно, получили ответ «хуй знаит», потому што йа как СократЪ – знайу што ничево не знайу. Давайте, говорю, больше – не ошыбетесь. Мне решыли оказать доверие (опрометчивый шагЪ!) и дали три банки. Пластиковыйе, милилитров на сто, с красными крышками и надписью «метадонЪ». Видимо, штобы не перепутать. Заполнены банки были где-то на треть. И говорят: типа на три дня хватитЪ. Выжри щас одну – полехчаетЪ. Йа срывайу крышку и ебашу банку прямо тамЪ. И понимайу, што зря йа ето сделалЪ. Потому што метадон там не в сиропе, а в растворе. Вода и стафф. И им можно вмазываца лехко, а вофсе не пить, как алкашЪ. В опщем, йа закусилЪ бутербродом, и понялЪ, што одна банка миня не вставила нихуйа. Миня отвезли абратно, и йа пошолЪ к сибе в двухетажный нумер с почти нетронутым потолкомЪ, расчехлилЪ баян и поставился кубомЪ. Ну што говорить… В опщем, потом йа сказалЪ, што мне мало етова метадона… и мне дали ищо. Предупредили, конечно, что типа вернешся в Москву – будет колбасить. На што йа сказалЪ «хуйня!». Как выяснилось пожже, напрасно йа так думалЪ. У миня было метадона зажрись – хоть в нос капай, хоть копыта мой. Йа ставилЪся им часто и жадно. Каждые часа два. Нахуйа? А вот низнайу. Душа шырокайа. Кайфа нету никакова. С кумароф снимаетЪ сразу и на ура. Накапливаеца в организме. Если поставиш больше – не дознешся, будет просто дольше держать. Ложышся горизонтально – засыпаеш. Встаеш вертикально – бодрЪ и веселЪ. Дают жрачку – пожреш. Не дают – похуй, можно и не жрать. Усталости нету. Настроение ровное и разумное, как у ведущево Владимира Познера. В опщем, как терминаторЪ. Ну конечно если совсем много ставица, то можно и зарубицца, што йа и делалЪ иногда на конференцыи. Поетому не буду рассказывать, што там было и чо там абсуждали – хуй ево знаитЪ. ПознакомилЪся там с песдатыми людьми, но про большынство из нихЪ тоже не буду рассказывать, мне лень и йа ищо поблевывайу иногда – вторую неделю кумаритЪ, спасибо тибе, метадонЪ! В опщем, намутиф там бесплатно метадона, мне нахуй не надо было мутить што-то ищо. Торчки в Антверпене паказались мне какими-то убогонькими, впрочем, не исключено што ето чувство было взаимно. Какие-то в массе своей негры и бомжы. Мутные што твой песдец, поетому, имея дохуйа метадона, мутить йа ничево не сталЪ. Цены, однако, таковы: Герыч от 40 до 60 еврорублей грамм, есть браун подешевле и нормальный подорожэ. Кокос примерно столько жэ. Все остальнойе – не узнавалЪ, потому што остальнойе не наркотики, а говно собачье. Ну, сопственно, вернемся к нашым баранамЪ, т.е. к самой фстрече и ейо участникам. Седьмова ноября мне надо было делать презентацыю о нашем рисурсе, кто забылЪ – он называецца DrugUsers.ru. Конечно, никакой презентацыи у меня не было готово, поетому фсе делалось в последний моментЪ на глашином ноутбуке. Ещще были распичатаны переводы (спасиба камрадам Чужые и ттеор) и переплетены на работе в красивыйе книжыцы. В опщем, йа посадилЪ Глашу за комп, штобы она мне слайды меняла, а самЪ началЪ песдеть. Ну там кто мы и што мы, когда образовались, чо делаем, какийе у нас планы на ету и последующщие жызни и все такойе. Буржуйские люди долго не врубались, што мы фсе делаем бесплатно. Што администрацыя зарплаты за рисурс не получаетЪ, што камрады фсе тусуюцца на рисурсе без корыстных целей, атвечают на вопросы фсяких исследований, таскаюцца на тренинги – и нихуйа в етом процессе не присуцтвует бабло. Для нихЪ ето как бы дико и странно. Но в итоге фсе решыли што наш рисурс и наша банда в целомЪ (нас с вами йа выдавалЪ за «drug users union») – это заибись. Типа нас так много и мы делаемЪ такие песдатые вещщи. Короче, передЪ лицом балованных европиоидов мы все сорвали аплодисментЪ. Потом мне задавали какийе-то вопросы и фсе такойе. Чота не помню как миня занесло в такуйу сферу, но йа чота сталЪ говорить, што фся проблема человечества в целомЪ и нашево рисурса в частности заключаецца в идиотахЪ. Што умному человеку можно и торчать, и стрелять из пистолетов и рогатки, и вообще делать разныйе вещщи. Идиоту же нельзя даже спички доверять. Йа говорилЪ гоячо и убежденно, как ЛенинЪ. Снижатели вреда смиялись. Йа не понялЪ, што их так развеселило – видимо, имЪ не пишут письма типа: «братан, как сварить винт из терпинкода, да хранит тибя джа». Так што презентацыя прошла успешно. РисурсЪ не был апазоренЪ. Глаша сказала: «Довольно яркая была презентацыя», – но йа не понялЪ: ето она похвалила или типа решыла больше не связываца. ***********************ЧАСТЬ ВТОРАЙА***************************** В последний день конференцыи приперлись выступать ещще более колоритныйе личности, чем йа с торчащщей из куртки ватой и тенью безумия на ибле. На конференцыю приперлись два пейзана из Боливии. Один йакобы историкЪ, второй вообще мутный – представился антропологом, но выгляделЪ как апустившыйся бандитЪ. Два дона хуана в потертых шляпах (сикЪ!), при взгляде на которых нивольно вспоминаецца слово «наркокартель». Они говорили тока по-испански, зато выразительно. Доны толкали реч про кокаинЪ. Йа как-то асобенно часто зарубалЪся и вынесЪ весьма атрывочныйе сведенийа. Опщий смыслЪ был такоф: кока – ето песдатойе растение, и ето их народный фольклор – жрать листья коки. Типа там у них больше ничиво песдатова не растетЪ, и даже ихние овцы и всякие другийе домашные вирблюды пасуцца на боливийских перелескахЪ, жрут листья коки и не загибаюцца. А бледнолицые объявляют коке войну, и напрасно. Аудиторийа явно волновалась, фсе спрашывали друг друга: а не привезли ли случайно ети пейзаны чево-нибудь такова, из ихней народной культуры и искусства. Типа штобы не тока познать прелесть коки в тиории, но и практически. Йа рубилЪся и, штобы не йобнуцца со стула, ходилЪ иногда курить с однимЪ американскимЪ камрадом. Потом конференцыя закончилась, йа пошол в нумера, поставилЪся и мы решыли пойти поколбасицца децыл. На ресепшен неожыданно мы наткнулись на донов хуановЪ. Они сидели, улыбались, и стеснялись фсей етой вражеской богатой опстановки. Мы не сдержались и решыли подвергнуть боливийцев допросу с пристрастием. ЗаданЪ был классический интернацыональный вопросЪ: «Есть чо-какЪ?» На што доны заулыбались и сказали што есть тока листья. Ну, конечно, листья были быстро отобраны у растерявшыхся крестьянЪ, и вместе с листьями мы съебались. В опщем, листья оказались полной беспонтофкой. То ли доны оказались не так просты и шваркнули насЪ, то ли диствительно любайа овца может ими питацца без вреда для здоровья. Больше фсиго, по-моему, Глашу и американскова камрада проперло от моево вида: с севшым зракомЪ, слехка зарубайась, йа сиделЪ на диване и поедалЪ листья, а надо мной нависало впившееся в потолокЪ колесо. ПотомЪ йа сиделЪ одинЪ и смотрелЪ тиливизор на голландском йазыке, ничиво не понялЪ, но много смиялЪся. Потом зарубилЪся аканчательно. В опщемЪ, беспонтЪ ети стимуляторы – хоть в порошке, хоть в листьяхЪ. На следующщий день мы с Глашей пошли на вокзалЪ и купили билеты в Амстердам. Ехали в ихней електричке часа два, курили, зырили в окно. За окномЪ были маленькие города типа Антверпена и поля, а на полях стояли, лежали и какали коровы. Больше там ничиво не было. Цынтральный вокзалЪ Амстердама на миня сразу праизвелЪ тижолое впечатленийе. Там очень много людей и сомнительныйе указатели: в одной части вокзала они, напримерЪ, есть, а в другой – хуюшки, разбирайся самЪ. Там можно и по трезвости плутать довольно долго. Мы нашли камеру храненийа и сдали туда вещщи. ПотомЪ гуляли по приславутому кварталу красных фонарей. Ну там ничиво интереснова нету: кофешопы, туристы и бляди в окнахЪ. Ещще много каналовЪ с водой и виласипеды. Если убрать негроф, ихнюю архитектуру и виласипеды, то похожэ на канал Грибоедова в Питере. ВечеромЪ нас забралЪ к сибе ночевать местный снижатель вреда. Он жыветЪ за городом, в голландской диревне. Там очень тихо, чисто, кругом действительно мельницы, вода и камышы. Йа поставилЪся от душы и запомнилЪ в основном тока што йа курилЪ на мостках и плевалЪ в тихую ночную воду ихних каналов. ПотомЪ наступилЪ наш последний день за бугромЪ. Тут-то, сопственно, фсе и началось. Мы вирнулись в АмстердамЪ, посетили тамошнюю клинику для торчей, там ничиво интереснова не было: то жэ, што и в Антверпене. Несколько, конечно, заделЪ тот фактЪ, што ночлежка тамЪ выглядитЪ более призентабельно, чем мойа московскайа квартира за 400 баксоф в месяцЪ. Йа даже нимного расстроилЪся, погрызЪ нокти и выковырялЪ из куртки нехилый кусокЪ ваты. Ето миня успокоило, и мы пошли гулять. ВечеромЪ нам предстойала труднайа задача: вернуцца на вокзалЪ, купить билет до Брюсселя, из Брюсселя добрацца в международный аеропортЪ и сесть в самолетЪ. И вотЪ тутЪ случилась основнайа подляна. Мы случайно забурились в магазинЪ с ненавязчивым названием «Баба». Баб там не продавали, зато продавали ганджу и грибы. Йа было приценилЪся к семенамЪ – камрады просили привезти, но, узнав цены (50-70 еврорублей за пять сморщенных семечекЪ), выковырялЪ из куртки ещще один большой клок ваты и тут случилось страшнойе. Мой взглядЪ упалЪ на холодильникЪ типа таких, в которых продаютЪ кокаколу. Но там была нихуйа не кокакола, а грибы. Грибы были в пластиковыхЪ коробках и выглядели сытно и питательно. Более фсиго они походили на небольшые подберезовики, произрастающщие на скудной почве средней полосы России. Цена грибамЪ была 14 еврорублей за коробку, а в коробке было грибоф десять. То есть их можно было дажэ жарить с картохой – получился бы нехилый ужын. На самом деле мне вофсе не хотелось грибоф. Йа их вопще не люблю и до етова жралЪ один раз в жызни. Мне нахуй не нужны были грибы. И йа не знайу почиму йа сталЪ жадно блеять и дергать Глашу за рукаф, тыча пальцем в грибы и убеждайа ее, што мы обизательно должны их купить и сожрать. МожетЪ, давила опстанофка: Европпа была слишком тихой и мирной, а Глаша слишкомЪ трезвой и рассудительной. МожетЪ, мне не хватало ощущенийа, што етотЪ мир должен умереть, или ето залежы амстердамских веласипедов так плохо подействовали на кору головнова мозга. Глаша, безсусловно, женщщина умнайа. Она миня увещщевала и дажэ увела из етова магазина проч. Она говорила, што намЪ надо скоро ехать в Брюссель, а оттуда в аеропортЪ, а там проходить регистрацыю и искать наш самолетЪ, и лететь в Москву. Ищо она уже поняла к тому времени, што метадон йа потащщу с собой, а вофсе не выпью ево, йа не сдамся ейо мольбам не везти палево черес границу. Глаша говорила, што фсе ето гиморно и по трезвости, не то што под грибами. Глаша говорила, што у нейо под грибами можетЪ оторвать башню и она за сибя не в ответе. А если она за сибя и за миня не в ответе, то тогда никто не в ответе, и йа и так-то дуракЪ, а если ещще и не в ответе, то… ТакЪ мы отошли метроф на двести. Но вы веть с самово начала не сомневались, што ИмпираторЪ не ударитЪ в грязь иблом. В схватке типичнова прецтавителя DrugUsers.ru со здравымЪ смысломЪ ИмпираторЪ одержалЪ увереннуйу победу. По идее, йа даже не сказалЪ ни слова. Йа внимательно слушалЪ и молча шолЪ рядомЪ. Однако Глаша позырила на миня, тяжело вздохнула и покорилась сутьбе. Вот до таких высотЪ можно развить силу духа за годы торча и долбойобства. Как ви уже таки поняли, мы вернулись в «Бабу». Сразу агаварюсь: если кто будет в Амстердаме, зайдите в магазинЪ «Баба» (хотя, может, их там несколько? или ето миня так глючило – хуй знаитЪ) и дайте пажалуста песды тому чуваку, который сказалЪ, што надо хавать по коробке грибоф на рыло. И што если сожреш меньше, то не вопретЪ. Фперло бы даже если бы треть коробки сожрали – но тогда йа по наивности етова не зналЪ. Короче, выдано нам было по коробке грибоф. Йа даже чота растерялЪся у прилавка с етими грибасами в рукахЪ. Mиня как-то слегонца замкнуло: стою в магазине с лукошком галюцыногенных грибоф и как-то не врубайусь, как, а главное где сожрать такое количество етой отравы. Тогда йа вежливо спросилЪ продавца: «Слыш, дятло, а где ети грибы у вас можно соржать?». Подлый продавецЪ-психонафт поправил очочки и сказалЪ, што в принцыпе где угодно можно жрать. На улице можно вот так встать и сожрать. В кафешопе можно сожрать. Ну может не стоит там в супермаркете или каком бутике жрать – вдруг кто-нибудь обидицца, опщество-то нервное, демократическое. Йа чота никакЪ не мог сибе представить, што щас выйду на улицу, откройу коробку и буду так вотЪ стоять и жрать ети сырые подберезовики. Учитывайа то как йа в целомЪ выгляжу, при виде миня могут и так обидицца, даже если йа без грибоф и не в супермаркете. У миня вообще несколько оскорбительный для окружающщих видЪ. Тогда йа сказалЪ продавцу, што буду есть грибы прямо здесь и сичас, не отходя от кассы. Типа йа так люблю грибы, што прямо кумаритЪ без нихЪ и трубы горятЪ, не могу ждать больше ни минуты. Йа открылЪ коробку и начал жрать. Глаша была уже психически сломлена и тоже решыла сожрать свойу коробку. Покупатели, сцуки, отвлеклись от разглядыванийа пошлых трубочек для гашыша и стали разглядывать насЪ. Глаша пыталась хавать грибы независимо и гордо, вроде такЪ и надо, типа мы, можетЪ, каждый день так вот жрем грибы. Йа же былЪ несколько более развязенЪ и приставалЪ к продафцу с вопросами: типа а што если башню мне оборветЪ? Помните ли типа вы телефонЪ своево адвоката? И хули грибы такийе здоровые и нивкусные? ПродавецЪ вздрагивалЪ и говорилЪ, што если глюканет сильно, надо взять много сахару, разболтать в воде и выпить. Типа сразу фсе как рукой сниметЪ. Забегайа впередЪ и пользуйясь случаемЪ, хочу поведать шырокой опщественности, што продавецЪ магазина «Баба» – врун и пидарасЪ, а сахар нихуйа с грибоф не снимаетЪ. Йа, конечно, падазрительно кривилЪ ибло и дажэ нимного абнюхивалЪ каждый гриб, бутто йа ниибаца какой психонафтЪ и секу поляну. Мне дажэ выдали бесплатно бутылку минеральной воды запить. В опщем, за десять минут грибы были сожраны, коробки йа отдал обратно продавцу на память. Он пожылал нам найс трип и намекнулЪ, штобы мы съябывались. Ну мы не стали дальше испытывать судьбу и сьеблись. В качестве контрибуцыи за моральный ущерб от грибоф и вообще пребыванийа со мной в течение целой недели, Глаша потребовала, штобы мы пошли в магазинЪ одежды. Типа ей там надо сделать покупки. Ну йа же не зверь – йа согласилЪся. Хотя йа боюсь магазинов и зачастуйу нахожу их бесполезными, т.к. у миня нету нихуйа покупательской способности и мне как бы вообще нихуйа не надо. У миня нету вещщей почти. Немного одежды и фсе. Компа, тиливизора, дисков каких-нибудь, сотовова телефона и дажэ книг у миня нету. Не говоря ужэ о других вещщах типа квартиры, стиральной машыны и дачи. Мне, в опщем, нахуй не нужны магазины. Што йа тамЪ не виделЪ. Но идти пришлось. В магазине йа пыталЪся нехитро резвицца, примеряя разныйе дурацкие шляпы и корча рожы в зеркало. Глаша сосредоточенно выбирала сибе какое-то нижнее белье. И тут миня накрыло. Привычно севшый зракЪ расползся на все ибало. Ноги подкосились. Вокруг, как змеи, зашевелились лифчики. На носу у миня немым укоромЪ опществу потребленийа повисла хрустальнайа сопля. Миня накрыла паника и отходнякЪ, бутто йа щас утону в болоте мыслей фсех етих домохозяекЪ, которыйе жадно тянутЪ руки к трусам и шарфикамЪ. МирЪ покачнулЪся, как титаникЪ. Йа схватилЪ Глашу, которайа вроде ужэ успела купить какой-то поганый голубой лифчикЪ с ядовитыми цветами, и в панике побежалЪ на улицу. На улице было нимного лехче, но тоже софсем не такЪ, как хотелось бы. Стало холодно, солнце скрылось. Под ногами ручьями текли тротуары. Люди стали ненастоящщими. Фсе дома, стены, велосипеды тяжело дышали и раскачивались. В каналахЪ пухла и наклонялась вода. Фасады моргали окнами. Пространство норовило свернуцца, время загустело и прилипало к ногамЪ. Йа отчево-то фспомнилЪ теорию относительности и она, падла, напроч вытеснила у миня из головы пониманийе тово, кто йа воопще такойЪ, как миня зовутЪ, где йа и што йа воопще тутЪ делайу. Откуда-то сбоку Глаша сказала, што не можетЪ идти. Йа не софсемЪ помнилЪ, што ето за дефка, но понималЪ, што идти нам надо, иначе городЪ нас засосетЪ, как болото. Мы дошли до ближайшей скамеечки на какой-то площади и приземлились тамЪ. Йа боролЪся с паникой и по привычке пыталЪся улыбацца. Получалось очень падазрительно. Глаша почти целикомЪ втянулась в куртку, как черепаха, и обмотала всю бошку шарфомЪ, оставивЪ тока глаза. Етими глазами она внимательно следила за каждым проходящщим челавекомЪ. Пачему-то пришло в голову, што сичас нас обизательно должны забрать в мусарню, потому што две скрюченные фигуры на лавке – одна вся в шарфе, а другайа с диким оскаломЪ и размазанными соплями – совершенно не вписываюцца в етот жыдкий городЪ. Поетому йа стащилЪ Глашу с лавки и повелЪ в высокие щели улицЪ. По пути мы куда-то заходили, но йа точно не помню куда. Глаша бормотала, што типа смотри: в етом городе всё и вся привязаны веревочками к чему-нибудь. Вот велосипеды привязаны к оградам каналов. Вот ниггер-барыга привязанЪ к кофешопу. Вот туристы привязаны ниточками к тротуару. Поетому намЪ тоже надо где-то привязацца обязательно, штобы не утонуть. НаконецЪ, она встала у каково-то столбика, слехка покосилась в сторону, и сказала што ето идеальное место штобы привязацца. И што тут мы и будем стоять. Ета мысль у миня нихуйа не вызвала одобренийа, потому што стоять скрючившысь посреди улицы у каково-то столбика – ето бля ещще хужэ чем сидеть на лавке, закутав ибало в шарф и пугайа старухЪ. Ето беспесды было уже софсем палево. И тутЪ – бля! Миня молнией пронзила мысль, што кем бы мы ни были – нам блять надо сиводня сесть на поездЪ и куда-то ехать! Куда, нахуйа – етово йа не помнилЪ. Но помнилЪ, што если мы не уедем, то случицца какой-то песдецЪ. И што с техЪ порЪ, как мы начали плавать по тротуарамЪ, прошло уже дохуйа времени. В мозгахЪ вспыхнуло слово «самолетЪ». И йа понялЪ, што надо взять сибя в руки и бля бежать отсюда нахуй. Йа сталЪ тормошыть Глашу и просить у нейо часы. На што она сказала, што часы она мне не дастЪ, потому што они вроде как не имеют смысла в сложывшейся ситуацыи. У миня же часоф не было и нету. Тогда йа сделалЪ руками движение типа как пловецЪ, упавшый в болото, и произнесЪ волшебнойе слово «ВОКЗАЛ». Глаша посмотрела на миня ещще более дико и сказала, што ТУДА она не пойдетЪ. Не пойдетЪ. НетЪ. Ни за что. И с отсуцтвующщим видомЪ поджала ногу и покосилась в другуйу сторону. Тогда йа попыталЪся проявить героизмЪ. Мне казалось, што речь идетЪ о жызни и смерти. САХАР! Как же йа мог забыть! ОбманомЪ и силой йа отвязалЪ Глашу от столбика и потащщил в ближайшую кроличью нору, оказавшуюся темным кафе. Там йа с трудомЪ объяснилЪ, што нам надо чай. Горячий чай. И МНОГО САХАРА. Мы сели за столикЪ у окна. За окном прямо под домом текла вода, и из воды кое-где торчали дома. Мы плыли по воде неведомо куда, пока йа лихорадочно разрывалЪ бумажнуйу оболочку сахарных червяков и вытряхивалЪ их содержымое в чашку. Глаша смотрела в себя. Йа выпилЪ чай залпомЪ, как вотку. Глаша загробнымЪ голосом сказала, што она сахару не хочетЪ. Што ей и такЪ хорошо. Машынально сделала пару глотковЪ и ушла в туалетЪ. По моим прикидкамЪ, в туалете она пробыла не меньше получаса. Меня снова начала накрывать паника. Йа подошолЪ к стойке и попросилЪ ищо сахара. И салфетку, штобы вытереть сопли. Толстайа тетка зло посмотрела на миня и заколыхалась в воздухе. Йа понялЪ, што сичас, возможно, нас будутЪ отсюдова выгонять. ТутЪ вернулась Глаша. ВидЪ у нейо былЪ, будто она съездила как минимум в Африку. С собой из странствия она принесла понятные только ей воспоминанийа и гору бумажных салфетокЪ – штобы йа вытиралЪ сопли. Расплатившысь и захвативЪ салфетки, мы вышли вонЪ. Низнайу какЪ, но мы все же добрались до вокзала, проибав по пути все салфетки. Половина вещщей почему-то перекочевала из моих кармановЪ в глашины карманы, и ищо какимЪ-то чудомЪ Глаша умудрилась фсе ето время носить у сердца ту самуйу бутылку минералки, которуйу нам дали в «Бабе». Минералки тамЪ уже не было, но Глаша наотрезЪ отказывалась отдать мне бутылку или выкинуть ейо нахерЪ. Глаше ета бутылка была для чево-то очень нужна. Предательский вокзалЪ заставилЪ нас плутать по подземельям, но наконецЪ мы нашли камеру храненийа. Квадратики ячеек двигались, как кубик рубика. НамЪ удалось, однако, поймать нашу ячейку. И тутЪ случилось то, што Глаша, по ейо словамЪ, не забудетЪ никогда в жызни. Дверца ячейки щолкнула и открылась. Ячейка была пуста. Глаша посмотрела в ейо железную пустоту, понимающще улыбнулась и закрыла дверцу. Постояла сикунду. Открыла дверцу. Вещей внутри не было. Глаша перестала улыбацца и закрыла дверцу снова. Открыла. Пусто. Мы остались без всево. Вещи пропали из закрытой камеры. Глаша взялась за голову и павернула ко мне вытянутойе бледное ибло. РотЪ у ней был открытЪ, потревоженные волосы стойали дыбомЪ. Мне стало очень смишно, и йа огласилЪ подземелье децким серебристымЪ смехомЪ. Глаша сказала: «Мы проибали нашы вещщи». Йа попыталЪся сказать «game over», но у миня ничиво не палучилось. И тут паника накрыла Глашу. Она стала кидаца к пасажырамЪ со словами, што бля таково не бываетЪ. Она кинулась к стойке, где стойал служытель и стала бессвязно объяснять, што етова не можетЪ быть. Мне стало ейо жалко, и йа пересталЪ смияца. Служытель выслушалЪ Глашу и растворилЪся в воздухе. Глаша посмотрела на миня и сказала: «Бля, йа проибала свой ноутбукЪ. И все вещщи. И ты тожэ. Кстати, што у тибя было в рюкзаке?» Йа сильно напрягЪся, пытаясь фспомнить все самойе дорогойе, што есть в моей жызни и что из етова дорогова йа могЪ проибать. И сказалЪ: «У миня там былЪ метадонЪ». Глаша затрясла головой, как лошать, и сказала: «А паспортЪ и билетЪ?». Йа задумалЪся и ответилЪ, што паспортЪ и билетЪ, сопственно, были тамЪ жэ. И што они, значитЪ, тожэ проибались. Глаша вцыпилась руками в стойку и сожмурила глаза. Йа понялЪ, што она думаетЪ, што щас вот она их откроетЪ, и фсе будетЪ нормально. И тутЪ за стойкой появилЪся служытель с нашыми вещщами. Глаша открыла глаза и оросила подземелье радостными обезьяньими воплями. Мне отчево-то показалось, што от воплей в камере храненийа начали прорастать джунгли, трубы на потолке стали превращацца в лианы. Йа для приличийа тожэ пару раз пискнулЪ, мы схватили рюкзаки и выбежали вонЪ. Забегайа вперет, поясню – нас не глючило. Глюкануло камеру храненийа. Ячейка открылась. Служытели вытащщили и спрятали нашы вещщи. Йа не удивленЪ. Со мной фсигда случаецца всякайа ботва. Плохо помню, как мы купили билеты. Помницца только, што казалось, будто мы находимЪся внутри каково-то квеста, где, для тово, штобы двигаца впередЪ, надо фсе время искать спирва какийе-то бумажки. И што ето на самом деле так нисирьозно, что ето стокубово игра. Не можэт жэ жизь чилавека настолько зависеть от бумажэк. ПаспортЪ, билеты туда, билеты обратно, чеки, карточки… Фсе ето такийе правила игры. Купив билеты, мы не могли нихуйа найти выходЪ из подземелья на нужнуйу намЪ платформу. Мы шатались среди потоков людей, пока два служытеля вокзала в какой-то дурацкой форме не вывели насЪ наверхЪ. Они сказали: «Ето четырнадцать. Стойте тутЪ. ТутЪ будетЪ ваш поездЪ». Мы сели на лавку и йа сразу, конечно, захотелЪ писать. Йа фсигда хочу писать в самый неподходящщий моментЪ. ЭтотЪ фактЪ вообще внесЪ много разнообразийа в различные события моей жызни, придавЪ им пикантности и адреналина. Глаша, видно, знала об етомЪ, и сказала, што писать йа буду уже в Брюсселе. Потому што если мы пойдем искать сортир, мы потеряем четырнадцать. Што вот тут четырнадцать и мы отсюда не уйдемЪ. ХватитЪ с нейо. И мы остались там, где четырнадцать. Надо сказать, што мы чуть было не уехали на другом поезде, идущщем вообще хуй знаит куда. Но мы не успели, к щастью, в етотЪ поездЪ влезть, а ищо за етим ненашым поездомЪ бежала какайа-то негритянка с косами, визжала и махала кому-то в окно. Ето насЪ отпугнуло, и мы вирнулись туда, где было четырнадцать. И уехали на следующщем поезде, который случайно оказался наш. За окномЪ проносились какийе-то совершенно нереальныйе конструкцыи из стекла и бетона, какийе-то пустыйе освещщенные дома, и Глаша фсе бормотала: «Матрица бля… Што ето вообще такойе? Почиму тамЪ никово нетЪ? Почиму горитЪ свет в етихЪ коробках?» На што йа отвечалЪ ей, што ето, должно быть, для красоты. Што фсе ето построили для тово, штобы двое русских, обожравшыхся грибами, когда-нибудь вечеромЪ проехали мимо и дывились на ето фсе. Паралельно за разговоромЪ йа ищо переливалЪ байаном метадонЪ из палевной бутылки в пустой пузырекЪ из-под нафтизина. Пустуйу бутылку йа потомЪ куда-то выкинулЪ. Не буду рассказывать, как мы добрались до нашево самолета. Потому што хуй ево знаит, как мы ето сделали. Помню, нам помогали какийе-то посторонние люди. В аеропорту на таможенном контроле риальность ещще не вполне встала на свои места. Йа выгляделЪ похабно и велЪ сибя ниадекватно. В итоге миня начали обыскивать, метадон не нашли, но нашли швейцарский ножык и решыли ево на фсякий случай отобрать, потому што хуй знаит што такойе сущщество может етим ножыком сделать в самолете. Йа препиралЪся минут дваццать, задержывайа фсю очередь, и в конце концоф решыл применить ultima ratio, т.е. скривилЪ ибло и приготовилЪся рыдать в голосЪ. На миня замахали руками и сказали, што бля хуй с тобой, жывотное, твой ножык повезет пилотЪ. Так што йа ни пяди родной земли не уступилЪ и дажэ не проибалЪ ничево из имущщества, кроме целова мешка брошур по сниженийу вреда, которыйе мне дали в Антверпене. Куда делись брошуры, для миня до сих порЪ остаецца неяснымЪ. МожетЪ, йа их кому-нибудь и раздалЪ в галюцыногенной горячке – хуй знаитЪ, историйа об етом умалчиваетЪ. Через несколько часоф йа уже ехалЪ в машыне по темнымЪ улицам Москвы. Пожалуй, ето былЪ единственный разЪ, когда йа был радЪ тому, што приехалЪ в етот город. Вот такЪ был представленЪ DrugUsers.ru за границей.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

Дом в Сестрорецке

Куёт железо для магнита
Где ни копай везде зарыта
Собака.
Америка везде открыта
Вся карта с юга молью бита
И вечность куплена в кредит
О.Д.

Очередной день питерского межсезонья. Ваня безуспешно прячется от настигающих его ежеминутно телефонных звонков.Чтобы не брать трубку, он даже делал вид, что ходил в магазин, отмерил время, «вернулся». Брал трубку, говорил «Алле!» и тут же нажимал на рычаг, будто разговор прервался там где-то в матрице телефонных проводов. Ване категорически не хотелось куда-либо идти, тем более сегодня. И даже за хлебом не хотелось.

Опять звонок, но громче и требовательней. Это в дверь. Ваня на цыпочках подкрался к глазку. На круглой лестничной площадке стояла круглая, как елочная игрушка, соседка. На самом деле, если не в глазок, то она была сухонькой старушкой, вроде кисточки сирени, засушенной еще до войны в томике Тургенева. Такой она была внешне и внутренне. Самое плохое заключалось в том, что от нее было не скрыться – она знала, что Ваня дома.
- Ванечка, милый, открой, это Маргарита Сергеевна! – скрипела соседка, заглядывая в глазок, отчего ее окуляры становились еще больше и страшнее.
«Вот сука, носит ее с утра пораньше по соседям. Горгулья сраная, блядь», - подумал Ваня, студент филфака. Крадучись, он отошел от двери и как бы изделека крикнул: «Иду, Маргарит Сергевна – и уже значительно тише прибавил: «мать твою». Щелкнул дверной замок, и в квартиру безобидной молью влетела соседка.
- Ванечка, голубчик. Ты же знаешь, если бы я могла, то… я бы даже думать о тебе не смела. Но ситуация критическая. Завтра утром надо забирать мою двоюродную сестру Лёлю из санатория, а санаторий в Сестрорецке…
На этом месте Ваня закатил глаза, схватился за дверной косяк и молчаливо возопил всеми силами души: «НЕТ! Пусть это буду не я! Пусть война, революция, смерть и моровая язва, только бы не ехать завтра с этой кошелкой в Сестрорецк!»
…а у Виктора Петровича как назло что-то сломалось, а ты вчера катался по двору, так и вот, - старушка перевела дух. Съездим, Ваня? Я отблагодарю тебя.
«Кульком доперестроечных карамелек», - не без основания подумал автомобилист-любитель.
-Когда надо ехать? – спросил он ровным голосом.
- Завтра, завтра утром, не рано утром, к одиннадцати.
- Поехали, - голосом обреченного на смерть согласился Ваня.

Пока они месили колесами дорожную грязь, Маргарита Сергеевна пыталась было развлекать Ваню разговорами, но успеха не имела. Ваня думал о своей «невесте» Маше и о нескладывающихся с ней отношениях. Маша все время была нервна, и все время как будто упрекала Ваню, но он не понимал в чем. Она внутри его головы на что-то возражала, он ей отвечал, и пытался остановить этот глупый никому не слышный монолог, но ничего не получалось.

Наконец, добрались до Сестрорецка. Мысль о том, что обратно придется вести двух незамолкающих старух, выводила Ваню из равновесия. Им надо было найти то ли какой-то курорт, то ли какую-то больницу, и они колесили и колесили по городку, пока не уперлись в тупик из старинного завода красного кирпича и дома, стоявших почти впритык.

Дом был не вполне обычный, таких уже давно не строят. Все подобные халупы снесли еще после войны; видимо, эти деревяшки оказались на пути к светлому будущему. Из подобных строений остались только те, что были совсем уж на отшибе, и где располагались полузаброшенные музеи всяких революционеров,собирались всякие рабчие кружки. Строение было довольно крупным для своих двух этажей, венчалось весьма высокой острой крышей. Стены были обшиты досками, почерневшими от времени, и кое-где над окнами «на соплях» держались фрагменты более чем скромых наличников, таких же сырых и безобразных.

- Батюшки, Ваня, родной мой! – не своим голосом пропищала Маргарита и вцепилась в руль. – Ваня, ведь мы в этом доме с Лечечкой жили до эвакуации. Я тебя умоляю, на обратном пути заедем, я ей покажу дом и все – мы не будем тебя отвлекать.

Ване было нечего терять, он мрачно посмотрел на занавески на окнах первого этажа, трехлитровую початую банку огурцов там же и мрачно кивнул головой.

Санаторий наконец нашли. Пока старухи «оформлялись», Ваня сидел в машине и изучал автомобильную карту. Посвежевшая Леля и возбужденная Маргарита втиснулись в салон, наполнив его запахом лекарств, мочи, старости и ядреных медсестренских духов.
- Лёлькаааа! – сусально пропела Маргарита. – А что мы с Ванечкой нашлииии!
- Никак новый винный магазин, - предположила баба Лёля; она была непьющая и чувством юмора не отличалась.
- Ай ведь дура-то дура! Мы нашли дом, где жили с тобой до войны, до эвакуации. Стоит, сердешный. Не снесли.
- Да ну. Ты спутала.
-Вот те крест. А за ним аккурат завод, где твой папка-то директором был. Вот мы тебя с Ванечкой туда и отвезем поглядеть. Вспомнить молодость.

Ваня припарковал машину возле дома. Все вылезли на свежй воздух. Старухи с «охами», «ахами» и воспоминаниями пошли в одну сторону. Ваня – в дргую. Посмотрел на окна, на стены. Опять вспомнил Машу. Весь в посторонних мыслях, подошел к двери. На двери висела табличка с надписью «Музыкальная школа».

Отсыревшая дверь со скрипом поддалась, и Ваня вошел внутрь. В коридоре царило запустение, но в то же странное время шла жизнь. По стенам висели старинные велосипеды без колес, корыта и детские ванночки. В пространствах между дверями стояли гнилые коробки со скрюченными бадминтонными ракетками и лысми куклами бех глаз. Наличествовали и пупсы самых разных цветов, поз и степеней разложения. «Зачем это все в музыкальной школе?» - мелькнула было у Вани мысль, но он был занят своей личной жизнью и странности не придал значения.

Вход в дом был с торца, поэтому коридор был длинным, по обеим сторонам его шли двери, а в конце – лестница на второй этаж. Ване стало любопытно, хотя обычно любопытство не было ему свойственно. Он сделал несколько шагов по гниющему деревянному полу и толкнул ближайшую дверь слева.

Ваню сразу поразил какой-то банно-влажный тяжкий воздух, лежавший в комнате пластами. Посреди комнаты стояла табуретка, на ней – корыто, в корыте баба стирала белье. Баба была неопределенного возраста, расхристанная, со спущенными хлопчатобумажными чулками. Она с бешенством валтузила белье в грязной воде, всюду летели брызги и пена. Такие же кучи грязного мокрого белья валялись по всей комнате.
- Чо смотришь, дурак? – гаркнула она на Ваню.
- Извините, я случайно зашел, дверь была открыта, - забормотал Ваня и попятился назад.
- Не во всякую открытую дверь надо сувать своейную харю, как писал Конфуцый, - отозвалась баба уже более мягким тоном. – Ну хули, раз вошел – помогай.
- Как «помогай»? Меня ждут. Я тут случайно…
- Помогай, сука, пока не утопила.
Ваня решил, что баба сумасшедшая и с ней лучше пока не спорить. Сейчас он ей поможет, а пока обдумает, как сбежать. Он подошел к тазу и начал так же, как и баба, мять в грязной воде драные тряпки. Через минуту он совсем вымок и решил бежать во что бы то ни стало. Тут баба достала тряпки из корыта, плюнула на них, бросила на пол и взяла другие, из близлежащей кучи. И Ваня понял, что она стирает одни и те же тряпки в одной и той же воде бог знает сколько лет без перерыва. «Вот попал», - мелькнуло у него в голове. Ваня молча вынул руки из корыта и ринулся к двери.
- Куда? – заорала баба. – Еще половины не сделали, дурень! – и швырнула в него мокрой дрянью.
Ваня успешно выскочил за дверь. Откуда-то он знал, что преследовать его не будут. Снял с себя мокрую ветошь, оглядел ее. Это оказались кальсоны, бывшие когда-то красного цвета с белыми звездами. «Бывает же такое», - подумал Ваня. На кальсонах остались следы от пуль. Ваня кинул кальсоны в угол и, почти не соображая что делает, толкнул дверь напротив.

Комната напротив была нормальной. У окна стоял стол, за ним сидел старик. У противоположной стены что-то было отгорожено ширмой. Приглядевшись, Ваня увидел у старика в руках соленый огурец.
- Вот, - сказал обитатель комнаты, - заготавливаю на случай. А чей-то ты такой грязный и мокрый? Портки стирал?
- Да, - удивился Ваня прорицательным способностям деда. – Скажите, а у вас можно где-нибудь помыться? Мне в город ехать… Такой вид...
- Конечно можно, - обрадовался дед. – Вона ванна за ширмами.
Дед поднялся из-за стола и повел Ваню к ширмам. Резко отодвинул их в сторону. Ваня потерял дар речи. Ванна была наполнена солеными огурцами.
- Вот тута и мойся. – серьезно сказал дед.
- А огурцы?
- А они тебе помешают, да? Мы графья, да? Куда мне их девать-то, мурло? Тары-то нет другой!
- Нет. Спасибо. Я как-нибудь в другой раз.
- Я те дам другой раз. Князь Потемкин-Тварический! – прошипел дед и толкнул Ваню прямо в ванну с огурцами и рассолом. – Спинку потереть? – спросил дед уже более мирно.
Рассол щипал кожу, лез в глаза и в уши, повсюду бултыхались огурцы. Ваня нащупал пробку и выдернул ее. Ванна стала с шумом опустошаться.
- Ах ты сука такая! Ах ты блядь! – хрипел дед и пытался заткнуть отверстие огурцом. Ваня выскочил из ванной и выбежал из комнаты, оставляя на полу мокрые соленые следы.
Надо было что-то делать, и студент-неудачник ворвался в следующую дверь. Комната оказалась обычной детской. Бедно обставленой, с кроваткой и аквариумом. У кроватки стоял мальчик лет пяти.
- Дяденька, - нежно сказал малыш в шортиках. – Дяденька, помоги мне убить лошадку.
У Вани отлегло от сердца. Наконец-то что-то человеческое. Какая-то детская игра… Сейчас наладит контакт, переоденется в родительские шмотки и уйдет. Кстати, где шкаф? Ладно, рановато пока.
- А где лошадка? - спросил Ваня максимально сусальным голосом.
- А вон она, - малыш показал грязным пальцем за спину студента.
Ваня обернулся и чуть не потерял сознание. Вбежав, как оголтелый, он и не заметил, что за дверью стоит лошадь. Настоящая раненая лошадь.
- Мне ее самому не убить, - грустно сообщил мальчик. Она лягается.
- А чем же… ты хотел ее убить? – прохрипел воняющий солеными огурцами Ваня.
- А вот этим, - и мальчик с трудом, двумя руками достал из кроватки топор с пятнами крови. – Я ее тока поцарапал, - печально сообщил он. А мне надо убить.
- Но зачем?! – в ужасе взвизгнул Ваня.
- Как зачем? Мне надо кормить тетю Валю, - мальчик отступил на шаг и тем же грязным пальцем показал на аквариум. В аквариуме плавала отрезанная голова с химической завивкой и по-рыбьи медленно моргала. Ошметки в районе шеи свидетельствовали о том, что голову, скорее всего, оторвали. Насколько мог судить студент-филолог.
- Господи, господи, что за нахуй такой?! – замычал Ваня чужим голосом.
- Не будешь убивать лошадку? – догадался мальчик. – Тогда я убью тебя.
Ребенок с трудом снова вынул топор из кроватки и двинулся к Ване. Ваня пулей выскочил из комнаты, захлопнул дверь и побежал по коридору до лестницы, по лестнице на второй этаж, и там, отдышавшись, почему-то постучался в ближайшую к нему дверь.

Дверь Ване открыла смутно знакомая, как из детства, воздушно-капельная старушка, хрупкая, как древняя папиросная бумага. Она была не то чтобы стара, но жизнь, видимо, выпила из нее все силы. Слегка выцветшие голубые глаза, белая косыночка, почти разлезшаяся на ниточки; черты лица, когда-то правильные и красивые, тонули в сети глубоких морщин.
-Ну слава тебе Господи, - без приветствия начала старушка, как будто все так и должно было быть. Как будто бы Ваня именно в этот день из-за двух дурацких старух должен был оказаться в Сестрорецке, именно в этом доме, в огуречном рассоле и состоянии шока, как выразилась бы Маща. – Проходи, Ванечка, садись.

Ваня огляделся. В маленькой комнатке были два окна с геранями, на подоконнике спал кот. У стены стояла аккуратно застеленная довоенная железная кровать с отвинчивающимися шариками; в изголовье высился горный массив подушек, окутанный тюлевыми облаками. Между окон стояли стол и стул. У двери – старинная радиола. Больше в комнате ничего не было. «Явно чего-то не хватает», - подумал Ваня, но эта мысль быстро покинула его.

Старушка усадила Ваню за стол, сама села на кушетку. Разгладила легкие складки на выцветшей юбке и продолжила как ни в чем ни бывало.
- Я, Ванечка, тебя на долго не задержу. Я тебе расскажу только, как я была счастлива. Ты не дергайся, это был очень короткий миг. Я тогда закончила школу и приехала в Ленинград поступать в институт. Готова я была хорошо, знала что поступлю, почти не волновалась. Сдала первый экзамен. А между экзаменами перерыв в один день. И была у меня мечта съездить в Павловск. А было тогда лето, июнь, тополиный пух летал везде, и бабочки, и белые одуванчики. Рано-рано я проснулась, надела лучшее свое крепдешиновое платье в горошек, накрасила губы тетушкиной помадой, пока она спала. Повертелась перед зеркалом, полюбовалась на себя семнадцатилетнюю, как на меня солнышко светит и просвечивает прямо платье. Туфельки были на каблуках, чулочки – как принцесса. Да и тетка моя проснулась, но виду не подала, лежала, щурилась на солнце и улыбалась. Так я поехала в Павловск.

Приехала, вышла, поезд ушел, тишина. Летом пахнет, лугами, полями, цветами. И у вокзала сцена для военного оркестра. А вокруг стоят столики, а за ними сидят дамы в шелковых платьях, с дамами военные, все едят мороженое. Я на них так и загляделась: такие молодые, красивые… Женщины – нежные, в жемчугах, мужчины в военной форме, в орденах… Цветы гирляндами, и вся, вся, Ванечка, жизнь впереди… Я думала что умру от счастья. Пока я их разглядывала, появился оркестр, и грянул «Прощание славянки». Да так тоже красиво! Я стою, слушаю, от счастья чуть не улетаю. И вдруг подходит ко мне офицер молодой, несет мне мороженое. Мы познакомились: «Я, - говорит, - Ваня». «А я – Маша». А тут «Славянка», и мороженое… Мы сели за столик. Он все на меня молча смотрит, ни слова не сказал. Нам девушка-официантка в белом передничке принесла сирень на столик. Оркестр играет, я мороженое ем, улыбаемся друг другу и молчим.

Вдруг пыль откуда-то, подъезжает «черный воронок» и останавливается за оркестром. Выходит из воронка сперва фотограф, веселый такой, а потом военный, бледный весь, подтянутый. Военный подходят к каждому столику, склоняется к мужчинам, говорит им два-три слова. Мужчины встают и уходят. И к нашему столику подошел сперва фотограф, попросил улыбочку, щелкнул нас, потом военный склонился, сказал моему кавалеру что-то на ухо, мой мальчик пожал мне руку – видно было, что навсегда прощался, посмотрел в глаза впервые откровенно, встал и ушел. Так вот ушли все мужчины. А музыка все играет, женщины над чашечками с мороженым сгорбились… Никто не кричит, не плачет… Музыка гремит, и за каждым столиком сидит одинокая женщина, а в чашечке тает мороженое…

Это было ранне утро 22 июня 1941 года. Видите, Ванечка, уже шла война, а мы еще не знали. Поэтому мир казался нам таким естественным и вечным, что ли.

И вдруг на мой стаканчик с мороженым садится оса. А я очень боюсь ос, понимаете? И вот в такой ситуации я совсем потерялась, вскочила из-за ажурного столика и бросилась в военным, тем, что приехали на «Воронке». Они строго посмотрели на меня, а я им глупо так говорю:
- У меня в мороженом оса!
Они сперва даже не поняли. Потом засмеялись и тот, что постарше, говорит:
- А то, что твой жених Ванечка только что призван на фронт, что у нас война, - это тебя не беспокоит?
- А он мой жених? Этот офицер?
Вот глупо наверное я выглядела тогда! Старушка сложила морщинки в улыбку и затрясла перед лицом полупрозрачными голубоватыми руками. - А второй военный вдруг посерьезнел и сказал:
- А хотела бы, чтобы он был твоим женихом?
Я вспомнила ванечкино лицо, и как солнце у него играло на ресницах, и сказала: «Хочу».
- Так ведь он погибнет в конце войны, а ты останешься одна с двумя детьми, и дети твои, Толенька и Сашенька, умрут от туберкулеза.
-Как?! – только и могла я сказать.
- Так, - ответил офицер, который постарше. Но если на твое мороженое села оса, ты можешь выбирать. В связи с увеличением поголовья ос, партия и правительство могут предложить тебе другие варианты. Ванечка родится уже после войны, и вы даже встретитесь, но не надолго. Ты ему расскажешь эту историю. Ты сохранишь ему жизнь. Будет ли его жизнь счастливой – зависит от него самого. Но чтобы сейчас он не погиб, тебе много-много лет, больше чем полвека, будет сниться один и тот же сон. Что ты приезжаешь поступать в институт, едешь в Павловск, сидишь с Ванечкой за столиком, потом он уходит, а потом прилетает оса. Один и тот же сон. Шестьдесят лет. Подумай.

Я даже и думать тогда не стала. Семнадцать же лет.
- Согласна, - говорю. Пусть снится. Хороший же сон. И Ванечка будет жив… Знала ли я, что это такая пытка!
Старушка вздохнула и полезла куда-то в угол под кровать. Порылась в пыли, выпачкав артрозные суставы, и достала фотографию. Одну-единственную. Вот что насторожило Ваню в этой комнате! У стариков ведь полно фотографий, а тут – ни одной. Старушка бережно стерла пыль с пожелтевшего снимка. Залитые солнечным светом и молодостью, за павловским столиком сидели Ваня в военной форме и Маша в крепдешиновом платье в горошек.

- Ванечка, милый, - глаза старушки залились крупными слезами, но из-за морщин слезы не могли вытечь и так и стояли в голубых глазах. – Ванечка, ты когда выйдешь из дома, просто порви эту фотографию пополам. Отпусти меня и живи счастливо. Я сделала для тебя все что могла. Я очень люблю тебя, Ванечка, и не жалею ни о чем. Ладно?
- Мне бы переодеться, - обалдевши пробормотал Ваня.
- Ах, да, совсем старая забыла. Вот твоя одежда.
Старушка дала Ване точно такие же джинсы и свитер, в которых он зашел в этот дом. Куртка, даже носки и трусы были такие же. Ваня переоделся.
- А как выйти-то?
- Да вот видишь окошко на чердак у меня в потолке? Сейчас я тебе лесенку дам, выйдешь на чердак, потом на крышу, потом прыгнешь вниз. Там невысоко и мягко.
Старушка выволокла из коридора лесенку, поставила ее, и Ваня успешно вылез на чердак. Похрустел каким-то сгнившим хламом на полу, подошел к чердачному окошку и вылез на крышу.

Подошел к краю. Постоял. Свежий воздух выветривал остатки запаха соленых огурцов из коротко стриженых волос. Ваня посмотрел еще раз на фотографию.
- Вот сучка, - сказал он вслух. – Кто тебе дал право менять мою судьбу. Я, может, хотел на тебе жениться и родить этих, как их там… И насрать, что они сдохли бы от туберкулеза. Сучка. Сучий дом. Сучья жизнь.
Ваня оглянулся на чердачное окошко и кинул в него целую и невредимую фотографию.
- Помучайся еще. Спокойной ночи.
И мягко оттолкнулся от крыши.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

Полет из гнезда в психушку. Письмо глупому другу-2

бляцки длинно получилось. на любителя. рекомендуеца прочесть моему психиатору.


Здравствуй.
ПеРдисловие: пукЪ!
На самом деле я начну без предисловий, потому что не могу. Я не могу соблюдать форму, как какой-нибудь Данте, в конце каждой пэстни ставя stella. Ё-моё, stella – значит «звизда», Данте жил давно и уже умер, ты ево не читалЪ, отъебись, это все неважно, отъебись, дай я скажу. Для формы я могу ставить только «бля», но это некрасиво, мы же не пейзаны, не сантехники, в конце концов! Господи, сколько лишнего я уже сказал и еще скажу. Это потому что я сумасшедший, у меня и справка есть, так что взятки гладки. Я взяток не беру. Вот сейчас основная мысль засверкает, как пивная бутылка в мусорном баке, где ее видит бомж и рвецца через тернии к stellaм схватить ее раньше других и сдать, получив заветную монетку. Оп-ля: я прошу помощи. Ты видишь, как я плохЪ. По закону горы Фудзияма я скажу тебе вот что: однажды ты спас меня от смерти. Теперь научи меня жить.

Я помню, было условие: мы спасаем тебя, ты не умрешь, но ты будешь жить нормально. Я не пробовал никогда нормально, поэтому согласился. Нормально оказалось невыносимым. Это оказалось тюрьмой. Я продал вам свою душу, я подписал договор. Только не с дьяволом, а с хорошими, почти святыми людьми. Оказалось – та же хуйня. Та же хуйня! Вот что характерно!

Возможно, я – неблагодарная тварь. Даже вполне вероятно. Даже пусть стокубово. Но я нынче – зверь в клетке, волк, которого сколько не корми, а он все равно в лес смотрит. Пусть даже не волк, а тушканчик, или макака, или лемур, мишка панда, мишка олимпийский, медуза горгонер, божья коровка, богомол или богоносец – это не важно, не важно. Но я в клетке, и я ничего не ем в буквальном смысле этого слова, меня не надо кормить, я смотрю в лес. У меня есть все, что требуеца человеку: дом, любовь, забота, друзья, фрукты, печенье, сони плей стейшен, сканер, выделенка, сгущеное молоко, шуба, ботинки шеллиз, отдых (от чего? бля, от чего?!) в пятизвездочных отелях на другом конце света. Я еще молод и здоров, не считая шизофрении и гепатита Цэ – какая мелочь в мировом масштабе! Еще рыжие патлы торчат в разнообразные стороны. Но я не могу. Я просто не могу. Я не могу заставить себя встать утром с постели. Я заставляю себя спать до двух часов. Только бы оттянуть начало дня. Я боюсь телевизора. Как бы покороче все объяснить? Вот тут скрываеца песдец. Если захотел покороче – то окажеца бляцки длинно. Ты уж прости миня. Может, найдешь время почитать. Пока я не сдохЪ.

Вот сегодня звонила моя мама. Не для того, чтобы услышать мой родной голос, нет, просто ей звонил участковый, потому что у меня условная судимость и я не могу уезжать из Питера, при этом живу в Москве, а недавно вообще на Кубе, бля, я серьезно, хватит мотать головой, если я буду объяснять почему так, то я умру бля. О маме. Участковый -бедный, бедный, такая работа, такая зарплата, такой круг общения! Даже ободранный лемур, умирающий от солнечнова удара, смотрицца более достойно. Участковый позвонил маме и сказал, чтобы я пришел к нему, к лемуру, с визитом, потому что такая работа. И вообще есть подозрения, что меня в Питере нету. И как-то он выбрал не тот тон. Недостаточно был вежлив. И предки у него, может, были крестьянами Тверской губернии. А предки моей мамы этими крестьянами владели, пороли их и вообще столетиями привыкли, что перед ними снимают шапку и кланяюцца в пояс. Это гены. Не крокодилы, а по наследству. Моя мама – аристократка. Она даже не убираецца в квартире, потому что генами это не предусмотрено. Она со всеми на «вы», включая чужих кошек. Со своими кошками, кажется, она в более близких отношениях. Но полной уверенности нет. Нет. Кошки молчат. Мама молчит. Все пьют свежесваренный кофе из чашек тончайшего фарфора. Подите прочь, вы тут неуместны.

Моя мама никогда не повышает голоса. Своим спокойствием и холодной вежливостью она может довести кого угодно до бешенства, печеночной комы и грипка на ногахЪ. Один лишь тильки раз мне удалось пробить эту твердь – она пыталась ударить миня вантузом. Она! Миня! Ударить! Главное – чем! Это было так смишно, особенно когда по инерцыи я у ней выбил из руки ее страшное оружье, хорошо что смех остановил меня, потому что дальше по инерцыи я начинаю убивать, не взирая на лицы. Это потому что я вырос в такой окружающей среде/среди заводов, фабрик, помоек и притонов. Тут все серьезно. Это тибе не жанклодвандамм. Мне вот по молодости лет заточку в шею всадили в сантиметре от артерии. Не больно, но неприятно конешно, хлопотно. Бля! о чем я?!

Я о маме. Моя мама водит дружбу и по работе со всякими известными в науке и культуре людьми. В молодости – с Гумилевым, имела наглость оставлять меня ему на попеченье, мы с ним рассматривали альбомы с папиросной бумагой между иллюстрациями, и Гумилев говорил с присущим ему невозможным прононсом: «В этом гребенге больфой патентсыал» Видел бы он, куда я проебал этот «патентсыал». Ой как стыдно, боже, как стыдно! Простите миня, Лев Николаич, простите! Но вот это я до поры рос в длинном коридоре Ленинградского университета, а потом улица, фонарь, аптека... я покупаю инсулин(ку), со мной еще два человека – одын армян, другой грузын. Это в переносном смысле, конечно. В общем, всякие уголовники, художники и даже, мать их, музыканты... Но Вы были первым зеком в моей жызни: я помню, как Вы курили свои беломорины, так курят только зеки. Это про Вас Ваша мама писала: «Муж в могиле, сын в тюрьме – помолитесь обо мне». Я это с трех лет помню, я помню... «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд, и руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далеко, на озере Чад, изысканный бродит жираф». Господи, о чем я? Где я? Как же меня блядьски косопиздит! Я пишу не про Африку и мне не пять лет. Тихо. Подумаем. Да. Я о маме.

Несколько лет назад мы с мамой ездили на дачу к Даниилу Гранину в Комарово, и я сожрал у него всю черешню, и с собой еще прихватилЪ. Мама помогала ему с новой книгой, а я жрал черешню, чтобы молчать и не позорить семью. Потом ходили на кладбище к Ахматовой и Курехину. Мы с Курехиным любили болтать, покуда он был жыв, конешно. Как два дзен-буддиста: соревновались, кто из нас больший дурак. Однажды в Доме Кино было дохуища народу, мы стояли и болтали. Подошел кто-то из знакомых. Я спросил: как ты нас нашел? А он сказал: от вас сияние исходит. Не знаю насчет сибя, но от Курехина исходило, да. Хотя это сказал кто-то про Гребня, но я не согласенЪ. Курехин умер, и правильно сделал. Если сияние заканчивается – умирай, нехуя болтацца под ногами перегоревшей лампочкой, как это делаю сейчас я.

Не надо светицца, как гнилой пень, мама, понимаешь?! Я не могу светицца так! Я могу светицца как пожар повышенной степени сложности с человеческими жертвами! Или не светицца вообще, вот как сейчас, я даже с людьми не разговариваю, потому что я – это не я. Потому что я живу нормально, мама. Мама сегодня мне сказала: «Это надо лечить. Срочно позвони своему психиатру». Да. Дорогой доктор, полечите меня. Вылечите меня от меня. Меня от жизни. Людей от моего присуцтвия.

Мама закончила с золотой медалью тридцатую питерскую физматшколу, она всегда имеет аргументы. Сегодняшний аргумент: «Ну это же ненормально, что я просто боюсь каждый раз, когда ты выходишь из дома, даже за сигаретами. Я каждый раз не знаю, когда ты вернешься и придется ли мне тебя искать в милиции, больнице или в морге! Это ненормально, и это надо лечить». Мама! Почему это не-нормально? В каждой семье есть урод. Пусть этим уродом буду я. У меня такое Дао, мама! Ты, кстати, знаешь, что такое Дао? Шутка. Зато в эти моменты я живу. Живу, дышу, чувствую, ощущаю! Пусть из-за этого судимость, одна нога короче другой, сломанный нос, наркомания и шизофрения. Пусть! Но я живу! Если мои ботинки стоят на столе – это не беспорядок. Значит, так надо. Не говори мне «поставь ботинки на место»! Они уже на месте. Почему на столе не могут стоять ботинки, объясните вы мне! Кому от этова что плохова?! Нет. Это не-нормально. Это надо лечить. Надо чтобы снова дурка, привязывали к кровати, и чтобы слюни текли от того, что ты – почти растение. Зато ботинки на месте. В такие моменты мама любит меня, она за меня спокойна и носит мне в больницу апельсины и сигареты. Мама, ваша любовь даецца мне слишком тяжело!

Блядь. Ну что ты меня мучаешь? О чем я, бля?! А? Ты кто? Ты не мама. Видишь, нет, видишь как? Как колбасит, ты чувствуешь? Ты чувствуешь, что я как замерзшее говно на высоковольтных проводах? Моя мама на половину чухонка. Ее бояцца даже уголовники и наркоманы, то есть мои добрые знакомые. Она на них не орет, не бьет их вантузом, нет. Но этот взгляд, это лошадиное лицо! Я не в том смысле, что моя мама некрасивая. В молодости она была красивая, даже с лошадиным лицом. Потому что порода – это красиво, даже если порода эта – такса. Мама по образованию – географ и еще училась на экономической кибернетике, все это в универе. А работает редактором – тире – корректором. Врожденная грамотность. Мама говорит как пишет. Она владеет и моим лексиконом, мотивируя это тем, что «с волками жить». Например, она может, стоя с чашкой кофе у окна и глядя задумчиво вдаль, спросить: «Чего купить на жрачку?». Или на мою просьбу подать к столу еще бутылку вотки ответить: «Может, мне еще вприсядку выйти?». Мама умеет ставить точки в разговорах.

Еще до моего появления на свет мой покойный папа рассказывал насчет мамы анегдод про англичан. Старый, длинный и дурацкий. Штобы было не так мутно, представь что ето я в реале тибе рассказываю с присущим мне артистизмом.

Гуляют по лесу два джентельмена. Вдруг видят – в канаве лежит дохлая лошадь. Один говорит другому:
– Сэр Генри, не будете ли вы так любезны помочь мне донести лошадь до дому?
Джентельмены, пыхтя, кряхтя, вытаскивают лошадь из канавы и несут до дома. Дома затаскивают лошадь в ванную. Потом садятся у камина, раскуривают трубки, наливают себе по глотку шотландского виски и сидят, молча глядя на огонь. Через полчаса сэр Генри спрашивает:
– Дорогой друг! Может, этот вопрос неуместен, но для чего мы притащили к вам в ванную дохлую лошадь?
– О, сэр Генри, это же так просто. Скоро вернется моя жена Мэри. Зайдет в ванную. Выскочит оттуда с визгом: «Дорогой, у нас в ванной – дохлая лошадь!» А я ей так спокойно отвечу: «Ну и что?»
Джентельмены улыбнулись, выпили по глотку виски и пыхнули трубками. Через полчаса пришла Мэри. Вежливо поздоровалась и ушла в ванную. Джентельмены напрягли слух: шум воды, стук расчески... Мэри вышла из ванной в домашнем платье, причесанная и умытая. Муж спрашивает ее:
– Мэри, дорогая, как ты мылась? Ведь у нас в ванной дохлая лошадь?
– Ну и что? – холодно спросила Мэри.

Все, можно смияцо. Да, лавры Питросяна не дают мне покоя. Моё девичье фамилие – Жванецкий. Аншлаг-хуяк. Все? Все.

И вот снова мы где? О чем мы? Англия. Шекспир. Гамлет. «Эх, бляцька Дания!». Уже ближе. Еще пару часов полета – и мы дома. Пролетаем над Финляндией – маминой исторической родиной – и мирно приземляемся дома, в Петербурге. А што там дома? А вот што.

Значит, участковый. Звонит моей маме. И совершает роковую ошибку. Он пытаецца оказать давление в невежливой форме. Он только что «принял участок» (боже! яду ему! лучше смерть, чем позор!) и ему надо выявлять. Выявлять Чикатилов типа миня. А миня нет дома. И он пытаеца расколоть мою маму. Бля, вот пишу и прямо плачу. Мне жалко участкового. Когда он закончил говорить, моя мама ровным голосом спросила его: «Вы что – на меня наезжаете?» И дальше она сказала ему уже из другого лексикона, языком Пушкина, Лермонтова и Гумилева все, что она о нем думает. Участковый сник. Его гнуло, как пальму при цунами. Он понял только первую фразу. А из-за остальных у него случился флэшбэк. Бэдтрип. Ему показалось, что щас ево будут пороть. И он попросил: «Пусть хотя бы позвонит», - (это про миня) и в изнеможении положил трупку.

Мама! Спасибо конешно, но нильзя так жестоко.

Сиводня я позвонил. Никогда раньше мусора не разговаривали со мной так вежливо. То есть может и разговаривали, но без напряга. В голосе же участкового слышалось напряжение, он подбирал слова. Он вежливо попросил прийти к нему через неделю, 22 февраля, раз уж я так занят. Что он верит, что у меня все нормально, и чуть ли не извинился за беспокойство.

Потом позвонила мама. И сказала мне, што я умственно отставший кретин (не понимаю, зачем это повторять, и так всем ясно). Она сказала, что за 22-м февраля следует 23-е февраля, а это согласно святкам – День Защитника Отечества. И поскольку мусора тоже неким боком защищают Отечество от внутренних противников (глистов типа меня, подло разъедающих Отечество изнутри), то 22-го они все уже будут пьяные в сиську, и ни к какому участковому я не попаду. Разве что на пьянку.

Мне это представилось ужасным. Это просто какой-то сюжет про искушение Святого Антония. Я, норкоман и шызофреник, на мусорском шабаше в День Защитника Отечества! Божэ! Лучше кумары, чем такое.

Мама деловито сказала: «Сейчас я ему перезвоню». «Нет!», - возопил я. Не греши, мама, пощади, ты же не Малюта Скуратов. Не надо пить кровь у людей, тем более у участковых людей. Должен же кто-то надзирать за порядком! Можно было бы сделать участковым тибя, мама, и выдать тибе вантуз, но тогда все население участка уедет добровольно за сто первый километр от Магадана, только бы не попадацца тебе на глаза. Я сам позвоню. Сам.

Я позвонил и сказал: «Гражданин начальник. Тут какая проблема. Моя мама...

В этот момент между Москвой и Питером пробежалось напряжение, в морозном небе заискрились провода и где-то в районе Бологова с треском лопнула лампочка в каптерке. «Вот блядство!» - сказал в темноте находящийся в каптерке человек с одеколоном «Лес» в кармане ватника. И мы позволим себе согласицца с ним: действительно, нехорошо вышло. Ебать Чубайса в сраку!

...так вот. Моя мама сказала, что 22-го мы с вами не встретимся, потому что вы алкоголик и 22-го будете пьяны в сиську уже с утра, а причиной тому – злоебучий День Защитника Отечества, к которому вы несправедливо считаете себя причастным.

Молчание.
Сопение.
Герасим и Му-Му.
Единство и борьба противоположностей.
Искряцца и стонут провода.

Наконец он ответил: «Для нас выходные – понятие относительное. Отмечаю я чисто символически. Позвоните мне 22-го после пяти и приходите».

Есть женщины в русских селеньях! Воистину мужественный у нас участковый! Слона на скаку остановит и хобот ему оторвет! Ведь я сказал ему честно и вкрадчиво, что если мы не встретимся, то моя мама будет недовольна. Она будет недовольна, что я зависну в Питере на выходные. Она не любит нервничать. Она нервничает только в одном случае – если я дома. Потому что когда я в Питере с деньгами выхожу из дома без коновоя – земля дрожит и стонет небосвод! И нет против меня оружья!

Один раз в меня стреляли из газового пистолета слезоточивым газом прямо в харю у меня же в коридоре. И что ж? Кто сказал, что нельзя драцца со слезами? Сквозь слезы обидчик был загнан в кухню, повален на диван, отпизжен сахарницей и отправлен открывать форточки. «А за что стреляли?» - спросишь ты. Ты же любишь чтобы все было обосновано. Скажем так: стреляли за мой говнистый характер и словарный запас, ибо у противника сей запас был исчерпан (противник был ди-джеем на радио; для слабоумных: ди-джеем! на радио! которые обязаны говорить всяку хуэту часами!), зато была газовайа пушка.

Так. С чего мы начали? О чем вообще базар? Ты кто? Ага. Вспомнил. Я пишу тебе письмо. Я прошу помощи. Мне плохо. А почему мне плохо? Потому что меня, как большую фотографию панорамы колхоза «Красный казах» пытаюцца запихнуть в маленькую рамку девять на двенадцать. А я не влазию, меня корёжит, плющит, косопиздит. Мама (блять, опять она!) считает, что мне надо ложицца в дурку. Она считает, что это излечимо. Ты делаешь для меня все, что я попрошу. У нас договор. Я живу нормально. За это мне можно не работать и позволять себе все, кроме того, что мне хочецца. Драцца, колоцца, водицца с сомнительными людьми, вписывацца в блудни, поднимать с земли всяку дрянь – нельзя. Можно: покупать шмотки, машыны, жрать в ресторанах, ездить на Гавайи. Но мне не надо ничего из того что можно! Вот в чем собака порылась! Вот! Я знаю, ты тоже боишься отпускать меня в лес. Я могу и не вернуцца. Не потому что я брошу, а потому что в лесу опасно. Но я – лесное жывотное. Хорек, скунс, броненосец потемкин – нужное подчеркнуть. Как жыть? Вообще вопрос в цэлом такой: нахуйа я живу? В чом смысл жызни? (А кто сказал, что будет што-то оригинальное?)

Я понимаю, что масштабы наших с тобой вопрософ несравнимы. Щас вот смотри – я буду показывать какой я не-эгоист и могу принимать во внимание твои проблемы. Я знаю, што тибя мучит такой вопрос: хочецца иметь тачку за 35 тысяч баксов (с подогревом жопы), а можешь позволить себе только за 25. И в этом трагедия. Нет повести печальнее на свете. Ты не можешь сибе позволить ездить на тачке за 25. Потому что это лоховская тема. Потому что твои часы и костюм от Хьюго Босса, купленый в Лондоне, не подходят к тачке за 25. Пиздец бля нестыковка. Пацаны засмеют. Поэтому ты, нещасный сирота, ездиш через всю бляцкую Москву на работу на такси. Туда и обратно. Звонишь, заказываешь такси и ездишь. Ужас, ужас, ужас. Леденеет крофь. Я на эти бапки, которые ты тратишь в день тока на такси, мог бы смотацца в Питер, упороцца в говнище, в таком состоянии пробыть несколько дней и вернуцца обратно в купэ. То есть то, что делает тибя нещасным, сделало бы миня щастливым. Видишь, какая тут нах дилемма. Я продумаю этот вопрос на досуге.

Следующая проблема – это запонки. Да, банальные запонки могут волновать сериозного человека, нарушать его отдых и сон. Скоро ты закажешь сибе индивидуальный пошыв рубашек с твоим логотипом на жопе. Стоп! Ладно, спизднулЪ. Не с логотипом, а инициалами, и не на жопе, а на другом месте. Скажем, на манишке. Все равно никто не вдупляет, што ето такое. И к рубашкам нужны запонки. Ты же не лох с пугивицами ходить.

И тут вновь тревожно стучат барабаны: в Москве нет запонок, которые тибя устраивают! В Гаване ты было метнулся в дьюти-фри за изделиями из черных кораллов. Запонки из черных кораллов, обрамленные платиной или каким-нибудь тыканным в попу серебром тебя устроили бы. Но у них были все возможные цацки, кроме запанок! Крушение мечты. Разбитые надежды. Похоронный марш.

И последнее, что завершает эту картину гибели Помпеи – это потеря фирменной пугивицы от фирменнова польта. У тибя было такое лицо, будто кто-то умерЪ. На мое предложение купить другие пугивицы ты посмотрел на меня так, как посмотрел бы я на тибя, если бы ты мне вместо вмазки предложыл бы покатацца на лыжах.

Вот. Ну еще там по бизнесу всякие мелочи. Лимон туда, лимон обратно. Мне этова не понять. «Шолом, я робот, железный хобот»: недостаточно информацыи.

«Кончаю, страшно перечесть», - кончала Татьяна. Я же изъебнусь несколько по-другому. Научи меня жить нормально. Кто-нибудь, научите меня. В чом смысл моей жызни? В том, штобы показать другим, што так жыть нельзя? Но какой же дурак будет учицца на чужих ошибках? Они же чужие. К тому же я не вижу никаких ошибок. Ничево не убрал бы из своей прошлой жизни, даже героин. Что случилось? Почему так херовато? Шо пробздилось в Дацьком королевстве? Может, это болезнь? Права ли моя мама? Отпускать ли себя на волю? Кто я, блять, вообще? Где точка сборки? Есть чо-как? А почем? А качество какое? Сплошные вопросы.

На прощание тибе два стиха. Типа как Ли Бо и Ду Фу. Тока стихи у мене говенные, но ты не обессудь – время такое тижолое. То сахара нет, то ламборджини въебецца в запорожец...

Романс № 24/31

Мне снился сон: зима в моем саду.
И на весенние вопросы нет ответов.

Тоска бесстрастно искажает на ветру
Деревьев мертвых черные скелеты.

В снегу по полю девочка идет.
Куда? Зачем? Она сама не знает.

А ветер снег ей под ноги метет,
И легкими снежинками играет.

железнодорожное

Всю мою жызнь я сижу на насыпи.
Мимо идут поезда, вагоны качаюцца.
Внутри люди в трениках жрут вареные яица.
Иногда пьют вотку – такое тоже случаецца.
Из окон бросают всякую дрянь – видимо, так развлекаюцца.

А я вот жую травинку и слушаю стук колес.
Иногда со станцыи прибегает некий барбос,
Нюхает джынсы мои и скрываецца.
В перерывах бомжы между рельсов копаюцца.

Временами мне тоже хочеца в поезде
Куда-то трястись и кушать в пищу вареные яица.
Но до сих пор как-то не получаеца.

С сочувствием и несомненным приветом,
вечно твой ИмпираторЪ
Москва, ночь, мороз, видимость – 10 метров, за левым плечом стоит песдецЪ.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

НЕРАЗЛУЧНЫЕ

С любимыми не расставайтесь,
И каждый раз навек прощайтесь,
Когда уходите на миг.


– Молодой человек, купите своей девушке яблочек! Вот мешочек за десятку. Я вам самых спеленьких выберу. Спасибо. А вы тоже поезда ждете? Дачники? Наверное, в Красном Холме отдыхаете? Ну я так и подумала. И в прошлом годе, наверное, там отдыхали. Лица-то знакомые. Видала я вас раньше. Отдыхали в прошлом годе? Ну вот я же помню.

А я тож поезда жду. Он тут семь минут стоит, дак я яблочками торгую. Пассажиры-то выйдут подышать, и купят. Ой, да еще нескоро поезд-то. У меня часы вперед бегут. Я собралась, на них глядючи, пока шла, встретила Ваську Хромого. Он мне говорит: «Куда, Петровна, еще ведь без пятнадцати!». Ну не возвращаться же. Решила уж тут посижу. Да.... Интереснова? Да что у нас интереснова? Ничего. Все как везде. Вона Федька, знаете, которого дом скраю, зимой этой ноги отморозил, отрезали пальцы ему. Да вы не знаете его. Что бы интереснова-то вам рассказать? Да вот разве что нашу историю... Но эт долго. Хотя как раз до поезда. Ладно, расскажу, расскажу, вижу, ребята вы хорошие. Не женивши еще? Женивши? Вот молодцы. А то щас никто не женится. Значит, история наша.

Это уже после войны было. Село наше тогда было большое, и сельсовет был, магазин, клуб – кино крутили, танцы были с патефоном. Это сейчас восемь домов да пять старух – а тогда не так. Молодежи много было.

И жила в нашем селе девка молодая, только вот восьмилетку закончивала. Клавдей звали. Я с ней не то что дружила, а за одной партой сиживали. Она ни с кем особо не дружила. Отец у ней на войне погиб где-то, а мать уж после – полезла в погреб за картошкой – там ее и удар хватил. Так вот и осталась Клавдя одна жить. Про нее можно сказать, что даже красивенька была, да как-то странновата. И не поймешь сперва, что не так. Все смеются – и она тоже, да как-то деревянно что ли, будто по обязанности. Мать померла – так она на могилке вроде и плачет, а вроде как и спокойная. Глядишь – после похорон сидит у окошка как ни в чем не бывало, шьет что-нибудь, и не грустная, а все как такая как всегда. И пугать ее ребята пытались в шутку – не пугается, смотрит равнодушно. Так вот решили, будто в ейной красоте чего-то не хватало. Будто неживая она была внутри.

И жил тогда же у нас парень на селе – Валькой звали. Вся семья у него в войну погибла, тоже остался один. Ну этот был Клавде полная противуположность. Засмеется – все вокруг слягут – так заразительно. Семью вспомнит – и плачет как дитятя, не стеснялся слез, как другие парни. И так плачет, что у всех на глаза наворачивается. Гармошку Валька возьмет – посмотрит так боком, заиграет, сам пляшет и вокруг даже инвалиды культями пристукивают – тоже хочется поплясать. Хорошенький Валька был пацанчик: чубчик у него на макушке все время торчал, как вихор, не пригладить никак. Светленькой такой, худенькой, но ладный парнишко.

И вот как так случилось – полюбили друг друга Клавдя и Валька. Он ейну красоту разглядел, а она от него будто живости набиралась.Она его завсегда успокоит, а он ее завсегда расшевелит. Клавдя-то даже поживее стала, а Валька – основательнее, не такой шебутной. В общем, как две половиночки.

Да так полюбили они друг дружку, что все диву давались. Обычно-то как: понравятся друг другу, погуляют вечерами, поженятся, детей родят, мужик попивает, баба побивает его, да живут, вроде как и по любви. А у этих совсем не так. Они сразу решили – как закончат восьмилетку – так и поженятся. Они ж еще одни были на белом свете, так стали друг для друга и как жених с невестою, и как брат с сестрою, и как родители. Только свободная минутка – бегут друг дружку повидать. Больше чем на два часа не расставалися. Болели прямо оба, если полдня друг на дружку не посмотрят. Бывало Клавдя учится, в классе сидит, а у Вальки кончились уроки – дак он на бревнышко влезет и смотрит в окошко на свою Клавдю.

Подошла так весна. Сдали экзамены, закончили восьмилетку, осталися в колхозе работать. Жениться осенью решили – летом-то дел по хозяйству невпроворот. Так бывало даже на сенокосе сено ворошат неподалече друг от друга Валька с Клавдей, как вдруг бросят грабли и бегут друг к дружке, стоят посреди поля обнявшись, их слепни жалят, а они и не замечают вовсе. Такая уж была любовь. Поутру работу не начинают, пока не свидятся. То она к ему бежит по росе, то он к ей. Он цветочков принесет, как даме, она молочка ему. Бедно-то жили тогда.

И вот так Клавдя на Вальку смотрят, целуются, она ему воротничок поправит, он ей платьице на плече разгладит. А до всего остального будто и не замечали ничего. Ну на селе все знали, что они поженятся, так и не осуждали их. Такая любовь – уж сроду не видали такой.

Вот уж август к концу – и вздумал Валька съездить к единственной своей родне – к тетке в Тирасполь. Та его позвала письмом помочь ей дом починить да урожай собрать – одна она после войны осталась, без мужика. Заодно Валька вроде как благословения у ней на свадьбу решил попросить. Тетка все-таки, родня. Все откладывал он поездку – страшно было подумать, как с Клавдей-то расстаться. Но решился: сказал ей. «Поеду, - говорит, - недели на две, помочь по хозяйству да благословенья попросить». Клавдя аж вся задрожала: как две недели Валюшку своего не увидит?! Как столько проживет без него?! Но надо.

Да и Валька нерничал, тот день как уезжать, они доски грузили, так он по неосторожности задумавши доской себе щеку пропорол несильно особо, но до крови, аж лоскуток кожи висел. Клавдя как сумашедша к фельшеру бегала за спиртом ранку Вальке прижечь. А он смеется, целует ее ручку, которой она ранку мажет, и только повторяет: «Счастье ты мое».

Но вот настал вечер, сел Валька на этой самой станции в поезд ехать в Тирасполь. Клавдя воет, лицо все мокрое, провожает. Валька тоже – руки трясутся, слезы ей вытирает: «Скоро приеду, милая моя, приеду, свадьбу сыграем и всегда потом будем вместе». Тронулся поезд, проводница Вальку внутрь впихнула, двери защелкнула. Клавдя аж за поездом бежала до переезда, пока дыхание и силы не кончились – упала прям в траву.

Жила она эти две недели совсем незнамо как: не ела, не пила почти, отвечала невпопад, и говорить могла только о Вальке своем, и не спала ночами – все окошки светились. Прошло время, и приносит почтальон открытку от Вальки. Клавдя от счастья в почтальонову куртку вцепилась, не пущает, прочитать открытку не может – буквы пляшут от волнения. Но вот справилась, читает: «Дорогая моя Клавдечка. Тетке хату поправил, благословение на наше советско брако-сочетание получил. Еду к тебе, на свадьбу везу подарочек совсем крохотной, но как буду уж работать настояще, я тебя, моя красавица, в туфельки да крибдешин буду одевать. Ты только люби меня вечно, и жди, дождись меня сколько бы ни пришлось. Дождешься – и мы вечно будем с тобой вместе. Любящий тебя Валентин. 23/IX/52»

Ждет Клавдя, вне себя от счастья. Проходит несколько дней, она все поезда встречает. Не едет жених-то. И вот когда она сидела на станции этой поезда ждала, приехала в село машина из райцентра. И понеслась ужасная весть: погиб Валька. Ехал домой в поезде, и недалеко еще отъехал от Тирасполя, как увидал – на полустанке девочка-цыганочка стоит и продает бусики из рябины. Откуда уж там такие подробности – неизвестно. Но вроде как соседям по вагону он говорит: «Вот ведь еду к невесте, а без малейшего подарку. Выскочу-ка хоть сейчас, куплю бусики, она все одно порадуется». Соседи его отговаривают: куда выходить, тута и поезд-то полминуты стоит, и через соседние пути перелазить надо, не успеешь, упаси боже что. А он не слушает. Выскочил из вагона, через пути перешел, тут же сторговался, купил бусики за мелочь – и обратно. И что уж тут произошло, как случилось, но поезд валькин уже тронулся. Валька бегом, вроде даже успел и на подножку вскочить, да упал, а по соседним путям в то время товарняк несся. И угодил Валечка прямо по поезд – на куски, говорят, разрубило.

Такой бежит по селу слух, быстрее пожара. Тут и Клавдя ни в чем ни бывало грустная приходит со станции. «Наверное, - думает, - завтра уж точно приедет».

Что людям делать? Как сообщить? Как чувствовали все: собрались человек восемь баб посильнее, покрепче, да и пошли к Клавде в дом. И, видать, так ей все выложили начистоту. Говорят, она улыбалась даже сперва, не понимала. Будто что-то смешное про кого-то незнакомого говорят. А как поняла – так из ейного дома такой раздался не крик даже, а вой нечеловеческий. Окна, говорят, в ее избушке задрожали, а что потоньше – трещинами пошли. Занавесочки кружевные порвались в клочья и герани попадали с подоконников. Неизвестно что было бы, если бы не удержали ее. На селе от этого крика кошки да собаки попрятались, куры в подвалы полезли, скотина в стойлах забилась, дети в плаче зашлись, а люди все встали как вкопанные кто где был – и у всех такой холод по спине.

Еле удержали тогда восемь баб махонькую Клавдю. Многих она покусала, расцарапала да покалечила – вырывалась. Куда рвалась? Связали ее простынями, фельшара вызвали, тот ей сделал укол спокоительный. И после этого впала Клавдя в оцепенение какое. Сидит, не движется. Не узнает никого. Положишь – лежит. Поставишь – стоит. Глазами не следит ни за чем. Пить-есть как разучилась. Увезли ее даже в больницу на месяц в райцентр.

Привезли домой вроде получше. Человеческу речь стала понимать. Позволяла себя и умыть, и кормили ее с ложечки сердобольные соседки. Да и я заходила кормить. Таблетки выписали какие-то – вот давали ей таблетки. Гладишь к зиме и отошла она немного. Сама могла уже себя обслужить. Помогали мы ей конечно, и гулять ее с девчатами водили. Вроде к началу весны почти нормальная стала.

Вдруг спрашиват однажды у председателя:
– А когда, какого числа Валечка-то мой погиб?
Тот документы глянул и говорит:
– Двадцать второго сентября, доченька. Как есть в свидетельстве о смерти так прописано. Ты уж смирись, вона в войну у всех много погибло, но жизнь-то идет. Ты красивая, посмотри вокруг, глядишь, и парня хорошего снова встретишь.
А она его не слушает, только повторяет: «Двадцать второго, двадцать второго». Потом подымает глаза на председателя и говорит:
– А открытку-то прислал двадцать третьего.
– Как двадцать третьего?
– Так вот, смотрите, - и достает последнюю весточку от Вальки.
– Точно. И его рукой написано, и штемпель такой же. Как же так?! Что за путаница?!

Разбирали даже с милицией путаницу эту, да никак не разобрали. В Тирасполе на почте точно Вальку запомнили, что приходил, купил открытку, там же написал и отправил. И про подарок ведь в открытке есть. А подарка-то другого кроме бусиков не было. А спустя минуту как он бусики купил, его поездами-то и перерезало. Как так? Крутили-вертели, да бросили. Несчастный случай, что уж там. Человек хороший, да не вернешь.

Весною захотела Клавдя съездить найти валькину могилку. К тетке к той в Тирасполь. Ей же, тетке, останки как родственнице дали хоронить. Адрес у Клавди был, и как мы ни отговаривали ее, она все одно поехала.

Приехала, нашла дом нужный, глядь: а он заперт и окна заколочены. Клавдя к соседке:
– Ищу, – говорит, – Марию Константиновну Киприянову, тетку Киприянова Валентина.
Соседка за щеку сразу схватилась, будто плакать собралась.
– Входи, – говорит, – входи, девонька. Ты никак невеста Валечки покойного?
– Да, невеста. Так где же Мария Константиновна?
– Дак умерла Машенька-то. Повезли ведь ее на опознание, дак сердце и не выдержало. Где ж это видано: родного племянника поездом?! Руки-ноги-голова отдельно, а в руке отрезанной бусики зажаты, для тебя, доченька, бежал ведь... С трудом бусики те вынули из руки в целости, Машеньке-то и отдали. Машенька вернулась сама не своя и слегла. Через неделю и отдала Богу душу. А тебе, ежели приедешь, вот это просила передать. Это твое по праву.

И выносит соседка та коробочку. Руки у Клавди запрыгали, открыла она коробочку, а там – рябиновые бусики. Сморщились уже, но все такие же красные, яркие, будто и в крови валечкиной местами. Клавдя закрыла глаза, постояла, да так и не проронила ни слезинки.

– Тетенька, а где Валечку моего похоронили?
– А вот это не знаю, доча. Не на здешнем кладбище. Может, там, на той станции, где погиб?

Искала Клавдя валькину могилу и на той станции, и в Тирасполе, и нигде не нашла. Так и вернулась домой ни с чем. Только бусики те, подарок свадебный, при ней остались. Клавдя бусики покрыла лаком крепко-накрепко, да и стала носить не снимая. Прожила еще какое-то время на селе. А потом вдруг ни с кем не попрощавшись уехала. А куда – никто не знал.

Только через несколько лет агроном ездил куда-то по путевке и привез неожиданную новость: видел он Клавдю. Служит она теперь проводницей в поездах дальнего следования. Вот так! Ей бы подальше от поездов-то этих, замуж бы, а она – нет, одинокая, колесит по всей стране. И бусики у ней все так же на шее, и открытка валькина с собой. Каждый вечер в своем проводницком закуточке читает: «Ты только люби меня вечно и жди, дождись меня сколько бы ни пришлось... Любящий тебя Валентин».

Ну на селе решили, что умом Клавдя все же тронулась. А в проводницы пошла, чтобы Вальку своего искать по всему Советскому Союзу. Ведь ни могилки, ничего не нашла, бедная. Негде душе успокоиться, некуда цветочки положить да поплакать. Для ней, видно, все эти поезда – как Валькина могилка. Вот Клавдя навечно там и прописалась.

Так ли, не так ли, но Клавдя, действительно, ушла в проводницы. Шли годы, одинаковые, как вагоны товарняков. Некоторые годы вообще были похожи один на другой, а в некоторые что-нибудь происходило: или пьяный пассажир рванет стоп-кран, или подерутся. Так же и на некоторых товарных вагонах кто-то, желая попасть в вечность, писал иногда мелом название своего Богом и людьми забытого полустанка, дату – еще один пустой день, прошедший мимо и упавший в никуда, и имя, которое носят сотни тысяч таких же безликих и ненужных писателей мелом на товарных вагонах.

Нескончаемо шли поезда. Шли годы. Клавдя старела. Она была одинока как, наверное, никто на целом свете. Родственников у нее не было. Друзей – тоже. Детей – конечно не было, она хранила верность своему Вальке и, хотите не верьте, все так же любила его, и все так же ждала.

Однажды Клавдя сидела у себя в купе зимней ночью; ей не спалось. За окном качались темные ели, тяжелые от снега. Глухо гудел запаянный в нескольких местах раскаленный титан, мягко тряслись мешки с одеялами и бельем. За окном начали пролетать мертвенно-синие фонари, и поезд замедлил ход. Стакан перестал дребезжать в подстаканнике. «Станция», – машинально отметила проводница.

И хоть этой бессонной ночью ей было уже пятьдесят лет, Клавдя закрывала глаза, и мигом исчезали пути и перепутья, бесконечные километры, переезды, зеленые гусеницы поездов, однообразные до тошноты дни, одиночество, старость и боль. Клавдя сквозь время и пространство чувствовала густой запах сенокоса, вдыхала голубое небо, и в ее молодом теле росло что-то большое, сильное и горячее. Девушка в выцветшем платье бросала грабли и бежала туда, где был весь мир, где был ее Валька. Клавдя была уверена, что он сейчас повернется и тоже помчится ей навстречу, и из-под его босых загорелых ног взлетят бабочки. Еще миг – и Клавдя с Валькой уже стоят посреди июльской земли, как одно целое, и она слушает, как бьется его сердце: тук-тук, тук-тук, тук... Поезд остановился. Вокруг снова была зима и мерзлый полустанок посреди тайги.

Клавде часто не спалось, но в сегодняшней бессоннице было что-то особенное. Было что-то не такое в этих елях, и в фонарях, и в их отблесках на подстаканнике. И в ее полусне тоже было что-то такое, что заставило ее закутаться в пуховый платок поверх ватника, сунуть ноги в валенки и, дыша теплым паром, выйти на искрящийся снег полустанка.

Клавдя стояла, глядя себе под ноги, постукивая валенками в такт биения сердца. Устав от вида равнодушного снега, она посмотрела влево, туда, где были первые вагоны состава. Из всех щелей валил пар, и вдруг в этом паре, в свете фонарей Клавдя разглядела, что стоит на полустанке не одна. У соседнего вагона, спиной к ней, стоял какой-то парнишка. «Раздетый совсем», – удивилась Клавдя. Действительно, на парнишке в такой мороз можно было разглядеть только рубашку с закатанными рукавами и брюки. Да еще вихор на голове. И как парнишка потягивается, поднимая руки и задирая одно плечо... Господи... Клавдя перестала дышать. Она боялась спугнуть свой сон – ведь всего через вагон от нее стоял Валька. Ее Валька, живой, все такой же, даже рубашка та же, в которой уехал...

Парнишка почувствовал взгляд и обернулся. Он устало улыбался, и на щеке у него была свежая царапина, даже лоскуток кожи болтался.

Клавдя, чтобы не упасть, схватилась за зеленый ребристый бок вагона. Другую руку она прижала к сердцу и только могла беззвучно шептать: «Валя... Валечка...» Валька подошел к ней, привычным движением стер с клавдиной щеки слезу.
– Ну что же ты плачешь, Клавушка... Я же вернулся. Как и обещал. А ты ждала. Как и обещала.
Голос его звучал глуховато, а руки были совершенно холодные. Клавдя с трудом разжала губы. Она так долго ждала чуда, что почти смирилась с тем, что оно произошло.
– Валечка... Родной мой... У тебя руки такие холодные... Мороз ведь, а ты в одной рубашечке... Как же ты...
– Мне не холодно.
– Валюшка... Как же ты...
– Как ты изменилась, – Валька грустно провел рукой по ее щеке с глубокими морщинами ранней старости.
– А ты все такой же... Валечка, ты есть? Ты не снишься мне?
– Я есть.
– А я, – Клавдя глотала теплые слезы, которые берегла годами, – а я вот... видишь... я дождалась. Я знала. Никто не знал, а я знала... Но куда я тебе... Я же старая стала. Ты долго ехал, милый.
– Я знаю, долго. Прости. Но ведь это все не так просто. Правда? Я-то давно здесь. И тебя ждал долго. Пока ты поймешь. Но ты пришла наконец. Не плачь. Все можно исправить. Вот это тебе.
И Валька протянул Клавде два мешочка – круглый и продолговатый. Засвистел поезд.
– Ну все, любимая, мне пора. Ты меня не ищи. Я сам тебя найду. Теперь уже долго ждать не придется.
Валька быстро поцеловал ее холодными губами и убежал куда-то в клочья пара, клубившегося между двумя пассажирскими. Клавдя очнулась только когда ее поезд лязгнул колесами. Она забралась в вагон, закрыла дверь и рванулась в свой закуток. Там все было как прежде, будто ничего не произошло. Только в руках у нее было два мешочка. Два предмета из ниоткуда: из умершего времени, от умершего человека. «Люби меня вечно», – шептала Клавдя, и в первый раз за тридцать леть улыбнулась.

Она открыла мешочки и высыпала содержимое на стол. В круглом мешочке была красная, свежая гроздь рябины. В продолговатом – шило. Клавдя посмотрела на все это и, ничего пока не поняв, осторожно улыбаясь, спрятала все под подушку и забылась глубоким спокойным сном.

Проснулась Клавдя ранним утром. За окном проносились снежные поля и занесенные сугробами овраги. Солнце слепило в окно. Клавдя с ужасом вспомнила предыдущую ночь: неужели все это был сон?! Лихорадочно сунув руки под подушку, она нащупала два мешочка, и кровь застучала в висках.

Быстро управившись со своими утренними обязанностями, Клавдя заперлась в своем купе и разложила перед собой предметы. Гроздь рябины была совсем свежей, ядреной, красно-оранжевой. От главного черенка расходились три веточки, от них – еще веточки поменьше. На каждом из трех черенков оказалось ровно по десять ягод. Шило было неновое, но добротное, толстое, длинное и острое. А так – совсем обычное шило.

Что же ей надобно со всем этим сделать? Что же Валюшка имел в виду? Сделать новые бусики? Но ягод не хватит даже на браслетку, да и шило слишком толстое – порвет ягодку. Съесть рябину? А шило тогда зачем? Клавдя совсем растерялась. И очень явственно поняла, что если не решит задачу, то Валюшка больше не придет к ней, и все его усилия вернуться пойдут прахом. Клавдя положила шило и гроздь рябины в карманы, чтобы все время иметь эти предметы поблизости и, если догадается, что с ними надо делать, – немедленно воспользоваться.

Проходили дни. Загадка не решалась. Клавдя начала нервничать, опять перестала есть и спать, кричала на пассажиров. В конце концов от бессонницы и постоянно крутящейся в голове одной и той же мысли на Клавдю напала злость. Она вообще редко злилась. Она могла бы разозлиться на жизнь, на судьбу, когда те отняли у нее Валюшку. Но судьба ударила так сильно, что вышибла все чувства, кроме бесконечной боли и робкой, затаенной, сумасшедшей надежды.

Теперь же вся копившаяся годами злость змеей поползла наружу. Клавде казалось, что у нее изо рта высунулась блестяще-зеленая голова огромной змеи, готовой сожрать всех и вся. Сколько горя! Сколько ожидания! И даже чудо произошло! И вот оно готово ускользнуть из рук, как ящерка.

Так думала Клавдя, идя ночью по глубоко спящему плацкартному вагону. Люди храпели, сопели и причмокивали во сне среди свешивающихся простыней и одеял. Внезапно Клавдя остановилась у боковой полки, где внизу, вольно раскинувшись, спала красивая, дородная женщина лет тридцати. Ее пышное тело дышало ровно, на полной груди приподнимался и опускался золотой медальон. Согнутые в локтях руки были изящно закинуты за голову. На безымянном пальце в тусклом свете вагона блестело обручальное кольцо.

По всему было видно, что эта красивая женщина довольна жизнью, обеспечена, имеет мужа и детей. Она, видимо, никогда еще не испытывала горечи страшной потери, когда земля уходит из-под ног. Пышная красавица всю свою жизнь вкусно ела, вкусно пила и танцевала в ресторанах, разодетая в дорогие платья. Вот и сейчас она едет на юг, в бархатный сезон. Почему не в купе? Видно, один раз в жизни не подфартило, не удалось достать нужного билета.

Клавдя стояла возле спящей женщины, не в силах оторвать взгляда. Красивое лицо на подушке было склонено чуть набок, из приоткрытого пухлого рта стекала на подушку ниточка слюны.

Рядом с Клавдей лежало это сытое счастье, а она, Клавдя, перееханная жизнью, как поездом, полным таких спящих сытых тел, теряла последнюю надежду на чудо. Клавдя поймала себя на том, что у нее от ненависти сжались зубы, а руки ритмично сжимали и разжимали шило и рябиновую гроздь.

Вдруг Клавдя разжала зубы, и ненависть змеей выползла наружу. Не совсем понимая, что она делает, Клавдя достала шило и по самую рукоятку воткнула его в закрытый глаз спящей. Женщина забилась и захрипела. Клавдя комком натянула одеяло ей на рот, прижала, вытащила шило и стала тыкать полное трепещущее тело повсюду: в грудь, в живот, в ляжки, в шею... Сколько прошло времени – Клавдя не поняла. Спящая, истекая кровью, наконец затихла. Весь вагон – удивительно – спал. «Кто-то же должен был проснуться», - пронеслось в голове у Клавди. Она сняла одеяло с лица мертвой. Рот трупа был полуоткрыт, но вместо слюны на подушку стекала ярко-алая пузырящаяся кровь. Не понимая почему, Клавдя, вытерев шило об одеяло, достала гроздь рябины. Отломила одну из трех веточек и положила ягоды в открытый рот трупа. Спокойно перевела дыхание. Оглядела вагон: все спали. «Как убитые», – нервно хохотнула про себя Клавдя. Она вытерла руки о шерстяное одеяло, и спокойным шагом, чуть покачиваясь в такт идущему поезду, направилась к себе в купе. Запершись, она первым делом осмотрела одежду. Странно, но нигде не было ни капли крови. Клавдя сполоснула руки и подняла глаза на зеркало.

В это время поезд громыхал по мосту, поэтому никто не услышал ее сдавленного крика. Из мутноватого зеркала на Клавдю смотрело ее отражение, только это была Клавдя десятилетней давности. Моложавая сороколетняя женщина почти без второго подбородка, обвислых щек, мешков под глазами и седых прядей. Высокая грудь непривычно оттопыривала китель, юбка в талии оказалась слишком свободной... А руки! Клавдя с остервенением ощупывала свое лицо и тело и вдруг, расслабившись после страшного напряжения, с молодым смехом повалилась на кушетку. Загадка разгадана! Надо тридцать лет долой. Три веточки. На каждой по десять ягод. Шило. Три жизни. Осталось еще две. Двадцать лет.

Клавдя, смеясь, распустила густые русые волосы почти без седины. Она не заметила даже, что поезд подошел к какой-то станции. Накинув ватник, Клавдя выскочила на перрон. Почти сразу же ее кто-то тронул сзади за плечо.
– Валька! – Клавдя, уже не боясь, обняла его. Валька обнял ее в ответ.
– Ну какой же ты холодный! Ну почему вечно в одной рубашке на морозе?! – Клавдя все смеялась и пыталась согреть любимого, прижимая его к себе.
– Умница, – Валька льнул к ней и улыбался. – Ты догадалась. Умница.
– Как я тебе? Хороша? Хороша? – Клавдя встряхивала руками распущенные волосы.
– Уже лучше, – Валька взял ее лицо в ладони и внимательно посмотрел. – Но это еще только начало, Клавушка.
Клавдя перестала смеяться. Она вспомнила, что ей-то еще сорок, а любимому – двадцать.
– Да, Валюша, да, – горячо зашептала она, выдыхая клубы пара, – Еще двое. Еще двое. Это легко. Хоть сейчас. И я прежняя! Мы прежние, навсегда! – Клавде казалось, что она пьяна, как от шампанского.
– Нет, Клавушка, не сегодня и не сейчас. Должно пройти немного времени. Ты должна чувствовать. И ты должна выбирать нужных.
– Хорошо, милый, хорошо, любименький, – шептала Клавдя как в бреду. Я как эту увидела, сразу поняла, сразу! – вдруг Клавдя замолчала. – Валюшка? А милиция?
– Я улажу это. Я ведь смог вернуться к тебе. Найти способ вернуть тебя прежнюю. Неужели я с милицией не справлюсь? – Валька улыбался.
– Господи, конечно! Ха-ха-ха! Дура я набитая! Конечно! Валюшка, ангельчик ты мой! Люблю тебя! Люблю тебя!
Поезд выпустил пар и дернул вагонами.
– Пора, – сказал Валька. – Увидимся.
– До скорого, любимый, я все сделаю правильно! Любимый мой! Господи...
Валька уже исчез в зимней искрящейся пыли фонарей. Как и в прошлый раз, Клавдя зашла к себе в купе, разделась и тут же уснула. Правда, перед этим она так спрятала гроздь рябины и шило, что сам черт со сворой собак не нашел бы.

Утром были и вопли, и беготня, и милиция; врачи выносили из вагона труп, покрытый с ног до головы все тем же одеялом. Матери, рыдающие от страха, закрывали ладонями глаза детей. Милиция обыскивала всех и вся, писали паспортные данные, беседовали с каждым и записывали каждое слово. Долго говорили с Клавдей. В душе Клавдя была совершенно спокойна, но внешне разыгрывала все что нужно: и истеричные рыдания, и стук зубов о край стакана с водой, и причитания глупой бабы-проводницы, сходящей с ума от такого чрезвычайного происшествия.

В итоге обнаружилось, что один пассажир проснулся от странных хрипов, которые раздавались оттуда, где лежала убитая. Приняв хрипы за чей-то храп, пассажир взглянул на часы, точно запомнил время и уснул снова. Тогда же другой пассажир, вставший аккурат до убийства по малой нужде, курил в тамбуре, и тоже смотрел на часы, и тоже точно запомнил время. Более того. Пока пассажир курил, Клавдя, по его словам, подметала тамбур, и он точно это запомнил: она еще просила его переходить с места на место.

Клавдя, услышав такое, от удивления открыла было рот, но тут же нашлась: что да, ночью, когда не спит, подметает, потому что набросают, а днем не протиснешься, и хоть каждые полчаса подметай – никакого толку.

Долго еще и писали, и спрашивали одно и то же, и вызывали... Да так дело и замялось. У Клавди было твердое алиби. Однако «от нервного потрясения» она перевелась работать на другое направление и ездила теперь на Урал.

Клавдя спокойно и размеренно выполняла свои обязанности. На душе не было тревожного предчувствия, которое всегда одолевало ее перед появлением Вальки.

Наступила ранняя весна. За окнами все чаще стали мелькать грязные проплешины земли. Однажды ночью поезд, резко качнувшись, остановился посреди леса. Клавдя открыла в темноте глаза и часто задышала. Она почувствовала, что вторая жертва будет сегодня. Сейчас.

Клавдя быстро оделась, в один карман сунула шило, в другой – гроздь рябины, и тихо вышла в коридор. «Кто же на этот раз?» – думала она, глядя на ряды верхних и нижних полок. Вагон был полупустым, на предыдущей станции сошло много народа.

Как и в прошлый раз, все спали. Никто не шел Клавде навстречу из тамбура, никто не поправлял постель. Проводница свободно, как в музее, оглядывала спящих пассажиров. Она прошла до конца вагона, чтобы быть уверенной, что не ошиблась.

Это был молодой солдатик, по виду даже студент, которого выгнали из института и забрали в армию. Он был почти таким же, как ее Валька – молодым, худеньким и почти счастливым. Видимо, ехал домой, потому что во сне он улыбался, морща веснущатый лоб в такт движению поезда. Даже лицом он чем-то походил на Вальку. «Может, у него и невеста есть?» – некстати подумала Клавдя и даже опустила руку. Но тут же вспомнила, что когда ее Валечка мог бы вернуться, судьба не опустила руки. Тогда. А сейчас... Лес рубят – щепки летят. Тогда Клавдя была щепкой. А сейчас – этот безымянный мальчик, сладко улыбающийся во сне. И Клавдя, сильная, беспощадная и безликая, как судьба, прицелилась и опустила руку с шилом.

Солдатик умирал долго. Клавдя даже устала. И, как в прошлый раз, никто не проснулся. Когда все было кончено, Клавдя без усилий открыла сжатый рот мертвеца и положила в него вторую веточку грозди рябины.

Она почти спокойно дошла до своего купе, и почти спокойно взглянула в зеркало на себя тридцатилетнюю. Устало улыбнулась. Лицо ее просто улыбалось, не слагая впридачу привычную сеточку морщин. Спрятала шило и оставшуюся веточку рябины. Легко, не чувствуя своего тела, села на койку и выглянула в окно.

В это время поезд, чуть замедлив ход, проезжал лесной полустанок. Там еще лежал снег, и в снегу стоял, улыбаясь и помахивая рукой, ее Валька. Клавдя дернулась к окну, помахала рукой, но поезд ускорил ход и полустанок быстро скрылся за бесконечным однообразным лесом.

Потом все повторилось почти как в первый раз. Вынос тела, вопли пассажиров, строгая милиция с влажными, вонючими овчарками. Опять переспросили всех и обо всем, проверили даже тех, кто сошел раньше. И опять у Клавди было алиби: один пассажир заметил дергающиеся ноги солдатика в проходе, и отметил время, а другому в это же самое время Клавдя открывала туалет, закрытый после той большой станции, где многие сошли.

Только в этот раз милиционер посмотрел на фотографию в клавдином паспорте, перевел глаза на ее лицо, потом проверил дату рождения и опять посмотрел в заплаканное лицо проводницы. И сделал это с таким значительным молчанием, что Клавде к основной роли, то есть к слезам, соплям и растерянности, пришлось кокетливо всхлипнуть: «А я молодо выгляжу, правда?» и положить ногу на ногу. Заигрывания со стороны проводницы симпатичному милиционеру были чужды: у него уже были жена, дочь и любовница. Поэтому он вернул паспорт поскорее и ушел заниматься другими пассажирами.

Клавдя постепенно училась жить со своими новыми лицом и телом. Внутри она ощущала забытую силу, тело гнулось и поворачивалось легко и стремительно. Иногда Клавдя поднималась так непривычно быстро, что ударялась обо что-нибудь головою, и счастливо смеялась, потирая ушиб, который, впрочем, проходил так же скоро и безболезненно, как в молодости.

У Клавди не было друзей, поэтому не с кем было разделить и не от кого было скрывать это чудо: она снова была молодой. Молодой, но не юной. До юности оставался еще один шаг. Валька ждал ее имено той, какой она была тем послевоенным летом, когда до счастья им оставались считанные дни.

Клавдя знала, что для милиции она уже является связующим звеном двух убийств. И, запутывая следы, она вновь перевелась на другое направление. Теперь Клавдя путешествовала между Москвой и Ленинградом. Несоответствие внешности паспортным данным уже начинало создавать проблемы.

Весна уже переходила в лето. Оставалось всего-ничего... Всего один шаг, одна ночь, одна жизнь, одна секунда. Эта мысль так обострила чувства Клавди, что свой «последний шаг» она почувствовала и разглядела еще на перроне, пока все садились в вагон, а она стояла у дверей, поеживаясь от свежего ночного ветра. Поняв, кто последний, Клавдя поначалу удивилась. Это было просто удивление – детей она не любила. Не обижала, конечно, она вообще никого не обижала... Но дети казались ей назойливыми и глупыми придатками к взрослым, а на эту даже взяли отдельный билет.

Девочка – последняя жертва – спала, как и все в вагоне. Спала спокойно, как взрослая, без всяких там пальцев во рту, аккуратно, на спине, обе руки на одеяле. «Как куколка», – без эмоций подумала Клавдя. «И у меня могла быть такая же, похожая на Вальку. А теперь не будет. Да и черт с нею». Девчушка отделяла Клавдю от вечного счастья. «Что стоять-то так?» – сама у себя спросила Клавдя. Получив ответ, что незачем так стоять, она со всего маха воткнула шило туда, где у спящей девочки должно было быть сердце. Видно, попала, потому что девочка умерла быстро и тихо, не открыв больших серых глаз, которые, не ведая своей судьбы, пару раз пробегали по Клавде еще на перроне. «А теперь закрылись навсегда – сказала про себя Клавдя. – Спи, куколка». Рот у девочки был маленький, остатки грозди с трудом поместились. Проводница развернулась и, не оглядываясь, быстро ушла к себе.

Ополаскивая руки, Клавдя посмотрела на отражение в зеркале. Улыбаясь, сказала: «Ну здравствуй».Скрипнули колеса. «Остановка! Мне пора!» – Клавдя щелкнула свое отражение по носу и вышла.

На полустанке цвела сирень. Она пахла почти так же, как то послевоенное лето. Валька вышел из-за какого-то столба и почти подбежал к Клавде. Она улыбалась ему, расправив волосы по плечам. Наконец-то ей было двадцать лет.
– Клавушка! – первым заговорил Валька. – Ну вот ты снова такая же!
– Да, любимый. Я все сделала. Я так долго ждала, а потом догадалась и сделала. Ну что? Пойдем?
– Пойдем? Прямо сейчас? – оторопел Валька.
– А когда же? – не поняла Клавдя. Ей казалось, что как только она станет юной, она сможет сразу бросить опостылевшую за тридцать лет коморку, в которой прошли годы и годы почти безнадежного ожидания, свидетелями которого были только стакан и подстаканник.
– Не сейчас, Клавушка, не здесь, – Валька взял ее руки в свои. Теперь его руки не казались такими холодными. – Не сразу. Подожди еще чуть-чуть и я приду за тобой насовсем.
– Валюшка, как же я? Опять одна? И милиция... И паспорт! Куда же я пойду?!
– Придумай что-нибудь. Слышишь, твой поезд гудит. Тебе пора. Жди меня. Я скоро.Еще совсем немного.

От удивления Клавдя не заметила, как Валька пропал. Она легко вскочила в вагон.

На следующий вечер Клавдя подметала тамбур. Было уже поздно, почти все спали, кроме тех, кто решил провести время в вагоне-ресторане за выпивкой.

Хляснула дверь, пустив свежего воздуха, и за спиной Клавди раздались пьяные возгласы. Проводница продолжала подметать, стараясь не обращать внимания на то, что за ее спиной обсуждают ее же достоинства. Вдруг кто-то ущипнул ее. «Не будем вам мешать», – расслышала она последнюю фразу уходящей компании. Клавдя резко развернулась и встретилась глаза в глаза с пьяным командировочным, который нагло смотрел на нее и протягивал руки, медленно, словно задумавшись, за что бы на этот раз ее ущипнуть.

– Пшел вон, – прошипела Клавдя, и змея ненависти высунулась из ее рта.
– Ты че, красавица, мы тут одни, – на беду себе отметил пьяный. – Не дергайся, плохо не будет.

У Клавди мелькнула было мысль о милиции, но тут же пропала. Даже несмотря на то, что она была убийцей с сомнительным паспортом, где была эта милиция, как далеко от этого заплеванного тамбура поезда, идущего через ночной лес?

– Я убью тебя, – спокойно сказала пьяному Клавдя.
– Да что ты? – пьяно рассмеялся он в ответ, делая шаг к ней и сильно качаясь в такт разогнавшегося поезда.

Клавдя нащупала в кармане шило. И, впервые с удовольствием зажав его покрепче в ладони, быстро подняла руку и воткнула в нагло смотрящий на нее пьяный глаз с красными прожилками. Воткнула глубоко, по самую рукоятку. Рот командировочного открылся, словно от удивления, и изо рта вместе с перегаром вышли предсмертные хрипы.
– Скотина, – сказала Клавдя и смачно плюнула в уже потерявшее осмысленность лицо.

Поезд все разгонялся. Клавдя открыла дверь и ногами вытолкала тяжелое, мягкое тело в несущуюся мимо темноту. Закрыла дверь. И на следующий день уволилась.

Быстро, не торгуясь, она купила домик на маленькой станции между Москвой и Ленинградом, и устроилась работать кладовщицей. Принимавший ее на работу мужик был настолько пьян, что на фотографию в паспорте не обратил ни малейшего внимания.

Каждый вечер Клавдя ходила на станцию ждать Вальку. Однажды летним вечером она вышла из дома в уже знакомом состоянии предчувствия. И точно – почти сразу навстречу ей из-за деревянного домишка станции вышел Валька. Быстро подошел, взял Клавдю за плечи.
– Зачем ты это сделала? Последнего? Зачем? Тебя нашли.
У Клавди подкосились ноги.
– Валюшка, что же теперь делать-то? Куда бежать?
– Никуда не беги. Возвращайся домой. И расскажи все как было. С самого начала. И жди меня. Я все равно приду за тобой.
– Не пойду! Не пущу тебя! Никуда не пойду! – Клавдя вцепилась в худые валькины плечи.
– Я тебя обманывал хоть раз? Хоть раз не приходил? – строго спросил Валька.
– Нет. – Клавдя отпустила Вальку. – Но сколько надо будет ждать?! – вскрикнула она с такой болью, что рядом дрогнула ветка и на ее листьях отразились мучительные тридцать лет ожидания.
– Недолго, – строго сказал Валька. – Я обещаю. Иди.
Он поцеловал ее в растерявшиеся губы, повернулся и ушел.

Клавдя постояла еще несколько секунд, в раздумьях потерла виски, развернулась и побрела к дому. Возле дома ее, действительно, ждали.

Клавдия Андреевна Кузоватова, 1930 года рождения, была арестована по подозрению в убийстве четырех человек. Ее отпечатки пальцев были найдены на шиле, торчащем из глаза того убитого, которого она выбросила из поезда. Экспертиза доказала, что остальные убийства были совершены тем же орудием. Оставалась загадкой личность убийцы. Клавдии Кузоватовой было пятьдесят лет. Арестованной было двадцать. Фотография в паспорте принадлежала женщине явно более старшего возраста. Отпечатки пальцев совпадали.

А арестованная рассказывала, что это она и есть Клавдя Кузоватова. Что родилась она в нашем селе, и был у ней жених, Валька Киприянов, и что погиб он аккурат перед свадьбою, в пятьдесят втором году, а тридцать лет спустя явился ей на полустанке, и дал шило и гроздь рябины. А что делать – это уж она сама догадалась.

И нас опрашивали, и мы все на селе подтвердили, что была такая Клавдя, и Валька был. Карточку показывали. Как есть Клавдя в двадцать лет. А карточка-то видать что современна.

Долго билися. А Клавдя знай твердит свое: да, я их убила, чтобы к Валечке моему вернуться. Пока суть да дело, назначили эту... Экспертизу. Психиатрическу. Чтобы выяснить, в себе ли убийца-то?

И приехал утром к тюрьме, где держали Клавдю, автобус. А из автобуса вышел врач молодой из Москвы, представился доктором Свиридовым и предъявил все нужные документы, что надо арестованную Кузоватову Клавдю вести в Москву в спецальный институт на проведение этой самой экспертизы-то.

Вывели Клавдю под конвоем, а доктор-то на автобусе был со своим конвоем уже приехавши. Сдали Клавдю с рук на руки, да и уехали они. Больше их и не видели ни у нас в тюрьме, ни в Московском институте. А документы, которые доктор привез, так и пропали. Вспоминали только, что доктор был молодой, худенькой да вихор на голове торчал – он его все приглаживал, вихор ентот. Да царапина свежая на щеке. Сказал – больной один буйный попался, расцарапал.

Так и уехали они, касатики, Бог ведает куда. Видели ли потом? Да конешно видели. Частенько. Они, парочка, так и ездят по железным дорогам, на разных станциях и полустанках их видали, по всей Россее. И ночью, и в сумерки, вот как щас когда темнеет, и в полдень летом. И зимою видали. Поймать? А как их поймаешь-то? Ведь если кто их узнает, и пяти минут не проживет. Так судьба сложит, что попадет сердешный под поезд, кто узнает-то их. А кто не узнает, тот, считай, и не видал.

Че-ж смеетесь-то над бабкой? Не верите? Вам бы все не верить. Вона ботинки на вас как копыта, да штаны драные. Мода штоль такая у вас? Провода в уши понапихаете и головами трясете. Смиетеся над бабкой. А пока я тут с вами сижу, ваши дружки, поди, у меня в полисаднике весь мак повыдергали. Вон ты, парень, щеку-то где ободрал? Поди по чужим огородам лазил. Ладно, пойду я. Вона уже товарный слышно. Мне через пути. Пассажирский-то на те пути придет, не на эти. Лишь бы смияться вам. А я правду рассказываю. Вот учтите, если полисадник повыдергали, я вас нарошно в Красном Холме найду-то.


Старуха, придерживая корзинку с яблоками, и все бормоча что-то себе под нос, аккуратно переходила железнодорожные пути. Недалеко в лесу гудел подходящий к станции поезд.

Молодой человек, сочно откусив от яблока почти половину, посмотрел на девушку. Девушка отрицательно помотала головой, улыбаясь.

– Точно не узнала? – спросил парень, выбрасывая огрызок далеко в кусты.
– Точно... Я Таньку Смирнову хорошо знаю. Я ж с ней за одной партой сидела. Узнала бы, стала бы причитать: «Матерь божия, упаси от нечистого!», да так припустила бы по рельсам... Всегда была дура. И теперь дура не узнала, – без злости заметила Клава.
– Ну пошли отсюда тогда. Побывала в родных местах, и хватит. Говорил я тебе – нету тут ничего кайфового. Пьянь, рвань и шелупонь...
Клавдия поднялась со скамейки и, передразнивая бывшую Таньку Смирнову, а нынешнюю бабу Таню, пошла по тропинке, переваливаясь, держа воображаемую корзину с яблоками и бормоча: «Штаны с дырками... Весь мак на огороде повыдергали...»
Валька рассмеялся.
– А ведь ты такая же была, когда я тебя тогда встретил... зимой...
Клава повернулась, поправила ремень на джинсах, сделала страшные глаза и сказала басом:
– А кто старое помянет, тому глаз вон! – и кинула в Вальку огрызком, но не попала.
Валька подошел к Клаве, поцеловал ее, и они, обнявшись, пошли по рельсам в сторону леса, а густые сумерки скрыли их через самое короткое время.


начато – июнь/июль 2003
закончено – январь 2006
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

За сумки

1.

У миня есть три сумки разнова размера. Самайа маленькая – куда влезает тока паспорт и пачка сигарет; самая большая – кожаный рюкзак, купленый в Питере у Гостиного двора чорт знает скока лет назад. Рюкзак хорошый, большой и дажэ красивый. Главное достоинство – выдержывает совершенно любой вес, хоть напхай в него кирпичей. Главный недостаток – он пустой весит сам по сибе килограмма два. И главное странное свойство – в нем практически всигда можно найти баян. А третья моя сумка среднево размера имеет неудобную форму и неприличный цвет: как будто младенец сожрал гнилой моркофки и с непривычки дристанулЪ. А в каком состоянии сознанийа я приобрелЪ етот саквояж неожыданнова цвета, я щас расскажу.

В общем, в ноябре Бумазан предложыл поехать в Ебипед. Типа «там типло, там яблоки», коралловыя рифы, фсякайа разнайа рыба и морскайа фауна – Шармэльшейх, одним словомЪ. Вписал короче, сцуко, в блудень. Я вопще как-то лехко вписываюсь в такие претприятийа. Тем более на халяву – не могу устоять. Миня вопще от смерти сберегло тока то опстоятельство, што денек никогда нету, а халява нечаста.

Перед отъездомЪ мне маман говорит: «Ты там не мути. Там за ето дело руки отрубаютЪ». И сделала значительнойе лицо. Думаю, ей было бы дажэ отчасти приятно, если бы мне отчекрыжыли конечности.

Короче, запасшысь в дорогу «Кодипронтом» на случай предвиденных кумаров, йа прибылЪ на Синайский полуостровЪ. Уже в аеропорте вокруг нас стали бегать чорненькие и юркие, как гусеницы, ебиптяне. Они делали вокруг нас круги и шептали: «Гашыш, гашыш». Таким вот образомЪ вырождаюцца потомки фараонов. Бума в ответ на гашыш отрицательно моталЪ головой, а йа тихо бормоталЪ: «Нахуй иди, нахуй иди». Однако, обратилЪ внимание, што потомки все были с руками.

Неприйатности начались в первый жэ день. Точнее, ночь, потому што мы прибыли поздно вечером. Оказалось, што в нашэм пятизвездочном отэле не было ванны. Тока душевайа кабина. И жыви как хочеш. А йа без ванны воопще не жылец. Йа жэ не собака. Йа, можэт, с децтва жыву с ванной. Со мной дажэ приключилась небольшайа истерика – йа пустилЪ слезу и покидалЪ на пол полотенца. Но было ужэ поздняк метаццо, и йа заснулЪ тяжолым сном шваркнутова человека.

Следующий день прошол такЪ: пожрали, поплекскались в омерзительно холодном голубом бассейне под окнами нашей, извините, бунгалы, поперлись на море смотреть на оплаченную фауну. Тут как обычно начались сюрпризы. Оказываеца, там, где коралловые рифы, в море хуй зайдеш просто такЪ. Или в тапках, или тащись по понтону и сигай с понтона, ушибаясь об жырных немцев и не менее жырных соотечественникоф фсех возрастов: от семи до семидесяти. Не знайу как вам, а мне в море западло в тапках купаццо. Йа дажэ дома без тапкоф хожу. Тапки – лоховская тема.

Все море так и кишыт приматами. Вода соленайа што песдец, аж тельцо щиплет; волны фсе время, и вода попадает в носЪ и в пасть, если ейо раззявить, конешно. А пасть открываеца сама собой, потому што происходит такЪ: пнув пару немцев и столкнув в воду жырнова русскова мальчика с ластами в руках, сигаеш-таки в воду. Холодно. Снизу, сверху и с боков чьи-то плавки, сиськи, хари в масках и трубки. Набегает волна и плещет в ибло. Из носа в пасть течет вода такайа горько-соленайа, так што нельзя не сказать: «Бля!». Пока говориш «бля», набегаетЪ вторайа волна и заливает в пасть. Тут понимаеш, што щас блеванеш нах, и получаеш в ухо ластом от какова-то дебила. Пытаясь отомстить дебилу за фсе (жару, волны, кумары, за весь Синайский полуостровЪ, мировой сионизмЪ и за сопственное появление на свет), ныряеш в воду и видиш стремительно удаляющуюся волосатуйу жопу обидчика. Выныриваеш и гребеш прочь от понтона со словами: «Штоб вы фсе утопли, пидарасы».

Плывеш, короче, вдоль пресловутова кораллового рифа. Надо сказать, што вопще в моей жызни фсе ужэ было. Любовь там, деньги, удачи, горе, творчество, друзья, враги, норкотики, разныя страны, жызнь и смерть в полном объеме. Вроде фсе уже пройдено. Но мне было жалко умирать оттово, што йа не виделЪ кораллового рифа. Не то штобы была мечта на нево посмотреть, но как бы йа об етом думалЪ. И вот типа йа ево вижу, етот коралловый риф, ипать ево в сраку.

Если, короче говоря, кому-то жалко умирать, не видя коралловова рифа, то йа вам скажу: умирайте спокойно, можно прямо щас. Вот вам мой рипартаж с места событий. Спирва вы видите... Правильно, мутнуйу воду и туристоф, остро нуждающихся в липосакцыи. Сопя в трупку, работаете ластами и наконец выбираетесь на более-менее чистойе место. С одной стороны – риф как отвеснайа стена, уходящая в глубину, с другой – просто вода и нихера не видно. Кораллы выглядят как-то гаже, чем в рикламе или «Мире жывотных». Бледновато как-то. Причом трогать их нильзя. «Што за нахуй, - скажэт благородный читатель, - как ето не цопнуть фауну руками?» Вот такЪ. Не цопнуть. Потому што кораллы и фсякие местные гады жгуцца, а страхофка вроде как не предусматривает лечение ожогов, нанесенных по тупости. Типа ето твои половые проблемы. Плавай сибе и смотри.

В данном случае лучше смотреть фсе это по тиливизору. Потому што видно все то жэ самое, а вместо вас в воде плавает какой-нибудь дурак с камерой. А вы лежыте сибе на диване софсем сухой (если не кумарит) и жрете чипсы.

Среди кораллов плавают рыбы точно такие, как можно видеть в большых офисных аквариумах. Во фсяком случае, когда мы работали с Дисом в одной конторе в Маскве, аквариум с именно такими рыбами имел место быть в нашэм офисе. Дис в первый жэ рабочий день внимательно разгляделЪ фсех этих рыб, после чего одна из них, не вынесшы такова стресса, сдохла. Ради етова даже разослали письмо по карпаративной почте – што, мол, сдохла рыба, дорогие товарищи. Песдец бля траур. Потом в ету контору пришолЪ работать йа, и мы с Дисом долго стояли у аквариума, ибо работа не волкЪ. Дразнили рыбов, и рыбы дохли одна за другой, што сделало души наших коллег более чорствыми, так што по почте более не рассылали рыбьих некрологоф.

В опщем, срань господня эти коралловыя рифы. В первый заплыв еще зыриш на них как-то преодолевайа разочарование. Во второй заплыв зыриш вроде как по обязанности, а в третий ужэ чувствуеш сибя полным идиотомЪ. Поетому за две недели пребывания в етом раю на море мы были раза два.

В первый день после купанья в море мы повалялись на шезлонгах, потом поужинали, потом позырили окрестности. Окрестности оказались таковы: где-то далеко находица город; за городом вдоль по побережью идут отели, в частности, наша гостиница, состоящая из отдельных домикоф номера на четыре, с двориками. В двориках бассейны, шезлонги, пальмы, цветы и колючки. Вокруг отэля с одной стороны – стройка, с другой – помойка в пустыне. Очень романтично.

Вечером мы сидели на веранде, пили ром с колой, нюхали южный ветер и фтыкали на пальмы. Когда в етот первый вечер йа понялЪ, што так предстоит провести две недели, у миня случилась вторайа истерика. Спереди море, слева стройка, справа помойка, сзади шоссе. Ебитесь в рот.

2.

Где-то день на пятый йа ужэ почти смирилЪсо с заточением. Потому што ето фсяко лучше чем дурка или кпз. И тут случилось непредвиденное. Роясь в рюкзаке, йа вдрук нашол баян. Скромная непромытая «краснайа шапочка» пролетела со мной через границу и две таможни. Йа подумалЪ и решылЪ, што ето знак. И пусть мне ампутируют руки и дажэ ноги. Хуй с ними. Фсе равно вен нету. Буду ползать и жрать шышки, как Мересьев, на радость моей маме.

Как только на Синай опустились синия сумерки, йа приоделЪсо и сказалЪ што-то вроде: «Бума, надевай портки, поехали в город». Бума сделалЪ козью морду, но миня ужэ было не остановить. Поетому йа с вдохновеньем на ибле, а Бума – с козьей мордой, вышли оба на шоссе, поймали такси и велели везти нас в Шармэльшейх. Водила спросил: куда конкретно? Мы подумали и сказали: валяй на рынок што ли. Ну а куда еще, если надо замутить в незнакомом государстве?

Вылезли мы у входа на пресловутый рынок. Зашли под светящуюся арочку. Справа все были магазины, причом многие товары были разложены прямо на улицэ. Из первой же лавочки вылез рыжый субъектЪ с серыми глазами, взмахнул руками и сказалЪ: «Идите сюда, май френд!». Мы позырили в евонные серые глаза и поняли, што ебипетский гражданинЪ так поправлен, што даже не поймеш чем можно было так ухайдакаццо. Бума даже забыл делать козью морду и сказал што-то вроде «иш бля!», а йа, толкая ево в спину, сказалЪ: «Пошли дальше, с такой швалью отношэния иметь нинада».

Ровно в следующей лавке нас поджыдал другой ебиптянинЪ. Он был не настолько в екстремальном состоянии, поетому вел сибя более сдержанно: моргал глазами и улыбалЪсо; впрочем, выглядел тоже довольно-таки разбойником. В свете фонарей йа узрелЪ поноснова цвета саквояж и, подойдя к нему, громко сказалЪ: «Какайа милайа сумочка!». Ебиптянин приблизился, сунул мне сумочку в руки и по-русски сказал: «Верблюдь!». «Верблюдь значит, - сказалЪ йа со значением, - иди сюда, май френд, мать твою, на пару слов». Йа взял ебиптянина за локотокЪ и отвел на два шага. Ебиптянин насторожылся.
- Слыш, мужык... В опщем, есть чо-как?
- Ээээ... Гашыш?
- В песду гашыш. Мне нужен героин.
- Героин?!
- ЦыцЪ.
- Эээээ.
- Давай короче говори: есть или нету. Не томи. Русо туристо, облико морале.
- Ну есть.
- Скока?
- Двести баксов грамм.
- Ты дуракЪ?
- Нет. Иначе никак. Он там, в пустыне... На верблюдах надо ехать, чтобы сюда привезти... Опасно...
- Какие нахуй верблюды?! Без нацыональнова колорита нельзя штоли замутить? Скока ждать-то твоево башибузука из пустыни?
- Полчасика. Щас звякну.
- Бля. Короче деньги у меня в гостинице. Поедем туда. На двести бачей полторашка минимум. И качество. Иначе бля йа низнаю...
- Да все нормально будет. Щас позвоню.

Бума не выдержалЪ:

- Такси до нашей гостиницы - за твой счет!
- Ладно.

В опщем, дальше фсе было как везде. Он позвонил. Сказал, што фсе намана. Пригласил нас зайти в лавочку. В лавочке помимо жадного разбойника сидел еще какой-то толстякЪ. У миня в руках по-прежнему была поноснова цвета сумка. На всякий случай мы ейо купили. В принцыпе, конешно, ни выкинутые двести баксов, ни покупка сумки не заставили бы нас голодать; миня дажэ жаба не душыла.

В ожидании барыги в лавочке мы начали расслабляца. Толстяк предложыл нам каркадэ. Мы было отказались, но толстяк возопил: «Дак нахаляву!». Ну нахаляву можно конешно. Принесли нам два стаканчика. Разбойник забил нехилый косяк со словами: «А я пыхнуть люблю!». Затянулсо и передал косяк нам. Бума было замотал головой по привычке, но йа строго так сказалЪ: «Пыхни с камрадом!». И Бума пыхнулЪ. Так што через минуты две опрокинул на стол стакан с каркадэ. Все замахали руками: мол, ничо страшнова, вытерли стол и продолжыли пыхать. Фсе, кроме миня. Йа нинавижу гашыш.

В опщем, йа дажэ напялилЪ какие-то ебипетские цацки и сплясалЪ перед накурившейся публикой, сорвав жыдкий аплодисментЪ. Потом нам наскучило сидеть. Мы с Бумой нимного прошлись по рынку и вернулись к нашим баранам. У барана ужэ фсе было на руках. Он показал пальцем на какую-то помойку за лавочками и сказал мне: «Пошли». Отойдя к помойке, он достал из кармана четвертушку страницы из глянцевого журнала, развернул и показал мне два нехилых куска каково-то серого говна. Говно было твердое, почти не крошылось и выглядело, как грязь в комках. У миня мелькнула было мысль, што щас он на етой помойке сделает мне салямалейкум и закопает в близлежащей пустыне, поетому йа уперсо указательным пальцом ему в грудь и сказалЪ:
- Денег на руках нет.
- Точно нет?
- Точно нет. Лови тачку. Поехали в Мариотт. Ты платишь.
- Ну поехали.

Мариоттов оказалось два, и мы, естественно, поехали не в тот, который надо. Поетому еще и покатались вволю по побережью. Когда приехали к нашей гостиницэ, йа оставилЪ Буму в заложниках в тачке, сбегалЪ в нумер, досталЪ из сейфа бабло и принес жадным арабам. Мне в ладошку был сунут герыч, сделали друг другу ручкой «салют» и разбежались.

После поверхностнова осмотра стало ясно, што без лимона ставицца такой байдой нельзя. Герыч явно предназначалсо для курения. Мы сбегали в ресторан, где спиздили нарезанный лимон. В общем, свершилось чудо: герыч оказалсо настоящим.

Дня полтора йа кайфовалЪ. Солнцэ было не таким жгучим. Вода – не такой холодной. Туристы – не такими жырными. Жрачка вкуснайа. Ночи спокойные. Жыви и радуйся. Но радость долго не длицца.

Через день, утром, у миня оставалось ужэ чуть меньше полки. И йа решылЪ бахнуцца всем, што осталось. А хули беречь. И йа бахнулЪсо. За завтраком пускалЪ пузыри в чашку кофэ и всячески стремилсо зарубиццо. Часа через полтора пришла расплата: лежа в шезлонге, у бассейна, на сорокоградусной жаре, йа почувствовалЪ холодЪ. Холод шол изнутри, руки и ноги покрылись мурашками и задрожали так, што затрясся дажэ зонтик надо мной. Солнцэ погасло. Небо покраснело. Шатаясь, йа поднялЪсо в нумера и там почти што отошолЪ в мир иной.

Для начала миня тряхонуло, потому што такой грязюкой ставицца нельзя. Дня три йа не жралЪ и не выходилЪ на улицу, а тока блевалЪ желчью в белый унитаз, дрожалЪ от холода под одеялом, потелЪ и плакалЪ. Из медикаментов был тока какой-то ебипетский аспирин, который Бума надыбалЪ в местной аптеке. Сопственно, из этих дней я нихуйа не помню, кроме унитаза, белых простыней, тонких колыхающихся занавесок и Бумазаньего ибала, которое плавало в воздухе и говорило: «Я схожу в аптеку» или «Врача вызвать?».

Обошлись, конешно, без врачей. Потому што хули йа им скажу? ЗамутилЪ, типа, герыча для курения, и ставилсо им? Типерь трясет и кумарит? Очень астраумно. Врачи оцэнили бы. День на четвертый йа всталЪ на ноги. Остаток дней на море мы провели спокойно и размеренно. Йа училЪ Буму плавать в бассейне по-собачьи. На море не ходили. В город не ездили. Ходили тока жрать, правда, йа почти фсигда после етова блевалЪ.

Йа вернулЪсо в Питер в начале зимы, сжымая в руках сумку поноснова цвета. Изможденное ибало, выгоревшые волоса и щенячья радость. На Васильевском острове миня встретилЪ перекумарившыйся Убик, который радостно обозвал миня «Кельтским солнцем» - то ли из-за рыжых волосов, то ли из-за загоревшего ибала. Может, по совокупности.

С тех пор йа, щастливый обладатель круглой сумки цвета децкой неожыданности, ношу в ней:
- паспорт (на фотографии в паспорте я улыбаюсь – кто не верит, могу поспорить на деньги)
- носовой платок
- телефонную карточку (мобилу проебалЪ еще зимой, с тех пор противлюсь покупке нового аппарата)
- мелочь на дне
- цыфровой фотоаппарат «Сони»
- сигареты и зажыгалку
- швейцарский складной ножык
- ножык-«выкидуху»
- изредка ношу баян, ибо йа оптимистЪ.

Вот, сопственно, и фсе. Ибать в рот эти курорты.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

Великий и могучий нерусский язык

безграмотный фикусЪ - тут должна быть фотка, сделанная мной в магазине. Там стоял фикус с надписью: "У нас, распродажа! А, за сколько, возьмешь меня, ты?"

Когда-то моя мама работала в редакцыи одново журнала, посвящоннова строительству, инвестицыям, промышленности и прочей тухлой хренотени. Пока я училсо в институте, она миня устроила в ту же контору на полстафки, штобы я по мере сил разрушал и портил ихние информацыонные технологии.

Большынство статей были заказными и печатались «на правах рекламы» – в смысле за бабло. Так што перед богатыми рекламодателями фсе сотрудники подобострастно выгибались и цыловали руки. Статью мог написать наш журналист – придёт, возьмёт интырвью и забацает матерьял. Но это стоило дополнительных денег, и клиентов душыла жаба. Давно замеченная мною странность: чем богаче челавек, тем он жаднее (интиресно, што здесь причина, а што слецтвие?).

Задушенные жабой, клиенты писали статьи сами. Ситуацыю осложняло то, што строители Петрарку в оригинале не читали. Они вопще кроме адаптированново «Буратины» ничево не читали и выражались так, будто русский язык для них неродной. А если приходилось излагать мысли письменно – тушыте свет, сливайте воду и уползайте на кладбище умирать.

Фсе сотрудники редакцыи (за исключением слабоумнова начальства) пили кофэ и зачитывали вслух наиболее кучерявые моменты нередактированных статей. Ржали до сердечных спазмоф, пуская в кофе пузыри. Один сотрудник как-то раз даже упал со стула и сломал кофеварку.

В опщем, строительно-инвестицыонно-промышленные люди оказались суровыми и безграмотными, поэтому мать стала низаменимым сотрудником – без неё было бы трудно выпускать журналы, ибо никто не умел выразить мысли на русском языке. Дело осложнялось наличием спецыфическова сленга типа «штепсель», «гипсокартон», «сэндвич-панели» и разные прочие рубероиды.

До кучи нада было знать, как правильно пишуцца названия организацый, фамилии чиновников и других бизнесменов: написанные с ошыбкой имена и названия бесили рекламодателей. Ниобходимо было различать ихние хари, штобы под фоткой Петрова не написать «Сидоров». На каждой странице маман должна была расписывацца, штобы было на ково свалить вину и наказать в случае чево. Без подписи страницы не отправлялись в типографию.

Конешно, маман при фсей скрупулёзности тоже не робот. Бывали нехорошые моменты: однажды на обложке журнала гордо красовалось слово «декобрь». Но обложка проверялась в самый последний момент перед сдачей, так што можно понять.

Сдача журнала – это как если бы у пятидесяти челавек одновременно случилса эпилиптический припадокЪ. Для усиления нервозности, хаоса и ниразберихи в редакцыю подтягиваюцца мифические сотрудники, которых ты не видел с ветхозаветных времён, и считал их почившыми в бозе. Даже в священный день зарплаты не наблюдаецца такова великова переселения народов.

И вот как-то раз приносят мамаше статью для редактуры и корректуры. Заказчик статьи – весьма нехилая фирма, которая строит жыльё в Москве и Питере. Одна из наиболее жырных таких контор: пальцы веером, сиськи домиком. Наши рекламные агенты долго подкрадывались к ним, сжымая кольцо, невзирая на посылы нахуй. Наконец, богатая фирма сдалась – купили обложку, несколько модулей и место, где планировалось разместить ихнюю статью, написанную ими же. При этом фсей редакцыи проибали мозги – то им шрифт не нравицца, то модуль должен быть на милиметр больше, то вместо краснова цвета сделайте зилёный.

И вот вроде фсё заибись, бабло перевели, статью мученически написали и приносят на редактуру – как всигда в последний момент. Редакцыя в горячке, трудящиеся бегают с округлившымися очами. Маман читает, вдруг снимает очки и начинает идиоцки смияцца, положыв голову на стол. Истерика? Нисофсем. Сотрудники, чуя порцыю свежых дебилизмов, сбегаюцца посмотреть. Оказываецца, строители решыли поведать о своих творческих планах. А планы вот какие: они будут строить не просто дома, а целые жылые комплексы с гаражами, магазинами, парикмахерскими и типа тово. И придумали они для этих комплексов ахуенное название – «Мини-мегаполисы». Ну фсе посмиялись, маман вычеркнула нахрен «мини-мегаполисы» и статью отправили на согласование.

Статья возвращаецца с раздражонным комментарием: а где нашы «Мини-мегаполисы»? «Извините, - отвечают им, наш редактор вычеркнул, ибо это апсурдно, типа как «сухая вода». У строителей от такой наглости и сумасброцтва закипает головной мозг. Они миллиардами ворочают, у них тыщи рабов из Таджыкистана, а тут какой-то драный редактор смеет опсирать ихнюю идею – название, рождённое в чудовищных творческих муках.

Строители мегаполисов срывают праведный гнев на секретарше, та бежыт к начальству, начальство бежыт к маман. Велят оставить мини-мегаполисы воштобытонистало. А если это маразм – хер с ним, не нашы проблемы.
«Хорошо, – отвечает маман, – если они настолько умны, што учат миня как мне делать мою работу – пусть делают её сами. Я ихнюю статью вопще редактировать и корректировать не буду. Пусть сами свою сраную статью читают. Я под этой ересью подпись не поставлю. Я же их не учу как дома строить».

У фсех в головах завыли сирены, сотрудники забегали, заверещали, мол, што это такое, они нам стока бабла заплатили, за такую сумму можно и голую жопу на обложку поместить, как мы будем им смотреть в глаза! А маман сидит сибе спокойно, пьёт кофей и говорит: «А вы им в глаза не смотрите, мы же не в каменном веке жывём, можно и по телефону позвонить».

Грозили увольнением, на што маман сказала: «Ради бога, сделайте одолжэние, я уйду к конкурентам. Но на старости лет такова позора сибе не позволю – под мини-мегаполисами подписывацца».

Атас! Другова редактора уже не найти – через несколько часоф журнал должен отправицца в типографию. Фсе бегают, орут друг на друга, звонят заказчикам, заказчики верещат, женщины на обоих концах телифоннова провода рыдают, тока маман сидит и спокойно редактирует оставшыеся статьи.

Тогда решыли провести очную ставку, типа переговоры на высшем уровне. Со стороны журнала – маман, со стороны мини-мегаполисов – ихний замдиректора. Никто не может сказать, как так получилось, но через четыре минуты маман положыла трупку, молча вычеркнула фсе мегаполисы, подписала страницы и журнал был сдан. Строители исправно покупают рекламу до сих пор, и никаких претензий более не предъявляли. Ни к чему. Никогда. «Вот што крест жывотворящий делает!» (с) Иван Грозный.

Если ты ещо нипонял, объясняю: в этом письме мы побеседуем о русском языке. «Кто бы говорил!» - воскликнеш ты и заржош ниприятным голосом. Нинада вот этих дешовых эффектов, этова устаревшего эпатажа. Хотелось бы напомнить, што я умнее и красивее тибя, поэтому могу сибе позволить. Тут ты ответиш: «Ну конееешно, конееешно. Зато у тибя на голове волосы как обизьянья шерсть». А я на это скажу: «Ниправда! Я спрашывал у мамы, у Птица, у супружеской четы Шахматных и в парикмахерской. Фсе сказали, што волосы у миня нормальные, и вовсе не шерсть. Поэтому нинада тут разводить разные инсинуацыи. Замолчи, а то дальше нибуду рассказывать». Ты проведёш ладонью по харе, стирая ироническое выражение лица и изображаеш выражение, близкое к идиоцкому. Включаеш ноутбук и теряеш связь с риальностью, коцая по клавишам со словами: «Я тибя внимательно слушаю».

Начнём с очевиднова – с тово, што увидели мои очи после переезда из Питера в Москву – вывески. Лет пять назад Москва занимала первое место в хит-параде идиоцких названий. Первым миня поразил в самое сердце ресторан под названием «Кебаб-хаус». Через некоторое время рядом с работой открылса магазин «Зверьё моё для вас цветы». Я целый год ходил мимо нево каждый день, но не отважылся зайти.

Постепенно Питер начал подтягивацца к столице, по закону подлости перенимая фсякую гадость. Пару лет назад я узрел надпись в витрине магазина: «Униженные цены». Я сперва подумал, што ето прикол, оказалось нет.

Далее должны были рассматривацца слова и выражения:
Космический ремонт
У тибя глаза словно бирюза
Пассажиропоток
Останки невинно убиённых
нАчать, углУбить

Одеть – надеть: разница между этими словами. Мне кажецца, што этим тайным знанием обладаю тока я и парочка безумных пушкинистов (преподов по литературе, литературоведов, преп по теории литературы), размножающихся делением и жывущим в канализацыи в районе реки Мойки.
Какую самую максимальную сумму можно потратить на отдых? – соц. Опрос
Наиболее оптимальный
ОсУжденный, трубопрОвод

Один мой роцтвенник переехал с родителями в новую квартиру и пошол в другую школу. В новой школе он посралса с учительницей русскова языка и литературы, потомушто учительница утверждала, што «ножонка» - это маленький ножык. После этова инцыдента ево выперли из школы, он не поступил в институт и отправилса штурмовать Грозный. Ему повезло – вернулсо раненым, но жывым, правда, слегонца сумасшедшим.

По причине долбойобства текст так и не был закончен.

Бляцтво

У меня много сомнительных роцтвенников. С большинством из них я даже не знаком, потому что они живут в провинцыи. Если честно, то я думаю, что немного потерял. И только с одной девушкой я дружил, и не жалею об этом. Девушку зовут Наташей. Сейчас она, правда, вроде бы вышла замуж и перестала писать мне длинные интересные письма. У нее родился ребенок и появились свои проблемы. А несколько лет назад у нее была одна проблема: она очень любила Питер, но жила в Астрахани. Она любила группу «Аквариум», но в жизни ее окружали приземленные люди с золотыми зубами. Наташа была учительницей французского языка в школе. В свободное от учеников время она играла на роялях. В своей Астрахани ей было не с кем дружить. Поэтому она дружила со мной. Летом, когда приезжала, - дружила лично, а в другое время года – письменно.

Однажды Наташа написала радостное письмо: к ним в школу пришла работать новая учительница математики. Тоже молодая, тоже после института, даже без золотых зубов. Умница, красавица, пишет кандидатскую диссертацию. Две юные дамы подружились. Ходили гулять. Обсуждали прочитанные книги. Наташа играла на роялях. Учительница математики покупала билеты в театр.

И все бы ничего, но тут вдруг учителям прекратили платить зарплату. То есть не совсем прекратили, а как бы задерживали. Наташины письма стали короче и тревожней. Перестало хватать денег на книги, театр, одежду, еду в конце концов. Я ничем помочь не мог, потому что тоже был голожопым студентом, который всю стипендию оставлял в книжном магазине. Я был еще чист и светел, не торчал и не бил людей ногами.

Безденежье продолжалось долго. Наташа не смогла летом приехать в Питер. Она страдала. Но человек привыкает ко всему. Наташу и окружающую действительность примирила учительница математики. Как-то раз измученные нищетой дамы в очередной раз пошли за зарплатой, которая вроде бы должна была быть. Они стояли перед дверью, ждали, ждали, ждали, потом их пустили и сказали, что зарплаты нет. Нет и не будет. И если им это все не нравится, то они могут увольняться из школы и идти на все четыре стороны со своими французскими языками и математиками, ибо нахрен они никому не нужны. Их выставили за дверь. Учительница математики поправила очки. Откашлялась. Повернулась к Наташе и сказала: «И как Вам нравится такое бляцтво?»

Наташа выпучила глаза. Схватилась за сердце. А потом засмеялась. Она всегда смеялась заразительно, до слез. Математичка тоже начала смеяцца. От смеха они сползли по стенке и сели на пол. Так они сидели на полу, в пустом школьном коридоре, две умные тетки без денег, и ржали над собой, над своей жизнью, в которой они вроде бы делали все правильно, но ничего не получалось. Я тогда предположил, что это называецца «катарсис». Наташа согласилась и перестала страдать.

Размножение

Мой друг Бума происходит из города Архангельска, из простой интеллигентной семьи врачей. И перед тем как закончить престижный московский вузЪ и престижную архангельскую гимнасию (последнее звучит особенно красиво), он учился в простой школе. То есть в совсем простой. Для простых детей архангельских трудящихся. И с ним в классе учился его камрад с простым русским именем, предположим, Матвей.

Урок биологии. На предыдущем уроке была деликатная тема: размножение растений и прочих цветов, тычинки-пестики, школьная эротика. Но это на предыдущем, а на этом уроке надо отвечать усвоенный матерьял. Учительница дружески-доверительным голосом спрашивает:
- Матвей, расскажи нам пожалуйста, как размножаются растения?
Тишина. Матвей тяжело дышыт и молчит.
- Матвей, не стесняйся. Мы же это проходили. Как размножаются растения?
Матвей покрываецца пятнами.
- Матвей!
Матвея сводит судорога, но он берет себя в руки, откашливается и со слегка вопросительной интонацией отвечает:
- Яицами?..
 

SKYNET

Юзер
Регистрация
27 Окт 2010
Сообщения
375
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

Фуф осилил :sh_ok:
Не знаю кто автор, но давай ещё! :spasi_bo:
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

автор в названии сообщения
 

ŅарКОТварь

ПАДОНАК
Покойся с миром
Тор4People
Регистрация
8 Мар 2011
Сообщения
14,868
Адрес
СПб
Предпочтения
Употребляю Тяжелые В/В
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

в этом же форуме есть ещё целая книга.
ЗДЕСЬ

Аня конечно была безумно талантлива,как и Дис.и так же,как и он,просто не успела отточить свой талант до настоящего мастерства,из за зависимости.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

Бестиарий

Одна моя знакомая как-то раз бухала с мужем и так напилась, что вырубилась нафик. Очнувшысь, заметила, что муж и собака пропали из квартиры. Она попыталась пойти их искать, но дверь была заперта снаружы. «Ахтунг!» - подумала моя знакомая. Другая села бы на пол и начала плакать, на крайняк позвонила бы «девять-один-один». Но это слишком инфантильно. Моя знакомая поступила иначе. Она открыла окно. Рядом с окном проходила водосточная труба. Моя знакомая вылезла из окна и полезла по водосточной трубе вниз – фсево-то четыре этажа. Но, будучи телосложения не то чтобы очень крупнова, но довольно ощутимого, она своими упражнениями с трубой содействовала отрыву оной от стены дома. Говоря проще, труба отвалилась и моя знакомая в обнимку с трубой йобнулась об землю. Чем привела в нималое изумление мужа, который возвращался домой, выгуляв собаку.

Другой мой знакомый искренне уверен, что он – земное воплощение, кажецца, Шивы, и от того, как он танцует, зависит то, как жывет этот мир. При всем этом мой знакомый Шива большой мистик – он не брезгует страстно молицца в православных храмах, и даже ставит свечки за здравие и упокой. Он умеет петь, как тибецкие монахи, и готов это демонстрировать везде, вне зависимости от незакрытых судимостей собеседника, палева на кармане, состояний опъянения, наличия милицанероф и просто тех, кто может их позвать. А позвать их может каждый, если это не тибецкий монах. Впрочем, может и монах позвал бы – зрелище очень нитривиальное для наших неплодородных шырот. Ещо этот знакомый сочиняет стихи и записывает их в блокноты, которые периодически проябывает, утешая себя тем, что на самом деле стихи с****или. А раз с****или, «значит это кому-нибудь нужно».

Когда я еще в Питере на Невском, Шива приехал ко мне в гости. Мы пошли гулять по вышеназванному проспекту, иногда углубляясь в пещеры проходных дворов-колодцев. В одном дворе обнаружили культурную питерскую помойку, состоящую в основном из книг, и разорили её. В бумажных залежах я нашол и сныкал сибе книжку про разведчиков и – самое главное – мы откопали довольно крупную табличку с надписью «осталось 1 км». Мой знакомый поднял табличку над головой и мы вышли на Невский. «1 км» плыл над толпой, под ним плыли наши вдохновенные ибала. Кто-то пристраивался идти за нами, даже из тех, кто шол навстречу. Пристраивались молча, с пониманием и вдохновением различной степени тяжести. Так крестным ходом мы прошли почти весь Невский. Табличка хранилась у миня дома, но при переезде я её проибалЪ, как почти фсе в жызни.

Еще один мой закомый за плохое поведение был сослан родителями из Москвы «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», точнее, в Самару. В Самаре он продолжил практику плохого поведения: кололса винтом и снималса феназепамом – в общем, вел сибя непринужденно. От этово у него однажды снесло шифер. Он и до того был не очень… Лёживал, что называецца, в доме скорби. А тут заскорбел головой сериозно, с потерей памяти. Когда сознание вернулось, проибав по дороге память, он обнаружил сибя в Москве, испугалса, удивилса и затосковал ещо больше, потому што как он перенесся из Самары в Москву – науке было неизвестна.

Но еще больше он смутилса, когда память начала возвращацца яркими и болезненными флэшбэками. Вот он в Самаре ловит машину и выезжает из города до поста ГИБДД на шоссе, которое ведет в Москву. Вот он там высаживаецца и песдует почему-то прямо к гибэдэдэшникам в штаб. Открывает дверь ногой, идет сразу «к главному», в изнеможэнии садицца в ево кресло и начинает загибать какую-то историю. Послушать историю набиваецца полный кабинет мусороф, которые не вдупляют, что он – норкоман со снесенным шифером.

Главная боль в жызни этова знакомого заключаецца в том, что он забыл эту историю. Он вспомнил почти фсе, но забыл самое главное. Пропали дорогой голливудский сцынарий, Венецыанский лев, Оскар, Золотая пальмовая ветфь, красная ковровая дорожка, сиська Анжелины Джоли в вырезе платья от Версачи, жопа Дженифер Лопес в вырезе ниважно чево, - все пропало.

Выразительно жыстикулируя и вращая глазами, мой знакомый повествует историю, вывод из которой заключаецца в следующем: ему срочно нужно на попутке уехать в Москву. И гибэдэдэшники должны, нет, обязаны ему помочь. Они просто родились на свет для тово, штобы остановить ему подходящую тачку, которая забэсплатно отвезет его в Москву. У них такая миссия в жызни.

Што характерно, мусора верят. Они не ****ят ево ногами и не отправляют в отделение. Напротив, идут ловить подходящую тачку, поражонные рассказом. Пока прецтавители власти работают на дороге, мой знакомый пьет чай у главного в кабинете, сидя фсе так же в ево кресле.

Следующий флэшбэк: фура, в которой мой знакомый едет по просторам родины, останавливаецца на перепутье. И дальнобойщик говорит, што в Москву – это прямо. И пусть мой знакомый покинет нах салон афтомобиля, так как дальнобойщику надо направо. «Как направо?!» - включаецца в риальность мой знакомый, снова начиная вращать глазами и жыстикулировать. «Вот ведь гады мусора!» И хотя шофёр уверяет, што до Москвы осталось нидалеко и попуток много, мой знакомый в гневе ловит машыну, которая везет ево обратно к тому самому посту ГИБДД на выезде из Самары.

Новый кадр: тот же пост, те же мусора, только с удивленно-перекошенными харями. Мой знакомый кричит: «Я жэ просил в Москву, в Москву!» Он страдает, как три сестры, трагически машет руками, как Вертинский на концерте и закатывает глаза, как взбесившаяся девочка в фильме «Экзорцыст». Дубль два – мусора снова убегают ловить машыну.

Последний кадр – пробуждение в Москве без денег, памяти, чести и совести.

Но время фсе улажывает. Мой знакомый снова отправлен в Самару, не торчит, ничево не помнит и стараецца не заморачиваца этим вопросом беспамяцтва. Папа дал попользовацца своим джыпом, а это интересно и увлекательно. Это лечит даже лучше чем время. И вот едет мой знакомый на джыпе из предместий Самары собственно в Самару. И ево останавливают на посте ГИБДД. Да, на том самом. А он еще ничево не помнит, о нет! Опускает стекло. В окошко заглядывает мусор и меняецца в лице. Мусор радостно зовет товарищей. Мой знакомый ничево не понимает и начинает от непоняток вращать глазами как в лучшие годы. А мусора радостно восклицают: «Ну да! Конешно это он! Ну как ты, братан? Как там, - их лица делаются серьезными, - уладились твои дела?». У «братана» случаеца первый болезненный флэшбэк. Он частично вспоминает, как полгода назад попал в Москву. На лбу колосицца испарина страха и стыда. Что делать? Какие нахуй дела? Что он им наплёл?

«Нормально дела», - слабым голосом отвечает мой знакомый, отодвигаясь в глубину между сиденьями. И для убедительности добавляет: «Вот – на джыпе езжу…» Больше он сказать ничево ниможет, ибо нипомнит ни болта и боицца сказать не то. Гибэдэдэшники со значением переглядываюцца между собой. «Ну, братан, - говорят ему в окошко с придыханием, как перед стопкой вотки, - ну… ты это! Чтобы всё! Было типа тово!» - больше от избытка чувств прецтавитель власти сказать ничево не может. Мой знакомый мелко кивает и делает руками жесты, уверяющие, что фсе будет заибись. Показывает пальцами одной руки «окей», «виктори», «мир-дружба», «превед, дефчонки», а другой рукой выкручивает руль и дрожащей похолодевшей ногой жмет на газ. Мусора машут вслед.

От пережытова стресса мой знакомый сдержал обещание. Сошелса снова с любимой девушкой, бросил торчать, вернулса в Москву и собираецца стать отцом. Одно плохо: что он наплел тогда – не помнит. Что же это было? Чем можно так растрогать гибэдэдэшников? Господи, чем?

Мои знакомые – очень понятливые люди. Например, у одного из них я спросил: «Как можно вывести эти следы?» и показал свои ноги с синюшными горизонтальными полосами. Мой знакомый без церемоний взял ногу двумя пальцами, поднеся ее к глазам. Роняя сигаретный пепел прямо мне на копыта, он сказал: «Ничем». Я придусмотрительно добавил: «Тогда нинада спрашывать, откуда это у миня взялось». Он взглянул на миня устало, как отравленная нефтью черепаха: «А че спрашывать-то? Проводом тибе ноги связывали». Я удивилсо. Он удовлетворенно добавил: «Телефонным скорее фсего. Само пройдет». И действительно – телефонным. И действительно – прошло.

Среди моих друзей и знакомых не только маньяки, уголовники, воры и проститутки, как считает моя мама. Нет. Попадаюцца фсякие программисты, верстальщики, художники, музыканты, поэты, писатели, банкиры, манагеры, фотомодели, психиатры, адвокаты, депутаты, штурманы гражданской авиацыи. Почти фсе - умные, свецкие, образованные люди. Но почти фсе, к сожалению, норкоманы или алкаголики. Отчасти маньяки. Некоторые по совместительству – воры и уголовники. Если их собрать вместе и дать задание уничтожыть вселенную, то они её уничтожат. Или спасут. И от тово, как они танцуют, зависит то, как жывет этот мир. Я, например, считаю, что эти люди умеют жыть.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

Агнцы Долли

Иногда у моей мамы случаюцца припатки самобичевания. Она хватаецца за голову, склоняецца, как ангел на Александрийском столпе и тихо восклицает:
- Господи! Что я сделала не так? В чём мы провинились? За что мне такой ребенок на старости лет?!
Я в это время цынично закуриваю (мама бросила курить) и вставляю свои каменты в трагический монолог:
- Тибе ещо сорок с чем-то, чо ты гониш про старость лет?
Мама слехка дёргаецца и косицца на миня из-под светлых кудрей, художэственно ниспадающих на ейное лицо. От моево голоса, вида, словарнова запаса, от тово, как я выпускаю дым, скосив глаза к носу и корча поганые рожы, её передергивает, и мама решает не замечать миня. Она смотрит в окно и продолжает:
- Три института… Английская школа… Кружок рисования во Дворце пионеров… Кружок «Юный архитектор»... Кружок этих, как их…. Как их там…
Мама тиряет трагическую интонацыю и раздражонно щолкает пальцами.
- Юных натуралистоф, - напоминаю я, двигая челюстью, как рыба, и выпуская дым колечками, - Типа любителей природы…
Я делаю максимально дибильное лицо, изображая натуралиста. Мама с отвращением смотрит. Взяв сибя в руки, с трудом возобнавляет монолог с возрастающими нотками контролируемой истерики:
- Любителей природы… Любителей! Природы! А ты не любишь природу! Почему ты не любишь природу?!
- Да, я нилюблю природу, - отвечаю печально, как профессор Преображенский, нилюбившый пролетариат. – Я люблю метро. А в кружке юных натуралистов пахло птичьим гавном. Пардон, помётом. Потом миня укусила старая агриссивная обизьяна.
- Кто кого укусил - это еще вопрос, - торопливо вставляет мама.
- А ты докажы, начальнек! – лофко парирую я, выдвинув фпёред нижнюю челюсть и потрясая распальцовкой. Мама закрывает лицо руками, ей ниприятен мой английский юмор. - Потом мы выгуливали хомяков, мама. И один хомяк сбежал. Поэтому миня выгнали. С тех пор я нилюблю природу, хотя жалею её, - трогательно завершаю я, потушыв сигарету и распихивая ногой трех кошек, вертящихся подле. Я их подобрал на улице и подарил маме.
- Не бей животных! – кричит мама мне в спину.

Иду в свою комнату, поперек которой стоит диван. Перепрыгиваю через спинку дивана, падаю на подушки и лежу на спине, сложыв руки на груди, как покойник. Мама крадецца следом. Она не наговорилась. За ней трусцой семенят кошки. Вся компания входит в комнату, маман стоит у дивана в скорбной позе, как будто я и вправду умер. Для пущево схоцтва высовываю язык и закатываю глаза. Мама пытаецца не отводить взгляд, но не может смотреть на дело рук своих. Она не хотела впускать такое зло в этот мир.

Тишына. За окном гудит троллейбус. В глубине дома какая-то сволач мучает пианино. Коты смотрят на миня с интиресом. Один прыгает на диван и обеспокоенно нюхает мою морду. Я не шевелюсь. Кошак волнуецца. Вдруг с диким воплем я хватаю кота, периварачиваюсь со спины на жывот и начинаю тискать беззащитное жывотное. Кот орет. Мама ахает от страха и ниожыданности, закрыв лицо руками. Остальные два кота убегают из комнаты, царапая когтями пол. Я отпускаю их собрата, он пулей вылетает следом.

Снова тишына. Мама держыцца за сердце. Я поворачиваю к ней раскрасневшуюся харю и, улыбаясь, слизываю кровь с глубоких царапин на руках. Мама делает такое лицо, будто щас начнет рыдать; прячет скрюченное лицо в ладонях и, сгорбившысь, садицца на край дивана. Я знаю, што она не заплачет. Мама заплачет, когда умрут её родители или я. Но не сичас. Сичас она качаецца, не отрывая рук от лица, и глухо бубнит:
- Когда же все пошло не так? Кто виноват?
- Мама, - я тяну её за рукав, но она крепко вцыпилась в лицо руками и не поддаецца. – Мама, не задавайте пошлых вопросов!
Мама качаецца. Она хочет поговорить. Хочет, штобы её пожалели. Ей не смишно. Ладно, так и быть, я побеседую с ней.
- Во фсём виноваты пионэры-герои!
Пальцы слехка раздвигаюцца, на меня смотрят сухие (конешно, она не плакала) вниматильные голубые глаза.
- Пионеры-герои, мама! Они виноваты. Понимаеш, фсё важное закладываецца в человека в децтве. Давай нимного прокрутим плёнку назад и посмотрим, што закладывали в моё поколение, пока мы были tabula rasa.

Какие примеры для подражания были у нас? Какие, извините за выражэние, идеалы вкладывали в наши недоразвитые головы? Какие, песни пели мы в децком саду под пианино воспитательницы с гордым именем Ирма Ференцевна? Не помниш? Щас напомню.

Шол отряд по берегу, шол издалека.
Шол под красным знаменем командир полка.
Голова завязана, крофь на рукаве,
След кровавый стелецца по сырой траве. Ее-ее… пум! Цоп-цобэ!

За апсолютную точность цытат не ручаюсь, но смысл передаю верно. Или вот это:

И бесстрашно отряд поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой вдруг поник головой
Комсомольское сердце пробито.
Он упал возле ног воронова коня
И закрыл свои карие очи… ну и так далее.

Или орлёнок, которому предлагалось «взлететь выше солнца и степи с высот оглядеть». Какой вид открывалса пресловутой птице с высоты ейново полета? «Навеки умолкли висёлые хлопцы, в жывых я осталса один». Смерть, кровища, разруха, гниющие трупы. Я на месте орлёнка абасралсо бы от ужаса и улетел в Баден-Баден на курортЪ. Не много ли дестроя для беззащитных совецких детей в перекрученных колготках?

А фильмы «про войну»? Выбора особово не было: чево совецкий синематограф наваляет, то и смотри. И вот то поколение, которое пережыло войну, снимало фильмы про смерть, жертвы, разбитые судьбы и прочая. Ладно, я понимаю, што для них война была главным событием в жизни. Но другим-то почему надо было сие смотреть? «Штобы помнить»? Пардон, здоровому челавеку лучше это забыть. Почему мы, родившыеся в конце века, должны были, как упыри, выпить фсю пролитую кровь двадцатова столетия? Первая мировая, Гражданская, Вторая мировая, атомная бомба, холодная война, кругом враги… При этом ещо кто-то предполагал, што мы вырастем «нормальными». Фига с два!

Во што мы играли в децком саду? В войну. Миня, кстате, фсигда назначали фашыстом. Кажецца, я до сих пор им осталсо. Но это тема для другова разговора.

И вот уже в децком саду замаячили, ещо неявно, в тумане, совецкие агнцы божыи, коммунистические овечки Долли, клонированные дети-убийцы, принявшые лютую смерть и мучения. Полностью эти сакральные тени прошлова проявились в первом классе школы. Их выцветшые портреты висели на стенах; пионэры-герои смотрели прямо и бессмысленно, а удавка кроваво-краснова галстука оплетала децкие шеи и не оставляла надежды.

Мы должны равняцца на них и дать клятву о том, што будем вести сибя так же, как они. Учительницы смаковали подробности смерти совецких великомучеников. Жызнь пионэров-героев была не важна, главной была смерть.

Зачем это фсё? Ково растили из нас? Из нас растили шахидов-атеистов, мама! С децкова сада приучали к геройству, войне, смерти за светлые идеалы. Ну а поскольку «светлые идеалы» - вещь сугубо условная, тем более в децтве, то получаецца, што нас учили умирать молодым. Мы ждали условных фашыстов, а они не пришли. Мы, профессианальные камикадзы, стояли на пустом аэродроме и были готовы, фсигда готовы, ко фсему готовы. Но никто не дал самолетов.

Никто не научил нас как жыть. Тем не менее, мы не умирали, ядрёна вош! Время шло, фсе уже выросли из пионэров, а «час икс» не наставал. Штобы заполнить пустоту, большынство устроило войну с собой и окружающим миром. Войну устроить лехче, чем перекроить сопственные мозги.

Што мы слушали уже в это время, в «школьные годы чудесные»?

Снова за окнами белый день,
День вызывает миня на бой,
Я чувствую, закрывая глаза, -
Весь мир идет на миня войной.

Или:

Красная-красная крофь
Через час уже просто зимля,
Через два на ней цветы и трава,
Через три она снова жыва
И согрета лучами звезды
По имени Солнце.

Ну и «группа крови на рукаве – мой порядковый номер, пожелай мне удачи в бою», это само собой. Опять война и кровища!

Вот поэтому, мама, мы, дети из «хорошых семей», отличники боевой и политической подготофки, не умеем жыть. Нету в головах таково сцынария. Мы умеем умирать молодыми. Можем в расцвете лет бесстрашно поскакать на врага, словить в пятак, красиво упасть у ног воронова коня и закрыть свои карие очи, а перед благородной кончиной даже произнести краткий мессидж: «ты, конёк вороной, передай фсем по ацке, дорогой, што я честно погиб за рабочих/за вьетнамцев/за антиглобалистоф/за родину и путина/за спасение редких видов жывотных и птицЪ». А в небеси обязательно должен парить орленок или какой-нибудь другой стервятник, лучше фсево – двуглавый орёл с партретом президента на спине.

Последняя минута моево гонева проходит на фоне зычных афтомобильных гудков, нетерпеливых и требовательных. Наконец я затыкаюсь. Сосед снизу кричит в форточку:
- Харэ гудеть, мудила!
- Ты это мне базариш? Мне, бля? Да ты молись, инвалид, штоб я из тачки не вышел!

- Опять какие-то гопники, - говорит мама, подходя к окну.
- Пардон, маман, миня терзают смутные сомнения, што это приехали за мной.

Узнаю суровый голос владельца чёрнова джыпа! Я необходим владельцу как воздух. Я должен помочь в одном важном деле. Афтомобилист уже заждалса, и на жылистых руках ево извиваюцца татуированные драконы. Действительно, лучше помолицца, штобы он не выходил. Лучше выйду я.

Пока мама смотрит в окно, перипрыгиваю через спинку дивана – на сей раз в другую сторону, – влезаю в кеды, открываю дверь и выбигаю на лестницу. Мама бежыт следом.
- Ты когда будешь? Кстати, у меня в школе тоже были портреты пионеров-героев, и мы сами делали о них доклады. Тем не менее, все выросли приличными людьми. Не сваливай на других свои проблемы.
- Пардон, об этом я как-то не подумал.
- Подожди, у тебя там на руке царапины от кошки. Кровь течет.
- Да ничего, мам. Считай, што это мой порядковый номер… Мне совсем не больно. До сватьбы зажывёт.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

Писать сочинение на вступительном экзамене по лите

Мама на протяжении длительнова времени объедала мне головной мозг на предмет получения высшево образования. Я поучилсо в парочке институтов, но, когда чувствовал, што получил довольно знаний, съябывалсо на вольные хлеба.

Для мамы это становилось трагедией. «У нас в семье, - говорила она, - у всех высшее образование, и зачастую не одно. Как тибе не стыдно позорить семью?». Я прислушывалсо к сибе с целью найти угрызения совести и не находил их. «Вот как-то так», - искренне отвечал я, разводя руками.

Один раз подобный разговор зашел в присуцтвии моево приятеля Андрюши. Выслушав этот диалог, он предложыл:
- А ты поступай в Институт культуры. Это ж один из самых долбойобских вузов города. Если ты поступил и тибе нужен тока диплом, то преподы не будут к тибе цепляцца, станеш тихим троешником. Вылететь из «Кулька» практически нивозможна.
- Простите, Андрей, - встряла в разговор мама, - я не расслышала: куда вы предлагаете поступать?
- Да в «Кулёк» - Институт культуры. Я там сам учился.
Мама побледнела, дрожащей рукой взялась за дверной косяк и сказала:
- Я этова не допущу. В Институт культуры – только через мой труп.

Когда мама так говорит, у миня сразу появляюцца планы на будущее. Было решено поступать в Кулек, известный также как «Дебилятник». Где-то за месяц мама смирилась с положением дел, надеясь, што я не поступлю и тогда миня можно будет устроить по блату в университет. «Хорошо, - говорила мама, - теперь ко всем твоим талантам добавицца диплом массовика-затейника». Это ниправда – я поступал на другой факультет. Маман даже просила готовицца к экзаменам, почитать што-нибудь. А што читать? Мне уже двадцать с ***м лет, я уже фсе перечитал, а школьная программа забыта нифпесду, я же фсево этова полюбэ не восстановлю в памяти за такое короткое время.

За день до первого экзамена по литературе я решыл для химчистки совести чо-нибудь почитать. Наугад с книжной полки вынул креотифф Тургенева «Отцы и дети». Прочитал. Так сибе текст, афтор не жжот, тема ебли не раскрыта. Да и вопще… Мне бы их проблемы: вот што важнее – Пушкина читать или лягух резать? ДурдомЪ.

На следующий день с утреца поперсо на экзамен. Поскольку в институт я не особо хотел поступать, оцэнки миня не волновали. Волновало другое. Очутившысь в толпе абитуриентов, я понял, што являюсь одним из самых тупых и фунявых жытелей Петербурга. Молодеж была хорошо одета, причосана, многие внимательно читали какие-то учебники. Самым оскорбительным являлось то, што почти фсе были в очках.

У миня же не то што не было очков и учебников. У миня были грязные кеды, мятые и рваные джынсы, футболка с какой-то похабщиной на спине – кажецца, с портретом Дюка Ньюкема и надписью «Born to be wild». Ну и, конешно, причоска. Свои волосы я считаю чем-то вроде креста, который несу с децтва. После этова мне абонимент в рай, полагаю, будет обеспечен.

Короче, я казалсо сибе старым безграмотным крестьянином в грязных портках, попавшым на бал Дворянскова собрания. Казалось, што таких как я вопще нильзя пускать в институт, желательно дажэ отстреливать на подходах к оному.

Из необходимых фишек для сдачи экзамена при сибе имелись:

а) цытата из Довлатова, выписанная на шпаргалку (универсальный эпиграф, подойдет к любому сочинению):
«Я был на третьем курсе ЛГУ. Зашел по делу к Мануйлову. А он как раз принимает экзамены. Сидят первокурсники. На доске указана тема: "Образ лишнего человека у Пушкина". Первокурсники строчат. Я беседую с Мануйловым. И вдруг он спрашивает:
- Сколько необходимо времени, чтобы раскрыть эту тему?
- Мне?
- Вам.
- Недели три. А что?
- Так, говорит Мануйлов, - интересно получается. Вам трех недель достаточно. Мне трех лет не хватило бы. А эти дураки за три часа все напишут».

б) Отрывочные воспоминания о прочитанных накануне «Отцах и детях».

в) Сломанный карандаш и несломанная ручка.

Не густо, прямо скажем. Ситуацыя усложнялась тем, што школьное сочинение – это особый жанр, и горе тому, кто думает, што написать сочинение лехко.

По форме оно обязательно должно иметь вступление, основную часть и заключение. Во всей этой ботве должны быть понатыканы цытаты, подкрепляющие тупые, банальные, однобокие суждения о сложных, тонких, неразрешимых проблемах. Проще говоря, должны присуцтвовать стандартные ответы на вопросы, ответов на которые не существует.

При этом сочинение должно быть написано грамотным русским языком, но выглядеть так, будто ево писал типичный симнадцатилетний дебилЪ. Если у тибя вдруг появилось какое-то «сопственное мнение» - засунь ево врагу в жопу, не мучай преподов, не умножай их печали, им и так надо читать тонны бреда и вдобавок этот бред оценивать. У преподов нет времени и жылания вникать в твои идиоцкие мысли, мимоходом проверяя еще орфографию с пунктуацыей.

Так што, будучи далеко не в школьном возрасте, имея далеко не школьный жызненный опыт и будучи (што уж тут скрывать) вполне самообразованным человеком, мне надо было прикинуцца малолетним выпускником средней школы и от ево лица, ево словами написать сочинение, по форме и смыслу соотвецтвующее вышеназванным канонам, и сделать это за несколько часоф. При том за основу я ничиво, кроме «Отцов и детей» взять нимог, потомушто фсе другое я читал, но это было давно и ниправда. Еще нас предупредили, што если выбираеш «свободную» тему, то в сочинении должны быть обизательно примеры из русской литературы, которая входит в школьную программу.

Таким образом, написание сочинения на вступительном экзамене в паршывый «Кулёк» оказалось одним из самых трудных дел, за которые я когда-либо бралсо.

Когда нашу отару абитуриентов загнали в класс и написали на доске три темы на выбор, моим первым желанием было уйти и не вернуцца.
Тема первая: «Герой нашево времени. Печорин и Максим Максимыч». Песдец. «Раскрыть тему» за три или четыре часа – увольте миня, я для этова недостаточно глупЪ или уменЪ – без разницы.
Тема вторая: «Есенин. Трагедия поэта». Ну это вопще оскорбительно. Талантливый человек, прожыл жызнь, и действительно трагическую, потому што бухать надо было меньше, – ниважно. Но вот так взять поэта и препарировать как лягушку, чтобы о жызни и трагедии писали юные идиоты, не имеющие мозгоф, но имеющие времени несколько часов и цель – поступить в дебилятник, - это подло. Чистой воды кощунство и глумление над памятью поэта. Все равно што пойти, раскопать ево могилу и посмотреть, какова цвета у покойнова трусы.
Тема третья, «свободная»: «Правда ли, что добро, красота и любовь – самое важное в нашей жызни?». Тут миня вопще высадило нифпесду. Во-первых, в чьей «нашей»? Моей или ихней? В смысле тех, кто эти безумные темы придумывает? Полагаю, што у меня с ними разные приоритеты. И што, например, будет (кроме проблем с цытатами), если я напишу, што ниправда, и в моей жызни самое важное – деньги, секс и наркотики? Полный и безоговорочный песдец.

На выданных листочках я написал универсальный эпиграф и завис, разгрызая карандаш. Уходить просто так, без борьбы, не хотелось, поэтому за оставшыеся пару часов (остальное время я посвятил разгрызанию карандаша и выпадению в осадок) навалял креотиф на свободную тему, прикрутив туда Базарова. Поставил последнюю точку и сдал, не перечитывая.

Пришол домой, сказал:
- Мама, мне по сочинению два. Темы попались очень трудные. Я не смогЪ.
- Ну не волнуйся, - успокоила мама, - Может троечку-то поставят.
- А я не волнуюсь, - честно призналсо я, и завалилсо на диван читать Юкио Мисиму.

Через несколько дней я пошол по приколу узнать ризультат и чуть не умер от шока, увидев свою фамилию в списках «отлично». Куда катицца этот мир? Если у миня «отлично», то што же тогда у троешников и четверошников? Просто страшно жыть.

Потом, уже будучи студентом, я разговаривал с преподом по теории литературы. Помимо прочево, он мне рассказал, как они фсей кафедрой ржали над сочинением на «свободную тему» про Базарова. Поржав, поставили «отлично» за чувство юмора. В том, што это был мой опусЪ, я струсил и не призналсо.

Потом, когда уже начал учицца, выяснилось, што, невзирая на похабный внешний вид, я в дебилятнике ваще самый умный. На последних курсах я несколько раз лекцыи читал своим одногруппникам, потомушто знал предмет лучше преподов. А черес пять лет получил красный дипломЪ, в котором фсе были пятерки и только одна четверка по системному анализу – я тогда заторчал, заработалсо и не стал готовицца. Пытаюсь припомнить, где этот диплом мне пригодилса впоследствии? Кажецца, нигде. Так и лежыт у мамы в секретере.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

Ходить по Питеру с деревянным ружьём

Это случилось, когда я училсо в Дебилятнике (питерский Институт культуры, as known as Кулёк). В Дебилятнике много факультетов; могут выучить на искусствоведа, библиотекаря, массовика-затейника, эстраднова вокалиста, даже режыссера или оператора. О ценности подобнова диплома я умолчу. Понятно, кто идет учицца в Кулек: либо отчаянные долбойобы, либо девственные провинцыалы, у которых все еще в моде китайские пуховики и жылание «стать артистом».

На втором курсе лекцыи по философии читал сухонький старичок – божый одуванчикЪ. Однажды он завел реч о суевериях, типа как обычным природным явлениям люди приписывали мистическое происхождение.

- Иногда, при сильной грозе или во время шторма, возникает электрический разряд в виде светящихся пучков на концах высоких предметов, например, мачт или шпилей. Не зная физической природы этова явления, люди назвали его «огни святого Эльфа».

- Позвольте, - поднимаю руку – я, может, ослышалсо, но как огни назывались? Святова Эльфа?
- Эльфа, - спокойно подтверждает препод.
- Видите ли в чом проблема – я низнаю ни одново эльфа, причисленнова к лику святых. Равно как гнома, тролля, хоббита или домового. Память подсказывает мне, што светящаяся бодяга на мачтах называлась «огни святого Эльма», это такой католический святой, покровитель моряков. Типа как у нас Николай Чудотворец.
- И вы считаете, что из-за этова можно срывать мне лекцыю?
- Да! Взгляните, - я обвел фсех студентов шыроким взмахом руки, - вот эти дети когда-нибудь в приличном опществе вслух вспомнят об «огнях святого эльфа» и опозоряцца на фсю жызнь. Их спросят: «И где вас этому научили?» «В Институте культуры», - ответят они. И сей факт укрепит славу самого идиоцкого вуза Питера. Сюда будет поступать фсе меньше и меньше народу (да, в этом месте привралЪ; поток дураков никогда не иссякнет), здесь не захотят учицца на платных факультетах. Вам урежут зарплату или вопще сократят. И это только малая часть слецтвий тово, што вы называете Святого Эльма «эльфом».
- Хорошо. Завтра в пятнадцать часов я буду ждать вас в кабинете декана. Мы обсудим этот вопрос.
- Принимаю ваше предложение, - поклонившысь, ответил я. Хотя душа засвербила тоскою – не люблю я эти объяснения, эти склоки…

Завтрашний день у миня изначально был тяжолым. Мне прецтояло встретицца с маминой тетушкой (назовем её «тётя Алла») и отдать ей ключи от дачи. Тетушка одинока, ей уже за семьдесят. У нас просто классическая семья: я – в роли семейного урода, тетя Алла – в роли сумасшедшей старой роцтвенницы с нехилым наследством, которое неизвестно кому достанецца. Физическое здоровье у ней – дай бох каждому: такая бодрая полная дама с «халой» на голове. Но вот с мозгами беда. К примеру, когда тетушка звонит нам на домашний тилефон, и я беру трубку и говорю «да», она спрашывает: «Ой, ты дома?». Хорошый вопрос!
- Нет, - отвечаю, - это мое астральное тело дома, а сам я уехал в Казахстан поднимать цылину.
- Не поняла, - после долгого молчания говорит тетушка.
Ну это уже клинический случай. Приходицца мирица с ее идиотизмами.

И вот мне прецтоял такой распорядок:
А) Выслушать лекцыи
Б) Выслушать мнение декана по поводу бляцких эльфов
В) Выслушать порцыю идиотизмоф от тети Аллы

Был март, день выдалса солнечный, весенний, теплый. Первый пункт миссии – выслушать лекцыи – прошол в штатном режыме. В 15.00 я тусовалсо возле деканата, под надписью «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Надпись была выцарапана на совесть, замазать ея было нивозможна. Сие хулиганство приписывали мне, но это песдёж и провокацыя. Надпись накарякали до моево поступления. К тому же я выпендрёжник и написал бы сие в оригинале.

Рядом была раздевалка, где одногруппники весело напяливали демисезонные одежды и выходили в весну, а я стоял и матюкалсо. Прецтавлял, как я ругаюсь с преподом, потом с деканом, в качестве последнево аргумента посылаю их нахуй и миня отчисляют. Я прихожу домой и говорю: «Мама, миня отчислили из института». Мама придвигает стул, садицца, складывает руки на груди и спрашивает: «За что?». «За эльфов, мама». Тьфу, бля! Когда в старости буду писать мэмуары, назову их «Жызнь через жопу».

И тут я заметил Ево. Рядом с деканатом была вечно закрытая кладовка, где хранились швабры, лопаты и прочий спортивный инвентарь. На этот раз кладовка была открыта, более тово, между швабрами стояло деревянное ружьё, покоцанное временем, но фсе равно издалека вполне как настоящее, даже имелась лямка, штобы вешать на плечо. Очевидно, это был инструмент массовиков-затейников, - они же исполняли какие-то децкие утреники в качестве дипломных работ.

Думаю, никто на моем месте не прошол бы мимо. Цопнув ружьё, я выбежал на улицу вслед за одногруппниками, по ходу прицеливаясь в самых пугливых. «Бах! Бах!» - крикнул я так звонко, што нипадалеку с крышы упала сосулька. Одногруппники быстро сориентировались и в ответку мне прилетело штук пять снежков. Я со своей стороны тоже швырялсо снежками и размахивалЪ ружьём для устрашения. Таким макаром мы пробежали почти фсё Марсово поле.

И тут стало ясно, што стрелку в деканате я проибал, зато с****ил ружьё – не относить же ево обратно? До встречи с тетей Аллой ещо было время, и я решыл прогуляцца до места встречи пешком: от Марсова поля через Троицкий мост по Каменноостровскому до метро «Петроградская». Солнце сияет, погода шепчет, воробьи опять-таки чирикают. А, в жопу эльфов!

Повесив ружьё на плечо, я поперся на Троицкий мост. Питерцы, в принцыпе, практически не риагируют на чудачества земляков. Сумасшедшых в Питере столько, што если на каждова риагировать, про сибя забудеш. Но вот с оружыем другое дело. В девяностые на улицах, прямо скажем, постреливали, поэтому осталась привычка обращать внимание на оружые, штобы не попасть под шальную пулю.

При виде болтающевося за спиной ружья женщины всех возрастов говорили «ой!» и шарахались в сторону, иногда даже выбегая на проезжую часть. Мужыки чаще фсево ржали, потому што они умнее теток и видели, што ружьё деревянное. Некоторые отдавали честь. Я козырял в ответ. Несколько раз афтомобилисты сигналили и высовывали в окно руку большим пальцем вверх, типа «во! круто!». На Каменноостровском за мной пристроилась кучка пьяных студентов, прогуливающих занятия. Некоторое время они шли, как нибольшой отряд, и пели «Што тибе сницца, крейсер «Аврора», в час когда утро фстает над Невой?».

Наконец, я дошол до «Петроградской». От предчувствия тово, как я приколюсь над безумной тетей Аллой, у миня приятно ныло в жывоте. Мы договорились встретицца внутри станцыи, на выходе. Уже начиналсо час пик, из метро валила куча народу, а мне надо было против течения забурицца в метро не через вход, а через выход. Без ружья это низашто бы не удалось. Я снял оружые с плеча и начал размахивать им над головой, иногда покрикивая: «Пропустите инвалида! Дайте дорогу, товарищи!». Товарищи, изредка поругиваясь, фсе-таки предпочитали прижымацца к безоружным пассажырам, давая мне дорогу.

Таким образом я пролез внутрь станцыи. Тетки еще не было, и я фстал рядом с ларьком, взяв ружьё, как солдат у мавзолея. Народ хихикал, выходившые с эскалатора инстинктивно отскакивали, нарушая «пассажыропоток», а я стоял, изо фсех сил стараясь не ржать.

Наконец, среди поднимающихся на эскалаторе появились пышные формы тети Аллы. Впереди двигалса её мощный бюст, на который мне с децтва хотелось для эксперимента поставить два стакана – уверенЪ, они бы не упали. Я повесил ружьё на плечо и сделалЪ максимально сериозное лицо. Тетя Алла почти сразу миня опознала и подошла.

Поздоровались. Я напрягсо и поправил ружьё на плече. Тетя Алла никак не сриагировала. Я отдал ей ключи от дачи. Тетушка, как обычно, начала сыпать вопросами: как учеба? как здоровье? как мама? Я терялсо фсе больше и больше. Песдец! Она не замечала ружья! Стоявшый рядом народ ржал уже надо мной.

Тетя Алла выведала у миня практически фсе, што ей было интиресно и стала уже сворачивать разговор, дабы начать прощацца. Тогда я снял с плеча ружьё и взял ево, што называецца, «наперевес».
- Ой, а што ето у тибя? – наконец спросила тетушка.
- Ружьё, - равнодушным тоном ответил я.
- Зачем оно тебе?
- Ну… Как сказать… Время такое – опасно по улицам ходить. Для самозащиты. Я уже давно без ружья на улицу не выхожу.
При ближайшем рассмотрении любой нормальный челавек увидел бы, што ружьё деревянное. Но тетя Алла не была нормальным челавеком. Она молчала, переваривая информацыю. Наконец, мозг сработал и она, понизив голос, спросила:
- Так ты и стрелять умеешь?

Тут уж нивыдержал бы никто. Народ вокруг уссыкалсо до слёз. Я скрючилсо и ржал, опираясь на ружьё, штобы не упасть. Тетка окидывала фсю сцену неодобрительно-нипонимающим взглядом.

- Тетя Алла, - просипел я, - оно деревянное!
Последовала внушытельная пауза. Я приходил в сибя после припадка смеха, тетка как всигда долго обрабатывала данные. Через минуту она подала голос:
- А… Ну да. Понятно. Всё понятно, - по интонацыи было слышно, што ей, напротив, стало нипонятно вопще ничево.

Штобы не получить второй припадок, я быренько попрощалсо, сославшысь на дела. Вышел на улицу, покурил, успокоилсо и поперсо в метро ехать домой.

Едва я собралсо ломицца через турникеты, как миня схватили сзади за шыворот с криком «Куда!?». Дав оттащить сибя на несколько метроф, я вывернулсо и увидел, што обидчиком являецца бабка, которая сидит в будке у турникетоф. Поправив воротник, я с достоинством спросил:
- В чом дело? Пачиму вы на миня нападаете?
Бабка попыталась схватить миня еще раз, но я увернулсо. Показывая на ружьё, она спросила:
- Чо это там у тибя?
- Ружьё, - ответил я, изображая спокойное достоинство.
- С ружьём нильзя! – гаркнула бабка.
- Што же - мне ево тут бросить? – возмутилсо я.
- Я щас милицыю позову!
- Зовите.
- Шура! – крикнула бабка, вцыпившысь в мой рукав, - Шура, позови милицыю!
Через пару минут пришол мусор в состоянии алкогольной апстиненцыи.
- Чё у вас тут? – выговорил он с трудом.
- Вот, - затараторила бабка, - лезет с ружьём в метрополитен! Совсем совесть потеряли!
Мусор посмотрел на деревянное ружьё. Посмотрел на бабку, потом на миня.
- Отпустите, пусть идет, - сказал он бабке. И добавил, зыркнув в мою сторону: - Шутник херов.
Растерявшысь, бабка разжала руки, и я быстро слилсо вниз по эскалатору.

Пока ехал домой, напротив миня сидели два подростка, вылитые Бивис и Баттхед. У одново даже из носа периодически свисала сопля, и, шмыгая носом, он втягивал соплю обратно. Увидев миня, он сказал: «Приколись, ружьё». «Ага», - ответил ево товарищ. Потом фсю дорогу они молча пялились на мой деревянный реквизитЪ.

Ружьё до сих лежыт на антресолях – мать убрала. Много раз фсякие люди просили и умоляли подарить им это огнестрельное оружье, но я не сдалсо. Мало ли што? А если завтра война? Нет, даже не просите.
 

Грозная

Тор4People
Регистрация
7 Июн 2013
Сообщения
1,374
Адрес
с Плутона
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

Как пройти в библиотэку

Известно, што многие умные люди жывут в башнях из слоновьих костей, и лишь изредка высовывают морду, дабы посмотреть, што творицца в окружающем недружылюбном мире. Так и мы робко вылезем и рассмотрим одно явление, попавшее в поле зрения за вчерашнюю неделю. Итак, хлеба и грязищ!

Щас я сообщу сногсшыбательную новость: неожыданно, как пердёж на вступительном экзамене по литературе, вышла новая книга Пелевина! (Склонив голову набок, наслаждаюсь произведенным эффэктом).

Типерь расскажу, што эта книга из сибя прецтавляет. Потому што только олигофрен еще не высказал своево мнения. Прошу заметить – я тут не намекаю на сибя.

Даже Баян Шырянов, пишущий под псевдонимом «Кирилл Воробьев», отметилса. Цытирую (это первый абзац, дальше я не читалЪ): «А обрадованные критики тут же растерзали книжку в клочья. Доходное это дело — пинать Пелевина. Дескать, его роман хрен знает о чем, где снова навалены в кучу суши, покемоны, политики, бизнесеки и черный пиар. Короче, катавасия с фантасмагорией, перемежаемая наркотиками и совокуплением разных частей тел. Они идиоты».

Надо же, какая ахуенно свежая мысль! Баян вопще песдато пишет – благодаря изысканным речевым ошыбкам, фразу «они идиоты» могут примерить на сибя как критики, так и суши, покемоны, политики и бизнесеки. Получаецца своеобразный обстрел говном с приминением вентилятора. Этова нильзя не одобрить. Опщий смысл такой: фсе идиоты, Шырянов – дартаньян. Я знал это, я предчувствовал! В опщем, смелость и оригинальность шыряновскова утверждения миня так восхитили, што я закрыл окно браузера нахрен, дабы не быть ослепленным сиянием сверхчеловеческова разума.

Типерь рассказываю про книжку с использованием ея оглавления, взятова из интернета. Бумажный экзимляр я проибалЪ.

Элегия 2
Ето какие-то стихи, их преимущество – краткость, типа на пару страниц – не более. Прочитал до середины, потом пролистнул. О чом стихи – нипомню, поэтому впесду их.

Числа
Ето «роман». Туда афтор поместил объедки тово, што не вошло в «Generation П». Отдельно взятые придуманные/услышанные хохмы с плотностью одна хохма на пять страниц. Пару раз за весь роман действительно бывает смишно. Там в основном про банкира, и еще афтор пыталса приплести покемонов, штобы было забавно, но получилось как-то вяленько.

В романе Пелевин ещо раз паказывает, што читал разные книги и даже по философии што-то просматривал, и типа все это может изложыть в форме «для чайников» или «для нищих духом со скидкой».

Всё те же ахуенные откровения про внутреннюю тюрьму и типа тово. Создаецца впечатление, что Виктор Олегович сам построил сибе очень крепкую внутреннюю тюрьму из мыслей о внутренней тюрьме. И типерь он сидит там за решоткой в темнице сырой, а его условный товарищ, махая крылом, кровавые суши клюёт под окномЪ.

Ещо в романе долбяцца в жопу с намеком на «Вагриуса», предыдущево издателя Пелевина. Это тоже очень глубоко, злободневно и сатирично, у читателя прямо холодеют ноги на глазах. Вот, сопственно, и фсе.

Македонская критика французской мысли
То ли рассказ, то ли повесть. Прочитал три страницы, потом бросил по причине опщей скучности. Из этово произвидения можно узнать, што Пелевин читал Бодрийяра. Я из гордости скажу кто это — редкий и сложный афтор, типа философ; ево могут читать тока очень умные евреи-доценты, остальные истекают слюнями и умирают, не поняв ни слова. Ещо Пелевин знает термин «симулякр», што не может не вызывать уважения. Из двух слов он составляет термин «бодрийякр», и это тоже ахуенно смишно, согласитесь. Я смиялса около получаса. Возможно, это была истерика, но скорее фсево я просто висёлый и умственно нипалнаценный челавек. Што уж тут скрывать. Я даже на фотографии в паспорте дибильно улыбаюсь.

Один вог
Короткий рассказ, имеющий два преимущества: краткость – страницы две, не более пяти загубленных деревьев, и забавное название.

Акико
Етот опусЪ опубликовали в сети до выхода книги, типа «фсё равно говнище, давай в инет выложым для затравки». Цэль была достигнута: поклонники Пелевина начали затравленно икать. Прочитал восемь предложений, дальше не смогЪ. Известно лишь, что в принцыпе за такой креотив бьют в хохотальник. Сложно сказать што-либо ещо.

Фокус-группа
Тут несколько людей дохнут и попадают в мир иной. Нинада размахивать руками от восхищения аригинальностью сюжета. В загробном мире они што-то вяло обсуждают, как будто им больше делать нечево, потом садяцца на веласипед и ищезают. Кончаецца все кадром типа из матрицы: каменистое поле, а из нево торчат шары на палках. Видимо, там есть какой-то глубокий философский смысл, но я ево нипонялЪ.

Гость на празднике бон
Из этова рассказа вы узнаете, што Пелевин знает Юкио Мисиму. Вы, естественно, Мисиму не читали, и вопще беспонятия кто это такой, поэтому во время чтения стучите пяткой об пол, находясь в жостких непонятках. Тока в конце удручонный читатель понимает, што речь идет именно об этом японском писателе. В финале Пелевин, как фокусник Коперфильд, откидывает воображаемый плащ и – ***к! – открывает тайну: оказываеццо, это Юкио Мисима тут имеецца в виду. «Да ты ****ись!» – кричит восхищонный и паверженый читатель.

Этот рассказ нихрена не смишной, а типа умный. Свежесть высказанных в рассказе идей, опщее фпечатление и тщетные потуги на эстэтику создают впечатление, будто вы съели тушоную капусту недельной давности прямо с плиты.

Запись о поиске ветра
Ето подъёбка то ли про Японию, то ли про Китай – нипомню. Эпистолярный жанр – кто-то кому-то пишет мессидж. Ну там гуру, ученик, прогулки по помойкам под луной и прочее. Впечатление безысходно-тухлое: будто ты – нищий белорус без сапог, стоиш ранней весной по колена в грязи на перепутье, а за плечами болтаецца мешок гнилой картошки.

На этом содержание заканчиваеццо, а картинок в книге нетЪ.

Есть, правда, картинка на обложке – там сидит какая-то зимфира и её обнимает синий мужык. Ето очень оригинально, особенно для тех, кто хоть как-то знает историю жывописи и может без улыбки сказать «Петроф-Водкин». Ещо есть две фотки Пелевина – на одной он с пистолетом и в наушниках, а на другой голый с нарисованным яблоком в руке. Тоже беспесды глубокие ассоцыацыи: типа афтор не тока Борхеса читал, но ещо умеет обращацца с оружыем и не имеет жырнова пуза. Видимо, это должно устрашать тех, кто хочет набить Пелевину морду за рассказ «Акико» и фсю книгу в целом. Яблоко тоже являеццо каким-то культурным символом, но я точно нипонялЪ.
Вот и фсё.

Не читайте книг в эпоху постмодернизма.
Обращайтесь к классике.
 

хаш-хаш

Тор4People
Регистрация
31 Янв 2013
Сообщения
1,181
Предпочтения
Опиаты
Re: Анимаша ака ИмператорЪ Рипс Лаовай. Опубликованное в сет

нарКОТварь написал(а):
Аня конечно была безумно талантлива
Я погуглил, конечно, но что-то мне не попалась инфа о её уходе на ту сторону. Если это так, то жаль, очень жаль.
Я почитал, как всегда, к сожалению, немного. Пару-тройку страниц из написанного классическим русским языком и приблизительно столько же на падонакском. Само собой, выбор языка - абсолютная компетенция автора, но обратите внимание, - насколько текст написанный на классике превосходит "оппонента"(разумеется, по моему скромному мнению).
Я сейчас не хочу углубляться в детали, просто, на мой взгляд это очевидно.
 
Сверху Снизу