В России не менее 1,5 млн наркозависимых людей, но точное их количество неизвестно. И около полумиллиона ВИЧ-инфицированных, 80% из них моложе 30 лет. Интерьвью с Михаилом Голиченко, ведущем аналитиком по правам человека канадской правовой сети по ВИЧ/СПИДу.
В сферу его особого внимания входят вопросы наркополитики в русскоговорящих постсоветских странах. Михаил Голиченко в прошлом сотрудник Управления ООН по наркотикам и преступности, преподаватель Саратовского юридического института МВД РФ, капитан милиции в отставке.
— Как вы оказались в Канаде?— В конце 2007 года я начал работать для российского представительства Управления ООН по наркотикам и преступности. А в 2010 году прошёл по конкурсу на контракт в канадскую организацию и переехал в Торонто. По большому счёту моя текущая должность предусматривает примерно ту же тематику, что и в управлении ООН. Большая разница в том, что регион мой стал больше. Раньше я был сосредоточен лишь на России. Кроме того, ранее моя деятельность была связана с общими правовыми вопросами, а сейчас стало больше чистой правозащиты.
— Какова наркополитическая ситуация в бывшем СССР? — Прошло уже много времени с момента распада Союза, ситуация в разных странах сильно отличается. К примеру, в некоторых странах на официальном уровне принята стратегия снижения вреда, включая обоснованное лечение наркозависимости с применением заместительной терапии или вопросы профилактики ВИЧ/СПИДа среди потребителей инъекционных наркотиков и других представителей групп высокого риска. Этого нельзя сказать о России, Туркменистане, Узбекистане. Есть страны, над которыми тяготеет советское наследие в наркополитике, преобладает жёстко-репрессивное отношение к данному виду правонарушений. А есть страны, идущие по пути более взвешенной наркополитики. И ситуация там в целом лучше.
— А какие это страны? — Например, Кыргызстан или Украина... Но опять же, нельзя говорить, что там одинаковая ситуация. У каждой страны свои отличия. Прибалтика вообще стоит особняком. Даже в Белоруссии произошли неплохие изменения в сфере профилактики ВИЧ-инфекции среди потребителей инъекционных наркотиков. К сожалению, России в данном отношении нечем похвастаться.
— Занимаясь более 10 лет проблемами наркополитики, я часто наблюдал царящие в России предрассудки в отношении ВИЧ-инфекции или наркотиков даже среди тех людей, по долгу своему обязанных быть в теме. Мы сталкивались с негативными инфоволнами в адрес ВИЧ-инфицированных людей, со стигматизацией и шельмованием наркопотребителей. Отношение к ним по умолчанию дискриминационное. С чем это связано, на ваш взгляд, и какие у России перспективы в этом отношении?— Я услышал уже два разных вопроса. (Улыбается.) Первое. Стоит разделить отношение к ВИЧ-инфицированным и к представителям групп высокого риска, а к ним принято относить потребителей инъекционных наркотиков, лиц, содержащихся в местах лишения свободы, работников коммерческого секса. С одной стороны, отношение в целом к ВИЧ/СПИДу в российском обществе и среди российских политиков изменилось в лучшую сторону. Однако это находится в тени совершенно негативного отношения к представителям групп высокого риска. Наркопотребители испытывают на себе сильнейшую стигму и дискриминацию в большинстве общественных отношений, участниками которых они являются.
Второе. Вопрос о некомпетентности политиков и чиновников высокого уровня — это проблема, известная во всём мире. Даже в развитых странах политики не всегда разбираются в специфике работы того ведомства, которое возглавляют. Но благодаря чутью и опыту они способны перекладывать большую часть технической работы на плечи своей команды, которой доверяют. Поэтому работа всего ведомства не пробуксовывает, а если и случаются ошибки, то они скорее объективного, нежели субъективного характера. Что касается России, тут есть примеры, когда политики, занимая пост, о котором ранее, быть может, только по телевизору слышали, к сожалению, не смогли организовать команду профессионалов. Им часто приходится работать с информацией, извращённой непростительным образом, и можно много примеров приводить, вспоминая различные высказывания последних лет. Речь может идти о служебном несоответствии, когда человек принимает решения, основанные на недостоверной информации, и причиняет вред той части населения, за которую отвечает.
— Мне приходилось сталкиваться с утверждениями об одном из препаратов, применяемых в заместительной терапии, — о метадоне. На одной конференции в Москве ответственный докладчик заявлял: на Западе, мол, давно отказались от метадона, вот почему компании-производители лоббируют его применение в России, ведь западный рынок сбыта якобы потерян. Но это неправда! Что же ей противопоставить? — Информацию, публикуемую такими источниками, как ООН или учреждения Евросоюза, включая Европейский центр мониторинга наркотиков и наркозависимости либо Национальный институт наркозависимости США. Много серьёзных учёных с лёгкостью опровергнут такие высказывания. В чём причина их возникновения? Мы не раз слышали, что российское общество якобы не готово к заместительной терапии, соответственно, говорить о ней следует исключительно плохо. Вот и пытаются доказать, что на Западе есть где-то эти непонятные склады метадона, который нужно продать. Приведу один пример. Говорят о баснословной якобы стоимости метадона. Она на самом деле очень низкая, если сравнивать со стоимостью тюремного заключения или тех способов лечения, которые применяются в России к потенциальным участникам метадоновой программы. Килограмм чистого метадона, продаваемый швейцарскими фармацевтическими компаниями, со всеми налогами и издержками по транспортировке будет стоить около 500 евро. Раствор в терапии применяется однопроцентный. Из одного килограмма можно получить, посчитайте, сколько литров раствора? А средняя доза для заместительной терапии — около 80—90 мг раствора метадона один раз в день. Конечно, сюда можно приплюсовать затраты, связанные с обеспечением безопасности перевозки или персонала на выдаче метадона (хотя опасность здесь как раз не очень высокая), плюс стоимость сопутствующих услуг, включая консультирование клиентов. Но ведь эти услуги так и так должны оказываться в рамках программ реабилитации, уже существующих согласно приказам Минздрава. Истинная стоимость программ заместительной терапии невысокая, и стоило бы произвести подсчёт убытков для России, связанных с их невнедрением.
— Было бы интересно услышать о возможных плюсах внедрения таких программ. — Достаточно указать лишь три. Первое: снижение уровня преступности среди пациентов, получающих метадон. Многие потребители наркотиков совершают преступления, как правило, связанные с хищением чужого имущества, по той причине, что им необходимо финансировать свою зависимость.
По данным британского Агентства лечения наркозависимости, на 67% падает количество хищений, совершаемых такими лицами. Думаю, не нужно рассказывать людям, хоть что-то знающим о правоохранительной деятельности, что других способов столь сильно понизить уровень данного вида преступности просто не существует! Второе: снижение уровня ВИЧ-инфицирования. К примеру, в Германии, где широко применяют заместительную терапию с начала 90-х, был довольно высокий процент заражения ВИЧ среди потребителей инъекционных наркотиков, а сейчас, если не ошибаюсь, в районе 5%. Для сравнения: в России 37% потребителей инъекционных наркотиков заражены ВИЧ-инфекцией. И третье: высокий уровень ресоциализации. По сути, метадоновая терапия — это шанс наркопотребителю вернуться в нормальное общество. Увы, те методы, что применяются сейчас в РФ, предусматривают немедленный полный отказ от наркотиков. Но большая часть людей в силу сильнейшего синдрома зависимости не могут сразу это сделать. Они остаются за бортом медицинской помощи, лишаются возможности вернуться в общество и обречены на смерть от передозировки и полученных заболеваний.
— В России часто упоминают о героиновой наркоагрессии в нашу страну. Согласно последнему стратегическому докладу, сделанному американским государственным Бюро по международному контролю за наркотиками и нарушениями закона, Россия — это основная страна — потребитель афганского героина. Так ли это на самом деле? — Во всемирном отчёте Управления ООН по наркотикам и преступности говорится, что в сторону России ежегодно отправляется до 70 тонн чистого героина из Афганистана. Что касается героина, изымаемого российскими правоохранительными органами, то в том же отчёте указано количество в 3,5 тонны. Если верить этим цифрам, примерно 66,5 тонны героина потребляется где-то на российских улицах. Есть и другая информация, непосредственно от потребителей либо от организаций, которые с ними работают. Если верить им, то получается, что в 2010 году героина в России было очень мало. Возможно, это связано с урожаем в Афганистане, там вроде некий грибок поразил маковые поля. Надеюсь, в новом всемирном отчёте по наркотикам будут эти данные. Что важно отметить? Героин — это наркотик, влекущий за собой много негативных последствий для потребителя, но существует много наркотиков намного более опасных. Если мы говорим о России, и в частности о Москве, то многие наркопотребители в связи с отсутствием героина переходят на употребление аптечных наркотиков, таких как дезоморфин или коаксил. По своим токсическим параметрам они опаснее, люди, употребляющие их, просто заживо гниют, теряют конечности, зрение. Увы, яркий негативный пример несбалансированности российской наркополитики, когда отсутствие на чёрном рынке героина, происходящее, допустим, от хорошей работы правоохранительных органов, при отсутствии должного предложения по лечению и реабилитации влечёт переход наркопотребителей на более вредные препараты. И мы теряем этих людей, которые покидают наш мир в больших муках.
— Напомню о резонансном деле представителя фонда «Город без наркотиков» Егора Бычкова, которому предъявили обвинение в насильственном удерживании и жестоком обращении с наркоманами в самостоятельно организованных центрах. Мы знаем, что указанный негосударственный фонд выступает за репрессивную наркополитику. Но и государство склоняется, в общем, к тому же. А какие ещё модели наркополитики существуют сегодня в мире? — Что касается фонда «Город без наркотиков», хочу заострить внимание на важном моменте. В рамках уголовного дела, возбуждённого против Бычкова, по которому он и получил свой условный срок, факт жестокого обращения не был оценён с правовой точки зрения. Я не читал ни обвинительного заключения, ни приговор, но, насколько известно из СМИ, о жестоком обращении в результате речи не было. Бычков был осуждён за похищение человека. Все дебаты вокруг поддержки Егора Бычкова, полное отсутствие правовой квалификации жестокого обращения и игнорирование этого факта подтверждают, что в России, в том числе на высоком уровне, поддерживается репрессивная политика обращения с наркопотребителями. Путём давления, путём жестоких мер вроде голодовки на хлебе и воде, к которой принуждали людей в течение долгого времени, для чего их, например, могли приковывать наручниками, пробуют достичь идеальной цели полного отказа от наркотиков. Насколько это эффективно? Исследования в разных странах показывают, и есть множество публикаций на эту тему в профессиональной литературе: принудительное лечение не действует. Почти 100% наркопотребителей возвращаются к употреблению наркотиков, как правило, в течение первого года. Альтернативные методики предусматривают отказ от принуждения. Человек информируется о всех возможных методах лечения, от заместительной терапии до полного отказа от наркотиков в рамках 12-шаговой программы, и потихоньку, через низкопороговые программы снижения вреда делает шаги обратно в общество, в сторону здоровья. Все меры идут с согласия человека, при его сознательном решении. Кто-то остаётся на метадоне, а кто-то отказывается от него, но лечение метадоном выглядит полностью оправданным, если сравнить с таким, к примеру, хроническим заболеванием, как диабет. Люди в течение всей жизни вынуждены принимать инсулин. Но никто же не вешает на них стигму неизлечимых и не требует их изолировать, как это делается в отношении наркопотребителей.
— Какие позитивные тенденции в современной наркополитике в России? — Мой ответ может быть основан на положениях новой антинаркотической стратегии РФ, подписанной президентом 9 июня 2010 года. Она рассчитана на применение до 2020 года. В этой концепции вновь получили отражение принципы полного отказа от заместительной терапии при помощи бупренорфина или метадона. К большому сожалению, там зафиксирован отказ от программ снижения вреда, в том числе от программ игл и шприцев...
— Это то, что раньше называли обменом шприцев? — Раньше это называли так. Предполагалось, что потребитель приносит использованный шприц в некий пункт и получает взамен новый. Но не во всех условиях наркопотребитель имеет возможность принести использованный шприц, ибо небольшие остатки наркотиков из 10—15 шприцев, которые может нести условный потребитель в пункт обмена, при сложении их вместе образуют наказуемый крупный размер наркотика и будут квалифицированы как уголовное преступление. И сегодня программы игл и шприцев допускаются без прямого обмена, чтобы не отпугивать наркопотребителей. Возвращаясь к вопросу. Если исходить из официальной стратегии, мы будем плыть по тому же течению, что и сейчас. Количество новых ВИЧ-инфицированных будет расти, проблемы с доступом к антиретровирусной терапии будут расти. Количество передозировок будет расти, потому что при существующей репрессивной политике люди будут искать всё новые наркотические средства вне правового регулирования. Существенно ухудшится ситуация с ресоциализацией наркопотребителей. Новая антинаркотическая стратегия выдержана в тоне, предусматривающем нулевую толерантность к наркопотреблению, что в конце концов, увы, приведёт к нулевой толерантности к наркопотребителям. Высокая смертность, заболеваемость и нулевое снижение наркопотребления — вот что нас может ожидать. Более радужный сценарий требует пересмотра отношения к проблеме. При немедленном введении заместительной терапии и возвращении к адекватному восприятию и бюджетному финансированию программ снижения вреда в течение 7—8 лет возможно хотя бы остановить рост эпидемии ВИЧ. Если этого сделано не будет, ситуация значительно ухудшится.
Беседовал Александр Дельфинов
В сферу его особого внимания входят вопросы наркополитики в русскоговорящих постсоветских странах. Михаил Голиченко в прошлом сотрудник Управления ООН по наркотикам и преступности, преподаватель Саратовского юридического института МВД РФ, капитан милиции в отставке.
— Как вы оказались в Канаде?— В конце 2007 года я начал работать для российского представительства Управления ООН по наркотикам и преступности. А в 2010 году прошёл по конкурсу на контракт в канадскую организацию и переехал в Торонто. По большому счёту моя текущая должность предусматривает примерно ту же тематику, что и в управлении ООН. Большая разница в том, что регион мой стал больше. Раньше я был сосредоточен лишь на России. Кроме того, ранее моя деятельность была связана с общими правовыми вопросами, а сейчас стало больше чистой правозащиты.
— Какова наркополитическая ситуация в бывшем СССР? — Прошло уже много времени с момента распада Союза, ситуация в разных странах сильно отличается. К примеру, в некоторых странах на официальном уровне принята стратегия снижения вреда, включая обоснованное лечение наркозависимости с применением заместительной терапии или вопросы профилактики ВИЧ/СПИДа среди потребителей инъекционных наркотиков и других представителей групп высокого риска. Этого нельзя сказать о России, Туркменистане, Узбекистане. Есть страны, над которыми тяготеет советское наследие в наркополитике, преобладает жёстко-репрессивное отношение к данному виду правонарушений. А есть страны, идущие по пути более взвешенной наркополитики. И ситуация там в целом лучше.
— А какие это страны? — Например, Кыргызстан или Украина... Но опять же, нельзя говорить, что там одинаковая ситуация. У каждой страны свои отличия. Прибалтика вообще стоит особняком. Даже в Белоруссии произошли неплохие изменения в сфере профилактики ВИЧ-инфекции среди потребителей инъекционных наркотиков. К сожалению, России в данном отношении нечем похвастаться.
— Занимаясь более 10 лет проблемами наркополитики, я часто наблюдал царящие в России предрассудки в отношении ВИЧ-инфекции или наркотиков даже среди тех людей, по долгу своему обязанных быть в теме. Мы сталкивались с негативными инфоволнами в адрес ВИЧ-инфицированных людей, со стигматизацией и шельмованием наркопотребителей. Отношение к ним по умолчанию дискриминационное. С чем это связано, на ваш взгляд, и какие у России перспективы в этом отношении?— Я услышал уже два разных вопроса. (Улыбается.) Первое. Стоит разделить отношение к ВИЧ-инфицированным и к представителям групп высокого риска, а к ним принято относить потребителей инъекционных наркотиков, лиц, содержащихся в местах лишения свободы, работников коммерческого секса. С одной стороны, отношение в целом к ВИЧ/СПИДу в российском обществе и среди российских политиков изменилось в лучшую сторону. Однако это находится в тени совершенно негативного отношения к представителям групп высокого риска. Наркопотребители испытывают на себе сильнейшую стигму и дискриминацию в большинстве общественных отношений, участниками которых они являются.
Второе. Вопрос о некомпетентности политиков и чиновников высокого уровня — это проблема, известная во всём мире. Даже в развитых странах политики не всегда разбираются в специфике работы того ведомства, которое возглавляют. Но благодаря чутью и опыту они способны перекладывать большую часть технической работы на плечи своей команды, которой доверяют. Поэтому работа всего ведомства не пробуксовывает, а если и случаются ошибки, то они скорее объективного, нежели субъективного характера. Что касается России, тут есть примеры, когда политики, занимая пост, о котором ранее, быть может, только по телевизору слышали, к сожалению, не смогли организовать команду профессионалов. Им часто приходится работать с информацией, извращённой непростительным образом, и можно много примеров приводить, вспоминая различные высказывания последних лет. Речь может идти о служебном несоответствии, когда человек принимает решения, основанные на недостоверной информации, и причиняет вред той части населения, за которую отвечает.
— Мне приходилось сталкиваться с утверждениями об одном из препаратов, применяемых в заместительной терапии, — о метадоне. На одной конференции в Москве ответственный докладчик заявлял: на Западе, мол, давно отказались от метадона, вот почему компании-производители лоббируют его применение в России, ведь западный рынок сбыта якобы потерян. Но это неправда! Что же ей противопоставить? — Информацию, публикуемую такими источниками, как ООН или учреждения Евросоюза, включая Европейский центр мониторинга наркотиков и наркозависимости либо Национальный институт наркозависимости США. Много серьёзных учёных с лёгкостью опровергнут такие высказывания. В чём причина их возникновения? Мы не раз слышали, что российское общество якобы не готово к заместительной терапии, соответственно, говорить о ней следует исключительно плохо. Вот и пытаются доказать, что на Западе есть где-то эти непонятные склады метадона, который нужно продать. Приведу один пример. Говорят о баснословной якобы стоимости метадона. Она на самом деле очень низкая, если сравнивать со стоимостью тюремного заключения или тех способов лечения, которые применяются в России к потенциальным участникам метадоновой программы. Килограмм чистого метадона, продаваемый швейцарскими фармацевтическими компаниями, со всеми налогами и издержками по транспортировке будет стоить около 500 евро. Раствор в терапии применяется однопроцентный. Из одного килограмма можно получить, посчитайте, сколько литров раствора? А средняя доза для заместительной терапии — около 80—90 мг раствора метадона один раз в день. Конечно, сюда можно приплюсовать затраты, связанные с обеспечением безопасности перевозки или персонала на выдаче метадона (хотя опасность здесь как раз не очень высокая), плюс стоимость сопутствующих услуг, включая консультирование клиентов. Но ведь эти услуги так и так должны оказываться в рамках программ реабилитации, уже существующих согласно приказам Минздрава. Истинная стоимость программ заместительной терапии невысокая, и стоило бы произвести подсчёт убытков для России, связанных с их невнедрением.
— Было бы интересно услышать о возможных плюсах внедрения таких программ. — Достаточно указать лишь три. Первое: снижение уровня преступности среди пациентов, получающих метадон. Многие потребители наркотиков совершают преступления, как правило, связанные с хищением чужого имущества, по той причине, что им необходимо финансировать свою зависимость.
По данным британского Агентства лечения наркозависимости, на 67% падает количество хищений, совершаемых такими лицами. Думаю, не нужно рассказывать людям, хоть что-то знающим о правоохранительной деятельности, что других способов столь сильно понизить уровень данного вида преступности просто не существует! Второе: снижение уровня ВИЧ-инфицирования. К примеру, в Германии, где широко применяют заместительную терапию с начала 90-х, был довольно высокий процент заражения ВИЧ среди потребителей инъекционных наркотиков, а сейчас, если не ошибаюсь, в районе 5%. Для сравнения: в России 37% потребителей инъекционных наркотиков заражены ВИЧ-инфекцией. И третье: высокий уровень ресоциализации. По сути, метадоновая терапия — это шанс наркопотребителю вернуться в нормальное общество. Увы, те методы, что применяются сейчас в РФ, предусматривают немедленный полный отказ от наркотиков. Но большая часть людей в силу сильнейшего синдрома зависимости не могут сразу это сделать. Они остаются за бортом медицинской помощи, лишаются возможности вернуться в общество и обречены на смерть от передозировки и полученных заболеваний.
— В России часто упоминают о героиновой наркоагрессии в нашу страну. Согласно последнему стратегическому докладу, сделанному американским государственным Бюро по международному контролю за наркотиками и нарушениями закона, Россия — это основная страна — потребитель афганского героина. Так ли это на самом деле? — Во всемирном отчёте Управления ООН по наркотикам и преступности говорится, что в сторону России ежегодно отправляется до 70 тонн чистого героина из Афганистана. Что касается героина, изымаемого российскими правоохранительными органами, то в том же отчёте указано количество в 3,5 тонны. Если верить этим цифрам, примерно 66,5 тонны героина потребляется где-то на российских улицах. Есть и другая информация, непосредственно от потребителей либо от организаций, которые с ними работают. Если верить им, то получается, что в 2010 году героина в России было очень мало. Возможно, это связано с урожаем в Афганистане, там вроде некий грибок поразил маковые поля. Надеюсь, в новом всемирном отчёте по наркотикам будут эти данные. Что важно отметить? Героин — это наркотик, влекущий за собой много негативных последствий для потребителя, но существует много наркотиков намного более опасных. Если мы говорим о России, и в частности о Москве, то многие наркопотребители в связи с отсутствием героина переходят на употребление аптечных наркотиков, таких как дезоморфин или коаксил. По своим токсическим параметрам они опаснее, люди, употребляющие их, просто заживо гниют, теряют конечности, зрение. Увы, яркий негативный пример несбалансированности российской наркополитики, когда отсутствие на чёрном рынке героина, происходящее, допустим, от хорошей работы правоохранительных органов, при отсутствии должного предложения по лечению и реабилитации влечёт переход наркопотребителей на более вредные препараты. И мы теряем этих людей, которые покидают наш мир в больших муках.
— Напомню о резонансном деле представителя фонда «Город без наркотиков» Егора Бычкова, которому предъявили обвинение в насильственном удерживании и жестоком обращении с наркоманами в самостоятельно организованных центрах. Мы знаем, что указанный негосударственный фонд выступает за репрессивную наркополитику. Но и государство склоняется, в общем, к тому же. А какие ещё модели наркополитики существуют сегодня в мире? — Что касается фонда «Город без наркотиков», хочу заострить внимание на важном моменте. В рамках уголовного дела, возбуждённого против Бычкова, по которому он и получил свой условный срок, факт жестокого обращения не был оценён с правовой точки зрения. Я не читал ни обвинительного заключения, ни приговор, но, насколько известно из СМИ, о жестоком обращении в результате речи не было. Бычков был осуждён за похищение человека. Все дебаты вокруг поддержки Егора Бычкова, полное отсутствие правовой квалификации жестокого обращения и игнорирование этого факта подтверждают, что в России, в том числе на высоком уровне, поддерживается репрессивная политика обращения с наркопотребителями. Путём давления, путём жестоких мер вроде голодовки на хлебе и воде, к которой принуждали людей в течение долгого времени, для чего их, например, могли приковывать наручниками, пробуют достичь идеальной цели полного отказа от наркотиков. Насколько это эффективно? Исследования в разных странах показывают, и есть множество публикаций на эту тему в профессиональной литературе: принудительное лечение не действует. Почти 100% наркопотребителей возвращаются к употреблению наркотиков, как правило, в течение первого года. Альтернативные методики предусматривают отказ от принуждения. Человек информируется о всех возможных методах лечения, от заместительной терапии до полного отказа от наркотиков в рамках 12-шаговой программы, и потихоньку, через низкопороговые программы снижения вреда делает шаги обратно в общество, в сторону здоровья. Все меры идут с согласия человека, при его сознательном решении. Кто-то остаётся на метадоне, а кто-то отказывается от него, но лечение метадоном выглядит полностью оправданным, если сравнить с таким, к примеру, хроническим заболеванием, как диабет. Люди в течение всей жизни вынуждены принимать инсулин. Но никто же не вешает на них стигму неизлечимых и не требует их изолировать, как это делается в отношении наркопотребителей.
— Какие позитивные тенденции в современной наркополитике в России? — Мой ответ может быть основан на положениях новой антинаркотической стратегии РФ, подписанной президентом 9 июня 2010 года. Она рассчитана на применение до 2020 года. В этой концепции вновь получили отражение принципы полного отказа от заместительной терапии при помощи бупренорфина или метадона. К большому сожалению, там зафиксирован отказ от программ снижения вреда, в том числе от программ игл и шприцев...
— Это то, что раньше называли обменом шприцев? — Раньше это называли так. Предполагалось, что потребитель приносит использованный шприц в некий пункт и получает взамен новый. Но не во всех условиях наркопотребитель имеет возможность принести использованный шприц, ибо небольшие остатки наркотиков из 10—15 шприцев, которые может нести условный потребитель в пункт обмена, при сложении их вместе образуют наказуемый крупный размер наркотика и будут квалифицированы как уголовное преступление. И сегодня программы игл и шприцев допускаются без прямого обмена, чтобы не отпугивать наркопотребителей. Возвращаясь к вопросу. Если исходить из официальной стратегии, мы будем плыть по тому же течению, что и сейчас. Количество новых ВИЧ-инфицированных будет расти, проблемы с доступом к антиретровирусной терапии будут расти. Количество передозировок будет расти, потому что при существующей репрессивной политике люди будут искать всё новые наркотические средства вне правового регулирования. Существенно ухудшится ситуация с ресоциализацией наркопотребителей. Новая антинаркотическая стратегия выдержана в тоне, предусматривающем нулевую толерантность к наркопотреблению, что в конце концов, увы, приведёт к нулевой толерантности к наркопотребителям. Высокая смертность, заболеваемость и нулевое снижение наркопотребления — вот что нас может ожидать. Более радужный сценарий требует пересмотра отношения к проблеме. При немедленном введении заместительной терапии и возвращении к адекватному восприятию и бюджетному финансированию программ снижения вреда в течение 7—8 лет возможно хотя бы остановить рост эпидемии ВИЧ. Если этого сделано не будет, ситуация значительно ухудшится.
Беседовал Александр Дельфинов
