проза Ирвин Уэлш "Дерьмо".

И СНОВА КЭРОЛ

Накрашивая глаза, я всегда чувствую, как просыпается тело. Наверное, правы те, кто говорит, что глаза - ворота души. А моя душа очень сексуальная. Невозможно противиться собственной природе. Этому научил меня Брюс. В такие моменты мне хочется трогать себя... Мне нравится ощущать прикосновение шелковой блузки.

Мне нравится...

Голова идет кругом. Как будто рядом Брюс. Скоро.

Пора. Я ухожу, мама.

Скажи Стейси, что я скоро вернусь.

Пока.

Бар такой большой. Идеальное место для наблюдения за людьми. Здесь много тихих уголков, где можно спрятаться, стать незаметной.

Сижу. Одна. Вспоминаю, как в первый раз увидела родителей Брюса. Они были хорошие люди и жили в шахтерском поселке в Мидлотиане. Все было хорошо, пока не появился этот искуситель Скаргил, из-за которого стали распадаться семьи, а люди повернулись друг против друга. Брюс не был на них в обиде, хотя они обошлись с ним очень жестоко и даже оттолкнули его, своего собственного сына. Вот чего добиваются эти люди: чтобы распались семьи. Им плевать, но, по-моему, когда у тебя нет семьи, у тебя нет ничего. И Брюс тоже так считает. Ужасно некстати, что Стейси произнесла те страшные слова, но мы не виним нашу девочку; все дети проходят через такую стадию, когда говорят всякие глупости. А что касается Стейси, то, на мой взгляд, она просто попала в нехорошую компанию в школе.

В любом случае выгляжу я на все сто; это видно хотя бы по тому, как пялится на меня парень за стойкой. Знаю, он чувствует то же самое. Что ж, смотри, но не трогай, приятель! У меня туфельки на каблуках, на мне та шелковая блузка и плиссированная юбка. Я ловлю свое отражение в зеркале. Неплохо, Кэрол. Неплохо.

Я знаю, о чем они думают: одинокая женщина в баре и все такое. Они думают, что я проститутка, что меня легко снять. Ну и пусть думают. Пусть думают, воображают, мечтают.

Они хотят меня.

Все эти мужчины, они хотят Кэрол Робертсон.

А получить меня может только один, хотя если он пожелает, чтобы я отдалась другому, я это сделаю, но только ради него. А он никогда не захочет, чтобы я досталась кому-то из тех, кто сидит в этом баре.

Я сделала то, что хотела, и теперь ухожу. Ухожу к дочери. Я хорошая мать и хорошая жена.

Все смотрят на меня, когда я иду к выходу. Я сделала, что хотела.

Я на улице. Что-то с глазами. Вывески, рекламы - все расплывается, как будто слова написаны на иностранном языке. Я не чувствую себя в безопасности здесь. Надо вернуться туда, где я чувствую себя в безопасности.




НОЧНОЙ ДОЗОР

Утро начинается с робкого стука в дверь - это Блейдси. Спрашивает, не хочу ли я спуститься и позавтракать.

- Да, неплохо бы, но вот что я тебе скажу, Блейдси: не собираюсь жрать это дерьмо, которое называется континентальным завтраком. Ветчина, сыр и булочки? Ну уж нет. На Хаарлемервеге есть британское кафе. Пошли туда.

Мы идем по Зингелю, чувствуя, как бодрящий ветерок срывает с лица утреннюю паутину. Заваливаем в «Барни брекфэст бар». Здесь полным-полно долбаных студентов и прочей швали с пустыми карманами, так что я с удовольствием помахиваю пачкой денег, делая заказ: бекон, яичница, сосиски, помидоры, грибы, кровяную колбасу, тосты и чай.

- Ты вчера сорвался в самоволку, - с легкой укоризной говорит Блейдси. - Встретил интересных дамочек?

- Да, вообще-то встретил. Одну шотландку в баре. Милая оказалась девочка.

- Не... ну, ты понимаешь... не ночная бабочка?

Я с превеликим раздражением и досадой смотрю на это горе луковое, которое каким-то нелепым образом просочилось в мою жизнь.

- Нет. Она не ночная бабочка. Неужели ты полагаешь, что я могу встречаться только с проститутками? Неужели ты действительно так думаешь?

- Нет... конечно, чет... что ты... - виновато бормочет он.

Сажусь на стул. Выпрямляю спину. Надо объяснить этому мудаку кое-что. Чтобы запомнил. Раз и навсегда.

- Ну так вот, послушай, что я тебе скажу, приятель: у меня баб было побольше, чем у тебя горячих обедов. И я имею в виду только стоящих баб. Первоклассных. За примерами ходить недолго. Не думай, что если я порой по необходимости трахаю шлюх, то мне приходится им платить. Не думай так, - говорю я наглому раздолбаю.

- Извини, Брюс, ради Бога... я вовсе не хотел тебя обидеть. Ты не так меня понял. Я лишь предположил, исходя из того, что мы с тобой находимся в Амстердаме...

- Неверно предположил, - коротко обрываю я, сворачивая сигаретку с «травкой» и закуривая в ожидании заказа.

Завтракаем молча, а потом я ухожу, оставляя этого сучонка наедине с музеями и галереями. Мне нужно другое - порно и наркота.

Держу курс на квартал красных фонарей и торможу, когда хлипкого вида хуеплетишка шепчет:

- Видеошоу. Вам будет полезно... в познавательных целях...

Во мне поднимается возмущение. Какой-то членосос, торчащий на холоде и работающий за конфетку, думает, что может быть частью некоего полезного мне образовательного процесса. Останавливаюсь и медленно, оценивающе оглядываю его с головы до ног. Хлюпик начинает нервничать.

- Видеошоу, - с большей настороженностью повторяет он.

- И как? Есть на что посмотреть? Я перехожу в полицейский режим.

- Самое лучшее.

За его спиной табличка - 25 г.

- За двадцать пять гульденов другого и быть не должно. Иначе я вернусь сильно злой. Усек?

Он вскидывает руки.

- Эй, приятель, остынь. Это же Амстердам. Лучшего ты нигде не увидишь.

- Будем надеяться.

Захожу и плачу двадцать пять гульденов рассеянно жующей жвачку шлюшке, которая наверняка и сама не прочь подставить передок и думает сейчас о том, что заработает куда больше вечером на спине. Место, куда я попал, больше похоже на старомодный кинотеатр, чем на зал для частного просмотра. Народу так себе, но ждать не приходится. Подрочить невозможно - кругом народ, но это не останавливает какого-то старпера, который достает свой инструмент и начинает гонять всухую над носовым платком. К моменту, когда на экране появляется первая актриса, похожая на Викторию Принсипл из «Далласа», и ее дерут в кабине лифта, делая остановки на этажах, два парня, мужик уже спускает. Стараюсь сосредоточиться на шоу, но качество «картинки» оставляет желать лучшего, да еще и стоны соседа отвлекают.

Действие тем временем продолжается на вечеринке в каком-то офисе, где все ебутся как кролики. Я думаю о том, кого отодрать на нашей рождественской вечеринке: для начала ту юную птичку из канцелярии, потом Фултон и, конечно, новенькую, любительницу больших размеров. На крайний случай, если уж дела пойдут совсем плохо, можно трахнуть и Драммонд. Рука сама собой тянется к набухающему в штанах кому, но после нескольких несмелых порывов я проявляю силу воли, стискиваю зубы и убираю руки прочь. Рано. Не стоит разряжать генератор по пустякам.

Побродив по нескольким порношопам, выясняю, что не могу найти ее, мою вчерашнюю девочку. У меня с собой ее трусики, они так и лежат в кармане. Но самой ее нет, как нет и никого на нее похожего. Меня охватывает разочарование, и от этого становится еще хуже. Решаю: надо выпить и поискать кого-нибудь абсолютно на нее не похожего. Новая тактика тут же приносит плоды, и улица, только что казавшаяся серой и унылой, предлагает бесконечное число возможностей.

Нахожу подходящую девочку. У нее рыжеватые волосы и испещренное оспинками лицо. Дальше все идет по уже привычному пути, только без вчерашнего обаяния. Она сообщает, что не может меня поцеловать, а меня так и тянет сказать: кому ты на хрен нужна с такой физией. К тому же губы у меня посинели и сжались от холода. Она раздевается и пытается вдохнуть жизнь в мой обвисший хуй, но желание приходит только тогда, когда я смотрю на ее рыхлую кожу. Как и другие местные шлюхи, ей нет никакого дела ни до сыпи, ни до экземы,

хотя, с учетом ее собственных проблем, могла бы проявить сочувствие.

Что мне нравится, так это их стоны, вздохи, все эти «о-о-о, бэби... м-м-м... да, да...» и прочая муть. Приятно, девочка имеет профессиональную гордость и не относится к делу спустя рукава. Определенно старый Амстердам - блядская столица мира. Но вот я кончаю в резинку, и она уже смотрит на меня как на пустое место, готовясь принять очередного клиента. Выхожу и иду перекусить.

Пиццерия представляет собой невзрачное заведение, которых хватает на Дамраке. Поев, возвращаюсь в номер, по-прежнему с трусиками в кармане. Они так и лежат там с прошлого вечера. Накрываю ими лицо и вдыхаю ее запах. Внезапно слышу громкие всхлипы и высокий, почти пронзительный стон. Здесь, в номере.

Я сбрасываю трусики, но в комнате никого нет. Кроме меня.




СЫПЬ

Следующее утро начинаю с захода в туалет. Посидев на напоминающем поднос унитазе, оставляю кучку, издающую сильную вонь, но не являющую ни малейших признаков наличия чужеродного монстра. И все же я знаю, что он там, во мне, ворочается и растет, выжидает свой час, как Артур Скаргил, обосновавшийся в здоровом теле британской политики восьмидесятых. Враг внутри.

Выхожу и навещаю еще двух проституток, тайку и черную. Черномазая смотрит на мои яйца так, словно никогда не видела белого мяса. А может, дело в сыпи. В этом отношении улучшений нет.

Только ухудшения.

Послеполуденная смена начинается с выпивки - «хайнекен» и «дженевер». Парень в баре предлагает кокаин. Хорошая штука. После него можешь пить как супермен. Хотя мне это ни к чему.

В другом баре беру бутылку «гролша» и вдруг замечаю, что у них есть пирожки с дурью. Пробую раз. Потом второй. Парень за стойкой советует быть поосторожней, но я только смеюсь и беру еще. В голове прилично шумит.

Догоняет уже на выходе, и тут мне становится совсем тошно.

Эти хиппари пытались меня отравить. Меня, гребаного полицейского. Натравлю на них голландскую полицию, чтобы прикрыли раздолбаев. Останавливаюсь, пошатываясь, у дороги. Переходить не хватает духу - со всех сторон мчатся трамваи, велосипедисты, а тут еще совсем близко канал, и я в таком состоянии... вот же сволочи эти голландцы...

...и почему только ЕЭС не прикроет эту лавочку...

Меня заносит в какой-то узкий переулок... я на кого-то натыкаюсь... кто-то кричит, но я продолжаю идти, словно в гребаном кошмаре, где ты не смеешь оглянуться. Возвращаюсь в отель. Блейдси лежит на кровати в своей комнате, смотрит телевизор. Иду в сортир, меня проносит, и теперь я вижу - там что-то есть. Смотреть не могу. Сижу, успокаиваюсь, потом иду к Блейдси.

Он лежит лицом к стене и бубнит, так что я слышу только голос, но плохо разбираю слова. Похоже, мой приятель в стельку пьян. Выясняется, что он встретил трех парней из Лондона, и они нарезались по полной. Мы треплемся о том о сем, пока речь не заходит о музыке. Я упоминаю, что мне нравятся «Мотаун», Марвин, «Смоки» и тому подобное; вернее, нравились, пока до меня не дошло, что держать дома музыку черножопых есть признак слабости, и тогда я выбросил все альбомы.

Голос Блейдси звучит в моей затуманенной голове высоким непрекращающимся писком.

- Как же это тебе, расисту, может нравиться «Мотаун»? - завывает он. - То есть, я хочу сказать, как ты можешь быть расистом и любить Марвина Гэя?

- Марвин Гэй не черный.

- Что ты говоришь?

- Для меня он не был черным. Черным был тот хер, который его убил. Вот он был гребаным ниггером.

- Но его же убил собственный отец!

- Да. Черный.

Я уже ничего не чувствую. Не чувствую, как встаю, как подхожу к нему, но чувствую, что хватаю Блейдси за горло, и слышу, как он кричит:

- Что ты делаешь, Брюс? Это же я! Я!

Я знаю, что это он, но хочу придушить придурка, выбить из него дерьмо, перекрыть ему кислород. Ради его же блага.

Всех не спасешь Парень на мосту Убивать легко

Почему же спасать так трудно Остановить их Остановить его

Стены дрожат от крика, и я выпускаю ее из рук... его шею... Ну, каково оно?

Когда я выхожу, он все еще лежит на кровати, потирая свою тощую гусиную шею и хватая ртом воздух.

Не могу поверить. Я напал на Блейдси. Моего приятеля. Моего спутника. Брата Блейдса. Товарища. Друга. Спускаюсь по узкой лесенке, прохожу мимо недовольного блондина за стойкой. Из-под фонарного столба мне улыбается потертая уличная сучка. Захожу в бар и заказываю «хайнекен». Из головы не выходит Блейдси, этот жалкий пришибленный мудак, которому так мало надо и который не понимает, какую злость пробуждают его отношение к жизни и манеры в нас, остальных, которым в этом мире никогда и ничего не бывает достаточно.

Сажусь на стул; в груди что-то стучит. Руки дрожат, в ушах звенят голоса, говорящие на непонятном языке, но по их тону ясно - ничего хорошего они не сулят.

Блейдси. Я должен вернуться к Блейдси.

Блейдси.

Чем дольше наша дружба, тем сильнее овладевает мной стремление унизить и уничтожить это жалкое создание. Он должен понять, кто он такой на самом деле. Должен почувствовать, осознать и признать свою неадекватность как представителя человеческой расы, а признав, совершить благородный жест и отказаться от членства в обществе людей. И я помогу ему.

Но сначала надо ширнуться.




ГОЛЫ

- Ну ты и набрался вчера, брат Блейдси, - говорю я за завтраком трясущемуся, прячущему глаза Блейдси. Выглядит он ужасно, на лице и шее синяки.

- Я... я не помню... проснулся и чувствую... Он нерешительно умолкает.

- Зато я помню, - сухо замечаю я. - Вернулся в отель под кайфом, а тут ты, чуть живой. Еще бы, весь день развлекался с какими-то парнями из Лондона. В общем, тебя потянуло погулять...

Смотрю на него - слушает, опустив голову.

- Помнишь «Охотничий бар»?

- Не-а... не помню...

- У нас там вышла заварушка с немцами. Потом пришли в отель, и тут ты набросился на меня!

- Боже... ничего не помню... мне так жаль, Брюс! Я был совершенно пьян... я...

Поднимаю брови и неодобрительно качаю головой.

- Да уж точно.

Смотрю на этого несчастного, ничего не понимающего придурка и ухожу, оставляя его, совершенно пришибленного, один на один с горем. Изображаю из себя оскорбленного и отчаливаю за газетой.

Что хорошо в Амстердаме, так это то, что купить здесь «Сан» можно в то же время, когда ее начинают продавать в Британии. Надо только дойти до Центрального вокзала. Я купил «Сан», чтобы посмотреть футбольные новости. По привычке. Футбол - привычка. По-моему, для большинства мужчин футбол является заменителем секса; при том он не столь откровенно вульгарен, как регби, потому что в клубах регби, как всем известно, парни действительно дерут друг друга. Но там другой социальный класс, ведь регби занимаются богатенькие выскочки, выпускники школ для мальчиков. Впрочем, футбол от регби ушел недалеко. Если подумать, большинство ребят приходят в футбол, когда они еще слишком малы, чтобы поглядывать друг на друга. В футболе всегда можно определить, у кого из твоих приятелей нет никакой сексуальной жизни. Такие парни всегда немного слишком отдаются игре.

Впрочем, вообще-то я со всем этим психологическим анализом сам становлюсь похожим на Блейдси. Это ничтожество читает всякое дерьмо вроде «Индепендент» или «Гардиан». Я же по понедельникам всегда беру «Сан» - ради телок на третьей странице и колонки «Голы». Простые радости. Хотя сейчас мне особенно не до них. Здесь я слишком занят игрой в Роджера Мура, чтобы думать о футболе.

Тем не менее забредаю в бар - проанализировать результаты и таблицы - и с изумлением обнаруживаю, что Том Стронак отличился-таки в игре на Ист-Энд Парк, которая закончилась со счетом два - один. После этой победы мы вышли на третье место, обойдя фенианский сброд. Попрощайтесь с Европой, лейтовские пидеры. И вот оно черным по белому: Стронак (74 мин.). За соседним столиком какие-то скаусеры развернули «Миррор». Мне ливерпидеры никогда не нравились, от них прямо-таки воняет уголовщиной. Чувствуется ирландское влияние.

- Как только можно читать такое дерьмо, - говорит один из них, обращаясь ко мне.

- Легко, - улыбаюсь я.

- В Мерсисайде «Сан» читают только слабоумные придурки, - продолжает вещать этот любитель совать нос в чужие дела. - После Хиллсборо, после Балджера...

Меня так и тянет расхохотаться ему в лицо.

- Хотите, я расскажу вам кое-что про скаусеров? - предлагаю я.

- Нам про скаусеров рассказывать не надо, мы сами из Ливерпуля, приятель, - говорит он и встает в полный рост.

- А это заметно, - насмешливо кричу я и тычу в него пальцем. - Все скаусеры - гомики и одеваются соответственно. Как будто из помойки вылезли. Им только в «Бруксайде» и сниматься. Против этого не поспоришь.

- Да у тебя с головой не в порядке, приятель, - резко бросает здоровяк и смотрит мне в глаза.

- Эй, парни, перестаньте, - примирительно говорит его товарищ.

- Что есть, то есть. Я пожимаю плечами.

- Хватит, Дерм, не заводись. - Тот, что поменьше, поворачивается ко мне. - Ладно, приятель, ты - Джок, мы из Ливерпуля. Все здесь по одним делам. - Он обтягивает красную футболку с цитатой из Билла Шенкли.

- Мы здесь не по одним делам. И ты меня с собой не равняй.

Я качаю головой.

- Послушай, мы здесь балуемся крэком, выпиваем... да какого хрена... Читай, что хочешь, приятель, мы же просто пошутили.

Парень сильно расстроен, и это хорошо, потому что ему есть от чего расстраиваться - из такого дерьма вылез. Но вот на меня злиться не стоило. Придурок уже давно должен был усвоить: нельзя стрелять в гонца, принесшего дурные вести.

- Вам, чтобы выбраться сюда, наверно, пришлось по чужим карманам шарить или побираться. Так уж у вас заведено.

Правила везде одинаковые. И я в отличие от вас говорю то, что думаю.

- Нам плевать, что ты там думаешь!

Рождество совсем близко. Санта Робертсон принес подарки. Дурные вести. Йо-хо-хо! Дурные вести!

- Пусть болтает.

- Я только хотел сказать, что, когда в Ливерпуле случается что-то плохое, вы, мудачье, охуеваете от радости. Для вас это только повод припереться с баннерами на футбол. Сидели бы лучше по домам и сопели себе в две дырки. Нет, вас же так и тянет все опошлить, устроить репетицию для «Бруксайда», показать, что вы самые несчастные.

- Это потому что мы не равнодушные. Потому что мы все держимся вместе! - кричит тот, что в футболке.

- Держитесь вместе? Ха! Да вы же только тем и занимаетесь, что целыми днями тащите друг у друга все, что под руку попадет. Кто у вас заодно, так это профессиональное ворье. Вы, недоделки, только рады, что нет работы, нет того, нет сего, потому для вас это повод разыграть трагедию, поплакаться, какие вы несчастные, как вам тяжело! Самая большая для вас трагедия - это то, что самолет взорвался над Локерби, а не над вами. Представляю, как бы вы веселились, если бы он рухнул на какой-нибудь ливерпульский мусороотстойник! Да вы бы десять лет перед телекамерами ныли!

- Да, приятель, с тобой тяжелый случай... Я ухожу. Если б мы не приехали сюда отдохнуть, я бы поговорил с тобой на улице, - бросает здоровяк и опрокидывает стаканчик.

- Ох, как страшно. Я уже в штаны наложил.

Дурные вести Санта Роббо Йо-хо-хо

- Не трогай его, Дерм, он того не стоит. Оставь его в покос, этого жалкого, несчастного ублюдка. Я сразу понял, кто ты такой. Подумал, ладно, мы здесь гуляем, дай поболтаю с бедолагой. - Сучонок саркастически улыбается. - Оставайся, приятель, со всеми своими дружбанами. Пошли, ребята.

Чтобы я стерпел такое от какого-то дерьма, от какого-то красного подонка - ну нет!

- Да, идите к себе в отель и трахайте там друг друга, пидеры ливерпульские!

Один из парней делает шаг ко мне, но другие оттаскивают его от столика, и все уходят, бормоча ругательства.

- Недоделки! - кричу я бармену. - Знаю таких. Для них кайф - это потрепаться со шлюхами да поколотить по окнам в красном квартале. А потом вернутся в номер и будут тыкать друг другу в задницу. Это же скаусеры, ливерпидеры хреновы. А виноваты во всем «Битлы»! Вот бы кого привлечь к ответу! Это из-за них нам приходится смотреть того выжившего из ума тролля с его дебильной программой! Это после них да еще после успеха «Ливерпуля» в Европе - успеха, достигнутого прежде всего благодаря шотландцам: Лидделлу, Шенкли, Далглишу, Саунесу, Хансену и другим, - ливерпидеры возомнили, что у них есть таланты. А па самом деле они - ничто! Ничто!

Бармен холодно смотрит на меня и отворачивается, как будто это я какой-нибудь гребаный урод. Наглец. Допиваю и выхожу на улицу. Иду, дрожа от холода, по узкой улочке и вдруг чувствую - кто-то рядом. Поворачиваюсь - и получаю в рожу, да так, что голова дергается. Пытаюсь среагировать, но другой парень бьет мне по яйцам, и я чувствую, как во мне поднимается тошнота. Падаю на колени, и меня рвет на мостовую.

- Мудила! - кричит кто-то.

Где же полиция... Где тут кто... Я же сам полицейский, мать вашу! Где эти жопотрясы! Что б им!

- Пошли, Дермот. Валим отсюда! - говорит один из скаусеров, и они убегают по дороге.

Я сижу. В голове шумит, глаза слезятся. Тошнота почти прошла, остановившись на том уровне, за которым тебя начинает рвать. Наконец какой-то драный вонючий хиппи помогает подняться.

- От вас, англичан, вечно одни неприятности. Расслабься, парень, это же Амстердам.

- Я не англичанин, - отвечаю я и двигаю дальше по улице. Надо убираться. - Трусливые ублюдки... только попадитесь мне на глаза...

Перехожу дорогу и едва не цепляю трамвай. Нервы - ни к черту. Ладно, я еще вернусь, и тогда этому... Я еще...

Заползаю в какой-то бар, выкуриваю гашиша, выпиваю пива. Здесь полумрак - типичная приманка для туристов. Курю, пью, потихоньку прихожу в себя. Лицо распухло.

- Это меня так скаусеры обработали, - объясняю соседу-ирландцу. - Нагрели на восемьсот гульденов. Их было трое.

Он равнодушно кивает. Большего я от него и не ожидал. Все ирландцы - шпана уголовная, кроме северных протестантов, наших братьев.

Покупаю телефонную карточку и звоню Банти.

- Как дела, Банти-милочка? Как ты?

- Оставьте меня в покое! - кричит она и бросает трубку. Есть, зачесалось. Пора в красный квартал.

Пытаюсь вставить какой-то черной шлюхе, но яйца так болят, что ничего не выходит. Испортили, суки, праздник; несколько сверхурочных часов коту под хвост. Иду и беру еще хаша. Нет, не нравится мне эта дурь. Что мне надо, так это порошок. Приклеиваюсь к двум голландцам, которые идут на вечеринку на барже. Там уже полно шпаны вроде той, что обретается в коммуне «Восход», но кокаин хорош, я такого еще не нюхал. Сообщаю об этом куколке с такой чистой кожей, что ее хочется попробовать на вкус, и она говорит:

- Ну конечно. Это же Амстердам.

В общем, я набрался под завязку. Помню, меня попросили уйти. Блейдси еще не лег. И еще меня ждала бутылка солодового виски, которую этот хрен купил в знак извинения за свое безобразное поведение накануне. Мы приговорили ее, а потом подчистили то, что еще оставалось в мини-баре в его комнате. Я кое-как добрался до своего номера, упал на кровать и провалился в сон.

...В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ ИЗВРАЩЕННАЯ ПРИРОДА СУЩЕСТВА, ЗА КОТОРОГО ОНА ВЫШЛА ЗАМУЖ...

Ночью просыпаюсь от жуткого спазма, как будто проваливаюсь через собственное тело. Я дрожу и весь в поту. Шлюхи рядом нет, но яйца распухли и дико саднят. Из темноты начинают появляться предметы. Я в отеле в Амстердаме. Вспоминаю Кэрол, и страшная боль едва не разваливает меня пополам. Единственная реакция на утрату. Ощущение во рту такое, словно там поработали паяльной лампой, припаяв к небу кожу с мошонки, но когда я добираюсь до мини-бара и заливаю в горло содовой, это приводит к тому, что меня начинает выворачивать. Доползаю до кровати. Уже светлеет. Свет. Я снова в безопасности. Я в кровати.

Второй раз просыпаюсь уже к ленчу. Календарь на часах показывает, что сегодня пятнадцатое декабря. Приближается Рождество. Принимаю душ - щека распухла и побагровела, - одеваюсь и перехожу в соседнюю комнату. Блейдси еще дрыхнет. Как бревно. Без очков он наполовину слеп. Они лежат на прикроватной тумбочке.

Беру очки.

Выйдя из отеля, прогуливаюсь по прилегающим к каналу улочкам и набредаю на симпатичное угловое кафе, где можно, пусть и с опозданием, позавтракать. Вынимаю из кармана очки. Какие толстые стекла. Надеваю и, наклонившись над зеленой балюстрадой, наблюдая за расплывающимся буксиром, медленно ползущим по воде. И как только такие носят?

Как ни толсты стекла, в состязании с рифленой подошвой башмака Брюса Робертсона победитель может быть только один. Я довольно усмехаюсь, слушая, как они хрустят на булыжнике мостовой. Потом наношу удар, которому, будь он записан на пленку, позавидовал бы Том Стронак, и оправа с кусочками стекла летит в Херенграхт, где над ней смыкаются тихие воды.

Придя в отель, застаю Блейдси убитым горем. Он сидит на кровати.

- Брюс, это ты? Не могу найти очки... не знаю, куда я их положил... Вчера вечером они были на месте.

- Вчера вечером ты был пьян.

- Да, но очки-то...

- Послушай, Блейдси, я вот думаю и не могу вспомнить, что видел их на тебе.

- О Боже... Брюс, я ничего не вижу...

- Не убивайся так, брат Блейдс. Брюс Робертсон будет твоими глазами. Я найду тебе женщину, сынок, так что не ссы. Первоклассную киску.

- Но...

- Никаких но, разве что ты захочешь ее пришпорить. А теперь надевай пальто и давай-ка оторвемся на всю катушку. Сегодня наш последний день!

Веду Блейдси в квартал красных фонарей. Какие-то хмыри наигрывают причудливые голландские мотивы. Один парень держит в руке шляпу для мелочи, но со мной у него этот фокус не пройдет. Каждая монета имеет свое предназначение: шлюхи и наркотики. В такой момент даже подаяние - непозволительная роскошь. Я уворачиваюсь от шляпы и с трудом уклоняюсь от приближающегося велосипеда, но Блейдси за мной не поспевает. Велосипед врезается в него, хотя и не сильно. Девица тут же открывает рот:

- Задница! Придурок!

Я беру его покрепче. Бедолага трясется от страха, к тому же он не успел отлить. Через некоторое время доставляю его в логово какой-то жирной бляди и оставляю там.

- Брюс... я... я... - запинается он.

- Позаботься о моем приятеле, куколка. - Я подмигиваю толстухе. - Он потерял очки, а видит плохо.

- Я за ним пригляжу, - говорит она с карибским акцентом.

- Я... я... я... - бормочет Блейдси.

- Я хорошо о тебе позабочусь, мой мальчик, - уверяет его эта корова и ведет к кровати.

Предоставив недоделку возможность самому найти обратный путь, я отправляюсь по своим делам. Иду к студенточке. Мы с ней так увлекаемся, что я совсем забываю про брата Блейдса. Какое упущение с моей стороны.

Возвращаюсь в «Кок-Сити» через несколько часов. Блейдси уже дома и явно не в духе. Вид у него хуже некуда.

- Тебе же было сказано оставаться там, а ты куда подевался? Я чуть с ума не сошел от беспокойства!

- Я... э... вообще-то я взял такси... тебя так долго не было, а она не разрешила у нее задерживаться... та девушка...

- Ну, я так тебе скажу: ты много потерял.

Соблазн оставить полуслепого распиздяя в Амстердаме велик, но, подумав, я решаю, что и он может кое для чего пригодиться. В баре аэропорта, когда Блейдси идет отлить, я кладу ему в сумку кассету с порношоу и немного наркоты.

Ситуация для меня на эдинбургской таможне беспроигрышная. Либо получаю удовольствие, наблюдая за физиономией этого лоха, когда его прихватят с контрабандой, и объясняю Банти, что я не собирался ни в какой Амстердам, но Клифф настоял и так далее, либо он проходит без проблем, и я получаю первоклассный порошок и кассету.

В итоге выпадает второй вариант, и Блейдси беспрепятственно минует таможню.

Еще больше меня радует, что они не открыли мой чемодан: брюки, рубашки, носки, трусы - все в таком виде, что плакать хочется. Когда в Эдинбургском аэропорту Блейдси снова спешит в сортир, я забираю свои сувениры, жалея о том, что Банти не предоставилась возможность уяснить в высшей степени извращенную природу существа, за которого она вышла замуж.

Ну, для этого время еще есть.




ПОСТПРАЗДНИЧНЫЙ БЛЮЗ

Первый рабочий день после отпуска, а этот засранец Тоул уже вызывает меня в свой кабинет. Недоделок какой-то не такой, что-то в нем изменилось, и мне требуется целая секунда, чтобы понять, что именно. Вот оно: он расстался с бриолином, сушит волосы феном и зачесывает их назад. Новый Тоул! Дружелюбный и открытый, более мягкий, более ловкий - современный образчик служителя закона в условиях демократии. Вид у него, как у жеманного педика, такого застенчивого и изнеженного. Сразу и не привыкнешь. О нет, сестра Тоул.

- В ваше отсутствие расследованием руководила Аманда Драммонд. Я решил, после долгих раздумий и с учетом всех обстоятельств сохранить такое положение дел.

Чувствую, как вся моя праздничная эйфория испаряется от жара взорванной Тоулом бомбы. Ответная реакция получается до неприличия неубедительной.

- Эта тупая... - бормочу я.

- Надеюсь, вы окажете ей полное содействие. Брюс, пока вас не было, средства массовой информации снова заинтересовались этим делом. Похоже, вы не проявили должной активности в налаживании отношений с общественностью. Именно в этой области Аманда особенно сильна. Сам знаешь, как бывает, Брюс, - извиняющимся тоном говорит Тоул. - А сейчас задержитесь, мы об этом поговорим, - неожиданно агрессивно бросает он, и слова послушай, брат Тоул застревают у меня в горле.

Стою, как обоссанный, а Тоул тем временем поднимает трубку.

- Аманда, Брюс вернулся. Поднимитесь ко мне и введите его в курс дел, хорошо?

Он кладет трубку.

- Послушайте, за меня оставался Гас Бейн... - начинаю я. Мне надо уйти. Надо немного осмотреться, пообвыкнуться, прежде чем видеть перед собой сияющую физиономию сучки Драммонд.

- Гас не в игре, Брюс. Он не проходит, - нетерпеливо говорит Тоул.

Настроение улучшается, потому что я уже пометил Гаса как почти вероятного соперника в борьбе за повышение. А вот то, что Тоул так отзывается о старом козле, это непорядок.

Тем не менее новость хорошая, так что когда в кабинет входит Драммонд, я уже почти в норме. Она бросает на меня неприязненный взгляд, и мне становится еще лучше: похоже, процедура ей так же неприятна, как и мне.

- Привет, Мэнди, - улыбаюсь я.

- Хорошо отдохнул, Брюс? - с натянутой вежливостью осведомляется она.

- Очень даже неплохо.

- Голландия, да?

- Да. Я бываю там регулярно, очень цивилизованная страна.

- Ландшафт довольно скучный, верно? - влезает Тоул. Я пожимаю плечами.

- Мне нравится. Приятный контраст с нашим изрезанным рельефом.

- А что там интересного? - осторожно прощупывает Драммонд.

Хочет, чтобы я вот так, прямо перед Тоулом, ляпнул: «наркотики и бляди».

- Там можно хорошо расслабиться. Сидишь себе в кафе и просто смотришь на мир, потягивая кофе.

Я передергиваю плечами - чертово похмелье даст о себе знать. Эти говнюки явно пытаются меня завести. Но что им известно? Ничего. Ни хуя! Ну так вот вам хрен лысый.

- Я слышал, в Амстердаме большие проблемы с наркотиками, - замечает Тоул и хитро смотрит на меня.

- Да, это изнанка города. Он слишком либерален, а в результате привлекает всякий сброд. Но хватит трепаться об отпуске, что там нового в нашем деле? - холодно и резко говорю я, заставляя Тоула и Драммонд почувствовать себя детишками-шалунишками.

Тоул, похоже, даже обиделся, что я перехватил у него инициативу. Придется привыкать, потому что как только меня повысят, все именно так и будет.

Драммонд начинает молоть всякую чушь, суть которой, как ты ее ни приукрашивай, сводится к тому, что ни хуя ничего и не случилось. Чего и следовало ожидать. И как они собирались добиться успеха в таком деле в отсутствие основного игрока? В этом-то и проблема нашей группы: слишком много Стронаков и слишком маю Далглишей.

- ...и Валери Джонстон, девушка из гардероба, дала показания, что Алекс Сеттерингтон и Дэвид Горман определенно были в тот вечер в клубе.

На Драммонд белая полупрозрачная блузка, а под ней более темный цветной лифчик.

Я бы потискал ее сиськи. Не подумайте чего, только в качестве личного одолжения. У этой дуры хотя бы появится повод помастурбировать. Она перехватывает мой взгляд и нарочито запахивает жакет. Размечталась, корова!

- Так что нам нужно вызвать для допроса Сеттерингтона и Гормана.

- Не думаю, что это нам что-то даст, Мэнди, дорогуша, - вежливо прерываю я, и она уже готова вскинуться, но я повышаю голос и не даю ей ни малейшего шанса выразить протест. - Сеттерингтон и Горман - закоренелые преступники. Ветераны допросов. К тому же на них работает этот хитрожопый адвокат, Конрад Доналдсон. - Я замечаю, как Тоул кривит рот, признавая правоту моих рассуждений. - Если они поймут, что мы вышли на них, то лишь насторожатся. Я знаю этих ублюдков. Думаю, нам надо держать их под наблюдением, стараться понять, что они задумали. Один из их приятелей - стукач, так что я могу узнать кое-что от него.

Драммонд растерянно молчит, а Тоул энергично кивает.

- Согласен, Брюс, это ловкие негодяи. Прежде чем что-то предпринимать, надо раздобыть против них веские доказательства. Этот информатор, как ты считаешь, он может дать что-то?

- Наверняка, - улыбаюсь я.

- Хорошо, - говорит Тоул. - Итак, Аманда, продолжайте вести наблюдение. Брюс, можете задержаться на минутку?

Драммонд нервно кашляет.

- Конечно, Боб.

Она круто поворачивается и вылетает в дверь, а Тоул, похоже, уже готов сообщить, что повышение мне обеспечено.

- У тебя проблемы с Амандой? - спрашивает он.

- Абсолютно никаких, - говорю я.

- Она жаловалась на твои манеры. Может, не стоит обращаться к ней так снисходительно? Ее зовут Аманда, и ты лучше называй ее так, а не Мэнди-дорогуша.

Вот же вздорная сучка.

- Перестань, шеф, - улыбаюсь я, беря на вооружение несколько легкомысленный, но уважительный тон, чтобы смягчить Тоула. Прием срабатывает. - Девочка чересчур зажата. Я же просто стараюсь наладить дружеские, неформальные отношения, вот и все.

- Брюс, ты хороший и опытный офицер, но тебе необходимо лучше относиться к коллегам, тем более в свете предстоящего повышения. Имей в виду, это очень важно в современных полицейских силах, - упрекает меня Тоул, проводя ладонью по пышным волосам, но упрек звучит мягко, а в голосе слышится опенок участия.

- Я слышу, что ты говоришь, брат Тоул, но танго танцуют вдвоем. Предлагаю тебе поговорить на эту же тему с нашей мисссс Драммонд.

С каким удовольствием я бы отключил ей газзззз, этой мисссс Драммонд. Отключил бы навсегда.

Тоул с торжественным видом усаживается на стул, как делает обычно, когда мы играем в карты в Ложе.

- Я говорил с Амандой, и она понимает, какая на ней ответственность.

Держу пари, сучка думает, что если будет лизать Тоулу зад, то скорее пролезет наверх. Ошибочка!

Чуть позднее, когда я сижу в столовой, прислушиваясь к последним сплетням, эта корова сама подходит ко мне.

- Брюс, можно вас на минутку?

Она ведет меня в коридор. Если собирается разыгрывать передо мной свою новую роль, то зря надеется. Я не намерен выслушивать всякую хрень от таких, как Драммонд.

- Не знаю, слышал ли ты об этом, Брюс, но завтра у Гаса день рождения, и мы планируем небольшую вечеринку. В отделе особо опасных преступлений.

Вот, значит, как. А мне никто и не сказал, ни Леннокс, ни другие. Ублюдки.

- Я в курсе.

- Это я так, на всякий случай. - Она улыбается и отворачивается. - Увидимся.

Думает, что обведет меня вокруг пальца, если будет улыбаться. Как бы не так. Правила не меняются. Возвращаюсь вниз, но в голове уже звучит постпраздничный блюз, и мне хочется разнести контору ко всем чертям. Просматриваю бумаги по делу и краем глаза вижу, как в комнату входит какая-то женщина в сопровождении Драммонд и Хейзел из канцелярии. Лицо женщины кажется смутно знакомым.

Драммонд указывает ей на меня.

Женщина держит за руку мальчика, и они осторожно подходят к моему столу.

- Брюс, это к тебе, - сообщает Драммонд. - Миссис Сим. Какого...

- Я приходила на прошлой неделе, - робко говорит женщина, - но мне сказали, что вы в отпуске. Я хотела лично поблагодарить вас за то, что вы сделали для Колина. - Она поворачивается к мальчику. - Это тот добрый человек, Юэн, который пытался спасти твоего папочку...

Женщина всхлипывает.

Мальчик стоит с опущенной головой, но после слов матери поднимает глаза и выдавливает из себя улыбку. Ему, наверно, примерно столько же, сколько и Стейси.

- У него было больное сердце... это у них наследственное... - Я вижу, как шевелятся ее губы. - Но он никогда не позволял себе беспокоиться по этому поводу... Он был хороший человек... - Она всхлипывает, и Драммонд берет ее за руку. Женщина снова смотрит на мальчика, потом на меня. - И это, Юэн, тоже хороший человек. Он пытался спасти твоего папочку, пытался помочь ему, тогда как все просто стояли и смотрели... он так старался...

И как оно?

- Я лишь хотела поблагодарить вас, сержант Робертсон... Брюс... просто хотела сказать спасибо за то, что вы хотели помочь...

- Жаль, у меня ничего не получилось, - говорю я.

- Спасибо вам... вы сделали все, что могли. Спасибо. Вы очень хороший...

Она шмыгает носом, и Аманда ведет ее в коридор, но у двери оборачивается и смотрит на меня как-то... по-человечески. Сзади подходит Гас и кладет руку мне на плечо.

- Бедный парнишка. Какое ужасное Рождество будет у этих двоих.

Она не знает, эта женщина, она просто не знает.

Сажусь за кроссворд, однако сосредоточиться не удается, и я решаю уйти пораньше.

В Тайнкасле благотворительный матч Стронака, но я, конечно, не собираюсь идти туда и пополнять карман этого придурка. Какое мне удовольствие смотреть, как он будет выделываться перед всеми. В любом случае народу соберется немного. Короче, зрелище средней паршивости. Если кто и будет, то разве что масштаба Гэри Маккея или Крейга Ливайна.

Вечером я в Ложе, слушаю какого-то рефери, он же инспектор по строительству в районном совете. Язык у парня подвешен и рассказать ему есть что. Блейдси ходит как озабоченный. Подваливает к нам, демонстрируя новые очки, но, подобно большинству англичан, в футболе он полный ноль. Чуть позже появляется Рэй Леннокс с парой недоумков в форме. Форму они, правда, сняли, но недоумками так и остались. Я кивком подзываю его к себе, и он втискивается рядом. Сколько раз намекать придурку, что не стоит болтаться в такой компании. Пообтирайся с неудачниками, и сам к ним присоединишься.

Между тем судья продолжает:

- И вот оказался я в Айброксе, а ребятам нужны три очка, чтобы взять первое место. Они и так впереди с отрывом в тридцать очков, так что все уже решено, и догнать их никто не в состоянии при любом раскладе. Но день хороший, люди пришли с семьями, мелюзга с разрисованными физиономиями, так что парни настроены на победу. Койсти забивает гол, один-ноль, все в порядке. Ха-ха-ха. Тот еще хрен. Было, правда, подозрение на офсайд, но Освальд Бектон флажок не поднял. Вы его знаете, Освальда Бектона. Ложа 364.

Кое-кто из слушателей кивает. Кое-кто улыбается.

- Так или иначе, все встают и уже начинают готовиться к празднику. Песни, веселье... Остается пара минут, и тут в штрафную «Рейнджера» идет длинный пас. Тот сопляк проскальзывает между Коуги и Маклареном, и они укладывают его на травку прямо в штрафной. Чистый пенальти, но я, понятное дело, не собираюсь его назначать и портить людям праздник. Через неделю у них еще игра на выезде, так почему бы не позволить ребятам поднять флаг дома? Все равно они первые. Испортить людям настроение? Ну нет! Представляете, что бы сказали в Ложе в Уитберне! Да после такого и жить бы не стоило. Так всех подвести. В общем, я машу - мол, продолжайте играть, ничего не было.

- Ты поступил по совести, приятель, - говорит Билл Армитидж.

- А того юного придурка пришлось удалить за несогласие с судьей. Решение арбитра окончательно. Мудак никак не хотел униматься. Такие везде есть.

- Вот скотина, - бросает Билл Армитидж.

- Не скрою, смотреть все это на следующий день по телику было немного неприятно, - продолжает рефери. - Но ребята молодцы, сократили эпизод до минимума и показали только с одной камеры. Конечно, после матча я переговорил в «синей комнате» с представителем Федерации, и он

полностью вошел в мое положение. Оказалось, парень из той же Ложи, что и Сэмми Кирквуд. Помнишь Сэмми? - спрашивает он у меня.

Я киваю. Сэмми, бывало, поставлял мне журналы, хотя и не такие хорошие, как Гектор, но все же. Надо бы позвонить старикану, узнать, нет ли чего новенького.

- Так или иначе, все обошлось. Представитель сказал, что я находился в такой точке, откуда не мог оценить эпизод. Звонков было много, но ребята меня прикрыли.

Армитидж смеется.

- Да, у них там параноиков хватает.

- А один спортивный обозреватель сказал мне в Ложе: мол, мы бы это так не оставили, да скандал не пойдет на пользу шотландскому футболу.

После судьи выступил советник Армитидж.

- То, что у нас будет собственный парламент, дело хорошее, у народа появится больше возможностей. Конечно, придется ругаться с папистами, но нам же не впервой. Католическая мафия и каменщики в Шотландии воевали всегда. Поторгуемся. Пусть они проводят свой закон против абортов, но только отдадут нам руководство нужными комитетами... особенно по лицензированию. - Он усмехается. - А если какая дура залетит по глупости, то сядет на автобус и доедет до Карлайла, где ее и выскребут. Это, я бы сказал, не смертельно.

- Верно, - кивает Рэй, потом поворачивается ко мне и шепчет: - Как насчет кокса вечерком?

Насчет кокса я совсем не против, у меня и при себе немного имеется. Тем более что после ошеломляющего известия Тоула мне определенно надо взбодриться. Ох уж этот Тоул. Жив не будет, если не превратит меня в гребаного джанки.

Чтобы я отчитывался перед какой-то дурой?

(есть, есть, есть, есть, есть, возможно, здесь существуют и другие, подобные мне. Я вполне уверен, что не одинок. Да и почему должно быть именно так? Мне даже кажется, что я ощущаю их присутствие здесь. Они изгибаются и ползают в животе Хозяина, но может, это только игра моего воображения. У меня есть Хозяин, мой друг, дающий все необходимое для выживания. Но чтобы жить, мне необходимо много больше. Я должен ощущать себя частью чего-то большого диета у этого парня не очень питательная. Это указывает на то, что его великое путешествие по жизни началось в не самых благополучных обстоятельствах. Он поглощает слишком много дешевого и бесполезного мусора. С другой стороны, само количество пищи свидетельствует в пользу того, что он вырос в мире лишений и, хотя сумел накопить достаточные запасы ресурсов, так и не смог избавиться от всех этих пролетарских привычек, Жизненная философия Хозяина достаточно проста:

лучше больше, чем лучше.)

Мы с Рэем отделываемся от Блейдси, но лишь после того, как выкачиваю из этого клоуна всю нужную информацию о психическом состоянии Банти. Потом потихоньку смываемся и отправляемся домой к Рэю. Квартира обставлена в стиле посттэтчеровского обиталища ебаря-одиночки. Другими словами, никакого стиля и нет. Есть обычный набор: двухместный обтянутый бархатом диванчик и в пару к нему кресло. Все, как у той шлюхи в Амстердаме! Меня на такой диванчик не заманишь, а вот Инглис бы точно уселся. Только рядом с Рэем и он бы ничего не почувствовал!

Рэй ищет зеркало, ложечку и ножичек, которые я привез ему из Амстердама. Считает, что если пользоваться правильным инструментом, то и продукт получается более качественный. Кредитные карточки дома не в ходу. Я вдруг понимаю, что наборчик обошелся мне, если перевести на наши деньги, в двадцать фунтов, и чувствую поднимающуюся в груди злость. Подарок Ленноксу был проявлением минутной слабости, хотя я и рассчитывал на ответный ход с его стороны. Как бы невзначай прижимаю к бархату сигарету и ощущаю приятный выброс адреналина. В горле поднимается комок - ткань буреет и расползается. Один контакт, второй, третий, четвертый. С восхищением смотрю на дело рук своих и торопливо прикрываю все четыре дырки подушечкой.

Возвращается Леннокс. Везет же некоторым: сходил на дежурство и разжился качественным порошком. Я достаю свой, привезенный из Амстердама. Больно признавать, но его дурь лучше. А что делать мне? Какая может быть польза от забитого насмерть черномазого? Ходи теперь и улыбайся этим цветным, которые только что нос от тебя не воротят. А тут еще и Драммонд решила в солдатиков поиграть.




БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ МАТЧ

Прошлым вечером я вернулся домой рано, но никак не мог уснуть. С утра пораньше уже на работе, но после кокаина я абсолютная развалина. Синусы ссохлись, нос постоянно течет, нервы на пределе. Надо собраться, надо пересилить себя. Именно это ставит меня над всяким мусором, над такими, как Рэй Леннокс. Я могу посмеяться над этим дерьмом. Но сначала надо собраться.

Звонит телефон, и я вздрагиваю и трясусь так, что едва не роняю трубку. Разумеется, это Тоул. Он ведет против меня психологическую войну, да только идиот слишком прирос к стулу, чтобы перехитрить Брюса Робертсона. Что ж, придурок, у нас для тебя есть новость: гребаные правила остаются без изменений.

Сообщает, что хочет видеть меня у себя в кабинете. Сейчас же. Только о себе и думает, самовлюбленный мудак. Только и думает, как бы прикрыть свою толстую задницу. Кладет на все, но сценарий писать не забывает. Я-то знаю, что у него на уме. Откладываю бумаги и иду наверх. Подходя к кабинету, чувствую, что вот-вот вырвет. Лифт не работает, и два пролета едва меня не доконали. Эти техники, что б им, ни хрена пальцем о палец не ударят.

- Брюс, надо поговорить. Ниддри собирает всех во второй половине дня.

«Ниддри», а? Мог бы назвать уважительно - «шеф». Мог бы по-приятельски - «Джим». Так нет же - «Ниддри». Наверное, прищемили жопу, вот и ищет друзей. А может, и нет. Может, просто так треплется. Драммонд ко мне так и не подошла. И кого только эта идиотка из себя разыгрывает?

- Во сколько? - спрашиваю я.

Мне еще надо поработать с газетой. Там сегодня Клаудия Шиффер. Вот бы с кем покувыркаться. Пишут, что она открывает ресторан или вроде того. Кому, на хер, нужен ресторан? Покажи нам задницу и сиськи, куколка, а другого мы не хотим!

- В три. Третья страница.

- Придется кое-что отменить, - говорю я. - Обещал быть на собрании Форума.

- О Боже... Этим надо было бы заняться Аманде.

- Я бы не против, но она так и не сказала, что мне не надо туда ходить. Так что, переиграть все?

- Боже, нет... конечно, нет. Ниддри как раз по этому поводу и беспокоится. Эти, из Форума, дали интервью Малкольму Сент-Джону с Шотландского телевидения и Энди Крейгу из «Ньюс». Похоже, им не слишком нравится, как идет расследование.

Он недовольно надувает щеки, как будто критика высказана непосредственно в адрес самого Тоула. А так ведь и должно быть, потому что именно он и руководит расследованием или по крайней мере должен.

У меня внизу лежит вчерашний номер «Ньюс». Принесла та крошка из канцелярии. Что-то я ничего не видел насчет нашего дела. Помню, что просмотрел и первую страницу, и последнюю, но если мое внимание что и привлекло, так это заметка о благотворительном матче в честь Тома Стронака.

Футбольной общественности Эдинбурга следует стыдливо опустить глаза: на благотворительном матче одного из самых любимых ее сынов, Тома Стронака, присутствовали всего две тысячи зрителей. Согласимся с тем, приближение Рождества, до которого осталась всего одна неделя, и нынешняя погода сказались на посещаемости не лучшим образом. Тем не менее такой уровень поддержки пре данного слуги столичной спортивной сцены можно расценить только как незаслуженное пренебрежение.

В заметке также сообщалось, что кумир Тома, Кенни Далглиш, не смог приехать из-за важных дел, но прислал свое поздравление. Далглиш, наверно, мыл голову или делал что-то еще столь же важное. Правильно мыслит: от такого дерьма надо держаться подальше.

Вот бы и мне держаться подальше от того дерьма, что несет Тоул.

- У нас никаких подвижек, Роббо. Расследование просто топчется на месте. Мы проверили все магазины, но так и не смогли установить, откуда взялся окровавленный молоток.

Как будто меня это так сильно колышет.

- Понятно. Так, значит, Ниддри полагает, что Шотландское телевидение и «Ивнинг ньюс» сделают все сами? Показал бы хоть одного журналиста, который вот так, с наскоку, взял да и раскрыл серьезное преступление. Вы это можете?

- Я расстроен не меньше тебя, Роббо. - Сморщенный рот Тоула кривится. А ведь рот надо держать на замке, а то получится как у того вора, который любил порассказать о своих подвигах, а потом удивлялся, как же это его угораздило попасть за решетку. - Ладно, у тебя есть новости?

- Нет, я же теперь в подчинении у Аманды, как вы и сказали.

Дела пойдут.

- М-м-м. Ладно... - говорит Тоул.

А я уже чувствую его разочарование и недовольство тупой сучкой.

- Попрошу ребят из Форума перенести встречу на другое время, а в три буду у Ниддри.

- Нет... К Ниддри пойду я. А ты пойдешь на встречу с Форумом.

- Хорошо, - соглашаюсь я и выхожу.

Какого хрена, чем только она занимается, эта придурочная Аманда Драммонд? Надо бы вернуться и задать вопрос Тоулу, но какое, собственно, мне дело? С какой стати я должен волноваться? Задница чешется, как... Почему именно мне всегда приходится разгребать их дерьмо? Я и так приперся сюда чуть ли не первым. Пусть сами и разбираются, а мы посмотрим. У них же все встанет, даже скрипа не услышишь, потому что здесь полным-полно самых невежественных раздолбаев из всех, кто когда-либо прятался за полицейской формой. В Новом Южном Уэльсе это мудачье и десяти минут не удержалось бы на своих местах. Никто, ни один из них, понятия не имеет, что такое настоящая полицейская работа.

Да пошли они все! Спускаюсь вниз и захожу в сортир. Штаны промокли от пота, так что приходится засунуть в задницу туалетную бумагу, чтобы не натирало. И снова в забой.

Просматриваю документы, потом обвожу взглядом коллег. Никогда еще не видел такого разношерстного сборища недоумков под одной крышей. Тупые, невежественные придурки.

- Странное дело, - говорю я Питеру Инглису.

- Что ты имеешь в виду?

Так и хочется сказать: я имею в виду тебя, тебя, толстомордого хуеплета, это ты странный, ты, педрила хренов, но вместо этого я делаю вид, что изучаю разложенную на столе газету.

- Иногда смотрю на них и думаю, что ключи прямо-таки бросаются в глаза, но мы не в состоянии, блин, расколоть хренов орешек.

- Надо только ухватиться за ниточку, а там все само потянется, - пожимает плечами Гас.

- Такая уж у нас работа, Роббо, - говорит Питер, - всегда одна и та же история. Девяносто процентов пота и десять процентов вдохновения. Тут ничего не поделаешь.

- Верно, Питер, - киваю я и поднимаю газету.


По горизонтали

1. Скорость

7. Последний из последних

8. Модная стрижка 20-х

9. Из Франции

10. Сияющий, блестящий

11. Орган зрения

12. Выдумка

14. Темное пиво

16. Печалиться

18. Позорить, чернить

20. Часть фута или ярда

22. День после сегодня

23. С оранжевой кожурой


По вертикали

1. Дублер монарха

2. Цитрусовый фрукт

3. Рабочее место

4. Группа игроков

5. Грузило, отвес

6. Пятнистая кошка

13. Пролив

15. Некомпетентный

16. Проводник в Гималаях

17. Знатный, благородный

19. Олень

21. Остров в Неаполитанском заливе


- А ну-ка за дело, ребята, - кричу я. - Гас, двадцать один по вертикали. Остров в Неаполитанском заливе. Пять букв. Вперед! Разгрызем орешек вместе!

Гас чешет подбородок.

- Мы с Эдит бывали в той части света. На Сорренто. Ездили в Неаполь на целый день. Корабль был на воздушной подушке. Но никаких островов мы там не видели, Брюс, хотя и проехали как раз через Неаполитанский залив.

- Ладно, Гас, но чертов остров где-то все же есть, если газета не врет. Имейте в виду, это газета для плебса, я покупаю ее только ради девочек, программы и футбола. Идем дальше. Что у нас тут? Дублер монарха.

- Регент.

- Так... раз, два... шесть букв. Не подходит. Надо пять.

- Жанет Чарлз.

- Жанет Чарлз. Женщина - двойник королевы. Ее дублер.

- Что-то я сегодня не въезжаю. Ну ладно. Вот еще одно. Последний из последних. Жаль, Тоул по буквам не подходит. Тут их семь. А вот что мы напишем: ПОДОНОК. Но ты, Тоул, имей в виду: это одно и то же.

Чуть позже встречаю в столовой Леннокса. Он все еще ведет слежку за хиппи и, похоже, немного избегает нас. Едем в город. Проезжаем мимо одной из частных школ для девочек.

- Мэри Эрскин... Джеймс Гиллеспи... Звучат как название крепостей. Прислушайся, Рэй. Эрс... скин... В них есть что-то лесбийское. И кто только придумал дать им такие названия. Какой-то гребаный извращенец.

Леннокс смеется и качает головой.

- Ну ты даешь, Роббо.

-А?

- Вот что я тебе скажу, Рэй. Пока они девочки, они все похожи на ангелов, но потом вырастают и становятся коровами и блядями. А корова хуже бляди. С блядью по крайней мере все ясно и понятно. А корова? С коровой никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

Леннокс как-то неловко пожимает плечами.

- Ну... в общем... да...

Ни хера он не понимает, и в этом его главная проблема. Думает, что до хрена знает. А что он знает? Что?

Ни хуя. Парень слишком много о себе мнит, считает себя пупом земли.

Останавливаемся перекусить на Саут-Бридж. В пирожковой Эдди Монкур с каким-то хреном в форме. Я им киваю. Нас обслуживает - точнее, нас должен обслуживать - разъевшийся, неуклюжий раздолбай, которому явно некуда спешить.

- Кто съел все эти пироги... - начинаю я нараспев, но Мистер Невозмутимый Разъебай Леннокс и не думает присоединяться. Что, считает себя выше всех и всего?

- Как насчет по паре пива, а, Рэй? Я на работу сегодня не вернусь, это уж точно.

Рэй смотрит на меня как на слабоумного.

- Ты забыл кое-что, Роббо. Вечеринка-сюрприз для Гаса. Конечно. Как это только у меня из головы выскочило. Что

ж, почему бы не устроить заодно сюрпризец и Мистеру Пиздоболу Рэю Ленноксу?




СЮРПРИЗ-ПАТИ

Старику Гасу стукнуло пятьдесят пять, так что кто-то неплохо придумал устроить ему сюрприз-пати. Рождество почти что на носу, гульнуть хочется всем, а уж повод сгодится любой. Но Гас каков, а? Ему бы о пенсии думать, а и он туда же, на повышение нацелился! Нет бы посторонился, педрила старый, и не мешал другим. Ладно, мечтать не вредно, но при этом и под ноги не мешает посматривать.

Берем баночного пива, несколько бутылок, и компашка подбирается нехилая. Даже Драммонд притащилась: выпила стаканчик вина и ах-ох, мне еще работать. Впрочем, на нее никто и внимания не обращает, хотя после ее ухода атмосфера значительно улучшается, и все заметно веселеют. Что сучке действительно надо, так это хороший хуй. Впрочем, меня в данный момент больше интересует не заросшая щель, а настоящая пизда.

Она здесь, та потрясная блондинка, Королева Больших Размеров. Леннокс пытается к ней подкатиться, но получает от порот поворот. Проблема в том, что он расстилается перед ней, но не думает. А вот я думаю. Мы уже заключили пари на пятьдесят фунтов, кто первый залезет под трусики этой любительнице крупных форм, и я твердо намерен положить деньжата в свой карман. Серьезно. Я не спешу, смотрю за тем, что пью, и поджидаю удобный момент. Когда все уже набрались, понемногу перевожу разговор на тему, имеющую прямое отношение к размерам и достоинствам джентльменских приборов. Леннокс чует неладное, нервничает и пытается увести меня в сторону.

- Знаете, когда я служил в департаменте полиции Нового Южного Уэльса, мы там на таких вечеринках играли в одну игру... - Я делаю паузу. - Эти австралийцы рисковые ребята... Нам до них далеко.

- А что за игра? - спрашивает Карен Фултон.

Уж она-то не прочь рискнуть. Это всем известно. В последнее время, правда, стала немного задирать нос, но сейчас подпила, расслабилась, и ее потянуло на старое. Праздничная атмосфера и алкоголь - то, что надо, чтобы заиграли умолкшие струны. Тут уж она сама над собой не властна.

- Я бы предпочел не вдаваться в детали, дорогуша. Наши австралийские братья бывают порой довольно грубоватыми...

- Не томи, выкладывай, - не отстает Карен

- Звучит интригующе, - мурлычет блондинка.

- Перестань, Брюс, не стоило начинать, если не можешь закончить, - встревает Леннокс и насмешливо вскидывает бровь, не подозревая, что только что подписал себе смертный приговор.

- Ну ладно... раз уж вы так хотите... Игра такая: парни отправляются в комнату, где стоит фотокопировальная машина, и каждый делает фотокопию своего мужского хозяйства, подписывает лист и кладет в конверт. Потом, когда все закончено, кто-нибудь прикрепляет фотокопии к доске.

- Ну ты и хватил, Брюс, - усмехается Леннокс, однако все остальные, к величайшему смущению этого мудака, уже захвачены азартом.

Я смотрю на блондинку и вижу, как разгорелись у нее глазки.

- Но это еще не все, - продолжаю я. - Дальше в игру вступают девушки, задача которых - угадать, где чей отпечаток.

- Давайте сыграем! - кричит блондинка.

Я замечаю, что Рэй Леннокс явно растерян, но повлиять на ход событий он уже не в силах. Даже старина Гас рвется в бой. Первым идет Питер Инглис, этот секс-маньяк. Гомики испытывают особое почтение к большим размерам, и Инглис уже, наверное, облизывается от удовольствия, предвкушая знакомство с целой коллекцией хуев.

Инглис появляется с листком в конверте и передает его Ральфу Консайдину, раздолбаю в форме, которому, если уж на то пошло, вообще нечего здесь делать. Потом наступает очередь Гаса. Его возвращение встречают бурными аплодисментами и громкими выкриками, и только Леннокс невесел, хотя и пытается бодриться. Он неохотно принимает конверт и уходит. Следующий я. Прежде чем положить конец на стеклянную пластину, я тщательно протираю се, потом ставлю переключатель увеличения на полную мощность и, выполнив процедуру, передвигаю в прежнее положение. Хорошо еще, что бумага плохого качества и в черно-белом варианте сыпь почти не видна. Пишу на листке свое имя и кладу его в конверт.

Возвращаюсь. После меня остаются еще двое, Клелл и какой-то хрен, работавший раньше с Гасом. Еще несколько минут, и дело закончено.

Интересная игра. Одна наглая сучка едва не приписала мне какой-то стручок, принадлежащий, должно быть, Ленноксу. В конце концов все листы перевернуты и приколоты к доске в порядке убывания.

БРЮС

ГАС

АЛАН

ЭНДИ

ПИТЕР

РАЛЬФ

СТИВ

РЭЙ

ФИЛИП

Оказывается, у Гаса инструмент почти такой же, как мой увеличенный. Неудивительно, что старый пень горел желанием продемонстрировать свои достоинства! Но вес же самый большой сюрприз это то, что кто-то, а точнее, придурок в форме по имени Филип Уотсон, ухитрился уступить даже Ленноксу. Я до сих пор считал это невозможным, полагая, что для того чтобы отстать по этому показателю от Рэя, надо быть бабой!

После подведения итогов я становлюсь центром повышенного внимания. Королева Больших Размеров то и дело бросает на меня многозначительные взгляды. Время и выпивка делают свое дело, сучка елозит на стуле, а Леннокс, усатый крыс, пользуясь моментом, пытается подбить под нее клинья. Я веду игру уверенно и хладнокровно, не даю ей остыть, но и не форсирую события. Пусть помучается, пусть дойдет до готовности - это самая лучшая тактика. Сейчас я - Джеймс Бонд, я играю легко и уверенно, разбрасывая налево и направо стрелы двусмысленных намеков, пара которых попадает в некоего мистера Рэймонда Леннокса.

Я собью с нее спесь, с этой зарвавшейся, возомнившей о себе блондинки. Заставлю ее проявить инициативу, сделать первый шаг, поклониться мне.

Наконец она подходит ко мне и сладким голосом соблазнительницы объявляет:

- Победитель заслуживает награды. Пойдем...

Сучка уходит, и я, подмигнув Ленноксу, на почтительном расстоянии следую за ней. В копировальной комнате она откидывается на стол, и я даже не целую ее. Задираю юбку и стаскиваю трусики.

- Возьми меня, - шепчет блондинка и закрывает глаза.

Засаживаю, и сучка начинает бешено вертеться и подмахивать, как будто села на горячую сковородку. Мне в общем-то и делать практически нечего. Даю залп и ухожу, оставляя ее в полной растерянности. Похоже, дура так и не поняла, что случилось.

Забираю у Леннокса пятьдесят монет и лечу домой, как подхваченный ветром воздушный змей. Через несколько минут я уже готов к новым подвигам. Ритм движения, тепло в салоне, музыка «Мотли Крю»... Дома нахожу пару писем. В одном счет за газ, на другом почтовый штемпель Челмсфорда. Ага, это от Тома и Дианы. Мой оживший чемпион напрягается, и я думаю о том, что вполне мог бы рвануть прямо в Челмсфорд. Сделать за ночь четыреста миль - не так уж и трудно, если сесть на чарли, - натрахаться до одурения, а потом назад. Да, это мысль. Отбрасываю счет за газ - пусть им занимается Кэрол, когда вернется, хватит и того, что я на работе постоянно ебусь со всякими бумажками - и нетерпеливо вскрываю второй конверт.

14 декабря 1997 г.

Дорогой Брюс.

Надеюсь у тебя все в порядке. Мы пишем, чтобы сообщить, что, по нашему мнению, тебе лучше не приезжать к нам и Лоренсу с Ивонной в следующем месяце. Очень жаль, что у вас с Кэрол возникли проблемы, мы бы предпочли видеть вас обоих.

Нам было весело вместе, но, я думаю, любой эксперимент требует определенного периода осмысления. Именно такое время наступило сейчас для нас с Дианой.

Надеюсь, вы с Кэрол сумеете успешно преодолеть нынешние трудности.

С наилучшими пожеланиями

Тони Кросби.

Тони, дерьмо вонючее! Меня передергивает от злости и ненависти, и все опускается. Хренов червяк, губошлеп. Все, что он может, это читать лекции по искусству в Институте Челмера или как он там называется. Мы там трахались, как бешеные, а он только ножками сучил да кривился, как вегетарианец на скотобойне. И Кэрол тоже хороша, на хера было лезть ему в штаны. У них просто не тот темперамент. Хотя нет, о Диане такого не скажешь. Мать их, лучше бы я провел еще пару раундов с блондинкой.

Я подумываю о том, чтобы позвонить Джеффу Николсону в полицию Эссекса и рассказать ему о маленьком мерзком клубе извращенцев. Джефф парень серьезный, он их мигом прихлопнет. Я уже тянусь к трубке, но в это время кто-то стучит в дверь.

Том Стронак. На нем серый тренировочный костюм. Вид понурый, волнистые волосы торчат клочьями.

- Том... как дела? - с притворным сочувствием спрашиваю я.

- Я в полном дерьме, Брюс. Тысяча двести тринадцать человек. Я отдал этому долбаному клубу одиннадцать лет.

- Понятно. Мне показалось, было побольше, около двух тысяч.

- Нет, это просто «Ивнинг ньюс» слегка подтянула показатели.

- Жаль. Но я там был, - вру я.

Как же, делать больше нечего. Против «Дерби», в жуткую погоду, за несколько дней до Рождества!

Том удрученно качает головой, потом лицо его светлеет.

- Знаешь, я получил поздравление от Кенни Далглиша.

- Не сомневаюсь, что он бы обязательно приехал, если б только смог. - Я пожимаю плечами. - Сам знаешь, у таких, как он, забот всегда хватает. Тем более и время года не самое удачное.

- Да, Брюс, ты прав, - соглашается Том. - Кстати, у меня есть парочка билетов на торжественный обед. Мы собираемся устроить его где-то между Рождеством и Новым годом. Сам знаешь, для праздника любой повод хорош.

- Отлично, Том, - говорю я и выхватываю из его руки брошюру и два пригласительных билета, отпечатанных на тисненой бумаге.

И тут же понимаю, что совершил ошибку. Ублюдок провел меня. На билете написано:

ВЫ ПРИГЛАШЕНЫ В КАЧЕСТВЕ ПОЧЕТНОГО ГОСТЯ НА ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ОБЕД В ЧЕСТЬ ТОМА СТРОНАКА

Отель «Шератон», Латин-роуд, Эдинбург Понедельник, 28 декабря 1997 г. Фрак не обязателен

Денежное пожертвование в Благотворительный фонд Тома Стронака в размере 60 фунтов стерлингов.

Денежное пожертвование. Шестьдесят монет. Ловко же меня одурачили. И кто? Говнюк Стронак! Я молчу. Сам виноват - можно было догадаться, что здесь где-то подвох. Он всегда такой. Как только речь заходит о возобновлении контракта, так и начинается: закулисная возня, дешевые драматические приемчики и прочее. «Ивнинг ньюс» не раз об этом писала. Там, где пахнет бабками, этот мудак своего не упустит.

- Извини, Брюс, я не могу отдать их тебе просто так, ты же и сам понимаешь.

- М-м-м-м, да, Том, понимаю, - бормочу я. - Подожди, только схожу за чековой книжкой.

Ну скотина!

Выписываю, скрепя сердце, чек, а эта сволочь нашептывает мне на ухо:

- На обеде будет Грэм Саунес. Надеюсь, и Кенни Далглиш сумеет вырваться. С Родни Долакром все уже согласовано. Ты же знаешь, как он умеет выступать.

- М-м-м-м. Родни Долакр. Я слышал, он делает сейчас неплохие деньги.

- Да, приятно, что он проявил интерес.

Чтобы Далглиш, Саунес или Долакр приехали на обед в честь этого шланга? Да никогда в жизни.

Не успел Стронак урвать свое, как к нему вернулась обычная заносчивость, столь характерная для большинства футболистов.

- Если понадобятся еще билеты, Брюс, ты только свистни. Это не значит, что они у меня обязательно будут, но, зная тебя и все такое...

- Буду иметь в виду, - бросаю я, протягивая чек, сумма которого эквивалентна двенадцати сеансам минета.

Скотина!

Стронак с противной улыбочкой на лице уходит. Доволен собой, потому что думает, будто оставил в дураках Брюса Робертсона. Что ж, мой недалекий футбольный друг, тебя тоже ждут неприятные новости. И заключаются они в том, что правила не изменились.

Позже вечером приходит Крисси. Тюлевые шторы на окне Стронаков слегка раздвигаются, но Том сегодня играет, так что слежку, судя по всему, ведет его сучка. Впускаю гостью, и мы без долгих предисловий начинаем игры с отключением газа. Надо отдать должное, получается у нее неплохо. Быстро схватывает.

- Крепче, Брюс... туже... - шипит она, и я чувствую, как пояс сдавливает дыхательное горло.

Мне бы ее энтузиазм. Перед глазами написанные на доске имена конкурентов в гонке за повышением:

ГАС БЕЙН ПИТЕР ИНГЛИС ДЖОН АРНОТТ

Хренов плебс... вот уж вам... держите...

- Еще, Брюс, еще! Быстрее! Ну же, Брюс, давай! - стонет Крисси.

Хрен вам всем...

На комоде фотография Стейси в рамке. Я не могу на нее смотреть. Надо было положить лицом вниз или убрать куда-нибудь. Она смотрит на нас... наблюдает...

Стейси видит, как я с этой стервой...

...нет...

Я хороший... так сказала она... та женщина, его жена... Я пытался вернуть его к жизни... пытался... А теперь... Дрючу эту дрянь...

Туда-сюда... взад-вперед... сильнее... глубже... быстрее...

- О, Брюс... ну же... о... ооо... о Господи... о... о... оооооо...

Жарю и жарю, но этой бляди сколько ни пихай - все мало. Я уже взмок, а потому, когда комнату наполняет жуткий пронзительный вопль, сигнализирующий, что она улетела, и ремень на горле ослабевает, я с облегчением довожу до финиша и себя.

- Бля, Крисси... - выплевываю я, ощущая замирающие толчки.

Падаю на нее, скатываюсь, и мы на какое-то время засыпаем. Я просыпаюсь первым и изучаю нанесенный урон.

На веке лопнул кровеносный сосуд, на шее темнеет густой синяк. Я же профессиональный служитель правопорядка. Мне с людьми работать. Не могу же я расхаживать в таком виде только из-за какой-то эгоистичной бляди. Тем более сейчас, перед самым повышением.

- Было великолепно, - говорит Крисси, лениво потягиваясь, и начинает одеваться. - Послушай, Брюс... - Она натягивает белье, влезает в юбку и застегивает блузку. - Нам о многом нужно поговорить, прежде всего о наших отношениях, по мне кажется, что спешить не стоит.

- Вполне разумно, - говорю я.

Выглядит она неплохо. Немножко пополнела, покрасила волосы. В движениях чувствуется уверенность и грациозность.

- То есть я хочу сказать, что нет смысла, не закончив одно дело, начинать другое. - Она улыбается, отбрасывает назад полосы и неторопливо причесывается. - Давай сохраним то, что есть, и не будем ничего менять. Проверим чувства...

- Полностью с тобой согласен. Как говорится, семь раз отмерь... - Пожалуй, неплохо бы перепихнуться еще разок. - Послушай, почему бы тебе не остаться? Мы могли бы перекусить, а потом еще поразвлечься, а?

Я перехожу к комоду и убираю фотографию Стейси в верхний ящик.

- Я бы с удовольствием, Брюс, но мне надо кое с кем встретиться.

- Вон оно что, - говорю я.

- Увидимся, Брюс. Пока, малыш. - Она вешает на плечо сумочку, поворачивается, целует меня в лоб, подмигивает и, придав голосу американский акцент, говорит: - Рада, что мы паркуемся на одной стоянке.

Дверь за ней закрывается.

- Верно... Ушла. Что б ее...

Думает, что ей все сойдет с рук. И это после того как из-за нес мое повышение оказалось под вопросом. Кем она вообще себя возомнила? Она никогда не заменит Кэрол! Никогда!

Дешевая шлюшка! Полицейская подстилка!

Оставила помаду. Красную-красную помаду.




И ЕЩЕ КЭРОЛ

Надо признать, мы совершили ошибку, уехав из Австралии. Нам с Брюсом было хорошо там. Просто так случилось, что после смерти отца моя мать захотела, чтобы мы вернулись. Оставаться не имело смысла, потому что Стейси была маленькая и еще не пошла в школу. Знаю, я повела себя эгоистично и не думала о карьере Брюса. А у него дела в сиднейской полиции шли очень хорошо. Ему было дьявольски трудно вернуться в Шотландию на более низкую должность, чем та, которую он занимал в Австралии.

Я так хочу снова быть с Брюсом, снова быть одной семьей: я, он и наша малышка Стейси. Ей надо понять, как плохо она поступила, сколько несчастий причинила своими глупостями. Меня часто охватывает чувство вины, я понимаю, что должна была больше заниматься с ней, научить ее видеть разницу между плохим и хорошим. Вообще-то она добрая девочка, и важно, чтобы она знала, что мы с Брюсом прощаем ее.

Подобного рода проблемы возникают во всех семьях; главное, не придавать им слишком большого значения. В нашем нынешнем, таком сложном мире детям очень трудно.

Я снова в баре. На меня таращатся двое мужчин. Один говорит что-то другому; слов но разобрать, но тон явно враждебный.

А почему это женщина не имеет права выпить одна? Вы хотите меня, но вы меня не получите.

Я - Робертсон.

Я взяла фамилию мужа.

Я принадлежу ему.

Если бы он был сейчас здесь, он заставил бы вас замолчать, стер бы ухмылки с ваших наглых физиономий. Вы ничтожества по сравнению с моим Брюсом. Вы не мужчины.




ЧАСТНЫЕ УРОКИ

Глисты. Приятного мало. Я немало узнал о них, посидев в библиотеке. Здесь работает такая приятная кошечка. Когда мне надоедает смотреть в книгу, я смотрю на нее. Просидел здесь почти все утро, и это после практически бессонной ночи. Но надо идти в кабинет; суббота - день больших сверхурочных.

Как и следовало ожидать, в управлении полно народу. В том числе и Леннокс. Мы решаем поработать часок с документами, а потом свалить.

Приятно разъезжать в машине. Я нормально утеплился, дороги расчищены. Леннокс же чувствует себя неуютно в дурацком замшевом пальтишке.

- Оделся по погоде, а, Рэй? - усмехаюсь я.

- Черт бы побрал этих скупердяев, - ворчит он. - Могли бы на одежду и побольше выделять.

Вечно ему все не нравится, этому раздолбаю. Не тратил бы деньги на модные лейблы, так и пособия бы хватало на что-то практичное. Думает, налогоплательщикам не хрен больше делать, как только финансировать всяких мудаков, воображающих себя большими модниками и только притворяющихся полицейскими. Едем дальше, и я все отчетливее начинаю понимать: у Леннокса что-то на уме. Но дело-то в том, что Рэй от избытка ума не страдает. Некоторые вещи ему просто недоступны. Существует определенный набор правил, о которых ему подобные имеют весьма смутное представление, тогда как мы, Брюсы Робертсоны этого мира, движемся совсем по другим траекториям. Серьезно.

- А не заглянуть ли нам на Рыбзавод, а, Рэй?

- О'кей, - соглашается Леннокс. Сворачиваю с Джанкшн-стрит на Ферри-роуд.

- Ширли, - задумчиво произношу я. - Помнишь, как мы ее вдвоем?

- Угу, - без энтузиазма отвечает Рэй.

Мистер Первый Ебарь Леннокс, ха! Этот недоделок даже ее не смог удовлетворить. Показал себя полным неудачником. Она отсасывала у меня, а Леннокс порол ее сзади. Пары минут не проходит, Ширли поворачивается и говорит: «Поменяйтесь... Брюс, засади мне... по полной (есть, Брюс, есть, Брюс, тебе надо есть сказали, что надо есть, они были правы. не поверил им тогда, но они были правы, так что ешь, ешь все)

Рыбзавод, так мы называем бордель, действующий под вывеской сауны, или сауну, действующую как бордель. Точно не знаю. Ну да ладно, не важно. Заправляет им старушка Мэйзи, самая опытная в городе шлюха.

Прессуем мы Мэйзи так часто, что вряд ли она рада нас видеть, но хорошая блядь (а Мэйзи была одной из лучших) всегда хорошая артистка, и встречают нас по первому разряду. Вот в чем прелесть полицейской работы: не важно, ненавидят тебя или нет, главное: с тобой уважительны, тебе не грубят в открытую. Живешь в мире, который знаешь. Все остальное - благие пожелания или паранойя.

- Брюс, дорогой!

Мэйзи разводит руки и целует меня в щеку.

- Привет, Мэйзи. Как дела? - осведомляюсь я, хлопаясь на диван и закладывая руки за голову.

Из-под подмышек бьет такая вонь, что я едва не опускаю их, но вовремя сдерживаюсь. На хуй! Пусть сучки понюхают Брюса Робертсона. Мэйзи как будто ничего не замечает. Правильно, шлюха привычна жить с неприятными запахами. Она уже не та, что раньше, сдает, однако выглядит еще неплохо, как настоящая матрона, в тяжелом темном платье.

- Неплохо, Брюс, неплохо. У нас тут новая девочка есть, молоденькая, из Абердина. Хочешь посмотреть?

- Попозже, Мэйзи, - с улыбкой говорю я и подмигиваю. Она переводит взгляд на Леннокса.

- А как твой юный друг? Может, он... Леннокс краснеет, но стоически улыбается. Я поворачиваюсь к нему.

- Вот что я скажу тебе, Рэй. Мэйзи научит тебя тому, чего ты никогда не узнаешь от мамочки. Забудешь все, что знал. Я все стараюсь уговорить ее забыть об отставке, но она и слышать не желает.

Мэйзи смеется и качает головой, а Леннокс явно чувствует себя не в своей тарелке. Достаю из нагрудного кармана ручку и начинаю постукивать ею о стеклянный столик.

- Неужели не тянет, Мэйзи? Даже ради такого свежего молодца, как детектив-сержант Рэймонд Леннокс?

Она бросает быстрый взгляд на Рэя, который уже кривится, как от боли.

- Извини, милый, я сейчас делаю это по любви, а не за деньги. Этим пусть занимаются молодые. У меня теперь только один мужчина.

- Рэй - парень крепкий; у нас в управлении за ним держится репутация настоящего жеребца.

Я улыбаюсь, причмокиваю и лениво поигрываю ручкой.

- Вот как? - ухмыляется Мэйзи.

Так-то, мистер Леннокс, знайте свое место. А я ведь еще не закончил.

- Вот так. А потому, если надумаешь вспомнить старое, возьми на заметку. Говорят, он лучший из лучших.

Мэйзи понимает, что ребятам из полиции не откажешь, с ними надо иметь хорошие отношения, а потому унижать его ей ни к чему. Явно из сострадания к бедняге она переходит от общего к частному и доверительно говорит:

- Вот что я тебе скажу, Брюс. Если измерить в дюймах все, что побывало у меня между ног, и сложить, то получится расстояние до Луны и обратно!

Разумеется, такая игра мне не в новинку, и я не собираюсь снимать недоумка с крючка раньше, чем получу полное удовольствие.

- Что ж, Мэйзи, пожелаешь отведать первоклассного шотландского бычка... - я сладко причмокиваю и картинно закатываю глаза, потом тычу в Рэя большим пальцем, - лучше детектива-сержанта Леннокса не найдешь.

- Как я уже сказала, Брюс, те деньки для меня давно в прошлом, но если б они вернулись, я бы с удовольствием совместила приятное с полезным, имея в виду такого красивого парня.

Она медленно облизывает губы и смотрит на Рэя.

У бедняги такой вид, будто он душу продал дьяволу.

Так-то, Леннокс. Это тебе наука. Видя его смущение, Мэйзи вспоминает историю, имеющую отношение к одному из отцов города.

- Был у нас один лорд-провост. Это еще до тебя, сынок, - говорит она Ленноксу и поворачивается ко мне. - Ты помнишь его, Брюс?

- Да, конечно... но лично не знал, Мэйзи. Я все-таки не так стар!

- Я не это имела в виду, ты же у нас еще молодчик. - Она улыбается сморщенными, похожими на кошачью задницу губами, отсосавшими за долгие годы, наверное, у миллионов клиентов, как местных, так и приезжих. - Так вот, я говорю о провосте... нет, лучше обойдемся без имен. Среди наших девочек он был известен тем, что пользовал их в полном церемониальном облачении, с регалиями города Эдинбурга.

- Ходили слухи, - вставляю я, - что это ему мало помогало - не вставал.

- Верно, Брюс, я знаю об этом не понаслышке. Он мне сам говорил: «Мэйзи, жена меня не понимает. Не нравится ей, что я хожу по дому в мантии». А дело было в том, что она не давала ему заниматься этим в мантии. Ты знаешь, Брюс, какой он был из себя: тщедушный, ничем не примечательный мужчина. Без всех тех мантий и цепей его никто бы и не узнал. И вот однажды кто-то из администрации отправил все его одеяния в химчистку. Провосту пришлось исполнять обязанности в костюме и при галстуке. Проблема заключалась в том, что каждый четверг бедняжка приходил сюда, чтобы провести вечерок с парой наших девочек. Он очень беспокоился, что в этот раз у него ничего не получится без мантии, а потому хлебнул для храбрости.

- Обычное дело, - усмехаюсь я.

- Уж не знаю, сколько он там выпил, но набрался изрядно, - продолжает Мэйзи и, поняв намек, наполняет мой стакан. - Явился сюда, снял с себя все и заявил, что не уйдет и не станет одеваться, пока не получит мантию обратно. Я, мол, лорд-провост и, если что не так, закрою это гнездо разврата. Вы бы слышали, как он распинался! Его, наверно, и за Лейтом слышали! И это ему не так, и то не этак - подайте мантию и все тут! А одежду уже отвезли в одну химчистку на Саут-Сайд. У нас был телефон его приятеля, председателя жилищного департамента. Звоним ему. Тот идет к главному констеблю, а тот к Алеку Конноли, которого как раз задержала полиция за пьянство и дебош.

- Знаю его, - улыбаюсь я. - Еще жив. Первоклассный был взломщик, да спился. Работал несколько лет на почте, пока его и оттуда не погнали!

- Да, ужасный был человек этот Алек, - с теплотой в голосе говорит Мэйзи. - Ну вот, они ему и говорят, что снимут все обвинения, если он залезет в химчистку и вернет одежду провоста. Никаких проблем, отвечает Алек. Он забирается в химчистку, а провост тем временем буянит здесь: мне нужна моя мантия! Подайте ее сюда или я вас прикрою! Потом идет в кухню и берет нож. Девочки в ужасе, но провост хватает свою одежду и начинает кромсать ее на кусочки. Я лорд-провост! Я ношу положенные мне по чину одеяния! Я не собираюсь напяливать всякое дерьмо! В общем, шуму много. Ну вот... Алек забрался-таки в химчистку, но допустил ошибку. То ли взял не тот пакет, то ли не разобрал, что там было написано. В общем, прихватил чужое. А мы тем временем напоили провоста так, что он отключился. Приходит Алек. Открываем пакет. А там всего лишь дамское меховое пальто. Оказалось, что одежду провоста отправили в Перт, в головную химчистку. Ну вот, натянули мы на провоста дамское пальто, запихнули его в такси и отправили домой.


Мэйзи усмехается.

Толкаю Рэя в бок.

- Подожди, это еще не все.

- Таксист - о чем мы, понятно, не знали - перед этим пострадал от ребят Ниддри, которые не расплатились с ним по счетчику. Настроение у него было испорчено, а тут ему на заднее сиденье подбрасывают какого-то пьяного да еще голого, если не считать женского пальто. И главное, что по данному адресу его никто не встречает. Надо тащить это бревно самому.

- И что он сделал? - спрашивает Рэй. Мэйзи отпивает глоток виски.

- Таксист думает, ну я ему покажу, этому наглому ублюдку. Он возвращается в город и едет к Калтон-Хилл. Вытаскивает мертвецки пьяного провоста из машины и укладывает его на постамент, тот самый, недостроенный, с колоннами, который еще называют позором Эдинбурга. Спустя какое-то время подъезжает патрульная машина, и полицейские обнаруживают группу молодых педиков, которые уже выстроились к провосту в очередь.

Рэй качает головой.

- Провост... назовем его провостом X, был известен своим враждебным отношением к «голубым», - объясняю я. - Запретил им открыть свой центр на том основании, что это будет оплот содомии. В общем, патрульные обнаружили провоста, а гомики разбежались. В газеты, конечно, ничего не попало, а слухи пошли. Как ты и сказала, Мэйзи, тот недостроенный памятник давно называли позором Эдинбурга, но после случившего стали называть по-другому.

- По слухам, провост даже бросил пить, - смеется Мэйзи. - Наверно, от виски задница начинала чесаться!

Мы все смеемся, но я резко умолкаю и холодно смотрю на Мэйзи.

- Эта новенькая... Думаю, я готов посмотреть на нее. Приведи ее, Мэйзи, и договорись о встрече на вечер.

- Конечно, Брюс, конечно.

Мэйзи поднимается со стула и уходит.

- Та еще баба, а? - говорит, улыбаясь, Рэй. - С характером, да?

- Точно. Только с бабами надо по-другому, Рэй, - с мудрым видом вещаю я. - Женщины - они как тетрапак: не важно, что там внутри, главное - чтобы открывались. Не забывай об этом.

Визит оказывается результативным.

- Это Клэр, - говорит Мэйзи, представляя нам новенькую.

Куколка действительно классная. Сбежала от своего сутенера из Абердина и нуждается в защите, а потому готова оказывать услуги полиции. Я бросаю на бродяжку один только взгляд - что ж, такой можно и помочь. Конечно, есть и свои «но», однако девочка делает дело профессионально. Я сразу же договариваюсь, чтобы она заглянула ко мне вечерком. Это, разумеется, рискованно по ряду причин, но раз уж мы ждем, пока Кэрол одумается и вер (есть, есть, есть, поглащать, быть свободным) пирог с картошкой, какой умеют делать только у Кроуфорда, где его тушат в жире. Вроде бы ничего особенного, просто мука, но ребята дело знают.

Мне уже хочется поскорее опробовать эту штучку из Абердина, однако нам с Рэем пора возвращаться на работу. Только сначала, как заведено, заходим в столовую. Народу много, но атмосфера какая-то странная. Оглядываюсь и замечаю Драммонд с огромной открыткой в руке. Судя по непривычной тишине, что-то случилось. Вид у Драммонд совершенно убитый, как будто ей только что сообщили некую ужасную новость. Меня наполняет чувство ликования. Иду прямиком к Даги Гиллману.

- Не знаю, слышал ты или нет, - говорит он, - но сегодня утром Клелл пытался покончить с собой. Спрыгнул с моста Дин-Бридж.

Вот так новость! Я едва сдерживаю восторг. Самое главное даже не то, что Клелл пытался покончить с собой, а сознание того, насколько же он был несчастен, и то, что, не достигнув цели, он еще больше унизил себя. Эта боль останется навсегда, она не уйдет.

Ну и как оно?

Пытаюсь собраться, изобразить шок, но куда денешь радостный блеск в глазах? Впрочем, особенно стараться ни к чему, потому что Гиллман, похоже, испытывает примерно те же чувства.

- Что случилось?

- Дерево смягчило падение. Он сломал бедро. Сейчас в больнице принцессы Маргарет. Операция завтра утром. Будут заменять бедренный сустав.

- И все? - спрашиваю я.

К нам подходит Драммонд с дурацкой открыткой, на которой все уже поставили свои подписи под пожеланием скорейшего выздоровления.

- А разве недостаточно? - холодно спрашивает она.

- Конечно... я совсем не то имел в виду. - Я протестую так убедительно, что ей самой становится стыдно за свои недостойные мысли. - Давай подпишусь... все это так неожиданно... он только собрался переходить в дорожный отдел... даже не верится.

- Конечно... извини, - говорит Драммонд. - Я вовсе не имела в виду...

- Деньги кто-то собирает?

- Да, мы с Карен.

Так я и думал. Будут ухаживать за психически ненормальным в ущерб должностным обязанностям. Да что там, мы же просто расследуем какое-то убийство.

Порывшись в кармане, нахожу скомканную десятку, которую и протягиваю Драммонд. Я знаю одну крошку, которая за эту бумажку отсосала бы все до последней капли.

- Брюс, ты уже разговаривал с Бобом?

- Хочешь сказать, с Тоулом? - поправляю я. - Сегодня нет. А что такое?

- Он попросил связаться с ним, как только ты появишься. Там, на твоем столе, записка.

- Сейчас же поднимусь, - отвечаю я и ухожу.

Тоул сидит за компьютером и, судя по всему, занят своим долбаным сценарием. Увидев меня, он поспешно переключается на другую программу. Пытается держаться как ни в чем не бывало, но вид у него виноватый, как у Бегби, пойманного с поличным на ювелирном складе. Просит извинить - «я на минутку, зов природы». Он выходит, а я подхожу к столу. На экране ничего - каков ловкач. В замке верхнего ящика связка ключей. Наверное, от дома и от машины. Похоже, в ящике что-то очень для него ценное. Натягиваю на пальцы обшлаг пиджака и поворачиваю ключ.

В ящике толстая папка, только в ней не какой-нибудь доклад, а черновик сценария. Открываю титульную страницу:

ГОРОД ТЬМЫ: ТАЙНА УБИЙСТВА

Сценарий Роберта С. Тоула

Кем он возомнил себя? Неужто думает, что его ждут в Голливуде? А, это ты, тот тупой шотландский коп, который не способен поймать даже триппер и не может написать собственное имя? Вот тебе миллион баксов за гребаный сценарий. Да, вот тебе Том Мать Его Круз и Николас Хренов Кейдж на главные роли, вот тебе Мартин Гребаный Скорсезе в режиссеры... да, конечно. Меня охватывает желание разорвать всю эту чушь, скомкать листы и бросить в огонь. Погреться на Рождество - вот и вся польза от этого дерьма.

Здесь же лежит еще один ключ. Похоже, идентичный тому, который торчит в замке. Я кладу его в карман и закрываю ящик. Надо забрать у Тоула и сценарий, и дискеты. Можно было бы, конечно, уничтожить все это прямо сейчас, и пусть только попробует мудак что-нибудь вякнуть. Да, было бы круто! Однако есть еще аттестационная комиссия... Нет, не стоит портить с ним отношения. Тоул не должен ничего заподозрить. Действовать надо по принципу: уничтожай, но не наживай врагов. Корпоративно.

К возвращению Тоула я уже сижу на стуле. Он сдержанно сообщает, что мисссс Драммонд больше не руководит расследованием. Командование берет на себя сам главный олух. Я даже не знаю, как к этому отнестись. С одной стороны, она проявила себя полной дурой, что соответствует действительности. С другой, перемена в руководстве означает лично для меня увеличение работы, а я слишком занят, чтобы носиться по городу в поисках каких-то уголовных недоделков. Тоул говорит, что ему нужен ежедневный отчет, чтобы иметь представление о ходе расследования.

Будет тебе отчет - можешь сунуть его сам знаешь куда. Я спускаюсь вниз и ввожу в курс дел Драммонд и Гиллмана. Мне доставляет особое удовольствие сообщить тупой телке, что ей поручено заниматься молотком.

- Надо раскинуть сети пошире, - с улыбкой говорю я, - охватить все скобяные магазины Шотландии.

Она пытается что-то возразить, но все же сдерживается и умолкает. Я упиваюсь ее дискомфортом, потом спрашиваю:

- Это все?

Мисс Драммонд поспешно ретируется, а я подмигиваю Даги Гиллману.

Мы прочитали где-то высказывание одного мудака насчет того, что лучше путешествовать с надеждой, чем терять ее по прибытии, и сейчас нам хочется дать ублюдку по голове дубинкой, потому что если все обстоит так, как нам видится, то мы в полной жопе.

Сажусь за стол и пытаюсь сочинить гребаный отчет. После двух с половиной страниц решаю, что надо съездить домой и немного прибраться. Уборка сводится к тому, что я достаю из-под раковины мешок для мусора и сваливаю в него все накопившееся дерьмо. Одного мешка оказывается мало, нужен второй. Вообще-то я бы никогда не стал так напрягаться из-за шлюхи, но порядок необходим, чтобы создать атмосферу театра. Приношу из гаража стол и стул, потом игрушечную ученическую доску и мел из комнаты Стейси. Делаю это и уже завожусь. Ставлю одну из взятых у Гектора видеокассет - надо проникнуться настроением, пока не появился Роджер Мур.

Малышка Клэр и впрямь хороша. Молодец Мэйзи. Сколько же времени ушло на поиски той, которая идеально подходит для моей игры. Дело в том, что я знаю если не всех, то большинство девушек. Такова уж специфика работы. Я забочусь о них, они заботятся обо мне - лучшего сутенера не пожелаешь. Клэр - особенная. Сделала все именно так, как я и указал: короткий парик с завитыми волосами, твидовая юбка, зеленая кофточка с брошью. Брошь - как раз то, что надо. Для приближения к совершенству. Как у мисс Хантер.

- Брюс Робертсон, подойдите сюда, - командует она. Выражение, тон, высота голоса - все в строку. Мэйзи

отлично ее проинструктировала. Мы обязаны подчиниться. Мы? Я.

- Да, мисс, - тихо отвечаю я.

- Мне стыдно за вас, Робертсон, - говорит она нам. - Вы самый презренный, злобный, порочный кусок человеческих экскрементов, который когда-либо ходил по земле...

- Так оно и есть, мы согласны. Мы заслуживаем бесчестья и презрения. Все мы.

По бедру, возбуждая экзему, сползает горячая струйка мочи.

- ...но в то же время - странный парадокс - я впервые встречаю мужчину, который приводил бы меня в такое состояние сексуального возбуждения... губы моей вагины дрожат и раскрываются, когда ты, Брюс Робертсон, входишь в комнату... - шепчет она. - Тебе это известно, Робертсон? Известно?

- Допустим, - говорим мы ей.

Я и сам в том самом состоянии. Очень-очень в том состоянии.

- Я хочу тебя, Брюс Робертсон. Я вся мокрая. И я возьму тебя, Брюс Робертсон.

Она бросается на меня, валит на недавно купленный стол, расстегивает ремень и стаскивает промокшие брюки. Потом задирает юбку - под ней ничего нет, - насаживает себя на меня и начинает медленно трахать, приговаривая, какой я плохой и что из-за меня ей приходится делать это, а я сжимаю ее ягодицы и обзываю се старой фригидной блядью и всеми другими словами, которые только приходят в голову, и это терапия в чистейшей и простейшей форме, и туман рассеивается, и перед глазами возникают пятна, и все идет кругом, и тема сегодняшнего урока: БРЮС РОБЕРТСОН. Сажусь и закуриваю.

- Ты отлично трахаешься, мисс Ха... э... Клэр.

- Нужно что-то еще? - с милой улыбкой спрашивает она.

- Нет, не сейчас, спасибо.

Я умолкаю, думая о том, подойдет ли она на роль в том небольшом сюжете, который мы обсуждали однажды с Гектором Фермером. Пожалуй, тут надо пораскинуть мозгами.

Она уходит, а я принимаю душ и переодеваюсь. Грязной одежды скопилась уже целая куча. Чистого белья почти не осталось. Придется устроить стирку.

Освежившись, решаю прогуляться в Ложу и пропустить стаканчик-другой на ночь. Первый, кого я там вижу, - Джордж Макки, собаковод. Одинокий и потерянный, он сидит в компании одного хрена в форме, чье имя вылетело у меня из головы. Бедняга Дод, похоже, уже нализался. Беру тройное виски и пинту "гиннеса" и подсаживаюсь к нему и его безымянному приятелю.

Дод никак не может позабыть свою мерзкую собачонку, погибшую из-за некомпетентности Леннокса. Чем дальше, тем более скучными и занудливыми становятся его причитания. Не выдерживает и уходит даже придурок в форме. В какой-то момент в глазах Джорджа появляются слезы.

- Такое нелегко пережить, Роббо...

- Да, Джордж, я понимаю, собака лучший друг человека. Я киваю и опрокидываю еще стаканчик двойного.

- ...эта собачка... она была моим напарником, моим партнером. - Макки обводит бар затуманенным взглядом. - У пес... у нее было сердце. Она была настоящим полицейским, не то что некоторые из здесь присутствующих!

- Конечно, Джордж, - говорю я. Завелся на свою голову, старый мудак.

- Настоящий полицейский. От и до. Я любил ее, и она любила меня!

- Это уже отношения, - задумчиво говорю я. - Полновесные и интимные отношения между человеком и зверем.

Джордж пытается взять меня в фокус. Выражение у него несколько ошарашенное.

- Все было не так... мы не...

- Нет, нет, конечно, нет... ты меня не понял, - говорю я. - Я хотел сказать... Предположим, на Землю опустились пришельцы. Инопланетяне... из космоса... - Этому собачнику хрен что объяснишь. - Они увидят только два вида земных существ. То есть... они ведь не увидят, например... ну, homo sapiens и собаку. Нет, они увидят двух землян... это и есть отношения. - Я поднимаю полупустой стакан в надежде, что трухлявый пень поймет, что к чему, и свалит из бара. - За землян!

Джордж тоже приподнимает свой и бормочет что-то неразборчивое.

После недолгих размышлений решаю оставить недоумка в покое и выхожу на улицу. Торможу тачку и уже собираюсь назвать адрес, когда рука находит в кармане ключ от ящика Тоула. Повинуясь порыву возбуждения, называю Стокбридж. Ехать недалеко. Вылезаю и иду пешком по темным улицам, держа курс на управление.

Кое-где еще горит свет, но никого не видно. На нашем этаже работают уборщицы. У них ключи от всех кабинетов, а у меня имеются давным-давно сделанные дубликаты. Когда-то в канцелярии работала одна птичка, которую я потягивал после работы. Морин. Выскочила замуж и уехала. Такая милашка...

Поднимаюсь по задней лестнице до нужного этажа. Вхожу в кабинет, открываю ящик, забираю папку со сценарием. Потом включаю компьютер и уничтожаю файл «Город тьмы». Проверяю, то ли стер. Просматриваю другие файлы. Интересующих меня два, каждый под собственным именем. Стираю и их.

Оставляю запасной ключ в ящике и выхожу. Слышу гудение пылесоса и, проходя вниз, заглядываю в офис через стеклянную дверь. С ужасом вижу Инглиса и Драммонд. Вот сволочи, устроили тут ночную смену. Наверно, все пытаются докопаться, откуда взялся молоток. Нет, недоноски, вам в жизнь не найти никаких следов. Откуда-то слышится голос Гиллмана.

Сердце замирает - я слышу, как кто-то поднимается по задней лестнице.

Опускаюсь на четвереньки и проползаю мимо стеклянной двери. Было бы неплохо подслушать, о чем треплется эта теплая компашка. На мгновение замираю под окном - кажется, кто-то произнес мое имя, - но времени нет. Не хватало только, чтобы ют, кто спускается по лестнице, присек меня в столь неподобающей позе. Я дрожу от возбуждения, меня покачивает от выпитого, и сейчас главное - убраться отсюда незамеченным.

Натыкаюсь на стену. Поднимаюсь и на цыпочках бегу по коридору.

Вашу мать!..

Слышу впереди голоса, а за спиной приближающийся гул пылесоса. Отпрыгиваю в тень и выскакиваю на главную лестницу. Осторожно спускаюсь и ныряю в туалет на площадке, как раз у поворота лестницы. Надо успокоиться. Несколько минут сижу в кабинке, стараясь унять нервную дрожь, потом выглядываю. Горизонт чист. Выхожу из сортира. Слава Богу, что у нас здесь нет никакой охраны.

Все еще не веря в удачу, лечу к Стокбриджу, оставляя за спиной сливающееся с темнотой здание управления. Ноги едва касаются плотного, утрамбованного снега. Один раз я падаю и, лежа на спине, смеюсь. С неба опускаются изумительно прекрасные, совершенные в своей белизне снежинки. Поднимаюсь и, напевая, иду дальше.

...хотя мы падаем порою, но поднимаемся всегда...

Ветер крепчает, от него немеет лицо, и я уже не справляюсь. Ловлю такси и называю Колинтон. Ничего не могу с собой поделать - хохочу как сумасшедший. Водитель поворачивается и говорит:

- Веселый вечерок, а, приятель?

- Верно, - соглашаюсь я.

Мы немного болтаем о футболе, о «Хартс», о том, что Стронаку пора вешать бутсы. У меня даже возникает желание дать водиле на чай, но я не позволяю себе раскиснуть и отсчитываю ровно столько, сколько требуется, упиваясь его стоическим разочарованием.

ВЕЧЕР С ДАМАМИ

Воскресное утро. Я развожу огонь и быстро пробегаю глазами то, что записал прошлой ночью на видео. Хорошо еще, что уголь подвозят. Что я умею дома, так это растапливать камин. У Кэрол никогда ничего не получалось, и она уступала право разведения огня мне. Попытался постирать брюки в ванной, даже воспользовался какой-то стиральной жидкостью, и вот они висят теперь перед камином на прогнувшейся вешалке.

По телевизору, как обычно, ничего стоящего, но у меня уже вошло в привычку работать ночами. Мудозвон в ящике треплется с тремя мокрощелками, которым не терпится под него подлезть. Одна настолько напоминает Аннализу, ту пташку, которую я трахнул на заброшенной стоянке перед отпуском, что меня бы не удивило, если бы она вдруг заговорила с шотландским акцентом. Но нет, сучка оказывается Лесли из Лондона. Дурацкие вопросы выводят меня из себя. Кто их только придумывает? Речь идет о «Свидании вслепую». Я-то точно знаю, о чем бы спросил этих дур.

1. Если бы я предложил вам потрахаться, вы бы согласились?

2. Вы даете в задницу?

3. Вам приходилось слизывать глистов с задницы полицейского, обрабатывающего вас вибратором?

Вот те вопросы, ответа на которые ждет вся нация. Скукотища такая, что я берусь за сценарий.

УЛИЦА НЬЮ-ЙОРКА. ЧЕТВЕРГ. ТРИ ЧАСА НОЧИ.

Одинокий мужчина идет по темной, холодной, пустынной улице. Время от времени он настороженно оглядывается, как будто проверяя, не следят ли за ним. Он направляется к набережной. Впереди огни Бруклинского моста. Внезапно слышен чей-то крик. Мужчина поворачивается. И мы видим в замедленном движении бегущего парня с железкой в руке...

Какого хрена! Что за срань! Этот мудак Тоул просто описывает расследуемое нами убийство, только перенес его в Нью-Йорк. Ни хера это никакой ни сценарий!

Вырываю титульную страницу и две следующие и бросаю их в огонь. Последний экземпляр долбаного шедевра ублюдка Тоула! Вот туфта! Уж если читать, то что-нибудь настоящее. Я открываю страницу с кроссвордом.

Эти кроссворды, что б их, с каждым разом становятся все груднее. Кольца Сатурна... кольца Урана...

Звонит телефон.

Забыл отключить.

Отвечать на звонок, когда ты дома, значит совершать ошибку. Это слабость, обычная полицейская слабость: любопытство. Захотелось узнать, кто это может быть. Получил гребаного Тоула. Он начинает жаловаться, излагать нам свои печали. Его, видите ли, не впечатлили мои две с половиной страницы отчета. Да и как они могут впечатлить такого знаменитого писателя, как Тоул? И вот он бормочет что-то маловразумительное об убитом черномазом, об этом Эфане Вури, о том, что старикан нашего Самбо-боя нажаловался министру внутренних дел, который надрал задницу главному констеблю, который надрал задницу Ниддри, который надрал задницу Тоулу, который теперь делает то же самое со мной. Вот почему он убрал с передовой Драммонд: слишком уж большие корабли бьют со всех сторон; тут нужна броня покрепче. Мне так и хочется спросить, а как же детектив-сержант Аманда Драммонд и ее решающая роль в расследовании? Уж если она проявила себя таким умелым организатором и проницательным сыщиком, то, может быть, министру стоит адресовать свою озабоченность непосредственно ей? Ха!

Но я молчу. Тоул потому и изливает мне свои печали, что опечален сам.

Все, о чем я способен сейчас думать, это череп того парня, проломленный, разбитый, совсем не похожий на голову, напоминающий дурацкую физиономию растрепанной тряпичной куклы. Я думаю о том, что, когда ломаешь, уничтожаешь что-то, когда обходишься с чем-то по-звериному жестоко, оно, это что-то, выглядит изуродованным, обезображенным, немного нереальным и нечеловеческим, и это облегчает твою задачу, позволяет глумиться, калечить, давить, пока ты не уничтожаешь это что-то совершенно, доказывая тем самым, что уничтожение естественно для человеческого духа, что природа снабдила нас механизмами, дающими возможность разрушать и не ломаться при этом самим; она изобрела, придумала, как сделать, чтобы самые праведные, жаждая действий, совершали их, не страшась последствий; она изобрела способ низводить нас до состояния ниже человеческого, когда мы преступаем закон...

...но она была не права. Она попыталась доказать что-то мне и поступила неверно. Или, может, хотела заставить меня доказывать что-то ей, проявлять свои к ней чувства. Но я не поддамся, не уступлю. Никогда. И, конечно, ей не следовало делать то, что она сделала.

Тоул замолчал. Ждет от нас ответа. Мы повторяем то, что уже изложено в отчете. Что отправили Даги Гиллмана на встречу с представителями Форума, а дорогуше Мэнди Драммонд поручили заниматься молотком.

Что касается нас, меня лично, то я веду активное наблюдение за противником.

- Прижми этих ублюдков, прижми чертовых фашистов, - говорит нам Тоул.

Интересно, обнаружил ли он пропажу своего драгоценного манускрипта? Бедный, бедный Тоули-бой.

Тоул, конечно, враг. Это абсолютно, кристально ясно. Мы вынуждены работать с ним, так как открытое противодействие только возбудило бы в нем подозрения, но наша стратегия не меняется: выявлять понемногу слабые места и расшатывать под ним стул. Такая стратегия уже принесла определенные дивиденды. И ради достижения цели мы должны пока не давать выхода ненависти и презрению.

Мы пренебрегали своими обязанностями. Слишком много времени отнимали другие дела. Одержимость шлюхами. Погоня за красотками. Сдержанность. Самоконтроль. Нам нужно освободиться от своих влечений. Нам нужно сдерживаться.

(есть, есть, есть, внешнее окружение враждебно. Там нет пищи. Здесь есть все. Есть есть есть. Расти, становиться сильнее, толще, длиннее. Хозяин знает о моем существовании. Есть есть есть. Но есть и что-то еще. Есть, есть. Если существую я, то должны быть другие. Такие же. Я чувствую их. Чувствую, что меня окружает не только внутренняя ткань Хозяина. Я чувствую того, кого буду называть Другим. Я не один. Рядом родственная душа. Мы общаемся друг с другом, обмениваясь через наши тела химическими веществами и сливаясь душами... чтобы соединиться, подняться к новой судьбе... намного лучшей унылого и одинокого существования здесь, в этом огромном туннеле внутренностей нашего Хозяина. Мы с ним слишком разные, чтобы он считал нас равными себе. Этот парень думает, что мы всего лишь паразиты, питающиеся содержимым его внутренностей. Мы подвергаемся нападениям. Нас буквально обстреливают едкие химикалии. Но мы любим Хозяина. Да, любим. Потому что мы должны его любить. А как мы можем не любить его? Мы любим его больше, чем себя. Моя ничтожная жизнь не наносит, ему ни малейшего вреда. И, видит Бог, я вовсе не хочу, чтобы какое-то другое живое существо страдало ради спасения меня. А вот Другой, он иной. Он понимает меня. Мы питаем друг друга, дышим, едим, выделяем экскременты, переплетаемся и путешествуем по внутренностям нашего славнейшего Хозяина.)

Вхожу в кабинет. Вид у Тоула расстроенный, если не сказать убитый. Странно, но почему-то это не доставляет мне ни какого удовольствия. Что-то не так. Со мной. Мне не по себе. Надо меньше пить. Чертов алкоголь меня доконает.

Думал, что, может быть, стоит пошантажировать Тоула, заручиться его поддержкой при решении вопроса о повышении в обмен на сценарий, пусть и без первых трех страниц. Некоторое время речь идет только о безнадежно затормозившем расследовании дела Вури, потом Тоул говорит:

- Что-то все у меня не ладится, брат Робертсон.

Не подозревает ли Тоул, что я приложил руку к исчезновению его сценария? Или раскидывает какую-то хитрую карту?

- Что так, брат Тоул? - надменно спрашиваю я.

- Потерял несколько файлов. Он показывает на компьютер.

- Компьютерных? - уточняю я. -Да.

- Я не большой поклонник новых технологий. Компьютеры не для меня. По-моему, они чем-то напоминают наших братьев вольных каменщиков: не важно, сколько дерьма в них напихано, важно не забывать подставлять им плечо.

Тоул болезненно улыбается, и лицо у него становится задумчивым, но уже в следующий момент он говорит нечто такое, что смущает и в то же время ободряет меня.

- Братья часто поддерживают друг друга так, что и представить себе трудно. - Он устало улыбается и добавляет: - Если узнаешь что-то, Брюс, дай мне знать. Буду признателен.

- Ты имеешь в виду файлы и все такое? - спрашиваю я, разыгрывая из себя придурка.

- Все, - фыркает он.

От разговора с Тоулом остается какой-то неприятный осадок беспокойства. Ощущение триумфа прошло, его сменили горечь и пустота. Почему, сам не знаю. Так или иначе день, похоже, уходит из-под контроля. Я думаю и думаю о... о каких-то глупостях.

Стейси. Рождество. Кэрол.

На хуй все это дерьмо! Она - отрава. Угроза для себя самой и для других. Что ж, у меня новость. Для нее, для Ниддри, для Тоула: Брюса Робертсона вам не наебать. Правила остаются. Мои методы - это мои методы.

Бывает иногда, думаешь, что хуже дня уже и быть не может. Ошибочка! Всегда может быть еще хуже; дела идут так, что никакого просвета и не видно.

Сейчас тебе будет хуже, Брюс, мой милый, милый друг, потому что она уже здесь, поджидает нас, возле самого выхода.

- Брюс, - говорит она, когда мы, делая вид, что не замечаем се, пытаемся пройти к машине.

Ее голос - шипение змеи. Бруууссссс... Бруусссс...

Давай перекроем газзззз, Бруусссс... нет, то Крисссси. А это Шшшширли. Вспоминаю, у Ссстейссси был мультик на видео, «Книга Джунглей». И была там поющая змея. Доверьсссся мне... Как же ее звали? Шерхан? Нет, Шерхан это хренов тигр...

- Привет, Ширли. Нам нельзя здесь разговаривать. Давай встретимся в пабе за углом через десять минут.

- Но, Брюс... - говорит она, и ее лицо корчится в жалобной гримасе, однако никакой снисходительности нет и быть не может; есть только закон, которому должно подчиняться.

Это относится и к общественным законам, тем, которыми мы руководствуемся в повседневном общении. Она пытается пересмотреть условия заключенного нами контракта. В контракте ясно сказано, что никаких глупостей в личной и частной жизни между нами не будет, и вот теперь этот долбаный контракт нарушается. Нет, нет и снова нет!

Брууссс...

- Повторяю, мы не можем разговаривать здесь. Послушай, я не собираюсь повторять два раза. Увидимся в пабе через десять минут.

В глаза бьет солнечный свет, безуспешно пытающийся побороть холод шотландской зимы и мешающий мне разглядеть эту шлюху. Резко поворачиваю и иду к автостоянке.

Хрен тебе, а не десять минут! Слышу за спиной ее крадущиеся шаги. Не отстает. Надеюсь, нас по крайней мере никто не видит. Дура не понимает, какое оружие против меня дает всем этим ублюдкам: Тоулу, Ленноксу, Гиллману, Драммонд и им подобным. Ее присутствие в моей компании может быть использовано для нанесения смертельного удара по мне.

Крутой шотландский коп Брюс Робертсон слышал, как стучат каблучки шлюхи, следовавшей за ним по бетонированной площадке. Он думал о ногах, приданных этим каблучкам, и о той Мекке, к которой они вели. Не важно, сколько паломничеств туда совершено, Робертсон никогда не отказался бы побывать там еще раз. Он слышал ее учащенное дыхание, представлял, как колышутся ее тяжелые груди, эти теплые и влекущие молочные железы, так хорошо ему знакомые... Ну и распиздяй же ты, Тоул! Сценарист хуев! Любой раздолбай может накатать такое дерьмо!

А вот идея у Тоула верная. Впусти в голову столько, сколько влезет, голосов и спрячься в толпе. У нас их много. Может быть, столько, сколько глистов, съедающих нас изнутри. Уличные рекламы приглашают нас выпить «теннентса» - а почему бы и нет? Еще одна предлагает опробовать новый «фиат уно». Легко. Можно даже вместе с «теннетсом».

Ха!

Есть!

Ошибочка!

Давай, беби, попробуй моего бекона, отведай моего охуительного бекона!

Заходим в бар «Рэг Долл». Пропускаем пару стаканчиков. Вообще-то не так уж мы и злимся, как хотим показать. Вообще-то.

Вообще-то!

Ширли - интересная сучка. В ней все фальшивое, все искуственное, но подать себя умеет; по крайней мере ее макияж сочетается с нашими гормонами, заставляя нас поверить в то, что выглядит она примерно так, как когда-то. И только потом, когда пушка уже отстрелялась, мы видим ее истинное обличье - карикатуру на себя прежнюю.

Сучка, она сучка и есть. И сейчас ей ничего не надо, как только отведать нашей поросятины.

Мы вспоминаем все, что у нас было. А было немало, потому что я драл се много лет. Много-много-много-много раз.

- Нам надо бы сделать кое-что и для себя, - сказал я ей однажды. - Ребята в школе, Стейси тоже. Ты сыта, и я наелся. Почему бы нам двоим не повеселиться? Плохо от этого никому не будет. Живем только раз.

Годы обмана. Мы оборачиваемся и видим ее. Сейчас, постарев, она еще больше напоминает Кэрол. Впрочем, Ширли всегда была потяжелее и покрупнее.

Ну же, детка, отведай нашего...

Она открывает рот, и в нашей голове возникает шум. Мы, я, мы видим, как ее рот принимает овальную форму, форму мольбы, и слышим послание: Бруусссс.

Ладно, если хочет, то получит. Они все получат свое.

Мы сидим за столиком в барс. Говорит она. Бар почти пустой. На линолеуме полоски света. Мы видим отчет о футбольном матче на последней странице «Ивнинг ньюс». Интересно, играл ли Стронак. Мы киваем смутно знакомому недоумку в форме, который только что вошел и разговаривает с барменом. У недоумка слишком длинный язык, и если он разболтается в столовой, там всегда найдутся готовые послушать, вроде педика Инглиса, чьи уши настроены на прием любой брехни, которая только может слететь с неосторожных губ. Пора уходить.

- Здесь нельзя разговаривать, - говорю я, и мы вызываем такси.

Машина подходит быстро, и мы сразу же садимся. От стука мотора, тепла и ее духов в штанах у меня поднимается, и я закрываю се рот своим, прерывая поток трескотни. Мой язык проникает все дальше, в самое горло... Нас бросает вперед. Такси останавливается. Мы дома.

Есть!

Я, мы... Я бросаю ее на незастеленную, вонючую кровать, всю в крошках и желтоватых пятнах от высохшей спермы, и жадно приникаю к ее пизде, лакая из нее, облизывая, глотая. От нее пахнет земляникой. Мыло. Ей это нравится, но она не желает принимать в рот мой напрягшийся, подрагивающий хуй, мой шелушащийся, грязный, противный хуй; она отталкивает его от лица и тянет вниз, и вот мы оба уже готовы кончить, и тогда я приподнимаюсь, переворачиваю ее и засаживаю ей сзади. Она недовольна, ей не хочется принимать в себя эту тошнотворную елду, излечить которую не сумел доктор Росс, но ей хочется кончить, и мы ебемся как бешеные и приходим к финишу почти вместе. Таковы правила.

Таковы правила. Она лежит, удовлетворенная и полусонная, получив свою порцию. Лежит рядом с мужем своей сестры. Она снова добилась своего, она снова заставила нас уступить. Мы опустошены. Брууссс...

Мы сидим в постели. Я закуриваю и говорю:

- Помнишь, как я отъебал тебя в первый раз?

- Как ужасно ты выражаешься! Она упрямо надувает губы.

- А чего еще ты от меня ждешь? Как еще сказать? Помнишь, дорогая, как мы в первый раз занимались любовью?.. Ха-ха-ха. Когда это было, в восемьдесят пятом? В восемьдесят шестом? В любом случае не меньше десяти лет назад. Кэрол... Мы еще и женаты были недолго. Ты пришла к нам, и вы обе изрядно нализались. А я отвез тебя домой. Помнишь?

- Помню.

Ее лицо искажается. У нас есть своя, общая история, но она не хочет это признавать.

- Я отымел тебя прямо на заднем сиденье. - Мы улыбаемся. - Помнишь, что ты тогда сказала? Нет? Никогда не рассказывай Кэрол. Вот что ты сказала. Десять лет с перерывами тебя дрючил муж твоей сестры. Помнишь, как приезжала к нам в Австралию? Помнишь, как мы развлекались втроем, ты, я и та, местная, Мадлен? Веселая у нас была троица. Как она тебе вылизывала. Тебе нравилось. Ты просто ерзала от нетерпения, так хотелось, чтобы тебя отдрючили. Стоило Кэрол только отвернуться, и ты уже тут как тут. Помнишь?

- Ты бываешь таким жестоким. - Она качает головой. - Почему ты такой жестокий? Что это дает тебе? А?

- Я всего лишь констатирую факт. Десять лет. Мы вернулись в Англию и еще не успели распаковать чемоданы, как ты уже прилетела. - Я качаю головой, краем глаза наблюдая, как она закипает от злости. - Ты корова. Как ни крути. Раз, другой, это бы еще ладно, но десять лет? Нет, ты - корова. КОРОВА.

- Вот, значит, как? А ты когда-нибудь задумывался о том, кто в таком случае ты? - выплевывает она.

Мы, я, мы не обращаем внимания на ее вопрос.

- Помнишь то время, когда ты была с Дэнни? Первый раз ты пригласила нас к себе, когда он был на вахте. А потом я привел к тебе Рэя. Он был тогда детективом-констеблем. Сейчас - детектив-сержант. Мы ебали тебя вдвоем. На пару. Такой вот menage a@ trois.

- Это... мы были пьяны... ты...

- Бедный Дэнни. Эти вахты... Две недели здесь, две недели там. А пизда хуя просит.

Она пристально, напряженно смотрит на нас.

- Даже не знаю, зачем я только трачу на тебя время! Не настолько уж ты и хорош!

Она усмехается.

- Я отвечу на твой вопрос: по трем причинам. Во-первых, Дэнни в ОАЭ. Во-вторых, у меня есть хуй. А в-третьих, - я улыбаюсь, - я не стану болтать.

- Неудивительно, что Кэрол ушла от тебя! Правильно сделала!

Она встает и торопливо одевается. Ничто так не возбуждает болезненное воображение, как вид поспешно натягивающей на себя одежду стареющей сучки, которую ты только что оттянул.

Но брошенные ею слова задели нас так, что хочется крикнуть: «Она еще вернется!» Однако об этом мы промолчим.

- Убирайся!

- Не беспокойся, уйду, - огрызается она и уходит.

Через некоторое время я, мы, я, мы обнаруживаем, что готовы к продолжению. Можно было бы повторить, но ее нет. Ничего, она еще придет, никуда не денется. Полная гарантия. Мы ставим Фрэнка Сайдботтома и включаем видео, то, где блондинистая телка обрабатывает пару лесорубов в лесу на Аляске. Возбуждение нарастает, и мы звоним Банти.

- Хеллоу, Бууунтии!

- Фрэнк. Если только тебя действительно зовут Фрэнк...

- Конечно! Меня действительно зовут Фрэнк. Ты просто не знаешь, что несешь, глупая сисястая телка!

Молчание. Она уже не такая резкая. Мне удалось зацепить ее на крючок. Дыхание сбивается.

- Откуда ты знаешь, какая у меня грудь? - осторожно спрашивает она.

Сучка следует совету, данному ей самим детективом-сержантом и в скором времени детективом-инспектором Брюсом Робертсоном. Конь в штанах вздыбился, и мы расстегиваем "молнию".

- Я знаю все. А теперь расскажи мне о своих сексуальных фантазиях, Бууунтии.

- Замолчи! Отвратительный, мерзкий урод! Извращенец! Оставь меня в покое!

Она швыряет трубку. Как мы ее довели!

Перематываю пленку к тому месту, где усталого вида засаленный жеребец порет в задницу грудастую птичку. Товар уже не первой свежести, но есть несколько отличных крупных планов. Чтобы добиться такого ритма движения, елду, наверно, сиром смазывают. Мы спускаем на эксминстерский ковер.

Немного погодя решаем позвонить брату Клиффорду Блейдсу.

Он немного расстроен.

- Извини, Брюс, в клуб сегодня прийти не смогу. В общем, Банти не в настроении. Тот извращенец опять ей звонил.

- О Господи, Блейдси. Беда одна не ходит, да? Послушай, постарайся ее успокоить, а я сейчас приеду.

- Спасибо, Брюс. Буду очень благодарен. Она прямо-таки вне себя.

Мы идем в сортир, где чуть не в кровь раздираем саднящую единицу, гениталии и бедра. Потом готовим порцию кокса. Пропускаем дозу под «гленморанжи», чтобы смыть с миндалин частички порошка.

И только тут вспоминаем, что машина осталась на стоянке возле управления. Это из-за той сучки Ширли, которая всегда думает только о себе. Вызываем такси в Корсторфин и едем к нашим друзьям, Клиффу и Банти Блейдс. Счетчик тем временем приближается к сумме, которой вполне хватило бы на уличную шлюшку.




КЭРОЛ ВСПОМИНАЕТ АВСТРАЛИЮ

Мой Брюс повидал много такого, чего лучше бы и не видел. Они не знают. И никогда не узнают. Но со мной он делился. Всегда.

Он объяснил, почему пошел тогда с проституткой, там, в Австралии. Ему было необходимо побыть с кем-то. Это не имело никакого значения. Рядом с Брюсом должна была быть я. Я подвела его. Потому что была с мамой.

Брюс много работал. Всегда. И тогда он работал под прикрытием в районе Кинг-Кросс, шел по следу банды гангстеров.

Он рассказал мне о том ужасном дне. Перед ним громадный гараж с огромной дверью. Он пытался открыть ее, но она никак не открывалась. Наконец он проскользнул в щель и вгляделся в темноту, прямо в ее черное сердце. Со двора, из-за спины в гараж проникал луч света. Потом проехала машина, промелькнула задержавшаяся на работе девушка в короткой юбке и на высоких каблуках.

Из скрытого во тьме дальнего конца гаража донеслись стоны. Брюс говорил, что таких страшных стонов он не слышал никогда в жизни. В них не было ничего человеческого. Там, в каморке, в задней части гаража, было что-то. Он двинулся туда.

Брюс открыл дверь и включил свет.

Это был он. Костас. Точнее, то, что от него осталось.

Его долго и со знанием дела пытали. Он лежал поперек стола на животе, лицом вниз. Подбородок упирался в стол, а голова

была приподнята. Брюс смотрел ему в лицо. Костасу сломали челюсть. У него вырвали все зубы. Рядом лежали его отрубленные пальцы. Он мог видеть их. Они аккуратно срезали веки и вырезали и вынули из глазниц глазные яблоки, не повредив при этом зрительные нервы. Каждый глаз лежал на стопке книг, и нерв тянулся к нему, как провод. И каждый глаз смотрел на разложенные перед ним пальцы, зубы, веки и уши, отрезанные с помощью хирургических ножниц. Ножницы тоже были там, они лежали рядом с плоскогубцами и пневмопистолетом, из которого Костаса пригвоздили к столу. Гениталии не тронули, возможно, для того, чтобы он не умер от кровопотери. Язык отрезали.

Его оставили как живое предупреждение сообщникам.

Брюс стоял и смотрел на него, не понимая, как одно человеческое существо может так поступить с другим. Но он лишь сказал Костасу: «Ты водился с плохой компанией, приятель».

Он вкладывает ему в рот пистолет и стреляет. Смотреть уже нет сил, зато стонов больше не слышно. Брюс поворачивается, выходит из каморки, проходит через гараж и через узкую щель пролезает на залитую светом сиднейскую улицу. Он в панике, он дрожит. Пытается дозвониться мне, но меня нет дома, я у мамы. Если бы я была тогда дома...

Брюс бредет по улице и наталкивается на проститутку, полукровку по имени Мадлен. Он ведет ее в отель и дает ей пятьсот долларов, только чтобы поговорить.

Просто поговорить с кем-то. Она сидит, настороженно и неподвижно, а он рассказывает ей о Костасе и той войне, которую ему приходится вести с другими, а также о том, какие последствия это имеет для него.

Там должна была быть я, я, а не та шлюха.

Мне кажется, образ Костаса стал для него чем-то вроде символа безграничных возможностей зла. Вот почему Брюс такой, какой он есть.




ГЛИСТЫ И НАЗНАЧЕНИЯ

Еду к доктору Росси, но думаю о Кэрол. Сколько я наплел ей всякого, когда встречался с той полукровкой Мадлен. Сочинил целую историю про то, что работаю под прикрытием в районе Кинг-Кросс, что охочусь на злодея по имени Костас.

(есть, Брюс, есть. Как бы мне хотелось заставить тебя! Ты страшный человек. Кто-то когда-то заставлял тебя есть. Я чувствую это. Я чувствую это. Я двигаюсь внутри тебя и чувствую всех твоих призраков. Ты усвоил их, Брюс. Я ощущаю одного особенно большого Он как тень над твоей жизнью. Его имя Иен Робертсон.)

Кэрол всегда верила всему, что я ей рассказывал. Каждому слову. Она была счастлива в своем маленьком мирке с ребенком. Старушка Кэрол из тех, кого называют «домашними женщинами». Но при этом не знала удержу в постели. Прочищай трубы и подкидывай «капусту», и она согласится с чем модно. Это гребаные политики задурили ей голову, а потому, когда она переступила черту и я се ударил, она распсиховалась и сбежала. Я извинился, но она и слушать не пожелала. Ничего, образумится, придет в чувство и вернется. Это уж точно. Точнее и быть не может.

Так задумался, что проскочил поворот к Росси. Останавливаюсь у газетного киоска, беру «Плейбой», «Пентхаус» и «Мэйфэйр», разворачиваюсь и подъезжаю к его кабинету.

Росси большой воображала. Масляные глазки, модная одежда: выглаженный костюмчик, рубашечка, туфли блестят. Держу пари, этот хрен гребет кучу «бабок» за частные консультации.

- Да, мы получили результаты ваших анализов. Как я и предполагал, у вас глисты.

Не могу поверить. Вот как приходится расплачиваться за то, что общаешься с наркоманами и уголовниками.

- Это всего лишь так называемые ленточные черви, так что беспокоиться нет причин. Они встречаются довольно час-

о, но никакой особенной опасности не представляют.

- Во мне растет какая-то дрянь, а вы говорите, что это не опасно!

- Да, не опасно. Вам только нужно попринимать вот этот раствор, который поможет облегчать кишечник.

- Значит, они не имеют (еще химикалии, еще одна война) моей экземе?

- Нет. Похоже, она связана с состоянием устойчивого нервного напряжения. Нет ли чего-то такого, о чем вы постоянно думаете, но о чем не говорите мне?

Росси всего лишь врач общей практики, самый обычный терапевт, но мнит себя крупным специалистом. Некоторые хотят быть хирургами, он же, наверное, мечтает переквалфицироваться в психолога. Мы видим тебя насквозь, Росси.

- Нет, ничего такого нет, - сдержанно отвечаю я. Знай свое дело и не лезь дальше, говнюк.

- А?

Я даже рад убраться подальше от этого гомика и вернуться на работу.

Как раз подходит время ленча, так что иду в столовую. Сегодня у Айны блюдо дня - хаггис. Леннокс сидит за одним столом с Питером Инглисом. Присоединяюсь к ним. Стоявшие в очереди за мной Драммонд и Фултон подходят туда же.

Карен Фултон, новый лучший дружок Драммонд. Так было не всегда. Я сижу напротив них, смотрю на рубец и едва сдерживаюсь, чтобы не закричать: «Ты помнишь, как я трахнул тебя, Карен? После похорон принцессы Дианы? Никогда в жизни не видел, чтобы у женщины между ногами были такие заросли. Густые, черные, непролазные джунгли. Подходите, кто не видел! Полюбуйтесь на этот мохнатый пирожок! Да здесь заблудиться можно!»

Драммонд, как обычно, переводит разговор на свою любимую тему: политика, изменения в законодательстве и как они влияют на политику. Вид у нес слегка усталый. Слишком много бессонных ночей, слишком много отдано сил попыткам отследить молоток. Никаких следов нет. К тому же я слышал, как эта стерва разговаривала обо мне с педиком Инглисом.

- Бедняга Клелл. С ним определенно что-то случилось после перехода в дорожный отдел, - говорит Рэй. - Я навещал его на днях. - Он смотрит на меня и Драммонд. - Сказал, что мы работали на управление по реализации алкоголя. Парень повредился головой, только и твердит об этом назначенном правительством фюрере по наркотикам.

- Нет, мы охраняем правопорядок. Нынешнее демократически избранное правительство принимает в парламенте законы, а мы следим за тем, чтобы их не нарушали, - пищит Драммонд.

- Хм, - усмехаюсь я ей назло. - В том, что говорит старина Клелл, есть свой резон. Этот новый фюрер хочет нанести удар по тем, кто покупает, а не по тем, кто поставляет и продает. Сократить спрос. Это означает, что больше ребят отправятся в тюрьму. Если такая тактика сработает, если ребята будут бояться покупать запрещенные наркотики, то они повернутся к разрешенным, таким, как, например, алкоголь.

- А это означает, что станет больше насилия! Рэй поднимает вверх большой палец.

- Более суровые приговоры! - добавляю я.

- Больше полиции! - смеется Рэй.

- И больше повышений! - Я потираю руки. - И еще больше заключенных, тюрем, надзирателей, охранников и прочего. Стимулирование экономической активности. По Кейнсу. Потом, лет через десять, вернем Тэтчер, и она сообщит, что мы

слишком много тратим.

- Но можно сократить расходы на образование, социальные нужды, здравоохранение и тому подобное, - кивает Леннокс.

Драммонд смотрит на нас с ужасом.

- Но мы же только стоим на страже закона и порядка в этой стране. Я хочу сказать, что если к власти пришло законно избранное левое правительство, если оно провело через парламент радикальные законы, и если кто-то противодействует этим законам, то мы все равно должны их защищать. Так должно быть в демократическом обществе, - с умным видом сообщает она.

- Чушь! - отвечаю я. - Если ты всему этому веришь, то ада ты еще тупее, чем я думал.

Рэй поднимает бровь, а Драммонд обиженно хмурится.

- Я хочу сказать... давайте вернемся к забастовке шахтеров. Тогда наша работа состояла в том, чтобы сокрушить социализм на самом корню (Йен Робертсон. Он заставлял тебя есть. Такие уж у него были методы. Ты позаимствовал их у него? Он заставлял тебя есть уголь. Черный, блестящий, мерзкий уголь)

Не знаю, кто просил этого пидера рот открывать. Его дело мечтать о крепких, молодых хуях или о чем там еще думают лги вонючие говнюки, и предоставить рассуждать о политике экспертам.

- Нет, мы поддерживаем закон, - лезет вон из кожи Драммонд.

Фултон согласно кивает.

- Если уж на то пошло, у нас никогда бы не было демократии, если бы профсоюзы не нарушали законы, - говорю я и сам удивляюсь, почему это меня понесло на такую чушь.

- Но это история, - возражает Драммонд, - а сейчас все по-другому.

- Да, конечно, Аманда, ты права, - поправляюсь я. - Но в профсоюзах много таких, кому насрать на демократию. Мэгги их хорошо пошерстила, но они остались и только ждут момента, когда этот недоумок Тони Блэр проявит слабость и допустит их к рулю. Именно потому в последнем лейбористском правительстве дела шли наперекосяк. Все из-за тех ублюдков вроде Скаргилла и ему подобных. Так что теперь нам пришлось ими заниматься.

- Неприятный тип этот Скаргилл. Смутьян, - фыркает Инглис. - Но Тони Блэр не так уж плох. Надо отдать должное, он все-таки избавился от профсоюзов и социалистической ерунды. Теперь в лейбористской партии стало чище.

Как обычно, тему закрывает Леннокс. Оно и к лучшему.

- Хватит нудить про политику, - говорит он. - Рождество на носу! Что там слышно? Кто организует? Аманда?

Это единственное, что у нее получается, хочу сказать я, но прикусываю язык.

- Да, мы уже заказали места в «Тандури Хаус» на Кок-берн-стрит, - недовольно говорит она. Они с Фултон хотели пойти в «Пьер Виктуарс», но парни и слушать их не пожелали. Идти к этим больным извращенцам-лягушатникам, да никогда! Там же и не поешь спокойно. Странно, что Инглис тоже оказался против.

- Есть одна проблема, Брюс, - говорит Рэй. -Да?

- С нами работал Ральф Консайдин. Полагаю, его можно считать за своего. Мы еще пока не решили, приглашать его или нет.

Чтобы какой-то недоделок в форме считался одним из нас? С другой стороны, я знаю, что Драммонд определенно настроена против него.

- Конечно, Ральфа Консайдина надо пригласить, - говорю я. - Честно говоря, надоело это деление на тех, кто в форме, и тех, кто в гражданке. Мы все - одна команда.

Вспоминаю ливерпульских придурков, которые отделали меня в Амстердаме. На одном была футболка. Красная. С посвящением Шенкли.

- Весьма похвальные чувства, Брюс, - говорит Драммонд, - и я думаю, все сидящие здесь их разделяют. Но надо принять во внимание и некоторые обстоятельства.

Я лишь поднимаю бровь, предоставляя ей возможность выступить с маленькой речью о том, что каковы бы ни были паши личные чувства, надо не забывать, что полиция - иерархическая организация, и если мы попытаемся противопоставить себя сложившимся традициям, то вызовем раскол, породим разочарования и создадим оппозицию, чего следует всячески избегать в ответственный период реорганизации.

- Интересная точка зрения, Аманда. Пожалуй, меня ты переубедила. Возможно, не стоит идти на уступки либерализму и отстаивать свои чересчур радикальные взгляды, когда организация нуждается в преемственности.

Все за столом согласно кивают, кроме Инглиса, лицо которого выражает уныние. Но его можно не принимать во внимание. Здесь у педиков права голоса пока еще нет. Итак, Драммонд победила, и мы решаем не приглашать никого посторонних.

Есть результат!

Конечно, если бы я высказался в том смысле, что мудакам в форме нечего делать в нашей компании, Драммонд изобрела бы десяток способов подпалить мне пятки. Но чего мне меньше всего хочется, так это сидеть в коричневом (когда-то он был черным) кожаном пиджаке, клетчатой рубашке и шоколадного цвета брюках рядом с Консайдином, который непременно вырядился бы в белую рубашку, черные форменные штаны и такие же туфли.

Вскоре после нашего небольшого собрания мне становится слегка не по себе, и я, захватив газету, устремляюсь вниз.

Мое новое граффити выглядит так:

Питер Инглис – гребаный разносчик СПИДа

и

Ингус - больной педик

Сижу, смотрю. Меня разбирает смех, но смеяться больно. Потом на смену веселости приходит депрессия, за которой следует ровный накат возмущения. Нельзя поступать так со своим товарищем. В полиции такое непозволительно. Я же, черт возьми, федеральный представитель. Так унижать коллегу... Накручиваю и накручиваю себя, входя в роль.

Дергаю за цепочку, смывая дерьмо. Вот они, глисты. Ладно, ублюдки, я и до вас доберусь.

До всех,

Поднимаюсь наверх и решительно направляюсь к Питеру. Трогаю его за плечо и отвожу в угол.

- Питер, ты видел надписи в туалете? - негромко, с оттенком озабоченности спрашиваю я.

- А, ты про это. Там всегда что-то есть. Стараюсь не обращать внимания.

Он пожимает плечами.

- Может быть, и стоило бы, - говорю я, давая волю гневу. - Лично я сыт по горло этим дерьмом. И как федеральный представитель не допущу, чтобы кто-то порочил моих товарищей. Сейчас же иду к Тоулу. - Я возвышаю голос и обвожу комнату взглядом. - Здесь завелся какой-то дешевый шутник, любитель грязных игр. Пусть надеется, что я не найду его!

Вылетаю из комнаты, чувствуя на себе ошеломленные взгляды. Несусь по лестнице к кабинету Тоула и вхожу, не постучав.

- Шеф, можно на пару слов?

- Брюс, я сейчас немного занят, - говорит он, перебирая бумаги на столе.

Похоже, для Тоула настали не самые лучшие времена. Я хочу, чтобы вы пошли со мной и посмотрели кое на что, на граффити в туалете.

У меня нет времени на...

А у меня как у федерального представителя тоже нет времени разглядывать постыдные надписи, чернящие моих товарищей!

Ну что там?

Я объясняю Тоулу положение дел, и мы вместе спускаемся в сортир. С нами идут и другие, их лица похожи на физиономии тех упырей, которые стояли и смотрели, как на их глазах умирал тот парень, Колин Сим. Все поворачиваются к Инглису, ожидая его реакции. Тот выглядит совершенно потерянным.

- Это все полная чушь, - снова и снова повторяет бедолага, не зная, что ему делать: то ли пролить свет па состояние вещей, то ли спрятаться подальше.

Ну и как оно?

Поднимаюсь наверх вместе с Тоулом, и он приглашает меня и свой кабинет и закрывает дверь.

- Послушай, Роббо... Инглис ведь не... ну, ты понимаешь, да?

- Что именно? - спрашиваю я, чувствуя, что мне начинает нравиться эта игра.

- То, что там написано, брат Робертсон, - резко бросает пул.

Ситуация для него явно неловкая, надо играть в открытую.

- Да или нет, не важно, - отвечаю я, подбрасывая наживку. - Сексуальная ориентация Питера - его личное дело. Его унижают, он жертва, а наша официальная политика состоит в том, что человека нельзя подвергать дискриминации по сексуальным мотивам.

- Но можно ли называть Инглиса жертвой сексуальной агрессии, если он не является... как это называется, да, геем. По-моему, сейчас используют такой термин?

- Ладно, Боб, ты можешь называть это сексуальным преследованием или просто преследованием, но я вижу в происходящем неприемлемое проявление низкой культуры.

- Да, Брюс, конечно, здесь я полностью на твоей стороне. Подобные выходки недопустимы, и их надо решительно пресекать. Просто... должен сказать, я немного шокирован... Питер Инглис... никогда бы не подумал...

- Питер - одинокий человек, Боб. Какие там у него проблемы - его дело, и я не очень хорошо его знаю. Но я не потерплю, чтобы моего товарища третировали подобным образом.

- Полностью с тобой согласен. Обязательно этим займусь.

Выхожу из кабинета в приподнятом настроении. Два понятия, «Инглис» и «гомосексуализм», теперь связаны неразрывной нитью. А вот «Инглис» и «повышение» заметно отдалились друг от друга. Ах, игры, игры.

Когда тебе катит, этим надо пользоваться, и я решаю заглянуть в цветочный магазин к Эстелле. Неплохо было бы прокатиться на этой лошадке. Наверняка она боится Сеттерингтона и Гормана. Конечно, ей нужна защита от этих чудовищ. Нужен человек, которому она могла бы доверять. Более опытный, более зрелый мужчина, способный дать то, что необходимо каждой женщине. И если есть на свете несчастные, ждущие спасителя дамочки, то кто выступит в роли рыцаря в сияющих доспехах, если не детектив-сержант Брюс Робертсон, в скором времени детектив-инспектор Робертсон.

Думаю об Эстелле, о комбинации возможных позиций и тех звуках, которые издает подвергшаяся сексуальной агрессии девушка, и в штанах набухает знакомый ком. Мы втроем: я, она и Клэр, подопечная Мэйзи. Как раз то, что доктор прописал. Вот чем надо избавляться от экземы, а не мазями Росси!

В магазине никого нет, кроме недовольной старой вешалки, которая сообщает, что Эстелла простудилась.

- Сейчас многие болеют, - бодро говорю я.

- Да уж, конечно, - ворчит старая крыса.

Теплых чувств к Эстелле она явно не испытывает, это так же верно, как и то, что на футболе нынче делать нечего.

- Много у нее бывает посетителей?

- Даже слишком, - шипит эта грымза и морщит и без того сморщенный нос. - А вам-то что до того?

Да, бля, шотландский рабочий класс и полиция понятия I не же совместимые, как мать Тереза и разворот «Плейбоя». Решаю остановиться.

- Просто хочу удостовериться, что у меня нет соперников. Улыбаюсь и поворачиваюсь к выходу.

Вот уж не подумала бы, что она так опустилась, - отит вслед мне наглая старушонка. Я резко торможу, оглядываю помещение и нюхаю парочку растений.

Плохое сейчас время года для цветов. У вас здесь туалет имеется?

Да, - отвечает она. - Чего еще? - Остальное потом.

Надо не забыть наслать на нее проверку из департамента охраны окружающей среды. Так или иначе, но оставшуюся часть дня следует посвятить отдыху. Борьба со стрессом по Брюсу Робертсону. Так вот, мистер Тоул. Так вот, мистер Ниддри.

Пора посетить сорт(есть, есть, есть, есть, есть, что это, держись, держись крепче, еще одна химическая атака, еще одна химическая атака, нужно выстоять) Выхожу из сортира на Хантер-сквер и сворачиваю в пирожковую. Ублюдочным червякам почти полный пиздец. Вряд ли их гам много осталось. Залезаю в «вольво» и беру курс на Колинтон. Червяки бегут. Червяк по имени Питер Инглис вымыт из системы. Санобработка проведена. До следующего заражения.

Дома подзаряжаюсь праздничной дозой порошка. До смерти хочется кого-то выебать. Но сколько ни размышляю, на ум приходит только Ширли. Либо ее, либо шлюху, но она дешевле. Ширли...

Уступаю силе либидо и снимаю трубку, но как только Ширли приходит, с полной ясностью понимаю, что совершил ошибку и надо было сгонять вручную. Ширли - кусок льда; таращится на меня, откинувшись в кресле, смолит сигарету и выглядит хуже некуда.

- Сама не знаю, почему я здесь, - с горечью говорит она, и я уже готов ответить ей обычным «потому что ты блядь и хочешь, чтобы тебя выебали», однако вовремя прикусываю язык. - Звонила Кэрол, - словно вспомнив что-то приятное, сообщает она, наверное, надеясь уколоть меня этим. - Сказала, что не желает иметь с тобой ничего общего. А если попытаешься увидеться с девочкой...

- Ха! Что она знает? Ни хуя она не знает! Вот что она знает. Ни-ху-я! - бросаю я, чувствуя, как поднимается злость. Стараюсь удержаться. - То есть я хочу сказать... она просто обманывает себя... и это печально. Я даже не злюсь, меня это печалит. Она... неуравновешенная. По-моему, у нее что-то вроде нервного расстройства. Я очень обеспокоен.

- Ну, не знаю, на мой взгляд, с ней все в порядке, - с сомнением говорит Ширли, складывая руки на груди и глядя на меня в упор.

Глаза у нее темные. Сексуальная сучка, если смотреть с определенной точки зрения.

- Можешь мне поверить, Ширли. Работая в полиции, поневоле становишься знатоком человеческой натуры. Для меня очевидно, что она пережила некое нервное потрясение, которое в тот момент прошло незамеченным. Она лжет, лжет, чтобы настроить тебя против меня,

- Настроить меня против тебя! Ха! Ты и сам вполне на это способен, - презрительно усмехается Ширли, и лицо искажает гримаса раздражения, отчего маска, та маска, которую она носит, чтобы скрыть рубцы от угрей, почти трескается.

Мне нравится, как она подводит глаза, но это... Пора переходить ближе к делу. Я уже готов.

- Послушай... Да, я был с тобой жесток... раньше. Но ты же знаешь почему. Ты же знаешь, - с мольбой в голосе говорю я.

- Хотелось бы, Брюс... Мне действительно хотелось бы это знать.

Она качает головой.

- Не заводи меня, Ширли, и не оскорбляй нас обоих... Я встаю и делаю шаг к двери. Надо быть полной дурой,

чтобы попасться на такой дешевый трюк.

- Извини, Брюс. Я не совсем тебя понимаю, - говорит она.

Зрачки расширились. Тупая пизда. Невероятно. Сучка сомневается во всем, даже в себе самой. Это и есть первый шаг: пробудить сомнение. Шаг второй: шарахнуть по этому гребаному сомнению что есть сил.

- Ширли, ты прекрасно знаешь, что я пытался прогнать тебя, держаться от себя на расстоянии только потому, что... черт... я слишком много болтаю...

Качаю головой.

- Что? Что ты хочешь сказать?

- Я пытался избавиться от тебя, потому что, черт возьми, не могу так! У меня нет сил выносить это!

- Что? Что выносить?

- Дэнни! Кэрол! То, что ты с ним! То, что я с ней! Заниматься любовью с ней и воображать, что я делаю это с тобой! Мириться с тем, что нам приходится довольствоваться минутами близости на грязном сиденье в машине, когда мне так хочется держать тебя в объятиях и любить всю ночь. Любить тебя и кричать всему миру: «Вот она! Вот та девушка, которую я люблю!»

Она не отводит взгляд, и ее глаза начинают наполняться слезами, а я думаю обо всех несправедливостях, совершенных против меня в последнее время, надеясь пробудить в себе жалость к себе же, надеясь, что и в моих глазах блеснет водичка, и тогда эта тупая корова решит, что в них вошла моя душа, но мне трудно выдерживать ее взгляд, так как меня разбирает смех, и я притягиваю Ширли к себе, крепко прижимаю и слышу ее всхлип.

- Брууссс... Брууууссссс... давай найдем какой-то выход, Брууссс... Я люблю тебя...

В зеркале за ее спиной я вижу свои глаза, напоминающие глаза недоделка Тони Блэра на предвыборном плакате тори.

Я ебу ее и сожалею об этом. Сожалею о дурацких, пустых словах. Сожалею еще до того, как кончаю в нес. В качестве расплаты приходится слушать ее болтовню о планах на будущее, о том, как мы... и т.д. Секс с ней явно не то, на что я рассчитывал. Я чувствую себя в ловушке собственной похоти. Все представляется бессмысленным и пресным. Она же стрекочет и стрекочет.

Я рассказываю про Инглиса и его беды.

- Брюс, - смеется Ширли, - ну почему все плохое, что случается с другими, доставляет тебе такое удовольствие?

Пару секунд размышляю.

- Наверное, дело в моей вере в то, что количество единиц всего плохого, происходящего в мире в данный отрезок времени, строго определено. Так что чем больше плохого случается с другими, тем меньше вероятность того, что оно произойдет со мной. Это некоторым образом joie de vivre.

Она бы не прочь остаться до утра, но я говорю, что работаю в ночную смену. Ширли неохотно уходит, а я подбадриваю себя еще одной дозой, которую запиваю бутылочкой «Гроуза». И тут же спешу в сортир.

Спускаю штаны и (нет, нет, нет, скотина, нет) и все уносится бурным потоком. Есть!



МАСОНСКИЕ ШТУЧКИ

Вот он! Просыпаюсь утром после сумасшедшего полусна и вижу эту тварь! Выполз из моей жопы и лежит на бедре. Дотрагиваюсь. У него черные глаза. Кривой рот. Похож на сваренную вермишелину с головкой. Хочу схватить, но ублюдок исчезает в заднице, словно спагетти во рту...

...и мы проснулись. Я проснулся. На диване. Включаю видео, ставлю одну из тех кассет, что припас для меня Гектор Фермер. «Бойня с вибратором»: лесбиянки уделывают в лесу юных красоток.

Блядь, как тяжело дышать... я просто расползаюсь по гребаным швам... мы разваливаемся на части...

Эти пиздюки убивают нас экономией на сверхурочных, зная, что никто не продержится целую ночь. Они знают, что сна нам надо немного, что в темноте не остается ничего другого, как только думать, думать, думать и думать. Чтобы не думать, приходится ебаться, а это чревато осложнениями. Финансовыми - в случае с блядями, социальными - со всеми остальными.

Сажусь и жду. Жду света. Читаю «Тэма О'Шентера». Весьма возможно, что именно меня попросят произнести первый тост под хаггис на ужине в честь Бернса в Ложе. Это тем более вероятно после прошлогоднего прокола старикана Вилли Макфи. Я знаю, что он выступал с речью на протяжении последних полусотни лет, что это единственное, ради чего он живет, НО, шутки в сторону, пора и честь знать. Пора, пора освобождать место и собираться в последний путь. Наконец рассветает, и мне удается уснуть.

Прочухался и на работу. Сегодня у нас рождественская вечеринка. Принимаю выданное Росси слабительное. Мы изгоним мерзких тварей из Брюса Робертсона, изгоним всех, можете не сомневаться. Начать надо пораньше, пропустить еще до полудня - и никаких протухших черножопых и прочей ерунды.

В управлении все уже в праздничном настроении. Инглис, похоже, успел тяпнуть, видать, глушит в одиночку, как и подобает тайному гомику. И этого в инспектора? Я так не думаю. Разве что в инспектора по задним проходам. Он еще не то получит, кроме шуток. Граффити в сортире - только начало. Скоро все узнают, какой педик ел с ними за одним столом.

Баб только две, Карен Фултон и Аманда Драммонд, так что перспективы не обнадеживающие. Блондинку, любительницу больших хуев, похоже, перевели в Саут-Сайд. Карен упоминает о бедре Клелла, и Рэй спрашивает:

- А какие у него есть альбомы? А в какие клубы он ходит? Разумеется, до этих дур не доходит.

Драммонд холодно сообщает, что Клелланда отвезли в Эдинбургскую Королевскую больницу, в клинику Артура Доу. Наверное, пытался повторить попытку! От этих таблеток и не то еще сделаешь!

Настроение поднимается.

Выходим из управления и отправляемся в индийский ресторанчик.

- Если я и готов общаться с азиатами, то только здесь! - объявляет Гиллман, поднимая стакан. - Поехали!

- Веселого Рождества - всем! - громко провозглашаю я, опережая Драммонд, которая уже открыла рот, чтобы выразить неодобрение по поводу тоста Гиллмана, и тоже поднимаю стакан.

Подкрепившись, выходим на улицу, чтобы прошвырнуться по пабам. Из заведения на Кокберн-стрит вываливает шумная компания хмырей в костюмчиках и расфуфыренных блядей, которые едва держатся на обледенелом тротуаре. Один толстомордый хуй с прической под Артура Скаргилла дает залп из заднего орудия, так что аромат вонючей фасоли едва не валит с мог. Курочка с лошадиной мордой смущенно смотрит на нас, а другая с кругленькой фигуркой, вычитывает пердуна высоким, пронзительным голосом.

- Перестань, Хэнк! Слишком много рождественского духа! Вот уж сборище недоумков. Я думал, только мне не повезло с компанией, но всегда есть кто-то, кому еще хуже. Замечаю, что Драммонд делает неодобрительный жест, откровенно позаимствованный у Тоула, и это мгновенно вызывает во мне всплеск доброжелательности по отношению к выпивохам-любителям, которых я инстинктивно ненавижу. Достаю из кармана пальто несколько салфеток. Всегда держу под рукой на случай, если надо сгонять по-быстрому, потому как на прижимистых раздолбаев в управлении рассчитывать не приходится - у них вечно всего в обрез. Протягиваю салфетки парочке. Возьми, кореш.

Спасибо, - благодарит от его имени пищалка. - Вы откуда? - спрашиваю я.

Бюро стандартизации. Л, вон оно что. Бюро стандартизации. Главное эдинбургское пиздохранилище. В этом городе ты не можешь считаться полноценным мужчиной, если к двадцати пяти годам не отымел по крайней мере парочку телок из Бюро. При этом тс, что представлены здесь, ничем особенным не впечатляют, наверное, из уже послуживших. Забудьте всю эту чушь насчет моделей в модных костюмчиках из дамских журналов. Принцип таков: чем выше поднимаешься по иерархической лестнице, тем меньше надежд встретить лакомый кусочек. А все потому, что чем приятнее попка, тем меньше мозгов. Так что вверх идут одни высохшие задницы с серыми физиономиями. Если же к фигурке прилагается и не совсем пустая голова, то такая телка всегда находит обходной путь, удачно выскакивая замуж и устраивая совсем другую жизнь. Приглядевшись, прихожу к мнению, что мы где-то на уровне совета директоров. Заходим в паб, который только освободила встретившаяся нам компания. Я заказываю себе водки и тоника. Порох уже в пороховнице, и я тешу себя надеждой разрядиться в кого-нибудь чуть позже. Очевидный кандидат - Фултон, но она осторожничает. Не то что на прошлое Рождество или после похорон принцессы Дианы, когда я подпоил ее, а потом выебал в ее же квартире в Ньюингтоне.

- Прижимаешь тормоза, а, Карен? - спрашиваю я, замечая, как она нянчится с первой порцией.

- Стараюсь, - отвечает она. Драммонд одобрительно кивает.

- А помнишь похороны принцессы Ди? Мы тогда были в стельку!

Ничего не могу с собой поделать и тихо радуюсь, наблюдая, как она сжалась.

- И закончили в твоей...

- О да, - смеется Инглис, - расскажи что-нибудь еще. Фултон вздрагивает, но тут вмешивается Драммонд.

- То был очень печальный для всех день.

- Да, - говорит Гас. - Я смотрел вчера похороны матери Терезы. Подвернулась старая пленка. Просмотрел с начала и до конца и должен сказать, что у принцессы Ди похороны были лучше.

- Паписты, чего ж ты от них хочешь, - фыркает Гиллман.

- Я тебе так скажу, эти паписты обычно знают, как устраивать хорошие похороны; надо отдать им должное, - говорит Гас.

- Так это ж Калькутта, долбаные азиаты, - скрипит Гиллман, - от них толку никакого. Без нас и страной управлять не в состоянии, а ты хочешь, чтобы они похороны не испоганили.

- Не думаю... - начинает Драммонд.

Гиллман затыкает ей рот презрительной ухмылкой.

- У них было пятьдесят гребаных лет, чтобы навести там порядок. И если бы навели, то никакая мать Тереза им бы и не понадобилась, потому что не было бы ни бедности, ни трущоб.

- Что ж, - жизнерадостно сообщает Инглис, - вот у нас теперь собственный парламент. Будем надеяться, что справимся с делами лучше!

- Полная хуйня, вот что из этого получится, - бросаю я. - Если мы не в состоянии организоваться, чтобы сходить в бар, то как будем управлять собственными делами!

Инглис принимает намек на свой счет, и мы меняем дислокацию.

Через какое-то время, пропустив уже по паре стаканчиков, замечаем, что потеряли где-то Драммонд. Хуй бы с ней, но

уходит и Фултон, что окончательно разбивает мои планы на небольшой перепихон. Впрочем, жалеть нечего: эта пизденка не стоит того, чтобы в нее тыкаться. Медленно проползая по добираемся до бара «Устрица». Заканчивается все тем, что я подцепляю какую-то сучку, которая так тискает мою задницу, что у меня пропадает всякое желание вести се к себе. Леннокс указывает, что я нашел себе драную подстилку, и мы по-тихому сваливаем и снова тащимся по дороге. Инглис отпускает какое-то замечание по поводу дам сомнительного поведения, и я решаю, что этот пидер слишком много себе позволяет, а потому напрашивается на неприятности. Предлагаю выпить по последней в одном казино, которое, как мне известно, закрыто на ремонт. Начинает подмораживать, и мы бредем под падающим снегом.

- Вот, бля! - бормочу я, глядя на наглухо заколоченные двери. - Что ж, тут поблизости есть одно местечко, где собираются «голубые» братья.

- Я туда не пойду, - заявляет Инглис. - Лучше в Ложу...

- Есть что скрывать, а? - хохочет Леннокс.

Он взял пиво с собой и теперь никак от него не оторвется. Инглис смотрит на Рэя так, как будто надписи в сортире - его рук дело.

- Нет. - Он пожимает плечами и отхлебывает из своей пииты. - Мне скрывать нечего.

Я улыбаюсь.

- Послушайте, давайте зайдем. Нам же только выпить, - говорит Гиллман.

Рэй допивает пиво и швыряет стакан в грузовик дорожной службы. Он разбивается о кузов.

- Недоумки! - орет Рэй.

Идем в клуб. Вышибала на входе смотрит на нас не слишком дружелюбно, но пропускает, узнав, что мы из полиции. В зале полным-полно самых разных педиков. Помимо прочих, есть тут и бывшие уголовники, пристрастившиеся к этому делу и Соутоне. Спускаюсь вниз и замечаю парня своей мечты, Синки, промышляющего в Кэлтон-Хилл. Быстро даю ему необходимые инструкции и возвращаюсь наверх, к ребятам.

Веселимся вовсю. Гиллман уже расквасил нос какому-то гомику, который имел неосторожность посмотреть в его сторону в туалете. Через некоторое время появляется Синки и направляется через зал прямиком к Инглису.

- ПИ-И-ИТЕР! О, ПИ-И-ИТЕР! - кричит он. - ДАВНЕНЬКО НЕ ВИДЕЛИСЬ! Вижу, ты и дружков привел!

- Я тебя не знаю! - кричит Инглис.

- О, извините... не понял... у вас тут своя компания... - Синки отступает, удивленно подняв брови, и, обращаясь к изумленно наблюдающим за этой сценой приятелям, добавляет: - Он бывает таки-и-им ро-о-обким...

Гиллман смотрит на Инглиса с нескрываемым презрением, а Леннокс отходит на пару шагов.

- ДА НЕ ЗНАЮ Я ЕГО НИ ХУЯ! - взвывает Инглис и бросается на Синки.

Я хватаю его за плечо.

- Ради Бога, Питер, мы же полицейские! Не устраивай скандал.

- Но я не знаю его! - жалобно скулит Инглис.

- Зато он, похоже, хорошо знает тебя, - говорит Даги Гиллман, сверля беднягу ненавидящим взглядом.

- Это ты... ты написал то дерьмо в туалете, - тоном обвинителя произносит Инглис, но в конце фразы голос его срывается на высокую, пронзительную ноту.

- Я ничего не писал, так что ты лучше порасспрашивай своих вонючих дружков.

- Гиллман хмыкает, а его подбородок сам собой выдвигается вперед.

- Ах ты мразь...

- Инглис наносит удар сбоку, но его противник отступает па полшага и бьет в скулу. Я хватаю Инглиса, надеясь, что Гиллман войдет в раж и разделает пидера под орех, но на лом уже повисли Рэй и Гас. С Гиллманом мало кто справится, и Инглис это понимает, а потому пыхтит и рвется только для порядка, отчего его телодвижения выглядят особенно жалко.

- Послушайте, давайте уебывать отсюда, - призываю я. - Мы все немного перебрали. Поедем к масонам.

Вываливаем на улицу, в пургу. Инглис уже не с нами - одинокая фигурка тащится, опустив голову, вверх по Лейт-Уок.

- Эй, Питер! - кричит Гас. - Перестань, иди сюда.

Да не трогай ты этого вонючего педика, - говорит Гиллман.

Гомосек хренов! - кричит вслед Инглису Рэй. СОДОМИТ ХУЕВ! - орет во всю глотку Гиллман, сложив ладони рупором.

Остальные, может, и забудут все завтра, отнесутся к случившемуся как к пьяной болтовне, но Гиллман ненавидит «голубых» всей душой и так просто не спустит. Мы провожаем удаляющегося Инглиса пьяным ревом жаждущей расправы толпы.

В руке у Леннокса еще один стакан. Он швыряет его в сторону изгнанника, но снаряд не долетает добрых пару ярдов и разбивается на мостовой. Звук получается глухой из-за густого снега.

(Ты не можешь без работы. Ты ненавидишь ее, но вместе с тем живешь ею, ее мелочными проблемами. Эти проблемы, эти пустяки отвлекают тебя от себя самого, и ты остаешься один на один с собой только ночью, в промежутке между выключением телевизора и нервным, судорожным погружением в неспокойный сон. Как я могу простить тебя, Брюс, после того как ты безжалостно изгнал столь много значившего для меня Другого? Это творение высшей красоты, эту чистейшую из душ, существо, полностью доверявшее тебе, нашему Хозяину, того, кто не захотел отчаянно цепляться за жизнь в наполненной страшными газами утробе. Эту душу, верившую в твои благие намерения по отношению к Другому. Моя боль. Моя боль. Будь проклято любое божество, подвергающее столь тяжкому испытанию добродетель духа. Будь проклято любое сообщество душ, карающее добродетель как слабость, наполняющее жизнь цинизмом и порочностью, отдающее им предпочтение перед знанием и еще большей добродетелью Как я могу простить тебя? Но простить я должен. Я знаю твою историю. Как я могу простить тебя? Но простить я должен. Должен? Как я могу простить тебя? Простить тебя я должен. Должен? Твоя история. Она началась в маленьком шахтерском поселке, называвшемся Ниттин и расположенном неподалеку от славного города Эдины. Ты стал первым, рожденным при тревожных обстоятельствах, сыном Йена Робертсона и Молли Хэнлон. Они были из простых шахтерских семей. Да, ты стал первым сыном но что-то пошло не так, как надо. Они были привычные к тяжкой жизни. Но оказались не готовыми к тому, с чем им пришлось столкнуться. Народ в горняцких поселках всегда знал свое место. Люди знали, что на протяжении всей истории правящие классы всегда заботились только о себе: аристократы, владевшие землей, капиталисты, владевшие фабриками, которым требовался уголь, который добывали рабочие. Правительство очень редко - а вернее будет сказать, никогда - становилось на сторону тех, кто работал на фабриках или рубил уголь. Они побеждали в схватках, когда становились плечом к плечу. Но проигрывали, борясь поодиночке. И однажды они потеряли все. Но твоя семья, Брюс, она потеряла все в тот же самый момент, когда получила. Итак, ты вышел из шахтерского поселка и горняцкой семьи. Ты даже спустился в забой после окончания школы. Однако когда полиция выступила против шахтеров, чтобы заставить их подчиниться новому антипрофсоюзному закону, введенному государством, и сломать сопротивление

пикетчиков, ты оказался на другой стороне. Сила - это все. Ты это понял. Сила существует не для того, чтобы помогать, а чтобы сохранять то, что есть, и пользоваться этим. Важно оказаться там, где победители. Если не можешь кого-то победить, присоединяйся к более сильному. Историю с незапамятных времен пишут те, кто взял верх, и те, кто их спонсировал. История учит, что только победители могут написать нечто достойное. Самое плохое в жизни - оказаться на стороне проигравших. Ты должен принять язык силы как валюту, но тебе придется заплатить цену. Твои отчаянные насмешки и колкости лишь иллюстрация того, насколько высока эта цена. Цена - твоя душа. Ты лишился ее. Ты потерял способность чувствовать. Твоя жизнь, работа, среда потребовали, чтобы ты уплатил эту цену. Боясь, что не увидишь собственной тени, когда встанешь перед солнцем, ты перестал смотреть на него. Ты живешь, склонив голову, и поднимаешь ее только тогда, когда служишь новым хозяевам. Но случилось это не тогда, когда началась забастовка, а много-много раньше. Я бы сказал, что ты совершил путешествие в тьму, но, по-настоящему, ты и не выходил из нее.)

Из-за «болезни» Инглиса на Форум пришлось отправить Гиллмана. Самое то, что надо. У парня замашки нациста, и уж он-то покажет гребаным ублюдкам, что и как должно быть в этом городе. Тоул, естественно, моим решением недоволен. Такой вот, мать вашу, дух Рождества. Смотрю из окна на падающий снег. Канун праздника, а у меня из-за этого черного не Выло даже времени купить подарки. И все же снег действительно падает, а у Тоула в углу стоит маленькая елка. Все так мило и спокойно, и голос его звучит убаюкивающе. Но вот и в нем прорезаются высокие, раздражительные нотки.

- Почему именно Даги Гиллман? Почему вы послали его?

Перевожу взгляд на Тоула и пристально смотрю на его пышные волосы. Воображает себя интеллектуалом. Сначала, после того как его послали на курсы, мечтал быть менеджером. Уже симптом. Его нынешняя мечта заделаться сценаристом - полный идиотизм. Но даже эта глупость бледнеет на фоне величайшего и опаснейшего заблуждения, состоящего в том, что Тоул мнит себя полицейским. Так и хочется рассмеяться ему в харю, но я лишь подливаю масла в огонь.

- Как ответственный офицер я должен принимать во внимание интересы всех, кто входит в мою группу. В сфере отношений с данным сообществом у Гиллмана наблюдаются некоторые недостатки. Я принял самостоятельное решение восполнить этот его пробел, а потому распорядился, чтобы именно он наладил связь с Форумом.

- Уж и не знаю, как он теперь будет восполнять пробел, потому как они только что ушли, оставив на него жалобу. Серьезную жалобу. Более серьезную, чем та, которую написала Сан Юнь, которая вела семинар по межрасовым отношениям вместе с Амандой Драммонд. Ниддри настаивает на дисциплинарном взыскании. Я уже поставил в известность самого Гиллмана.

У меня совершенно нет настроения выслушивать весь этот бред. Хочется встать и сказать: «Так и знал, что у придурков будут неприятности со стариной Гиллманом», но я прикусываю язык.

- Ну, с моей точки зрения, здесь имеет место конфликт интересов. Будучи федеральным представителем...

- Только не вздумайте представлять интересы Гиллмана! - кричит Тоул.

- Посмотрим, - упираюсь я. Тоул закатывает глаза.

- Послушан, Брюс, дела и без того достаточно нелегки. Арнотт на больничном, фонд сверхурочных сокращен, а теперь еще и обвинение в расизме. И вдобавок ко всему один из кандидатов на должность инспектора оказывается «голубым»!

- Вы имеете в виду брата Питера Инглиса?

- Да, его, брат Брюс Робертсон, - пищит Тоул, не догадываясь, что ступает прямо в устроенную мной ловушку. - Я, конечно, человек либеральный, но понимаю ход мыслей простых полицейских. Разве можно допустить, чтобы человек та-I ой ориентации получал ответственное назначение?

- Что вы имеете в виду? - спрашиваю я.

- Я хочу сказать, что вряд ли кому-то понравится получать приказы от такого человека. Это же верный путь к катастрофе. Нет, так не пойдет. Я собираюсь поговорить с Инглисом, убелить его отозвать заявление. И не желаю слушать никаких возражений.

Я молчу.

- Дело не в моих личных симпатиях и антипатиях, - цедит сквозь зубы Тоул, словно каждое слово причиняет ему страдание, - я лишь забочусь об интересах дела. Хотя, должен признаться, от одной мысли о том, что мужчины могут заниматься этим друг с другом, мне становится не по себе, но... это так, между прочим.

Я бросаю на Тоула взгляд, который, надеюсь, достаточно ясно говорит о том, что все здравомыслящие люди разделяют данную точку зрения и любое отступление от нее даст основание предполагать в человеке латентные гомосексуальные тенденции.

Тоул нервно покашливает; похоже, уловил, куда ветер дует.

- Но меня, разумеется, больше заботят профессиональные последствия...

- Я все-таки никак не пойму, к чему вы клоните.

- Перестаньте, Брюс! Если Инглис получит повышение, как, по-вашему, это скажется на моральном духе офицеров? Как можно питать уважение к... то есть, я хочу сказать, можно ли доверять человеку, который постоянно раздевает тебя глазами, мастурбирует, представляя тебя и... Нет, так можно скомпрометировать все что угодно!

- Подобные представления больше подходят пещерному человеку, Боб. Мы должны бороться с любыми проявлениями

дискриминации по принципу сексуальной ориентации. Кое-где полиция даже проводит рекламные акции по привлечению гомосексуалистов в свои ряды.

- Мы не где-то! Мы живем в Шотландии!

Тоул стучит кулаком по столу и тут же слегка смущенно смотрит на меня.

Я пожимаю плечами.

- Он наш товарищ по работе и брат по Ложе.

Тоул качает головой и глубоко вздыхает, стараясь успокоиться.

- Послушай, Брюс, я знаю, что ты чувствуешь, потому что вы оба претендуете на одну и ту же должность и тебе не хочется, чтобы кто-то подумал, будто ты пытаешься воспользоваться ситуацией к своей выгоде. Я ценю твою позицию в данном вопросе. Но говорю прямо и со всей откровенностью: Инглису не видать повышения как своих ушей.

Тоул заглотил наживку, но я все равно продолжаю хмуриться. Пусть думает, что меня это известие совсем не радует. Инглис может быть кем угодно, даже самым распоследним пидером, но я все равно буду упрямо защищать благородный принцип равенства. Некоторое время мы еще пререкаемся, потом я ухожу.

В кабинете встречаю Гиллмана, и мы отправляемся покатать шары в «Рэг Долл». Гиллману нужен такой друг, как я. Вот пусть и думает, что нашел его.

- И не думай, что они посмеют прибегнуть к дисциплинарным мерам. Никто ничего не сделает, гарантию даю, - говорим мы.

- Надеюсь, так оно и будет. - Гиллман пожимает плечами, как будто ему и впрямь на все наплевать. - Проблема в том, что уже ничего нельзя называть своими словами. Если парень гребаный азиат, то почему я должен называть его как-то по-другому?

- Не должен. Кстати, я что-то не припомню случая, чтобы кто-то получал выговор в результате жалобы представителя общественности.

Гиллман хороший мужик. Он, похоже, инстинктивно понимает, что самое лучшее место для склонного к насилию человека - это полиция, где, если что-то пойдет не так, его всегда поддержит мощь государства. Большинство полицейских - самые обычные парни, выполняющие не самую обычную работу, вот почему так приятно наткнуться на настоящего психопата вроде Даги. На меня произвело сильное впечатление то, как он разобрался с Инглисом. Такого не собьешь с намеченного курса. И, понятное дело, мне придется разделаться с Гиллманом. Ради такого скальпа стоит постараться. Он уже у меня на прицеле. И, кажется, не так безмятежен, как мне представлялось.

- Не припомнишь? А я вот припоминаю. Арти Хаттон, например. Тот, что разбил голову мальчишке в камере. Паренька спасла только экстренная операция.

- Там речь шла о наркотиках. У Арти просто не было выпора.

- Что? Ты хочешь сказать, что парнишка был под кайфом и Арти грозила опасность? - спрашивает Гиллман.

- Нет... я хочу сказать, что проблемы были у Арти. Он только за неделю до того случая вышел из детокса. У него началась ломка, а тут этот недоумок с козлиным голосом. Арти всего лишь хотел задать ему пару несложных вопросов, а тот погнал пургу про то, что ему надо позвонить своему адвокату.

Гиллман холодно улыбается в своей обычной манере наемного убийцы. Ощущение такое, словно смотрюсь в зеркало. Но Даги никогда не был и никогда не будет Брюсом Робертсоном. Он считает меня своим единственным другом в управлении, меня, того, кто завел его, словно игрушку, и отправил в логово черномазых и цветных. Подумай хорошенько, мой простоватый друг.

- Не беспокойся, Даги, - говорю я, - мы все устроим. Возвращаюсь и вижу - Тоул снова разошелся. Дудит в старую дудку, мол, никакого прогресса. Ясно, Ниддри надрал ему

задницу, а значит, и сам Ниддри получил от кого-то добрый нагоняй. Это уж точно. Что ж, проблемы ваши - вам их и решать. Работайте, работайте, а я занят!

Отправляюсь в сортир побаловаться вручную под картинку некоей Джилл из Бата. На стене, поверх моей прежней надписи, повое граффити, сделанное «волшебным фломастером». На какое-то мгновение у меня холодеет кровь.

НЕДОУМОК, НЕДОДЕЛОК

РОББО-КОП

ПОВЫШЕНИЕ - ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ЖОПУ

Сосредоточиться на Джилли из Бата я уже не могу. Я ее даже не вижу - в руке дряблый, бессильный, шелушащийся отросток. Раздираю ногтями яйца. Шутка - заебись! Ха, ха, ха. Заставляю себя не думать о том, кто мог это написать... Тоул, Леннокс, Инглис... нет, его не было целый день... может, тот недоделок в форме, который знает, с каким презрением я отношусь к неудачникам... Нет, нет... заставляю себя не думать о том, кто бы это мог быть, потому что, думая, как бы признаю, что они взяли надо мной верх.

Извини, друг, но Брюс Робертсон сделан из материала покрепче, его так просто не расколешь.

Неудачная попыточка!

Ха. Не вышло. Со мной Джилли... Джилли из Бата... ну... ну... давай же, сучка... слухи распространяет Леннокс... так, девочка, так, у тебя такие роскошные соски... хочешь, я их пососу и оближу... Тоул... ублюдок притворяется, что он выше всех, выше остальных... на хуй их всех, давай, Джилли... Роббо сделает тебе хорошо... держу пари, ты бреешь свою мышку... вот если бы еще стащила эти трусики... НАГЛЫЙ УБЛЮДОК ГИЛЛМАН! А я еще защищаю его! Нет, нет, здесь только мы вдвоем, я и Джилли, только она, только эта плоть... только ради меня... на хуй всех остальных, кто читает «Сан». Ты снялась для Роббо... это наш маленький секрет... наше тайное любовное послание... ну же, детка, возьми Брюса, прими его всего...

- Ну... ну...

Испускаю настоящий фонтан, и уже никто - никакие Тоулы и Ленноксы, Клелланды и Инглисы - не может остановить меня. Ебитесь в рот, придурки... Вам не справиться с Брюсом Робертсоном, завистливые мудаки, ИНСПЕКТОРОМ БРЮСОМ РОБЕРТСОНОМ!

Хорошо пошло...

После рождественского обеда в столовой, который оказался не так уж и плох (Айна приготовила индейку с гарниром), мы с Ленноксом решаем немного оторваться. Начинаем с пивка в Ложе, потом едем к Рэю и попадаем в пургу. Кокаиновую. Мы ослабели, и наркотик даст ощущение силы. Рассказываем Рэю о разговоре с Тоулом. Чувствуем, что несем лишнее, но остановиться уже не можем, потому что паузы тут же начинают заполняться непрошеными мыслями, и нам ничего не остается, как катить дальше. Но граффити в сортире сделаны не Ленноксом. Мы знаем, что будь это он, у него не хватило бы смелости смотреть нам в глаза.

- Знаешь, что он мне сказал?

- Нет, - отвечает Рэй, готовя очередную дозу.

- Он говорит: служба изменилась. А я говорю: как это?

- Вот мудак хуев!

- А он поворачивается и говорит... знаешь, что? Рэй качает головой.

- Он говорит: ты сам выкопал себе яму и не надейся на свои связи, тебе никто не поможет.

- Это он о чем?

Леннокс медленно вдыхает, и глаза у него становятся большие и шальные. К таким глазам хорошо идут его усы. Леннокс-бандитто.

- А я и говорю: ты что имеешь в виду? А он говорит: то, что сказал. Не надейся, что кто-то вытащит тебя из дерьма.

- Наглец, - презрительно бормочет Леннокс.

- Он боится, Рэй. Боится наших связей. Боится нашего влияния на ребят. Придурок пытается подыгрывать и нашим, и вашим. Знаешь, что он сказал, когда я выходил?

- Не-а...

- Сказал, что тебе никакие связи не помогут, и дальше ты не пойдешь.

- Что? Какого хуя...

- Подожди, это еще не все. Он сказал, что связи есть не только у тебя!

- Ха, ха, ха! Вот же урод! Надо же... Ну, я тебе так скажу: этого придурка нельзя принимать всерьез.

- Верно, Рэй. Мне так и хотелось сказать: тебя же никто не принимает всерьез. Я едва не рассмеялся ему в харю.

Рэй улыбается, и в комнате ненадолго устанавливается тишина. Я чувствую, почти слышу, как шевелятся у недоумка мозги.

- Послушай, Роббо, хочу кое-что тебе сказать. - Он понижает голос. - Только не пойми меня неправильно. Я потому тебя и предупреждаю, чтобы ты чего не подумал. Я тоже не собираюсь засиживаться на месте, но в ближайшие годы мне здесь ничего не светит. Не хватает опыта.

Вот же наглец. Только вчера заделался детективом-сержантом, а уже метит в инспектора. С его-то опытом.

- Ну, Рэй, даже не знаю. Все ведь дело в том, насколько ты хорош.

- Я вот подумываю, не подать ли мне заявление на повышение. Как-никак сейчас реорганизация... Понятно, шансов у меня мало, зато я буду знать, какие предъявляются требования, поднаберусь опыта. Будет жалко, если через пару лет представится реальная возможность, завалиться только из-за недостатка опыта собеседования. Как ты считаешь?

Как я считаю? Я так считаю, что больно уж ты хитер. Но на хитрую жопу...

- А почему бы и нет? - Я киваю. - Вреда от этого уж точно никакого не будет.

Итак, на наше место навострился еще и Рэй Леннокс. Хитрожопый Разъебай Леннокс. Леннокс Сексуальный Гигант в клубе и столовой. Леннокс Жополиз в кабинете Тоула. Леннокс-Где-Твоя-Кнопка, когда дело доходит до того, чтобы отодрать сучку Ширли.

Леннокс-Предатель.

- Неплохая идея, Рэй, - повторяем мы, - и ты в любом случае ничем не рискуешь, а на будущее место застолбишь.

- Спасибо, Роббо. Просто подумал, надо же им показать, кто такой Рэй Леннокс. Пусть видят, что это не какой-нибудь хуй с горы.

Он улыбается и начинает готовить еще одну дозу. Коварный Леннокс.

Я дожидаюсь, пока он идет в туалет, и с удовольствием наблюдаю, как съеживается, уступая жару моей сигареты, ткань красного чехла его подушечки... Делаю еще несколько дырок и переворачиваю ее.

Веселого Рождества, мистер Леннокс.




РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ПОКУПКИ

Хитрожопый Леннокс мало того что подбросил бомбочку, сообщив о своем намерении перехватить гребаную работу, так еще и набрался наглости выгнать меня на улицу под предлогом того, что ему надо отправляться на рождественский обед в родительский дом. Ну и хуй с ним, мне все равно надо пройтись но магазинам. Сегодня они работают допоздна. Принимаю пинту у старика Алана Андерсона, потом подкрепляюсь коксом в сортире. Без дозы я это испытание не выдержу. Спускаюсь к Сент-Джсймс Центру. Ебаное Рождество. Надо купить что-то ребенку...

На глаза попадается вывеска «Си&Эй», и я вспоминаю, что не мешало бы обзавестись новыми брюками. Все мои старые малость подванивают, а носить джинсы меня никто не заставит - я же не наркоман какой. Хватаю коричневые, выглядящие на мой размер - двадцать восемь в поясе, не зауженные, - и передаю кассирше кредитную карточку. Лимит превышен, и мне приходится пережить очередное унижение. Расплачиваюсь по Свитчу и поскорее выхожу, громко сообщая:

- Движение денежной наличности. Я вам не какой-то наркоман. Обеспеченный человек! Обеспеченный человек!

Но падальщики уже кружат над головой. Никак не могу найти отдел игрушек. Где же... где...

ДАМСКАЯ МОДА

Может, купить что-нибудь для Кэрол. Что-нибудь красивое. К Рождеству для Кэрол.

Но как тут что-то купишь, если кругом толпы народа и прочее дерьмо. Сворачиваю в сортир и подкрепляюсь кокаином.

Выхожу и стою один, как мудак, а люди движутся туда-сюда, во всех направлениях и пялятся куда угодно, но только не на меня. Пожалуйста, кто-нибудь, посмотрите на меня. Одна сучка в кожаных брючках поворачивается, но тут же отводит взгляд в сторону. ДРУГИЕ ТОВАРЫ: ГАЛАНТЕРЕЯ ПРЯЖА ПЛАТЕЛЬНЫЕ ТКАНИ КОЛЛЕКЦИИ... Послушайте, мадам, поднимитесь на этаж выше, там, за КАРТАМИ И ПОТЕРЯННЫМИ ДУШАМИ...

И тут я замечаю его: черный бумажный подарочный пакет за два тридцать пять... пакет для небольших подарков... подарков... подарки... лучше давать, чем принимать... они еще будут... жирный, потный карлик сплевывает в платок... равнодушная процессия тупых овец, поднимающихся вверх по эскалатору... здоровущая корова, при виде которой хочется крикнуть ДАЙ ЖЕ МНЕ или просто посмотри на меня пожалуйста полиция пожалуйста посмотри на меня.

Чувствую чью-то руку на плече. Кто-то спрашивает, в порядке ли я сэр, и я отстраняюсь, выхватываю удостоверение и кричу:

- Полиция! Будем взаимно вежливы...

И вот я уже двигаюсь к выходу из дворца властелина громадного храма нашего христианского Бога повелевающего тратить потреблять расходовать конкурировать и выбираюсь на улицу где недопущенные в храм хмыри выпрашивают подаяние...

Где я? Я дома. Без всяких подарков, если не считать брюк.

Подарков нет.

Все равно мне их никто не дарит.

Не уснуть. Нет. Отмеряю дозу и смотрю какую-то порнушку. Даже подрочить не получается, и это меня добивает. Прячу подальше испорченный прибор и смотрю записанные в субботу ночные программы С Джимом Дэвидсоном. Хороший комик, указывает дерьму, где его место, но пидеры на Би-би-си не дают ему развернуться вовсю. Время идет, и вот уже рассвет, и можно без всякого опасения уснуть.




НЕ СПИТСЯ

Так и не уснул.

Вот оно и пришло, Веселое Рождество, и все веселятся...

Кто-то, может быть, и веселится, но не мы. Нам приходится работать. Как ни крути, а эти дурацкие формуляры ОТА 1-7 сами собой не заполняются. День только начался, а мы с Гасом Бэйном уже кружим по пустынным улицам в надежде хоть немного размяться. Преступный элемент никогда не расслабляется ради таких пустяков, как Рождество, и не позволяет расслабляться нам.

Найти наших клиентов в этом городе совсем не трудно. Они распределяются по районам в зависимости от специализации, хотя из-за переустройства городского центра в последнее время некоторым пришлось поменять места дислокации.

На наркоманов никто внимания не обращает: эти держатся сами по себе и живут по своим законам. Все, что от них требуется, это не соваться в центр города, а там, на окраине, делайте I собой, что хотите: травитесь дешевым алкоголем и сигаретами, нюхайте клей, набивайте брюхо жирной жратвой. Нетерпимость к преступности распространяется только на центр города, а на окраинах и в пригородах действует правило laissez-faire. Такова политика наступающего двадцать первого века. Тони Блэр дело понимает правильно: выгнать всю эту вшивоту из городских центров. Бедняки, отвалите в сторонку - у нас I воя вечеринка, а вы устраивайте свою.

Мы с Гасом ранние пташки. Не могу сказать, что мне это так сильно нравится. Если б мог, лучше бы поспал, но по ночам в голове у меня звучат голоса, да и как уснешь, когда внутри копошится мерзкая, пожирающая тебя тварь. Ночь - время приступов беспокойства. Я бы предпочел, чтобы день длился все двадцать четыре часа. Гас тоже мучается от бессонницы, особенно сейчас, когда вот-вот решится вопрос с повышением. Мы оба приходим на работу пораньше, чтобы попасть на глаза начальству. Я иногда даже оставляю машину на служебной стоянке ради создания иллюзии присутствия. При этом не важно, делаешь ты что-то или нет, главное - помозолить глаза, пораньше прийти и попозже уйти. Такая тактика приносит дивиденды, яркий пример чему Тоул, которого все знали как последнего распиздяя и который так высоко взлетел. Ничего, он еще свое получит.

Утро сырое, холодное и унылое.

- С Рождеством, Брюс, - говорит, едва увидев меня, Гас.

- И тебя тоже, Гас.

Он хочет начать пораньше и закончить засветло, чтобы успеть к семейному обеду. Я же хочу начать пораньше и не заканчивать вообще: пусть бы это гребаное дежурство длилось вечно.

- Какие планы, Брюс? - спрашивает он.

- Как обычно, Гас, побыть с семьей. А у тебя?

- То же самое. Эдит собирается приготовить индейку. Сегодня у нее помощница, Сара, жена Малколма. Приедут Энгус и Фиона. Все с детьми. Эдит сделает свое подогретое вино с пряностями. Не удивлюсь, если к вечеру всех будет слегка штормить. Вот я и подумал, что лучше убраться из дома с утра пораньше и никому не мешать, а потом уже прийти на готовенькое.

Я молча киваю.

Жену Гаса, Эдит, я видел, наверное, пару раз. Веселая, добродушная. Представляю, как они соберутся за праздничным столом: она, мистер Сексуальный Гигант Гас и их семейка. Теперь понятно, почему у его старушки на лице довольная улыбка. Любая была бы довольна, кабы ее драл такой жеребец. Но вы бы посмотрели на эту Эдит - кусок падали, замаскированный под баранью ногу. Мне иногда даже становится жалко парика Гаса. Что толку в большой ложке, если тебе каждый день приходится довольствоваться одной и той же давно остывшей похлебкой.

Так говорит Брюс Робертсон.

Мы заходим в уже открывшийся бар. Одна его половина занята полицейскими из соседнего участка. Большинство из них только сменились и еще не успели переодеться, так что с ними и разговаривать не о чем. Мы коротко, с серьезным видом киваем, и некоторые, у которых рыльце в пушку, поспешно допивают и удаляются, вероятно, предположив, что управление проводит какое-то внутреннее расследование. Их никто не удерживает. Кое-кого я узнаю, а физиономия одного выглядит совершенно незнакомой.

На другой половине бара сосредоточились те, с кем мы боремся. За бильярдным столом напротив вижу старого приятеля. Точно, один из Бегби. Их трое братьев, так что это либо Джозеф, либо Фрэнсис, либо Шон. Они все похожи друг на [руга. По-моему, Фрэнсис, самый худший из троих. Тот еще мерзавец. Ублюдок смотрит на нас и тут же отворачивается. Напуган до смерти. Спроси его сейчас, где он был, когда застрелили Джона Леннона, и сукин сын вспомнит, что гонял шары в «Воллей» и у него есть куча свидетелей.

А вот моего дружка Окки что-то не видать.

- Не сделать ли нам перерывчик, а, Гас? А потом наведаемся к нему домой. Посмотрим, не потягивает ли он какую

малолетку.

- Хорошо, Брюс, - улыбается Гас.

Славный он парень, старина Гас. Вроде бы заботливый дедушка, но если вцепится в кого, то уже не выпустит. Для таких мудаков, как он, работа не просто работа. Эти набожные ребята люто ненавидят всех, кто преступает черту закона. Проблема только в том, что порой Гас проявляет излишнее христианское сострадание.

Отправляемся еще в одно занюханное заведение в районе доков. Здесь тоже всегда открыто, даже по праздникам. Что бы мы делали без таких вот забегаловок.

- Ты слышал, что наш молодой, Рэй Леннокс, собирается подать заявление на повышение? - спрашиваю я.

- Я его понимаю; парень хочет засветиться на будущее.

- А по-моему, это проявление неуважения к таким, как мы, Гас. Рэй показывает, что не считается с нами.

- Думаешь?

- Я полагал, что тебе такое не понравится больше всех. Видишь ли, классическая тактика при подборе кадров состоит в том, чтобы сократить число претендентов. Выбирать из трех всегда труднее, чем из двух. Было трое: я, ты и Арнотт. Инглиса можно в расчет не принимать, педрилу не поставят на должность ни при каком раскладе.

Гас кивает, лицо у него становится озабоченным.

- Теперь появляется Леннокс и говорит: я тоже хочу, не забудьте про меня. Что скажут эти мудаки в аттестационной комиссии? Они скажут: да, хватало проблем с тремя, так еще и четвертый нарисовался. В таких случаях применяется стандартная практика: выбрасываются самый молодой и самый старший, так что остаются опять же двое. Мне бы, конечно, стоило сказать Ленноксу спасибо, как-никак он вышибает фаворита.

Я хмуро качаю головой.

Вид у Гаса такой, словно его только что огрели мешком по голове.

- Какого хуя...

- Старый прием, Гас, - говорю я, - стандартная практика. Правила везде одинаковые. Может, ему Драммонд посоветовала. Она и сама похожим образом пролезла. Да перестань, Гас, ты же сам видишь, как спелась эта парочка. Уж они своего не упустят. Теперь все не так, как раньше, в наши времена. И масоны теперь другие. Новые лейбористы, новые масоны. Молодежь тащит перышки в свое гнездо.

Гас изумлен, но мало-помалу до него начинает доходить. Он медленно качает головой, словно уже видит, как тридцать лет службы с бульканьем уходят в канализацию.

- А сколько они тут прослужили? Без году неделю. - Я презрительно усмехаюсь. - Без году неделю.

Нам приносят заказ: яичницу, фасоль, бекон, помидоры, кровяную колбасу и булочки, но у Гаса, похоже, пропал аппетит.

- Ты действительно считаешь, что он ведет такую игру? Он кривится так, словно каждое слово - пластырь, срываемый с открытой раны.

- Сукой буду, - киваю я. - Передай кетчуп.

В машине Гас по большей части молчит. Может, старый придурок этого и не заслуживает, но его надо держать на местe. Пусть понервничает, попереживает, потеряет веру в себя, а мотом, глядишь, и вышибет себе мозги, так и не дотянув до собеседования.

Останавливаемся у магазина, торгующего подержанной мебелью. Когда-то здесь заправлял Рэб Вэнс, но потом, в один прекрасный день, Франко Бегби и Алекс Сеттерингтон отправили старика на покой. Просто пришли и сказали, что берут помещение в аренду. Рэб все равно был мусором, но совершенно безобидным парнем, просто вылитый Кларк Кент. Теперь здесь продают наркотики; это ясно уже хотя бы по тому, какое дерьмо сюда заносит: Кесбо Хэлкроу, Нелли Макинтош, Спад Мерфи, Саймон Уильямсон, Рейми Эйрли, Джюс Терри и прочий сброд. Не думаю, что эту шваль привлекают старые костюмчики или побывавшие в употреблении холодильники. Бегби и Сеттерингтон считают себя большими умниками и думают, что никто ничего не заподозрит, если они встречаются с клиентом в пабе на углу или забегаловке через дорогу. Ошибочка! Я прижму их вонючие задницы! Но только мы не собираемся брать этих мудаков на мелочах. Нет, мы покончим с ними раз и навсегда.

В первую очередь с Сеттерингтоном, В прошлый раз ему удалось выкрутиться благодаря Конраду Доналдсону, но теперь старый фокус не пройдет. Можете не беспокоиться.

Поднимаемся к Окки, но того нет дома. Ничего удивительною, сутенеришка наверняка проводит Рождество в семейном кругу.

- Послушай, Гас, я бы хотел проследить за Лексо Сеттерингтоном. О Франко думать нечего, он парень предсказуемый. Но за Лексо нужен глаз да глаз. И поглядывай, не появится ли Окки.

- Сделаю, Брюс. Если Сеттерингтон попробует что-то провернуть, я буду знать.

В управлении сегодня хуй кого найдешь, а значит, все звонки будут идти ко мне. И что же мне делать? Мчаться по первому зову, чтобы предотвратить кровопролитие в какой-нибудь развоевавшейся по случаю Рождества семейке? Ну уж нет. Для этого есть другие. Пусть Тоул принимает меры. А то уж больно хорошо устроился. Сценарист. Да, интересно. Как ни хочу я увидеть за решеткой таких, как Горман, Сеттерингтон и Бегби, но куда больше меня бы порадовало, окажись на их месте Тоул и Ниддри.

Отработав свое - рождественское дежурство оплачивается вдвойне, - мы с Гасом отправляемся по домам. Праздник.

Дома готовлю тост к рождественскому обеду. На автоответчике сообщение. Тоненький усталый девичий голосок:

- С Рождеством, папа.

Надеюсь, Санта был милостив к ней, потому что я точно не был.

Сижу перед камином с включенным телевизором. Показывают фильм про Джеймса Бонда, который я видел, наверно, миллион раз. Бонда играет Шон Коннери. Правильно сделал, что съебался из Шотландии и не спешит возвращаться. Заявился на десять минут, сказал этим придуркам, что им нужен парламент, и поспешил убраться! А уж они, недоделки гребаные, так счастливы!

Разогреваю фасоль и подбрасываю в огонь еще парочку листов из рукописи. Одно удовольствие смотреть, как они горят. Но тут внимание привлекает следующая страница.

Офис Билла Тила. День.

Строгий, чисто функциональный кабинет. На столе семейная фотография. Билл Тил - приятный, вежливый мужчина средних лет. Он не похож но. типичного копа и скорее напоминает интеллектуала. В кабинет входит изящная, привлекательная женщина с папкой в руке. Это Аннабель Дрейпер.

(Билл)

- Аннабель...

(Аннабель)

- Билл, прошлой ночью...

(Билл)

- Аннабель... прошлая ночь... Я хочу сказать, что все пошло

не совсем так... У меня и в мыслях не было...

(Аннабель)

- Скажи, Билл. Просто скажи. Ты много чего сказал вчера.

Но только до тога, как получил, что хотел.

(Билл)

- Боже, Анна, я...

(Аннабель)

Ты не думал и не хотел, чтобы мы влюбились.

(Билл)

Черт возьми, Анна, мы же взрослые люди. Я женатый мужчина и вообще гожусь тебе в отцы. Мы же профессионалы, мы полицейские. Прошлая ночь... Из интеркома слышится глухой, бесстрастный монотонный голос. Это сержант Бретт Дэвидсон.

(Бретт)

- Шеф, это Бретт. Мы опознали подозреваемого. Думаю, вам стоит зайти и посмотреть.

(Билл)

- О'кей, Бретт, уже иду. Выключает интерком.

(Билл)

- С этим придется подождать, юная леди.

(Аннабель)

- О, как удобно. Полагаю, ты.

(Билл)

- Все, сержант Дрейпер! Вы свободны! Аннабель поворачивается и выходит, хлопая дверью.

И что же это мы здесь, мать вашу, имеем? Надо ли понимать так, что Тоул дерет Драммонд или все это только благие пожелания, больные фантазии мерзкого ублюдка? Я вдруг чувствую, как во мне просыпается интерес к карьере начинающего сценариста мистера Тоула!

Рукопись сползает на пол, но я решаю, что не буду пока ее сжигать. Бретт Дэвидсон... глухой монотонный голос... мать твою, Тоул! Вот же наглец! Поднимаю с пола папку и начинаю листать страницы, отыскивая другие упоминания о Бретте Дэвидсоне, однако скоро останавливаюсь. Нет. Если только я уступлю собственному любопытству и начну читать, то тем самым признаю победу Тоула. В конце концов я и спер-то ее, чтобы досадить Тоулу, но совсем не для того, чтобы Тоул досаждал мне.

Нужно быть сильным. Слабый заглянул бы в рукопись. Нужно быть сильным.

Швыряю папку в огонь и с нарастающей паникой наблюдаю, как «кирпич» начинает темнеть, а листы скручиваются от краев. Пальцы сжимают подлокотники кресла.

В какой-то момент (подкинь угольку, Брюс, подкинь угольку, добавь грязного черного угля. Топливом всегда был уголь. Есть.) Оставаться в одиночестве выше всяких сил. Сажусь в машину и еду по пустынному, кажущемуся покинутым городу, сам не зная, куда и зачем. Потом меня как будто озаряет, и я поворачиваю в южный пригород. На полпути вспоминаю, что Клелла перевели, и качу к Королевской Эдинбургской больнице в Морнингсайде.

Пациентов в клинике Артура Доу немного, а тс, что есть, настоящие комики. Один из них старина Клелл. Странно, но после перехода из отдела тяжких преступлений в дорожный он превратился прямо-таки в комок нервов. Впрочем, мне наплевать. Я приехал только для того, чтобы поразвлечься за его счет, а еще потому, что мне больше нечем заняться.

- Хорошо, что заглянул в такой день, Брюс, - ровным, безжизненным голосом говорит Клелл. - Спасибо.

Интересно, думаю я, он говорит это, потому что накачан таблетками или потому что действительно понимает, зачем я здесь. Хотя... какая мне, на хуй, разница.

Он начинает нести бредятину, ожидая, что я сяду и стану его слушать, как какой-нибудь гребаный священник.

- Особо тяжкие... столько всякого дерьма... день за днем, каждый день... рано или поздно сказывается. Я думал, привыкну, стану циничнее, жестче, пройдя через все это...

Замечаю сексуальную пташку в халатике медсестры. М-м-м.

- Какая куколка, Клелл! Ну, ты неплохо здесь устроился!

- ...не думал, что будет так тяжко... семь лет в трубу... два брака... пил как сапожник... надо было понять...

- И такие за тобой ухаживают? Ну, теперь я не удивляюсь, что ты решил задержаться здесь на Рождество.

- ...и только когда решил перевестись в дорожный отдел... к нормальному не так-то легко привыкнуть, Брюс...

- Как думаешь, у нее есть дружок? Должен быть, при такой-то заднице!

- ...так что я просто плачу за свои грехи, Брюс... за все приходится платить...

А куколка действительно хороша. Йо-хо-хо!

- Извини, Клелл, в чем дело? Надо же кому-то и вставать под пули. Лично я ни за что бы не заделался клерком. Тихая работа не для меня.

- Нет, Брюс, проблема не в том, в какой отдел переведешься... Прошлое все равно тебя настигнет. Они возвращаются, Брюс. Трупы. Изувеченные детишки. Все они... изуродованные, изувеченные... И я все время думаю: почему? Так не должно быть... так не должно быть... почему?

Он хватает меня за руку и смотрит прямо в лицо, но я-то смотрю мимо, на медсестру. На ней чулки или, может, колготки, но мне хочется думать, что это чулки, и на них шов, идущий сверху донизу и подчеркивающий изящность лодыжек, бедер и уходящий прямо... уф! Разве Клеллу что скажешь? Он пристально всматривается в меня и все шепчет: «Почему?» Я бы ему ответил. Просто и ясно. Объяснил бы в двух словах: естественный отбор, приятель, естественный отбор. Изуродованные, изувеченные отправляются к стенке, и среди них ты, мой друг. Правила везде одинаковые. Клелл всегда был чувствительным слабаком под маской клоуна. Не тот темперамент, нервы слабоваты, духу не хватает. Я бы назвал это «фактором Инглиса». Лично я предпочитаю разгребать тела, чем груды бумаг.

До меня вдруг доходит, что я и сам не знаю, зачем сюда приперся. Чувствую себя Рольфом Харрисом, или как там зовут того придурка, что навещает больных детишек в больницах на Рождество. Только передо мной большой ребенок, не способный делать мужскую работу.

- Надо идти, Клелл, - говорю я, не без усилий освобождая руку. - Кэрол, должно быть, уже поставила на стол индейку. Знаешь, ты можешь назвать меня традиционалистом, но в семейном рождественском обеде что-то есть.

- А вот моя Джеки так и не пришла. Позвонила, но не пришла...

- Ты в надежных руках, Клелл, - говорю я и снова вижу ту медсестричку. - Особенно с такой крошкой! Сам бы с удовольствием покувыркался с ней на кровати... да что там, даже задницу под клизму подставил бы! И ей бы вставил куда надо! Ладно, Клелл, пока. Веселого Рождества! Выше клюв! - Я подмигиваю и выхожу их палаты. - Мой бы точно не опускался! В таком-то месте!

Оставив за дверью несвязные бормотания, замечаю, что сестры уже начали разносить беспомощным лунатикам рождественские угощения. Большая часть здешних обитателей - это страдающие анорексией юные недоумки, наркоманы и прочий сброд, те, кто ни хрена не может приспособиться к жизни. Я их называю неадекватами. Будь моя воля, дал бы всем коленом под зад и отправил на улицу, а не тратил на них денежки налогоплательщиков. Их здесь, бля, лелеют, подстригают, угощают индейкой, и делают все это такие цыпочки в чулочках! Просто позор! Всем бы так!

Прикидываю, не прихватить ли с собой один из подносов, но вокруг слишком много персонала.

Еду домой и заново развожу огонь в камине. От рукописи Тоула осталась черная горка пепла. Подогреваю фасоль, посыпаю карри и готовлю тосты. Слушаю тупую, богатую, расфуфыренную старуху, которая несет свою обычную чушь. Да, я масон, я принес клятву верности короне как институту, но как поди члены королевской семейки представляют собой самое жалкoe скопище недоумков, которые когда-либо ходили по третьей планете Солнечной системы.

К счастью, в рождественскую ночь клуб на Шрабхилле всегда открыт, так что отправляюсь туда. Народу, правда, немного, но брат Блейдс на месте, и мы с ним даем жару. Исполняем Боже, спаси королеву». Он бормочет что-то о Банти, как они поссорились, поминает се мать, но у меня в голове ничего не задерживается. Теряю Блейдси и выхожу на улицу. Холод приводит меня в чувство, я беру такси и возвращаюсь домой. Заваливаюсь, врубаю еще кокаина и выпиваю бутылку пива. Ставлю на полную мощь «Ван Хален» и пытаюсь воспроизвести цыплячий танец Джимми Пейджа. В промежутке между треками слышу громкий стук в дверь.

На крыльце Стронак и его жена. Оба в тренировочных костюмах. У него завтра игра, вспоминаю я. Вроде бы по случаю Дня рождественских подарков. Они что-то говорят, рты открываются, как у рыб, но я ничего не слышу, потому что уже пошел следующий трек «Женщин и Детей». Звучит действительно неслабо. Поднимаю руку, призывая их помолчать, захожу в дом, приглушаю звук и снова выхожу на крыльцо.

- С Рождеством, Том! Джули! - кричу я.

- Боже, Брюс! Остуди мотор! Мы пытаемся хоть немного поспать! - ноет Стронак, заглядывая в мои глаза и стараясь

найти там сочувствие его тяжкой доле.

- Какого хуя вы нарушаете границы частных владений! Стронак! Хочешь подать жалобу на превышение уровня шума,

позвони в гребаную полицию! Сегодня, мать вашу, праздник!

Толкаю его в грудь, и Стронак делает шаг назад и едва не падает со ступенек. Я захлопываю дверь прямо перед его тупой харей.

Этот пиздобол и так проспал целый год! А я весь год въебывал.

Смотрю вполглаза телевизор. На Четвертом канапе идет какой-то французский фильм, мелькает задница, груди... Вспоминаю ту медсестру в больнице, где отдыхает Клелл, и решаю повторить визит в ближайшее время и вообще поставить дело на регулярную основу. Надо же заботиться о товарище. Прочитать телетекст уже не могу, как не могу прочитать и «Радио Таймс».

Все, пиздец...




АВТОМАГНИТОЛА СЖЕВАЛА ПЛЕНКУ МАЙКЛА БОЛТОНА

На башне Биг-Бена бьют часы. Вроде бы Рождество, а по телевизору ни хуя, одни повторы. Правильно сделал Стронак, что поставил тарелку. Меня просто убивает, что приходится платить этим говнюкам из Би-би-си, а они показывают такую срань. Чувствую себя херово, башка раскалывается. Прыгаю с канала на канал, потом пытаюсь растопить камин, и кое-что получается. Расслабляюсь и уже почти готов отказаться от плана в отношении Блейдси, но придурок сам определяет свою судьбу, позвонив мне. Напоминает, что мы собирались поиграть в боулинг. Когда это мы собирались? Оказывается, планы строились накануне ночью, в Ложе, по большой пьяни. Блейдси даже помнит, что Йен Маклеод дал мне ключи от кегельбана. А я-то гадал, что за хуйня звенит в кармане.

Боулинг в День подарков. С Блейдси. Что может быть печальнее? Вокруг и во всем разруха и угнетенность. В доме полный бардак, всюду мусор, запахи, разбросанная одежда. Вонь становится заметной даже для меня, когда я вхожу в дом с улицы. Эти безответственные самоубийцы-неудачники, эти детишки-наркоманы, эти гребаные уличные подонки - все они встречают Рождество лучше, чем я. Кэрол хотела разобраться во всем. Посмотрела бы, какие неудобства причинила мне своим упрямством...

Меня трясет, меня тошнит, нервы ни к черту. Садиться в гаком состоянии за руль невозможно. К тому же автомагнитола сжевала пленку Майкла Болтона. Надо бы установить в машине гребаный CD-плейер. Но как только подумаешь об этом, так тут же поднимает голову проблема хранения. А вот ублюдок Блейдси себе поставил. Он заезжает за мной, как и планировалось. Я с ненавистью смотрю на его проигрыватель.

- Собирался перейти на компакт-диски, но подумал: их ведь надо где-то хранить.

- Знаешь, вообще-то они занимают ненамного больше места, чем кассеты.

- Покажи, - бросаю я.

Недоумок улыбается, как даун, и вытаскивает из-под стереопроигрывателя пластмассовый контейнер, набитый гребаными дисками.

- Все просто, и место много не занимает. А помещается в нем до пятидесяти дисков.

Блейдси снова улыбается. Пиздюк!

- Верно, - говорю я; голос звучит хрипло и сухо, как у полицейского при исполнении.

Заходим в дом, и я как бы невзначай прихватываю коробку с собой. Мой недалекий гость с кислым видом оглядывается, несомненно, отмечая царящий в комнате беспорядок, но предусмотрительно помалкивает.

На случай, если ему придет в голову спросить о Кэрол и девочке, наношу предупредительный удар:

- Как у тебя с Банти? Ты говорил что-то вчера, но я так толком и не понял.

- Не очень хорошо, Брюс. - Блейдси моментально мрачнеет. - Вообще-то я сегодня вечером отправляюсь к матери в Ньюмаркет. На несколько дней. Повидать родных и все такое. Банти решила, что останется здесь. Устроила такой концерт. А ведь я и так вижусь с ними очень редко.

- Ну что ж, правильно, - киваю я.

Итак, старушка Банти остается одна. Совсем одна. Ну нет, мы такого не допустим!

- Да... в общем, это превращается в проблему.

- Причем немалую, брат Блейдс. Значит, тот извращенец продолжает ее донимать, да? А какой у него голос?

- Знаешь, он говорит немного в нос. Я бы сказал, парень откуда-то с севера Англии, скорее всего из Манчестера... - рассуждает Блейдси.

- Из Манчестера, - повторяю я. - Боюсь, я не очень силен в этом, различаю разве что кокни - сам жил там какое-то время.

Как раз в этот момент, как и было задумано, на экране появляется большая голова Фрэнка Сайдботтома, а диктор объявляет следующий номер. Вот и «Радио Таймс» пригодилась.

- О господи... этот парень в ящике... как раз тот самый голос! Тот клоун в телевизоре! Послушай!

- Серьезно?

Я добавляю звука. Фрэнк говорит о том, что мама не позволяет ему засиживаться у телевизора допоздна, а потому ему никак не удается посмотреть самые классные номера.

- Парень в маске...

- Точно. Очевидно, наш извращенец меняет голос, подражая этому телеведущему.

Ждем, пока на экране не появляются титры.

- Вот черт, - бормочет Блейдси, - его зовут Фрэнк. Фрэнк Сайдботтом.

Я встаю, подхожу к телевизору и делаю вид, что набираю номер. Потом притворяюсь, что спрашиваю телефон студии

«Гранада».

- Мне нужен кто-нибудь из отдела по связям с общественностью... Да... алло... Меня интересует передача Фрэнка Сайдботтома...

Некоторое время разговариваю с пустотой, делая пометки на листе бумаги и многозначительно подмигивая Блейдси, который смотрит на меня во все глаза. За толстыми стеклами очков они кажутся огромными, больше даже, чем глаза Фрэнка Сайдботтома. Новые очки Блейдси - будем знакомы. Такая же хуйня, как и старые.

Бросаю трубку и показываю брату Блейдси большой палец. - Есть. Надо съездить в магазин и поискать записи Фрэнка Сайдботтома. Девушка, с которой я разговаривал, сказала, что подделать его голос совсем не трудно. Надо лишь прижать к переносице пальцы. Мааан-честэр, - гнусавлю я, стараясь, чтобы получилось не очень похоже. Блейдси ловит приманку на лету.

Нет, не так. Послушай меня. Мэээн-честэр!

Он довольно усмехается.

- Да, брат Блейдс! Отличная работа!

Мне вдруг становится трудно дышать - вчерашняя пьянка начинает догонять. Почки уже не справляются с мочой, подсели за столько-то лет. Иногда кажется, что все, пронесло, и ты вздыхаешь с облегчением, но тут приходит настоящее похмелье, и тебя трясет и колотит, и с каждым разом становится все хуже. Мы мчимся в город. На хуй мне боулинг. На хуй эту Роуз-стрит. Сейчас бы собачьей шерсти нюхнуть. Блейдси держится на апельсиновом соке. Я его не цепляю, мне нужно, чтобы мудак спокойно уехал и оставил Банти в полном одиночестве.

Хотя сегодня и праздник, в городе почти все открыто. Магазины, похоже, решили не ждать до первого января. Блейдси покупает пару кассет и слушает Фрэнка Сайдботтома. Попутно навещаем несколько баров на Роуз-стрит, так что вскоре я уже хорош - много ли требуется на старые дрожжи. Замечаю пару уголовных типов, в том числе одного хмыря: Билли по кличке Пальцы. Он, как всегда, в белом пальто.

Работает Билли Пальцы по одной и той же схеме: заходит в магазин, делает заказ, просит погрузить все в тележку и сваливает.

- Билли, - говорю я.

- Мистер Робертсон. Как дела? - спрашивает этот ловкач.

- Очень хорошо. А у тебя?

- Отлично, мистер Робертсон. А вы... э-э... на работе?

- Так я тебе и сказал. А вот ты, похоже, на работе, а?

- Мистер Робертсон...

Билли улыбается, поворачивает руки ладонями вверх и уходит.

- Знакомый? - интересуется Блейдси.

- Вроде того, - улыбаемся мы.

Возвращаемся домой с пленками и кое-какой жратвой и проводим остаток дня, записывая па магнитофон имитации голоса. Я стараюсь не сильно, но Блейдси демонстрирует настоящий талант. Похоже, ему даже нравится. Я бы сказал, что это грустно, но на самом деле все еще хуже.

- Да, Блейдси, у тебя выходит лучше. Наверное, дело в том, что ты англичанин.

- Хочешь сказать, тот извращенец тоже англичанин? - спрашивает Блейдси.

Мы решаем подыграть придурку.

- Блестящая мысль, брат Блейдс, просто блестящая. Но пока судить рано. Может, он просто хороший имитатор. Однако для начала неплохо бы принять твое предположение в качестве рабочей версии. Будем исходить из принципа, что правила везде одинаковые.

Блейдси кивает с видом знатока и усмехается.

- Что ж, мне пора. В Ньюмаркет.

Мой друг Клиффорд Блейдс уезжает, спеша вернуться в лоно своей тупой английской семейки, а я звоню Гектору, чтобы напомнить, что наша договоренность на понедельник остается в силе. Потом напоминаю о том же Клэр. Проверка всех систем.

Мысль о предстоящей забаве приводит меня в возбужденное состояние, и я уже думаю, не позвонить ли Банти, но потом решаю отложить до утра. Пусть Блейдси сначала уберется с глаз подальше. Что б и не думалось.

Замечаю, что он оставил купленные в магазине пленки на моем кофейном столике. Убираю их вместе с прочим мусором, жался о том, что стал участником спектакля, доставившего мудаку Блейдси истинное удовольствие, потом закладываю в духовку жареную картошку и разогреваю фасоль, обильно посыпав ее порошком карри.

К моей великой радости, брат Блейдси тоже вспоминает, что оставил у меня пленки. Не думал, что он так быстро спохватится, но придурок ведет себя так, словно нарочно подыгрывает мне. Звонок раздастся поздно вечером, но я не снимаю трубку. Пусть разговаривает с автоответчиком. Судьба жестокая тварь, особенно по отношению к таким, как Блейдси.

- Привет, Брюс Робертсон? Это Фрэнк. Ха. - Он заливается смехом, радуясь, как хорошо у него получается. - Еду, еду, еду я... прямо к мамочке моей... Брюс, я оставил у тебя те чертовы пленки. Присмотри за ними, ладно?

Все это говорится голосом Фрэнка Сайдботтома. Похоже так, что и не различишь. Я потираю руки и нажимаю клавишу "сохранить".

Есть!




ЛОЖА

Воскресенье. Для некоторых гнетуще-унылый день, для меня же самый лучший из всех дней недели: столько часов сверхурочных! Не могу найти тапочки. Прохожу в гостиную и замираю как вкопанный. С комода исчезла ее фотография. Конечно. Верхний ящик.

Открываю ящик, достаю фотографию.

Рождество прошло, а я так ничего и не подарил ей.

Это...

Некоторое время смотрю на фотографию, потом снова засовываю ее на место и задвигаю ящик. Бедная девочка, какое же наследство тебе досталось. Мне лучше держаться от нее подальше. Мне лучше держаться подальше от них всех. Вирус еще не проснулся полностью, но уже заявляет о себе все настойчивее.

Да, но... Рождество прошло, а я так ничего и не подарил ей.

Это из-за Кэрол, из-за того, что... Обычно она покупает ей что-то... конечно, она купила что-нибудь и на этот раз... от нас обоих.

Наверняка.

А может быть... может быть, и нет. Я знаю, что у нее в голове: старается настроить нас, меня против ребенка. Живет в своем придуманном мире. А правила везде одинаковые. Ладно. Мне насрать. Насрать!

Надеваю старую, провонявшую одежду и размораживаю "вольво". Мчусь по городу под «Мит Лоуф» и постепенно выхожу из депрессии. Джим Стайнман точно величайший рок-композитор всех времен. Романтичен, пиздюк!

Прибыв в управление, обнаруживаю, что наши почти все на месте; наглотались рождественского дерьма под завязку. Сколько бы кто ни трепался про семью, близких друзей и праздники, я знаю одно: большинство ждет не дождется, когда сможет завязать со всем этим и вернуться к привычному делу. Мне уже давно стало ясно, что полицейский не способен долго функционировать в обществе не полицейских.

- Кто у нас сегодня на третьей странице? - спрашиваю Питера Инглиса, уже развернувшего газету на столе.

- Никки из Сомерсета. Грудки хороши. Такие полненькие. Сучка, наверное, щипала себя за соски перед тем, как сфотографироваться. Только что мозоли не натерла, - подчеркнуто грубовато отвечает Инглис, как и подобает тайному педику, который опасается, что его выведут на чистую воду.

Мистер Инглис забрал-таки свое заявление и выбыл из борьбы за повышение. Несомненно, прислушался к совету некоего мистера Тоула. Показывает страницу мне. Рассчитывает, что если не высовываться и отпускать гадости в адрес девочек, то все про него забудут. Нет, приятель, твоя дымовая завеса долго не продержится, а попытка выдать себя за одного из своих приведет только к большей изоляции. Хороша, - согласно киваю я.

Вам никого не обмануть, мистер Инглис. Зря стараетесь.

Открываю папку и достаю собственную газету. Надо изучить повнимательнее. Не плоха, есть на что подрочить. Но только позднее. В штанах чешется так, что хоть волосы на жопе рви. Спускаюсь в сортир и вытираю пот. Делаю прокладку из туалетной бумаги. Надеюсь, бумага послужит как абсорбент для выделяющейся влаги. Подтягиваю штаны и улавливаю исходящий от них запах стирального порошка. К тому же ткань еще и выцвела.

(есть, есть, есть,есть. Я знаю, как ты себя чувствовал, когда он, весь в черной угольной пыли, приходил. Ты нервно ковырялся в еде, которую он ставил на стол. Ты старался не смотреть ему в глаза. Потом он замечал, что ты не ешь. «Ешь!» ревел он. Мать отводила глаза, а Йен Робертсон тащил тебя к камину и тыкал пальцем в уголь в ведерке. «Я рубил этот хуев уголек весь день! Ради тебя! Ешь!» Но ты все равно не мог есть. Тогда он хватал кусок угля и засовывал тебе в рот. «Жри!»)


По горизонтали

1. Житель города

5. Жалящее насекомое

8. Давать деньги

7. Горячее соединение

8. Внешний

12. Нахальный

13. Священное место

15. Ручное оружие

17. Стажер

18. Болеутоляющее

22. Дружелюбный

23. Тусклый

24. Ложа

25. После сегодня


По вертикали

1. Верхняя одежда

2. Узкая часть

3. Размышлять

4. Река в Африке

6. Фрукт

7. Сокр. форма имени Патрик

11. Речной островок

12. Сухой, ломкий

14. Вино или кекс

16. Оружие лучника

17. Категория

19. Испарение

20. Редкий

21. Помощь в преступлении


- Гас, - кричу я. - Житель города. Только не горожанин. По буквам не подходит.

- Жаль, я бы так и сказал. Горожанин. А что у тебя в девятом по горизонтали? Шесть букв.

- Припой. Ладно, вот тебе вопрос. Двенадцатое по горизонтали. Нахальный. ТОУЛ! Жалко, по буквам не подходит.

Сухой смех Гаса рикошетом отлетает от стен. Как будто заработала дрель.

Переворачиваю футбольную страницу. В глаза бросается заголовок ПРАЗДНИЧНАЯ КАТАСТРОФА:

слабая, лишенная азарта игра Тома Стронака, обычно столь активного и предприимчивого, привела к его замене во второй половине встречи...

Из-за спины в газету заглядывает Даги Гиллман. Я тычу пальцем в отчет.

- Ты ходил, Даги?

- Это был кошмар. Стронак полный мудак...

- Я-то знаю, в чем дело. Раздолбай не спал чуть ли не всю ночь И, судя по всему, дело не в выпивке, а хуже.

Да, они там все нюхают кокаин... футболисты хуевы. Гиллман качает головой.

Они просто держат нас, болельщиков, за дураков. А мы еще платим им бешеные бабки.

Гиллман со скорбным видом кивает, а к столу со своей газетой подходит Леннокс. Заглядывает в кроссворд Гаса и говорит:

- Сокращенное от Патрик. Это легко. Грязный долбаный жирный фенианский террорист.

Усы у Леннокса заметно подросли, теперь он чем-то похож на Сапату. Наверно, все дело в кокаине. Мне даже кажется, что порошок прилепился к верхней губе.

Неплохо, Рэй, - с улыбкой говорю я. - У тебя точно получилось больше пяти букв.

Интересно, с чего это он вдруг такой общительный, прямо свой в доску?

- А как с двадцать четвертой по горизонтали? Ложа? - спрашивает Гас, демонстративно отворачиваясь от Леннокса.

- Да никакая это не Ложа.

- Неужели? - с вызовом говорит Гас.

- Конечно, - с видом знатока отвечает Леннокс. - А если и ложа, то в театре. А ты думал что? Братство?

- Да уж, об этом ты подумал в последнюю очередь! - кричит Гас.

- А? - удивленно спрашивает Рэй.

От смеха я едва не падаю со стула и закрываюсь газетой. Так его, так! Преподай сопливому выскочке урок! Научи его уважать старших! Вперед, старина!

- Не думай, что твое поведение осталось незамеченным, сынок, - продолжает Гас, тыча в грудь Рэю пальцем.

- О чем это ты, Гас? - Леннокс поворачивается сначала ко мне, потом к Питеру. - В чем дело? - Мы не отвечаем, и он снова смотрит на Гаса. - Что ты хочешь сказать?

- Только то, что сказал. Не считай себя умней других. - Гас стучит себя по клоунской голове. - Дураков здесь нет.

Он поворачивается и выходит. Инглис следует за ним, как шлюха за ебарем.

- Какого хуя? Что тут происходит? - спрашивает Рэй.

- Послушай, Рэй, это то, о чем я тебе говорил, - доверительно шепчу я, видя, что Гиллман удалился в соседнюю комнату. - Синдром молодого жеребца.

Рэй заливается краской.

- Гас ведь не знает про кокаин, верно? - тихонько спрашивает он.

- Сомневаюсь, - с улыбкой говорю я.

Просматриваю гороскоп и почти слышу, как шипит и булькает, парясь в собственном соку, этот хуеплет Рэй Леннокс. Какие восхитительные звуки! Мой знак - Телец. Вот где объяснение всем моим неприятностям.

ТЕЛЕЦ (21 апреля - 21 моя): Совместное влияние Морса и Плутоно, двух довольно изменчивых планет, и вашего правителя, Венеры, указывает на то, что в вашей жизни наступил период тлеющей страсти. Но не позволяйте себе увлекаться, потому что все может закончиться слезами.

«Ньюс» - просто отвратительная газетенка. Секс, наркотики, преступления - все вертится в этом остоебеневшем треугольнике. Надо снова переключиться на воскресный «Мейл». Когда-то я читал ее регулярно из-за политики, но отказался после похорон принцессы Дианы. Все, у кого брали интервью, выглядели унылыми одиночками вроде Блейдси. Потом я где-то прочитал, что большинство из пришедших в тот день к Дворцу - читатели «Мэйл». Я пришел в ужас и перестал ее покупать.

Решаю, что пора навестить Банти.

- Рэй, я собираюсь прогуляться. Будет искать Тоул, скажи, что я отправился в Форум.

- Так и скажу, Брюс. Ты когда вернешься?

- Где-нибудь через пару часов. Тебе принести что-нибудь от Кроуфорда?

- Да... корнуэльский пирог с картошкой, - нерешительно, как будто думая о чем-то более лакомом, говорит Леннокс.

В комнату входит Питер.

- А тебе, Питер?

Что надо педику? Сушеные помидоры, оливки и козий сыр.

- Будешь проезжать мимо Браттисани?

- Могу завернуть.

- Тогда белый пудинг, - говорит он. Интересно, с чем у него ассоциируется белый пудинг? Хотя... догадаться нетрудно. Держу пари, этот гомик уже воображает что-то белое в своей заднице!

- Ладно, раз уж ты будешь в Браттисани, то возьми мне рыбный ужин, - решает Рэй.

(есть, есть. Ты помнишь его вкус, Брюс? Помнишь вкус той дряни, маслянисто-черного ископаемого топлива, которое ты, давясь, глотал и выплевывал? Ты ведь до сих пор слышишь его голос, заставляющий тебя есть? Есть, есть, есть. Мать плачет. Ты слышишь его голос? Должен слышать, Брюс. Знаю, он не дает тебе покоя. Теперь ты можешь есть то, что хочешь. За себя. За меня. За всех. Ты поглощаешь все. Так что ешь.)




ОБЩЕСТВО ТАЙН

Зеленая изгородь перед домом Блейдси самая аккуратная на всей улице. Такой уж он у нас опрятный, брат Блейдс. Наверно, из богатой семьи, но туповат и потому годен только для канцелярской работы. А может, он из рабочих, из тех, кто тянется вверх, но недостаточно активно, и которые все еще почитают аккуратность и послушание за добродетель. Так оно, в прочем, и есть. И это означает, что правила не меняются.

Заворачиваю как бы случайно - вот, проезжал поблизости и псе такое. Утро унылое и безрадостное. В воздухе ощущается холодок, но снега, кажется, можно не ждать. Губы у меня немного потрескались, так что пришлось смазать их гигиенической помадой.

Банти, похоже, рада меня видеть. Приглашает войти и включает чайник. На ней толстый свитер из ангорской шерсти, который, однако, не в состоянии скрыть тяжелые, притягивающие к себе внимание груди. Она мрачнеет, когда я начинаю воспевать дифирамбы в адрес моего друга Блейдси.

- Да, конечно, - с ноткой презрения говорит Банти.

Неподходящая она женщина для брата Блейдси. Слишком большая. Очень жаль, но правила везде одинаковые. Она ставит на зеленый пластмассовый поднос чайник, две чашки, молочник и сахарницу. Я уже и забыл, когда мне вот так подавали чай. Каждый раз, когда я собираюсь попить ли чаю дома, в заварочном чайнике и в раковине обнаруживаются высохшие чайные пакетики, а все это убрать у меня нет ни времени, ни сил. Кроме того, я всегда забываю купить молоко, хотя пиво в холодильнике не переводится.

Делаю глоток и поднимаю брови.

- Он слаб. Да-да, слаб. И бесхарактерный. Никакой твердости! - зло бросает она.

Да, брат Блейдс, похоже, вляпался в дерьмо по уши. Но мне надо поддержать его, потому что порочить приятеля значит проявлять ту самую бесхарактерность, которую так презирает Банти. Вместе с тем, защищая Блейдси, нельзя перегнуть палку. Пусть думает, что я лишь формально на его стороне.

- Клифф - один из лучших, - с вымученной, слегка смущенной улыбкой говорю я, надеясь, что мои усилия не пройдут бесследно.

- Он ваш друг, поэтому вы так о нем отзываетесь, и это хорошо, - отвечает Банти, заглатывая наживку. - Мне так хочется иногда, чтобы рядом был верный друг, человек, на которого я могла бы положиться. А что это за масонское братство, о котором я так много слышу?

Она понижает голос и бросает на меня кокетливый взгляд.

- Ну, надеюсь, вы все же слышите о нем не слишком много. Я улыбаюсь в ответ.

- Нет, конечно, нет. Просто... такое интригующее название... тайное общество...

- Не тайное общество, а общество тайн. Я предостерегающе поднимаю палец.

- О... А что, есть какая-то разница?

- Откровенно говоря, не знаю. Мне известно только одно: сейчас, если уж честно, это всего лишь питейный клуб для глупцов, которым нечего больше делать.

- Но вы-то на глупца совсем не похожи, - угодливо замечает она.

Приближается решающий момент.

- Знаете, для меня это возможность встретиться с кем-то, кто не является полицейским. Общение с одними лишь полицейскими утомляет. Мы ведь все время варимся в одном котле. А работа у нас нелегкая, нервная.

- Да... могу представить, с чем вам приходится сталкиваться.

- Вы правы. Но мы справляемся, потому что иного не знаю. Такова наша доля, и мы обязаны показывать всем, что мы сильнее, чем они, что мы не согнемся, что мы выдержим все до конца. Как и вы. Вы ведь тоже очень смелая леди. Вы не боитесь противостоять тому извращенцу. Вы показываете ему, что вас не сломить, не запугать.

- Иногда я не чувствую себя настолько сильной... Иногда мне хочется, чтобы Клифф помогал хоть чуть-чуть больше. Он, шлете ли, не тот, за чьей спиной можно спрятаться, не тот, кто может подставить плечо в трудную минуту, - с легкой запинкой изрекает она.

При всей показушной твердости эта жирная телка понемногу сдает, растекается, потому что не может противостоять жару. Жару Брюса Робертсона.

Достаточно двух шагов, чтобы оказаться рядом и взять ее руки в свои.

- Вы заслуживаете того, чтобы кто-то по-настоящему заботился о вас. Такая женщина достойна самого лучшего.

- Спасибо, вы так добры... я... я иногда чувствую себя абсолютно одинокой... у Крейга сейчас трудный возраст... Боюсь, у меня и жизни-то никакой нет... Господи, мне порой становится так жаль себя... и тогда я так ненавижу этого...

Заглядываю в ее глаза.

- У вас еще все впереди. И в вашей жизни будет светить солнце.

- Вы действительно так думаете? - со злостью спрашивает она.

Мне нравится, когда женщины сомневаются. Недоверие почти так же сексуально, как и решительность.

- Послушайте. Я скажу вам кое-что. Нечто такое, что не должен говорить. Нет. Нет...

Я медленно качаю головой и опускаю глаза. Что?

Она выпрямляется и смотрит прямо на меня.

Нет. Я не могу... не должен... Это только усложнит все и испортит... Нет, ни мне, ни вам это в данный момент не нужно.

- Пожалуйста. Скажите, что вы должны сказать. Я хочу, чтобы вы это сказали. Пожалуйста.

Ее пальцы сжимаются вокруг моих. Пожалуйста. Полиция.

Я резко втягиваю воздух, потом медленно, медленно выдыхаю.

- Хорошо. Я скажу. Меня просто убивает то, что этот психопат делает с вами, потому что... потому что у меня... потому что я испытываю к вам особенные чувства. Ну вот и сказал. Извините.

Я пожимаю плечами и освобождаю руки. Потом поднимаюсь и еще раз вздыхаю. Отворачиваюсь и молчу. Отхожу к окну и развожу тюлевые шторы. На двойной желтой линии как ни в чем не бывало торчит «ниссан микра». Интересно, куда смотрят придурки из службы дорожного контроля?

- Брюс, все в порядке... - слышится слабый голосок у меня за спиной.

Прохожу через комнату и сажусь на диван. Опускаю голову. Закрываю лицо руками. Настраиваю голос на страдальческий тон.

- Ничего не могу с собой поделать... Я все испортил...

- Нет...

Слышу, как Банти поднимается и идет ко мне. Чувствую легкое прикосновение пальцев. Она массирует мою напившуюся кровью, багровую шею и плачет, роняя тяжелые, прерывистые всхлипы.

- Я... я не знаю, что сказать...

Поднимаю на нее глаза и добавляю в голос дрожи.

- Скажите, что ничего ко мне не чувствуете, назовите меня ничтожеством, уродом, который ничем не лучше того извращенца, который донимает вас по телефону...

- Нет... Нет...

- ...потому что я именно такой... грязный, отвратительный, больной урод, позволяющий себе так разговаривать с женой друга, с женщиной в состоянии эмоциональной подавленности... с той, которая и сама не знает, что ей надо...

- Нет-нет! Я знаю! Знаю, что мне надо! Знаю, чего хочу! Брюс, я хочу быть с вами!

Я притягиваю ее, усаживаю на колено - черт, ну и тяжела же эта сучка - и поворачиваю к себе покрасневшее распухшее мокрое лицо. Смахиваю пальцем ползущие по ее щекам слезы - получается похоже на то, как работают «дворники» моего «вольво».

- Я сотру слезы с твоего лица, детка, поверь мне. Ты никогда больше не будешь плакать, - нежно шепчу я.

И надо же так случиться, что именно в этот момент в кармане у меня начинает попискивать. Изображаю огорчение.

- «Фокстрот» вызывает БР. Прием.

- Понял, «Фокстрот», прием. Я издаю усталый стон.

- Уточните местонахождение.

- Кэррик Глен Гарденс, двенадцать, Корсторфайн.

- Пожалуйста, проследуйте в управление.

- Понял, «Фокстрот», уже еду.

Я и уехал, но только после того, как от души отъебал Банти в спальне. Не спеша; в первый раз всегда надо делать все обстоятельно. Я обычно так и поступаю, приглашая новую пташку на уик-энд, балуя ее разминкой, шампанским, взятой на вынос жратвой и подчеркнутым вниманием ко всей той нелепице, которая из нее льется. Обычно трюк срабатывает безотказно, так что в последующие несколько месяцев можно поддерживать легкие, ни к чему не обязывающие отношения. Самое лучшее - это оттянуть новенькую по полной программе, чтобы она знала, на что ты способен, и впоследствии всегда искала причины разлада внутри, укоряя себя за неспособность пробудить в тебе прежнюю страсть. Хорошие любовники знают, что хорошим любовником надо показать себя только однажды. Прояви способности в первый раз, а потом в принципе делай что хочешь. В конце концов до них доходит, что ты эгоистичный ублюдок, но прозрение наступает обычно после нескольких лет бесплодного самокопания, а к тому времени ты уже получил, что хотел, наелся или потягиваешь другую.

Банти мощная женщина, а Блейдси, судя по всему, с домашним заданием не справлялся. Я думал, меня ждет нелегкая работа, но жирная корова сгорела, не успев и вспыхнуть. Предполагаю, что после Блейдси здесь любой может показаться мастером. Одеваясь, ловлю исходящий из моих штанов запашок. Надеюсь, Банти ничего не заметила. Конечно, надо было надеть новые, те, что я купил перед Рождеством... вот же тупая скотина, какой смысл покупать, если не носишь...

К счастью, ей, похоже, не до таких мелочей, так что мы нежно прощаемся, и я ухожу.

Прибыв в управление, узнаю, что вызывал меня Гас, да и то лишь для того, чтобы сообщить последние футбольные новости.

Подумываю, не стоит ли повторить попытку с Банти, и даже звоню ей, чтобы договориться на завтра, но тут же раскаиваюсь и даю отбой - нельзя демонстрировать такую слабость. Проблема с бабами не в том, чтобы залезть им в трусики, а в том, чтобы потом удерживать их на расстоянии. Иначе жизнь осложняется, что само по себе не так уж и плохо, потому как жизнь без осложнений устраивает только простаков. Впрочем, в моей проблем хватает уже сейчас.

Закончив с (Я скучаю по Другому. Мне так его не хватает. Как ты можешь так жить Брюс? Как можно жить в одиночестве? Мы должны быть с другими, Брюс, ты в своем мире, а я в своем. Как ты мог так поступить с нами?)




ОБЕД У СПОРТСМЕНА

Карен Фултон выглядит сегодня особенно сексуально. Немного лишнего веса ей совсем не вредит, хотя большинству женщин полнота не идет. Наверное, не проносила мимо рта на праздники, а может, все дело в отказе от классического секса. Регулярная ебля - самая лучшая в мире диета! Проблема Фултон в том, что она слишком много времени тратит на лесбийские забавы с Драммонд.

Правила везде одинаковые.

- Ты такая роскошная, Карен, упасть - не встать, - говорю я.

Она улыбается, но улыбка подана с лесбийской приправой, и от нее тянет холодком. Это все Драммонд. Тем космическим сучкам стоило только поработать языком, чтобы увести особо впечатлительных с дороги праведности. А вернуть их на стезю добродетели может только настоящий, первосортный шотландский хуй. Серьезно. Похоже, Карен давно не делали промер глубины.

Помяни черта... Драммонд приходит вместе с Инглисом и I асом Бэйном. Она заметно подобрела к Инглису после того, как тот превратился в нэнси-боя. Удружила, называется. Инглис понимает, как смотрят на эту «дружбу» со стороны, а потому старается держаться от нее подальше.

Сегодня я собрал группу пораньше и вижу, что не все от этого в восторге. Впрочем, мне на их чувства насрать, у меня у самого дел по горло. В плане встреча с Банти, но сначала надо съездить к Гектору Фермеру в Пеникуик. Откладывать некуда, потому что нам нужен свет.

Коротко сообщаю об отсутствии прогресса в расследовании дела Вури. Потом предлагаю открыть дискуссию.

- Ладно, ребята, что нового у вас? Гас?

- Веду наблюдение за Сеттерингтоном и Горманом. Большую часть времени ошиваются в том мебельном магазине, - говорит Гас. Вид у него недовольный, привычной бодрости духа не отмечается. Ему бы забить «косячок» или порошка понюхать - смотришь, и ожил бы старик!

- Да, Рэй Леннокс и другие ребята уверены, что Сеттерингтон и Фрэнсис Бегби держат там крепкие наркотики. - Замечаю, как перекосило Гаса при упоминании имени его недавнего приятеля. - Ладно, Гас, ты только не спускай с них глаз. Питер?

- Никаких следов той загадочной женщины. Я разговаривал со всеми, кто бывает у Джемми Джо, но пока ничего конкретного. Проверяю.

Ты проверяешь. Извращенец гребаный, знаю я, что ты проверяешь...

- Так-так, значит, в нашей жизни по-прежнему присутствует некая загадочная женщина... Как интересно... - Я поворачиваюсь к Драммонд. - Мэнди, дорогуша, что нового у наших друзей из этнической колонии?

- Не думаю, что вам подобает обращаться таким образом к женщине-офицеру, - с вызовом бросает она.

- Совершенно верно! - спохватываюсь я. - Примите мои искренние извинения за причиненное вам оскорбление, моя милочка. Сила привычки. Плохой привычки, дурной привычки, но тем не менее привычки. Так приятно, что есть добрые души, не забывающие напоминать мне о моих прегрешениях в столь важной области...

- Я вам не милочка, - заявляет она. Карен Фултон одобрительно кивает. Драммонд смотрит на меня еще пару секунд, потом говорит: - Послушайте, Брюс, вы можете считать меня чересчур педантичной, но нам всем приходится нелегко, мы и так слышим в свой адрес одни оскорбления, так что насмешки со стороны коллег совершенно неуместны. Я лишь хочу, чтобы со мной обращались так же, как и с другими.

Ебись с мужиками, а не с бабами, вот и будет тебе такое же обращение.

- Понял. Итак, какие новости из Форума? Начинается бесконечное ля-ля про то, как эти "цветные"

напуганы и какие они питают надежды. Наконец мы заканчиваем, и меня отводит в сторонку Питер Инглис.

- За этой стервой надо присматривать, - хмуро говорит он, тщетно пытаясь вернуть себе прежнее гетеросексуальное доверие.

Да, Инглис, ты абсолютно прав. Но что ты собираешься делать? Пристегнуть фаллоимитатор и отодрать сучку в задницу?

- Согласен с тобой, - говорю я. - Она требует равных прав, так пусть получит равную работу. Хотел бы я посмотреть, как Драммонд будет арестовывать Лексо Сеттерингтона или Упыря Гормана. Кто станет этим заниматься? Только ты или я. А ей бы сидеть за столом, перекладывать бумажки да давать советы какой-нибудь тупой шлюхе, которой ее мудак-приятель челюсть свернул.

Мой план заключается в том, чтобы Инглис считал меня своим единственным товарищем во всем управлении. Сейчас он стоит рядом, с ненавистью поглядывая на Драммонд, которая снова болтает о чем-то с Фултон. Инглис - гомосексуал по сути. Я не хочу сказать, что он из тех парней, которые хватают тебя за задницу в сортире или что-то в этом роде, но у него гомосексуальная психология. Пожалуй, есть смысл вывести его на чистую воду. Правила для всех одинаковые.

- Кто к Кроуфорду? - спрашивает Гас.

- Извини, составить тебе компанию не могу, - объявляю я, накидывая пальто.

От пальто тоже отдает тухлятиной, зато я по крайней мере не забыл надеть новые слаксы. Правда, ткань немного жестковата и раздражает кожу в паху.

- Есть наводка на одного дружка Окки. Может, что получится, может, нет, но проверить надо. Увидимся позднее.

Взбегаю наверх, в фотолабораторию, беру штатив и видеокамеру, которой Пит Лоберн, наш техник, разрешил попользоваться несколько дней. Хороший парень, один из немногих в полиции. Быстро спускаюсь и загружаю оборудование в машину. Надо еще заскочить за Клэр, потом лететь к Пеникуик на съемки, а вернувшись, прибраться дома и ждать Банти. Выебать ее - это в некотором смысле отыметь Блейдси. И хер с ним, с недодел ком.

Мне повезло - на дорогах почти никого. Паркуюсь неподалеку от Рыбзавода, так, чтобы машина не бросалась в глаза. Обычно я оставляю «вольво» на соседней улице, но сейчас не до того - время поджимает. Мэйзи и Клэр уже ждут.

- Чашечку чаю или чего покрепче, Брюс? - спрашивает Мэйзи.

- Я бы с удовольствием, да не могу. Время - деньги. Клэр, радость моя, ты готова?

- Да, - отвечает она. На ней меховое, до колен, пальто, а под ним... Надеюсь, она учла все мои пожелания. Судя по туфелькам на каблуках - да.

- Покажи.

Клэр распахивает пальто, являя черный бюстгальтер, узкие трусики и чулки на поясе. Ух ты!

- Сказка.

Она собирается надеть спортивный костюм, но мы уже опаздываем, так что я приказываю взять все с собой и ехать в чем есть.

- В машине тепло, мотор работает.

- Ты уж присматривай за ней, Брюс, - мягко предупреждает Мэйзи, когда мы направляемся к выходу. - Она хорошая девочка.

Чертовски хорошая. Я бы трахнул се прямо здесь.

- Ты же знаешь меня, Мэйзи, - улыбаюсь я. - Можешь назвать меня старомодным, но я считаю, что к дамам следует относиться со всем возможным почтением.

И вот мы уже в пути. В динамиках ревет «Дип Перпл», оригинальная версия «Звезды автострады», в руках упруго дрожит руль, тепло, и все, чего мне сейчас не хватает, это доброй дозы кокса! Хорошо еще, что дорога практически пустынна, потому что следить за ней у меня не получается - взгляд то и дело соскальзывает на сидящую рядом киску, на ее гладкие, обтянутые чулками бедра. В какой-то момент я даже начинаю думать, а не послать ли все куда подальше, съехать на проселок и завалиться в какое-нибудь укромное местечко, где можно оттянуться по полной.

Странно, но от этих мыслей меня отвлекает ее жалобный скулеж. Похоже, у сучки появились сомнения по поводу нашего проекта.

- Не уверена, что это стоящее дело, - говорит Клэр, закуривая сигарету.

- Перестань, ты ж получишь за работу хорошие денежки. Смотри на это, как на возможность расширить кругозор, приобрести полезный для карьеры опыт, - вразумляю я ее. Наверное, что-то подобное втюхивал бы новобранцу Тоул, прежде чем отправить беднягу на передовую борьбы с преступностью. - Собачка там хорошая. Колли. Эти песики известны своей послушностью. А что касается видео, то гарантирую - оно только для частного просмотра. Только для меня и Гектора. Две штуки. Это хорошие деньги.

- Да... ладно.

Хорошо, что у Гектора водятся деньжата. Фермеры все время жалуются на свою тяжкую долю, но видели ли вы хоть одного по-настоящему бедного? К тому же профессия располагает их к хорошим отношениям с полицией. У них есть собственность, а наше дело как раз в том и состоит, чтобы защищать собственность. Поэтому в отличие от многих у фермеров инстинктивная тяга к полицейским. Как и мы, они подвержены депрессии, и уровень самоубийств у них довольно высок. Только депрессия у них носит сезонный характер.

Сворачиваем с шоссе и едем по гравийной дороге к ферме. Услышав шум, Гектор выходит из дома и приветствует нас в своей обычной радужной манере. На вид он типичный сельский труженик: коренастый, красномордый, седые волосы и борода, твидовый пиджак, вельветовые бриджи и сапоги.

- Привет, Брюс.

- Гектор.

Глаза у него становятся большие, как блюдца.

- А как мне называть эту очаровательную юную леди?

- Клэр, - говорит она.

Лицо Гектора расплывается в улыбке.

- Для меня это совершеннейшее удовольствие и честь, моя дорогая. - Он берет ее за руку и ведет к своему «рейнджроверу». Я иду следом со штативом и камерой. Во дворе грязно, а на мне новые штаны, так что передвигаюсь с опаской.

- Это ваша ферма? - спрашивает Клэр.

- Моя дорогая, здесь все мое. От дороги, - он останавливается и делает широкий жест свободной рукой, указывая на окружающие нас пустынные бурые низины, - и до тех холмов.

Клэр улыбается и кивает с видом знатока, успевшего провести оценку недвижимости. Девочка не промах и в своей профессии может подняться до самого верха. У бляди инстинктивное понимание собственности.

Гектор свистит, и откуда-то из ниоткуда вылетает и мчится прямо к нам колли. Столкновение кажется неизбежным, но в последний момент псина замедляет ход и начинает, возбужденно лая, ходить вокруг нас кругами.

- Это Энгус, - с гордостью сообщает Гектор, поглаживая возбужденную зверюгу.

Залезаем в «рейнджровер».

- Холодно, - жалуется Клэр, закуривая еще одну сигарету.

- Энгус тебя согреет, - говорю я, усаживаясь рядом с ней на заднем сиденье, тогда как колли запрыгивает на переднее.

Клэр смотрит на своего партнера с некоторым сомнением.

- Серебряная медаль на Ройал-Хайленд-шоу в девяносто пятом, да, малыш? - с нежностью говорит Гектор и включает двигатель.

Шавка поворачивается и начинает лизать мою руку шершавым, как наждачная бумага, языком.

- А ты ему понравился, Брюс, - комментирует Гектор. Едем по петляющей, едва заметной дороге, проходящей

между обледенелых деревьев, по направлению к какому-то похожему на сарай строению. Внезапно колея уходит вниз, и мы выскакиваем к позабывшей замерзнуть луже. Я поворачиваюсь к Клэр.

- Ты же из Абердина, должна быть привычной к таким пейзажам. У вас там главные конкурентки овечки, верно? Так что все будет хорошо! Поняла?

На шутку никто не реагирует, а чертов «рейнджровер» останавливается, увязнув в грязи. Я смотрю на часы, мотор натужно стонет, колеса вертятся, но толку никакого.

Гектор поворачивается ко мне.

- Извини, Брюс, нам понадобится твоя мускульная сила. Я холодно смотрю ему в глаза, но он качает головой и трясет руль.

- Мне надо остаться.

Вылезаю и тут же оказываюсь по щиколотки в грязи. Мои новые слаксы... что б его, этого раздолбая Гектора...

Бросаю взгляд на часы, упираюсь и начинаю толкать. Машина дергается и прыгает вперед, обдав меня по колено серой жижей.

Возвращаюсь в салон под ухмылки Гектора и Клэр.

- Извини, Брюс, но оделся ты не для фермы! А теперь смотри не испачкай Клэр!

Я молчу до самого сарая. Это громадное, неказистое, холодное строение, расположенное вдали от посторонних глаз. Быстро устанавливаю камеру, однако Клэр все равно недовольна.

- Холодно, Брюс, поторопись!

Света пока еще хватает, но температура действительно низковата. Морозный ветер так и свищет, принося с собой клинически пронизывающий запах озона явно арктического происхождения.

- Сюда, Клэр, - распоряжаюсь я. - Сними пальто и выпрыгивай из трусиков. Так... Обопрись вон на ту перекладину и расставь ножки...

- Как оно, Брюс? - спрашивает, поджав губы, Гектор. - Видно хорошо?

- Потуши чертову сигарету, Клэр! Немного левее... так, хорошо. Гектор, давай.

Гектор подводит пса к Клэр и дает ему обнюхать ее. Потом начинает работать с собачьей елдой, не забывая и про свою собственную. Все это время он неотрывно пялится на Клэр. Из пасти Энгуса свисает розовый язык, потом откуда-то из-под шерсти выскакивает, как будто Гектор нажал кнопку, такой же розовый стручок.

Гектор включает музыку - это его идея - и, указывая скулящему псу на Клэр, отпускает ошейник.

Зверь не обращает на нее никакого внимания, зато прыгает на меня, обхватывает передними лапами мою ногу и начинает бешено тереться.

- Убери от меня эту тварь, - кричу я, пытаясь стряхнуть скотину, но Энгус разошелся не на шутку: ноздри трепещут, клыки оскалены, из глотки доносится угрожающий рык.

Я отшатываюсь и натыкаюсь на штатив. Гектор хватает пса за ошейник и оттаскивает в сторону. К этому моменту мои новенькие слаксы уже изгажены собачьей спермой.

- Не меня, а ее! - ору я тупой, пыхтящей зверюге. Повторяем попытку. И снова это взбесившееся животное

летит ко мне.

- Да еб же вашу мать!

Тонкое розовое дуло извергает фонтан белесой жижи. И снова на мои слаксы!

- Этот хуй испортил мне новые штаны!

- Извини, Брюс.

Гектор пожимает плечами и берет полоумную псину за ошейник. Клэр начинает громко, по-лошадиному, смеяться.

- Твой Энгус - гребаный пидер, - заявляю я, указывая на четвероногого извращенца.

У Гектора еще хватает наглости изобразить возмущение.

- У пса столько вязок, сколько тебе и не снилось, сынок, - ворчит он. - Просто ты ему понравился.

- Ты тоже мне нравишься, Гектор, но я же не пытаюсь тебя выебать. Думай, что хочешь, но твой кобель - гомосек.

Гектор начинает утешать бедного песика, как будто я нанес ему смертельное оскорбление.

- Просто ему это в новинку, вот и все.

- Не я ему должен нравиться, а она! - Я показываю на Клэр, которая уже успела накинуть пальто. - Надо что-то сделать... что-то придумать... может, приманить его к ней собачьей жратвой?

- Ну уж нет, - возмущенно фыркает Клэр. - Да эта тварь сожрет меня заживо!

- Это всего лишь вариант, - говорю я, стараясь почистить слаксы носовым платком, но делаю только хуже, потому что теперь к сперме добавляются крупинки кокаина и сопли. День испорчен окончательно.

Еще один заход с тем же результатом: Энгуса неотвратимо тянет ко мне. Брюки - хоть выбрасывай. Время потрачено впустую. Темнеет, так что о съемках уже нечего и думать. Я умышленно, но как бы невзначай, наступаю колли на хвост, и скотина громко взвизгивает.

- Осторожно, смотри под ноги! Ты в порядке, малыш? - воркует Гектор.

Клэр удостаивает меня неодобрительным взглядом.

Конечно, ей досадно, что осталась при своем, но у меня еще есть время перепихнуться по-скорому на заднем сиденье «вольво». Делаю соответствующее предложение, однако Клэр сообщает, что остается на ферме с Гектором. Они держатся за руки и хитро улыбаются друг другу. Вот пиздюки. Возвращаюсь на службу с промежуточной остановкой у Кроуфорда, где беру немного жратвы навынос.

Я-то хотел щегольнуть в новых слаксах перед Банти. Теперь же они добавляются к той куче, что уже не помещается в корзине, а из нес извлекаются старые, вонючие, затасканные и лоснящиеся от грязи. Вообще в доме полный бардак. Запах хуже, чем в сарае на ферме у Гектора. Собираю все, что валяется, в мешок для мусора, потом ползаю по полу с мокрой тряпкой и еще прохожусь с пылесосом. Когда в дверь звонят, пот катится с меня градом. Выключаю пылесос и делаю глубокий вдох.

Входит Банти, и я сразу же веду ее в спальню, где сменил простыню и накинул на кровать покрывало. Укладываю ее прямо на него. Она только этого и ждала. Дырка раскрылась шире центрального проезда, а сочится из нее, как из переспелой груши. Врубаю Бахмана Тернера «Ты ничего еще не видел».

Из-за соседней двери доносятся подозрительные звуки. Похоже, там кого-то ебут. Наверно, Том Стронак притащил ту сучку, которая работает в баре в отеле; кажется, это ее мини припаркована напротив дома. Ну конечно, Джули ведь уехала на какие-то дурацкие курсы, он сам мне говорил. Не теряя времени, принимаюсь за Банти. Там громыхает, здесь скрипит - прямо соревнование. Мы еще покажем этому мудаку. Банти по крайней мере готова к марафону. Но время идет, а финиша не видать. У Стронака же полная тишина. Я скрежещу зубами, но держусь из последних сил, и когда она наконец кончает, наша кровать скачет так, что, кажется, вот-вот протаранит стену и влетит в спальню Стронака. То-то был бы спектакль на зависть говнюку!

Мы оба впадаем в посткоитальную дрему, но я еще успеваю заметить тишину в доме соседа. Вот чего недостает этому слабаку - выносливости! Ни на поле, ни в постели.

Просыпаемся. Я готовлю легкий ленч из того, что принес от Кроуфорда, и с рассеянным видом проверяю сообщения на автоответчике. А вот и оно, легкомысленно оставленное недоумком Блейдси.

Его голос звучит сразу за голосом Стейси, желающей мне счастливого Рождества. Краем глаза замечаю, как напрягается Банти. Ее реакция напоминает второй оргазм, только теперь сучку трясет от ярости.

- Это он! На автоответчике! - бушует она.

- Банти, успокойся, - говорю я. - Это же Клифф. Он просто дурачится.

- Но это его голос! Я узнала, точно его!

- Перестань, так может любой. Мээнчестар! - неуклюже повторяю я.

- Это он! Это он! Я звоню в полицию! Вот мерзавец! Скотина! И как я не поняла раньше! Жила с извращенцем! Подумать страшно, что он мог со мной сделать. Мне следовало догадаться! Какой же я была дурой!

Она ударяется в слезы, тушь плывет...

- Ну ничего! Я сделаю так, что он свое получит. Опять то же самое. «Он свое получит».

- Банти, так нельзя... нельзя делать скоропалительные выводы, не имея убедительных доказательств. Надо выслушать Клиффа; возможно, он все объяснит... возможно...

- Нет! Не защищай его! - визжит она.

- Я и не собираюсь, но послушай, тебе надо остыть. Нам обоим надо остыть, - жестко заявляю я. - Если Клифф виновен, если он действительно унижал и оскорблял нас обоих, то никто, никакая сила не помешает мне разорвать его голыми руками. Можешь поверить. - Я твердо смотрю ей в лицо, и мне становится почти жаль придурка, когда ее глаза заволакивает туман ненависти. - Только сначала необходимо во всем убедиться.

- Я и так уверена, что это он! Меня не надо убеждать! О Брюс... - стонет Банти, и ее лицо перекашивается от страданий. Внезапно взгляд обретает четкость. - А что он там говорил насчет пленок? Он упоминал про некие пленки. Что это?

Я делаю вид, что мне немного не по себе, и смущенно отвожу глаза.

- Послушай, Банти... это... о Господи... как же объяснить...

- Рассказывай!

- Клифф... Клифф и кое-кто еще из Ложи, они... Она смотрит на меня, как маньячка.

- Ну, они брали видеофильмы у одного парня, фермера... Это не в моем вкусе... Я, конечно, знал, что там записано, но

думал, пусть каждый сам решает, что ему смотреть. Клифф хотел прокрутить их здесь, наверное, чтобы ты не догадалась. Поэтому...

- Что за пленки?

Иду к шкафчику за телевизором, открываю, беру пару особо любимых Гектором кассет.

- Здесь записаны порнофильмы. Сам я никогда их не смотрел, но могу представить, какие...

- Так я и думала! Мне нужно их посмотреть! Поставь одну!

- Банти, не думаю, что тебе стоит...

- Стоит, стоит! Я хочу знать все! Все о нем. Каков он на самом деле.

Она снова всхлипывает.

Я еще немного сопротивляюсь для виду, но от Банти так далеко не отделаешься. Мы смотрим «Бойню с вибратором», но Банти хватает ненадолго, и она убегает в туалет как раз в тот момент, когда я начинаю заводиться. Что ж, с нее достаточно.

Наконец она немного успокаивается, и я вызываю такси. Не сомневаюсь, что жалоба на Блейдси поступит в полицию уже сегодня. Я еще предпринимаю слабые попытки отговорить ее от поспешных действий, призываю позвонить Клиффу в Ньюмаркет, дать ему последний шанс все объяснить и т.д., но Банти для себя уже вынесла приговор.

После чая из Ложи звонит Гас и ставит меня в известность, что они собираются задержать Блейдси для допроса. Хорошие новости распространяются быстро. Чуть позднее Банти оставляет сообщение, что уезжает с Крейгом к своей матери. Она не желает находиться в городе, когда Блейдси вернется из Ньюмаркета.

Ситуация складывается вполне благоприятная, вечер свободен, так что я еще могу поправить дела и забыть про неудачу на ферме Гектора. Мой второй билет у Леннокса, так что мы встречаемся в «Антикваре», пропускаем по пивку и отправляемся в «Шератон» на обед в честь Тома Стронака. Правда, мы так и не разговаривали с ним после той стычки у меня на крыльце в рождественскую ночь, так что меня немного беспокоит его возможная реакция.

Едем на «вольво». Я, конечно, упьюсь, но машину можно будет забрать позже. Включаю радио. Селин Дион поет ту жуткую песню, которую се заставили спеть. Леннокс несет какую-то чушь про реорганизацию. Дион умолкает, ее сменяет «Юритмикс». Леннокс переключается с реорганизации на Гаса и нудит про то, как Гас его достал.

И вот я еду - в одном ухе завывания Анни Леннокс, в другом - унылая трепотня Пиздюка Леннокса. И оба, похоже, сговорились меня уделать.

Удивительно, но Том Стронак приветствует меня так, будто ничего и не случилось. Может, не хочет ворошить прошлое, а может, чувствует, что я вполне в состоянии испортить ему вечеринку, если что пойдет не так. Мы с Ленноксом бесцеремонно усаживаемся за его столик, чему он не очень рад, потому что здесь же сидит и бывший форвард английской сборной Рональд Долакр. Вот уж чудо из чудес: Долакр действительно приехал. Далглиш и Саунес не смогли, что только добавляет им уважения в моих глазах. Впрочем, загадка Долакра скоро проясняется: оказывается, он заявился в Шотландию со своим агентом, чтобы договориться о проведении показательного матча с «Селтиком».

Все идет отлично, шутки, как обычно, сводятся к тому, что Футболисты - это соль земли, а женщины существуют лишь для того, чтобы убирать, готовить и раздвигать ноги. С удовольствием отмечаю, что Стронак чувствует себя не в своей тарелке, оказавшись в тени Долакра. И, разумеется, все портит лизоблюд Леннокс, отпускающий пару дежурных комплиментов в адрес виновника торжества. Строит из себя болельщика, а на стадионе если и бывает, то только по службе.

Еда хороша. Я начинаю с креветочного коктейля, потом перехожу к стейку, затем к грибам с лучком, за которыми следует торт «Черный лес». Стронак с Долакром отдают предпочтение пасте, а Леннокс делает выбор в пользу котлеты по-киевски.

В зале немало футбольных знаменитостей местного калибра, встречаются и просто любители развлечься за чужой счет, и все из кожи вон лезут, чтобы обратить на себя внимание Долакра, потому что он все еще большое имя. Стронак, получив порцию восторгов от готового лизать любую задницу Леннокса, отказался от попыток соперничать с гостем и греется в лучах отраженной славы.

Надо отдать должное Долакру: англичанин знает, чем взять таких тупых мужланов.

- Этих мудаков всегда можно купить на пять-десять тысяч дешевле, что при наших ценах дает дополнительных четверть миллиона фунтов в банке. Надо лишь разыграть ирландскую карту. - Он подмигивает своему агенту. - Пара наших парней, англичан, играли одно время за Республику; они-то и научили меня брать Миков за живое.

Кто-то протягивает «Ивнинг таймс» с интервью Родни.

Я вырос в большой ирландской семье в Северном Лондоне, и все наши были там, на родине, помешаны на кельтах. Как бы я хотел натянуть зеленую футболку...

- Я сначала сказал «полосатую футболку», - смеется он. - Совсем забыл, в какой форме они играют. Слава Богу, что журналист оказался понимающим парнем! Для меня эти Джоки все одинаковы. Дерьмо, верно? Но от чека не откажусь! Десять тысяч не мелочь, на них не наплюешь, так ведь?

Замечаю, что Стронак при этом краснеет как рак.

Долакр произносит остроумную речь, неплохо выступает и менеджер Первого шотландского дивизиона, но вот остальные никуда не годятся: обычные пустозвоны, любящие слушать только самих себя. Долакр уходит еще до начала аукциона. Футболка, в которой он играл пару лет назад против чехов, уходит за полторы сотни фунтов. Ее приобретает Алан Бич, торговец сантехникой и член оргкомитета.

В конце вечера уходит и Леннокс. Я решаю, что садиться за руль небезопасно, поэтому лезу в такси вслед за Рэем.

- Молодец этот Родни Долакр, - улыбаюсь я, - занятно рассказывает.

- Самодовольный ублюдок, - презрительно бросает Леннокс.

Только захожу домой, как звонит Ширли. Трубку не беру, пусть разговаривает с автоответчиком.

- Брууууссс... мне надо поговорить с тобой, Брууууссс... Это очень важно. Позвони мне, Бруууссс... пожалуйста...

Измененный машиной, се голос звучит особенно уныло.

Ставлю одну из кассет Гектора, ту, где есть несколько хороших крупных планов. Не перестаю удивляться, как этим парням удастся ловко драть сучек в жопу. Наверняка ребята переводят кучу крема. А у шлюх задницы, должно быть, растягиваются, как пизды у мамаш после десятых родов.

Ширли. Только не принимай меня за того, кому ты нужна, дорогуша.

Иду в туалет. Я уже принял немного слабительного, однако червей не видать. Пытаюсь отрубиться, но чувствую себя хреново и в конце концов засыпаю с включенным светом. Эти мудаки с их экономией на сверхурочных сведут меня в могилу.

(Ребенком ты всегда ощущал присутствие матери, но отец был для тебя только тенью. От него не исходило ни тепла, ни нежности. Когда ты пытался приласкаться, он всегда гнал тебя. Иногда ты замечал, что он смотрит на тебя, наблюдает, как ты играешь на полу. Он смотрел даже не на тебя, а в тебя, сквозь тебя. Ты поворачивался и улыбался ему, потому что был хорошим ребенком и хотел сделать отцу приятное; хотел, чтобы он любил тебя. Но отец только моргал и отворачивался. Потом ты перестал ласкаться к нему. Его взгляда было достаточно. Позже он стал мучить тебя. Заставлял есть уголь, есть грязь. Ты ничего не понимал. Что такого ты сделал? Чем заслужил такое? Почему он это делает? Мать приходила, когда ты плакал по ночам. Ты мой хороший, ты мой мальчик, говорила она. Но в любви ощущалась жалость. С самого начала ты знал - с тобой что-то не так. Потом появился малыш. Братик. Он почти не интересовал тебя, но все остальные любили этого малыша, твоего брата Стивена. Отец, дяди и тети, все они любили ребенка. Ты думал, что если полюбишь его, то они поймут, какой ты хороший, и тоже станут любить тебя. Может быть. Однажды ты заглянул в кроватку и дотронулся до его маленькой ручонки. Отец грубо отшвырнул тебя. Он едва не выдернул тебе руку. Не подходи к нему! Не притрагивайся к нему даже пальцем! закричал он. Ты не заплакал, ты только наклонил голову. Мать увела тебя. В ее глазах была жалость, и ты стал ненавидеть ее жалость почти так же сильно, как грубость отца. нет, нет, не делай, не делай это, держись, держись, боль, боль)

Решаю, что работы сегодня все равно уже не будет, поэтому заполняю бланк ОТА 1-7 и смотрю видео, пока глаза не закрываются сами собой. Проснувшись, обнаруживаю, что уже наступил вечер. Время возвращаться к жизни. Вздремнулось неплохо.

Порошка почти не осталось, а хочется. Лечу к Ленноксу. Стучу в дверь. Тяжело, решительно. Как стучит полиция. Но только один раз. Из-за двери доносятся характерные звуки: обитатели разбегаются, как потревоженные крысы. Ясно, Леннокс делает то, что делать ему не положено. Дверь открывается. У Леннокса гостья. Она как раз собирается уходить.

- Э-э, Брюс, - говорит Леннокс. - Это Труди.

- Рад познакомиться с вами, моя дорогая. - Я беру ее руку, подношу к губам, демонстративно целую. - Рад познакомиться, Труди. Рэй не рассказывал мне о вас. Такое упущение с его стороны. - Улыбаюсь и поворачиваюсь к Ленноксу, который выглядит малость бледноватым. - Теперь понятно, почему ты скрывал такое сокровище от старого старателя Брюса Робертсона.

Она улыбается и исчезает. К Рэю тут же возвращается обычное самообладание.

- Лакомый кусочек, мистер Леннокс, - одобрительно говорю я.

- Милая девушка, - с фальшивой напыщенностью отвечает Рэй.

Он уже достал свои припасы и готовит нам по дозе. Что ни говори, но в одном парень хорош: в наркоте толк знает. На хуй работу...

Закрываю ноздрю и втягиваю кокс.

- Я верю в закон, и я верю в порядок. Хорошо пошло... с чем работаешь, то и имеешь... М-м-м-м... классный порошок... Так о чем это я? Да, мы знаем, что есть гребаные, никуда не годные законы, так что нам самим исполнять их нет смысла, хотя наша работа в том, чтобы заставлять других подчиняться им. Проблема в том, что большинство людей слабы, и если не будет никаких законов, даже дерьмовых, не будет и никакого порядка. Правила одинаковые.

- Согласен, - кивает Рэй и наклоняется к зеркалу вытереть носяру. - Уф! Да, я иногда думаю, что наилучшим решением было бы разрешить нам отстреливать всех, кого мы посчитаем нужным. И в большинстве случаев мы были бы правы, потому что за нами опыт и профессионализм. Тогда все эти ублюдки не шлялись бы по городу с таким видом, будто им все нипочем. Представь, столько мерзких рож, и каждая смотрит на тебя так, словно просит прощения...

- ...ниггеры в Лондоне, або в Сиднее... все улыбаются, все заискивают, все твердят «Да, босс», как в старые времена на тех долбаных плантациях...

- ...девки отсасывают у тебя прямо на улице, радуясь, что получают хуй в рот, а не пулю в башку...

- ...но самое лучшее - укладывать этих недоумков, - улыбаюсь я и, приставляя палец к виску, «стреляю» себе в голову. - Бац, и нет ваших!

- Хороший кокс, а, Брюс?

- Слишком хороший для всякой швали. Слишком хороший, Рэй. И я говорю это на полном серьезе, мой милый, милый друг.

Рэй Леннокс. Крепкий парень и чертовски хороший полицейский. Что бы там кто ни говорил.

Приняв еще по одной, совершаем набег на ближайшие бары, после чего возвращаемся к Рэю со жратвой и свежим порошком. Всю ночь слушаю дерьмо, которое предлагает мне этот недоумок. Пытается доказать, что «Верв», или как там они называются, лучше, чем «Ю-2» и «Симпли Рэд»! Ну и кретин! В конце концов мне это надоедает, и я ухожу и отправляюсь в центр. Платить за такси? Ну уж хуй. Автобусов не видно. Холодает. Иду на остановку Сент-Эндрю-сквер посмотреть, нет ли там хоть какого автобуса в сторону Колинтона.

Удача, похоже, еще со мной на остановке толкутся двое. Краем глаза засекаю какого-то приткнувшегося к стене хмыря. В глазах недоделка страх; кажется, до него только сейчас дошло, что сколько бы ты ни выпил, этого всегда будет мало, чтобы отключиться от страшной реальности жалкой и постылой жизни.

Э, да я же его знаю.

- Эй, ты же Алан, да? А это что такое? - Я показываю на золотистую баночку «карлсберг спешл». - Из фиолетовых уже не пьешь? Обуржуазился, а? Или мы взялись за ум?

Он смотрит, стараясь взять меня в фокус.

- Брюс! Брюс Робертсон! - подсказываю я. - Помнишь? Я поступил в полицию перед самой забастовкой. Как говорится, выбирай сильнейшего. А ты-то сам как? Чем занимаешься? Наверняка политикой. Тебя же всегда тянуло к публичным выступлениям.

Лоутон мычит что-то нечленораздельное. Похоже, узнал.

- Не получается? Утратил навыки, а? Ладно, улетаю, пока. - Я поворачиваюсь и иду через площадку. За спиной слышен злобный рык.

Я, мы улавливаем, однако, пару слов. Дрянь!

Чтобы какой-то паршивец, какой-то мудак... Не на того напал. Лоутон. Ничтожество. Пустое место. Это он дрянь. Это он мусор.

В углу автопарка двое придурков в форме чешут языками с транспортным инспектором. Подхожу к ним.

- Все в порядке? Показываю удостоверение.

- Да, - нервно отвечает один.

- Итак, офицер?..

- Кэмерон, сэр.

- Так вот, констебль Кэмерон, предлагаю вам и вашему коллеге прекратить чесать яйца и заняться делом. Вы знаете,

Алан. Алан Лоутон. Когда-то, в не столь уж давние времена, был членом забастовочного комитета. Как дела, приятель? Чем промышляешь теперь, через десять лет после закрытия последней шахты? Как живешь сейчас, когда в родном поселке тебя считают уже не героем-социалистом, а занудливым придурком.

(на твоем счету две забастовки, Брюс. Три забастовки - ты на улице.)

как власти нашего города относятся к любым проявлениям неподобающего поведения в общественных местах?

- Да... мы... - запинаясь, лепечет он. Сосунок.

- Полагаю, вы здесь на дежурстве?

- Да, сэр.

- Рад слышать. Там, у стены, какой-то подонок. - Показываю в направлении Лоутона. - Оскорбляет пассажиров, включая меня. Заберите этого мерзавца или мне придется заняться вами. Ясно?

- Да, сэр. - Констебль Кэмерон поворачивается к напарнику. - Идем.

Они бегут через площадку и хватают ничего не понимающего Лоутона.

Лоутон всегда мне нравился, но, похоже, он так никуда и не продвинулся со времени тех славных для него деньков шахтерских забастовок. Все, что я могу для него сделать, это освежить засранцу память. Я и сам как будто возвращаюсь в прошлое, наблюдая за тем, как парни в синем запихивают бедолагу в полицейскую машину.




ВЫХОД ЧАРЛИ

Новый офис в Саут-Сайде уже выглядит не лучшим образом: на стеклянных дверях жирные отпечатки пальцев, на столах черные следы от сигарет, на доске объявлений плохо отпечатанные, выцветшие плакаты. В воздухе запах дезинфектанта, того самого, которым пользуются во всех учреждениях, чтобы скрыть, хотя и безуспешно, запах мочи. Какая-то старушка пытается взять в оборот дежурного сержанта, но Сэмми Брайс настоящий профессионал, и вывести его из равновесия не так просто.

- Понимаю, - говорит он, - но если нет заявления, то мы бессильны что-либо сделать.

- А что же мне делать? - спрашивает она.

- Вам следует обратиться в ближайший к месту правонарушения полицейский участок.

- Но мне сказали, что любой полицейский участок... От отчаяния старуха едва не плачет.

- Любой, если есть заявление.

Я подмигиваю Сэмми - он не самый плохой парень из тех, что носят форму - и поднимаюсь наверх к Дэви Маклафлину.

Детектив-сержант Маклафлин занимается делом Блейдси, который по возвращении из родного Ньюмаркета мало того что недосчитался жены, так еще и умудрился попасть за решетку. Маклафлин для этого случая как раз то, что надо: рыжий ублюдок-папист, вонючий кусок расовой блевотины.

- Так ты хорошо знаешь Клиффа и Банти Блейдс? - спрашивает он.

Конечно, разговаривать с этим конопатым недоделком удовольствие небольшое, но делать нечего, и я придаю лицу озабоченное выражение.

- Да, Дэви, мы друзья их обоих. С Блейдси, то есть с Клиффом Блейдсом, я знаком уже пару лет, а вот с Банти познакомился относительно недавно. Ей пришлось довольно нелегко из-за звонков какого-то психопата, и Блейдси хотел, чтобы я помог ей, поддержал...

- Тебе приходило в голову, что звонит он сам? Я вздыхаю и медленно качаю головой.

- Дэви, я служу в полиции столько, что уже и вспоминать не хочется, и такое дело у меня не первое. Должен признаться, я даже представить себе не мог что-то подобное. - Тяжелая пауза. - Теперь-то понятно, что для него главным в игре был элемент риска, это его заводило. Как же он меня!

Я бью кулаком по столу.

- Не изводи себя так, приятель, - утешает меня Маклафлин. Хм, не такой уж он и плохой парень... для католика. - Нам всем приходится отключаться от работы и жить своей жизнью. Иногда мы просто ошибаемся в людях.

- Но Дэви, я чувствую себя полным кретином...

- Брюс, у каждого из нас есть частная жизнь, и нельзя подозревать в каждом встречном Джеки Трент. Сказать по правде, выходя за дверь управления, каждый забывает о работе и становится просто человеком.

Ты, может, и становишься. Но ты же папист, так что не равняй себя с другими. Если у тебя вся родня уголовники, то ты, конечно, поневоле забываешь о работе.

- Я хочу его видеть.

- Не думаю, что это хорошая мысль, Брюс.

- Дай мне всего пару минут. И не беспокойся, я эту мразь и пальцем не трону, - обещаю я.

- Ладно.

Он сдвигает рыжие брови. Пусть Маклафлин и католик, пусть и против абортов, но полицейский на все сто.

Иду к камере, где держат Блейдси. Рядом с ним придурок в форме, который при моем появлении выходит.

Блейдси ничего не говорит, но в глазах его вспыхивает надежда. Рад меня видеть. Этот жалкий ублюдок действительно рад меня видеть!

Думает, что я могу водить дружбу с таким вот гнусным извращенцем. Надо сразу показать ему, что и как.

- Ах ты пиздюк! - с ходу бросаю я. - Вонючка! Срань! Ты же с самого начала меня наебывал! Нес всю эту чушь про Фрэнка Сайдботтома! Дрочил у меня под носом!

Блейдси просто раздавлен несчастьем.

- Нет! - протестует он.

Вид у него настолько жалкий, что мне трудно смотреть ему в глаза. Я отворачиваюсь, но игра есть игра, и положение, как говорится, обязывает. Как всегда, либо ты, либо тебя.

- Брюс, ты должен поверить, это не я!

- Не выводи меня, а то сделаю так, что голова из задницы вылезет!

Я делаю шаг к нему, и Блейдси съеживается и отступает. Я останавливаюсь, отворачиваюсь, потом иду вокруг него, припоминая все выпавшие мне несправедливости, все унижения и несчастья, которых было столько, что этому пиздюку и не снилось. Развожу руками и качаю головой.

- Ну зачем? Зачем ты это делал, Клифф? Зачем втянул во все это меня? А я-то думал, мы друзья!

- Я ничего не делал! Мы с тобой друзья, Брюс! - жалобно ноет Блейдси. И тут силы его покидают. - Я ничего не деееелааал... нееее деееелааал...

Он вцепляется зубами в рукав своего клетчатого пиджака, чтобы заглушить рыдания.

Противно смотреть, как хнычет взрослый мужчина. Никакой гордости, мать его... Ну разве видел кто-нибудь, чтобы я вот так вот раскисал? Хуй вам! Мы всегда держим себя в руках. А этому мудаку стоило бы умереть, покончить с собой, взяв пример с Клелланда. Будь моя воля, так кончали бы все эти недоделки; я бы заставлял их накладывать на себя руки - проводил бы естественную психическую селекцию. Сидел бы на телефоне доверия и оказывал услуги человечеству; если бы мне звонили такие вот разъебаи, я бы говорил: да, все правильно, вы и должны испытывать отчаяние. Дайте миру отдохнуть от себя, покончите с собственной никчемной жизнью. А если вам требуется помощь, я буду через несколько минут. Блейдси. Мусор. Отстой. Шваль, И не хуй туг с ним рассусоливать. Смотрю на него и начинаю учащенно дышать.

- Как бы я хотел верить тебе... Как бы я хотел верить тебе... Все, ухожу!

Вылетаю из камеры, сбивая по пути стул. За спиной стонет Блейдси:

- Бруууссс...

В коридоре понемногу прихожу в себя. Тычу пальцем в сторону камеры.

- Свихнулся. Совсем ебнулся. Не давать ему никакого кофе, - шепчу я изумленному недоумку в форме.

- Ладно, босс, - робко говорит он.

Вот такие парни мне нравятся. Мне нравится, когда меня называют боссом. Вот получу повышение и сделаю так, что все недоумки в управлении только так и будут ко мне обращаться. Серьезно! Я прощаюсь с гребаным католиком Маклафлином, благодарю его за помощь и подтверждаю, что да, теперь, оглядываясь назад, становится ясно: в данном случае мы имели дело с подпорченным товаром в форме брата Блейдси. Возвращаюсь в управление. Сажусь за стол и приступаю к изучению готовых лопнуть шаров Моники из Шеффилда с четко выраженными сосками. Сразу видно - фотограф свое дело знает.

Звонит телефон. Звонок из города. Сердце подскакивает, и грудь как будто сдавливает. Беру трубку.

-Да?

Это Банти.

- Банти.

- Его взяли?

- Да. Я только что виделся с ним.

- Держу пари, он по-прежнему все отрицает.

- Да... этого и следовало ожидать. Они все так себя ведут. Должен сказать, приятного мало.

- Да, наверно... Брюс, когда я смогу тебя увидеть?

- Я думал об этом, Банти, и полагаю, будет лучше, если мы не станем сейчас демонстрировать наши отношения. По крайней мере до тех пор, пока все это немного не поутихнет.

- Что...

- Банти, я очень многим рискую. Я детектив. Мне давно следовало взять Клиффа под подозрение. Я знал, что он за человек, знал о пленках и всем прочем... Мы... я... надо мной же все станут смеяться! А впереди заседание аттестационной комиссии. Ты понимаешь, о чем я?

- Брюс, никто ничего не узнает. Я буду очень осторожна. Обещаю, что никому ничего не скажу. Но ты должен приехать ко мне, Брюс...

- Конечно, приеду, - негромко говорю я в трубку. - Ведь у нас с тобой не просто так, верно? У нас с тобой по-особенному.

Не волнуйся, толстуха, скоро я приеду и выебу тебя.

- Я тоже так думаю. - Голос у нее ломается. - Но я никогда не стану между тобой и твоей карьерой, не сделаю ничего такого, что могло бы повредить тебе.

- Банти, ты даже не представляешь, как много значит для меня то, что ты сказала. Всю свою жизнь я чувствовал, что предназначен для чего-то большего, но всегда было что-то, что сдерживало меня, тянуло назад. В моей мозаике всегда недоставало какой-то детали. Теперь я понимаю, что этим недостающим кусочком была любовь. Любовь и понимание чудесной женщины. Эта чудесная женщина - ты, Банти. Ты столько выстрадала, прошла через такие испытания... Я хочу это исправить.

- О Брюс...

- Ты просто помалкивай пока, дорогая, а я скоро приеду. Обещаю.

- Хорошо, Брюс.

- Мы скоро увидимся.

- Брюс... я люблю тебя.

Пошла на хуй, жирная падаль! Наши отношения вступили в завершающую стадию в тот момент, когда Блейдси оказался на казенной койке. Можно, конечно, еще какое-то время поводить эту корову за нос, избегая неудобных вопросов и пользуясь ею для поддержания чистоты и порядка в доме.

- Я тоже люблю тебя, Банти. Молчание.

- Мне надо идти, - говорю я.

Звонят по другой линии. Снимаю трубку. Ширли. Чтоб ее! В углу, возле раковины, стоит Гиллман с моей фирменной кружкой. Перехватив мой взгляд, он свободной рукой показывает на чайник.

- Ширли, - коротко говорю я.

- Проверяю, остался ли в ящике «Кит-Кэт». Парочка еще завалялась.

- Брюс... мне необходимо повидаться с тобой. Нам нужно поговорить.

Показываю Даги большой палец.

- О чем?

- Мне надо тебя видеть! Пожааалуйссста... Эта сучка сведет нас с ума.

- Хорошо, хорошо. В «Джинни Динс» через полчаса.

- Пожалуйста, Брюс, будь там. Не подведи меня...

- Да... конечно, нет, - говорим мы ей. Что «да»? Что «конечно, нет»? Затем, думая о Банти, но не о чувствах, а о том, что мы ей сказали, добавляю: - Я люблю тебя.

- Что? Ты серьезно?

Принцип одинакового подхода. Что даешь одной, то давай и другой. Укрепляет доверие в межличностных отношениях.

- Я не привык бросать такие слова на ветер. Уже иду. Увидимся.

- Пока.

Кладу трубку. Что нужно от меня этой тупой корове? У нас и без нее проблем выше крыши. Иду к чайнику, туда, где совещаются Гиллман и Леннокс.

- Гаскойн был прав, а Бест так прямо и сказал. Тот не мужик, по крайней мере не настоящий мужик, кто ни разу не съездил своей бабе по физиономии. А все остальное - пустая либеральная трескотня. Переступила черту - получи по зубам. Только так и не иначе.

Леннокс недовольно морщится и качает головой.

- Мы расследуем дела, связанные с насилием в семье. То, о чем ты говоришь, называется оскорблением действием и наказывается по законам этой страны.

- Фи, - ухмыляется Гиллман. Так, как ухмыляется он, не ухмыляется никто другой. Скажу честно, я бы сошел в могилу счастливым человеком, если бы мог кривить рожу, как Гиллман. Между ним и Ленноксом пять футов, тем не менее Рэй бледнеет. - Я получаю достаточно пинков на работе, чтобы сносить их еще и дома. - Он смотрит на меня. - Наставь этого распиздяя на истинный путь, Брюс.

- Улетаю. Проблемы с женщиной, - притворно улыбаюсь я. - Но вообще-то эта тема требует отдельного разговора.

(Теперь нас только двое, Брюс, ты и я нас только двое.) Они кивают, и я, мы, я... все мы запрыгиваем в машину и на всей скорости несемся к пабу «Джинни Динс» в Саут-Сайде. Мы едем через Квинс-Парк и любуемся величественной статуей Солсбери Крейга. Город по-настоящему красив, и нам особенно нравится эта его часть, где не встретишь никакой шпаны. Ну почему невозможно убрать весь хлам, все вонючее дерьмо к чертям собачьим, на край света, например, в Глазго, где этим подонкам самое место? Если подумать, не этим ли мы и занимаемся, когда плетем интриги, строим козни и играем в игры? Отправляем их куда подальше, но не слишком далеко.

У нас еще осталось немного кокаина, примерно полграмма, и мы втягиваем его в себя. Лицо моментально немеет. Так надо, потому что впереди встреча с Ширли, и мы знаем, что эта тварь обязательно попробует предъявить на нас свои права. Но мы не собираемся уступать требованиям слабых. Это не в нашем характере.

Ширли сидит за отдельным столиком в углу пустого бара и похожа на шлюху, у которой впереди еще вся дневная смена. Подойдя ближе, мы распознаем горе за покрасневшим, распухшим лицом. Очевидно, наша свояченица только что плакала.

- Брюс, у меня брали мазок... мазок из шейки матки... Там что-то есть... придется пройти еще несколько тестов...

- Очень жаль, - говорим мы, - но ведь такое же случается довольно часто. Пока нет результатов других тестов, беспокоиться не стоит.

- Я просто не могу с этим справиться... Дэнни уехал, и я совсем одна... Ты нужен мне, Брюс. Я... мне нужен кто-то... мне нужно на кого-то опереться...

Нам хватает одного мимолетного взгляда, чтобы понять - наших сил здесь слишком мало. Как бы мне хотелось быть кем-то другим, тем, за кого она меня принимает. Тем, кому не насрать.

- Извини, - говорим мы. - Даже не знаю, чем могу помочь. Придется тебе разбираться самой.

А я еще вылизывал ее поганую пизду. О Господи!

Начинаем думать о другом: Стронаку явно не светит выйти на поле, когда на скамейке скучает тот молодой, как его там, тот, который играл в конце сезона. Парень в форме, так что никаких ссылок на слабую селекцию быть не может.

- Брюс, пожалуйста, - говорит она, хватая нас за руку. Мы уворачиваемся. - Извини, Ширли. - Она вот-вот откроет шлюзы, и мы поспешно поднимаемся. - Ничем не могу тебе помочь. Срочное дело. Разбирайся сама и держи меня в курсе. Выше голову! Чао!

Легко и изящно пересекаем бар, ловко обходя два попавшихся на пути стула и, обернувшись, видим круглую черную дыру ее рта. Она еще кричит что-то, но мы уже вворачиваемся в дверь, и она встает и устремляется вслед, но мы несемся через парк, насвистывая мелодию из «Шоу Бенни Хилла».

Нас преследуют по пятам, и пронзительное «Брууусссс» звенит в ушах, и мы вдруг ловим себя на том, что взяли неверное направление и удаляемся от машины. Мы оглядываемся, замедляем ход, восстанавливаем дыхание и поворачиваемся, встречая улыбкой ту, что приближается, дыша, как загнанная лошадь. И когда она уже совсем близко, мы делаем обманное движение, ловим ее на финт в стиле Чарли Кука и уходим, оставляя ее в дураках, так что будь она защитником, ей пришлось бы приплачивать за возможность выйти на зеленый газон!

Есть!

Куда там Тому Стронаку!

Она падает на колени, скуля от отчаяния, а я - мы ныряем в машину, врубаем мотор и устремляемся прочь, наблюдая в зеркале заднего вида уменьшающуюся фигурку.

Ширли сама виновата в своих несчастьях. Болезнь в манде - воздаяние за неверность. У нас вот сыпь - это наша расплата. Но мы же не перекладываем на других свои несчастья. Мы из другого теста.

Чертова пизда!

Наша, моя... голова кружится, но я испытываю одновременно и эйфорию, и тошноту. Куда угодно, только не на работу, где меня будут продолжать изводить эти драные сучки. Утро вечера мудренее. Правила для всех одинаковые. Звоним Тоулу и сообщаем, что отрабатываем кое-какие версии. Заскакиваю в офис, чтобы пополнить припасы, потом мчусь к Гектору. У него есть весьма специфического характера книги, которые должны помочь нам, мне, с пользой и приятностью провести сегодняшний вечер.

Гектор встречает меня в бодром расположении духа. Он покуривает трубку, что всегда придает ему вид довольного собой и жизнью мудака.

- Знаешь, Брюс, ты свел меня с Клэр, и это самое лучшее из всего, что ты когда-либо сделал. Я превратился в настоящего спонсора этой юной прелестницы. Фантастическая девушка.

Чтоб тебя!.. Чувствую укол ревности и напоминаю себе, что она всего лишь блядь и что мы просто совершили торговую сделку, не более того.

Мы уже прощаемся, когда на меня набрасывается тот самый пес-извращенец.

- Лежать, Энгус! Это же Брюс!

Гектор оттаскивает колли, и я уезжаю, все еще злясь на Клэр за то, что она так приклеилась к этому старперу.

Женщины

Не могу

Кэрол

Не могу

Ширли, найди кого-нибудь посильнее, покрепче. Эта работа, эта работа... они измотали меня... вытянули из меня все соки... Мне не нужны неудачники... я не собираюсь никого тащить на буксире...

На перекрестке сигналит какой-то мудак, и я уже подумываю, не пуститься ли в погоню, но чувствую, что такое усилие не по мне.

Мы слабеем.

(есть, есть, есть, не налегай на кокаин, Брюс, не налегай на кокаин) после кокса совершенно испортился аппетит, и мне уже насрать на жратву - организм требует дури.

Кокс - топливо, кокс - энергия. Нюхай, колись и улыбайся. Кокаин - тот же уголь, но только белый, а не черный, и чистый, а не грязный. Его не надо жрать. Его просто вдыхаешь.

Вдыхаешь и вдыхаешь...

Навдыхался... ничего не осталось. Пытаюсь подрочить под взятое у Гектора видео, чтобы отвлечься от мыслей о кокаине, по не могу сконцентрироваться. Кровь требуется всему телу, и хую достается слишком мало, так что в конце концов я отправляюсь к Рэю Ленноксу. Колочу в дверь до тех пор, пока на пороге не появляется фигура в халате.

- Рэй, - с улыбкой говорю я, - выручай. Нужен кокс. И побыстрее, приятель.

- Брюс... я... у меня нет...

- Выручай, Рэй. Праздник на носу!

Я скрежещу зубами. Вечер только начался, еще вся ночь

впереди.

Из глубины дома доносится женский голос:

- Кто там, Рэй? В чем дело?

- Все в порядке! - не оборачиваясь, кричит он.

Ширли

Голос. Есть в нем знакомые нотки. Напоминает Драммонд. Наверно, все эти сучки, когда чем-то недовольны, звучат одинаково раздраженно. Может, у него там та пташка Труди?

- Расслабляешься, Рэй? - ухмыляюсь я.

- Подожди минутку, - говорит он, качая головой, и уходит.

Подождать здесь? На холоде? Ну уж нет, парень. Переступаю порог и оказываюсь в прихожей. Рэй возвращается очень быстро, буквально через пару секунд, и приносит дозу. Один грамм.

- Это все, Брюс. Больше нет.

- Как знаешь, - говорю я и ухожу, а он остается на крыльце, похожий на долбаного Нодди. Вот же наглая скотина.

Сажусь в машину. Хочется так, что нету сил, но кругом слишком много народу. И все же нужда сильнее осмотрительности. Нюхаем. Крепок, как хуй знает что. На службе приходится проверять дурь в полевых условиях, жертвовать собой, экономя рабочее время - не ждать же, пока порошок пройдет все тесты в лаборатории. Хорошая получилась понюшка. Уже начинает колотить. Еду через город домой и даже не знаю, чем займусь. Сполоснуть горло? После кокса меня всегда тянет на выпивку. Останавливаюсь возле бара, который частенько посещал до того, как мы отправились в страну Оз.

А кредитки-то остались дома!

ЕБАНЫЙ МУДАК! РАЗДОЛБАЙ! ПЕДРИЛА!

Колочу по приборной панели, пока рука не распухает и пальцы уже не могут держать руль. Выходим и шлепаем в бар. Выгребаем из карманов все, что есть: только-только на пинту светлого. Вхожу в тесный полуподвал, чувствуя себя последней швалью. Устраиваюсь неподалеку от двери, в закутке за деревянной перегородкой с окошечками из матового стекла. Рядом пьяно хохочет какая-то блядь, а я даже не могу поставить ей бакарди. Беру пинту пива и жадно заливаю в бак. В углу четверо пожилых мудаков играют в домино. Одинокий хрен читает «Ивнинг ньюс». Приглядевшись, узнаю в нем полицейского.

Быстренько приканчиваю пинту и выхожу из бара, залезаю в машину и давлю на газ. Думаю только о кредитных карточках, которые лежат во внутреннем кармане пиджака, который висит на стуле, который стоит в гостиной.

Настроение пропадает окончательно, когда возле дома присекаем смутно знакомую легковушку. Можно, конечно, отступить, развернуться и уехать, но нам позарез нужны деньги и кредитки. Делая вид, что ничего не замечаем, выскакиваем из «вольво» и мчимся по дорожке. Но Крисси - да, это она - устремляется следом.

- Брюс... Я пыталась дозвониться тебе на работу. Ноздри у нее раздулись от злости, и лицо стало похожим на

свиное рыло.

Почему все время Брюс да Брюс? Есть же и другие. Как же мне все это остопиздело...

- Знаешь, она больна. Может быть, даже умирает, - говорим ей мы.

Достаем из кармана ключи, вставляем в замок, открываем дверь...

- Кто?

- Ширли, моя свояченица. Она очень серьезно больна. Правила для всех одинаковы.

- Как жаль.

Крисси не дает нам закрыть дверь и входит следом. Мы пытаемся оттолкнуть се, но она повисает на нас, как дешевый костюм, и кричит в лицо:

- Ну же, Брюс, отключи мне газ! Давай! Иди ко мне! - Ее пальцы уже ищут «молнию» у меня на брюках. - Боже, ну и вонища здесь... давай, Брюс, ну же...

Мы... я... я... я совсем один... один... одному мне с ней не совладать...

Сопротивляюсь, но она наступает, эта сучка драная, эта ведьма... се злые насмешливые глаза передо мной... я отталкиваю се руки, но их слишком много, и ее близость действует на меня, как...

- Отстань... оставь меня в покое...

- Давай, Брюс...

Она вытаскивает мой хуй и начинает сосать... сосать... и мы плачем, плачем по Ширли... нет, не по Ширли, по себе. Мы плачем по себе, а она вытаскивает ремень.

- Нет, Крисси, нет, - говорим мы. - Подожди, подожди минутку.

Она не слышит, она сбрасывает одежду, выхватывает из сумочки пояс и накидывает его себе на шею.

Я дрожу и трясусь, меня колотит, мне срочно срочно срочно нужен кокс, он у меня в кармане, и мне нужно нужно нужно увидеть Ширли или Кэрол... Кэрол... мне нужна Кэрол... но я не успеваю ничего сказать потому что она затягивает у меня на горле ремень и у нес острые ногти и она толкает меня на диван толкает меня на диван и это отвратительно и страшно и она насаживается на него и прыгает прыгает прыгает так что мне уже больно от этих фрикций и она душит меня душит затягивает петлю туже и туже так что мы уже не в состоянии ни дышать ни говорить и...

- Сильнее... выеби меня, Брюс... сделай мне больно, ты, чертов импотент! Давай! Суй глубже! Еще! Еще!

Она дергается на мне быстрее, и я постепенно завожусь. Я уже хочу заебать эту суку, затрахать ее до смерти, но это невозможно, потому что это она ебет меня, она перекрывает мне кислород и кричит, кричит:

- Отключи мне газ! Отключи, блядь, газ! Трахни меня как следует! Еби сильнее! Шевелись! Шевелись! Перекрой мне газ!

Я задыхаюсь захлебываюсь бьюсь в конвульсиях и почти отрубаюсь и она кричит и рычит и стонет и кусает мою нижнюю губу она ревет и наваливается на меня и откидывается на спину и наконец сползает хрипя и задыхаясь а я смотрю на мой бессильно заваливающийся набок хуй.

Крисси устраивается поудобнее и закуривает.

- М-м-м-м-м. Великолепно. В чем дело, Брюс? Ты в порядке? Я тебя просто не узнаю сегодня.

- Ширли больна. Моя свояченица. Ей плохо. Она смотрит на меня и качает головой.

- С тобой уже неинтересно, Брюс.

- Мы слышим голоса, Крисси. Все время. Ты когда-нибудь слышишь их? Мы слышим их всю жизнь. Червяков.

- Что? О чем это ты?

- Мы говорим одно, они говорят другое. Мы делаем по-громче. Голоса... Они как магнитная запись, если слушать ее задом наперед. Это... как мы с ней. Мы по-прежнему вместе, ты знаешь? Мы все...

Словно со стороны, я слышу свой собственный голос, низкий и монотонный.

- Мне надо идти, - говорит Крисси и начинает одеваться. - Не знаю, на что ты подсел, но с такими вещами не шутят.

Мы не отвечаем, мы молчим, мы не хотим, чтобы она была здесь. Уходи уходи уходи тебя никто сюда не звал Крисси уходит, а мы принимаемся за порошок, тот, что взяли у Рэя. Еще... еще... еще... и вот уже мне хочется, чтобы она вернулась, потому что тогда бы я показал... но гребешок обвис, совсем как у Леннокса в тот раз, когда мы вместе ебали...

...ебали Ширли.

Ширли... мы с Ширли... Я подставил ее и не могу винить других.

Иду к телефону, однако в последний момент решаю никуда не звонить. Пытаюсь растопить камин, руки дрожат, и ничего не получается. Хорошо, что еще осталось что-то от рукописи Тоула.

В кабинете Билла Тила (Андерсон)

- Этот псих, полагаете, он напомнит о себе еще раз? (Тил)

- А почему ты так уверен, что это он?

(Андерсон)

- Перестаньте, Билл. Обычно это мужчины.

(Тил)

- Думаю, мы еще не все знаем о той таинственной женщине.

Андерсон взволнованно смотрит на него

(Андерсон)

- Почему вы это говорите?

(Тип)

- По двум причинам. Во-первых, оно исчезла, словно ее и не было, а это означает, что ее кто-то прикрывает. Кто-то, кто, возможно, в курсе нашего расследования. А во-вторых

Какого хуя!..

Что это значит? Что еще известно мудаку Тоулу? Черт, надо было прочитать хренов сценарий. Все из-за Кэрол! Тупая телка. Бля...

Надо было прочитать рукопись. Знание - сила, или как там... Ладно, насрать. Не высовывайся, не расслабляйся, не размякай - и все будет в порядке. Дыши помедленнее.

Дышу помедленнее.

Легко.

На такой работе, как наша, сердца черствеют и грубеют. Они должны быть такими же непробиваемыми, как головы наших гарантов, и именно это бесит нас больше всего. Те, с непробиваемыми головами, могут позволить себе быть такими, потому что от всего абстрагируются, потому что они ни с чем не соприкасаются. Мы же платим физически и психически за то, чтобы эти изнеженные, избалованные сволочи жили своей особой, безмятежной жизнью.

Да, бесплатных завтраков не бывает. Мы платим всегда и за все.

(есть, спасибо. Ты был первенцем в семье. Но что-то было не так. Отец избегал тебя. Люди в поселке смотрели на тебя, как на уродца. Другим детям запрещали играть с тобой. Дома ты долго и внимательно смотрел на себя в зеркало, пытаясь разглядеть то, что видели они. Ничего особенного, обычный мальчишка А вот Стиви всегда играл с тобой. Ты и Стиви. Стиви и ты. Он был такой живой и веселый. Он делал все то же самое, что и ты, но окружающие реагировали иначе: то, что прощалось ему, не прощалось тебе. Ты и он, вы всегда были не разлей вода. Твой отец любил Стиви и не хотел, чтобы он играл с тобой. Отец считал, что Стиви должен играть с нормальными ребятами, одноклассниками, ровесниками, а не с тем, кто старше на два с половиной года. Ночами, лежа в постели, ты слушал, как они ругались, отец и мать. Он кричал, она плакала. Тебе хотелось вскочить, сделать что-то, чтобы они не ругались. Но потом ты стал смотреть на вещи по-другому. Ты начал вникать в слова, которые заставляли ее плакать. Ты начал присматриваться к нему, изучать его. В твоем детском мире отец представлялся воплощением силы, неприступной и внушающей страх твердыней. Затем, по мере того как твой взгляд становился все критичнее, ты начал различать трещинки на камне. Ты узнал, чем и как его можно пронять, хотя и понимал, что никогда не воспользуешься обретенным знанием)

Нынешним утром демоны являются в жалкой, неприглядной форме некоей Аманды Драммонд. С ней мне выезжать на дежурство. Почему? Не знаю. Не знаю, потому что мозги отказываются соображать. Она пиздит об одном и том же: о жертвах, подозреваемых, местах преступлений, отчетах, докладах, результатах экспертизы, политике и т.д., и мне хочется крикнуть: ДЕРЬМО. ЧУШЬ СОБАЧЬЯ. МНЕ НАСРАТЬ НА ВСЕ ЭТО. Я, МАТЬ ТВОЮ, ПОДЫХАЮ У ТЕБЯ НА ГЛАЗАХ!

Так оно и есть.

В долбаной машине совершенно нечем дышать. От гребаного кокаина горит в носу и горле. Меня бьет кашель, трясет озноб, а от запаха ее вонючих духов выворачивает наизнанку. У этой сучки, должно быть, течка, если она так обливается парфюмом. Если так, то напрасно старалась. В сраной машине пахнет, как в каморке какой-нибудь амстердамской шлюхи в субботнюю ночь в разгар туристического сезона.

И это Хогманей? Нет, больше тянет на Хэллоуин.

Повезло, ничего не скажешь.

И вот мы кружим по городу. Ищем засранца Окки. Но с ней разве кого найдешь? Какой из нее, на хуй, полицейский. Тем не менее мы - полиция.

Нам плохо, нас колотит, нам страшно. Леннокс наверняка пытался отравить меня этим коксом. Нам хочется крикнуть вонючке Драммонд: ИМЕЙ В ВИДУ, ЕСЛИ МЫ СДОХНЕМ, ТО ИЗ-ЗА РЭЯ ЛЕННОКСА ГРЕБАНОГО НАРКОМАНА ЛЕННОКСА. ТОГО САМОГО РЭЯ ЛЕННОКСА, ИЗ ЗАДНИЦЫ КОТОРОГО ДЛЯ ТЕБЯ ВСТАЕТ СОЛНЦЕ, ДА ТОЛЬКО ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, КАКОЙ ОН НА САМОМ ДЕЛЕ. С НИМ ТЕБЕ НИЧЕГО НЕ СВЕТИТ, ОН НЕ СМОЖЕТ ОТОДРАТЬ ТЕБЯ ТАК, КАК БЫ ТЫ ХОТЕЛА. МЫ ВИДЕЛИ ЕГО СМОРЧОК, И ЕСЛИ МЫ ПОДОХНЕМ, ТО ЗНАЙ - ЛЕННОКС УБИЙЦА.

Пот катится градом. Мы задыхаемся. Я... я... от меня несет, как от поджаренного куска дерьма...

Кто-нибудь, позвоните в полицию. Помогите. Пожалуйста.

- Вы в порядке, Брюс?

- Да. Конечно. В полном порядке.

- Послушайте, вы можете сказать, что это не мое дело...

- Все о'кей... честно. Просто навалилось всякое, - говорим мы ей, стараясь восстановить дыхание и не обращать внимание на выступивший на лбу пот.

Опускаем стекло, и в салон врывается холодный воздух.

Если хотите поговорить... Она понижает голос, напуская на себя вид доброго полицейского. Так бы и вырвал этой суке глаза. Ее, наверное, и не ебал-то никто, потому и запах такой, как от аризонской пустыни.

Кем она себя считает, думая, что я вот так прямо и растаю перед ней и поведаю о самом сокровенном?

- Не надо прикидываться доброй тетушкой, Аманда. Мы полицейские. Мы должны со всем справляться сами.

Голова разваливается на части. Дрожь... Мыполицейскисмыдолжнысправлятьсясовсемсамиатыкто-такая...

- Я и не прикидываюсь. Просто беспокоюсь о здоровье товарища по работе, вот и все.

- И все? - улыбаюсь я, пытаясь собрать последние силы.

- Пожалуйста, не обольщайтесь на свой счет, Брюс. Я считаю вас жалким глупцом, и вы не вызываете во мне ни малейшего интереса. Если бы мы не работали вместе, я бы на вас и не глянула.

Старая песня. Обычно ее исполняют телки, которым давно не заполняли пустоту между ногами.

- Ты просто по мне сохнешь. Вот и все. Я же вижу.

- Брюс, вы глупый и мерзкий старик. Судя по всему, алкоголик и еще бог знает кто. Вы из тех жалких людишек, жертвами которых становятся слабые, беззащитные, не очень умные женщины. Вы пользуетесь ими, чтобы поддержать ваше рассыпающееся самомнение. Вы - одна сплошная неприятность. У вас что-то не в порядке здесь.

Она стучит себя пальцем по голове.

Я начинаю говорить, но она поднимает руку и не дает продолжить.

- Вы гадко обошлись с Карен. Она была пьяна и одинока, а вы воспользовались.

- Знаешь, это у тебя проблемы. Ты лезешь не в свои дела. Мы взрослые люди. Никто никого не принуждал.

- Она была в таком состоянии, что ничего не могла решать сама, не отдавала себе отчета в том, что делает, - заявляет Драммонд. - Думаете, будь Карен трезвой, она бы на вас клюнула?

Наглая сучка...

- Отлично, по-вашему получается, что ей нельзя трахаться, когда она выпьет. А дальше? Что еще вы собираетесь запретить людям делать? Фултон хотела выпить и выпила. Выпив, она захотела мужика. Получила. Ну и что? И не надо смотреть на меня так, как будто я мерзкий насильник. Кстати, откуда такой интерес к Карен? Ревнуешь, а? В этом дело?

- О Господи! - Она закатывает глаза. - Я не лесбиянка, Брюс, запомните это и не суйтесь больше со своими глупостями. У меня есть парень. Он гораздо привлекательнее, умнее, отзывчивее, сильнее и, конечно, моложе вас. А в том, что касается секса, вы по сравнению с ним просто школьник. Вы жалкое существо, Брюс. Меня абсолютно не интересует Карен Фултон, но в этом смысле вы интересны мне еще меньше. Вы отвратительны. Я достаточно ясно выражаюсь?

Это не... не...

- В таком случае с чего вся эта забота?

Мой хриплый голос долетает до меня словно издалека. Сучка... Я совсем не такой... я не такой... я не я не я не...

- С чего? - Она пожимает плечами. - Вы мой коллега и просто человек. Если привести вас в порядок, то, может, вы и станете таким, каким сами себя видите, хотя последнее одному только Богу, наверное, и известно.

Какого хуя? Что она несет?

Ничего (есть, есть, все, что тебе нужно это есть)

- Я... я не такой хороший полицейский, каким был раньше... давно... В Австралии я был лучшим... родственники со мной не разговаривают... из-за забастовки... они из шахтерской семьи... Ньютонгрэйндж... Монктонхолл... они со мной не разговаривают. Не принимают. Отец. Из-за брата. Это все уголь, грязный, мерзкий. Мрак. Ненавижу. Они даже в дом нас не впускают. В

наш собственный гребаный дом. Мы так старались... я всего лишь делал свою работу... полицейскую работу. Забастовка...

Она скрипит зубами, как будто всю ночь сидела на игле, и поворачивается ко мне.

- С этим надо смириться. У вас есть жена, дочь... так ведь?

- Это все в прошлом... - Я качаю головой. - Она врала... так глупо врала.

- Кто?

- Они обе... обе врали... - Мы смеемся. - Все пошло не так. Правила для всех одни. Да, мы умели это делать... мы были хорошими полицейскими. Тебе ведь говорили, а?

- Говорили, - сухо подтверждает она.

Откуда ей знать... она же никакой не полицейский. Но если бы... если бы она могла помочь... если бы постаралась понять, как понимала Кэрол... если бы мы могли объяснить...

- С нами что-то не то. У нас... что-то внутри.

- Вы были у доктора?

- Он ничего не может сделать. Ничего. Это конец. - Я вдруг ловлю себя на том, что не могу... не должен с ней разговаривать. С ней! Надо же... Это слабость. Не стоило и начинать. - Эй, послушай, останови здесь. Я выйду. Попробую выследить Сеттерингтона и Гормана.

- Брюс, по-моему, вы сейчас не в том состоянии... Поворачиваюсь и пристально, с ухмылкой смотрю на нее. Вот

же въедливая сучка. Живи своей жизнью и не суй нос в чужую.

- Не забывайте, Драммонд, расследованием руковожу я! Зарубите это себе на носу! ДЕЛАЙТЕ СВОЕ ДЕЛО И НЕ РАЗЫГРЫВАЙТЕ ПЕРЕДО МНОЙ ПСИХОЛОГА-ЛЮБИТЕЛЯ! - реву я, и она вздрагивает и отшатывается - от меня, от моего обжигающего дыхания.

Глаза блестят, щеки красные. Машина резко останавливается, Выпрыгиваю. Драммонд сразу же уезжает. Едва она скрывается из виду, как я беру такси, еду домой и ложусь в постель, откуда наблюдаю за проступающими в мозаике потолочных плиток физиономиями демонов.

Когда-то мы делили эту кровать на двоих.

Когда-то мы...

Сегодня канун Нового года, и я собираюсь прогуляться. Вместе с Кэрол.




ОПЯТЬ КЭРОЛ

Я уже выпила, может быть, даже больше, чем следовало, но ведь праздник. Подмораживает, и я рада, что надела теплое пальто. В руке у меня красивая новая сумочка, которую подарил на прошлое Рождество Брюс. Точнее, уже на позапрошлое, но я ею почти и не пользовалась. В городе шумно. Когда-то этот день был традиционным шотландским праздником, теперь его превратили в Эдинбургский новогодний фестиваль. Заманивают туристов. Надоело. Ухожу из центра и иду по Лейт-Уок, мимо толп глумящихся подростков, парочек и приезжих, которые тянутся в противоположном направлении.

Сворачиваю на боковую улочку и вижу светящуюся вывеску бара. Направляюсь к нему, но замечаю едущую рядом машину. За кого они меня принимают, за проститутку? Какой-то парень делает мне знаки из окна. Отворачиваюсь. Машина останавливается немного впереди, и из нее выходят двое молодых мужчин. Приближаются, и один преграждает мне дорогу. Пальцы сжимают сумочку.

- С Новым годом, куколка! - говорит он.

- Как насчет прокатиться, красавица? - спрашивает другой.

- Нет... я...

Я замолкаю. Не люблю разговаривать с незнакомыми людьми. Особенно когда я...

Они смеются. И я начинаю смеяться. Мы все смеемся. Еще один мужчина выходит из машины и заталкивает нас на заднее

сиденье. Чьи-то пальцы хватают нас за запястья. Мы зажаты на заднем сиденье между двумя мужчинами, а еще двое сидят впереди. Машина отъезжает от тротуара. Странно, мы даже не попытались ничего предпринять: не сопротивлялись, не убегали, хотя возможность была. Нам это и в голову не пришло.

- Ты больной ублюдок, педик гребаный. Изуродую, - говорит один из тех, что сидят впереди, и поворачивается к нам.

Мы знаем этого, с белой, как у альбиноса, кожей. Горман. За ним много чего числится.

- Ебешься с такими, как этот, дорогуша?

Тот, что рядом с нами, смеется. Лицо у него напоминает маску Дарта Вейдера. Его мы тоже знаем. Сеттерингтон. Нельзя позволять, чтобы с нами так разговаривали.

- Послушайте! - говорим мы им. - Полиция! Мы работаем под прикрытием!

Они смеются, Просто смеются надо мной. Мы срываем парик. Но по-прежнему сжимаем в руке сумочку. Сумочку Кэрол. Мой подарок. На Рождество я подарил ей свое сердце. Машина еле-еле тянется, и в животе у нас ощущение тошноты, которое возникает, если переесть «сахарной ваты» или слишком долго кататься на карусели. Стейси любила карусели. Мы втроем, она между нами. Ячейка общества, семья, покачивающаяся, едва стоящая на ногах, не понимающая, куда идти, но все равно держащаяся вместе...

- Сексуальная кошечка, - смеется один из них. Смеется над нами. Мы его не знаем.

Парик. Он обошелся нам в две сотни фунтов. Куплен на Глазго-роуд, в «Тервее». Сделан на заказ, чтобы выглядеть точь-в-точь как волосы Кэрол. Длинные и черные. Я объяснил парню, что это для жены. Что она облысела после химиотерапии. Как это ужасно, сказал он. Слишком много курила, сказал я.

- Вот спустим штаны и проверим, - улыбается еще один. Это Лидделл.

- Я детек... Я...

Мы семья... мы знали...

- Детектив-серж... - начинаем мы, но Сеттерингтон бьет нас по носу своим похожим на молот кулаком, и глаза наполняются слезами, боль разбегается по лицу и ударяет в мозг.

Мы хватаем ртом воздух, грудь вздымается и опадает со слабым звуком: то ли всхлипом, то ли рвотой. Единственное, на что мы еще реагируем, это боль. Больше мы ничего не видим и не чувствуем.

Ну и как оно?..

Мы не такие, какими нас считают...

Где же долбаная группа поддержки? Мы же полиция, мать вашу! Полиция!

Они напяливают нам на голову пластиковый мешок. Теперь мы не видим, куда едем. Мы только помним, как все начиналось: тогда Кэрол ушла в первый раз, а мы накрыли стол на двоих и надели ее одежду, чтобы все выглядело так, будто она с нами, хотя на самом деле... Кэрол... Кэрол, зачем ты так поступила со мной, зачем тебе был нужен хуев ниггер... те шлюхи, они ничего для меня не значили... у твоей сестры слишком большой рот... пизда, как тот долбаный Мерсийский туннель... и девочка... о Господи... Господи... Господи... мы хотим жить... все, что нам нужно, это хоть какой-то закон и порядок... такова работа...

мы хотим все поправить...

мы не такие, как то дерьмо, что бросают за решетку... мы хотим все поправить...

...мы не знаем, куда нас везут. Мы вообще ничего не знаем. Ясно только, что мы в Эдинбурге. В салоне жарко и душно, и дышать под проклятым пластиковым мешком почти невозможно.

Мы потеряли сумочку.

Голоса.

- Надо натянуть ему что-то на голову перед тем, как я его выебу.

Горман.

- Сдурел? Это же мужик, педик! Голос незнакомый.

- Я и не собираюсь совать ему хуй в задницу. Загоним палку, посмотрим, сколько он примет.

- Клево придумал.

Нас вытаскивают из машины и тащат по лестнице вверх. Лестница. Мы видим ступеньки под ногами. Толчок в спину. Нас заставляют идти быстрее, и мы спотыкаемся на наших гребаных каблуках, но упасть не дают - нас подхватывают и снова толкают в спину.

- Пошевеливайся, пидер хуев!

- Давай, говнюк, тащи свою ебаную задницу!

Мы в каком-то заброшенном здании, под ногами битое стекло. Никого, никаких звуков, кроме тех, которые издаем мы сами. Лестница кончается, и нас вталкивают в комнату. Голосов становится больше. Есть и девичий. Я узнаю его.

- Я так и знала, что где-то его видела. Эстелла.

- У него и тогда был мешок на башке?

- Не умничай!

Чувствую острую боль в паху. Прикрываю яйца руками. Под пальцами ткань юбки.

- Хороший удар, Окки! Окки! Меня пнул Окки!

- Дело вот какое, мальчики... и девочки, - слышится голос Лексо. - Нам придется разделаться с ним, и вы все понимаете, что это значит.

- Будем считать, что он наша подопытная свинка, - говорит кто-то еще, кажется, Лидделл.

Эстелла нервно смеется. Думает, что они шутят.

- Ничего не знаю и знать не хочу, - говорит она.

- Не дури, Лексо. - Лидделл. - Полицейского убивать нельзя. Этому и без нас пиздец.

Еще один голос, слегка задыхающийся, испуганный.

- Плохие шутки, парни... перестаньте... убивать нельзя, он же полицейский...

Это мой обидчик Окки.

- Заткнись на хуй! - говорит Упырь, и я даже на расстоянии чувствую, как вздрагивает Окки. - С тобой потом разберемся, стукач гребаный. Нам все известно.

- Я не стукач, - жалобно ноет Окки.

Бедняга. Вечно он встревает между молотом и наковальней.

- Лексо прав, - продолжает Упырь. - Пиздюк слишком много знает. Знает, что мы уделали того парня.

- А теперь уделаем его самого, - насмешливо вставляет Лексо. - Мертвецы сказок не рассказывают. Подпалим домишко вместе с ним, и концы в воду.

Кто-то срывает с меня мешок. Свет бьет в глаза, и мы мигаем. Смотрим на них. Их четверо. Все та же четверка плюс Окки и Эстелла. Лидделл направляет нам в лицо старую лампу.

Сумочка лежит на полке. Рядом топчется Сеттерингтон.

Мы уже начинаем приходить в себя. Не стоило им забирать сумочку. Лицо болит, глаза слезятся, но мы уже думаем. Мы видим их. Лампа нам не мешает. Они смотрят на нас.

Мы видим их.

- Вы только взгляните на него, ну и пиздюк, - говорит поганый маленький альбинос Горман и достает из кармана дозу порошка. - Первоклассный кокс, приятель, первоклассный. Кстати, из твоей сумочки. Прихватил на дежурство, а?

Молчу.

- Надо было записаться в полицию! - смеется Упырь. - Всегда бы был с дурью!

Остальным тоже весело.

Смотрю на Окки, потом на Эстеллу. Лицо у нес сердитое, в обращенных на меня глазах ненависть, как будто я виноват в том, что она попала в такое вот неприятное положение. Горман перехватывает мой взгляд.

- Нравится птичка, а? Сексуальная, да? Ну, может, не такая сексуальная, как ты, но все-таки.

Притягивает Эстеллу к себе и целует, просовывая язык ей в рот. Она напряжена, чувствует себя неудобно и даже слабо сопротивляется, но потом уступает. Упырь поворачивается ко мне. Эстелла вытирает губы.

- Французский поцелуй, - объясняет Горман. - Готовлюсь к Кубку мира. Да и к жратве надо привыкать. Прошлым летом ходил в один французский ресторан. Тебе нравится ихняя жратва?

- Не пробовал, - отвечаю я.

- Такое шикарное заведение, - продолжает он. - Все как во Франции. Лично мне нравится чеснок. И улитки тоже нравятся. С чесноком.

Он причмокивает губами.

- Ты вообще когда-нибудь был в этом заведении, приятель? «Ле пти жарден».

Название ресторана Упырь произносит с французским акцентом.

- Нет, никогда не был, - отвечаю я.

Мы с Кэрол ни разу туда не ходили. Мне никогда не нравилась французская кухня. Предпочитаю восточную. Например, «Радж» в Лейте. Или кабачок Томми Миа. Это был мой любимый. Столик у окна. На Далри-роуд есть неплохое местечко, «Анарклия». Кэрол там нравилось из-за обилия вегетарианских блюд.

- Дело было во время Фестиваля, - неспешно повествует Горман. Этот сучонок еще хуже Тоула. - Я захожу в ресторан. В моем родном городе. Официант подлетает и говорит: вы делали предварительный заказ? Я осматриваюсь... - он картинно ворочает головой, - и говорю: да. Конечно, у вас тут все классно, и декор, и обслуживание, и еда. Но мне нужен всего лишь столик.

Он презрительно смотрит на меня, как будто это я был тем наглым официантом.

Остальные угодливо хихикают и улыбаются, однако за ухмылками Окки и Эстеллы я вижу смертельные маски ужаса. Только Лексо никак не реагирует и безучастно смотрит в окно.

Горман с мрачным видом качает головой, продолжая веселить публику своей пантомимой.

- Но нет. Нет ни столика. Ни номера в отеле. - Он пожимает плечами. - Что ж, вскоре после этого «Ле пти жарден» закрылся на целый месяц. Оказывается, через пару часов какая-то банда ворвалась в заведение и все там перевернула. Поперепугала клиентов. Теперь я всегда нахожу там свободное место и получаю королевское обслуживание. Даже сейчас, в праздник, когда в Эдинбурге полным-полно туристов, я могу прийти туда в любое время и получу то, что мне надо.

Если кто думает, что я буду унижаться, молить о пощаде, то глубоко заблуждается. Они - мусор, отбросы, криминальный сброд. Они не такие, как мы. Страха в нас нет. А они - слабаки.

- Нашел чем хвалиться! - смеемся мы, качая головой. - Собрал банду тупых молокососов и разгромил дурацкий лягушачий ресторан. Нет, не впечатляет.

Мы снова насмешливо качаем головой, глядя в его темные глаза.

- Закрой еба... - начинает Лидделл, отводя в сторону лампу и делая шаг вперед.

Упырь поднимает руку.

- Заткнись! Пусть говорит.

Я обвожу их всех взглядом и останавливаюсь на Гормане.

- Я знаю тебя, приятель. Ты всегда прячешься за чужими спинами. Ты - трус. Давай один на один. Ты и я. - Я смотрю в его холодные-холодные глаза. - Посмотрим, кто кого. Вы все тут слабаки. Я уделаю любого из вас! Говнюки! Трусливые подонки!

Есть, сработало! Надо лишь нажать нужные кнопки. Эти недоумки абсолютно предсказуемы. Они в шоке. Недоверчиво смеются, но что делать, не знают. Сюрприз, сюрприиииз! То, что казалось игрой, превращается в серьезное дело. Мы поломали их гребаные планы, и теперь им ничего не остается, как только доказывать свою состоятельность, подтверждать, что они именно те, за кого себя выдают. Первым не выдерживает Упырь Горман.

- Ладно, кончаем недоделка. Я сам им займусь.

- Давай просто прирежем свинью и дело с концом, - предлагает Лексо.

- Нет, я хочу уделать его сам. - Горман смотрит на меня и громко смеется. - Ты труп, - тихо говорит он.

Все осторожно тянутся к выходу. Упырь закрывает дверь на ключ и кладет его на полку над камином.

- Ключик от домика любви, - улыбается он.

Вот и все. Мы и он, тупой осел. Ничем не выдавая наших намерений, мы бросаемся на него, но Горман встречает нас прямым в лицо. Больно. В следующий момент он уже перехватывает инициативу, на нас обрушивается град ударов. Ублюдок хохочет, а у нас нет сил, мы слабы, мы даже не сопротивляемся, мы в отчаянии. Но так быть не должно. Он таранит нас головой, и наш нос как будто взрывается с хрустом. Мы хрипим, кровь хлещет и растекается по лицу, дышать нечем, а удары следуют один за другим, мощные, сокрушающие, и наши руки слишком тяжелы, мы даже не можем поднять их, чтобы прикрыться.

Мы падаем. Ботинки... они бьют только Брюса. Брюс защищает меня, защищает Стиви, всех остальных... нет... нет... Кэрол здесь нет. И Стиви здесь нет. Только я. Брюс. Брюс и Червь.

- Помнишь ту песенку? Ее крутили на дискотеках. Доктор Кис-Кис? Так вот, это я, - говорит Горман, подходя ближе.

Протягивает мне руку. Я сжимаю его пальцы. Помогает подняться. Кладет руку мне на плечо. Мы едва стоим на ногах.

- Я всегда ненавидел копов, - объясняет он. - Не так, как ненавидят их все. Я ненавидел этих засранцев по-своему. Но ты не такой, как другие. Тебя еще можно спасти. Я еще сделаю из тебя честную женщину!

Упырь заставляет нас откинуть голову и смотрит нам в глаза, облизывая губы.

- Пидер-полицейский! - Он улыбается. - Пора тебе узнать кое-что по-настоящему...

Его язык вползает в наш рот, и его слюна смешивается с нашей кровью.

Горман отступает, задумчиво качает головой, и мы слышим его голос.

- Неплохо! Йо-хо! Думал, что уделаешь меня, педик хренов? - Он вздыхает. - А ведь тебе понравилось, а? Признайся, понравилось?

Да. Мы знаем, что нам нужно. Нам нужно, чтобы он сделал это еще раз. Таково наше последнее желание. Ну пожалуйста, давай еще разок, побудем вместе еще раз, напоследок. Нам хочется сказать это, прокричать, но мы молчим, мы только думаем, только надеемся, что он каким-то образом ощутит наше желание. Есть!

Он снова заталкивает язык в нашу голову, но теперь мы поднимаем ослабевшие руки, чтобы обнять его. Наши пальцы смыкаются у него за спиной словно в знак нашего слияния, нашего соединения, нашего братства. Нерушимое объятие... Кэрол...

О Кэрол мы обнимаем ее и впиваемся в ее язык и она пищит и пытается освободиться и отталкивает нас как тогда когда мы поругались из-за ниггера но нет дорогая на этот раз ты не уйдешь нет потому что мы обнимаем ее крепко-крепко и она дергается и мы движемся вместе соединенные объятием нет нет дорогая мы не отпустим тебя только не сейчас потому что мы должны быть вместе ты знаешь это Кэрол так должно быть должно быть всегда... наши глаза закрыты но свет проникает через тонкую мембрану век и мы идем к нему.

Выйди на свет, Стиви... Кэрол... держись подальше от этой мрази... на свет...

Но это не Кэрол. Это говно. И что оно делает здесь? Почему оно здесь, с нами? Почему не Кэрол?

Дерьма здесь быть не должно.

В нужный момент мы разжимаем руки и толкаем его. Упырь падает на спину, гнилая рама трещит, он вываливается, хватаясь за старые истлевшие занавески. Материал расползается, и Горман смотрит на нас с ненавистью и удивлением, не понимая, как такое могло случиться, и кровь вытекает у него изо рта. Ткань рвется, и он летит вниз, на забетонированную площадку двора. Мы выглядываем из окна и видим темную, неестественно изогнутую фигуру. Затем, словно в подтверждение наших подозрений, под головой у него появляется и расплывется черное пятно в форме сердечка.

Эти придурки, его приятели, колотят в дверь, изрытая угрозы. Ха-ха-ха.

Я хочу послать их, но мне что-то мешает. Что-то во рту. Сую в рот пальцы и достаю это что-то. Кусок его языка. Я протягиваю руку, беру сумочку Кэрол и кладу улику в кармашек.

Теперь мне ничто не мешает, и я кричу им через дверь:

- Кто следующий, мудачье? Мы - полиция Эдинбурга! Мы убиваем недоумков! МЫ НЕНАВИДИМ НИГГЕРОВ! ОСОБЕННО БЕЛЫХ НИГГЕРОВ, ТЕХ, ЧТО ЗОВУТСЯ МУСОРОМ!

Тишина.

Она длится не меньше ста лет.

Затем мы начинаем ощущать запах гари. Они подожгли дом. Мы подходим к окну и видим, что наши враги убегают по лестнице. Пытаются подобрать своего приятеля и грозят нам смертными карами. Мы орем в ответ:

- Вам всем пиздец, недоумки! С вами будет то же, что и с ним! ВЫ ВСЕ СДОХНЕТЕ!

Берем с полки ключ и открываем дверь. В лицо бьет волна жара. Все в огне, он ревет и расползается по оклеенным обоями стенам.

Мы в ловушке. Густой мерзкий дым наполняет наши легкие.

Единственный вариант - пройти на кухню и попытаться спуститься по водосточной трубе. Вылезаем наружу. Хлещет ветер. Мы чувствуем, что до земли далеко. Небо над нами чудесного бледно-синего цвета, и кучка облаков напоминает скрючившегося нищего. Труба скользкая, но мы держимся. Сползаем. И тут она срывается с проржавевших скоб, и мы уже ни за что не держимся и падаем. Все происходит быстро, так что мы не успеваем собраться перед ударом и грохаемся на что-то, что смягчает падение. Оно колется и царапается, и мы погружаемся в пыльную и сухую зеленую могилу. Там и успокаиваемся, в гребаном кусте. Пошевелиться нет сил. Куст стоит возле увенчанной железными шипами ограды, и один шип торчит в паре дюймов от нашей головы. Мы не в состоянии двигаться, мы можем только думать о Кэрол и хныкать. Мы плачем не по пей, а по себе. Это очень важно: помнить, что мы всегда оплакиваем только себя.

О Кэрол, какой же я глупец

Кэрол здесь ни при чем, это я глупец. Бедняга Брюс. Затем мы слышим голоса. Видим размытую фигуру в форме. Недоумок спрашивает, кто мы.

Дорогая, я люблю тебя, хотя ты поступила со мной жестоко

В какой-то момент один из голосов делается знакомым.

- Ну, Роббо, на этот раз ты влип по-крупному.

Мы в полном дерьме. Лежим в разорванном женском платье на гребаном кусте и слушаем сентенции Тоула. Надо признать, в данном конкретном случае он недалек от истины.

Ты так обидела меня

Все, что мы можем сказать, это:

- Вы бы видели того ублюдка.

- Видели. Ребята все еще соскабливают этот кусок дерьма с тротуара.

Но ты оставила меня, и я теперь умру

- Босс, я... не бросайте меня... побудьте со мной... - хнычем мы не своим голосом.

- Помолчи, Брюс. Я здесь.

Тоул сжимает мне руку. Хороший он парень, Тоул, я всегда это говорил. Смотрит на меня с каким-то странным выражением, вроде того, что было в глазах моей матери, когда она умирала на больничной койке. Когда мы пытались сказать, что нам очень жаль. Жаль, что мы не такие, как все. Не такие, как Стиви. Она смотрела так, будто все понимала. И при этом все равно жалела меня.

Тоул хороший парень, но в его глазах та же жалость. Жалость, которую я ненавижу больше всего на свете.

(Я беспокоюсь о тебе Брюс. Приходится, ведь мы же одно целое. Выживание паразита зависит от выживания хозяина. Но дела у тебя идут не очень-то хорошо, друг мой. И у

это в то время, когда у меня появляются амбиции, когда я думаю о том, чтобы привести в свою жизнь Других. Пусть даже это означает борьбу за те скудные драгоценные питательные вещества, которыми ты соизволяешь обеспечивать меня, питаясь сам. Какая ирония, Брюс! Я беспокоюсь о тебе, о том, кто лишил меня Другого, того, кто обладал прекраснейшей душой, того, кто был совершеннейшим из живых существ, пусть даже и примитивных. Линия раздела прочерчена. По одну сторону у нас мой милый Брюс и его друг доктор Росси, а по другую - ваш покорный слуга. Я чувствую начало нового химического наступления, ощущаю резкие сокращения кишечника, которые служат сигналом очередной рьяной попытки предать меня забвению. Что ж, мой друг, воля моя крепка, и я твердо намерен удержаться и не попасть через твою драгоценную задницу в сумеречную зону канализационной системы славного города Эдины. надо постараться не шевелиться, проснись, Брюс, проснись. Ты можешь поесть? Нет, кажется, не можешь. ради всех нас, Брюс. есть. Может, наш дорогой Брюс и не самый славный

и либеральный из сынов Скотии, но судьба распорядилась, чтобы я обосновался именно в его кишечнике, и, сказать по правде, я здесь уже обжился. И переезжать не желаю. Нет, сэр. Как и ты сам, Брюс. Ты ведь тоже никуда не хотел уезжать до той первой из великих шахтерских забастовок последнего времени. Ты же помнишь ее, Брюс? Помнишь, как отец послал тебя и младшего брата Стиви воровать уголь у продавцов, чтобы было чем отапливать дом? Воровать тот самый уголь, который он собственными руками добыл из земли, но который стал потом собственностью других. Стиви. Ты был старше. Ты должен был присматривать за Стиви. Так заведено. Вы двое были всего лишь мальчишками, и вы оба ждали похода за углем, как большого приключения. Кроме того, ты надеялся, что сможешь наконец сделать нечто такое что понравится отцу. Вы легко проскользнули за проржавевшую железную ограду и оказались перед громадной горой угля. Давай заберемся наверх, предложил ты. Или это предложил Стиви? Кто полез первым, кто последовал за кем теперь это уже не важно. Просто два мальчугана решили поиграть. Обычная мальчишеская игра. Но вот ты слышишь, как он кричит: Я король замка, а ты грязный вор! Это Стиви кричит тебе, глядя сверху вниз, и ты видишь его личико, кривящееся в подражание жестокому деспоту. Младший оказался быстрее и опередил старшего. Он вообще лучше во всем. Более отзывчивый, более общительный, как говорят все, не то что другой, тихий и нелюдимый. Их и в поселке так называли: Стиви Робертсон и Другой Парень. Ты злишься на брата за еще одно унижение, еще одно напоминание о том, что он - Стиви Робертсон а ты - Другой. Ты ругаешься и толкаешь Стиви, и мальчик теряет равновесие и падает. Сначала летит вниз по крутому склону, потом постепенно замедляет движение и сползает к открытому люку бункера. Он пытается выбраться, но гора уже ожила, начинает сход, тебя охватывает странное возбуждение, смешанное с парализующим страхом. Уголь ползет, ползет и накрывает Стиви, сбрасывая его в бункер. Ты тоже оказываешься внизу, но не в бункере, потому что он уже заполнен. Тебя накрывает грязное, вонючее ископаемое топливо. Ты ничего не видишь. Ты стараешься не поддаться панике и выкарабкиваешься из-под угля, туда, к свету. Густая черная пыль забивает нос, наполняет легкие, но ты все же кричишь: СТИВИ! Приходит ночной сторож, видит тебя, вылезшего из кучи, и гонит прочь. Но ты не уходишь, ты говоришь ему, что там твой брат. Ты снова лезешь в уголь, роешь и кричишь: Выбирайся на свет, Стиви! Ночной сторож тоже роет уголь.. Приходят и другие. Кто-то говорит, что нужна кислородная труба. Люди копают. Время идет. Настроение падает. Приходит отец. И как раз в это время вытаскивают Стиви, помятого, черного, неживого. Он опускается на землю рядом с телом сына и плачет. Матери еще нет. Отец поворачивается в твою сторону и поднимает руку. Все замолкают. Ты уже знаешь, что он скажет, поэтому его слова не становятся для тебя шоком, а возможно, ты уже в шоке, потому что все вокруг движутся, словно при замедленной съемке, и люди как бы отдаляются, и их голоса звучат глуше, чем обычно. Эта тварь убила его кричит отец, этот ублюдок убил его, это дьявольское семя убило моего мальчика! Ты смотришь на него в упор. В тебе борются два желания: опровергнуть обвинение и подтвердить его. Ты не мой сын! Ты никогда не был моим сыном! Мерзость! Дрянь! Он поднимается и бросается к тебе. Ты чувствуешь, как чья-то рука ложится на твое плечо. Какой-то мужчина отводит тебя в сторону, пока другие удерживают твоего отца. Потом ты будешь работать с этим человеком и узнаешь, что его зовут Кроуфорд Даглас. Он отводит тебя к твоей бабушке, у которой ты отныне станешь жить. Теперь ты знаешь, что тот, кого ты считал своим отцом, на самом деле таковым не является. Новость не приносит тебе утешения. Все, чего ты всегда хотел, это быть частью большого целого. И вот Стиви больше нет. А ты не испытываешь по этому поводу никаких чувств.)

Это неправда Это не правда




РАССКАЗЫ ЛЕНТОЧНОГО ЧЕРВЯ

Меня выписывают. Жду такси.

- Неужели нет никого, кто мог бы отвезти вас домой? - озабоченно спрашивает медсестра.

- Нет, - говорю я.

Она смотрит на меня с тошнотворной жалостью и уходит заниматься другими делами. Вместо нее появляется какой-то недоделок с приклеенной к губам фиолетовой жестянкой. Передает банку мне. Делаю глоток, ожидая, что сейчас икну от пролившейся в глотку тягучей, сиропистой жидкости, но ничего не происходит.

- Я уже и не помню, сколько раз сюда попадал, - сообщает он. - Соскочил с иглы и подсел ют на это.

«Теннентс» не рекламируют фиолетовые банки. Это не пиво; они знают, что наркотик в них так же крепок, как героин или крэк. Они знают, что сильнодействующие наркотики не нуждаются в представлении. Отчаявшиеся всегда найдут их сами. После виски самый ходовой экспортный товар Шотландии. Приходит белый человек. Забирает у вас землю. Дает вам виски. А когда вы уже думаете, что можете спокойно вернуться к воде, он даст вам фиолетовую банку. Идет белый калидонский Ку-клукс-клан.

- Такси за Робертсоном. Еду домой.

Возвращается медсестра. От нее приятно пахнет. Не по-больничному. Не так, как пахнет от сброда. Не так, как пахнет от меня.

- Мне бы хотелось, чтобы вы находились под чьим-то наблюдением, - говорит она, дотрагиваясь до моей руки.

Вообще-то я никогда не бываю по-настоящему одинок. Но голоса замолкли. Временно.

Улыбаюсь и иду за таксистом. Мне бы тоже хотелось побыть с кем-то (Ты отправился к бабушке в Пеникуик. Она не стала рассказывать тебе о твоем настоящем отце, упомянула только, что он болел и умер. Тот, кого ты называл отцом, тот, кто дал тебе свое имя, стал просто мистером Робертсоном. Он уже не был для тебя отцом, и ты думал о нем только как о человеке, за которого вышла замуж твоя мать.) Фиолетовая жестянка уничтожит Америку, если только они надумают импортировать ее туда... уделаем мы и жалких русских попрошаек, оказавшихся с приходом капитализма на улице.

Уничтожим избыточную рабочую силу! Уничтожим с помощью фиолетовой банки! Не давайте им «экстази»! Не надо, чтобы они танцевали! Пусть умирают унылыми, шатающимися, отупевшими! Только сделайте покрасивше! Пусть фиолетовая банка смотрит на них с афиш и растяжек. Главное - держите подальше настоящее, то, что им действительно нужно.

(В Пеникуике тебе жилось лучше. Бабушка постоянно пребывала в алкогольном ступоре и была добра, иногда приезжала мать. Изредка она даже привозила с собой твою сводную сестру. Мистер Робертсон не должен об этом знать, повторяла она. Co временем непреходящее выражение жалости на ее лице начало вызывать у тебя такое отвращение, что ты даже подумал, не стоит ли известить Иена Робертсона о том, что ты видел его малышку.)

И белая калидонская раса пройдет по Земле, как колесница Джаггернаута... как та штука с альбома какой-то дерьмовой металлической группы... забыл название...

(Когда девочка подросла, мать перестала привозить ее с собой. Потом у нее родился еще один сын, и визиты стали реже, а потом и прекратились совсем. Для тебя это прошло почти незамеченным. В школе ты вел себя тихо, много работал, и учителя были тобой довольны. А вот с ровесниками отношения не складывались. Ты не мог дождаться, когда же вырастешь. Ты хотел быть большим и сильным. Ночью приходили кошмары. Ты спал с включенным светом. Всегда. Однажды ты отправился с бабушкой в церковь, где признался священнику в своих грехах. Бабушка по-своему любила тебя, но с твоей матерью, своей дочерью, ладила не очень хорошо.)

Кэрол, ты стоишь там а я заряженный кокаином и алкоголем заламываю тебе пальцы и ты смотришь на меня большими глазами в которых уже нет страха а есть что-то другое что-то жуткое и я стараюсь вспомнить почему мне нужно остановиться и стараюсь вызвать в себе чувство которое бы заставило меня остановиться прежде чем до того как

до той пощечины

твой крик уже другой в нем больше отчаяния и боли я заставил тебя почувствовать а сам не почувствовал ничего

Как оно?

Но сделал это не я. Доля вины лежит на каждом из нас. Мы в состоянии справиться с пустотой. Слишком хорошо мы ее знаем, чтобы позволить ей выбить нас из колеи. Другое

дело холод. Центральное отопление, похоже, вышло из строя. Контрольная лампочка лопнула. Кэрол знала, что делать в таком случае. Мы, я, мы прикидываем, не растопить ли камин, но это же столько возни: принести уголь, найти спички, приготовить щепу для растопки... Нет.

Пару раз мы подходили к двери Тома Стронака, однако на стук никто не отзывался. При этом Джули там - телевизор работал. Новогодняя игра. Стронак, конечно, на поле. Нет, в газетах сообщили, что его в состав не включили. Впрочем, он, наверно, все равно там. Мы решаем предпринять вылазку в «Сейфуэй». За продуктами.

Идем, глядя строго перед собой. Ворочать головой мы не можем из-за гипсового воротника.

В холодном воздухе слышно наше дыхание, глубокое, ритмичное. Оно вводит нас в состояние, близкое к трансу. Живем. Мы все еще живем. Мы в супермаркете. Дышим. Банки и пакеты на полках для нас всего лишь цвета и формы. Мы не способны распознавать продукты или читать этикетки. Если брать по одному предмету от каждой группы, то, возможно, попадется то, что надо.

Это.

То.

Это.

- Детектив-сер... Мистер Робертсон... Голос откуда-то сбоку.

Поворачиваюсь и вижу женщину. В ней есть что-то...

...на ее лице широкая улыбка. У нее красивые волосы и очень белые зубы. На ней джинсы и бежевый свитер-поло под коричневой кожаной курткой. В глазах грусть.

Кто она? Бессонница и голоса в голове, требующие внимания... уважения, совсем меня доконали, и я едва способен соображать.

- Здравствуйте, как дела? - говорю я, и это все, что я могу сказать.

- Так себе... не то чтобы плохо, но и не сказать, что хорошо. - Она невесело смеется. Мне хочется увидеть ее улыбку. Она такая красивая, когда улыбается. - Мне недостает его. Я скучаю. Почему так получается, что умирают только хорошие? - спрашивает женщина, спрашивает по-настоящему, глядя на меня так, словно я могу знать ответ.

- Э... я... э...

Только теперь она замечает, каков я на самом деле. Видит гипсовый воротник, оберегающий поврежденную шею. Видит шесть фиолетовых банок в моей корзине. Я и не заметил, как они там оказались. Такое впечатление, что запрыгнули сами, не спрашивая моего согласия. Она видит меня. Видит бомжа с четырехдневной щетиной, в потертом пальто и заляпанных штанах.

- С вами все в порядке? - спарашивает она.

- А? А, это. - Я смеюсь, оглядывая себя сверху донизу, и, наклонившись к ней, заговорщически шепчу: - Работаю под прикрытием.

- Не слишком ли экстремально для магазинной кражи?

- Ха! Тут дело не в магазинной краже. Мы расследуем крупномасштабное корпоративное мошенничество.

Я киваю в сторону офисов в задней части супермаркета.

- Понятно, - неуверенно говорит она, и тут к ней подходит мальчик, ее сын. - Помнишь мистера Робертсона? Полицейского, который пытался спасти твоего отца?

- Привет, - улыбается мальчишка, но, рассмотрев меня, делает шаг назад.

Представляю, как от меня несет. Я и сам чувствую вонючий запах прели.

- Все в порядке, сынок. Мистер Робертсон ведет расследование, он детектив. Ему пришлось переодеться бродягой. Это, должно быть, так интересно.

Мальчик принужденно улыбается.

- Привет. - Я улыбаюсь ему. На нем спортивный костюм с эмблемой «Хартс». Новый. Рождественский подарок. - Так ты болельщик? А вчера ходил?

Он уныло качает головой.

- Не-а...

- Раньше Колин... - начинает женщина.

- А кто твой любимый игрок? - спрашиваю я, ожидая услышать имя Нейла Макканна или Колина Кэмерона.

- Том Стронак, пожалуй, - с некоторым сомнением говорит мальчишка, - хотя он сейчас уже не тот, что раньше.

- Это же мой сосед! Надо будет попросить у Тома парочку пригласительных билетов на ближайшую игру. Ты бы пошел?

- Да, было бы клево.

- Говори нормальным языком, Юэн. - Его мать смотрит на меня. - Спасибо, вы очень добры, но...

- Никаких проблем. Честно.

Обмениваемся адресами и телефонными номерами. Они уходят.

- Какой добрый человек этот мистер Робертсон, - доносится до меня.

Ручки пластиковых пакетов едва не перерезали нам пальцы, но мы замечаем это, только когда приходим домой.

Кто мы?

Кто мы?

Открываем теплую воду, чтобы восстановить кровообращение. Из крана бьет ледяная струя. Поспешно отдергиваем руки. Какая дикая, до слез обидная ситуация: преступники живут в лучших условиях, чем мы. По телевизору все то же - праздники и куча долбаных

(почему бы нам не перекусить, Брюс? Меня немного беспокоит тот факт что ты почти не ешь. Не думаешь о себе, подумай обо мне. Разве в голове у тебя не звучат голоса, требующие внимания и уважения? Ладно, раз ответа нет, то мне ничего не остается, как продолжить твою историю. Тебя растила бабушка, выпивоха, обездоленная, но добрая женщина. После того как ее бросил муж, твой дедушка, в ее жизни появилась пустота, которую она безуспешно пыталась заполнить самыми разными мужчинами, ни один из которых так и не дотянул до предъявляемых стандартов. Одним из таких мужчин был Кроуфорд Даглас. Живя там, ты иногда думаешь о ней и о своем дедушке. Ты представляешь его в этом доме, представляешь его и бабушку вместе. Ты размышляешь об оставленной им пустоте и о сохранившихся повсюду следах его пребывания. Ты думаешь о том, как она должна ненавидеть этого человека. Какой он, наверно, был ужасный, если ты до сих пор ненавидишь его, говоришь ты однажды, глядя на сидящую на диване бабушку. Она смотрит на тебя, потом отводит глаза и глядит в пространство. Ее голос звучит медленно и грустно, как будто принадлежит не ей, а кому-то другому. Нет, сынок, он был хорошим человеком. Но ушел. Уходят всегда хорошие, а остается мусор, дерьмо. Но так уж устроена жизнь, что больше ненавидишь хороших, которые ушли, чем плохих, которые остались. Тот, что замещал ушедшего хорошего в данный период времени, звался Джо Коуи и работал ночным сторожем в супермаркете. Джо появлялся в доме в пятницу вечером и оставался до воскресенья. От него пахло лосьоном после бритья и алкоголем, но у тебя он ассоциировался с запахом говна, следы которого всегда оставались на полотенце, которым он вытирал задницу в ванной. Присутствовал ли в том некий злой умысел или он просто плохо подмывался, ответа на этот вопрос ты так и не узнал и уже не узнаешь. Для тебя в этих следах экскрементов было нечто притягательное, ведь детей вообще влечет ко всякого вида испражнениям. Ты часами просиживал в туалете, стараясь втянуть назад выползшую из заднего прохода колбаску кала. Ты мочился на прикаминный коврик, заворожено наблюдая за тем, как ткань впитывает жидкость. Дом пропах мочой, и бабушка винила в этом кота и подкладывала под коврик страницы «Ивнинг ньюс», которые желтели уже через пару дней. Созерцая процесс высыхания, ты испытывал приятное возбуждение от опасности быть обнаруженным. В конце концов старушка выбросила коврик, выбросив перед этим кота. Билли совсем одичал, объяснила она. Грязное животное. Участь кота и коврика разделил и Джо Коуи. Она заподозрила его. Но не тебя. Тебя бабушка никогда бы не выкинула. Когда-то у нее был сын, умерший еще ребенком. Ты не знал, как это произошло. Ты лишь знал, что она винила во всем Бога и постепенно вышла из католичества. Иногда, когда ей было особенно тяжело или с перепою, старушка, давимая чувством вины, возвращалась в церковь, но потом, протрезвев, с ухмылкой заявляла, что ноги ее больше там не будет. Если бог есть, говорила она, он все равно не остановит зло. Если же его нет, то и беспокоиться не из-за чего. Алкоголь и бинго, бывшие некогда дополнением брака и религии, понемногу заменили их в ее жизни. Бабушка ненавидела набожность своей дочери, твоей матери, но по-своему любила ее сына.)

Смотрим телевизор. В какой-то момент к нам приходит Тоул. Что ж, по крайней мере он пришел сюда, а не заставил нас явиться туда. Некоторые поступили бы именно так. Ниддри, например. Официально мы числимся на больничном, нашу шею укутывает гипсовый воротник.

- Может, время и не самое подходящее, но все же с Новым годом, Брюс.

- И вас, Боб, с Новым годом, - произносят наши замерзшие, посиневшие губы.

Тоул объясняет, что мы сейчас как бы временно отстранены отдел в связи с проводимым внутренним расследованием.

- Не беспокойся, мы сделаем все от нас зависящее, - говорит он, оглядываясь.

Тоул не снял ни дорогое пальто из верблюжьей шерсти, ни кожаные перчатки и чем-то похож на футбольного менеджера. На того парня, что руководит «Уимблдоном», того, что играл раньше за «Шпоры». Слова сопровождаются струйками белого пара. В нескольких футах от него, в камине, лежит пепел сгоревшей рукописи.

Кивнуть мы не можем.

- Понятно, - робко говорим мы.

Тоул старается одновременно проявить твердость и сочувствие. Он должен показать нам, насколько серьезно положение, но также и заверить, что есть надежда на лучшее. А мы уже и жалости к себе не чувствуем. Плохой знак. Думаем.

- Послушайте, Брюс, нам, очевидно, придется отложить ваше заявление на повышение. Полагаю, сейчас вам лучше не появляться перед аттестационной комиссией.

Мы понимаем, что говорит Тоул, но не утруждаем себя ответом. Они забрали у нас то, к чему мы так стремились, то, что было нашим по праву, однако ощущение утраты странным образом отсутствует.

Тоул с неприязнью оглядывает дом. Бардак еще тот: повсюду алюминиевые упаковки, пакеты из-под чипсов, пивные банки, тарелки с засохшими остатками еды, а в углу целая куча мусора.

- Послушайте, Брюс... - Тоул морщится, стараясь не обращать внимания на запахи, присутствие которых мы уже давно не замечаем, - так жить нельзя. Мы можем связаться с кем-то, кто присмотрел бы за вами?

- Нет...

БАНТИ ШИРЛИ КРИССИ КЭРОЛ

Кэрол. Единственная, кто мог бы дать нам все. Остальные умеют только брать. Нам нечего дать им. А Кэрол... Кэрол уже никогда не вернется.

- Уверены?

- Я сам разберусь, босс, - говорим мы Тоулу. Он с кислым видом смотрит на нас. - Честно.

- Хотелось бы, Брюс. Я позабочусь, чтобы к вам заглянули из службы социального обеспечения. Они в состоянии предложить профессиональную помощь. Знаю, все выглядит довольно-таки мрачно, но вы не первый попавший в такое положение полицейский и не последний. У Басби свои проблемы. У Клелла свои. Кстати, Клелл пошел на поправку. Брюс...

Похоже, он хочет что-то сказать, но не решается.

-Да?

- У вас есть друзья, - тихо произносит Тоул и нерешительно улыбается. - Мы не такие тупицы, какими вы нас считаете. Ваша жена... Мы знаем, что у нее было что-то с тем черным. Город у нас небольшой, Брюс, и очень белый. Как ни скрывай, люди все равно заметят. Но, как я уже сказал, у вас есть друзья. Мы заботимся о своих.

Его слова доходят до меня не сразу, а когда доходят, то чуть не сбивают с ног. Я ощущаю себя манекеном, которого проверяют на прочность.

- Вы хотите сказать, что знали... все это время... вы...

- Ничего не говори, Брюс, - твердо останавливает нас Тоул. - Я не должен ничего слышать.

Он отворачивается, раздвигает тюлевые занавески и смотрит в окно. Потом переводит взгляд на меня.

- Иногда лучше оставить все как есть. Репутации, моральный дух, карьеры... ставки высоки. Бывает так, что, выиграв мелочь, проигрываешь по-крупному. Мы, к сожалению, не способны предвидеть долгосрочные последствия наших действий. С другой стороны, у нас и других проблем хватает. Так что с этим можно и не спешить.

Он усмехается.

Правила для всех одни. Я пытаюсь улыбнуться, но лицо остается неподвижным, как будто мне перерезали все лицевые нервы и мышцы.

- Знали бы вы, Брюс, сколько времени я потратил на Джеки Трент. Эта таинственная особа просто не давала мне покоя. - Он смеется и качает головой. - Однажды в барс я услышал, как Боб Херли сказал вам: «Они все просто ебаные Джеки Трент». Я решил, что Джеки Трент реально существующая девушка, имеющая отношение ко всей этой истории. Чего я только ни делал, чтобы выйти на ее след. А потом выяснил, что Джеки

Трент - вымысел, речевая фигура, живущая только в профессиональном сленге полицейских.

- Да... Джеки Трент...

Слова отдаются эхом в голове и сами собой слетают с губ.

- Так или иначе, я сыт этим по горло. Кстати, Брюс, в отношении вас я ошибся. Видите ли, у меня пропал один документ личного характера. Из кабинета. Какой-то мерзавец украл рукопись и стер файл. У меня были определенные подозрения.

Он смотрит на меня и пожимает плечами. Мы знаем, что по нашему лицу ни о чем не догадаешься, потому что оно как будто окаменело.

- Боюсь, на какое-то время я поддался паранойе. Всех проверял, повсюду искал следы. Я имею в виду тот наш разговор по поводу Инглиса; вообще-то мне наплевать, какие у него сексуальные предпочтения. Но вы держались хорошо, надо отдать должное. Так или иначе, сам сглупил - такого рода вещи не стоит держать на работе. Я, знаете ли, писал кое-что в перерывах, когда выпадала свободная минутка. Иногда оставался в управлении допоздна, вечерами там тихо, не то что дома. Я думал, что, может быть, вы... ну... ладно, не важно. Видите ли, Брюс, я сочиняю сценарий, в основе которого расследование убийства на расовой почве. Разумеется, дело Вури служит лишь фундаментом, детали мне приходится придумывать самому. В моем сценарии расследованию препятствует коп-расист, у которого есть личные мотивы... оставить преступление нераскрытым.

- И как... чем все кончается? - спрашиваю я. Спрашиваю слишком быстро.

- О, полиция вешает убийство на местных бандитов. Хеппиэнд.

Я киваю.

- Так вот, поначалу я немного испугался, когда обнаружил, что документ украден, а файлы уничтожены. Мое первое подозрение пало... ну, не будем уточнять. Но я знал, что тот, кто украл сценарий, обязательно его прочитает и так или иначе выдаст себя. Разумеется, дома у меня хранилась дискета с копией, так что особых неудобств не возникло. Осторожность лишней не бывает, верно? Мне остается лишь дописать конец и отправить готовую работу в продюсерскую фирму. Иллюзий я не питаю, но кто не рискует...

- Да... хорошо... хорошо, что у вас такой интерес...

- Сказать по правде, Брюс, мне осточертела служба. Вот она у меня где... - Рука в перчатке делает неопределенный жест. - Клелл прав. Закон тратит слишком много времени и сил на то, чтобы запугать простых людей, которые всего лишь пытаются жить по-своему. Общество изменилось, а право отстает, вот и приходится нам насаждать то, что уже давно устарело. С меня довольно. В стране достаточно по-настоящему плохих парней, которым самое место за решеткой, а мы хватаем сопляков только за то, что они курят травку или продают приятелям таблетки. Нельзя зачислять людей в преступники на основании их потребительского предпочтения. С таким же успехом можно судить тех, кто ставит «Корнфлейкс» выше «Олл Брана». Чушь да и только. - Он качает головой. - Ладно, мне надо идти.

В груди поднимается волна беспокойства. Я хочу, чтобы он остался. Нет. Я хочу, чтобы он сказал мне кое-что. Мне нужно задать ему один вопрос.

- Босс, секунду. Что случилось с тем парнем в вашем сценарии... ну, с тем копом-расистом?

- До этого я еще не дошел, Брюс. Может быть, ты мне поможешь. - Он улыбается. - В общем, я пришлю к тебе кого-нибудь. А ты постарайся держаться.

Тоул уходит. Хороший парень.

Мы одни. Включаем телевизор. Смотреть нечего. (Однажды ты любил. Еще до Кэрол)

Нет. Мы любим только себя.

(Ты любил. Такое со всеми бывает) Нет. Только не с нами. Мы думаем о ком-то другом.

(Рона. Рона. Рона.) Рона.

Мы думаем о Роне, а вспоминаем охваченную ненавистью толпу. Сначала обитатели горняцкого поселка, потом Сеттерингтон и Горман, а между ними... Кто?

Нет, об этом лучше не думать.

(а почему бы и не вспомнить? почему бы и не вспомнить?)

потому что с этим покончено, потому что все в прошлом.

(тогда думай о еде, о чудесной, чудесной жратве)

никакого аппетита

(с тобой становится трудно иметь дело, Брюс. Слишком много «я» и явно недостаточно «мы». А ведь ты теперь должен есть за двоих! А если не можешь думать о Роне, то я тебе помогу, напомню. Рона. Рона была девчонкой, которую ты так по-настоящему и не узнал, но которая стала твоей первой любовью. Впервые ты увидел ее на спортивной площадке в школе. Помнишь, как она стояла там со своими подружками? Рона училась на класс младше тебя. В пятнадцать ты все еще оставался девственником, и гормоны бушевали в крови. У Роны был альбом «Мотт зе Хупл». Ты думал, как это круто, что она тоже увлекается музыкой. Тебе хотелось заговорить с ней. Наверное, того же хотелось и другим, но ни у кого не хватало духа подойти. Да, она выглядела так, что с ней хотелось разговаривать, но тебя отталкивало и смущало то, как она ходит. А потом ты сказал Дермоту, своему школьному другу, что подойдешь к ней и заговоришь. И подошел. Твое лицо горело, глаза слезились. Ты сказал ей ж что-то глупое, вроде: Она не так хороша, как «Все молодые чуваки». Она лучше, ответила Рона. Нет, не лучше, тупо возразил ты. Нет, лучше, стояла на своем она, и на этом все бы, наверное, закончилось, если бы она не добавила: Ты просто не так слушал. А у меня ее нет, сказал ты. Мы собираемся сегодня, верно? заметила ее подруга. Рона смущенно отвернулась, но ты не упустил свой шанс. А можно я тоже приду и послушаю? Приходи, если хочешь, ответила она.)

- Приходи, если хочешь, - говорю я, - просто приходи, если хочешь.

Кладу трубку на рычаг и только тогда ловлю себя на том, что даже не знаю, с кем разговаривал. С ней. Но с кем? Кто это мог быть? Банти? Крисси? Ширли? Женщина из соцобеспечения? Кэрол?

Нет, только не Кэрол.

Сижу и изучаю сыпь на ногах. Я взял фломастер и обвел границу пораженного этой дрянью участка. Таким образом можно рассчитать скорость распространения инфекции. Зная это, нетрудно определить, к какому времени я весь покроюсь сыпью.

Надо рассказать Росси. Выложу ему всю информацию и посмотрю, как отреагирует этот докторишка. Так вот и так, через три года, четыре месяца, двенадцать дней и шесть с половиной часов ваш пациент, детектив-сержант, уже не детектив-инспектор, Брюс Робертсон полностью покроется коростой.

А вы и не знали?

Спрашиваете, каким методом я это определил? Мой метод - это мой метод и только мой метод. Насрать.

Поднимаюсь и иду к окну. На западе собираются тучи. (Ты витал в облаках, Брюс, однако в глубине души жило сомнение: не подставит ли она тебя, не ждут ли тебя очередные унижения и насмешки. И все же ты пошел. Гормоны - могучая сила, тем более гормоны Брюса Робертсона. Тебе было страшно, но ты пошел, к ней, в домик у реки. Все было отлично. Оказалось, что это так чудесно - сидеть в тепле и разговаривать о музыке, тем более с девушками. Вернувшись домой, ты вспоминал ее и мастурбировал. И как ни пытался ты не думать о ее калипере, как ни старался отделить его от ложившегося в голове образа Роны, проклятая железяка появлялась снова и снова во всем своем холодном, блестящем кожанно-металлическом великолепии. Потом ты чувствовал себя виноватым, но почему? Все молодые парни мастурбируют. Тебе хотелось поцеловать ее, Брюс. Тебе жутко хотелось ее поцеловать. На следующий день ты отправился к ней домой один. Вы снова слушали тот альбом. Ничего, если я тебя поцелую? спросил ты. Просто в щеку. Она рассмеялась. Нет, только не в щеку. Я хочу по-настоящему. Ты задрожал и сказал: Ладно. Твои губы и ее. Они были крепко сжаты, ты представлял их другими. Потом подумал о слюне и микробах. Но вскоре вы оба расслабились и вошли во вкус. Голова у тебя пошла кругом, а в штанах будто пружина распрямилась. Через пару дней ты снова встретил ее на площадке. Она улыбнулась тебе, а ее подруга сказала что-то. Ты подошел. Каждый раз, когда ты разговаривал с ней в присутствии ее друзей, кровь бросалась тебе в лицо. Но это прошло. Через некоторое время ты успокоился, и агрессия и зависть, исходившие от других парней, перестали тебе досаждать. Ты знал, что они собой представляют: при всех своих крутых разговорах большинство оставались девственниками. Они беспрестанно хвастали своими вымышленными победами, рассказывали о девочках, которых якобы перетрахали, но при этом ты никогда не видел их в компании с какой-либо птичкой. Прогулками с Роной ты бросил им вызов. Ты распалил в них злость. Ты чувствовал, что становишься сильнее, а они слабели на глазах. Тебе это нравилось. Ты упивался своей непохожестью на них. Ты не только ощущал себя другим, ты ощущал свое превосходство над ними. И тебе хотелось, чтобы именно таким тебя и видели. Оставалось только утвердить это отличие. Сильным тебя сделала Рона. Она так гордилась собой и тобой, что даже ходить стала иначе: с вызывающе поднятой головой, хотя все так же подволакивая ногу. Но вокруг было много людей, чувствовавших, что они пребывают в нижней части экономической и социальной структуры и не ждавших от будущего ничего, кроме унижения. Многие из них мечтали о красотке с калипером. Ты помнишь их, ухмыляющихся, злобных, завистливых. Помнишь и слово, летевшее тебе вслед: недоделок. Тебе не потребовалось много времени, чтобы расстаться с девственностью. Как и ей. Ты не мог сделать это ни в ее доме, ни в доме своей бабушки, а потому все произошло у опор старого моста. Было темно и тихо, от реки поднимался сладкий запах, когда ты вел ее через поломанные ограждения. Рона споткнулась, упала недовольно посмотрела на тебя. Перестань, все в порядке, подбадривал ее ты. Не могу, устало и раздраженно бросила она. Ты освободил больную ногу от проволоки и колючек, а потом обхватил девушку одной рукой и потянул к себе. Ты пронес ее через дыру в ограждении, и в какой-то момент она запаниковала, напряглась и вскрикнула, но ты держал крепко. Тебе нравилось чувствовать ее так близко, чувствовать тепло, запах волос, аромат духов, которыми она иногда брызгала на себя. Рона совсем выбилась из сил, и тебе пришлось прислонить ее к опоре моста, чтобы она не поскользнулась и не упала в воду. Ей была не по вкусу вся эта возня, поэтому ты не стал медлить: задрал юбку и спустил до колен трусики, чтобы она смогла освободиться от них, подняв здоровую ногу. Ты не стал снимать их совсем, а заткнул за ремешок калипера, чтобы они не упали в грязь. Вот уже и брюки спущены, но тут вы оба замерли, потому что по мосту над вами, хрустя колесами по гравию, проехала машина. Ты прижимаешься к ней, и она помогает тебе попасть, направляет своей рукой. Вы оба скрежещете зубами, потому что все не так легко и гладко, и ты сознаешь, что надо было потрогать, погладить ее, дождаться, пока она будет готова, но тебя подталкивает нетерпение опасение, что она передумает в последнюю минуту или вам кто-то помешает. Второй раз похож на первый. А потом был тот, то ли третий, то ли четвертый, который стал последним. Ты не помнишь? Почему? Потому что не хочешь вспоминать? Последний. Такой же, как второй или третий. Ты думаешь, как бы было здорово трахаться на кровати, но пока тебе хватает и того, что есть. Ты просовываешь руку между ее ягодицами и шершавой бетонной колонной и начинаешь. Наверно, у тебя что-то получается, потому что она тоже заводится и шепчет: Еще... еще... Твой язык оказывается у нее во рту, а ее в твоем, и вы занимаетесь любовью, и то, что началось так неуклюже и неприятно, приводит вас в состояние, близкое к блаженству. Ты кончаешь первый и не можешь продолжать. Как и во второй и третий или четвертый раз. Ты чувствуешь, что она разочарована. Теперь, когда все позади, тебя охватывает сильнейшее желание убежать, бросить Рону. Ты вдруг начинаешь смотреть на нее другими глазами: ничего особенного, хромоногая калека. Но твой друг Дермам уверяет, что так и должно быть, что это нормально,

что так бывает у каждого, кто получил свое. Надо просто подождать, пока произойдет подзарядка. Да и в любом случае не убежал бы от девушки с калипером. Тебе кажется, что ты ее любишь. Ночью ты лежишь с

открытыми глазами, думая не о Стиви, не о черной мерзкой дряни, а о том, как было бы хорошо, если бы с ней могли пожениться. Не просто ради секса, а ради того, чтобы жить вместе под одной крышей и заботиться друг о друге. Понятно, что ее родители никогда не согласятся на это. Ты сознаешь, что твои чувства глупы и недостойны мужчины, но куда от них денешься. Потом обо всем узнала бабушка. Ее подруга Агнес видела, как вы с Роной целовались в парке на скамейке. Однажды ты приходишь домой, а она сидит перед телевизором с початой бутылкой виски и полудюжиной банок «карлсберга». Говорят, ты нашел себе подружку, бормочет старушка, пребывающая на продвинутой стадии опьянения. Да еще такую, которая и убежать-то не может! Хромоножку! Ты не обращаешь внимания па ее болтовню и спешишь в свою комнату. Все остальные играют в прежние игры. Тебя дразнят извращенцем, звериным отродьем и недоделком. Рона никогда не красится перед школой, поэтому выглядит совсем юной. Но вернемся к тому вечеру, вашему четвертому вечеру. Ты ведешь ее домой. И видишь перед собой Брайана Мелдрама и его шайку. С ними несколько парней постарше. Ты игнорируешь их оскорбления - они завидуют, что у тебя такая роскошная подружка. Самая красивая девчонка в школе, хоть и хромая. Пусть кричат, пусть злобствуют, пусть хоть на уши встанут - главное, чтобы не трогали Рону. Она этого не заслуживает, а кроме того, ты любишь ее. Может, срежем, пройдем через поле для гольфа? предлагаешь ты. Да, отвечает она, зная, что ты хочешь избежать столкновения с толпой. Она берет тебя за руку, сжимает пальцы и опускает голову. Как бы ты хотел стать сильным! Таким сильным, чтобы побить их всех, уничтожить любого, кто посмеет обидеть ее. Но они еще не заметили вас, они нанюхались клея и нализались дешевого вина, так что им не до вас. Вы сворачиваете дороги, перелезаете через проволочное заграждение и идете по полю. Довольный тем, что все обошлось, ты вытаскиваешь из земли металлический штырь и швыряешь как дротик. Тебе хочется порисоваться перед Роной, но она говорит: Не надо, Брюс, и обходит бункер. В небе гремит гром, и сразу вслед за ним начинает сыпать дождик. Затем еще один раскат. И вспышка. Рона издает странный вскрик, похожий на визг уколовшей лапу собаки, ты оборачиваешься и видишь ее в саване электрического сияния. В полутьме, под хлещущими струями дождя ты бежишь к ней. Ты слышишь только собственные прерывистые рыдания и даже не можешь позвать ее по имени.)

Рона!

Кэрол!

Стейси!

Достаю из ящика фотографию в рамке и ставлю па комод. Когда-то она носила скобки на зубах. И они ей действительно помогли - зубы выровнялись. Полезная вещь, хотя я поначалу был против. А вот на ноге у нее ничего не было.

На кухне вонища. Похоже, что-то испортилось. Открываю заднюю дверь. Холодно - на мне только трусы и расстегнутый халат, - но смотреть на выпавший снег все равно приятно. Как в фильме «Белое Рождество», где все выходят из гостиницы Генерала, а снег падает, и они начинают петь. Гляжу на вихрящийся снежный каскад и потягиваю из фиолетовой банки, тихонько напевая себе под нос: м-м-м-м... хуево Рождество...

В садике на земле лежит что-то... (ты смотришь на то, что лежит на земле, потом поворачиваешься, перелезаешь через ограду и бредешь, сам не зная куда. Те пьяные придурки, от которых вы убежали, кричат что-то, но ты не разбираешь слов. Ты останавливаешься и смотришь на деревья с розовыми цветами, запах которых так нравился Роне. Путь преграждает Брайан Мелдрам. Эй, Робертсон, я с тобой разговариваю, мать твою! Ты смотришь на него и думаешь, в каких жутких уродов добровольно превращают себя люди. Помнишь, Брюс, когда тебе в голову в последний раз приходили такие мысли? Ты думал о том что парень, сам того не сознавая, просто губит себя. Ну что, Брюс Робертсон? Оттянул хромоногую? И где же теперь твоя калека? Ее нет... Классная телка, говорит другой. Я бы и сам ее отымел. Отъебись, говнюк, смеется Мелдрам. Точно, замечает парень постарше, та еще куколка. Просто у вас кишка тонка предложить ей перепихнуться. А на ногу не хрен и смотреть. Главное в этом деле - фейс, плафоны и попка. Так что Рона в порядке, парни. Мелдрам все еще таращится на тебя. Что у тебя с рожей, Робертсон? Полез не туда, а? Он дышит на тебя перегаром, и это совсем не то, что аромат духов Роны. Дождь стучит по крыше автобусной остановки. Ее нет... она на поле... на поле для гольфа.. По очереди что ли принимает? спрашивает кто-то. Она на поле... Тебя уже бьет дрожь. Ты думаешь о ней. О том, что ничего не сделал. О том, что виноваты в этом они. Если бы вы не пошли через поле... Если бы не встретили их... На поле? В такую погоду? Пошли найдем ее! Они вытаскивают тебя из-под крыши, ведут через мост к воротам, и ты показываешь им то место, где она ждет. Ее там не будет. Что ей там делать, под дождем? говорит кто-то. А если она подвернула ногу? Надо отвести ее домой. Где она? Гроза уже прошла, но дождь не стихает, и ты промок до нитки. Там... за бункером, говоришь ты. Эй, крошка! кричит Мелдрам, подбегая к яме. Эй... - Он останавливается на краю препятствия. «Какого хуя... какого... ВЫЗЫВАЙТЕ ПОЛИЦИЮ, МАТЬ ВАШУ! Он со всей силы бьет тебя поддых, так что ты складываешься пополам и хватаешь ртом воздух. Что ты сделал с ней, ебаный урод? Ты оказываешься на земле, и тебя бьют ногами. Все. Ты плачешь, но не потому что тебе больно. Ты плачешь по ней. Прибывает полиция, и тебя отвозят в участок. Полицейские говорят, что не надо было бросать штырь, не надо было выходить на высокое место, потому что молния бьет по вершине. Получается, что это ты убил ее. Нет. Несчастный случай. Еще один несчастный случай. В полиции тебя никто ни в чем не упрекает. Все добрые. Все понимают. Ты и сейчас иногда видишь ее лицо, холодное и застывшее, с будто нарисованными веснушками. Оно, это лицо, совсем не похоже на лицо той Роны, которую ты знал, с которой разговаривал, которую целовал и которую трахал. Она была твоей первой любовью, но ты так и не узнал ее по-настоящему. Ей нравилась музыка, она была красивая и от нее приятно пахло, она носила калипер, и, если быть до конца честным, твое сердце замирало и замирает до сих пор каждый раз, когда ты думаешь о ней. Иногда кажется, что оно не выдержит и лопнет, но помогают игры. Или по крайней мере помогали. Теперь уже нет.)

Что это? Мешок с углем. Находка.

Затаскиваю его в холодную, темную комнату. Медленно развожу огонь в камине. Уголь схватывается быстро. Сижу, заворожено глядя на прыгающие языки пламени - единственный в комнате источник света, если не считать то и дело вспыхивающий огонек автоответчика, бросающий тусклый красноватый отблеск на фотографию Стейси.

Поднимаюсь и нажимаю на кнопку, чтобы прослушать сообщения.

- Брюс, это Банти. Пожалуйста, позвони мне. Гудок.

- Брюс, снова Банти. Я беспокоюсь о тебе, дорогой. Мне сказали, что ты заболел. Звонила, но тебя не было. Позвони.

Гудок.

- Это Крисси. Позвони мне как-нибудь, ковбой! Гудок.

- Привет, Брюс. Это Гас. Надеюсь, все в порядке и ты скоро вернешься в строй. Звякни!

Гудок.

- Мистер Робертсон, это Хизер Сим, мама Юэна. Было бы прекрасно, если бы вы смогли взять билеты на матч с «Селтиком» на двадцать первое. Перезвоните, пожалуйста, по номеру шесть-один-два-семь-четыре-четыре-три. Еще раз спасибо.

Гудок.

- Брюс, детка, это Крисси, последняя из Великих Притворщиц. Ты не звонишь и не отвечаешь. Была поблизости от твоего дома. Знаю, ты там. Похоже, тебе давно не отключали газ. В чем дело, малыш? Боишься, что перегреешься? Позвони, как только отыщешь свои яйца!

Гудок.

- Кто-нибудь дома? Ладно, понял... Гудок.

- Брюс... пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, позвони мне. Позвони мне!

Гудок.

- Гас. Я пролетел, Брюс. Они отказали мне. Позвони. Я это так не оставлю. Ты знаешь, кто пошел на повышение.

Гудок.

- Алло... Гудок.

Хватит. Отключаю телефон. Что мне сейчас надо, так это побольше смотреть телевизор. Телевизор.

Нет. Каналы, голоса... везде эти ебаные голоса...

Стук в дверь. Я бы и не открыл, но тот хуй, кто бы он ни был, колотит и колотит, как будто вознамерился войти любой ценой. Так стучат полицейские. Открываю. Так и есть, он стоит передо мной, а я смотрю ему через плечо и вижу, как «БМВ» Тома Стронака выезжает со двора и сворачивает на дорогу. Зимнее солнце бьет в глаза. Метель. Она прошла. Вот же блядство.

- Я должен был прийти, Брюс, - говорит он нам. - Беспокоился о тебе. Ты, конечно, попал. В общем, я должен был прийти.

Мы предпочли бы закрыть дверь, но в данный момент, похоже, его легче впустить. Ничего не говорим, но проходим в кухню и садимся. Смотрим на сад - все мертво и заброшено. А когда-то там было мило. В саду работала Кэрол, я - никогда. Хотя я ценил ее усилия. Мне нравилось сидеть там с баночкой пива. Простые удовольствия. Качели... я поставил их для Стейси несколько лет назад. Сколько?

Рэй проходит за мной и садится напротив. Озабоченный гость.

- Конечно, Брюс, не мне тебе говорить, что хотя я и рад повышению, но... ну, ты понимаешь. Если бы ты не... ну, если бы не твои проблемы... конечно, это место досталось бы тебе, приятель. Надо признать.

- Ладно, Рэй, как есть, так и есть, - киваем мы. Вот оно что. Вот что хотел сказать Гас.

Физиономия Леннокса установлена на осторожную улыбку, которая почти не затрагивает подтянутый рот; взгляд бегает, но как-то механически, и глаза остаются мертвыми. Сейчас он полицейский.

- Знаешь, в чем твоя проблема? - Рэй холодно смеется. - Проповедывал одно, а практиковал другое.

Мы не отвечаем.

Леннокс говорит так, словно заботится о нашем благе, а вовсе не пришел покрасоваться.

- Ты же сам мне говорил, Брюс. Помнишь? Вникни, какова линия партии, а уж потом трепли языком.

- Да, помню, - говорим мы.

- Так вот, Брюс, тебе придется выучить новую роль. Как ту чушь насчет равных возможностей. Мели, что хочешь, но делай это с убеждением. Вот почему такие, как Гиллман... - Он снисходительно усмехается и качает головой. Отрепетировал. - Никакого расизма, никакого женофобства. Ты же не первый день живешь, Брюс. Вся эта чушь про равные возможности началась с массовой безработицы. Нельзя же допустить, чтобы какая-то шелупонь отбирала работу у сынков и дочек богачей. Вот и появилась кучка привилегированных черножопых, чтобы демонстрировать перспективу для всех. А на самом деле хорошая работа всегда приберегается для буржуазии. Вводятся всякие требования по образовательному минимуму, о которых раньше и не слышали, и все такое прочее. На хуй перемены. В Лондоне черные будут время от времени получать дубинкой по башке от своих. Все должно оставаться по-прежнему. Ты и сам понимаешь.

- Да, верно, Рэй.

- Не хочу сказать, что ты динозавр, Брюс, но ты сам позволил этим мудакам представить себя в не самом лучшем виде. Держи карты поближе к груди, приятель.

- Верно, Рэй, я всегда тебе так говорил.

- В том-то и дело, что говорил.

Он оглядывает комнату и брезгливо морщится. Встает. Леннокс победитель - Робертсон побежденный.

Кто бы мог подумать. Наверное, только Леннокс.

- Ладно, Брюс, мне пора. И последнее. Когда получаешь повышение, возникает проблема, как строить отношения со старыми друзьями и все такое.

Он пристально смотрит на нас, как будто ожидает, что мы сейчас закиваем и скажем, да, конечно, понятное дело, Рэй. Но в наших глазах пустота. Нам нечего сказать.

- Мы с тобой оба профессионалы, Брюс, и наше дело - утверждать закон. Однако твои методы и мои методы - две очень разные вещи. У нас в прошлом были кое-какие общие делишки, но теперь с этим покончено. С коксом и всем остальным дерьмом. - Он снова смотрит на меня, и я впервые замечаю в нем уверенность, которой никогда не наблюдалось раньше. Уверенность человека, знающего, что за ним сила государства. - Усек?

- Конечно, Рэй.

- Как поется в песне, «что прошло, то прошло, и быльем поросло». Не забывай об этом, и все будет в порядке. О'кей?

- О'кей...

- И вот что, Брюс, без обид, ладно?

- Какие обиды, Рэй? Ты же меня знаешь, я никогда не держался за прошлое. Уверен, из тебя получится отличный инспектор.

Леннокс крепко сжимает мое плечо.

- Спасибо, приятель. Все, мне надо идти. Увидимся. У меня еще много дел.

- Да, разумеется, Рэй. Счастливо.

- И тебе счастливо, Брюс. Да, послушай... Я тут видел на днях Блейдси. В клубе на Шрабхилле. Пришибленный он какой-то. С ним, понятно, никто и не разговаривал. Потом Гиллман объяснил ему что к чему, по-своему. Сомневаюсь, что наш мистер Блейдс осмелится теперь заявиться в Ложу. Ну, все.

Рэй подмигивает, прищелкивает языком и уходит. Переключаю каналы.

(Ты вырос и стал работать на той же шахте, что и человек, которого. Ты ощущал его ненависть. Но теперь у тебя были друзья. Например, старый шахтер из Ская, Кроуфорд Даглас. Ты знал его еще с детства. Это он увел тебя от угольной горы и от поломанного тела Стиви в дом бабушки в Пеникуике. Вы с ним хорошо ладили. Одно время ладила с ним и твоя бабушка. Но потом они разбежались. Кроуфорд долго жил в Ньюгрейндже. Он недолюбливал твоего отчима, Йена Робертсона. Уже одного этого было бы достаточно, чтобы вы сошлись. Именно Кроуфорд привел тебя в древний и благородный орден свободных каменщиков. Однажды ночью, изрядно поддав, он поведал тебе подлинную историю твоего кровного отца. Оказывается, этот человек не умер)

Слушаю голоса и жму на кнопки пульта, переключаясь с канала на канат, но голос вес звучит. Все тот же настойчивый, мягкий, поедающий меня изнутри голос...

...переключаю каналы...

(Семья Молли Хэнлон в свое время перебралась из Ирландии в Шотландию, где нашла работу на шахтах Мидлотиана. Молли росла в Ньютонгрэйндже и там же влюбилась в местного парня по имени Йен Робертсон, молодого шахтера, работавшего с ее отцом. Йен не видел необходимости венчаться в католической церкви, но согласился ради невесты. В конце концов чего не сделаешь во имя любви. А затем случилось нечто ужасное, нечто такое, что стало настоящим испытанием его чувства.)

...переключаю каналы... фильм из Бондианы... На этот раз с Роджером Муром...

(Однажды, когда Молли высаживала цветы на могиле отца, на нее напал какой-то мужчина. Он избил и изнасиловал девушку. Молли смогла дать описание нападавшего, и его вскоре задержали. Насильника судили по обвинению в ряде изнасилований и сексуальных домогательств в отношении как женщин, так и мужчин. На суде выяснилось, что преступник страдал серьезными психическими расстройствами: острой шизофренией, депрессией, приступами истерии. Но настоящая трагедия началась тогда, когда было установлено, что Молли забеременела я насильника. Она обратилась за советом к местному священнику. Отец Райан сказал, что так как она католичка, то не должна препятствовать появлению новой жизни. Йен Робертсон, несмотря на все свое горе, остался с ней. Они поженились, а затем родился ребенок, которому дали имя Брюс.)

Переключаю каналы... мультфильмы... Диснеевский «Красавица и Чудовище»...

(Йен Робертсон не бросил жену, но каждый раз, глядя на малыша, он видел лицо человека, чья фотография была помещена на первой странице «Дэйли Рекорд» под заголовком ЛИК ЧУДОВИЩА. Ты знал, что не похож на него. Не похож на монстра. Но тебе пришлось доказывать это.)

Переключаю каналы... реклама... настоящие шотландцы читают «Рекорд»...

(Ты изучал его лицо. Микрофильм старой газетной публикации можно было найти в читальном зале Библиотеки Митчелла в Глазго. Ты часами смотрел на

это лицо, пытаясь обнаружить в нем хоть что-то человеческое. В свободное время ты отправлялся в Глазго, как паломник к святому месту. Иногда ты ездил туда даже в рабочие дни. Отпрашивался, чтобы поехать и взглянуть на лицо Чудовища. Ты говорил себе, что между вами нет ничего общего. Но женщины. Ты хотел их. Ты всегда хотел их. Хотя такое же влечение испытывают все молодые люди. Это нормально.)

Переключаю каналы... повтор «Пожалуйста, сэр».

(Помнишь мисс Хантер, Брюс? ж Учительницу в начальной школе Пеникуика. Ты должен помнить, с какой жестокостью она к тебе относилась. Сухая как палка, она терроризировала тебя, и ее рвение выходило за рамки обычного садизма, практиковавшегося ею по отношению к другим ученикам. В ее ненависти к тебе было что-то личное. Иногда мисс Хантер отводила тебя в сторонку, встряхивала и шептала на ухо: «Я знаю, кто ты, Робертсон. Мне все про тебя известно, мерзкий негодник». Чем больше ты старался угодить ей, тем хуже она к тебе относилась.)

Телевизор выключается.

Я не знаю, день сейчас или ночь. Передо мной несколько пустых банок. В камине еще тлеют угли. Звонила женщина из соцобеспечения, но что сказала - не помню. Надо что-то сделать.

Одеваюсь и выхожу. Иду в сторону Колинтон-Вилидж. Единственный, кого я могу навестить, это доктор Росси. В приемной дожидаются очереди несколько вонючих старух, но сейчас я почти ничем не отличаюсь от них в своем старом пальто. Вы у меня получите, сучки недоебанные. Достаю из кармана фиолетовую жестянку.

- Здесь пить не разрешается, - говорит дежурная. Машу перед ней удостоверением.

- Полиция. Работаю под прикрытием, - объясняю я бабулькам. Одна высокомерно поджимает высохшие губы. Так и хочется схватить шприц, закачать содержимое банки и впрыснуть дуре в сморщенные губы - то-то порозовели бы! - Пластическая хирургия. Современные технологии. Сейчас все могут себе это позволить.

Я поднимаю тост за технологии.

Дежурная называет мое имя, и я вхожу в кабинет доктора Росси. При виде меня челюсть у него отпадает, но мне-то наплевать. А если бы было не наплевать, то я сказал бы, что манеры у этого хмыря совсем не профессиональные.

Такие, как Росси, - это «Макдоналдсы» медицины, и диагноз они ставят быстрее, чем подают «Биг-Мак».

- У вас депрессия, мистер Робертсон. Ничего не поделаешь, придется прописать «прозак».

- Хорошо, - говорим мы.

Росси... Что-то в нем изменилось. Как будто до этого глухаря только сейчас дошло, что годы-то убежали, и вершины уже не достичь. Только и остается, что выписывать таблетки старым кошелкам и оставаться на уровне клерков, полицейских, учителей, социальных работников и т.п. От нашего обычно бодрого и жизнерадостного врачишки так и несет сломленным депрессняком неудачником, только что постигшем свои пределы. За последнее время мы привыкли к этому запаху, который сочится из каждой поры моего собственного больного тела вместе с сопутствующим ему поганым запахом виски. По дороге мы, я, мы комкаем выписанный рецепт и швыряем в реку у Колинтон-Делл. Потом идем в «Ройал Скот» пропустить пинту пива. Единственное лекарство, в котором мы нуждаемся, это залить обиду. А все из-за гребаного кокса, который подсовывал нам мудак Леннокс. Довел нас до своего уровня, а потом подсуетился и увел из-под носа нашу работу. Такой поворот надо было предвидеть, но... Но мы оказались слабы. Нужно стать сильнее.

Ночь не приносит сна. Мысли носятся в голове бесконечной каруселью. Наши жена и дочь машут нам с дурацких лошадок, а мы сидим, потягивая чай, на площади Принсис-стрит-Гарденс, вечно поглощенные своими мыслями, занятые планами мщения тем, кто преступил законы государства.

Отвлечься не получается, круг не разорвать даже мастурбацией, потому что каждый раз, когда мы пытаемся вызвать в воображении образ той или иной женщины, перед нами возникают гнусные физиономии Леннокса или Тоула, а в таких обстоятельствах никакое сексуальное возбуждение невозможно. Впрочем, оно и к лучшему.

Тиски ужаса ощущаются почти физически; иногда они слабеют, но никогда не отпускают совсем.

Мы снова куда-то идем, через Делл, через длинный пассаж, напоминающий старый железнодорожный туннель. В этом туннеле есть одно место, один пункт, где пассаж поворачивает, и света не видно ни впереди, ни позади. Пара шагов вперед, и свет засияет; пара шагов назад, взгляд через плечо - то же самое. Но здесь, в этой точке - мрак, лимбо. Появляется ощущение, что если ты только задержишься здесь чуть дольше, останешься в этой точке забвения некое определенное время, то и сам растворишься в темноте, перестанешь существовать.

Мы не в силах сдвинуться с места.

(Дующий из полярных областей через негостеприимное море и попадающий прямиком в твои попорченные табаком легкие ветер настолько холоден, что внутри тебя как будто образовалось арктическое ядро. Я ощущаю его, Брюс, и мне это не нравится. Ты чувствуешь, как теплая человеческая плоть окутывает его подобно одеялу, впитывает его свежесть, пропускает его токи великодушия и доброты к органам тела. Дыши. Дыши. Нет, мне здесь не нравится. Выбирайся из туннеля, Брюс.) Туннель втягивает нас, как водоворот, вот уже видны каменные структуры, они проступают из мутной, пьяной темноты. Мы слышим голоса, но они не пугают нас, не заставляют напрячься.

Забвение не наступает. Мы даже не заметили, как покинули туннель, вышли из деревянного каньона, однако знаем, что это произошло, что мы выбрались на главную дорогу - на это указывают шум и огни редких машин.

Университет... сумерки... щебет птиц в парке на Гилмор-Плейс... и вот мы уже возле Королевского Театра. Стейси, Кэрол, подружка Стейси Селеста и мы на пантомиме «Матушка Гусыня» со Стэнли Бакстером и Энгусом Ленни из «Кроссроудс».

Мы были там.

Нет, не были.

Да, были.

Светло. Холодно, зуб на зуб не попадает. Какой-то попрошайка что-то хрипит в наш адрес; может, проклинает, может, просит деньги. Мы шарим в карманах и обнаруживаем двадцатку и немного мелочи.

Подаем двадцатку нищему; он видит боль в наших глазах и смотрит на нас с благодарностью, которая тут же сменяется разгоняющим алкогольную муть страхом. Он берет бумажку и бормочет что-то невнятно

(Вскоре после шахтерской забастовки, узнав, кто твой настоящий отец, ты уехал в Лондон и поступил на службу в полицию. Ты снова просиживал часами над газетными вырезками. Ты размышлял о собственных проблемах и возлагал ответственность за них на него, своего биологического отца. Его, самого ненавидимого и страшного из всех заключенных страны, содержали, заботясь о безопасности как его собственной, так и других людей, в отдельной камере. Его называли Чудовищем. И ты старался не думать о нем, ты гнал от себя тревожные мысли, ты продолжал жить. Ты был нормальным. Ты бросил шахту и поступил в полицию. Женился. Остепенился. У тебя родился ребенок. Ты был нормальным. Вот только приступы беспричинного беспокойства... Депрессии... Желания...)

Мы движемся в противоположном направлении, туда, откуда пришли. В витрине видим густую темную щетину. Надо побриться.

Что еще делать, как не идти домой.

Домой.




ДОМ - ТЬМА

У меня нет фотографий. Только воспоминания. Я отчетливо помню, как поехал посмотреть на него.

На отца. Того, который никогда не изводил меня, никогда не заставлял есть уголь, никогда не называл меня дьявольским отродьем. И все равно я ненавидел его больше всех на свете.

Я привык бывать в таких местах по служебным делам. Я уже не замечал их. Но то место было трудно не заметить, трудно не почувствовать его гнетущую, тошнотворно-унылую мрачность. Громадная стена словно тянется по всей длине жуткой пустоты, заполненной дерьмовыми городишками, поселками, промышленными строениями и старыми шахтами, разбросанными между Эдинбургом и Глазго.

Внутри - запах. Пахнет дезинфектантом. Другого такого запаха нет. Он напоминает больничный, но намного более затхлый и вонючий.

Я уже трясся, когда тюремный сторож Джош Хартли от крыл мне камеру. Вся моя информация о нем ограничивалась нечеткой фотографией в «Дэйли Рекорд». Он представлялся мне воплощением зла. Действительность оказалась куда прозаичнее. Весь мой мандраж куда-то ушел, сменившись презрением и злостью, когда я увидел скрюченную старческую фигуру. Неужели это и есть Чудовище? Глаза. Они вовсе не были глаза ми убийцы, но вполне могли принадлежать какой-нибудь мерзкой карге, посвященной в грязную сплетню. Крючковатый нос, совсем не такой, как у меня - мой достался мне от матери. Мне хотелось швырнуть его на пол и растоптать ему башку, выбить из него жизнь, забрать се у него так же бездушно-грубо, как он когда-то дал мне мою. Я подумал о матери. Я презирал се за слабость. Как могла она позволить этому жалкому существу сотворить с ней такое? Как посмела не отбиться от него?

Хотела ли она этого? Хотела ли его? Хотела ли такого? Нет. Никогда.

Как могла она выносить в себе семя такой дряни, послушавшись поучений гребаной церкви, управляемой мудаками, которые и пизды-то не видели. Или даже голой жопы.

Это противоречило всем правилам.

Правила запрещают оставлять преступника данной категории наедине с офицером, а уж тем более с посторонним копом, но сторож служил в тюрьме не первый год. Он дал мне пять минут. Всего пять минут. Более чем достаточно, когда ты прошел школу скользких ступенек. Я думал, что скажу ему что-нибудь. Спрошу, потребую, обвиню. Но нет, такого желания не возникло. Зачем? Я просто молча шагнул к Чудовищу.

- Что тебе надо? Чего ты хочешь? - закудахтал он, чувствуя мою ненависть.

Когда сторож вернулся, мои руки сжимали шею Чудовища, а его голова отскакивала от стены.

Джош Хартли остановил меня. Вытащил из камеры. Чудовище и сейчас гниет в специальной тюрьме для психов. К побоям он привык - охранники спуску не дают, но я надеюсь, что тот раз запомнился ему как особенный. А может, и нет.

(Послушай меня, Брюс, ты не такой, как он. Он сделал свой выбор, ты сделал свой. Ты решил защищать людей от таких, как он, негодяев. Ты встал на сторону закона. Не будь слишком суров к себе. У тебя есть семья. Ты не такой, как У тот монстр. Все хотели, чтобы ты стал таким, как он; с самого начала ты был тем, кого пинали несчастные, запуганные людишки. Такую роль они отвели тебе. Но ты другой, Брюс, ты не похож на него. Забудь Рону. Была ведь Кэрол. У тебя была Кэрол. Кэрол была Другой. Ты влюбился в нее, и вскоре после возвращения из Лондона вы поженились.)

Переключаю каналы. Документальный фильм о Маргарет Тэтчер.

(Но импульсы не погасли. Импульс унижать и контролировать, чтобы заполнить внутреннюю пустоту. Ты думаешь о своем родителе. Ты отвергнутый и гордый. Потребность унижать, причинять боль и контролировать не слабеет. Посчитаться с ними. Ты думаешь о том, как было бы хорошо стать политиком. Как это должно быть прекрасно, начать войну. Послать на смерть тысячи людей. Ты преклоняешься перед Тэтчер после Фолклендов. Представляешь, какой кайф испытала она в тот момент, когда с ее губ слетело слово «ликуйте». Вспоминаешь, как в детстве, когда другие мальчишки воображали себя солдатами, ты мечтал сидеть за дубовым столом и отправлять умирать других. Ты репетировал речи, в которых клеймил врагов. Ты смотришь на свою работу и проклинаешь все ограничения, как личного свойства, так и наложенные извне. Учитывая обстоятельства, ты понимаешь, что не сможешь добраться до власти, не пройдя бесконечно утомительный путь. Но тебе необходима защита, потому что нормальные, желая защитить себя, упрячут тебя в тюрьму Служба в полиции представляется самой верной ставкой.)

Переключаю каналы. Джуди Чалмерс исследует Большой Барьерный Риф...

(Задело. Австралия манит. Тебе нравилось в славящейся коррумпированностью полиции Нового Южного Уэльса. Но ты вовсе не был таким уж плохим человеком. При всех обстоятельствах ты всегда возвращался домой к Кэрол. У тебя была Кэрол.)

Выключаю телевизор.

У меня была Кэрол, но я ебал всех, кого только мог, без разбору: проституток, родственниц, случайных ночных пташек, коллег по работе. Сказать по правде, нравились мне совсем немногие, но я всегда находил причины не признаваться себе в этом. Я ебал их всегда и везде, при каждом удобном случае.

Кэрол сделала это только один раз.

Кэрол отомстила нам, когда легла под черного. Сказана, что любит его. Больше я ничего о нем не знал: только то, что он черный и что она сказала, что любит его. Нам ничего не оставалось, как только прикончить его. Это случилось, когда мы были с ней, переодевшись в ее одежду. Мы пошли в тот клуб в ее платье, в больших туфлях, сделанных по специальному заказу в Ньюкасле. Уделали черного те недоумки. Уделали на лестнице. Нам оставалось только прикончить его, причем мы даже не знали, тот ли это парень, с которым была Кэрол. Мы добили черного молотком-гвоздодером, который всегда носили с собой и который купили в Челмсфорде, возвращаясь от Тони и Дианы. Драммонд могла обшарить всю Шотландию и ничего не найти. Молоток был нужен нам позарез - на улицах всегда хватает ищущих приключений подонков.

Да, мы были у Джемми Джо и видели Эфана Вури. Он пил, танцевал и веселился. Мы попробовали заговорить с ним, но он отмахнулся от нас. И тогда мы подумали, что именно с ним и была Кэрол. Он не пожелал с нами разговаривать. Отринул нас, меня и Кэрол. Он никогда не любил ее, только использовал. Мы не могли спустить ему это. Принципиально. Любой бы сделал то же самое. Поквитался бы с ним.

Эстелла Дэвидсон смотрела на нас весь вечер. Она видела нас в женском туалете. Она навела на нас Гормана и Сеттерингтона с их бандой. И тогда нам пришлось уйти.

Мы ушли и стали поджидать их. Чтобы расплатиться.

Черный привлек их внимание. Это они уделали его на лестнице. Я только прикончил, а первыми до него добрались они. Не знаю, чем он им насолил, да мне и наплевать; может, просто болтал с их птичками. Это их проблемы. Мне ни до кого нет дела, кроме себя. Хотя это не так.

(Не делай этого, Брюс. Не делай этого. Не делай этого. Ты же лучше, чем они. Не делай этого.)

Мне есть дело только до себя, поэтому мне нет дела до всех остальных.

Она считает, что может поступать так, как ей хочется, но вот уж хуй. Она и ребенка настроила против нас, рассказывая девчонке всякую чушь. Сука! Это из-за нее все пошло не так. Ее требуется наказать, заставить заплатить за все.

Мы звоним ее матери и говорим, что всего лишь хотим увидеть ребенка, хотим просто поговорить. О разводе.

Ее голос совсем не похож на голос Кэрол. Той Кэрол, которую мы знаем. Мы не находим места для слов, тех слов, которых она так долго ждала, тех слов, которые мы не способны были произнести, тех слов, которые, возможно, могли бы все поправить. В отсутствие слов она стала блядью, пиздой, дыркой, тем, что ебут, тем, над чем дрочат. Ей придется делать то, чего в иных обстоятельствах никогда бы не пришлось делать. Стать секс-игрушкой. Удовлетворять мои... потребности.

Это не ее голос. Мне почти нравится эта женщина. Она говорит почти как Кэрол. Прежняя Кэрол. Хватит!

Теперь, когда мы приказали ей прийти, нам остается только сидеть и ждать. И готовиться. Готовиться к тому, чтобы уделать сучку. Раз и навсегда.

(Будь благоразумным, Брюс, не бывает так плохо, чтобы нельзя было поправить к лучшему может, не с ней, но впереди у тебя целая жизнь, пожалуйста, пожалуйста, не делай этого, это нечестно, нет)

Я приготовил и надел тенниску. На ней большими черными буквами написано ЭТО ИЗ-ЗА ТЕБЯ. Петля на шее слишком тесная. Мы смотрим на веревку, привязанную к балке на чердаке, и ждем, ждем, готовые выпрыгнуть из люка, как только она повернет ключ и откроет дверь. Мы упадем в прихожей прямо перед ней, и это навсегда останется на ее совести. До конца ее гребаной жизни. Шлюха и лгунья.

(Брюс, Брюс, Брюс, Брюс, Брюс)

Мы ждем, думаем, сомневаемся и ненавидим. Ну и как оно?

Все прочие чувства подавляет злость. Мы ненавидим себя за то, что не можем быть другими, не такими, какие мы есть. За то, что не способны быть другими.

Мы чувствуем злость.

Чувствам надо доверять. Нужно делать то, что они подсказывают. Кем бы ты ни был, приверженцем какой-то идеологии или сенсуалистом, ты следуешь стимулам, считая их указателями в землю обетованную. Ничего подобного. Они всего лишь рифы на твоем пути, камни, о которые ты обдираешь бока. И минуя одни, ты всегда видишь на горизонте другие. Но смотреть в лицо правде выше твоих сил, а потому ты заставляешь себя верить во всю ту чушь, которую несут люди, в которых ты инстинктивно чувствуешь лжецов, и повторяешь их ложь себе и другим, надеясь, что при частом и по мере возможности искреннем повторении ты и сам достигнешь того богоподобного статуса, которым наделяешь тех, кто еще чаще и с еще большим пылом произносит эту ложь.

Но тебе никогда не подняться до их высот, а если бы это и случилось, ты не ценил бы достигнутое, потому что понял бы, что в героев никто уже не верит. Мы знаем, что они всего лишь хотят сбыть нам что-то, что по-настоящему никому и не нужно, и не дать то, в чем мы действительно нуждаемся.

Может быть, это и хорошо. Может быть, мы наконец-то понимаем себя. То, что мы всегда умираем в одиночку, страшно, но это не хуже, чем жить в одиночку...

(Брюс, Брюс, Не надо, Брюс) И вот я готов и слышу ключ в замке. Я прыгаю и падаю. Потом что-то дергает меня вверх. Я слышу хруст, но боли нет, а за матовым стеклом появляется фигура и это не она она слишком тоненькая это Стейси нет Стейси не открывай дверь не открывай дверь... не... я не хочу...

...больше всего я хочу чтобы Стейси не было здесь чтобы она не видела это и я пытаюсь крикнуть Нет уходи и слышу ее крик Папочка и я хочу жить хочу помириться с ней и Кэрол я слышу ее голос ее крик Брюс и мне не безразлично мне не наплевать я победил я одолел ублюдков но какой ценой досталась победа

СТЕЙСИ господи пожалуйста пусть это будет

КТО-ТО другой, КТО-ТО другой...

(я выскальзываю из Хозяина вместе с кучей экскрементов и сползаю по его ноге. Я уже не в нем. Пронзительный крик... Кому-то больно ...как было больно Другому, когда Хозяин избавлялся от него... Другому, которого я любил... Теперь Хозяина нет, и я больше не могу... Не могу поддерживать жизнь вне тела Хозяина... подобно Другому, я ухожу, умираю с Хозяином, предоставляя другим, всегда другим, собирать камни).